Оцените этот текст:



     Вокруг заброшенной барской усадьбы средней  руки  группируется  десятка
два деревянных, на живую нитку состроенных дач. На самой высокой и видной из
них синеет вывеска "Трактир" и золотится  на  солнце  нарисованный  самовар.
Вперемежку с красными крышами дач там и сям уныло выглядывают похилившиеся и
поросшие мохом крыши барских конюшен, оранжерей и амбаров.
     Майский полдень. В воздухе пахнет постными  щами  и  самоварною  гарью.
Управляющий Кузьма Федоров, высокий, пожилой мужик в  рубахе  навыпуск  и  в
сапогах гармоникой, ходит около дач и показывает их дачникам-нанимателям. На
лице его написаны тупая лень и равнодушие: будут ли наниматели, или нет, для
него решительно все равно. За  ним  шагают  трое:  рыжий  господин  в  форме
инженера-путейца, тощая дама в интересном положении и девочка-гимназистка.
     - Какие,  однако,  у  вас  дорогие  дачи,-  морщится  инженер.-  Все  в
четыреста  да  в  триста  рублей...  ужасно!  Вы  покажыте  нам   что-нибудь
подешевле.
     - Есть и подешевле... Из дешевых только две остались... Пожалуйте!
     Федор ведет нанимателей через барский сад. Тут  торчат  пни  да  редеет
жиденький ельник; уцелело одно только высокой дерево - это  стройный  старик
тополь,  пощаженный  топором  словно  для  того  только,  чтобы   оплакивать
несчастную судьбу своих сверстников. От каменной ограды,  беседок  и  гротов
остались одни только следы в виде разбросанных кирпичей, известки и  гниющих
бревен.
     - Как все запущено!- говорит инженер, с  грустью  поглядывая  на  следы
минувшей роскоши.А где теперь ваш барин живет?
     - Они не барин, а из купцов. В городе меблированные комнаты содержат...
Пожалте-с!
     Наниматели нагибаются и входят в маленькое каменное  строение  с  тремя
решетчатыми, словно острожными окошечками.  Их  обдает  сыростью  и  запахом
гнили.  В  домике  одна  квадратная  комнатка,  переделенная  новой  тесовой
перегородкой на две. Инженер щурит глаза на темные стены и читает  на  одной
из них карандашную надпись: "В сей обители мертвых  заполучил  меланхолию  и
покушался на самоубийство поручик Фильдекосов".
     - Здесь, ваше благородие, нельзя в шапке стоять, - обращается Федоров к
инженеру.
     - Почему?
     - Нельзя-с. Здесь был склеп, господ хоронили. Ежели которую  приподнять
доску и под пол поглядеть, то гробы видать.
     - Какие новости!- ужасается тощая дама.- Не говоря уже о  сырости,  тут
от одной мнительности умрешь! Не желаю жить с мертвецами!
     - Мертвецы, барыня, не тронут-с. Не бродяги какие-нибудь похоронены,  а
ваш же брат - господа. Прошлым летом здесь, в этом  самом  склепе,  господин
военный Фильдекосов жили и остались вполне довольны. Обещались и в этом году
приехать, да вот что-то не едут.
     - Он на самоубийство покушался?- спросил инженер, вспомнив о надписи на
стене.
     - А вы откуда знаете? Действительно, это было, сударь. И из-за  чего-то
вся канитель вышла! Не знал он, что тут под  полом,  царствие  им  небесное,
покойники лежат, ну и вздумал, значит, раз ночью под половицу четверть водки
спрятать. Поднял эту доску, да как увидал,  что  там  гробы  стоят,  очумел.
Выбежал наружу и давай выть. Всех дачников в сумление  ввел.  Потом  чахнуть
начал. Выехать не на что, а жить страшно. Под конец,  сударь,  не  вытерпел,
руку на себя наложил. Мое-то счастье, что я с него вперед за дачу сто рублей
взял, а то так бы и уехал, пожалуй, от  перепугу.  Пока  лежал  да  лечился,
попривык...  ничего...  Опять  обещался   приехать:   "Я,   говорит,   такие
приключения смерть как люблю!" Чудак!
