a. Так Linux была перенесена на
компьютер, отличный от PC. До этого Linux уже переносили на другие
архитектуры. Была версия для 68К, машин на базе Motorola 68000, которые
использовали Atari и Amiga. Но в этих случаях Linux не годилась для двух
платформ одновременно. При тех переносах куски программы, которые не
работали на новой машине, выкидывались и вместо них писались другие. Перенос
на Alpha был первым настоящим переносом. Исходники для PC и для Alpha
практически не различались. Добавлялся лишь новый уровень абстракции, так
что программа компилировалась по-разному в зависимости от того, в какой
архитектуре нужно было работать. В результате в разных архитектурах
использовался один и тот же код.
Когда в марте 1995-го мы выпустили версию 1.2, ядро уже включало в себя
250 тысяч строк кода, новый журнал "Linux Journal" хвалился десятитысячным
тиражом, a Linux могла работать на процессорах Intel, Digital и Sun SPARC.
Это был большой прогресс.
II.
1995 год. У Linux появилось множество коммерческих версий,
Linux-компании завоевывают признание. В университете меня повысили с
ассистента до научного сотрудника: теперь я получаю больше, а времени на
преподавание трачу меньше. Я медленно -- очень медленно -- выполняю задания
для получения степени магистра. Моя работа посвящена переносу Linux в
различные архитектуры. Туве научила меня играть в сквош (Сквош
(squash) -- игра с мячом и ракетками в
помещении.), мы играем каждую неделю -- в основном вничью.
И на фоне всего этого благополучия вдруг возникает проблема.
Оказывается, некий предприимчивый житель Бостона зарегистрировал товарный
знак Linux. Более того: он послал "Linux Journal" и ряду других
Linux-компаний мейлы о том, что они должны отчислять ему по 5% своих доходов
в качестве "благодарности" за пользование его товарным знаком.
Узнав об этом, я испытал дежа-вю. Фамилия "предпринимателя" показалась
мне знакомой. Я проверил свои почтовые архивы и увидел, что года полтора
назад он обратился ко мне с вопросом, верю ли я в бога, и сообщил, что у
него есть для меня замечательное коммерческое предложение. Это было еще до
того, как рассылка мусора по мейлу приобрела масштабы эпидемии, в то
блаженное время, когда Интернет еще не был наводнен бесчисленными схемами
мгновенного обогащения. Ответить на то письмо я не потрудился, но сохранил
его, поскольку по тем временам оно было довольно необычным.
Итак, налицо был небольшой кризис. Мы были программерами. Никто не
позаботился о проверке реестра товарных знаков.
Этот парень не был профессиональным "браконьером". Похоже, это была его
единственная попытка. Товарные знаки разбиты на категории; он
зарегистрировал знак в компьютерной категории. Для регистрации необходимо
представить доказательство в виде своей продукции -- он представил в Бюро
патентов и товарных знаков дискету, на которой, по его утверждению, была
записана программа Linux.
Возникла некоторая паника. Все члены Linux-сообщества понимали, что
надо бороться за свой товарный знак. Однако у нас не было организации,
которая могла бы выступить достойным борцом. Не было и денег, чтобы нанять
юриста. Ни одна из компаний не была готова выложить требуемую сумму -- 15
тысяч долларов. (Теперь они ежемесячно тратят столько на лимонад для своих
сотрудников.) Но в то время это была серьезная сумма для одной компании.
Поэтому "Linux Journal" и несколько других компаний решили вложить деньги в
Linux International, чтобы она сражалась за товарный знак. Linux
International была основана в Австралии человеком, по имени Патрик Декруз,
который в 1994 году переехал в США, чтобы помогать повсеместному
распространению Linux. В тот год, когда возник спор о товарном знаке, Мэддог
стал исполнительным директором этой компании. Он пользовался и продолжает
пользоваться всеобщим доверием.
Я жил в Финляндии, пытался обыграть Туве в сквош, а Авутона в снукер и
совершенно не стремился влезать во всю эту историю. Мне просто хотелось,
чтобы кошмар рассеялся. В то время я предпочел бы избавиться от товарного
знака, аннулировать его в связи с тем, что он уже ранее использовался в
отрасли. У нас было достаточно документов для подтверждения того, что Linux
давно используется. Однако наш юрист объяснил, что мы только потратим силы
попусту, пытаясь доказать, что Linux -- всеобщее достояние, а не товарный
знак. Он говорил, что Linux может стать всеобщим достоянием, только если это
родовое название. Но в то время это было не так. Возможно, что Бюро патентов
и сегодня не признало бы Linux родовым названием. Юрист сказал, что так мы
можем проиграть. И даже если нам удастся аннулировать товарный знак, то
потом кто-то сможет зарегистрировать его заново.
Он советовал перерегистрировать товарный знак на кого-то другого. Я
предлагал кандидатуру Linux International, но это многим не понравилось.
Linux International была молодой и непроверенной компанией. Народ
волновался, что ее захлестнут коммерческие интересы. (Хочу заметить, что
этого не произошло.) Кроме того, все беспокоились, кто придет на смену
Мэддогу, если он будет вынужден уйти.
