во главе с Лот- той-Хромоножкой, желая посмотреть, что там за лакомство отыскал петух. Но Заморыш и петух безжалостно прогнали кур прочь, едва только они суну- лись к ягодам. Видимо, эти вкусные ягоды Заморыш с петухом решили прибе- речь для себя. Рядом на перевернутом ведре сидел Эмиль. Он дудел в ду- дочку - травянистый стебелек - и ни о чем не думал. Вдруг, к своему изумлению, он увидел, что петух шлепнулся на землю. Несколько раз петух пытался подняться, но ничего у него не получилось. Едва он приподнимал- ся, как снова падал головой вниз и лежал как мертвый. Куры сбились поо- даль в тесную стайку и озабоченно кудахтали, глядя, как чудно вел себя их петух. А петух валялся на земле и зло таращил на них глаза. Разве он не имеет права лежать и барахтаться там, где ему заблагорассудится? Эмиль не понимал, что стряслось с петухом, но ему было жаль его. Он подошел, поднял петуха и поставил его на ноги. Петух постоял немного, покачиваясь взад-вперед, словно пробуя, держат ли его ноги. И тут вдруг его словно бешеная муха укусила - закукарекал, горделиво захлопал крыльями и с истошным "ку-ка-ре-ку!" кинулся на стайку кур. Куры испу- ганно бросились наутек, видно, решили, что петух спятил. То же подумал и Эмиль. Он растерянно смотрел на бесновавшегося петуха и совсем забыл про Заморыша. Но если уж говорить о том, что кто-то спятил, так это как раз Заморыш. Поросенку тоже захотелось погоняться за курами, и он с пронзи- тельным хрюканьем бросился вслед за петухом. Эмиль все больше и больше удивлялся. Он никак не мог взять в толк, что приключилось. Заморыш но- сился кругами, громко и дико хрюкая. Казалось, ему было весело, но вот с его ногами, насколько мог видеть Эмиль, творилось что-то неладное. Ко- пытца то и дело разъезжались в разные стороны, будто не слушались его, и Заморыш тоже шлепался бы на землю, если бы каждый раз, когда его заноси- ло, он не подпрыгивал вверх, чему его обучил Эмиль. Это помогало ему сохранять равновесие. На кур было жалко глядеть. Никогда в жизни они не видели, чтобы поро- сенок гонялся за ними и подпрыгивал вверх. Вот они и удирали со всех ног. Бедные куры! В их безумном кудахтанье слышался вопль: это уж слиш- ком! Мало того, что спятил петух, так за ними еще носится громадными скачками взбесившийся поросенок с дико вытаращенными глазами! Да, в самом деле, это было уж слишком! Ведь Эмиль знал, что с перепу- гу можно даже умереть, а тут он вдруг увидел это собственными глазами: куры одна за другой повалились на землю и остались лежать неподвижно, без признаков жизни. Да, так оно и было: повсюду в траве валялись мерт- вые куры. Белоснежные и бездыханные. Это было страшное зрелище. Эмиль отчаянно зарыдал. Что скажет мама, если придет и увидит своих кур? И Лотта-Хромоножка, его собственная курица, тоже лежала белым неподвижным комочком. Эмиль, плача, подобрал ее. Ну да, конечно, умерла. Никаких признаков жизни! Бедная Лотта-Хромоножка, вот и пришел конец ей и ее бессчетным вкусным яйцам. Единственное, что теперь Эмиль мог для нее сделать, так это как можно скорее похоронить со всеми почестями. Он во- образил надгробный камень, где будет написано: "Здесь покоится Лотта-Хромоножка, до смерти напуганная петухом и За- морышем". Эмиль всерьез рассердился на Заморыша. Этого выродка он снова запрет в свинарнике и никогда больше не выпустит! А Лотта-Хромоножка пусть пока полежит в дровяном сарае. Эмиль бережно отнес ее туда и поло- жил на деревянную колоду. Пусть отдохнет в ожидании своих похорон, бед- ная Лотта! Когда Эмиль вышел из сарая, он увидел, что петух и Заморыш снова вер- нулись к вишням. Нечего сказать, хороши голубчики! Сперва до смерти на- пугали кур, а потом преспокойно продолжают пиршество, будто ничего не случилось! Уж петухуто не мешало бы иметь хоть каплю совести и немножко погоревать. Ведь с помощью Заморыша он разом разделался со всеми своими женами. Но, повидимому, петух отнесся к этому равнодушно. Правда, теперь он и поросенок пожирали вишни не так жадно. Вдруг пе- тух снова шлепнулся на землю, а за ним и Заморыш. Эмиль был так сердит на них обоих, что даже не поинтересовался, живы они или сдохли. Впрочем, он видел, что они не мертвы, не то что куры. Петух слабо кукарекал и чуть дергал ногами, а Заморыш, вероятно, дремал, пытаясь время от време- ни приоткрыть глаза, и в горле у него что-то булькало. В траве валялось еще довольно много вишен, и Эмиль взял попробовать одну. На вкус она была не совсем такой, как обычная вишня, но действи- тельно довольно вкусной! И как это маме могло прийти в голову закопать такие хорошие ягоды в куче мусора? Да, мама! Ведь надо пойти и рассказать о беде с курами. Но идти ему не очень хотелось. Во всяком случае, не обязательно идти сразу. Он в раздумье съел несколько вишен... потом еще несколько... нет, ему что-то совсем не хотелось идти к маме сейчас! Тем временем на кухне мама готовила ужин косарям. И вот они все вмес- те явились домой: папа Эмиля и Альфред, Лина и Креса-Майя. Усталые и го- лодные после