склонилась над Роньей, и ее черные остекленевшие глаза засверкали от злости. Потом она снова попыталась высвободить Ронью, но как она ни дергала ее, как ни рвала, ей это не удалось; и под конец она выбилась из сил. - Полечу-ка я и позову сестер, - закричала она. - Завтра мы тебя заберем. Никогда больше не будешь здесь лежать и бездельничать, никогда, никогда! И она полетела прочь над верхушками деревьев и скрылась за горой. "Завтра, когда прилетят дикие виттры, здесь будет валяться лишь глыба льда", - подумала Ронья. Внизу у ниссе-тол стогузок все стихло. Весь лес был тих и ждал только ночи, которая вот-вот должна была наступить. Но Ронья уже ничего больше не ждала. Она молча лежала, даже не пытаясь бороться. Верно, ояа скоро наступит, последняя, холодная, темная, одинокая ночь, которая прикончит ее. Пошел снег. Крупные хлопья снега падали ей на лицо и таяли, смешиваясь с ее слезами. Потому что теперь она плакала. Она думала о Маттисе и о Лувис. Никогда больше ей их не увидеть, и в Мат-тисборгене никто никогда не станет больше радоваться. Бедный Маттис, он с ума сойдет от горя! И не будет Роньи, чтобы утешить 228 его, как она обычно делала, когда он печалился. Нет, теперь уже никого на свете ей не утешить и самой не знать утешения, никогда, никогда! Тут она услыхала, как кто-то назвал ее по имени. Ясно и отчетливо услыхала она свое имя, но решила, что, должно быть, ей чудится. И заплакала от горя. Никто никогда не назовет, ее по имени, разве что во сне. А вскоре ей не придется больше и спать. Но тут она снова услыхала этот голос! - Ронья, не пора ли тебе идти домой? Она неохотно открыла глаза. Перед ней стоял Бирк. Да, перед ней на лыжах стоял Бирк! - Я нашел твою лыжу внизу. Похоже, тебе повезло, ведь иначе пришлось бы здесь ночевать. Он поставил лыжу рядом с ней в снег. - Помочь тебе? И тогда она расплакалась, так громко и так неистово, что ей самой стало стыдно. Она так плакала, что не могла ему ответить. И когда он наклонился, чтобы поднять ее, она обхватила его руками и в отчаянии пробормотала: - Не уходи от меня! Никогда больше не уходи от меня! Он улыбнулся ей в ответ: - Ладно, если только ты будешь держаться на расстоянии натянутой веревки. Отпусти меня и не реви - тогда я погляжу, смогу ли я высвободить твою ногу! Он снял лыжи, потом лег на живот рядом с ямой и запустил туда руку ~- как можно глубже. Возился он долго, и под конец случилось невероятное чудо. Ронья смогла вытащить ногу, она была свободна! Но внизу, в яме ниссе-толстогузки страшно разозлились, а их малыш заревел. - Лазбудила холосенького малютку, и в глазки ему насыпалась земля! Поцему она так, поцему? Ронья все плакала и не могла остановиться. Бирк протянул ей лыжу. - Хватит реветь! - сказал он. - А не то тебе никогда не добраться домой! Ронья глубоко вздохнула. Да, в самом деле, хватит распускать нюни. Она стояла на лыжах, пробуя, сможет ли передвигать ноги. - Я попытаюсь, - сказала она, - А ты пойдешь со мной? - Я пойду с тобой, - сказал Бирк. Ронья прыгнула с разбега и помчалась вниз по круче, а Бирк последовал за ней. Все время, пока она с трудом пробиралась домой на лыжах сквозь снежную круговерть, он шел за ней следом. Ей не раз приходилось оборачиваться, чтобы проверить, там ли он. Она так боялась, что он внезапно исчезнет и оставит ее одну. Но он следовал за ней на расстоянии веревки до тех самых пор, пока они не приблизились к Волчьему ущелью. Здесь им пришлось расстаться. После этого Бирку надо было тайными тропами пробраться в крепость Борки. 229 Падал снег, а они стояли молча, собираясь проститься. Ронья чувствовала, что это ей очень тяжело, и хотела изо всех сил удержать Бирка. - Послушай, Бирк, - сказала она. - Я хотела бы, чтоб ты был моим братом. Бирк улыбнулся. - Я могу стать твоим братом, если так хочешь ты, дочь разбойника! - Да, я хочу этого, - сказала она. - Но только если ты станешь звать меня - Ронья! - Ронья, сестра моя, - произнес Бирк. И исчез в снежной круговерти. -∙ Ты нынче долго была в лесу, - сказал Маттис, когда Ронья уселась у огня, чтобы согреться. - Хорошо было? - Очень даже хорошо, ~ ответила Ронья, протянув свои холодные как лед руки к теплу. 