Поэтому все взгляды устремились на меня. Юрист отметил, что
доказательство будет легче строить, если оформлять товарный знак Linux на
меня, потому что я был первым пользователем этого слова. На том и порешили.
Было заключено мировое соглашение, потому что это показалось самым простым и
дешевым вариантом. Как и при большинстве подобных соглашений, его детали не
подлежат обсуждению. Да я их и не знаю. Я с удовольствием ни во что не
вникал.
Когда я стал перечитывать исходное письмо этого парня, то понял, что
там и речи не шло о патентах. Было очевидно, что он хотел просто пообщаться
со мной. Возможно, он пытался вступить со мной в контакт, чтобы заставить
меня заплатить. Или, если бы я оказался истинно верующим и его духовным
братом по вере, он бы просто отдал мне товарный знак. Не знаю.
Я понимаю, что не все люди в ладах с моралью. Но тогда меня больше
всего раздражало, что патентная система возложила бремя борьбы с этим парнем
на меня, без вины виноватого.
В результате всей этой катавасии я оказался владельцем товарного знака
Linux. Поэтому такие компании, как VA Linux, впервые выпуская свои акции на
рынок, обязаны в объявлении о размещении акций указывать, что не являются
владельцами входящего в название товарного знака. (В этом конкретном случае
компания вынуждена была получить мое официальное согласие на использование
слова Linux.) Но к таким вещам я уже привык.
Эпизод с товарным знаком стал просто неожиданной болезнью роста для
Linux. И пустой тратой времени. Но как только он завершился, начался новый.
Инженер из исследовательской лаборатории Intel в Портленде (шт. Орегон)
сообщил, что его компания использует Linux в своих исследованиях новых
архитектур. Он спросил, не хочу ли я приехать к ним на полгода на
стажировку.
В принципе, мы с Туве обсуждали возможность переезда в США. Она знала,
как мне там понравилось, если не считать "корневого пива". Мы пришли к
выводу, что перспективы -- не говоря уж о климате -- в Америке лучше.
(Кстати, я всегда считал, что американская система стимулирования
сотрудников гораздо практичнее и продуктивнее европейской. В Финляндии, если
один сотрудник оказывается намного лучше других, то ему немного повысят
зарплату и сохранят все в секрете. В Америке он получит намного больше денег
-- и это работает.) Стажировка казалась мне хорошим способом попробовать
воду или скорее, поскольку речь шла о северо-западе Тихоокеанского
побережья, попробовать дождя. Мы решили, что надо использовать эту
возможность. Но я колебался. Мне не хотелось уходить из университета, не
получив магистерской степени. Что-то внутри меня -- возможно, кровь
дедушки-профессора -- не позволяло бросить университет. В конце концов мои
чувства ни на что не повлияли. Начальник того инженера решил, что мне будет
трудно получить от Службы иммиграции и натурализации необходимое разрешение
на работу в США в течение полугода.
Поэтому мы остались в Хельсинки. Когда известные своим пристрастием к
алкоголю финны поднимали тосты за наступление нового, 1996 года, я медленно
подползал к финишу -- получению магистерской степени. Мне оставалось сдать
всего один маленький курс, чтобы получить нужное количество зачетов. И еще
нужно было написать магистерскую диссертацию. Смешно сказать -- я впервые
должен был получить оценку за Linux, над которой корпел почти все время
учебы в университете.
В 1996 году я испытал потрясение. В Финляндии царит уравниловка:
прослужив три года, каждый обязательно получает прибавку к жалованью. Когда
я впервые увидел ведомость с моей новой зарплатой, то вздрогнул: я
проработал в университете столько лет, что получил право на повышение.
Неужели я буду работать здесь до самой пенсии? Пойду ли я по стопам дедушки?
Вспомните, как я его описывал: лысый, полный, без запаха. Я начал регулярно
поглядывать в зеркало. Волосы отступили назад на пару миллиметров. На моем
когда-то тощем теле стали постепенно нарастать лишние килограммы. В свои 26
я впервые почувствовал себя старым. Я торчал в университете уже седьмой год.
Я понял, что смогу закончить его быстро, если как следует соберусь.
Моя десятилетняя дочь Кейли полагает, что получить от кого-то в подарок
пингвина -- это верх счастья. В ясную ночь мы сидим вокруг костра в горах,
Сьерра-Невада, и Линус рассказывает, как группа пользователей Linux из
английского города Бристоля купила ему пингвина. Кейли не может поверить,
что он даже не потрудился навестить птицу. Тогда он поясняет: на самом деле
они не купили пингвина, а оплатили от имени Линуса содержание птицы. Он
думает, что в течение года.
Торвалъдсы пытаются освоить запекание американской тянучки. Кто-то
поднимает голову от тянучки, которая коптится над костром, и совершенно
некстати интересуется тем, как пингвин стал международным символом Linux.