долгого рабочего дня, расселись они вокруг кухонного стола. Но место Эмиля пустовало, и мама вспомнила, что уже довольно давно не видела своего мальчика. - Лина, сходи-ка взгляни, нет ли Эмиля у Заморыша, - приказала мама. Лина ушла и долго не возвращалась. Наконец она появилась на пороге и стала ждать, пока все обратят на нее внимание. Она хотела, чтобы все од- новременно услышали поразительную новость, которую она собиралась им преподнести. - Что с тобой? Почему ты стоишь как столб? Что-нибудь стряслось? - спросила мама Эмиля. Лина таинственно улыбнулась. - Стряслось ли что... да, право, не знаю, что и сказать... Но ку- ры-то, это уж точно, сдохли. А петух - пьяный! И Заморыш - пьяный! А Эмиль... Эмиль... - сказала Лина и перевела дух. - Эмиль - тоже пьяный... Что творилось в тот вечер в Каттхульте! Просто трудно описать! Папа Эмиля шумел и кричал, мама плакала, маленькая Ида плакала, Лина тоже плакала, правда, так - за компанию. Креса-Майя охала и вздыхала. Ей было уже не до ужина. Она должна была немедленно бежать и раззвонить но- вость всем и каждому в округе: - Ох-ох-ох! Бедняги эти Свенссоны из Каттхульта! Эмиль, горюшко наше, напился пьяным и перебил всех кур! Ох-ох-ох! Один только Альфред не потерял голову. Когда Лина явилась с ужасными новостями, он вместе со всеми ринулся из дома и сразу нашел Эмиля. Мальчик лежал в траве рядом с Заморышем и петухом. Да, Лина была права: Эмиль в самом деле был мертвецки пьян. Он лежал закатив глаза и прива- лившись к Заморышу. Было видно, что ему совсем худо. Мама Эмиля залилась горькими слезами, увидев своего мальчика таким бедным и несчастным, и хотела тотчас же отнести его в горницу. Но Альфред, знавший толк в по- добных делах, сказал: - Ему лучше остаться на свежем воздухе! Весь вечер просидел Альфред на крыльце людской, держа на коленях Эми- ля. Он помогал мальчику, когда его рвало, и утешал, когда он плакал. Да, да, время от времени Эмиль приходил в себя и плакал. Он ведь слышал: все говорили, что он пьян, хотя и не мог понять, как это произошло. Эмиль не знал, что, когда из вишен делают настойку и дают им хорошенько перебро- дить, ягоды становятся пьяными и от них пьянеют. Потому-то мама Эмиля и велела ему зарыть ягоды в куче мусора, а он вместо этого съел их вместе с петухом и Заморышем. Вот он и лежал теперь как бревно у Альфреда на коленях. Настал вечер, взошла луна, а Альфред все еще сидел, держа на коленях Эмиля. - Ну как ты, Эмиль? - спросил Альфред, увидев, что Эмиль чуть приотк- рыл глаза. - Ничего, жив еще! - устало ответил Эмиль, а потом добавил шепотом: - Но если я умру, тебе, Альфред, достанется Лукас. - Не умрешь, - уверенно пообещал ему Альфред. Нет, Эмиль не умер, не умер и Заморыш, не умер и петух. Но самое удивительное - даже куры остались живы. Случилось так, что в своем безутешном горе мама все-таки послала маленькую Иду в сарай, нака- зав ей принести корзину дров. По пути Ида плакала - такой уж, в самом деле, выдался грустный вечер. Но, войдя в сарай, она заплакала еще сильнее: ведь на дровяной колоде лежала мертвая Лотта-Хромоножка. - Бедная Лотта! - Ида пожалела курицу и, протянув свою тоненькую руч- ку, погладила Лотту. И можете себе представить - Лотта ожила! Она открыла глаза, с серди- тым кудахтаньем соскочила с колоды и в гневе заковыляла к двери. Ида застыла в изумлении, не зная, что и думать. Надо же! Может, у нее вол- шебные руки, которые умеют творить чудеса и оживлять мертвых? Оплакивая Эмиля, никто не позаботился о курах, и они по-прежнему ва- лялись на траве. Но вот пришла Ида и погладила всех по очереди - куры ожили и вскочили одна за другой на ноги. Да, да, потому что ведь они вовсе не сдохли, а просто упали в обморок от испуга, когда поросенок припустил за ними, - такое иногда бывает с курами. А Ида гордо вошла в кухню, где плакали и горевали ее родители, - те- перь, по крайней мере, и у нее было что порассказать. - Ну вот, хоть кур-то я воскресила из мертвых, - удовлетворенно ска- зала она. На другое утро и петух, и Заморыш, и Эмиль немного пришли в себя, хо- тя петух не мог петь целых три дня. Правда, он пытался время от времени петь, но никакого "ку-ка-ре-ку" у него не выходило, а лишь какое-то отв- ратительное "ку-ке-литсу", которого он очень стеснялся. Всякий раз при этом куры смотрели на него с таким упреком, что петух стыдливо прятался в кусты. А Заморыш ничуть не стыдился. Что касается Эмиля, то у него весь день был сконфуженный вид. - Валяться пьяным вместе с поросенком! Хорош, нечего сказать! - подд- разнивала Лина. - Два пьяных поросенка - ты и Заморыш! Теперь я так и буду вас звать. - Прикуси-ка язык, - сказал Альфред, зло взглянув на Лину, и она тут же примолкла. Но история с пьяными вишнями на этом не кончилась. В полдень через ворота, ведущие в Каттхульт, прошествовали трое степенных мужей, членов правления леннебергского Общества трезвости. Да, ты ведь, верно, не зна- ешь, что это за штука - Общество трезвости. Но должна тебе сказать: в старые времена это было нечто такое, в чем крайне нуждались и в Ленне- берге, и во всем Смоланде. Члены Общества трезвости трудились в поте ли- ца, чтобы покончить со страшным пьянством, приносившим несчастье стольким людям в прежние времена, да и ныне тоже. Болтунья Креса-Майя, оплакивавшая пьянчужку Эмиля, взволновала все Общество трезвости. И вот троица из этого общества явилась в Каттхульт, желая побеседовать с родителями Эмиля! - Хорошо бы, - сказали они, - если бы ваш Эмиль смог прийти на вечер- нее собрание в Дом Общества трезвости. Там бы его обратили на путь ис- тинный и заставили вести более трезвый образ жизни. Мама Эмиля жутко разозлилась и рассказала, что случилось с Эмилем и вишнями. Но у гостей по-прежнему были скорбные физиономии, и один из них сказал: - Все-таки нехорошее дело вышло с Эмилем. Не мешало бы дать ему взбучку на нашем вечернем собрании. И папа Эмиля согласился. Нельзя сказать, чтобы он радовался этому собранию: не очень-то приятно, когда тебя позорят перед всеми, но, мо- жет, необходимо пойти к этим людям, чтобы направить Эмиля на праведный путь трезвости. - Я схожу туда с ним, - мрачно пробормотал папа. - Нет уж, раз ему нужно быть на этом собрании, с ним пойду я! - зая- вила мама. - Ведь эту злосчастную наливку ставила я, и тебе, Антон, не- чего страдать по моей вине. Если кому и нужно выслушать проповедь о вре- де пьянства, так это мне, но, пожалуйста, я могу взять с собой и Эмиля, раз это нужно. Когда настал вечер, Эмиля одели в праздничный костюмчик, и он сам на- тянул свою "шапейку". Он не имел ничего против того, чтобы его обратили на праведный путь трезвости. Да и просто приятно побыть немного на лю- дях. Заморыш, видимо, думал так же. Когда Эмиль с мамой отправились в до- рогу. Заморыш припустил за ними, желая их сопровождать. Но Эмиль крикнул ему: - Замри! И поросенок послушно улегся на дорогу и замер, но глаза его еще долго следили за Эмилем. Должна сказать, что в тот вечер Дом Общества трезвости был битком на- бит! Все жители Леннеберги желали участвовать в обращении Эмиля на путь праведный. На сцене уже давно выстроился хор трезвенников, и, как только Эмиль показался в дверях, хор грянул: Юный муж, что вкушает бокал Ядовитого зелья... - Никакой не бокал, - сердито сказала мама, но слова ее услышал только Эмиль. Когда пение подошло к концу, на сцену вышел какой-то человек - он долго и серьезно разглагольствовал об Эмиле, а под конец спросил его, не хочет ли он дать клятву трезвости, которой должен оставаться верен всю свою жизнь. - Могу, - с готовностью ответил Эмиль. В ту же минуту у дверей раздалось легкое похрюкивание, и на собрание вбежал Заморыш. Оказывается, он тихонько трусил вслед за Эмилем, и вот он тут как тут! Увидев Эмиля на скамейке первого ряда, поросенок страшно обрадовался и тотчас устремился к нему. В зале поднялся страшный шум. Никогда прежде не бывало, чтобы в Доме Общества трезвости появлялся по- росенок. И трезвенникам он был сейчас совершенно ни к чему. "Поросята не соответствуют торжественности момента" - так полагали они. Но Эмиль ска- зал: - Ему тоже не вредно дать клятву трезвости. Потому что он съел куда больше вишен, чем я. Заморыш и сейчас был крайне возбужден, и, чтобы он не произвел невы- годного впечатления, Эмиль сказал ему: - Служи! И тогда Заморыш, к великому удивлению всех жителей Леннеберги, встал на задние ножки, точьв-точь как собака. И вид у него при этом был очень кроткий и смиренный. Эмиль вытащил из кармана горстку сушеных вишен и дал поросенку. Леннебержцы не поверили своим глазам: поросенок протянул мальчику правое копытце и поблагодарил за угощение. Все так увлеклись Заморышем, что чуть не позабыли про клятву трезвос- ти. Эмиль сам напомнил об этом: - Ну как, нужно мне обещать что-нибудь или нет? И тут же Эмиль дал клятвенное обещание впредь "всю свою жизнь воздер- живаться от употребления крепких напитков, а также всячески способство- вать распространению трезвости среди своих сограждан. Эти прекрасные слова означали, что Эмиль никогда в жизни не возьмет в рот спиртного и что он будет содействовать распространению трезвости среди других людей. - Эй, Заморыш, это касается и тебя, - сказал Эмиль, принеся клятву. И все жители Леннеберги сказали, что никто, кроме Эмиля, никогда не давал клятвы трезвости вместе с поросенком. - Он такой чудной, этот мальчишка из Каттхульта, - сказали они в один голос. Когда Эмиль, вернувшись домой, вошел в кухню в сопровождении Заморы- ша, он застал там отца, сидевшего в полном одиночестве. При свете керо- синовой лампы Эмиль увидел, что глаза у него заплаканы. Никогда прежде Эмилю не приходилось видеть отца плачущим, и ему это не понравилось. Но тут он сказал Эмилю нечто такое, что ему понравилось. - Послушай-ка, Эмиль! - произнес он и, крепко взяв сына за руки, пристально посмотрел ему в глаза. - Если ты дашь мне клятву - всю свою жизнь не брать в рот спиртного, я подарю тебе поросенка... Вряд ли, правда, в этом паршивце осталась хоть капля сала после всех его прыжков и пьяных