15 ту ночь над Маттисборгеном и окрестными лесами падал такой густой снег, что даже Пер Лысуха не мог припомнить ничего подобного, ничего более страшного. Четверо людей Маттиса вышли из замка, надеясь отворить тяжелые крепостные ворота хотя бы настолько, чтобы можно было протиснуться наружу и убрать самые большие сугробы. Пер Лысуха тоже высунул нос за ворота и увидел белый пустынный ландшафт, где все теперь было укрыто и спрятано под снегом. Волчье ущелье было совершенно замуровано. "Через эту теснину, если все будет продолжаться так, как началось, вряд ли пройдешь, пока не начнется весна", - подумал Пер Лысуха. - Эй ты, Фьосок, - сказал он, - если ты и вправду любишь разгребать снег, у тебя всю зиму будет веселая жизнь. Предсказания Пера Лысухи большей частью сбывались, не ошибся он и на сей раз. Долгое время снег валил днем и ночью. Разбойники с проклятиями убирали снег. Зато им не надо было стоять на страже, опасаясь прихвостней Борки, возле Волчьего ущелья или Адского провала. - Правда, Борка глупее поросенка, - сказал однажды Маттис, - но не до того же, чтобы биться с нами, когда снегу намело по самые подмышки. Маттис тоже был не так глул, чтобы барахтаться в снегу, да и не до Борки ему было сейчас. У него были более важные дела. Впервые в жизни захворала Ронья. На другое утро после дня, проведенного в зимнем лесу, дня, который чуть не стал для нее последним, она про- 230 снулась в страшном ознобе и почувствовала, к своему удивлению, что ей даже не хочется вставать и бежать в лес. - Что с тобой? - закричал Маттис и кинулся на колени перед ее постелью. - Что ты говоришь? У тебя жар! Уж не захворала ли ты? Он взял ее за руку и почувствовал, какая она горячая. Увидев, что девочка вся просто горит, он испугался. Никогда прежде он ее такой не видел. Всю свою жизнь она была цветущей и здоровой. А теперь его дочь, которую он безумно любил, тяжко занемогла! Он сразу понял, что ее ждет! Ронью у него отнимут, она умрет, он чувствовал это так отчетливо! У него страшно заболело сердце! И он не понимал, что ему делать со своим горем. Ему хотелось биться головой о стену и, по своему обыкновению, вопить. Но нельзя было пугать несчастного ребенка, это он все же понимал! Поэтому он положил лишь руку на ее пылающий лоб и пробормотал: - Хорошо, что ты лежишь в тепле, моя Ронья! Так и надо, когда болеешь. Но Ронья знала своего отца и, несмотря на снедавшую ее лихорадку, попыталась утешить его: - Не говори глупостей, Маттис! Все это пустяки. Могло быть гораздо хуже. "Могло бы быть так, что до самой весны пролежала бы я под снежным покровом, в лесу, - подумала она. - Бедный Маттис". Она снова представила себе, как это могло бы сокрушить его, и слезы снова выступили у нее на глазах. Маттис увидел это и подумал: горюет оттого, что ей, такой юной, придется умереть. - Милое дитя, ты снова выздоровеешь, не плачь, - сказал он, сдерживая рыдания. - Но где же твоя мама? - тут же зарычал он и, плача, побежал к дверям. Ему очень хотелось бы знать, где же Лувис, почему она не стоит наготове рядом, со своими волшебными, утоляющими жар, целебными травами, когда жизнь Роньи висит на волоске! Он искал ее в овчарне, но там ее не было. Овцы блеяли от голода в своем загоне. Но вскоре они поняли, что пришел вовсе не тот человек, который им нужен. Потому что этот прислонился головой к краю загона и так отчаянно плакал, что они насмерть испугались. Маттис продолжал горько плакать до тех пор, пока Лувис, управившись с курами и козами, не появилась в дверях. И тут он зарычал: - Женщина, почему ты не возле своего больного ребенка? - А разве мой ребенок болен? - спокойно спросила Лувис. - Я этого не знала. Но как только я задам овцам корм, который они... - Это я и сам могу сделать! Иди к Ронье! - закричал он, а потом чуть слышно пробормотал: - Если она еще жива! Он начал вываливать в кормушки охапки запасенных веток осины, а когда Лувис ушла, накормил овец и выплакал им свое горе: - Вы не знаете, что значит иметь ребенка! Вы не знаете, каково терять своего самого любимого ягненочка! Но тут внезапно осекся, потому что вспомнил: весной все овцы 231 принесли ягнят. А что сталось с ними... почти все превратились в баранье рагу. Лувис дала дочери питье из целебных трав, унимающее лихорадку, и через три дня Ронья была здорова. К удивлению и радости Маттиса, Ронья была такая же, как всегда, только немного более задумчива. За три дня, проведенных в постели, она столько всего передумала. Что теперь будет? Что будет с Бирком? У нее появился брат, но когда она сможет бывать с ним вместе? Они должны встречаться тайком. Не может она сказать Маттису, что подружилась с одним из разбойников Борки. Это все равно, что ударить Маттиса кузнечным молотом по голове, только еще хуже, и он будет еще более сокрушен, и придет в еще большее бешенство, чем когда-либо. Ронья вздохнула. Почему ее отец всегда так неистов во всем? Был ли он весел, или зол, или чем-то опечален, все равно он вел себя так буйно, что этого хватило бы на целую разбойничью шайку. Ронья обычно не лгала отцу. Она только умалчивала о том, что, по ее мнению, может огорчить или разозлить его. Или же и огорчить и разозлить, что непременно будет, если она расскажет ему о Бирке. Но теперь уже ничем не поможешь. Раз у нее появился брат, пусть он будет рядом, даже если встречаться с ним ей придется тайком. Хотя как и где она может тайком встречаться с ним, когда всюду лежит такой глубокий снег? В лес ей не выйти, поскольку Волчье ущелье наглухо заперто снегом и недоступно. Да и вообще