"Это была моя идея, -- говорит Туве. -- Линус пытался подобрать эмблему
для Linux, потому что народ говорил: "Ну должен же быть какой-то символ!" Он
стал перебирать, что он видел. У Linux-компаний была своя символика. У одной
из них был розовый треугольник. Но я знала, что это международная эмблема
геев, поэтому сказала, что знак уже занят. Он сказал, что хочет что-то
милое, симпатичное. Я подумала о пингвинах. Линуса однажды клюнул пингвин в
австралийском зоопарке. Он любит всяких зверюшек. Всегда возится с разными
гремучими змеями. Те пингвинчики в зоопарке были не больше 30 сантиметров, и
Линус просунул руку в клетку, чтобы с ними поиграть. Он как бы изобразил
пальцами рыбку. Пингвин подошел, клюнул и понял, что это не рыба. Хоть
пингвин его и клюнул, Линусу он все равно понравился. Мне кажется, что после
этого Линус на них запал. Он старался посмотреть на пингвинов всюду, где они
были. Поэтому, когда он стал подбирать символ, я сказала: почему бы не взять
пингвина, раз ты их так полюбил? Он сказал: "Хорошо, я подумаю".
В этот момент Линус, сидящий через трех человек от Туве, качает
головой.
"Нет, это не ее идея, -- говорит он. -- Она ошибается".
Это было что-то новое. У Линуса и Туве нет привычки спорить. У Туве
поразительный дар ловко управляться с девочками, домом и знаменитым мужем,
отражая атаки журналистов с помощью карате. И Линус охотно вносит свой
вклад: время от времени складывает выстиранное белье, а по утрам готовит
капуччино. Даже во время утомительной десятичасовой поездки на машине с
двумя малышками, которым все время что-то нужно, Линус и Туве действуют
слаженно: представьте себе супружескую пару -- аналог добротно сработанной
скандинавской софы.
А тут мы наткнулись на больное место.
По словам Линуса, хотя Туве и могла упоминать пингвинов когда-то давно,
впервые эти антарктические создания всерьез возникли как официальный
талисман операционной системы в разговоре с двумя высокопоставленными
линуксоидами.
Туве вносит свои коррективы в эту версию: "Он решил, что идея плохая --
раз она моя. И продолжал думать о символе. Однажды мы были в Бостоне с
Мэддогом и Генри Холлом. Они начали говорить о символике. Я им говорю: а
может, пингвин? Им понравилось. Вот после этого, я думаю, Линус и
согласился, что это неплохая идея. Тенри Холл упомянул о художнике, который
может нарисовать пингвина, но этот вариант не сработал. Тогда Линус бросил
клич в Интернете, чтобы ему присылали изображения пингвинов". Он выбрал
вариант Ларри Юинга -- графика, работавшего в Институте научных вычислений
университета А&М в Техасе.
Это должен был быть не просто какой-нибудь пингвин. Во-первьгх, Линус
хотел, чтобы у него был счастливый вид, как будто он только что оприходовал
бочонок пива, а потом оттянулся с подругой. Но главное, пингвин должен быть
узнаваемым. Поэтому, хотя у всех остальных пингвинов клювы и ласты черные, у
талисмана Linux они оранжевые, как будто папа этого пингвина был селезнем,
возможно, Даффи Дак во время круиза по Антарктике закрутил короткий роман с
местной птичкой.
III.
Мое решение поступить на работу в корпорацию Transmeta линуксоиды
встретили точно так же, как и сообщение о том, что мы с Туве наконец
сообразили, как зачать ребенка, и ждем первенца в конце 1996-го.
Когда весной стало известно, что Туве беременна, самые активные
участники Linux-форума захотели узнать, как я планирую совмещать поддержку
Linux с семейными обязанностями. Через несколько месяцев все узнали, что я
(наконец) собрался уйти из Университета Хельсинки и перейти на работу в
законспирированную компанию Transmeta в Кремниевой Долине, и стали бурно
спорить, смогу ли я в опасных джунглях коммерческого мира сохранять верность
принципам открытых исходников, как делал это в нейтральном учебном
заведении. Линуксоидов особенно беспокоило, что Transmeta частично
финансировалась одним из основателей Microsoft Полом Алленом; некоторые
видели тут хитрый план захвата Linux.
Конечно, верным последователям Linux положение могло показаться
опасным, но... дайте же мне немного передохнуть! На самом деле ни рождение в
декабре 1996-го Патриции (а через полтора года Даниелы и через четыре года
-- Селесты), ни моя работа в Transmeta, начавшаяся в феврале 1997-го, не
погубили Linux. Я всегда был готов передать Linux надежному человеку, если у
меня что-то пойдет не так.
Но я забегаю вперед.
Весной 1996-го, как раз когда стало теплеть, я наконец закончил курс
обучения магистра. Примерно в это время мне написал Петер Энвин --
линуксоид, за три года до этого организовавший в Интернете сбор средств для
оплаты моего первого PC. Как и все остальные участники нашей
телеконференции, он знал, что я скоро кончаю университет. Он уже около года
работал в компании Transmeta и теперь сказал своему начальнику, что знает
одного парня из Финляндии, который может быть полезен компании. Поехав в
Швецию навестить мать, он по дороге завернул ко мне. Петер расхваливал
Transmeta, что было довольно трудно, потому что компания работала в условиях
глубокой конспирации и рассказывать ему было особенно нечего. Среди
программистов ходили только слухи, что там разрабатываются "программируемые
чипы". В конце концов, было здорово наконец познакомиться с Петером лично.
Через неделю после возвращения в Калифорнию он прислал мне мейл с
вопросом: когда я могу приехать. Все было совсем не так, как в прошлом году
с Intel, когда некий инженер хотел пригласить меня на стажировку, но дело не
выгорело из-за бумажной волокиты.
Я подумал, что даже просто съездить в Калифорнию и то приятно.
Это было мое первое в жизни собеседование с работодателем. У меня не
было резюме. Я не знал, чем занимается Transmeta. И дело было в чужой
стране.
Меня больше волновали последствия моего переезда в США, чем устройство
в эту конкретную фирму, поэтому я даже не думал о происходивших встречах как
о собеседовании. Для меня было важнее понять, что они собираются делать.
Довольно странная ситуация для собеседования.
Помню, как в первый вечер вернулся в гостиницу, которая располагалась
через дорогу от штаб-квартиры Transmeta. Я еще не пришел в себя после
перелета, и в моей голове все путалось. Идея казалась интересной, но люди из
Transmeta представлялись чокнутыми. В тот момент у компании не было вообще
никаких кремниевых микросхем. Никакого оборудования. Все делалось с помощью
моделирования, а демонстрация симулятора, загружавшего Windows 3.11 и
запускавшего пасьянс, никак не убеждала меня в реальности их планов. Я
боялся, что все это впустую. Четко помню свои тогдашние сомнения: а вдруг
ничего не выйдет -- ни у Transmeta с изобретением, ни у меня с работой.
С этими мыслями я и лег спать. Хотя сна особого не было. Вначале я
ворочался в постели и думал о планах Transmeta. Потом принялся мечтать, как
у меня на заднем дворе будет расти пальма. Потом стал обдумывать то, что
увидел в ходе моделирования. Эту беспокойную ночь я хорошо запомнил, но она
не идет ни в какое сравнение с тревожным ознобом в Эде.
К утру я слегка загорелся, а к концу второго дня уже был очень увлечен.
Тут-то и началось самое трудное.
Прежде чем принять предложение Transmeta, я обсудил его со многими
людьми. Когда прошел слух, что я рассматриваю этот вариант, мне поступило
несколько других предложений. В Финляндии меня пригласила компания Tele, в
которой использовалась Linux. Через Мэддога я получил предложение от
Digital. (He хочу никого обидеть, но зимой Бостон немногим лучше, чем
Хельсинки. Ну разве что чуть-чуть.) Я поговорил с некоторыми сотрудниками
Red Hat. Они готовы были меня взять и дать зарплату выше, чем Transmeta,
хотя, сколько мне предлагали в Transmeta, было неизвестно, потому что там я
денежный вопрос даже не обсуждал. В Red Hat обещали превысить предложение
Transmeta и в отношении пакета акций, каково бы оно ни было. Но я не хотел
работать на какую-то одну конкретную Linux-компанию -- даже если она
располагается в центре благословенной Северной Каролины.
В итоге, даже не объявляя формально о поиске работы, я получил пять
предложений. Transmeta определенно представлялась наиболее интересной.
Я согласился. У меня было странное ощущение. Потом я первым делом
объявил о своем уходе в университете. Вот когда начались настоящие
трудности. Для меня это был решительный шаг, после которого возврата назад
не было. Мы ждали ребенка, переезжали в новую страну, и я покидал надежное
гнездо Университета Хельсинки, но перед этим надо было написать магистерскую
диссертацию. Оглядываясь назад, я думаю, мне крупно повезло, что удалось
свалить все перемены в одну кучу. Но в то время это был чистый сумасшедший
дом.
Я не объявлял ничего официально -- с какой стати? Просто по Интернету
разнеслись слухи и возник тот спор, о котором я уже писал: смогу ли я
сохранить верность Linux и свободному программному обеспечению в зловещей
корпоративной среде, вдобавок постоянно отвлекаясь на смену подгузников. В
те времена считалось, что разработка Linux -- удел студентов, а не солидных,
остепенившихся людей. Так что их опасения легко понять.
Я написал диссертацию во время длинных выходных и сдал ее за несколько
минут до отъезда в роддом. Через сорок часов, 5 декабря 1996 года, родилась
Патриция. Я с первой минуты почувствовал себя в роли отца очень естественно.
Следующие несколько недель мы были заняты Патрицией и хлопотами по
получению американских виз, которые, казалось, займут всю жизнь. Мы решили,
что для упрощения дела нам лучше пожениться, поэтому в январе (число я
всегда спрашиваю у Туве) мы пошли и официально зарегистрировали свой брак.
Гостей у нас было трое: родители Туве и моя мать. (Отец был в Москве.) Это
был странный период. В один прекрасный день мы взяли и отправили в США почти
весь свой скарб, совершенно не представляя, когда сможем вылететь сами.
Потом позвали друзей на прощальную вечеринку. В только что опустевшую
однокомнатную квартиру набилось двадцать человек. По доброй финской традиции
все напились. В конце концов визы были получены, и утренним рейсом 17
февраля 1997 года мы вылетели в Сан-Франциско. Помню, температура в
Хельсинки была минус восемнадцать. Помню, как плакали, прощаясь с нами в
аэропорту, родные Туве -- у них очень близкие отношения. Не помню, приходили
ли мои. Наверно, да. Или нет?
Приземлившись в США, мы прошли таможню, держа на руках младенца и двух
кошек. Нас встретил Петер Энвин, и мы наняли машину, чтобы ехать в
Санта-Клару, в квартиру, которую мы выбрали несколько месяцев назад, когда
специально для этого приезжали в Америку. Все казалось нереальным, особенно
перепад температуры в 40 градусов по сравнению с Финляндией.
Наши вещи должны были прибыть через пару месяцев. Первую ночь мы спали
на надувном матрасе, который привезли с собой. На следующий день мы
отправились покупать настоящую кровать. Пока наша мебель не прибыла в
Калифорнию, Патриции пришлось спать в коляске. Это очень расстраивало Туве,
хотя Дэвид замечает, что все повторилось: ведь я провел первые три месяца
своей жизни в корзинке для белья. Мы мало готовили (мы и сейчас этого не
делаем) и не знали, куда ходить обедать.
По большей части мы ели в буфете торгового центра или в закусочной.
Помню, как говорил Туве, что надо поискать новые места.
Первые пару месяцев после переезда я осваивался в Transmeta и мало
занимался Linux. Новая должность требовала много времени, а после работы мы
с Туве и Патрицией изучали новое место жительства. Хлопот хватало. У нас
совершенно не было денег. Зарплата у меня была немаленькая, но все уходило
на мебель. А покупка машин вылилась в целую эпопею, потому что у нас не было
кредитной истории. Даже то, что мы способны платить за телефон, пришлось
доказывать.
Мой компьютер неспешно огибал на корабле Африканский Рог. Впервые в
жизни я не подавал голоса в Интернете, и многие начали беспокоиться. Ну да,
думали они, теперь он работает в коммерческой компании...
Многие так прямо и спрашивали, ну что -- это конец свободного
существования Linux? Я объяснял, что по контракту с Transmeta смогу
продолжать работу над Linux. И что я не собираюсь ничего бросать. (Я не
знал, как сказать, что просто перевожу дух.)
Жизнь в стране Transmeta.
Объяснить, что переезд в США и переход на коммерческую работу не
изменит ситуации, мне было особенно трудно потому, что Transmeta вела себя
как чуть ли не самая скрытная компания на свете. Во всех разговорах мы
должны были придерживаться одного простого правила: "Не говорить ничего". В
результате линуксоидам оставалось только гадать, к какой странной секте я
примкнул и вернусь ли когда-нибудь назад. Я даже матери не мог рассказать,
чем занимаюсь. Не то чтобы ее это заинтересовало.
На самом деле я не делал в Transmeta ничего особенного. Прежде всего я
занялся устранением некоторых возникших у них проблем с Linux. В компании
использовалось большое количество многопроцессорных машин, работавших под
Linux. Сам я никогда раньше не занимался вопросами симметричной
многопроцессорной обработки под Linux, и выяснилось, что многие вещи
работают вовсе не так, как ожидалось. Я воспринял это как личный вызов и,
естественно, принялся все исправлять.
Но настоящая моя работа сводилась к участию в деятельности софтбольной
команды Transmeta.
То есть я хочу сказать софтверной. Не так уж мы много играли в софтбол:
ни одна лига Кремниевой Долины не хотела нас принимать, пока мы не скажем,
чем занимаемся.
Не знаю, насколько компания Transmeta известна. Сейчас, когда я печатаю
этот текст, мы сидим тихо в ожидании выхода на биржу (пожалуйста, ради бога,
купите наши акции), то есть период секретности уже миновал, но теперь мы
вынуждены молчать, подчиняясь правилам Комиссии по ценным бумагам и биржам в
отношении первоначального выпуска акций в открытую продажу. Будем надеяться,
что к моменту выхода этой книги каждая собака будет знать о компании
Transmeta и купит себе парочку наших (внушение на уровне подсознания: АКЦИИ)
процессоров. Потому что Transmeta делает именно их -- процессоры. Железо.
Но Transmeta выпускает не просто железо. И это очень хорошо, потому
что, честно говоря, я в упор не отличаю транзистор от диода. Transmeta
делает простое железо, которое опирается на хитрое ПО, так что элементарный
ЦП прикидывается гораздо более сложным -- например, стандартным
Intel-совместимым х8б. А чем меньше и проще становится железо, тем меньше
транзисторов содержит ЦП, а следовательно, он потребляет меньше энергии --
что, как всем понятно, становится все важнее в нашем мобильном мире. Из-за
своего хитрого ПО Transmeta нужна большая команда программистов, и я в том
числе.