выходок. Эмиль даже подпрыгнул от радости. И снова поклялся до конца дней сво- их не брать в рот спиртного. Эту клятву он сдержал. Такого трезвого председателя муниципалитета, каким впоследствии стал Эмиль, ни в Ленне- берге, ни во всем Смоланде никогда не видывали. И потому-то, может, не так уж плохо, что однажды летом, еще будучи ребенком, он наелся перебро- дивших вишен. В тот вечер Эмиль, лежа в кровати, долго толковал с маленькой Идой. - Теперь у меня есть лошадь и корова, поросенок и курица, - сказал он. - А твою курицу воскресила из мертвых я, - напомнила маленькая Ида, и Эмиль поблагодарил ее за это. На следующее утро он проснулся рано и ус- лыхал, как Альфред с Линой, распивая кофе, болтают на кухне. Эмиль тот- час выскочил из кровати: ведь нужно было рассказать Альфреду о том, что отец подарил ему Заморыша. - Скотовладелец Эмиль Свенссон, - сказал Альфред, выслушав его расс- каз, и усмехнулся. А Лина мотнула головой и запела песню, которую приду- мала совсем недавно, пока доила коров. Вот что она пела: Матушка повела его в Дом Общества трезвости, И там все пришли от поросенка-пьяницы в восторг. Он обещал не брать в рот ни капельки спиртного. И теперь у него есть поросенок, которым раньше был он сам. Глупее песни не придумаешь. "И теперь у него есть поросенок, которым раньше был он сам" - это ведь глупо, но складнее Лине не сочинить. Альфреду с Линой пора было снова отправляться на ржаное поле вместе с папой Эмиля и Кресой-Майей. Мама Эмиля осталась дома одна с детьми. Это ее устраивало, потому что сегодня должна была приехать фру Петрель за своими бутылками с вишневой наливкой и мама не хотела, чтобы папа был в это время дома. "Хорошо бы поскорее убрать эти бутылки", - думала мама, хлопоча на кухне. Фру Петрель должна была вот-вот подъехать, и мама ожидала с мину- ты на минуту услышать стук колес на проселочной дороге. Но, как ни странно, она услыхала совсем другой звук - звон разбиваемого стекла, до- носившийся со стороны погреба, где хранили картошку. Выглянув из окна, мама увидела Эмиля. Он сидел на корточках и внима- тельно, сосредоточенно бил кочергой расставленные в ряд бутылки - во все стороны летели осколки, а вино лилось на землю. Распахнув окно, мама закричала: - Ради всего святого, что ты там делаешь, Эмиль? Эмиль оторвался от своего занятия и ответил: - Выполняю клятву - распространяю трезвость. Решил начать с фру Пет- рель. МАЛОПРИМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ДНИ ИЗ ЖИЗНИ ЭМИЛЯ, когда он совершал не только разные мелкие проделки, но и кое-какие добрые дела Долго еще вспоминали в Леннеберге эту злополучную вишневку! Хотя маме Эмиля хотелось забыть о ней как можно скорее. Ни словом не обмолвилась она в своей синей тетради о том, что произошло с Эмилем в злосчастный день десятого августа. История вышла просто ужасная, и мама не могла заставить себя ее записать. Но одиннадцатого августа она сделала в тет- ради небольшую запись, и если ее прочтешь без предварительной подготов- ки, то невольно вздрогнешь: "Боже, памаги мне с этим малъчеком, но сиводня он, по крайней мере, трезвый". Так там и написано. И больше ни единого слова. Что тут скажешь? Судя по этим словам, можно подумать даже, что Эмиль редко бывал трезв. Мне кажется, что маме Эмиля следовало бы рассказать, как все произошло на самом деле. Но, как уже говорилось выше, она, веро- ятно, не могла заставить себя это сделать. В синей тетради есть и заметка от пятнадцатого августа. Тогда мама записала следующее: "Сиводня ночью Эмиль с Альфредом хадили за раками, они надавили тыся- чу двести штук. Но потом, ясное дело, ох, сердешные вы мои... " Тысячу двести штук! Ты когда-либо слыхал такое? Это уйма раков, пос- читай сам - и ты увидишь! Должна сказать, что Эмиль провел веселую ночь. И если тебе приходилось ловить раков в каком-нибудь смоландском озерце темной августовской ночью, тогда ты знаешь, как весело промокнуть до нитки и каким необыкновенным кажется все вокруг. Ух, темно, хоть глаз выколи, черный лес окаймляет озеро, тишину нарушает лишь плеск воды под ногами, когда бредешь вдоль берега. А если посветишь факелом, как это делали Эмиль с Альфредом, то увидишь, что по каменистому дну повсюду ползают большие черные раки. И остается только брать их рукой за спинку и одного за другим класть в мешок. Когда Эмиль с Альфредом собрались на рассвете домой, у них оказалось раков гораздо больше, чем они могли унести. Эмиль шел, насвистывая и распевая на ходу. "Вот папа удивится", - думал он. Как бы то ни было, Эмилю всегда хо- телось отличиться перед папой, хотя частенько это ему не удавалось. Эми- лю хотелось, чтобы отец, проснувшись, увидел гору раков, которых они на- ловили. Сложив их в большой медный котел, в котором они с Идой купались по субботам, Эмиль поставил его в спальне рядом с папиной кроватью. "Ну и крику будет, когда все проснутся и увидят моих раков", - поду- мал Эмиль; радостный и усталый, он залез в свою кровать и уснул. В горнице было тихо-тихо. Слышался только