этот зимний лес чуточку пугал ее. На некоторое время хватит с нее, она уже достаточно натерпелась от леса Маттиса. Снежные бури продолжали свирепствовать вокруг Маттисборгена. Они ярились все сильнее и сильнее, и Ронья в конце концов поняла, как это ужасно: ведь теперь ей не увидеться с Бирком до самой весны. Он был так далеко от нее, словно они жили на расстоянии тысячи миль1 друг от друга. А виноват во всем снег. С каждым днем Ронья все сильнее и сильнее злилась на него. Да и разбойникам он до смерти надоел, Некоторым из них приходилось расчищать тропу к роднику, из которого они брали воду. И разбойники каждый день спорили о том, чей черед разгребать снег на тропе. Родник был на полпути к Волчьему ущелью, и расчищать тропу, когда вокруг пела и бесновалась вьюга, а потом тащить в замок тяжелые ведра с водой, да так, чтобы хватило и людям и животным, было делом нелегким. - Вы ленивые, как волы, - говорила разбойникам Лувис. - Вам бы только драться да разбойничать. Тут уж вы трудитесь на совесть! И ленивые разбойники мечтали о весне, когда снова начнется славная разбойничья жизнь. Долгие дни ожидания они проводили, все чаще и чаще, расчищая тропинки и вырезая из дерева лыжи, осматривая свое оружие и чистя лошадей или играя в кости; еще они, как всегда, плясали разбойничьи пляски и распевали перед очагом разбойничьи песни. М 11 л я шведская \п1ля ракна примерно 10 км. 232 Роньн играла с ними в кости, пела и плясала, но она, точь-в-точь как разбойники, страшно тосковала по весне и весеннему лесу. Тогда она наконец-то снова сможет увидеть Бирка, сможет поговорить с ним и узнать, в самом ли деле он хочет быть ее братом, как обещал во время снежной бури. Но ждать было трудно, к тому же Ронья ненавидела жизнь взаперти. Она просто не знала, чем заняться, да и время тянулось так медленно. Поэтому однажды она спустилась вниз, в подземелье, подвал под сводами, где так давно не была. Ей были не по душе старые пещеры, в которых прежде томились узники. Там, внизу, пещер было несколько, и они были выбиты в скале. Правда, Пер Лысуха уверял, что никто не сидел там в заточении с тех самых незапамятных времен, когда знатные вельможи и мелкие короли правили Маттисборгеном еще задолго до того, как замок стал разбойничьим. Но все-таки Ронья, спускаясь вниз в этот затхлый холод, чувствовала, как будто отзвуки рыданий и вздохов давным-давно умерших узников застряли в этих каменных стенах, и на душе у нее становилось жутко. Она осветила роговым фонариком темноту пещер, где несчастные узники сидели безо всякой надежды когда-либо увидеть свет божий. Некоторое время она постояла молча, опечаленная всеми жестокими преступлениями, совершавшимися в Маттисборгене. Затем, дрожа от ужаса, плотнее завернулась в волчью шкуру и поплелась дальше через подземный ход, который тянулся мими пещер узников, простираясь затем подо всем замком. Здесь она ходила когда-то вместе с Пером Лысухой. Это он показал ей, что натворила гроза в ту ночь, когда она родилась. Мало того, что молния разрушила замок, образовав Адский провал. Прямо под этим провалом она расколола и гору, и поэтому подземный ход был перегорожен каменной осыпью ровно посредине и битком набит осколками камней. - Стой, остановись здесь! - велела самой себе Ронья, точь-в-точь как приказал ей Пер Лысуха, когда она была здесь вместе с ним. Но затем она начала размышлять. Ведь по другую сторону каменного обвала тоже продолжается подземный ход, это она знала, и об этом тоже говорил Пер Лысуха. Ее всегда раздражало, что она не могла пройти дальше, а теперь - больше чем когда-либо. Потому что, кто знает, быть может, за всеми этими каменными осколками именно сейчас скрывается Бирк. Она задумчиво постояла, глядя на кучи обвалившихся камней. И под конец поняла, что ей надо делать. Во все дни, последовавшие за этим ее походом, Ронью не очень часто видели в каменном зале. Каждое утро она исчезала, и никто не знал куда; и ни Маттис, ни Лувис даже и не подозревали, где она. Они думали, что она, как и все остальные, расчищает тропинку. А вообще, они привыкли, что она приходит и уходит, когда ей вздумается. Но Ронья не расчищала снег, она собирала осколки камней, так 233 что ее руки и спина болели. А когда она, совершенно изможденная, валилась по вечерам в постель, ина точно, раз и навсегда, знала одно: никогда больше в этой жизни она не сдвинет с места ни одного камня, ни большого, ни маленького. Но едва наставало утро, как она уже снова была в подземелье. И там, как одержимая, принималась заполнять одно ведро за другим каменными осколками. Она ненавидела ее, всю эту громаду каменных осколков, так, что гора могла бы просто растаять от ее ненависти. Но громада камней не растаяла, она по-прежнему лежала на том же месте, и Ронье самой пришлось уносить одно ведро за другим и высыпать его в ближайшую темни- цу. Но настал день, когда темница доверху заполнилась камнями, а гора камней у осыпи к тому времени так растаяла, что, приложив некоторые усилия, можно было бы, пожалуй, перелезть через нее на другую сторону. Если только осмелиться на такое! Ронья понимала, что теперь ей нужно как следует обо всем подумать! Посмеет ли она отправиться прямиком в крепость Борки? И что с ней там будет? Этого она не знала. Зато точно знала, что она - на опасном пути. Хотя на свете, верно, не существовало преград настолько опасных, чтобы ей не хотелось преодолеть их на пути к Бирку. Она тосковала о нем! Как это получилось, она не понимала! Ведь раньше она презирала его и желала, чтобы он и все разбойники Борки убрались подальше. И вот теперь она больше всего на свете желает наконец-то перебраться через груду камней и попытаться отыскать Бирка. Тут до ее слуха донеслись какие-то звуки. Кто-то появился на другой стороне каменной осыпи. Она услыхала чьи-то шаги. Кто бы это мог быть? Может, один из разбойников Борки? Затаив дыхание, она не смела пошевелиться; она замерла и стала прислушиваться. Ей хотелось уйти, прежде чем человек по ту сторону осыпи заметит, что она здесь. И тут разбойник из шайки Борки начал насвистывать незатейливую песенку, которую она уже когда-то раньше слышала. Да, конечно же, она слышала ее раньше! Бирк насвистывал ее, когда надрывался, стараясь изо всех сил освободить ее от ниссе-тол сто гузок. Так, может, это сам Бирк так близко от нее? А может, все разбойники Борки насвистывают именно эту мелодию? Ей до смерти хотелось узнать, как все на самом деле, но спрашивать она не могла, это было опасно. Все-таки ей по что бы то ни стало нужно было выведать, кто этот свистун. И она тоже принялась насвистывать. Очень тихо и ту же самую мелодию. Тогда по другую сторону каменной осыпи все смолкло, и долгое время было так отвратительно тихо, что она уже приготовилась удрать, если вдруг незнакомый ей разбойник Борки начнет перелезать через груду камней, чтобы запустить в нее копи. Но тут она услыхала голос Бирка. Голос тихий и неуверенный, словно Бирк не знал, что ему и думагь. -- Ронья? 234 - Бирк! - воскликнула она, обезумев от радости так, что у нее почти перехватило дыхание. - Бирк, о, Бирк! Потом она замолчала, а затем спросила: - Правда, что ты хочешь быть моим братом? Она услыхала, как он смеется за каменной осыпью. - Сестренка, - сказал он. - Я рад слышать твой голос, но мне хотелось бы и видеть тебя тоже. Ты все такая же черноглазая, как и прежде? - Приди и посмотри! - ответила Ронья. Больше она не успела произнести ни слова. Потому что вдруг услыхала нечто, от чего у нее снова перехватило дыхание. Она услыхала, как тяжелая дверь подземелья далеко-далеко за ее спиной отворилась, а потом с шумом захлопнулась. И вот теперь кто-то уже спускается по лестнице. Да, кто-то идет, и если она сейчас же не придумает, что ей делать, она погибла! И Бирк тоже! Она слышала шаги, все ближе и ближе. Кто-то медленно и неотвратимо шел по длинной галерее, Она слышала шаги, она знала, что они означают, и все же стояла, застыв на месте, словно неподвижное, парализованное страхом животное. Но в последний момент она все же пришла в себя, к ней вернулась жизнь, и она быстро прошептала Бирку: - До завтра! Затем ринулась навстречу тому, кто шел по галерее. Кто бы это ни был, нужно во что бы то ни стало помешать ему увидеть, что она натворила с каменной осыпью. Эго был Пер Лысуха, и при виде Роньи лицо его просветлело. - Как я искал тебя! - сказал он. - Ради всех диких виттр, умоляю, скажи мне, что ты здесь делаешь? Она быстро взяла его за руку и заставила повернуть назад, пока не было еще непоправимо поздно, - Нельзя же вечно расчищать снег, - сказала она. - Идем, теперь я хочу выбраться отсюда. И вправду ей этого хотелось! Лишь сию минуту дошло до нее, что она натворила. Ведь она открыла путь в крепость Борки! И Мат-тис непременно об этом узнает! И узнает не потому, что хитер, как старый лис. Ведь просто нельзя не понять, что отсюда наконец-то можно проникнуть в крепость Борки. Об этом он и сам мог бы давным-давно догадаться, думала Ронья. Счастье, что он так и не догадался. Как это было ни удивительно, но ей больше не хотелось, чтобы кого-либо из разбойников Борки выгнали из Маттисборгена. Они должны были остаться здесь, ради Бирка. Бирка нельзя было выгонять отсюда, и если она только сможет помешать этому, никто не посмеет проникнуть в крепость Борки тем путем, который она открыла. Потому ей нужно позаботиться о том, чтобы Пер Лысуха ни о чем не догадался. Он шел рядом с ней, и вид у него был, как всегда, хитрый и таинственный. Можно было подумать, что он знает все тайны, какие только есть на свете. Но как он ни был хитер, 235 Ронья на этот раз его перехитрила. Ее тайну он не открыл. По крайней мере, не открыл до сих пор - Ну, нельзя же вечно расчищать