Меня все это очень устраивает. Transmeta, во-первых, не
специализируется на Linux, а во-вторых, занимается интересными техническими
штучками (и это еще слабо сказано: я до сих пор не слышал о другой компании,
которая бы всерьез попыталась сделать что-то похожее). Причем в области,
которую я знаю досконально: низкоуровневое программирование совершенно
специфического семейства процессоров 80x86. Как вы наверняка помните, я
затеял разработку Linux в первую очередь для того, чтобы разобраться в
процессоре своего первого PC.
То, что Transmeta не была Linux-компанией, тоже было для меня очень
важно. Поймите меня правильно: мне нравилось решать проблемы Transmeta с
Linux и участвовать во внутренних проектах на базе Linux. (Сейчас, пожалуй,
невозможно найти серьезную технологическую компанию, в которой не было бы
таких проектов.) Но Linux для Transmeta была на втором плане -- именно к
этому я и стремился. Я мог продолжать работать над Linux, но при этом мне не
приходилось идти на технические компромиссы в интересах компании и в ущерб
самой Linux. Я мог по-прежнему рассматривать Linux как хобби, руководствуясь
в своих решениях только стремлением к техническому совершенству.
Итак, днем я работал в Transmeta. Я писал и обслуживал интерпретатор
х86, который мы и сегодня используем (хотя обслуживают его теперь другие).
Интерпретатор по существу является составной частью программного обеспечения
Transmeta: его задача брать команды Intel одну за другой и выполнять их
(т.е. покомандно интерпретировать язык архитектуры 80x86). Позже я занялся
другими вещами, но тогда я впервые столкнулся со странным и восхитительным
миром эмуляции аппаратных средств.
По ночам я спал.
Мое соглашение с Transmeta было недвусмысленным: я имел право
заниматься Linux даже в рабочие часы. И поверьте: я полностью этим правом
пользовался.
Многие люди готовы подолгу работать в две, три или даже четыре смены.
Ко мне это не относится. Ни Transmeta, ни Linux никогда не могли помешать
мне хорошенько выспаться ночью. По правде сказать, я вообще большой фанат
сна. Некоторые думают, что это просто лень, но я готов забросать их
подушками. У меня есть совершенно неотразимый аргумент, и тут меня не
собьешь: если спать, например, по десять часов в сутки, то можно потерять на
этом несколько рабочих часов, но зато во время бодрствования вы будете в
форме и ваш мозг будет работать на полную катушку. А то и на две.
IV.
Добро пожаловать в Кремниевую Долину. В этой странной галактике мне
сразу пришлось столкнуться со звездами.
Я получил мейл от секретаря Стива Джобса о том, что тот будет рад со
мной встретиться, если я смогу уделить ему час-другой. Я ответил: конечно,
хотя и не понимал, к чему бы это.
Встреча состоялась в штаб-квартире Apple в аллее Бесконечного цикла.
Меня встретили Джобе и его главный технарь Эви Теванян. В то время Apple как
раз начала работать над OS X, операционной системой на базе Unix, которую им
удалось закончить только к сентябрю 2000-го. Встреча проходила неформально.
Сначала Джобе пытался меня уверить, будто в области настольных компьютеров
есть всего два игрока: Microsoft и Apple, и что для Linux, будет лучше
всего, если я подамся в Apple и привлеку сообщество, работающее с открытыми
исходниками, к созданию Mac OS X.
Я продолжал разговор, потому что мне хотелось побольше узнать об их
новой операционной системе. В ее основе лежит микроядро Mach, разработанное
в Университете Карнеги-- Меллона. В середине 90-х ожидалось, что Mach станет
венцом операционных систем, и многие им интересовались. На самом деле IBM и
Apple использовали Mach как основу своей злополучной совместной операционной
системы Taligent.
Джобе особо упирал на то, что низкоуровневое ядро Mach является
открытым. Тут он несколько блефовал: какой толк от того, что базовая
операционная система -- слой нижнего уровня -- открыта, если над ней лежит
Mac-уровень и он закрыт?
Понятно, Джобе не знал, что сам я невысокого мнения о микроядре Mach.
Если честно, я считаю его полной мурой. Оно содержит все конструктивные
ошибки, какие только можно придумать, и еще некоторые сверх того. Одним из
аргументов против микроядер всегда была их низкая производительность.
Поэтому существовало множество исследований для определения того, как
заставить микроядро по-настоящему хорошо работать. Все полученные
рекомендации были воплощены в Mach. В результате получилась очень сложная
система со своими собственными законами. Но она все равно была не слишком
эффективной.
Эви Теванян работал над Mach еще на стадии университетского проекта.
