ой, дай вам бог попозже умереть и не рождаться во второй раз... Зинаида Савишна (радостно). Николай Алексеевич, граф!.. Лебедев. Ба! Кого вижу... граф! (Идет навстречу.) Шабельский (увидав Зинаиду Савишну и Бабакину, протягивает в сторону их руки). Два банка на одном диване!.. Глядеть любо! (Здоровается; Зинаиде Савишне.) Здравствуйте, Зюзюшка! (Бабакиной.) Здравствуйте, помпончик!.. Зинаида Савишна. Я так рада. Вы, граф, у нас такой редкий гость! (Кричит.) Гаврила, чаю! Садитесь, пожалуйста! (Встает, уходит в правую дверь и тотчас же возвращается; вид крайне озабоченный.) Саша садится на прежнее место. Иванов молча здоровается со всеми. Лебедев (Шабельскому). Откуда ты взялся? Какие это силы тебя принесли? Вот сюрприз. (Целует его.) Граф, ведь ты разбойник! Так не делают порядочные люди! (Ведет его за руку к рампе.) Отчего ты у нас не бываешь? Сердит, что ли? Шабельский. На чем же я могу к тебе ездить? Верхом на палке? Своих лошадей у меня нет, а Николай не берет с собою, велит с Саррой сидеть, чтоб та не скучала. Присылай за мною своих лошадей, тогда и буду ездить... Лебедев (машет рукой). Ну да!.. Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой, милый, ведь ты для меня дороже и роднее всех! Из всего старья уцелели я да ты! Люблю в тебе я прежние страдания и молодость погибшую мою... Шутки шутками, а я вот почти плачу. (Целует графа.) Шабельский. Пусти, пусти! От тебя, как из винного погреба... Лебедев. Душа моя, ты не можешь себе представить, как мне скучно без моих друзей! Вешаться готов с тоски... (Тихо.) Зюзюшка со своею ссудною кассой разогнала всех порядочных людей, и остались, как видишь, одни только зулусы... эти Дудкины, Будкины... Ну, кушай чай... Гаврила подносит графу чай. Зинаида Савишна (озабоченно, Гавриле). Ну, как же ты подаешь? Принес бы какого-нибудь варенья... Кружовенного, что ли... Шабельский (хохочет; Иванову). Что, не говорил я тебе? (Лебедеву.) Я с ним пари дорогой держал, что, как приедем, Зюзюшка сейчас же начнет угощать нас кружовенным вареньем... Зинаида Савишна. Вы, граф, все такой же насмешник... (Садится.) Лебедев. Двадцать бочек его наварили, так куда же его девать? Шабельский (садясь около стола). Все копите, Зюзюшка? Ну что, уж миллиончик есть, а? Зинаида Савишна (со вздохом). Да, со стороны поглядеть, так богаче нас и людей нет, а откуда быть деньгам? Один разговор только... Шабельский. Ну да, да!.. знаем!.. Знаем, как вы плохо в шашки играете... (Лебедеву.) Паша, скажи по совести: скопили миллион? Лебедев. Не знаю. Это у Зюзюшки спроси... Шабельский (Бабакиной). И у жирненького помпончика скоро будет миллиончик! Хорошеет и полнеет не по дням, а по часам! Что значит деньжищ много... Бабакина. Очень вами благодарна, ваше сиятельство, а только я не люблю насмешек. Шабельский. Милый мой банк, да разве это насмешки? Это просто вопль души, от избытка чувств глаголят уста... Вас и Зюзюшку я люблю бесконечно... (Весело.) Восторг!.. Упоение!.. Вас обеих не могу видеть равнодушно... Зинаида Савишна. Вы все такой же, как и были. (Егорушке.) Егорушка, потуши свечи! Зачем им гореть попусту, если не играете? Егорушка вздрагивает; тушит свечи и садится. (Иванову.) Николай Алексеевич, как здоровье вашей супруги? Иванов. Плохо. Сегодня доктор положительно сказал, что у нее чахотка... Зинаида Савишна. Неужели? Какая жалость!.. (Вздох.) А мы все ее так любим... Шабельский. Вздор, вздор и вздор!.. Никакой чахотки нет, докторское шарлатанство, фокус. Хочется эскулапу шляться, вот и выдумал чахотку. Благо муж не ревнив. Иванов делает нетерпеливое движение. Что касается самой Сарры, то я не верю ни одному ее слову, ни одному движению. В своей жизни я никогда не верил ни докторам, ни адвокатам, ни женщинам. Вздор, вздор, шарлатанство и фокусы! Лебедев (Шабельскому). Удивительный ты субъект, Матвей!.. Напустил на себя какую-то мизантропию и носится с нею, как дурак с писаною торбой. Человек как человек, а заговоришь, так точно у тебя типун на языке или сплошной катар... Шабельский. Что же, мне целоваться с мошенниками и подлецами, что ли? Лебедев. Где же ты видишь мошенников и подлецов? Шабельский. Я, конечно, не говорю о присутствующих, но... Лебедев. Вот тебе и но... Все это напускное. Шабельский. Напускное... Хорошо, что у тебя никакого мировоззрения нет. Лебедев. Какое мое мировоззрение? Сижу и каждую минуту околеванца жду. Вот мое мировоззрение. Нам, брат, не время с тобою о мировоззрениях думать. Так-то... (Кричит.) Гаврила! Шабельский. Ты уж и так нагаврилился... Погляди, как нос насандалил! Лебедев (пьет). Ничего, душа моя, не венчаться мне ехать. Зинаида Савишна. Давно уже у нас доктор Львов не был. Совсем забыл. Саша. Моя антипатия. Ходячая честность. Воды не попросит, папиросы не закурит без того, чтобы не показать своей необыкновенной честности. Ходит или говорит, а у самого на лбу написано: я честный человек! Скучно с ним. Шабельский. Узкий, прямолинейный лекарь! (Дразнит.) "Дорогу честному труду!" Орет на каждом шагу, как попугай, и думает, что в самом деле второй Добролюбов. Кто не орет, тот подлец. Взгляды удивительные по своей глубине. Если мужик зажиточный и живет по-человечески, то, значит, подлец и кулак. Я хожу в бархатном пиджаке и одевает меня лакей - я подлец и крепостник. Так честен, так честен, что всего распирает от честности. Места себе не находит. Я даже боюсь его... Ей-ей!.. Того и гляди, что из чувства долга по рылу хватит или подлеца пустит. Иванов. Он меня ужасно утомил, но все-таки мне симпатичен; в нем много искренности. Шабельский. Хороша искренность! Подходит вчера ко мне вечером и ни с того ни с сего: "Вы, граф, мне глубоко несимпатичны!" Покорнейше благодарю! И все это не просто, а с тенденцией: и голос дрожит, и глаза горят, и поджилки трясутся... Черт бы побрал эту деревянную искренность! Ну, я противен ему, гадок, это естественно... я и сам сознаю, но к чему говорить это в лицо? Я дрянной человек, но ведь у меня, как бы то ни было, седые волосы... Бездарная, безжалостная честность! Лебедев. Ну, ну, ну!.. Сам небось был молодым и понимаешь. Шабельский. Да, я был молод и глуп, в свое время разыгрывал Чацкого, обличал мерзавцев и мошенников, но никогда в жизни я воров не называл в лицо ворами и в доме повешенного не говорил о веревке. Я был воспитан. А ваш этот тупой лекарь почувствовал бы себя на высоте своей задачи и на седьмом небе, если бы судьба дала ему случай, во имя принципа и общечеловеческих идеалов, хватить меня публично по рылу и под микитки. Лебедев. Молодые люди все с норовом. У меня дядя гегелианец был... так тот, бывало, соберет к себе гостей полон дом, выпьет, станет вот этак на стул и начинает: "Вы невежды! Вы мрачная сила! Заря новой жизни!" Та-та, та-та, та-та... Уж он отчитывает-отчитывает... Саша. А гости что же? Лебедев. А ничего... Слушают да пьют себе. Раз, впрочем, я его на дуэль вызвал... дядю-то родного. Из-за Бэкона вышло. Помню, сидел я, дай бог память, вот так, как Матвей, а дядя с покойным Герасимом Нилычем стояли вот тут примерно, где Николаша... Ну-с, Герасим Нилыч и задает, братец ты мой, вопрос... Входит Боркин. Те же и Боркин (одетый франтим, со свертком в руках, подпрыгивая и напевая, входит из правой двери. Гул одобрения). Барышни. Михаил Михайлович!.. Лебедев. Мишель Мишелич! Слыхом слыхать... Шабельский. Душа общества! Боркин. А вот и я! (Подбегает к Саше.) Благородная синьорина, беру на себя смелость поздравить вселенную с рождением такого чудного цветка, как вы... Как дань своего восторга, осмеливаюсь преподнести (подает сверток) фейерверки и бенгальские огни собственного изделия. Да прояснят они ночь так же, как вы просветляете потемки темного царства. (Театрально раскланивается.) Саша. Благодарю вас... Лебедев (хохочет, Иванову). Отчего ты не прогонишь этого иуду? Боркин (Лебедеву). Павлу Кирпллычу! (Иванову.) Патрону... (Поет.) Nicolas-voila, го-ги-го! (Обходит всех.) Почтеннейшей Зинаиде Савишне... Божественной Марфе Егоровне... Древнейшем Авдотье Назаровне... Сиятельпейшему графу... Шабельский (хохочет). Душа общества... Едва вошел, как атмосфера стала жиже. Вы замечаете? Боркин. Уф, утомился... Кажется, со всеми здоровался. Ну, что новенького, господа? Нет ли чего-нибудь такого особенного, si нос шибающего? (Живо, Зинаиде Савишне.) Ах, послушайте, маман... Еду сейчас к вам... (Гавриле.) Дай-ка мне, Гаврюша, чай, только без кружовенного варенья! (Зинаиде Савишне.) Еду сейчас к вам, а на реке у вас мужики с лозняка кору дерут. Отчего вы лозняк на откуп не отдадите? Лебедев (Иванову). Отчего ты не прогонишь этого иуду? Зинаида Савишна (испуганно). А ведь это правда, мне и на ум не приходило!.. Боркин (делает ручную гимнастику). Не могу без движений... Мамаша, что бы такое особенное выкинуть? Марфа Егоровна, я в ударе... Я экзальтирован! (Поет.) "Я вновь пред тобою..." Зинаида Савишна. Устройте что-нибудь, а то все соскучились. Боркин. Господа, что же вы это в самом деле носы повесили? Сидят точно присяжные заседатели!.. Давайте изобразим что-нибудь. Что хотите? Фанты, веревочку, горелки, танцы, фейерверки? Барышни (хлопают в ладоши). Фейерверки, фейерверки! (Бегут в сад.) Саша (Иванову). Что вы сегодня такой скучный?.. Иванов. Голова болит, Шурочка, да и скучно... Саша. Пойдемте в гостиную. Идут в правую дверь; уходят в сад все, кроме Зинаиды Савншиы и Лебедева. Зинаида Савишна. Вот это я понимаю - молодой человек: и минуты не побыл, а уж всех развеселил. (Притушивает большую лампу.) Пока они все в саду, нечего свечам даром гореть. (Тушит свечи.) Лебедев (идя за нею). Зюзюшка, надо бы дать гостям закусить чего-нибудь... Зинаида Савпшна. Ишь свечей сколько... недаром люди судят, что мы богатые. (Тушит.) Лебедев (идя за нею). Зюзюшка, дала бы чего-нибудь поесть людям... Люди молодые, небось проголодались, бедные... Зюзюшка... Зинаида Савишна. Граф не допил своею стакана. Даром только сахар пропал. (Идет в левую дверь.) Лебедев. Тьфу!.. (Уходит в сад.) VI Иванов и Саша. Саша (входя с Ивановым из правой двери). Все ушли в сад. Иванов. Такие-то дела, Шурочка. Прежде я много работал много думал, но никогда не утомлялся; теперь же ничего не делаю и ни о чем не думаю, a устал телом и душой. День и ночь болит моя совесть, я чувствую, что глубоко виноват, но в чем, собственно, моя вина, не понимаю. А тут еще болезнь жены, безденежье, вечная грызня, сплетни, лишние разговоры, глупый Боркин... Мой дом мне опротивел, и жить в нем для меня хуже пытки. Скажу вам откровенно, Шурочка, для меня стало невыносимо даже общество жены, которая меня любит. Вы - мой старый приятель, и вы не будете сердиться за мою искренность. Приехал я вот к вам развлечься, но мне скучно и у вас, и опять меня тянет домой. Простите, я сейчас потихоньку уеду. Саша. Николай Алексеевич, я понимаю вас. Ваше несчастие в том, что вы одиноки. Нужно, чтобы около вас был человек, которого бы вы любили и который вас понимал бы. Одна только любовь может обновить вас. Иванов. Ну, вот еще, Шурочка! Недостает, чтоб я, старый, мокрый петух, затянул новый роман! Храни меня бог от такою несчастия! Нет, моя умница, не в романе дело. Говорю, как перед богом, я снесу все: и тоску, и психопатию, и разоренье, и потерю жены, и свою раннюю старость, и одиночество, но не снесу, не выдержу я своей насмешки над самим собою. Я умираю от стыда при мысли, что я, здоровый, сильный человек, обратился не то в Гамлета, не то в Манфреда, не то в лишние люди... сам черт не разберет! Есть жалкие люди, которым льстит, когда их называют Гамлетами или лишними, но для меня это - позор! Это возмущает мою гордость, стыд гнетет меня, и я страдаю... Саша (шутя, сквозь слезы). Николай Алексеевич, бежимте в Америку. Иванов. Мне до этого порога лень дойти, а вы - в Америку... Идут к выходу в сад. В самом деле, Шура, вам здесь трудно живется! Как погляжу я на людей, которые вас окружают, мне становится страшно: за кого вы тут замуж пойдете? Одна только надежда, что какой-нибудь проезжий поручик или студент украдет вас и увезет... VII Зинаида Савишна (выходит из левой двери с банкой варенья). Иванов. Виноват, Шурочка, я догоню вас... Саша уходит в сад. Зинаида Савишна, я к вам с просьбой... Зинаида Савишна. Что вам, Николай Алексеевич? Иванов (мнется). Дело, видите ли, в том, что послезавтра срок моему векселю. Вы премного обязали бы меня, если бы дали отсрочку или позволили приписать проценты к капиталу. У меня теперь совсем нет денег... Зинаида Савишна (испуганно). Николай Алексеевич, да как это можно? Что же это за порядок? Нет, и не выдумывайте вы, бога ради, не мучьте меня, несчастную... Иванов. Виноват, виноват... (Уходит в сад.) Зинаида Савишна. Фуй, батюшки, как он меня встревожил!.. Я вся дрожу... вся дрожу... (Уходит в правую дверь.) VIII Косых (выходит из левой двери и идет через сцену). У меня на бубнах: туз, король, дама, коронка сам-восемь, туз пик и одна... одна маленькая червонка, а она, черт ее возьми совсем, не могла объявить маленького шлема! (Уходит в правую дверь.) IX Авдотья Назаровна и 1-й гость. Авдотья Назаровна (выходя с 1-м гостем из сада). Вот так бы я ее и растерзала, сквалыгу... так бы и растерзала! Шутка ли, с пяти часов сижу, а она хоть бы ржавою селедкой попотчевала!.. Ну, дом!.. Ну, хозяйство!.. 1-й гость. Такая скучища, что просто разбежался бы и головой об стену! Ну, люди, господи помилуй!.. Со скуки да с голоду волком завоешь и людей грызть начнешь. Авдотья Назаровна. Так бы я ее и растерзала, грешница. 1-й гость. Выпью, старая, и - домой! И невест мне твоих не надо. Какая тут, к нечистому, любовь, ежели с самого обеда ни рюмки? Авдотья Назаровна. Пойдем поищем, что ли... 1-й гость. Тсс!.. Потихоньку! Шнапс, кажется, в столовой, в буфете стоит. Мы Егорушку за бока... Тсс!.. Уходят в левую дверь. X Анна Петровна и Львов (выходят из правой двери). Анна Петровна. Ничего, нам рады будут. Никого нет. Должно быть, в саду. Львов. Ну, зачем, спрашивается, вы привезли меня сюда, к этим коршунам? Не место тут для нас с вами! Честные люди не должны знать этой атмосферы! Анна Петровна. Послушайте, господин честный человек! Нелюбезно провожать даму и всю дорогу говорить с нею только о своей честности! Может быть, это и честно, но по меньшей мере скучно. Никогда с женщинами не говорите о своих добродетелях. Пусть они сами поймут. Мой Николай, когда был таким, как вы, в женском обществе только пел песни и рассказывал небылицы, а между тем каждая знала, что он за человек. Львов. Ах, не говорите мне про вашего Николая, я его отлично понимаю! Анна Петровна. Вы хороший человек, но ничего не понимаете. Пойдемте в сад. Он никогда не выражался так: "Я честен! Мне душно в этой атмосфере! Коршуны! Совиное гнездо! Крокодилы!" Зверинец он оставлял в покое, а когда, бывало, возмущался, то я от него только и слышала: "Ах, как я был несправедлив сегодня!", или: "Анюта, жаль мне этого человека!" Вот как, а вы... Уходят. XI Авдотья Назаровна и 1-й гость. 1-й гость (выходя из левой двери). В столовой нет, так, стало быть, где-нибудь в кладовой. Надо бы Егорушку пощупать. Пойдем через гостиную. Авдотья Назаровна. Так бы я ее и растерзала!.. Уходят в правую дверь. XII Бабакина, Боркин и Шабельский. (Бабакина и Боркин со смехом выбегают из сада; за ними, смеясь и потирая руки, семенит Шабельский.) Бабакина. Какая скука! (Хохочет.) Какая скука! Все сидят и сидят, как будто аршин проглотили! От скуки все косточки застыли. (Прыгнет.) Надо размяться!.. Боркин хватает ее за талию и целует в щеку. Шабельский (хохочет и щелкает пальцами). Черт возьми! (Крякает.) Некоторым образом... Бабакина. Пустите, пустите руки, бесстыдник, а то граф бог знает что подумает! Отстаньте!.. Боркин. Ангел души моей, карбункул моего сердца!.. (Целует.) Дайте взаймы две тысячи триста рублей!.. Бабакина. Не-не-нет... Как хотите, а насчет денег - очень вами благодарна... Нет, нет, нет!.. Ах, да пустите руки!.. Шабельский (семенит около). Помпончик... Имеет свою приятность... Боркин (серьезно). Но довольно. Давайте говорить о деле. Будем рассуждать прямо, по-коммерчески. Отвечайте мне прямо, без субтильностей и без всяких фокусов: да или нет? Слушайте! (Указывает на графа.) Вот ему нужны деньги, минимум три тысячи годового дохода. Вам нужен муж. Хотите быть графиней? Шабельский (хохочет). Удивительный циник! Боркин. Хотите быть графиней? Да или нет? Бабакина (взволнованная). Выдумываете, Миша, право... И эти дела не делаются так, с бухты-барахты... Если графу угодно, он сам может, и... и я не знаю, как это вдруг, сразу... Боркин. Ну, ну, будет тень наводить! Дело коммерческое... Да или нет? Шабельский (смеясь и потирая руки). В самом деле, а? Черт возьми, разве устроить себе эту гнусность? а? Помпончик... (Целует Бабакину в щеку.) Прелесть!.. Огурчик!.. Бабакина. Постойте, постойте, вы меня совсем встревожили... Уйдите, уйдите!.. Нет, не уходите!.. Боркин. Скорей! Да или нет? Нам некогда... Бабакина. Знаете что, граф? Вы приезжайте ко мне в гости дня на три... У меня весело, не так, как здесь... Приезжайте завтра... (Боркину.) Нет, вы это шутите? Боркин (сердито). Да кто же станет шутить в серьезных делах? Бабакина. Постойте, постойте... Ах, мне дурно! Мне дурно! Графиня... Мне дурно!.. Я падаю... Боркин и граф со смехом берут ее под руки и, целуя в щеки, уводят в правую дверь. XIII Иванов, Саша, потом Анна Петровна. (Иванов и Саша вбегают из сада.) Иванов (в отчаянии хватая себя за голову). Не может быть! Не надо, не надо, Шурочка!.. Ах, не надо!.. Саша (с увлечением). Люблю я вас безумно... Без вас нет смысла моей жизни, нет счастья и радости! Для меня вы все... Иванов. К чему, к чему! Боже мой, я ничего не понимаю... Шурочка, не надо!.. Саша. В детстве моем вы были для меня единственною радостью; я любила вас и вашу душу, как себя, а теперь... я вас люблю, Николай Алексеевич... С вами не то что на край света, а куда хотите, хоть в могилу, только, ради бога, скорее, иначе я задохнусь... Иванов (закатывается счастливым смехом). Это что же такое? Это, значит, начинать жизнь с начала? Шурочка, да?.. Счастье мое! (Привлекает ее к себе.) Моя молодость, моя свежесть... Анна Петровна входит из сада и, увидев мужа и Сашу, останавливается как вкопанная. Значит, жить? Да? Снова за дело? Поцелуй. После поцелуя Иванов и Саша оглядываются и видят Анну Петровну. (В ужасе.) Сарра! Занавес. ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ I Кабинет Иванова. Письменный стол, на котором в беспорядке лежат бумаги, книги, казенные пакеты, безделушки, револьверы; возле бумаг лампа, графин с водкой, тарелка с селедкой, куски хлеба и огурцы. На стенах ландкарты, картины, ружья, пистолеты, серпы, нагайки и проч. - Полдень. Шабельский, Лебедев, Боркин, Петр. Шабельский и Лебедев сидят по сторонам письменного стола. Боркин среди сцены верхом на стуле. Петр стоит у двери. Лебедев. У Франции политика ясная и определенная... Французы знают, чего хотят. Им нужно лущить колбасников, и больше ничего, а у Германии, брат, совсем не та музыка. У Германии, кроме Франции, еще много сучков в глазу... Шабельский. Вздор!.. По-моему, немцы трусы и французы трусы... Показывают только друг другу кукиши в кармане. Поверь, кукишами дело и ограничится. Драться не будут. Боркин. А по-моему, зачем драться? К чему все эти вооружения, конгрессы, расходы? Я что бы сделал? Собрал бы со всего государства собак, привил бы им пастеровский яд в хорошей дозе и пустил бы в неприятельскую страну. Все враги перебесились бы у меня через месяц. Лебедев (смеется). Голова, посмотришь, маленькая, а великих идей в ней тьма-тьмущая, как рыб в океане. Шабельский. Виртуоз! Лебедев. Бог с тобою, смешишь ты, Мишель Мишелич! (Перестав смеяться.) Что ж, господа, Жомини да Жомини, а об водке ни полслова. Bepetatur! {Повторим! (лат.)} (Наливает три рюмки.) Будемте здоровы... Пьют и закусывают. Селедочка, матушка, всем закускам закуска. Шабельский. Ну нет, огурец лучше... Ученые с сотворения мира думают и ничего умнее соленого огурца не придумали... (Петру.) Петр, поди-ка еще принеси огурцов да вели на кухне изжарить четыре пирожка с луком. Чтоб горячие были. Петр уходит. Лебедев. Водку тоже хорошо икрой закусывать. Только как? С умом надо... Взять икры паюсной четверку, две луковочки зеленого лучку, прованского масла, смешать все это и, знаешь, этак... поверх всего лимончиком. Смерть! От одного аромата угоришь. Боркин. После водки хорошо тоже закусывать жареными пескарями. Только их надо уметь жарить. Нужно почистить, потом обвалять в толченых сухарях и жарить досуха, чтобы на зубах хрустели... хру-хру-хру... Шабельский. Вчера у Бабакиной была хорошая закуска - белые грибы. Лебедев. А еще бы... Шабельский. Только как-то особенно приготовлены. Знаешь, с луком, с лавровым листом, со всякими специями. Как открыли кастрюлю, а из нее пар, запах... просто восторг! Лебедев. А что ж? Bepetatur, господа! Выпивают. Будемте здоровы... (Смотрит на часы.) Должно быть, не дождусь я Николаши. Пора мне ехать. У Бабакиной, ты говоришь, грибы подавали, а у нас еще не видать грибов. Скажи на милость, за каким это лешим ты зачастил к Марфутке? Шабельский (кивает на, Боркина). Да вот, женить меня на ней хочет... Лебедев. Женить? Тебе сколько лет? Шабельский. Шестьдесят два года. Лебедев. Самая пора жениться. А Марфутка как раз тебе пара. Боркин. Тут не в Марфутке дело, а в Марфуткиных стерлингах. Лебедев. Чего захотел: Марфуткиных стерлингов... А гусиного чаю не хочешь? Боркин. А вот как женится человек да набьет себе ампоше {Здесь: карман (от фр.: empocher - сунуть в карман).}, тогда и увидите гусиный чай. Облизнетесь... Шабельский. А ведь он серьезно. Этот гений уверен, что я его послушаюсь и женюсь... Боркин. А то как же? А вы разве уже не уверены? Шабельский. Да ты с ума сошел... Когда я был уверен? Пес... Боркин. Благодарю вас... Очень вам благодарен! Так это, значит, вы меня подвести хотите? То женюсь, то не женюсь... сам черт не разберет, а я уж честное слово дал! Так вы не женитесь? Шабельский (пожимает плечами). Он серьезно... Удивительный человек! Боркин (возмущаясь). В таком случае зачем же было баламутить честную женщину? Она помешалась на графстве, не спит, не ест... Разве этим шутят? Разве это честно? Шабельский (щелкает пальцами). А что в самом деле, не устроить ли себе эту гнусность? А? Назло! Возьму и устрою. Честное слово... Вот будет потеха! Входит Львов. II Лебедев. Эскулапии наше нижайшее... (Подает Львову руку и поет.) "Доктор, батюшка, спасите, смерти до смерти боюсь..." Львов. Николай Алексеевич еще не приходил? Лебедев. Да нет, я сам его жду больше часа. Львов нетерпеливо шагает по сцене. Милый, ну, как здоровье Анны Петровны? Львов. Плохо. Лебедев (вздох). Можно пойти засвидетельствовать почтение? Львов. Нет, пожалуйста, не ходите. Она, кажется, спит... Пауза. Лебедев. Симпатичная, славная... (Вздыхает.) В Шурочкин день рождения, когда она у нас в обморок упала, поглядел я на ее лицо и тогда еще понял, что уж ей, бедной, недолго жить. Не понимаю, отчего с нею тогда дурно сделалось? Прибегаю, гляжу: она, бледная, на полу лежит, около нее Николаша на коленях, тоже бледный, Шурочка вся в слезах. Я и Шурочка после этого случая неделю как шальные ходили. Шабельский (Львову). Скажите мне, почтеннейший жрец науки, какой ученый открыл, что при грудных болезнях дамам бывают полезны частые посещения молодого врача? Это великое открытие! Великое! Куда оно относится: к аллопатии или гомеопатии? Львов хочет ответить, но делает презрительное движение и уходит. Какой уничтожающий взгляд... Лебедев. А тебя дергает