снег, - в этом Пер Лысуха бьщ с ней согласен. - Но играть в кости можно день и ночь. Или нет? Как по-твоему, Ронья? - Играть в кости можно день и ночь. А особенно сейчас, - ответила Ронья и быстренько потащила его за собой по крутой подземной лестнице подземелья. Она играла в кости с Пером Лысухой до тех пор, пока Лувис не запела Волчью песнь. Но мысли о Бирке не выходили у Роньи из головы. "Завтра! - Это бьма ее последняя мысль перед тем, как заснуть в ту ночь. - Завтра!" -И. вот наступило это "завтра", и теперь она должна пойти к Бирку. Ей нужно отправиться в путь как можно скорее. Надо улучить миг, когда другие станут заниматься своими утренними делами, а она останется одна в каменном зале. Ведь в любую минуту мог вынырнуть Пер Лысуха, а ей хотелось избежать его вопросов. "Я могу поесть и в подземелье, - думала она. - Здесь все равно спокойно не поешь". Она быстро сунула хлеб в кожаный мешочек и налила козьего молока в деревянную флягу. И, никем не замеченная, исчезла под сводами подземелья. Вскоре она была уже у каменной осыпи. - Бирк! - закричала она, страшась, что он не придет. Но никто не ответил ей за грудами камней, и она почувствовала такое разочарование, что чуть не заплакала. Подумать только! А если он не пришел? Может быть, он обо всем забыл? А может, раскаялся? Ведь она была из шайки Маттиса, врага Борки. В конце концов, быть может, он не захотел иметь дело с такой, как она. И вдруг кто-то за ее спиной дернул Роньго за волосы. Она так испугалась, что вскрикнула. И ьадо же было снова подкрасться сюда этому Перу Лысухе! Шныряет тут и мешает ей. Но это был не Пер Лысуха. Это был Бирк. Он стоял и смеялся, а его зубы блестели в темноте. При свете фонарика она больше ничего разглядеть не могла. - Я долго ждал тебя, - сказал он. Ронья почувствовала, как в душе ее затеплилась радость. Подумать только, у нее есть брат, который долго ждал ее! - Ну а я? - сказала она. - Я ждала с тех самых пор, как избавилась от ниссе-толстогузок. Потом они некоторое время не могли произнести ни слова, и только молча стояли, несказанно довольные тем, что они наконец вместе. 236 Бирк поднял свою сальную свечу и осветил лицо Роньи. - У тебя по-прежнему черные глаза, - сказал он. - Ты все такая же, только чуточку побледнела. И тут Ронья заметила, что Бирк не похож на самого себя, каким она его помнила. Он сильно исхудал, лицо его стало совсем-совсем узким, а глаза большими-пребольшими. - Что ты с собой сделал? - спросила она. - Ничего, - ответил Бирк, - но я не так уж много ел все это время. Хотя мне и доставалось еды больше, чем кому-либо другому в крепости Борки. Ронья не сразу поняла, что он имел в виду. - Ты хочешь сказать, что у вас нет никакой еды? Что вы не наедаетесь досыта? - Сытым никто из нас не был давным-давно. Все наши припасы уже кончаются, И если весна наступит не скоро, мы все уберемся отсюда. Точь-в-точь как ты хотела, помнишь? - спросил он и снова засмеялся. - Но это было тогда, - возразила ему Ронья, - в тот раз у меня не было брата. А сейчас у меня есть один. Она раскрыла свой кожаный мешочек и дала ему хлеб. - Ешь, если ты голоден, - сказала она. Бирк издал какой-то странный звук, похожий на легкий вскрик. И он взял в каждую руку по толстому ломтю хлеба, а потом стал есть. Казалось, Роньи там не было. Он был наедине с хлебом и проглотил его весь, до последнего ломтика. Тогда Ронья протянула ему флягу с молоком, и он жадно поднес ее к губам и пил до тех пор, пока фляга не опустела. После этого он смущенно посмотрел на Ронью. - Ты должна была съесть и выпить это сама? - Дома у меня есть еще, - сказала Ронья. - Я не голодна. И она мысленно увидела пред собой богатейшие запасы в кладовой Лувис: чудесный хлеб, козий сыр и масло из молочной сыворотки, и яйца, а также бочонки с солониной, копченые бараньи окорока, висевшие под потолком, лари с мукой, и крупами, и горохом, кувшины с медом, корзинки с орехами и мешочки, набитые разными травами и листьями, которые Лувис собирала и сушила как приправу к куриной похлебке, которой она иногда всех их кормила. Ал, эта куриная похлебка! Ронья почувствовала, как ей захотелось есть, когда она вспомнила, как вкусна курятина, особенно после солонины и копченостей, которыми разбойники кормились всю зиму напролет. Но Бирк, видно, голодал по-настоящему, она не понимала почему. И ему пришлось ей объяснить. - Сейчас мы просто нищие разбойники, понимаешь?! До того, как мы пришли сюда, в Маттисборген, у нас тоже были и козы, и овцы. Теперь у нас остались только лошади, и их мы приютили на зиму у одного крестьянина, далеко за лесом Борки. Спасибо и за это, ведь иначе мы бы их, верно, уже съели. У нас был небольшой 237 запас муки, но теперь и он истощается. Тви, тьфу, ну и зима у нас была! Ронья чувствовала себя так, словно на ней и на всем Маттисбор-гене лежит вина за то, что Бирку пришлось так тяжко и что он стал теперь такой тощий и изголодавшийся. Но, несмотря ни на что, он мог еще смеяться. - Нищие разбойники, так оно и есть! Разве ты не чувствуешь, что от меня несет дерьмом и нищетой? ~ ухмыляясь, спросил он. - У нас почти что не было воды, Нам пришлось растапливать снег, потому что слишком долго нельзя было спуститься в лес и достать из-под снега воды из ручья. А потом еще поднять ведро с водой наверх по веревочной лестнице в страшную снежную бурю. Ты пробовала когда-нибудь? Нет, иначе бы ты знала, почему от меня пахнет, как от настоящего грязного разбойника! - Так пахнет от всех наших разбойников тоже, - заверила его Ронья, чтобы хоть немножко утешить Бирка. От нее самой пахло очень хорошо, потому что Лувис мыла ее в большой деревянной бадье, стоявшей перед очагом, каждый субботний вечер и вычесывала из волос вшей у нее и у Маттиса каждое воскресное утро. Хотя Маттис жаловался, что она заодно вырывает у него еще и волосы, и не желал, чтобы его причесывали. Но это ему не помогало. - Хватит с меня и двенадцати лохматых, вшивых разбойников! - говаривала обычно Лувис. - Вашего х╦вдинга я намереваюсь вычесывать на этом и на том свете, пока я в силах держать в руках частый гребень. Ронья испытующе посмотрела на Бирка при свете фонаря. Даже если ему и вычесывали вшей, все равно волосы покрывали ему голову, словно медный шлем, и собой он был ладный, с прекрасной осанкой. "Красивый у меня брат", - подумала Ронья. - Не беда, что ты нищий, вшивый и грязный, - сказала она. - Но я не хочу, чтоб ты ходил голодный. Бирк засмеялся. - Откуда ты знаешь, что я вшивый? Ну да, конечно, у меня вши! Хотя пусть я лучше буду вшивый, чем голодный, это уж точно! Внезапно он стал серьезным. - Тви, тьфу, ужасно быть голодным! Но все же следовало мне приберечь краюшку хлеба для Ундис! - Я, пожалуй, смогу принести еще! - подумав, сказала Ронья. Но Бирк покачал головой: ~ Нет, я ведь не могу забрать домой хлеб для Ундис и не сказать, где я его взял. А Борка с ума сойдет от ярости, если узнает, что я принимаю от тебя хлеб, да еще вдобавок стал твоим братом! Ронья вздохнула. Она понимала, что Борка, должно быть, ненавидит людей Маттиса так же, как Маттис ненавидит людей Борки. Но как это мешало ее дружбе с Бирком! - Мы всегда сможем встречаться только тайком, - печально сказала она, а Бирк подтвердил: 238 - Да, это так! А я ненавижу делать что-либо тайком! - Я тоже, - сказала Ронья. - Нет ничего хуже на свете, чем лежалая соленая рыба и длинная зима. Но еще хуже делать что-то тайком, это просто глупость! - Но ты все-таки это делаешь?! Ради меня?! Погоди, весной станет лучше, - сказал Бирк, - а пока мы сможем встречаться в этом ледяном подземелье. Оба они мерзли так, что стучали зубами, и в конце концов Ронья сказала: - Мне, пожалуй, пора идти, пока я не замерзла насмерть. - Но ты ведь придешь завтра снова? К своему вшивому брату? - Я приду и принесу частый гребень и кое-что еще, - пообещала Ронья. И свое слово она сдержала. Каждый день ранним утром, пока продолжалась зима, встречалась она с Бирком внизу, в подземелье, и поддерживала в нем жизнь припасами из кладовых и клетей Лувис. Иногда Бирку было стыдно принимать ее лары- - Мне кажется, я вас объедаю, - говорил он, Но Ронья лишь смеялась в ответ: - Может, я не дочь разбойника? Почему же я не должна грабить? Вообще-то, она знала, что большая часть припасов, хранившихся у Лувис, уже была украдена у богатых лавочников во время разбойных набегов. - Разбойник берет не спрашивая и безо всякого разрешения, это-то я наконец поняла, - сказала Ронья. - А теперь я сама так поступаю, будто меня этому научили. Так что давай ешь! Каждый день она приносила ему также мешочек муки и мешочек гороха, чтобы он тайком добавил их к припасам Ундис. - До чего же я дотла! Помогаю выжить разбойникам Борки! Если бы Маттис узнал про это! Бирк говорил ей спасибо :sa ее доброту. - Ундис каждый день удивляется, что в ее ларях не иссякли еще мука и горох. Она думает, что это проделки каких-то диких виттр, - сказал, рассмеявшись, Бирк, Теперь он стал чуть больше походить на юбя самого, и глаза его уже не казались больше голодными, и Ронья так радовалась атому. -- Кто его знаег, - продолжал Бирк, - может, матушка правду говорит, можс!, эго в самом деле проделки диких виттр. Потому что ты, Ронья, похожа на маленькую виттру. - Хотя и добрую, без коггей! - подхватила Ронья. - Да. такой доброй ви-ггры свет не видывал! Сколько раз еще собираешься ты спасать мне жизнь, сестренка? - Столько же, сколько ты спасешь меня, - ответила Ронья. -Ведь нам друг без друга никак не обойтись. Теперь я это поняла. - Да, это правда, - подтвердил Бирк. - И пусть потом Матгис и Борка думают что хотят. Но Маттис и Борка ничего об JTOM нс думали, ведь они ничего 239 не знали о встречах названых сестры и брата под сводами подземелья. - Ты сыт? - спросила Ронья. - Тогда я иду к тебе с частым гребнем. Подняв гребень, словно оружие, она двинулась к нему. У нищих разбойников Борки не было даже частого гребня? Тем лучше! Ей нравилось ощущать под руками мягкие волосы Бирка и вычесывать их гораздо дольше, чем требовала этого, строго говоря, необходимость. - Я уже и так избавился от вшей, даже слишком, - сказал Бирк. - Так что, по-моему, теперь ты вычесываешь меня зря! - Поглядим - увидим! - пообещала Ронья и с силой провела частым гребнем по его волосам. Суровая зима мало-помалу становилась мягче. Сугробы начали лонемногу таять, а однажды Лувис хорошей метлой выгнала разбойников на двор, чтобы они выкупались в снегу и крепкой щеткой смыли с себя самую страшную грязь. Сами они этого не хотели и всячески противились. Фьосок даже утверждал, что купаться в снегу, мол, опасно для здоровья. Но Лувис стояла на своем. - Пришла пора изгнать из замка зимний запах, - сказала она, - даже если ни один разбойник не согласится на это. Безжалостно выгнала она их на снег. И вскоре повсюду по заснеженным склонам холмов, спускавшихся вниз, к Волчьему ущелью, катались голые, дико вопящие разбойники. Они ругались так, что только пар шел, проклинали бесчеловечную жестокость Лувис, но все-таки усердно терли себя снегом, как она велела, не смея ей перечить. И только Лер Лысуха все еще отказывался купаться в снегу. - Помереть я и так помру, - говорил он. - И пусть моя грязь останется при мне. - Твое дело! - отвечала Лувис. - Но перед смертью ты мог хотя бы постричь волосы и бороды остальным бешеным баранам. Пер Лысуха сказал, что охотно это сделает. Он умел ловко орудовать ножницами, когда надо было стричь овец и ягнят, так что постричь какой" угодно бешеного барана для него, верно, не составит труда. - Но мои собственные две волосинки я стричь не стану. К чему лишняя морока, ведь мне все равно скоро на тот свет! - сказал он и ласково погладил свое лысое темя. Тут Маттис схватил его своими огромными ручищами и приподнял над землей. - На тот свет тебе? Это ты брось; Я еще не прожил ни единого дня своей земной жизни бе i тебя, старый ты дурень! И ты не смеешь меня предать, ни с тою ни с сего умереть и бросить меня, ясно? - Милый мой мальчик, это мы еще посмотрим! - сказал Пер Лысуха. Вил у него был очень довольный. 240 Остаток дня Лувис кипятила и стирала во дворе замка грязные лохмотья разбойников. А в каморе, где хранилось старье, разбойники искали, что бы им натянуть на себя, пока их собственная одежда сушится; большей частью это были вещи, которые награбил и притащил домой дедушка Маттиса. -- Неужто кто-нибудь, у кого есть хоть капля разума в голове, может надеть на себя такое? - удивлялся Фьосок, нерешительно напяливая через голову красную рубаху. Однако с ним еще куда ни шло! Хуже обстояли дела с Кнутасом и Коротышкой Клиппом, которым пришлось довольствоваться юбками и лифами, поскольку вся мужская одежда кончилась, когда они пришли и захотели одеться. Женская одежда не улучшила их настроение. Но Маттис и Ронья как следует повеселились. Чтобы помириться со своими разбойниками, Лувис угостила их в тот вечер куриной похлебкой. Они сидели, набычившись, за длинным столом, вымытые дочиста, подстриженные и совершенно неузнаваемые. Даже запах в замке стал другим. Но когда могучий аромат сваренной Лувис куриной похлебки распространился над длинным столом, разбойники перестали хмуриться. А поев, стали, по своему обыкновению, петь и плясать, впрочем, немного пристойнее, чем всегда. Даже Кнутас и Коротышка Клипп не стали беситься, как прежде, когда подпрыгивали чуть ли не до потолка. -И- вот, словно ликующий крик, над лесами вокруг Маттисборгена поднялась весна. Снег растаял. Со всех горных склонов стекали потоки воды, искавшие дорогу к реке. А река ревела и пенилась, опьяненная весной; ее водопады и пороги распевали безумную песнь весны, песнь, которая никогда не смолкала. Ронья слышала ее каждую минутку, когда не спала, и даже в ночных своих сновидениях. Длинная, ужасная зима миновала. Волчье ущелье давным-давно освободилось от снега. Там бежал теперь шумящий ручеек, и вода плескалась под копытами лошадей, - когда Маттис со своими разбойниками однажды ранним утром проезжали через узкий скалистый проход. Минуя его, разбойники пели и свистели. Эх, наконец-то снова начнется чудесная разбойничья жизнь' И наконец-то Ронья могла отправиться в свой лес, по которому так тосковала. Ей давно уже не терпелось поглядеть, что творится в ее угодьях с того самого момента, когда снег растаял и все льды вместе с талой водой унеслись прочь. Но Маттис упорно не пускал ее из дома. Он утверждал, что весенне-эимний лес полон опасностей, и отпустил ее на волю не раньше, чем настала пора ему самому выезжать за добычей вместе со своими разбойниками. - Ну, Ронья, теперь можешь идти, ~ разрешил он. - Да смотри