храп папы да легкий шорох. Такой, какой обычно бывает, когда ползают раки. Как всегда, папа Эмиля встал в тот день очень рано. Лишь только стен- ные часы в горнице пробили пять, он сбросил одеяло, спустил ноги с кро- вати и посидел некоторое время, чтобы стряхнуть с себя сон. Он потянул- ся, зевнул, пригладил волосы и слегка пошевелил пальцами левой ноги. Од- нажды большой палец его левой ноги побывал в крысоловке, которую поста- вил Эмиль, и с тех пор палец по утрам словно окостеневал и его надо было растирать. И вот, растирая палец, папа внезапно так завопил, что мама и маленькая Ида вскочили вне себя от страха. Они подумали, что папу, по крайней мере, режут. А на самом деле в его палец, тот самый, что побывал в крысоловке, всего-навсего вцепился рак. Если когда-нибудь твой большой палец побывал в клешнях рака, ты знаешь, что это так же приятно, как по- пасть в крысоловку, - есть от чего завопить! Раки - упрямые плуты, они вцепляются в тебя мертвой хваткой и щиплют все больше и больше - ничего удивительного, что папа Эмиля закричал! Закричали и мама с маленькой Идой, потому что увидели раков, сотни раков, кишмя кишевших на полу. Какой же тут поднялся крик! - Эмиль! - вопил папа. Он был очень зол, а кроме того, ему нужны были клещи, чтобы освобо- диться от рака, и он хотел, чтобы Эмиль принес их ему. Но Эмиль спал, и его было не добудиться никаким криком. Папе самому пришлось прыгать на одной ноге за клещами, которые лежали в ящике с инструментами в кухонном шкафу. И когда маленькая Ида увидела, как папа скачет на одной ноге, а на большом пальце другой ноги у него болтается рак, у нее даже сердце заще- мило при мысли о том, какое зрелище проспит Эмиль. - Проснись, Эмиль! - весело закричала она. - Проснись! Погляди-ка! Но она тут же смолкла, потому что папа бросил на нее негодующий взгляд - он явно не понимал, что ее так позабавило. Между тем мама Эмиля ползала по полу, собирая раков. Через два часа ей удалось собрать их всех, и когда Эмиль наконец к обеду проснулся, он почувствовал божественный запах свежесваренных раков, доносившийся из кухни, и радостно вскочил с постели. Три дня в Каттхульте шел пир, так что все отвели душу. Там ели раков. Кроме того, Эмиль засолил уйму раковых хвостиков и продал их в пасторс- кую усадьбу по двадцать пять эре за литр. Заработок он честно поделил с Альфредом, у которого как раз было туго с деньгами. Альфред считал, что Эмиль - ну просто до удивления - горазд на выдумки. - Да, умеешь ты зарабатывать деньги! - сказал ему Альфред. И это была правда. У Эмиля в копилке набралось уже пятьдесят крон, заработанных разными путями. Однажды он даже задумал настоящую крупную аферу, решив продать всех своих деревянных старичков фру Петрель, пос- кольку она была от них без ума, но, к счастью, ничего из этого не вышло. Деревянные старички остались по-прежнему стоять на полке и стоят там до сих пор. Фру Петрель хотела, правда, купить еще деревянное ружье и от- дать его одному знакомому противному мальчишке, но из этого тоже ничего не вышло. Эмиль, конечно, понимал, что сам он уже слишком большой, чтобы играть с этим ружьем, но и продавать его не хотел. Он повесил ружье на стене в столярной и написал на нем красным карандашом: "НА ПАМЯТЬ ОБ АЛЬФРЕДЕ". Увидев эту надпись, Альфред рассмеялся, но было заметно, что он польщен. Без кепчонки Эмиль тоже жить не мог; надел он ее и тогда, когда впер- вые пошел в школу, и вся Леннеберга затаила дыхание. Лина не ждала ничего хорошего от того, что Эмиль ринулся в науку. - Он небось перевернет всю школу вверх дном и подожжет учительницу, - предсказала она. Но мама строго взглянула на нее. - Эмиль - чудесный мальчик, - сказала она. - А что на днях его уго- раздило поджечь пасторшу, так за это он уже отсидел в столярке, и нечего тебе упрекать его. Из-за пасторши Эмиль просидел в столярной семнадцатого августа. Как раз в тот день пасторша явилась в Каттхульт к маме Эмиля, чтобы снять узоры для тканья. Сначала ее пригласили на чашку кофе в беседку, зарос- шую сиренью, а потом она захотела рассмотреть узоры. Она плохо видела и достала из сумки увеличительное стекло. Такого Эмиль никогда раньше не видел и очень им заинтересовался. - Можешь взять стекло и посмотреть, если хочешь, - простодушно разре- шила пасторша. Она, вероятно, не знала, что Эмиль способен использовать для своих проказ любые предметы, и увеличительное стекло не было исключением. Эмиль быстренько понял, что его можно использовать как зажигательное стекло, если держать так, чтобы солнечные лучи собирались в одной точке. И он стал оглядываться в поисках чего-нибудь легко воспламеняющегося, чего-нибудь, что можно было бы поджечь. Пасторша, горделиво и безмятежно подняв голову и ни о чем не подозревая, спокойно болтала с его мамой. Пышные страусовые перья на ее изящной шляпке, пожалуй, сразу вспыхнут... И Эмиль попробовал их поджечь - вовсе не потому, что надеялся на удачу, а потому, что просто решил попытаться. Иначе ничего на свете не узнаешь. Результат