Мне было интересно обсудить проблемы, волновавшие их со Стивом. В то же
время мы принципиально расходились по техническим вопросам. Я не видел
смысла для специалистов по открытым исходникам и Linux ввязываться в это
дело. Конечно, я понимал, зачем они хотели привлечь разработчиков открытого
ПО к своей системе: они видели огромный потенциал Linux-сообщества. Не
думаю, впрочем, что они осознавали его полностью. Вряд ли Джобе понимал, что
у Linux потенциально больше пользователей, чем у Apple, хотя
пользовательская база у них и разная. И вряд ли Стив так же решительно отмел
бы Linux в качестве операционной системы для настольных компьютеров сегодня,
как сделал это три года назад.
Я объяснил, чем мне не нравится Mach. Легко понять, что это не вызвало
у моих собеседников энтузиазма. Безусловно, они и раньше слышали эти
аргументы. Я был явно зациклен на Linux, а Теванян -- на Mach. Было
интересно послушать их рассуждения о технических вопросах. Одна из очевидных
для меня проблем заключалась в поддержке новой операционной системой старых
Mac-приложений. Они планировали справиться со всеми старыми программами с
помощью уровня совместимости. Все старые приложения должны были работать с
помощью нового дополнительного процесса. Но один из главных недостатков
старой Mac-системы -- это отсутствие защиты памяти, а такое решение его
никак не устраняло. Получалось, что защита памяти будет реализована только
для новых приложений. Мне это казалось бессмысленным.
Наши взгляды на мир расходились кардинально. Стив был Стивом, точно
таким, каким его рисует пресса. Он был поглощен своими целями, в особенности
маркетингом. Меня интересовала техническая сторона и не очень волновали ни
его цели, ни аргументы. Основной его аргумент был в том, что если я хочу
завоевать рынок настольных компьютеров, то должен объединить силы с Apple. А
мне это было до лампочки. Зачем мне нужна Apple? Я не видел в ней ничего
интересного. И я не ставил целью своей жизни завоевание рынка настольных
компьютеров. (Сейчас дело идет именно к этому, но я никогда не ставил себе
такой цели.)
Его аргументация не блистала разнообразием. Он просто считал само собой
разумеющимся, что я буду заинтересован. И оказался в тупике -- у него в
голове не укладывалось, что кого-то может совершенно не волновать увеличение
рыночной доли Маков. Похоже, он был искренне поражен, как мало меня волнует
размер рынка Маков и размер рынка Microsoft. И его трудно винить в том, что
он не знал заранее, как сильно я не люблю Mach.
Но хотя мы разошлись с ним почти во всем, мне он в общем-то понравился.
Потом я впервые встретил Билла Джоя. Или, точнее, ушел со встречи с
ним.
Честно говоря, когда я его встретил впервые, то не знал, кто это. Дело
было на предварительном показе Jini. Jini -- это созданный Sun Microsystems
язык агента взаимодействия, расширение Java. Он обеспечивает гладкое сетевое
взаимодействие совершенно разных систем. Если у вас есть принтер с
поддержкой Jini, то любое устройство, включенное в ту же сеть и говорящее на
Jini, сможет автоматически его использовать.
Sun Microsystems пригласила меня вместе с дюжиной других представителей
движения открытых исходников и технических специалистов на закрытый
предварительный показ, который происходил в одном из центральных отелей
Сан-Хосе во время выставки Java World. Почему нас позвали -- они
использовали для Jini то, что в Sun Microsystems считается открытыми
исходниками.
Когда я туда шел, я вообще-то знал, что там будет Билл Джой. Он был
ведущей фигурой в разработке BSD Unix, a позднее стал в Sun главным научным
специалистом. До этого мы с ним не встречались. А тут он подошел ко мне и
сказал, что он Билл Джой, а я как-то не среагировал. Я пришел туда не для
встречи с ним, а чтобы узнать, что думает Sun по поводу открытых исходников
и как они собираются их использовать. Через несколько минут Билл стал сам
объяснять причины, по которым они остановились на открытых исходниках, а
потом они показали некоторые возможности системы.
После этого они стали объяснять свою систему лицензирования. Она была
ужасна. Совершенно дурацкая система. В основном дело сводилось к тому, что
если кто-то другой захочет воспользоваться системой хотя бы полукоммерческим
образом, то код уже не будет открытым. Эта идея показалась мне абсолютно
идиотской. Меня очень возмутило, что в приглашении они объявили о своей
приверженности открытым исходникам. Исходники были открыты в том смысле, что
вы могли их читать, но если вы хотели их модифицировать или встраивать в
свою инфраструктуру, то нужно было получить лицензию у Sun. Если бы Red Hat
захотела включить в свою последнюю версию Linux на компакт-диске поддержку
Jini, то компания должна была получить от Sun лицензию на технологию Jini.
Я задал несколько вопросов, чтобы убедиться, что все правильно понял.
Потом я ушел.
Я был просто в бешенстве, что они зазвали к себе людей под прикрытием
движения открытых исходников. Когда я разобрался, в чем дело, я просто
сказал: "Нет, меня все это не интересует", и ушел.
Я понял так, что они позвали меня, просто чтобы проинформировать, а
если я проявлю заинтересованность, то и получить какое-нибудь высказывание
для прессы. Этот план провалился. Но, возможно, они чему-то научились.
Видимо, позже их убедили открыть Star Office. To есть на все нужно время.
Как мне сказали, в тот день собрание продолжалось, потом был ужин, и
все на него остались.
Моя вторая встреча с Биллом Джоем оказалась гораздо приятнее. Года
через полтора он пригласил меня на суши.
Его секретарь позвонил мне, чтобы согласовать время. Билл живет и
работает в Колорадо и, видимо, проводит одну неделю в месяц в Кремниевой
Долине. Мы пошли в "Фуки Суши" в Пало-Алъто. Там готовят одно из лучших суши
в Кремниевой Долине. Конечно, это не идет ни в какое сравнение с "Блоуфиш
Суши" в Сан-Франциско, где без перерыва показывают японские мультфильмы, или
с "Токио гоу гоу" в Мишен (Мишен (Mission) --
район Сан-Франциско. -- Прим. пер) с их хипповой публикой,
или с "Суши Ран" в Сауса-лито, с их важными посетителями, или с "Сето Суши"
в Саннивейле, где подают самое лучшее острое суши из тунца.
В общем, мы пошли в "Фуки Суши", и вышло довольно прикольно, потому что
Билл пытался получить настоящий васаби. Тогда я этого не знал, но в
большинстве японских ресторанов в Америке вместо васаби подают просто
подкрашенный хрен. Оказывается, васаби растет только в японских ручьях и
плохо поддается промышленному разведению. Билл пытался объяснить это
официантке, но она его не понимала. Она была японка, но полагала, что васаби
-- это васаби. Он попросил ее узнать у шеф-повара.
Это снование туда-сюда было прикольным. Ужин вылился в дружеское
общение. По сути Билл дал мне понять, что если я хочу работать на Sun, то
должен его известить и он что-то организует. Но не это было главным. Важнее
оказалась возможность обсудить разные вещи. Он начал вспоминать, как пять
лет осуществлял техническую поддержку BSD Unix и как стал ценить
предоставленные Sun коммерческие возможности. Говорил, как важно иметь
подспорье в лице такой компании, как Sun. Мне было интересно послушать его
рассказ о начальных годах Unix. И было совершенно наплевать, что мы так и не
попробовали настоящий васаби. Я отчетливо помню, как подумал, что он,
вероятно, самый приятный и интересный человек среди шишек, которых я
встретил в Кремниевой Долине.
Перескочим на три года вперед. Я беру журнал "Wired" и вижу там его
жутко негативную статью о техническом прогрессе под заголовком "Будущее в
нас не нуждается". Я был разочарован. Ясно, что будущее в нас не нуждается.
Но в этом нет ничего ужасного.
Не хочу разбирать его статью строчку за строчкой, но я думаю, что самым
печальным для человечества было бы продолжать жить как живется, избегая
дальнейшего развития. Видимо, Билл считает, что достижения вроде
генетической модификации приведут нас к потере человеческого начала. Всем
кажется, что всякое изменение античеловечно, потому что вот сейчас-то мы
люди. Но если мы будем продолжать развиваться, то в любом случае через 10
тысяч лет мы не будем людьми по сегодняшним стандартам. Человечество просто
примет другие формы.
В статье Билла звучит его страх перед этим фактом. А по-моему, пытаться
ограничивать эволюцию -- противоестественно и бесполезно. Вместо поисков
двух собак, способных произвести необходимое потомство, мы, безусловно,
обратимся к генетике; кажется неизбежным, что то же самое коснется и людей.
Мне кажется, лучше изменить человеческую породу с помощью генетики, чем
оставить все как есть. Я думаю, что в широком смысле гораздо интереснее
способствовать эволюции не самих людей, а общества в целом, в каком бы
направлении оно ни шло. Нельзя остановить технический прогресс и нельзя
остановить развитие наших знаний о том, как работает наша вселенная и как
устроены люди. Все меняется так быстро, что некоторых людей, как и Билла
Джоя, это пугает. Но мне это представляется частью естественной эволюции.
Я не согласен с Джоем в том, как нужно обходиться с нашим будущим,
точно так же, как был не согласен с его пониманием открытых исходников. Я не
согласился со Стивом Джобсом в вопросах технологии. Можно подумать, будто в
первые годы в Кремниевой Долине я только и делал, что ни с кем не
соглашался, но это не так. Я много программировал, водил Патрицию в зоопарк
и вообще расширял свои горизонты: например, узнал горькую правду о васаби.
V.
Головокружительный успех Linux.
Вы когда-нибудь читали пропагандистские телеконференции? Их основная
задача -- что-нибудь рекламировать, а значит, дискредитировать что-то
другое. Подписавшись на такую конференцию, вы не прочтете ничего, кроме "Моя
система лучше твоей". Своего рода онлайновая мастурбация.
Я пи