нелегкая за язык! За что ты его обидел? Шабельский (раздраженно). А зачем он врет? Чахотка, нет надежды, умрет... Врет он! Я этого терпеть не могу! Лебедев. Почему же ты думаешь, что он врет? Шабельский (встает и ходит). Я не могу допустить мысли, чтобы живой человек вдруг, ни с того ни с сего, умер. Оставим этот разговор! III Косых (вбегает, запыхавшись). Дома Николай Алексеевич? Здравствуйте! (Быстро пожимает всем руки.) Дома? Боркин. Его нет. Косых (садится и вскакивает). В таком случае прощайте! (Выпивает рюмку водки и быстро закусывает.) Поеду дальше... Дела... Замучился... Еле на ногах стою... Лебедев. Откуда ветер принес? Косых. От Барабанова. Всю ночь провинтили и только что кончили... Проигрался в пух... Этот Барабанов играет как сапожник! (Плачущим голосом.) Вы послушайте: все время несу я черву... (Обращается к Боркину, который прыгает от него.) Он ходит бубну, я опять черву, он бубну... Ну, и без взятки. (Лебедеву.) Играем четыре трефы. У меня туз, дама-шост на руках, туз, десятка-третей пик... Лебедев (затыкает уши). Уволь, уволь, ради Христа, уволь! Косых (графу). Понимаете: туз, дама-шост на трефах, туз, десятка-третей пик... Шабельский (отстраняет его руками). Уходите, не желаю я слушать! Косых. И вдруг несчастье: туза пик по первой бьют... Шабельский (хватает со стола револьвер). Отойдите, стрелять буду!.. Косых (машет рукой). Черт знает... Неужели даже поговорить не с кем? Живешь, как в Австралии: ни общих интересов, ни солидарности... Каждый живет врозь... Однако надо ехать... пора. (Хватает фуражку.) Время дорого... (Подает Лебедеву руку.) Пас!.. Смех. Косых уходит и в дверях сталкивается с Авдотьей Назаровной. IV Авдотья Назаровна (вскрикивает). Чтоб тебе пусто было, с ног сшиб! Все. А-а-а!.. вездесущая!.. Авдотья Назаровна. Вот они где, а я по всему дому ищу. Здравствуйте, ясные соколы, хлеб да соль... (Здоровается.) Лебедев. Зачем пришла? Авдотья Назаровна. За делом, батюшка! (Графу.) Дело, вас касающее, ваше сиятельство. (Кланяется.) Велели кланяться и о здоровье спросить... И велела она, куколочка моя, сказать, что ежели вы нынче к вечеру не приедете, то она глазочки свои проплачет. Так, говорит, милая, отзови его в стороночку и шепни на ушко по секрету. А зачем по секрету? Тут все люди свои. И такое дело, не кур крадем, а по закону да по любви, по междоусобному согласию. Никогда, грешница, не пью, а через такой случай выпью! Лебедев. И я выпью. (Наливает.) А тебе, старая скворешня, и сносу нет. Лет тридцать я тебя старухой знаю... Авдотья Назаровна. И счет годам потеряла... Двух мужей похоронила, пошла бы еще за третьего, да никто не хочет без приданого брать. Детей душ восемь было... (Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить! Они будут жить да поживать, а мы глядеть на них да радоваться. Совет им и любовь... (Пьет.) Строгая водка! Шабельский (хохоча, Лебедеву). Но что, понимаешь, курьезнее всего, так это то, что они думают серьезно, будто я... Удивительно! (Встает.) А то в самом деле, Паша, не устроить ли себе эту гнусность? Назло... Этак, мол, на, старая собака, ешь! Паша, а? Лебедев. Пустое ты городишь, граф. Наше, брат, дело с тобою об околеванце думать, а Марфутки да стерлинги давно мимо проехали... Прошла наша пора. Шабельский. Нет, я устрою! Честное слово, устрою! Входят Иванов и Львов. V Львов. Я прошу вас уделить мне только пять минут. Лебедев. Николаша! (Идет навстречу к Иванову и целует его.) Здравствуй, дружище... Я тебя уж целый час дожидаюсь. Авдотья Назаровна (кланяется). Здравствуйте, батюшка! Иванов (с горечью). Господа, опять в моем кабинете кабак завели!.. Тысячу раз просил я всех и каждого не делать этого... (Подходит к столу.) Ну вот, бумагу водкой облили... крошки-огурцы... Ведь противно! Лебедев. Виноват, Николаша, виноват... Прости. Мне с тобою, дружище, поговорить надо о весьма важном деле... Боркин. И мне тоже. Львов. Николай Алексеевич, можно с вами поговорить? Иванов (указывает на Лебедева). Вот и ему я нужен. Подождите, вы после... (Лебедеву.) Чего тебе? Лебедев. Господа, я желаю говорить конфиденциально. Прошу... Граф уходит с Авдотьей Назаровной, за ними Боркин, потом Львов. Иванов. Паша, сам ты можешь пить, сколько тебе угодно, это твоя болезнь, но прошу не спаивать дядю. Раньше он у меня никогда не пил. Ему вредно. Лебедев (испуганно). Голубчик, я не знал... Я даже внимания не обратил... Иванов. Не дай бог, умрет этот старый ребенок, не вам будет худо, а мне... Что тебе нужно?.. Пауза. Лебедев. Видишь ли, любезный друг... Не знаю, как начать, чтобы это вышло не так бессовестно. Николаша, совестно мне, краснею, язык заплетается, но, голубчик, войди в мое положение, пойми, что я человек подневольный, негр, тряпка... Извини ты меня... Иванов. Что такое? Лебедев. Жена послала... Сделай милость, будь другом, заплати ты ей проценты! Веришь ли, загрызла, заездила, замучила! Отвяжись ты от нее, ради создателя!.. Иванов. Паша, ты знаешь, у меня теперь нет денег. Лебедев. Знаю, знаю, но что же мне делать? Ждать она не хочет. Если протестует вексель, то как я и Шурочка будем тебе в глаза глядеть? Иванов. Мне самому совестно, Паша, рад сквозь землю провалиться, но... но где взять? Научи: где? Остается одно: ждать осени, когда я хлеб продам. Лебедев (кричит). Не хочет она ждать! Пауза. Иванов. Твое положение неприятное, щекотливое, а мое еще хуже. (Ходит и думает.) И ничего не придумаешь... Продать нечего... Лебедев. Съездил бы к Мильбаху, попросил, ведь он тебе шестнадцать тысяч должен. Иванов безнадежно машет рукой. Вот что, Николаша... Я знаю, ты станешь браниться, но... уважь старого пьяницу! По-дружески... Гляди на меня как на друга... Студенты мы с тобою, либералы... Общность идей и интересов... В Московском университете оба учились... Alma mater... {Мать-кормилица... (лат.) - так в старину называли студенты свой университет.} (Вынимает бумажник.) У меня вот есть заветные, про них ни одна душа в доме не знает. Возьми взаймы... (Вынимает деньги и кладет на стол.) Брось самолюбие, а взгляни по-дружески... Я бы от тебя взял, честное слово... Пауза. Вот они на столе: тысяча сто. Ты съезди к ней сегодня и отдай собственноручно. Нате, мол, Зинаида Савишна, подавитесь! Только смотри и виду не подавай, что у меня занял, храни тебя бог! А то достанется мне на орехи от кружовенного варенья! (Всматривается в лицо Иванова.) Ну, ну, не надо! (Быстро берет со стола деньги и прячет в карман.) Не надо! Я пошутил... Извини, ради Христа! Пауза. Мутит на душе? Иванов машет рукой. Да, дела... (Вздыхает.) Настало для тебя время скорби и печали. Человек, братец ты мой, все равно что самовар. Не все он стоит в холодке на полке, но, бывает, и угольки в него кладут: пш... пш! Ни к черту это сравнение не годится, ну, да ведь умнее не придумаешь... (Вздыхает.) Несчастия закаляют душу. Мне тебя не жалко, Николаша, ты выскочишь из беды, перемелется - мука будет, но обидно, брат, и досадно мне на людей... Скажи на милость, откуда эти сплетни берутся! Столько, брат, про тебя по уезду сплетен ходит, что, того и гляди, к тебе товарищ прокурора приедет... Ты и убийца, и кровопийца, и грабитель... Иванов. Это все пустяки, вот у меня голова болит. Лебедев. Все оттого, что много думаешь. Иванов. Ничего я не думаю. Лебедев. А ты, Николаша, начихай на все да поезжай к нам. Шурочка тебя любит, понимает и ценит. Она, Николаша, честный, хороший человек. Не в мать и не в отца, а, должно быть, в проезжего молодца... Гляжу, брат, иной раз и не верю, что у меня, у толстоносого пьяницы, такое сокровище. Поезжай, потолкуй с нею об умном и - развлечешься. Это верный, искренний человек... Пауза. Иванов. Паша, голубчик, оставь меня одного... Лебедев. Понимаю, понимаю... (Торопливо смотрит на часы.) Я понимаю. (Целует Иванова.) Прощай. Мне еще на освящение школы ехать. (Идет к двери и останавливается.) Умная... Вчера стали мы с Шурочкой насчет сплетен говорить. (Смеется.) А она афоризмом выпалила: "Папочка, светляки, говорит, светят ночью только для того, чтобы их легче могли увидеть и съесть ночные птицы, а хорошие люди существуют для того, чтобы было что есть клевете и сплетне". Каково? Гений! Жорж Занд!.. Иванов. Паша! (Останавливает его.) Что со мною? Лебедев. Я сам тебя хотел спросить об этом, да, признаться, стеснялся. Не знаю, брат! С одной стороны, мне казалось, что тебя одолели несчастья разные, с другой же стороны, знаю, что ты не таковский, чтобы того... Бедой тебя не победишь. Что-то, Николаша, другое, а что - не понимаю! Иванов. Я сам не понимаю. Мне кажется, или... впрочем, нет! Пауза. Видишь ли, что я хотел сказать. У меня был рабочий Семен, которого ты помнишь. Раз, во время молотьбы, он захотел похвастать перед девками своею силой, взвалил себе на спину два мешка ржи и надорвался. Умер скоро. Мне кажется, что я тоже надорвался. Гимназия, университет, потом хозяйство, школы, проекты... Веровал я не так, как все, женился не так, как все, горячился, рисковал, деньги свои, сам знаешь, бросал направо и налево, был счастлив и страдал, как никто во всем уезде. Все это, Паша, мои мешки. Взвалил себе на спину ношу, а спина-то и треснула. В двадцать лет мы все уже герои, за все беремся, все можем, и к тридцати уже утомляемся, никуда не годимся. Чем, чем ты объяснишь такую утомляемость? Впрочем, быть может, это не то... Не то, не то!.. Иди, Паша, с богом, я надоел тебе. Лебедев (живо). Знаешь что? Тебя, брат, среда