его опытов описан в синей тетради: "Вдруг запахло паленым, и перья пастарши задымились. Понятно, что за- гареться они не могут, а только пахнут паленым. А я-то думала, что ти- перь, когда Эмиль стал членом Общества трезвости, он исправится. Как бы ни так! Этот гаспадин, член Общества трезвости, как миленький просидел остаток дня в столярке. Вот как было дело". А двадцать пятого августа Эмиль пошел в школу. Если жители Леннеберги думали, что он там опозорит- ся, то они просчитались. Учительница, вероятно, была первой, кто начал подозревать, что на ближайшей к окну скамейке сидит будущий председатель муниципалитета. Потому что... слушай и удивляйся: Эмиль стал лучшим уче- ником в классе! Он уже умел читать и даже немножко писать, а считать он выучился быстрее всех. Без небольших проделок тут, конечно, тоже не обошлось, но они были такие, что учительница могла их вынести... Да, правда, однажды он умудрился поцеловать учительницу прямо в губы. И об этом долго судачили в Леннеберге. Дело было так. Эмиль стоял у черной классной доски и решал очень трудную задачу: "74-7=?", а когда он с ней справился и сказал "Четырнад- цать", учительница похвалила его: - Молодец, Эмиль, можешь сесть на место. Так он и сделал, но мимоходом подошел к учительнице, восседавшей на кафедре, и крепко поцеловал ее. Ничего подобного с ней никогда прежде не случалось. Покраснев, она заикаясь спросила: - Почему... почему ты это сделал, Эмиль? - Наверное, я это сделал по доброте душевной. И слова эти стали в Леннеберге поговоркой. ""Наверное, я это сделал по доброте душевной", - сказал мальчишка из Каттхульта, поцеловав учи- тельницу", - говорили леннебержцы, а может, и сейчас еще так говорят. Кто знает! На переменке к Эмилю подошел один из мальчиков постарше и хотел было подразнить его. - Это ты поцеловал учительницу? - спросил он, презрительно усмехнув- шись. - Да, - подтвердил Эмиль. - Думаешь, мне слабо еще раз? Но он этого не сделал. Такое случилось только один раз и никогда больше не повторялось. И нельзя сказать, чтобы учительница сердилась на Эмиля за этот поцелуй, скорее наоборот. Эмиль вообще многое делал по доброте душевной. Во время перерыва на завтрак он обычно бегал в богадельню и читал "Смоландский вестник" де- душке Альфреда - Дурню-Юкке - и другим беднякам. Так что не думай, в Эмиле было немало и хорошего! "Лучшая минута за весь день - это когда приходит Эмиль" - так думали все в богадельне: и Юкке, и Кубышка, и Калле-Лопата, и все другие нес- частные бедняки. Юкке, может, и не очень все понимал, потому что, когда Эмиль читал ему, что в будущую субботу в городском отеле в Экеше состо- ится большой бал, Юкке молитвенно складывал руки и говорил: - Аминь, аминь, да свершится воля твоя! Но главное - это то, что Юкке и все другие любили слушать, как Эмиль читает. Не любила его чтения только Командорша. Когда приходил Эмиль, она запиралась в своей каморке на чердаке. И все потому, что однажды ей довелось сидеть в волчьей яме, которую вырыл Эмиль, и этого она не могла забыть. Но ты, быть может, немножко беспокоишься, что с тех пор, как Эмиль пошел в школу, у него не оставалось времени на его проделки. Можешь быть совершенно спокоен! Видишь ли, когда Эмиль был маленький, занятия в шко- ле бывали лишь через день. Вот счастливчик-то! - Ну, чем ты теперь занимаешься? - спросил однажды дед Альфреда, ста- рый Юкке, Эмиля, когда тот пришел читать ему газету. Эмиль, немножко подумав, откровенно признался: - Один день я озорничаю, а другой хожу в школу. ВОСКРЕСЕНЬЕ, 14 НОЯБРЯ Как в Каттхульте проходил домашний экзамен, а Эмиль запер отца в Триссевой будке Быстро приближалась осень, все более пасмурными и мрачными станови- лись дни в Каттхульте, во всей Леннеберге и во всем Смоланде. - Ух, ну и стужа! - говорила Лина, когда в пять утра ей приходилось вставать и в темноте брести на скотный двор. У нее, конечно, был фонарь, чтобы освещать дорогу, но свет его казался таким одиноким и жалким среди всей этой серости. До чего же было пасмурно - вся осень казалась сплошными серыми будня- ми. Как слабый огонек во мгле, освещали их лишь праздники на том или ином хуторе либо домашние экзамены. Ты, я думаю, не подозреваешь, что такое домашние экзамены? Так вот, в те времена люди обязаны были хотя бы приблизительно знать, что написано в Библии и в катехизисе [14]. А потому пастору приходилось время от вре- мени устраивать экзамен и выяснять, что прихожане знают и чего не знают, притом не только дети, которых принято было мучить экзаменами, но все в округе - и стар и млад. Такие вот домашние экзамены устраивались по оче- реди на всех хуторах в Леннеберге, и если экзамены сами по себе бывали не очень веселыми, то сопровождавшие их пиры - куда лучше. Приглашали всех без исключения, даже бедняков из богадельни. Приходил каждый, кто мог дотащиться до хутора: ведь после экзамена можно было наесться до от- вала. И многих это особенно привлекало. Однажды в ноябре домашний экзамен должен был состояться в Каттхульте, и от этого все повеселели, особенно Лина, которая любила, когда на их хуторе бывал экзамен. - Если бы не все эти вопросы... - говорила она. - Иногда я просто не знаю, что отвечать. И в самом деле, Лина была не очень-то сведуща в библейских легендах. Пастор это знал и задавал ей самые легкие вопросы, потому что он был че- ловек добрый. В прошлый раз он занятно и долго распространялся об Адаме и Еве, которые жили под кущами [15] райских садов и были самыми первыми людьми на земле. Пастор, ясное дело, думал, что все, и даже Лина, хоро- шенько выучили эту историю. И вот, когда настал черед Лины экзамено- ваться, пастор весьма дружелюбно спросил: - Ну, Лина, как звали наших первых предков? - Тор и Фрейя, - и глазом не моргнув ответила Лина. Мама Эмиля покраснела от досады, услышав глупый ответ Лины. Потому что Тор и Фрейя [16] - это ведь древние скандинавские боги, в которых жители Смоланда верили еще в языческие времена, несколько тысячелетий тому назад, задолго до того, как им довелось услышать о библейских пре- даниях. - Ты как была, так и осталась язычницей, - сказала потом мама Эмиля Лине, но та стала защищаться: - А их так много, этих богов, что у меня все они в голове перемеша- лись! И почему именно я должна их всех помнить? Правда, пастор был очень добр и на этом экзамене - он ни словом не обмолвился о том, что Лина ответила невпопад, и стал тут же рассказы- вать, как Бог создал землю и людей, которые на ней живут, и сколь удиви- тельны все его творения. - Даже ты, Лина, настоящее чудо, - заверил служанку пастор. Он стал ее расспрашивать, осознала ли она это и не думает ли она о том, как удивительно, что Бог создал именно ее. - Да, думаю, - ответила Лина. И, поразмыслив еще немного, продолжила: - Да, понятное дело: в том, что именно меня он создал, ничего мудреного нет. Ну а вот загогулины, что у меня в ушах, вот те, сдается мне, труд- новато было соорудить! Тут мама Эмиля снова покраснела. Ей казалось, что, когда Лина городит глупости, она позорит весь Каттхульт. А тут еще из угла, где сидел Эмиль, донесся звонкий, переливчатый смех. Бедная мама! На домашнем эк- замене смеяться не полагается. Ей было очень стыдно, и она успокоилась лишь тогда, когда экзамен кончился и можно было перейти к пиршеству. Мама Эмиля приготовила столько же вкусной еды, сколько обычно готови- ла для своих пиров, хотя папа и пытался отговорить ее от этого. - Самое важное все-таки библейские предания и катехизис, а ты больше налегаешь на котлеты и сырные лепешки! - Всему свое время, - разумно ответила мама. - Катехизису свое время, а сырным лепешкам - свое. Да, в самом деле, настало время и для сырных лепешек, и все, кто был на домашнем экзамене в Каттхульте, ели и блаженствовали. Эмиль тоже съел целый воз сырных лепешек с вареньем и сливками. Но как только он досыта наелся, подошла мама и сказала: - Эмиль, будь добр, пойди и запри кур! Обычно куры целыми днями свободно разгуливали по двору. Но когда нас- тупал вечер, их надо было запирать, потому что в сумерках к ним из-за угла подкрадывалась лиса. Уже почти стемнело, и шел дождь, но Эмиль подумал, что все-таки хоро- шо избавиться хоть на минутку от жары в горнице, от болтовни и сырных лепешек. Почти все куры уже сидели на насестах, только Лотта-Хромоножка и еще несколько других чудаковатых кур рылись в земле под дождем. Эмиль загнал их в курятник и хорошенько запер дверь на защелку. Пусть теперь лиса приходит, если хочет. Рядом с курятником находился свинарник. Эмиль мимоходом заглянул к Заморышу и пообещал принести ему вечером остатки от пиршества. - На тарелках всегда что-нибудь остается, когда все эти обжоры нае- дятся, - сказал Эмиль, и Заморыш захрюкал в предвкушении лакомых кусоч- ков. - Я вернусь попозднее, - сказал Эмиль и как следует запер дверь сви- нарника на защелку. За свинарником находилось отхожее место - да, так оно в те времена называлось. Тебе, может, кажется, что это не очень красивое слово, но если бы ты слышал то, которое употребляет Альфред! Он, честно говоря, называет его... Ну ладно, мне не следует учить тебя этому слову! Но у отхожего места в Каттхульте было и другое, более красивое название. Оно называлось Триссева будка - в честь работника по имени Триссе, который давным-давно, во времена прадедушки Эмиля, построил этот крайне необхо- димый домик. Эмиль запер курятник, запер свинарник и заодно, не подумав, запер и Триссеву будку. Ему бы надо сообразить, что кто-нибудь может там сидеть, поскольку дверь снаружи была не заперта, но в том-то и дело, что Эмиль не удосужился подумать. Он мигом запер дверь и помчался домой, напевая на ходу: Закрыл на защелку, закрыл на защелку, закрыл почти каждую дверь! Папа Эмиля, находившийся как раз в Триссевой будке, услыхал его весе- лую песенку и испугался. Он рванулся вперед и попытался открыть дверь. Но она и в самом деле была закрыта, и папа завопил: - Эмиль! Но Эмиль уже успел далеко убежать, и к тому же он так самозабвенно распевал свою песенку "Закрыл на защелку...", что ничего не