только, не утони в какой-нибудь маленькой подлой луже. 241 - Да, гак я и сделаю, - сказала Ронья, - чтобы у тебя наконец-то было из-за чего шипеть. Маттис посмотрел на нее огорченно. - Дх ты, моя Ронья! - со вздохом произнес он. Затем прыгнул в седло и во главе своих разбойников пустился вскачь по склонам холмов и исчез. Не успела Ронья увидеть хвост последней лошади, исчезающей в Волчьем ущелье, как она тут же помчалась следом. Да, она тоже пела и свистела по-разбойничьи, переходя вброд холодные воды ручья. А потом побежала. Она бежала и бежала, пока не очутилась у озера. А там ее уже ждал Бирк. Как и обещал. Он лежал, растянувшись на каменной плите, и грелся на солнце, Ронья не знала, спит он или бодрствует, и, взяв камень, бросила его в озеро, чтобы проверить, услышит ли он плеск потревоженной воды. Бирк услыхал и, мигом взлетев вверх по склону, пошел ей навстречу. - Я долго ждал тебя, - сказал он, и она снова ощутила, как в душе ее разливается нежная радость оттого, что у нее есть брат, который ждал ее и хотел, чтобы она пришла. И вот - она здесь! И Ронья, горя нетерпением, с головой окунулась в весну и стала радостно купаться в ней. Повсюду вокруг нее все было так чудесно, что душа ее переполнилась через край. И она закричала, как птица, громко и пронзительно. Кричала она долго, а потом стала объяснять Бирку: - Я должна выкричаться. Это мой весенний клич. Иначе я лопну. Слушай! Ты тоже должен слышать весну! Ори молча постояли некоторое время, слушая, как щебечет, и шумит, и поет, и журчит их лес. На всех деревьях, во всех водах и зеленых зарослях жизнь била ключом, повсюду звучала звонкая, безумная песнь весны. - Я чувствую, как зима выходит из меня, - сказала Ронья. - Скоро я буду такая легкая-прелегкая, что смогу летать. Бирк подтолкнул ее: -- Тогда лети! Там, наверху, немало диких виттр, - можешь лететь вместе с их стаей. Ронья рассмеялась: - Да, я погляжу еще, как у меня получится. Но тут она услыхала топот лошадей. Где-то они мчались быстрым галопом вниз, к реке, и она заторопилась: - Идем! Я так хочу поймать дикую лошадку! Они помчались к реке и увидели сотни лошадей, которые с развевающимися гривами неслись по лесу так, что земля гудела под их копытами. - Должно бьп ь. их напугал медведь либо волк, - сказал Нирк. - А иначе чего бы им бояться? Роньн покачала головой: - Они не боятся, они просто носятся, вытряхивая зиму из тела. Но когда они устануг и будут пастись на поляне, я поймаю одну из них и отведу ее домой, в Маттисборген, я давно об этом мечтала. 242 - В Маттисборген? Зачем тебе там лошадь? Ведь скакать верхом ты будешь в лесу! Пожалуй, мы поймаем двух лошадей и будем кататься здесь верхом! Немного подумав, Ронья сказала: - Видать, даже у людей из рода Борки бывает иногда разум в черепушке. Так и сделаем! Пошли! Посмотрим! Она развязала свой кожаный ремень. У Бирка теперь тоже был такой же, и со своими лассо наготове они укрылись за камнем рядом с лесной поляной, где обычно паслись дикие лошади. Им было вовсе не скучно ждать. - Я могу просто так сидеть здесь и радоваться, и купаться в весне, - сказал Бирк, Ронья украдкой посмотрела на него и тихо пробормотала: - Потому-то ты мне и нравишься, Бирк, сын Борки! Они долго сидели там молча, радостно купаясь в весне. Они слышали, как громко, на весь лес, поет черный дрозд и кукует кукушка. Новорожденные лисята кувыркались возле своей норы совсем близко от них, на расстоянии брошенного камня. Белки суетились на верхушках сосен, и дети видели, как по мшистым кочкам скачут зайцы и исчезают в лесных зарослях. Совсем рядом с ними мирно грелась на солнце гадюка, у которой вот-вот должны были появиться на свет змееныши. Они не мешали ей, а она не мешала им. Весна была для всех. - Ты прав, Бирк, - сказала Ронья. - Зачем я потащу с собой лошадь из леса, где ее дом? Но ездить верхом я хочу. А теперь - пора... Поляна внезапно заполнилась лошадьми, которые тут же начали щипать траву. Они спокойно паслись, наслаждаясь свежей зеленью. Бирк показал Ронье двух молодых каурых лпшадок, которые вместе паслись поодаль от табуна. - Что ты скажешь об этих? Ронья молча кивнула головой. И с лассо наготове приблизились они к лошадям, которых собирались поймать. Они подкрадывались к ним сзади, медленно и беззвучно, очень медленно, но все ближе и ближе. И тут какая-то веточка надломилась под ногой Роньи, и тотчас весь табун насторожился, прислушиваясь и готовясь бежать. Но так как ничего опасного не было видно, ни медведя, ни волка, ни рыси, ни какого-либо другого врага, они успокоились и снова стали пастись. И две молодые лошадки, которых выбрали себе Бирк и Ронья, сделали то же самое. Теперь они были совсем близко. Дети молча кивнули друг другу, и тут же, разом, взметнулись их лассо... В следующий миг слышно было лишь, как дико ржали обе захваченные в плен лошади... А потом -