заела! Иванов. Глупо, Паша, и старо. Иди! Лебедев. Действительно, глупо. Теперь и сам вижу, что глупо. Иду, иду!.. (Уходит.) VI Иванов (один). Нехороший, жалкий и ничтожный я человек. Надо быть тоже жалким, истасканным, испитым, как Паша, чтобы еще любить меня и уважать. Как я себя презираю, боже мой! Как глубоко ненавижу я свой голос, свои шаги, свои руки, эту одежду, свои мысли. Ну, не смешно ли, не обидно ли? Еще года нет, как был здоров и силен, был бодр, неутомим, горяч, работал этими самыми руками, говорил так, что трогал до слез даже невежд, умел плакать, когда видел горе, возмущался, когда встречал зло. Я знал, что такое вдохновение, знал прелесть и поэзию тихих ночей, когда от зари до зари сидишь за рабочим столом или тешишь свой ум мечтами. Я веровал, в будущее глядел, как в глаза родной матери... А теперь, о боже мой! утомился, не верю, в безделье провожу дни и ночи. Не слушаются ни мозг, ни руки, ни ноги. Имение идет прахом, леса трещат под топором. (Плачет.) Земля моя глядит на меня, как сирота. Ничего я не жду, ничего не жаль, душа дрожит от страха перед завтрашним днем... А история с Саррой? Клялся в вечной любви, пророчил счастье, открывал перед ее глазами будущее, какое ей не снилось даже во сне. Она поверила. Во все пять лет я видел только, как она угасала под тяжестью своих жертв, как изнемогала в борьбе с совестью, но, видит бог, ни косого взгляда на меня, ни слова упрека!.. И что же? Я разлюбил ее... Как? Почему? За что? Не понимаю. Вот она страдает, дни ее сочтены, а я, как последний трус, бегу от ее бледного лица, впалой груди, умоляющих глаз... Стыдно, стыдно! Пауза. Сашу, девочку, трогают мои несчастия. Она мне, почти старику, объясняется в любви, а я пьянею, забываю про все на свете, обвороженный, как музыкой, и кричу: "Новая жизнь! счастье!" А на другой день верю в эту жизнь и в счастье так же мало, как в домового... Что же со мною? В какую пропасть толкаю я себя? Откуда во мне эта слабость? Что стало с моими нервами? Стоит только больной жене уколоть мое самолюбие, или не угодит прислуга, или ружье даст осечку, как я становлюсь груб, зол и не похож на себя... Пауза. Не понимаю, не понимаю, не понимаю! Просто хоть пулю в лоб!.. Львов (входит). Мне нужно с вами объясниться, Николай Алексеевич! Иванов. Если мы, доктор, будем каждый день объясняться, то на это сил никаких не хватит. Львов. Вам угодно меня выслушать? Иванов. Выслушиваю я вас каждый день и до сих пор никак не могу понять: что, собственно, вам от меня угодно? Львов. Говорю я ясно и определенно, и не может меня понять только тот, у кого нет сердца... Иванов. Что у меня жена при смерти - я знаю; что я непоправимо виноват перед нею - я тоже знаю; что вы честный, прямой человек - тоже знаю! Что же вам нужно еще? Львов. Меня возмущает человеческая жестокость... Умирает женщина. У нее есть отец и мать, которых она любит и хотела бы видеть перед смертью; те знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить своим религиозным закалом: все еще проклинают ее! Вы человек, которому она пожертвовала всем - и родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым! Иванов. Ах, я там уже две недели не был... Львов (не слушая его). С такими людьми, как вы, надо говорить прямо, без обиняков, и если вам не угодно слушать меня, то не слушайте! Я привык называть вещи настоящим их именем... Вам нужна эта смерть для новых подвигов; пусть так, но неужели вы не могли бы подождать? Если бы вы дали ей умереть естественным порядком, не долбили бы ее своим откровенным цинизмом, то неужели бы от вас ушла Лебедева со своим приданым? Не теперь, так через год, через два, вы, чудный Тартюф, успели бы вскружить голову девочке и завладеть ее приданым так же, как и теперь... К чему вы торопитесь? Почему вам нужно, чтобы ваша жена умерла теперь, а не через месяц, через год? Иванов. Мучение... Доктор, вы слишком плохой врач, если предполагаете, что человек может сдерживать себя до бесконечности. Мне страшных усилий стоит не отвечать вам на ваши оскорбления. Львов. Полноте, кого вы хотите одурачить? Сбросьте маску. Иванов. Умный человек, подумайте: по-вашему, нет ничего легче, как понять меня! Да? Я женился на Анне, чтобы получить большое приданое... Приданого мне не дали, я промахнулся и теперь сживаю ее со света, чтобы жениться на другой и взять приданое... Да? Как просто и несложно... Человек такая простая и немудреная машина... Нет, доктор, в каждом из нас слишком много колес, винтов и клапанов, чтобы мы могли судить друг о друге по первому впечатлению или по двум-трем внешним признакам. Я не понимаю вас, вы меня не понимаете, и сами мы себя не понимаем. Можно быть прекрасным врачом - и в то же время со