слышал. Бедный папа! Он так рассердился, что в нем все заклокотало. Ну слы- ханное ли дело! Да и как он вообще выберется отсюда? Он дико забарабанил в дверь, он бил и колотил кулаками, но что толку? Тогда он начал пинать дверь ногами. Он так барабанил по двери, что у него свело пальцы. Но этот Триссе знал свое дело - добротно сделанная дверь ничуть не пода- лась. Папа Эмиля свирепел все больше и больше. В поисках складного ножа он начал выворачивать карманы. "Хоть бы удалось сделать щелку в дверях, - подумал он, - такую, чтобы просунуть в нее кончик ножа и отодвинуть задвижку". Но складной нож лежал в кармане его рабочих брюк, а сегодня на нем ведь был праздничный костюм. Папа долго стоял, шипя от злости. Нет, ругаться он не ругался, ведь он был церковный староста - человек почтенный. Но он прошипел множество нелестных слов об Эмиле и об этом самом Триссе, который не вырубил даже настоящего окна в будке, а лишь небольшое узкое оконце высоко над дверью. Папа Эмиля злобно поглядел на крошечное оконце, потом еще несколько раз сильно пнул дверь ногой и уселся в ожидании. В Триссевой будке было целых три сиденья, и на одно из них он и опус- тился. Папа сидел, скрежеща зубами от бешенства, и нетерпеливо ждал то- го, у кого появится нужда в Триссевой будке. "Но мне его жаль, потому что первого, кто войдет сюда, я убью", - кровожадно подумал он. И это в самом деле было несправедливо и не очень хорошо со стороны папы. Но ведь надо учесть, что он был очень зол. Над Триссевой будкой сгустилась тьма; папа Эмиля все сидел и ждал, но никто не приходил. Он слышал, как по крыше забарабанил дождь, и в будке стало еще мрачнее. Папа Эмиля злился все больше и больше. Нет, в самом деле, почему он должен сидеть здесь в темноте и одиночестве, пока все остальные наслаж- даются светом, веселятся и пируют за его счет! Этому надо положить ко- нец, он должен выбраться отсюда. Выбраться! Пусть даже через оконце над дверью! - Потому что я уже по-настоящему разозлился, - громко сказал папа и поднялся. В Триссевой будке стоял ящик со старыми газетами. Папа Эмиля присло- нил его к двери, затем забрался на него. "Да, здесь не очень высоко", - подумал он. Маленькую раму папа снял без труда, а потом, высунув голову через оконце, стал смотреть, не идет ли кто-нибудь, чтобы позвать на по- мощь. Никого не было видно, но зато ему на затылок со страшной силой обру- шился проливной дождь. Вода просочилась за воротник рубашки, и это было не очень-то приятно. Но ничто не могло остановить папу - даже всемирный потоп, он должен был выбраться отсюда. С большим трудом протиснул он сквозь оконце руки и плечи, а потом стал потихоньку продвигаться вперед. "Если разозлиться как следует, дело пойдет", - подумал он. Но тут как раз и застопорило. Вконец застопорило. Папа Эмиля так застрял в тесном оконце, что лицо его посинело, он размахивал руками и ногами, но ему удалось лишь опрокинуть ящик. И теперь он висел безо всякой опоры и не мог продвинуться ни назад, ни вперед. Бедняга! Что может сделать церков- ный староста, когда одна часть его туловища мокнет под проливным дождем, а другая висит в отхожем месте? Звать на помощь? Нет, он этого не сдела- ет! Не сделает, потому что знает леннебержцев: если эта история станет известна в приходе, поднимется такой хохот, который не смолкнет до тех пор, пока во всей Леннеберге и даже во всем Смоланде останется хоть одна живая душа. Нет, звать на помощь он не будет! Между тем Эмиль, вернувшись домой радостный и довольный, делал все, что в его силах, чтобы развлечь маленькую Иду. Ей было до смерти скучно на домашнем экзамене, поэтому он вышел вместе с ней в сени и они стали помогать ДРУГ Другу примерять галоши. В сенях стояли длинные ряды галош, больших и маленьких. Ида хихикала от восторга, когда Эмиль важно расха- живал в галошах пастора и бормотал "таким образом" и "помимо того", точь-в-точь как пастор. Под конец все галоши оказались разбросанными, и Эмиль, аккуратный, как всегда, собрал их в кучу на полу, так что в сенях выросла целая гора галош. Потом Эмиль вдруг вспомнил про Заморыша, которому дал обещание при- нести чего-нибудь на ужин. Завернув на кухню, он наскреб немного объед- ков и с банкой в одной руке и с фонарем в другой вышел в дождь и темно- ту, чтобы подкормить немного поросенка. И тут, ой, я содрогаюсь, когда думаю об этом! И тут он увидел своего отца! А отец увидел его. Ой-ой-ой, вот как иногда бывает! - Беги... за... Альфредом, - прошипел папа. - И скажи ему - пусть захватит с собой килограмм динамита, и пусть эта проклятая Триссева буд- ка сровняется с землей! Эмиль сбегал за Альфредом, и тот явился, но не с динамитом - этого, вероятно, папа всерьез и не думал, - ас пилой. Да, папу Эмиля необходимо было выпилить, иначе освободить его было невозможно. Пока Альфред пилил, Эмиль, взобравшись на маленькую лесенку, в страхе и тоске держал зонтик над своим бедным папой, чтобы его не мочил дождь. Ты, конечно, понимаешь, что Эмилю было не очень весело на этой лесенке: в