     - Нет, уж нам другую дачу покажите.
     - Извольте-с. Еще одна есть, только похуже-с.
     Кузьма ведет дачников в  сторону  от  усадьбы,  к  месту,  где  высится
оборванная клуня...  За  клуней  блестит  поросший  травою  пруд  и  темнеют
господские сараи.
     - Здесь можно рыбу ловить?- спрашивает инженер.
     - Сколько угодно-с... Пять рублей за сезон заплатите и ловите  себе  на
здоровье. То есть удочкой в реке можно, а ежели пожелаете  в  пруду  карасей
ловить, то тут особая плата.
     - Рыба пустяки,- замечает дама,- и без нее можно обойтись. А вот насчет
провизии. Крестьяне носят сюда молоко?
     - Крестьянам сюда не велено ходить, сударыня. Дачники провизию  обязаны
у нас на ферме забирать. Такое  уж  условие  делаем.  Мы  недорого  берем-с.
Молоко четвертак за пару, яйца, как обыкновенно, три гривенника за  десяток,
масло полтинник... Зелень и овощ разную тоже у нас должны забирать.
     - Гм... а грибы у вас есть где собирать?
     - Ежели лето дождливое, то и гриб бывает. Собирать можно.  Взнесете  за
сезон шесть рублей с человека и собирайте не только грибы, но даже и  ягоды.
Это можно-с. К нашему лесу дорога идет через речку. Желаете - вброд пойдете,
не желаете - идите через лавы. Всего пятачок  стоит  через  лавы  перейтить.
Туда пятачок и оттеда пятачок. А ежели  которые  господа  желают  охотиться,
ружьем побаловаться, то наш хозяин не прекословит. Стреляй, сколько  хочешь,
только фитанцию при себе имей, что ты десять рублей заплатил.  И  купанье  у
нас чудесное. Берег чистенький, на дне песок, глубина всякая: и по колено  и
по шею. Мы не стесняем. За раз пятачок,  а  ежели  за  сезон,  то  четыре  с
полтиной. Хоть целый день в воде сиди!
     - А соловьи у вас поют- спрашивает девочка.
     - Намеднись за рекой пел  один,  да  сынишка  мой  поймал.  трактирщику
продал. Пожалте-с!
     Кузьма вводит нанимателей в ветхий сарайчик  с  новыми  окнами.  Внутри
сарайчик разделен перегородками на три коморки. В двух коморках стоят пустые
закрома.
     - Нет, куда же тут жить!-  заявляет  тощая  дама,  брезгливо  оглядывая
мрачные стены и закрома. - Это сарай, а не дача. И смотреть нечего,  Жорж...
Тут, наверное, и течет и дует. Невозможно жить!
     - Живут  люди!-  вздыхает  Кузьма.-  На  бесптичье,  как  говорится,  и
кастрюля соловей, а когда нет дач, так и эта в добрую  душу  сойдет.  Не  вы
наймете, так другие наймут, а уж кто-нибудь да будет в ней  жить.  По-моему,
эта дача для вас самая подходящая, напрасно вы, это  самое...  супругу  свою
слушаете. Лучше нигде не найтить. А я бы с вас и взял  бы  подешевле.  Ходит
она за полтораста, а я бы сто двадцать взял.
     - Нет, милый, не идет. Прощайте, извините, что обеспокоили.
     - Ничего-с. Будьте здоровы-с.
     И, провожая глазами уходящих дачников, Кузьма кашляет и добавляет:
     - На чаек  бы  следовало  с  вашей  милости.  Часа  два  небось  водил.
Полтинничка-то уж не пожалейте!

Last-modified: Tue, 22 May 2001 12:52:36 GMT
Оцените этот текст: