ивалось над водою. И Марья Николавна, хоть суров Казался ветр и день был на закате, Накинув шаль или капот на вате, С французской книжкой, часто, сев к окну, 403 Следила взором сизую волну, Прибрежных струй приливы и отливы, Их мерный бег, их золотые гривы. Два года жил Иван Ильич с женой, И все не тесны были ей корсеты. Ее ль сложенье было в том виной, Или его немолодые леты?.. Не мне в делах семейных быть судьей! Иван Ильич иметь желал бы сына Законного: хоть правом дворянина Он пользовался часто, но детей, Вне брака прижитых, злодей, Раскидывал по свету, где случится, Страшась с своей деревней породниться. 62 Какая сладость в мысли: я отец! И в той же мысли сколько муки тайной -- Оставить в мире след и, наконец, Исчезнуть! Быть злодеем, и случайно, ∙- Злодеем потому, что жизнь -- венец Терновый, тяжкий, -- так по крайней мере Должны мы рассуждать по нашей вере... К чему, куда ведет нас жизнь, о том Не с нашим бедным толковать умом; Но исключая два-три дня да детство, Она бесспорно скверное наследство. Бывало, этой думой удручен, Я прежде много плакал, и слезами Я жег бумагу. Детский глупый сон Прошел давно, как туча над степями; Но пылкий дух мой не был освежен, 407 В нем родилися бури, как в пустыне, Но скоро улеглись они, и ныне Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех, Один лишь отзыв -- звучный, горький смех. Там, где весной белел поток игривый, Лежат кремни -- и блещут, но не живы! Прилично б было мне молчать о том, Но я привык идти против приличий И, говоря всеобщим языком, Не жду похвал. Поэт породы птичей, Любовник роз, над розовым кустом Урчит и свищет меж листов душистых. Об чем? Какая цель тех звуков чистых? Прошу хоть раз спросить у соловья. Он вам ответит песнью... Так и я Пишу, что мыслю, мыслю, что придется, И потому мой стих так плавно льется, 68 Прошло два года. Третий год Обрадовал супругов безнадежных: Желанный сын, любви взаимной плод, Предмет забот мучительных и нежных У них родился. В доме весь народ Был восхищен, и три дня были пьяны Все на подбор, от кучера до няни. А между тем печально у ворот Всю ночь собаки выли напролет, И, что страшнее этого, ребенок Весь в волосах был, точно медвежонок, Старухи говорили: это знак, Который много счастья обещает. И про меня сказали точно так, А правда ль это вышло? -- небо знает! 408 К тому ж полночный вой собак И страшный шум на чердаке высоком -- Приметы злые; но не быв пророком, Я только покачаю головой. Гамлет сказал: "Есть тайны под луной И для премудрых", -- как же мне, поэту, Не верить можно тайнам и Гамлету?.. Младенец рос милее с каждым днем: Живые, глазки, белые ручонки И русый волос, вьющийся кольцом, --∙ Пленяли всех знакомых; уж пеленк" Рубашечкой сменилися на нем; И, первые проказы начиная, Уж он дразнил собак и попугая... Года неслись, а Саша рос, и в пять Добро и зло он начал понимать; Но, верно, по врожденному влеченью, Имел большую склонность к разрушенью,, 68 Он рос... Отец его бранил и сек- Затем, что сам был с детства часто сечен, А слава богу вышел человек: Не стыд семьи, не туп, не изувечен. Понятья были низки в старый век... Но Саша с гордой был рожден душою И желчного сложенья, -- пред судьбою, Перед бичом язвительной молвы Он не склонял и после головы. Умел он помнить, кто его обидел, И потому отца возненавидел. 69 Великий грех!.. Но чем теплее кровь, Тем раньше зреют в сердце беспокойном Все чувства -- злоба, гордость и любовь, 409 Как дерева под небом юга знойным. Шалун мой хмурил маленькую бровь, Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда Он вздрагивал, как будто б капля яда Лилась по жилам. Это, может быть, Смешно, -- что ж делать! -- он не мог любить, Как любят все гостиные собачки За лакомства, побои и подачки. Он был дитя, когда в тесовый гроб Его родную с пеньем уложили. Он помнил, что над нею черный поп Читал большую книгу, что кадили, И прочее... и что, закрыв весь лоб Большим платком, отец стоял в молчанье. И что когда последнее лобзанье Ему велели матери отдать, То стал он громко плакать и кричать, И что отец, немного с ним поспоря, Велел его посечь... (конечно, с горя). Он не имел ни брата, ни сестры, И тайных мук его никто не ведал. До времени отвыкнув от игры, Он жадному сомненью сердце предал И, презрев детства милые дары, Он начал думать, строить мир воздушный И в нем терялся мыслию послушной. Таков средь океана островок: Пусть хоть прекрасен, свеж, но одинок; Ладьи к нему с гостями не пристанут, Цветы на нем от зноя все увянут... 72 Он был рожден под гибельной звездой, С желаньями безбрежными, как вечность. Они так часто спорили с душой И отравили лучших дней беспечность. 410 Они летали над его главой, Как царская корона; но без власти Венец казался бременем, и страсти, Впервые пробудись, живым огнем Прожгли алтарь свой, не найдя кругом Достойной жертвы, -- ив пустыне света На дружний зов не встретил он ответа, О, если б мог он, как бесплотный дух, В вечерний час сливаться с облаками, Склонять к волнам кипучим жадный слух, И долго упиваться их речами, И обнимать их перси, как супруг! В глуши степей дышать со всей природой Одним дыханьем, жить ее свободой! О, если б мог он, в молнию одет, Одним ударом весь разрушить свет!.. (Но, к счастию для вас, читатель милый, Он не был одарен подобной силой.) 71 Я не берусь вполне, как психолог, Характер Саши выставить наружу И вскрыть его, как с труфлями пирог. Скорей судей молчаньем я принужу К решению... Пусть суд их будет строг! Пусть журналист всеведущий хлопочет, Зачем тот плачет, а другой хохочет!.., Пусть скажет он, что бесом одержим Был Саша, -- я и тут согласен с ним, Хотя, божусь, приятель мой, повеса, Взбесил бы иногда любого беса. Его учитель чистый был француз, Marquis de Tess * Педант полузабавный, Имел он длинный нос и тонкий вкус *Маркиз де Тесе (франц.). 411 И потому брал деньги преисправно. Покорный раб губернских дам и муз, Он сочинял сонеты, хоть порою По часу бился с рифмою одною; Но каламбуров полный лексикон, Как талисман, носил в карманах он И, быв уверен в дамской благодати, Не размышлял, что кстати, что некстати., Его отец богатый был маркиз, Но жертвой стал народного волненья: На фонаре однажды он повис, Как было в моде, вместо украшенья. Приятель наш, парижский Адонис, Оставив прах родителя судьбине, Не поклонился гордой гильотине: Он молча проклял вольность и народ, И натощак отправился в поход, И, наконец, едва живой от муки, Пришел в Россию поощрять науки. И Саша мой любил его рассказ Про сборища народные, про шумный Напор страстей и про последний час Венчанного страдальца... Над безумной Парижскою толпою много раз Носилося его воображенье: Там слышал он святых голов паденье, Меж тем как нищих буйный миллион Кричал, смеясь: "Да здравствует закон!" И, в недостатке хлеба или злата, Просил одной лишь крови у Марата. !8 Там видел он высокий эшафот; Прелестная на звучные ступени Всходила женщина... Следы забот, 412 Следы живых, но тайных угрызений Виднелись на лице ее. Народ Рукоплескал... Вот кудри золотые Посыпались на плечи молодые; Вот голова, носившая венец, Склонилася на плаху... О, творец! Одумайтесь! Еще момент, злодеи!.. И голова оторвана от шеи... та И кровь с тех пор рекою потекла, И загремела жадная секира... И ты, поэт, высокого чела Не уберег! Твоя живая лира Напрасно по вселенной разнесла Все, все, что ты считал своей душою, -- Слова, мечты с надеждой и тоскою... Напрасно!.. Ты прошел кровавый путь, Не отомстив, и творческую грудь Ни стих язвительный, ни смех холодный Не посетил -- и ты погиб бесплодно... 80 И Франция упала за тобой К ногам убийц бездушных и ничтожных. Никто не смел возвысить голос свой; Из мрака мыслей гибельных и ложных Никто не вышел с твердою душой, -- Меж тем как втайне взор Наполеона Уж зрел ступени будущего трона... Я в этом тоне мог бы продолжать, Но истина -- не в моде, а писать О том, что было двести раз в газетах, Смешно, тем боле об таких предметах. 81 К тому же я совсем не моралист, -- Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу, Я палачу не дам похвальный лист, Но клеветой героя не унижу, -- Ни плеск восторга, ни насмешки свист Не созданы для мертвых. Царь иль воин, Хоть он отличья иногда достоин, Но, верно, нам за тяжкий мавзолей Не благодарен в комнатке своей И, длинным одам внемля поневоле, Зевая вспоминает о престоле. 82 Я прикажу, кончая дни мои, Отнесть свой труп в пустыню, и высокий Курган над ним насыпать, и -- любви Символ ненарушимый -- одинокий Поставить крест: быть может, издали, Когда туман протянется в долине Иль свод небес взбунтуется, к вершине Гостеприимной нищий пешеход, Его заметив, медленно придет, И, отряхнувши посох, безнадежней Вздохнет о жизни будущей и прежней -- 83 И проклянет, склонясь на крест святой, Людей и небо, время и природу, -- И проклянет грозы бессильный вой И пылких мыслей тщетную свободу... Но нет, к чему мне слушать плач людской.--1 На что мне черный крест, курган, гробница? Пусть отдадут меня стихиям! Птица, И зверь, огонь, и ветер, и земля Разделят прах мой, и душа моя С душой вселенной, как эфир с эфиром, Сольется и развеется над миром!.. Пускай от сердца, полного тоской И желчью тайных тщетных сожалений Подобно чаше, ядом налитой, Следов не остается... Без волнений 414 Я выпил яд по капле, ни одной Не уронил; но люди не видали В лице моем ни страха, ни печали И говорили хладно: он привык. И с той поры я облил свой язык Тем самым ядом и по праву мести Стал унижать толпу под видом лести.., 85 Но кончим этот скучный эпизод И обратимся к нашему герою. До этих пор он не имел забот Житейских и невинною душою Искал страстей, как пищи. Длинный год Провел он средь тетрадей, книг, историй, Грамматик, географий и теорий Всех философий мира. Пять систем Имел маркиз, а на вопрос: зачем? -- Он отвечал вам гордо и свободно: "Monsieur, c'est mon affair" * --так мне угодно!. 86 Но Саша не внимал его словам, -- Рассеянно в тетради над строками Его рука чертила здесь и там Какой-то женский профиль, и очами, Горящими подобно двум звездам, Он долго на него взирал, и нежно Вздыхал и хоронил его прилежно Между листов, как тайный милый клад, Залог надежд и будущих наград, Как прячут иногда сухую травку, Перо, записку, ленту иль булавку... 87 Но кто ж она? Что пользы ей вскружить Неопытную голову, впервые Сердечный мир дыханьем возмутить * Сударь, это мое дело (франц.)., 41.5 И взволновать надежды огневые? К чему?.. Он слишком молод, чтоб любить, Со всем искусством древнего Фоблаза. Его любовь, как снег вершин Кавказа, Чиста, -- тепла, как небо южных стран.., Ему ль платить обманом за обман?.. Но кто ж она? Не модная вертушка, А просто дочь буфетчика, Маврушка.., 88 И Саша был четырнадцати лет. Он привыкал (скажу вам под секретом, Хоть важности большой во всем том нет) Толкаться меж служанок. Часто летом, Когда луна бросала томный свет На тихий сад, на свод густых акации, И с шепотом толпа домашних граций В аллее кралась,--легкою стопой Он догонял их; и, шутя, порой Его невинность (вы поймете сами) Они дразнили дерзкими перстами. 89 Но между них он отличал одну: В ней было все, что увлекает душу, Волнует мысли и мешает сну. Но я, друзья, покой ваш не нарушу И на портрет накину пелену. Ее любил мой Саша той любовью, Которая по жилам с юной кровью Течет огнем, клокочет и кипит. Боролись в нем желание и стыд; Он долго думал, как в любви открыться,-- Но надобно ж на что-нибудь решиться. И мудрено ль? Четырнадцати лет Я сам страдал от каждой женской рожи И простодушно уверял весь свет, Что друг на дружку все они похожи. 416 Волнующихся персей нежный цвет И алых уст горячее дыханье Во мне рождали чудные желанья; Я трепетал, когда моя рука Атласных плеч касалася слегка, Но лишь в мечтах я видел без покрова Все, что для вас, конечно, уж не ново..,, Он потерял и сон и аппетит, Молчал весь день и бредил в ночь, бывало, По коридору бродит и грустит, И ждет, чтоб платье мимо прожужжало, Чтоб ясный взор мелькнул... Суровый вид Приняв, он иногда улыбкой хладной Ответствовал на взор ее отрадный... Любовь же неизбежна, как судьба, А с сердцем страх невыгодна борьба! Итак, мой Саша кончил с ним возиться И положил с Маврушей объясниться. 92 Случилось это летом, в знойный день. По мостовой широкими клубами Вилася пыль. От труб высоких тень Ложилася на крышах полосами, И пар с камней струился. Сон и лень Вполне Симбирском овладели; даже Катилась Волга медленней и глаже. В саду, в беседке темной и сырой, Лежал полураздетый наш герой И размышлял о тайне съединенья Двух душ -- предмет достойный размышленья., Вдруг слышит он направо, за кустом Сирени, шорох платья и дыханье Волнующейся груди, и потом Чуть внятный звук, похожий на лобзанье.. Как Саше быть? Забилось сердце в нем, Запрыгало... Без дальних опасений Он сквозь кусты пустился легче тени. Трещат и гнутся ветви под рукой. И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой Обнявшися в тени цветущей вишни, Иван Ильич... (Прости ему всевышний!) 81 Увы! покоясь на траве густой, Проказник старый обнимал бесстыдно Упругий стан под юбкою простой И не жалел ни ножки миловидной, Ни круглых персей, дышащих весной! И долго, долго бился, но напрасно! Огня и сил лишен уж был несчастный. Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть) Поправил брюки и пустился в путь,, Оставив тут обманутую деву, Как Ариадну, преданную гневу. И есть за что, не спорю... Между тем Что делал Саша? С неподвижным взглядом,, Как белый мрамор холоден и нем, Как Аббадона грозный, новым адом Испуганный, но помнящий эдем, С поникшею стоял он головою, И на челе, наморщенном тоскою, Качались тени трепетных ветвей... Но вдруг удар проснувшихся страстей Перевернул неопытную душу, И он упал как с неба па Маврушу" Упал! (Прости невинность!) Как змея, Маврушу крепко обнял он руками, То холодея, то как жар горя, Неистово впился в нее устами И-обезумел... Небо и земля Слились в туман. Мавруша простонала И улыбнулась; как волна, вставала И упадала грудь, и томный взор, Как над рекой безлучный метеор, Блуждал вокруг без цели, без предмета, Боясь всего: людей, дерев, а больше -- света. 97 Теперь, друзья, скажите напрямик, Кого винить?.. По мне всего прекрасней Сложить весь грех на черта, -- он привык К напраслине; к тому же безопасней Рога и когти, чем иной язык... Итак, заметим мы, что дух незримый, Но гордый, мрачный, злой, неотразимый Ни ладаном, ни бранью, ни крестом, Играл судьбою Саши, как мячом, И, следуя пустейшему капризу, Кидал его то вкось, то вверх, то книзу. 98 Два месяца прошло. Во тьме ночной, На цыпочках по лестнице ступая, В чепце, платок накинув шерстяной, Являлась к Саше дева молодая; Задув лампаду, трепетной рукой Держась за спинку шаткую кровати, Она искала жарких там объятий. Потом, на мягкий пух привлечена, Под одеяло пряталась она; Тяжелый вздох из груди вырывался, И в жарких поцелуях он сливался. S3 Казалось, рок забыл о них. Но раз (Не помню я, в который день недели), -- Уж пролетел давно свиданья час, 419 А Саша все один был на постели. Он сел к окну в раздумье. Тихо гас На бледном своде месяц серебристый, И неподвижно бахромой волнистой Вокруг его висели облака. Дремало все, лишь в окнах изредка Являлась свечка, силуэт рубчатый Старухи, из картин Рембрандта взятый; 100 Мелькая, рисовался на стекле И исчезал. На площади пустынной, Как чудный путь к неведомой земле, Лежала тень от колокольни длинной, И даль сливалась в синеватой мгле. Задумчив Саша... Вдруг скрипнули двери, И вы б сказали -- поступь райской пери Послышалась. Невольно наш герой Вздрогнул. Пред ним, озарена луной, Стояла дева, опустивши очи, Бледнее той луны -- царицы ночи... 101 И он узнал Маврушу. Но -- творец! --∙ Как изменилось нежное созданье! Казалось, тело изваял резец, А бог вдохнул не душу, но страданье, Она стоит, вздыхает, наконец Подходит и холодными руками Хватает руку Саши, и устами Прижалась к ней, и слезы потекли Все больше, больше и, казалось, жгли Ее лицо... Но кто не зрел картины Раскаянья преступной Магдалины? 102 И кто бы смел изобразить в словах, Что дышит жизнью в красках Гвидо-Рени? Гляжу на дивный холст: душа в очах, 420 И мысль одна в душе, -- и на колени Готов упасть, и непонятный страх, Как струны лютни, потрясает жилы; И слышишь близость чудной тайной силы, Которой в мире верует лишь тот, Кто как в гробу в душе своей живет, Кто терпит все упреки, все печали, Чтоб гением глупцы его назвали. И долго молча плакала она. Рассыпавшись на кругленькие плечи, Ее власы бежали, как волна. Лишь иногда отрывистые речи, Отзыв того, чем грудь была полна, Блуждали на губах ее; но звуки Яснее были слов... И голос муки Мой Саша понял, как язык родной; К себе на грудь привлек ее рукой И не щадил ни нежностей, ни ласки, Чтоб поскорей добраться до развязки. 101 Он говорил: "К чему печаль твоя? Ты молода, любима, -- где ж страданье. В твоих глазах -- мой мир, вся жизнь моя, И рай земной в одном твоем лобзанье... Быть может, злобу хитрую тая, Какой-нибудь... Но нет! И кто же смеет Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет, Француз давно не годен никуда... Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!" Мавруша, крепко Сашу обнимая, Так отвечала, медленно вздыхая: 105 "Послушайте, я здесь в последний раз. Пренебрегла опасность, наказанье, Стыд, совесть -- все, чтоб только видеть вас, Поцеловать вам руки на прощанье И выманить слезу из ваших глаз. Не отвергайте бедную, -- довольно Уж я терплю, -- но что же?.. Сердце вольно.. Иван Ильич проведал от людей Завистливых... Все Ванька ваш, злодей,-- . Через него я гибну... Все готово! Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово! 106 Для вашего отца впервые я Забыла стыд, -- где у рабы защита? Грозил он ссылкой, бог ему судья! Прошла неделя, -- бедная забыта... А все любить другого ей нельзя. Вчера меня обидными словами Он разбранил... Но что же перед вами? Раба? игрушка!.. Точно: день, два, три Мила, а там? -- пожалуй, хоть умри!. Тут началнся слезы, восклицанья, Но Саша их оставил без вниманья, 107 "Ax, барин, барин! Вижу я, понять Не хочешь ты тоски моей сердечной!.. Прощай, -- тебя мне больше не видать, Зато уж помнить буду вечно, вечно... Виновны оба, мне ж должно страдать. Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, -- Целуй, где хочешь, для последней ночи!.. Чем свет меня в кибитке увезут На дальний хутор, где Маврушу ждут Страданья и мужик с косматой бородою... А ты? -- вздохнешь и слюбишься с другою! >. 108 Она заплакала. Так или нет Изгнанница младая говорила, Я утверждать не смею; двух, трех лет 422 Достаточна губительная сила, Чтобы святейших слов загладить след. А тот, кто рассказал мне повесть эту, -- Его уж нет... Но что за нужда свету? Не веры я ищу, -- я не пророк, Хоть и стремлюсь душою на Восток, Где свиньи и вино так ныне редки И где, как пишут, жили наши предки! 109 Она замолкла, но не Саша: он Кипел против отца негодованьем: "Злодей! тиран!"-и тысячу имен, Таких же милых, с истинным вниманьем, Он расточал ему. Но счастья сон, Как ни бранись, умчался невозвратно- Уже готов был юноша развратный В последний раз на ложе пуховом Вкусить восторг, в забытии немом Уж и она, пылая в расслабленье Раскинулась, как вдруг -- о, провиденье!-- 110 Удар ногою с треском растворил Стеклянной двери обе половины, И ночника луч бледный озарил Живой скелет вошедшего мужчины. Казалось, в страхе с ложа он вскочил, --∙ Растрепан, босиком, в одной рубашке, -- Вошел и строго обратился к Сашке: "Eh bien, monsieur, que vois-je?"-"Ah, c'esf vous!" "Pourquoi ce bruit? Que fait'es-vous done?" "Je f <...>!" ) И, молвив так (пускай простит мне муза), Одним тузом он выгнал вон француза. "Ну, сударь, что я вижу?"-сАх, это вы!" "Что это за шум? Что вы делаете?" -- "Я <3...>Ь (франц) ш И вслед за ним, как лань кавказских гор, Из комнаты пустилася бедняжка, Не распростись, но кинув нежный взор, Закрыв лицо руками... Долго Сашка Не мог унять волненье сердца. "Вздор,-- Шептал он,--вздор: любовь не жизнь!" Но утре. Подернув тучки блеском перламутра, Уж начало заглядывать в окно, Как милый гость, ожиданный давно, А на дворе, унылый и докучный, Раздался колокольчик однозвучный, 112 К окну с волненьем Сашка подбежал: Разгонных тройка у крыльца большого. Вот сел ямщик и вожжи подобрал; Вот чей-то голос: "Что же, все готово?" -- "Готово". Вот садится... Он узнал: Она!.. В чепце, платком окутав шею, С обычною улыбкою своею, Ему кивнула тихо головой И спряталась в кибитку. Бич лихой Взвился. "Пошел!"... Колесы застучали." И вмиг... Но что нам до чужой печали? 113 Давно ль?.. Но детство Саши протекло., Я рассказал, что знать вам было нужно.., Он стал с отцом браниться: не могло И быть иначе, -- нежностью наружной Обманывать он почитал за зло, За низость, -- но правдивой мести знаки Он не щадил (хотя б дошло до драки) И потому родитель, рассчитав, Что укрощать не стоит этот нрав, Сынка, рыдая, как мы все умеем, Послал в Москву с французом и лакеем, 424 ш И там проказник был препоручен Старухе тетке самых строгих правил. Свет утверждал, что резвый Купидон Ее краснеть ни разу не заставил. Она была одна из тех княжен, Которые, страшась святого брака, Не смеют дать решительного знака И потому в сомненье ждут да ждут, Покуда их на вист не позовут, Потом остаток жизни, как умеют, -- За картами клевещут и желтеют. 115 Но иногда какой-нибудь лакей, Усердный, честный, верный, осторожный, Имея вход к владычице своей Во всякий час, с покорностью возможной, В уютной спальне заменяет ей Служанку, то есть греет одеяло, Подушки, руки, ноги... Разве мало Под мраком ночи делается дел, Которых знать и черт бы не хотел, И если бы хоть раз он был свидетель, Как сладко спит седая добродетель. Шалун был отдан в модный пансион, Где много приобрел прекрасных правил. Сначала пристрастился к книгам он, Но скоро их с презрением оставил. Он увидал, что дружба, как поклон -- Двусмысленная вещь; что добрый малый Товарищ скучный, тягостный и вялый; Чуть умный -- и забавней и сносней, Чем тысяча услужливых друзей. И потому (считая только явных) Он нажил в месяц сто врагов забавных. 425 И снимок их, как памятник святой, На двух листах, раскрашенный отлично, Носил всегда он в книжке записной, Обернутой атласом, как прилично, С стальным замком и розовой каймой, Любил он заговоры злобы тайной Расстроить словом, будто бы случайно; Любил врагов внезапно удивлять, На крик и брань -- насмешкой отвечать, Иль, притворись рассеянным невеждой, Ласкать их долго тщетною надеждой. 118 Из пансиона скоро вышел он, Наскуча все твердить азы да буки, И, наконец, в студенты посвящен, Вступил надменно в светлый храм науки. Святое место! помню я, как сон, Твои кафедры, залы, коридоры, Твоих сынов заносчивые споры: О боге, о вселенной и о том, Как пить: ром с чаем или голый ром; Их гордый вид пред гордыми властями, Их сюртуки, висящие клочками. 119 Бывало, только восемь бьет часов, По мостовой валит народ ученый. Кто ночь провел с лампадой средь трудов, Кто в грязной луже, Вакхом упоенный; Но все равно задумчивы, без слов Текут... Пришли, шумят... Профессор длинный Напрасно входит, кланяется чинно,-- Он книгу взял, раскрыл, прочел... шумят; Уходит, -- втрое хуже. Сущий ад!.. По сердцу Сашке жизнь была такая, И этот ад считал он лучше рая. 426 120 Пропустим года два... Я не хочу В один прием свою закончить повесть Читатель знает, что я с ним шучу, И потому моя спокойна совесть, Хоть, признаюся, много пропущу Событий важных, новых и чудесных. Но час придет, когда, в пределах тесны: Не заключен и не спеша вперед Чтоб сократить унылый эпизод, Я снова обращу вниманье ваше На те года, потраченные Сашей... 121 Теперь героев разбудить пора, Пора привесть в порядок их одежды, Вы вспомните, как сладостно вчера В объятьях неги и живой надежды Уснула Тирза? Резвый бег пера Я не могу удерживать серьезно, И потому она проснулась поздно... Растрепанные волосы назад Рукой откинув и на свой наряд Взглянув с улыбкой сонною, сначала Она довольно долго позевала. 122 На ней измято было все, и грудь Хранила знаки пламенных лобзаний.. Она спешит лицо водой сплеснуть И кудри без особенных стараний На голове гребенкою заткнуть; Потом сорочку скинула, небрежно Водою обмывает стан свой нежный... Опять свежа, как персик молодой.. И на плеча капот накинув свой, Пленительна бесстыдной наготою, Она подходит к нашему герою, 427 Садится в изголовье и потом На сонного студеной влагой плещет. Он поднялся, кидает взор кругом И видит, что пора: светелка блещет, Озарена роскошным зимним днем; Замерзших окон стекла серебрятся; В лучах пылинки светлые вертятся; Упругий снег на улице хрустит, Под тяжестью полозьев и копыт, И в городе (что мне всегда досадно) Колокола трезвонят беспощадно... 124 Прелестный день! Как пышен божий свет! Как небеса лазурны!.. Торопливо Вскочил мой Саша. Вот уж он одет, Атласный галстук повязал лениво, С кудрей ночных восторгов сгладил след, Лишь синеватый венчик под глазами Изобличал его... Но (между нами, Сказать тихонько) это не порок. У наших дам найти я то же б мог, Хоть между тем ручаюсь головою, Что их невинней нету под луною. 126 Из комнаты выходит наш герой, И, пробираясь длинным коридором, Он видит Катерину пред собой, Приветствует ее холодным взором -- И мимо. Вот он в комнате другой: Вот стул с дрожащей ножкою и рядом Кровать; на ней, закрыта, кверху задом Храпит Параша, отвернув лицо. Он плащ надел и вышел на крыльцо, И вслед за ним несутся восклицанья, . Чтобы не смел забыть он обещанья: 428 Чтоб приготовил модный он наряд Для бедной, милой Тирзы и так дале. Сказать ли, этой выдумке был рад Проказник мой: в театре, в пестрой зале Заметят ли невинный маскарад? Зачем еврейку не утешить тайно, Зачем толпу не наказать случайно Презреньем гордым всех ее причуд? И что молва? Глупцов крикливый суд, Коварный шепот злой старухи или Два-три намека в польском иль в кадрили! 12! Уж Саша дома. К тетке входит он, Небрежно у нее целует руку. "Чем кончился вчерашний ваш бостон? Я б не решился на такую скуку, Хотя бы мне давали миллион. Как ваши зубы?.. А Фиделька где же? Она являться стала что-то реже. Ей надоел наш модный круг, -- увы, Какая жалость!.. Знаете ли вы, На этих днях мы ждем к себе комету, Которая несет погибель свету?.. 128 И поделом, ведь новый магазин Открылся на Кузнецком, -- не угодно ль' Вам посмотреть?.. Там есть мамзель Aline, Monsieur Dupre, Durand, француз природный. Теперь купец, а бывший дворянин; Там есть мадам Armand; там есть субретка Fanchaux -- плутовка, смуглая кокетка! Вся молодежь вокруг ее вертится. Мне ж все равно, ей-богу, что случится!. И по одной значительной причине Я только зритель в этом магазине. 429 129 Причина эта вот -- мой кошелек: Он пуст, как голова француза, -- малость Истратил я; но это мне урок- Ценить дешевле ветреную шалость!" -- И, притворись печальным сколько мог, Шалун склонился к тетке, два-три раза Воздохнул, чтоб удалась его проказа. Тихонько ларчик отперев, она Заботливо дорылася до дна И вынула три беленьких бумажки. И... вы легко поймете радость Сашки. 180 Когда же он пришел в свой кабинет, То у дверей с недвижностью примерной, В чалме пунцовой, щегольски одет, Стоял арап, его служитель верный. Покрыт, как лаком, был чугунный цвет Его лица, и ряд зубов перловых, И блеск очей открытых, но суровых, Когда смеялся он иль говорил, Невольный страх на душу наводил; И в голосе его, иным казалось, Надменностью безумной отзывалось. 131 Союз довольно странный заключен Меж им и Сашей был давно. Их разговори Казалися таинственны, как сон; Вдвоем, бывало, ночью, точно воры, Уйдут и пропадают. Одарен Соображеньем бойким, наш приятель Восточных слов был страшный обожатель, И потому "Зафиром" наречен Его арап. За ним повсюду он, Как мрачный призрак, следовал, и что же? Все восхищались этой скверной рожей! 430 132 Зафиру Сашка что-то прошептал. Зафир кивнул курчавой головою, Блеснул, как рысь, очами, денег взял Из белой ручки черною рукою; Он долго у дверей стоял И говорил все время, по несчастью, На языке чужом, и тайной страстью Одушевлен казался. Между тем, Облокотясь на стол, задумчив, нем, Герой печальный моего рассказа Глядел на африканца в оба глаза. 184 И, наконец, он подал знак рукой, И тот исчез быстрей китайской тени. Проворный, хитрый, с смелою душой, Он жил у Саши как служебный гений, Домашний дух (по-русски домовой); Как Мефистофель, быстрый и послушный, Он исполнял безмолвно, равнодушно, Добро и зло. Ему была закон Лишь воля господина. Ведал он, Что, кроме Саши, в целом божьем мире Никто, никто не думал о Зафире, 131 Однако были дни давным-давно, Когда и он на берегу Гвинеи Имел родной шалаш, жену, пшено И ожерелье красное на шее, И мало ли?.. О, там он был звено В цепи семей счастливых!.. Там пустыня Осталась неприступна, как святыня. И пальмы там растут до облаков, И пена вод белее жемчугов. Там жгут лобзанья, и пронзают очи, И перси дев черней роскошной ночи. 431 Но родина и вольность, будто сон, В тумане дальнем скрылись невозвратно... В цепях железных пробудился он. Для дикаря все стало непонятно -- Блестящих городов и шум и звон. Так облачко, оторвано грозою, Бродя одно под твердью голубою, Куда пристать не знает; для него Все чуждо -- солнце, мир и шум его; Ему обидно общее веселье, -- Оно, нахмурясь, прячется в ущелье. 136 О, я люблю густые облака, Когда они толпятся над горою, Как на хребте стального шишака Колеблемые перья! Пред грозою, В одеждах золотых, издалека Они текут безмолвным караваном, И, наконец, одетые туманом, Обнявшись, свившись будто куча змей, Беспечно дремлют на скамье своей. Настанет день,-- их ветер вновь уносит; Куда, зачем, откуда? -- кто их спросит? И после них на свете нет следа, Как от любви поэта безнадежной, Как от мечты, которой никогда Он не открыл вниманью дружбы нежной. И ты, чья жизнь как беглая звезда Промчалася неслышно между нами, Ты мук своих не выразишь словами; Ты не хотел насмешки выпить яд, С улыбкою притворной, как Сократ; И, не разгадан глупою толпою, Ты умер чуждый жизни... Мир с тобою! 432 И мир твоим костям! Они сгниют, Покрытые одеждою военной... И сумрачен и тесен твой приют, И ты забыт, как часовой бессменный. Но что же делать? Жди, авось придут, Быть может, кто-нибудь из прежних братии. Как знать? -- земля до молодых объятий Охотница... Ответствуй мне, певец, Куда умчался ты?.. Какой венец На голове твоей? И все ль, как прежде, Ты любишь нас и веруешь надежде? 139 И вы, вы все, которым столько раз Я подносил приятельскую чашу, -- Какая буря вдаль умчала вас? Какая цель убила юность вашу? Я здесь один. Святой огонь погас На алтаре моем. Желанье славы, Как призрак, разлетелося. Вы правы: Я не рожден для дружбы и пиров... Я в мыслях вечный странник, сын дубров, Ущелий и свободы, и, не зная Гнезда, живу, как птичка кочевая. Я для добра был прежде гибнуть рад, Но за добро платили мне презреньем; Я пробежал пороков длинный ряд И пресыщен был горьким наслажденьем... Тогда я хладно посмотрел назад: Как с свежего рисунка, сгладил краску С картины прошлых дней, вздохнул и маску Надел, и буйным смехом заглушил Слова глупцов, и дерзко их казнил, И, грубо пробуждая их беспечность, Насмешливо указывал на вечность. 141 О вечность, вечность! Что найдем мы там За неземной границей мира? Смутный, Безбрежный океан, где нет векам Названья и числа; где бесприютны Блуждают звезды вслед другим звездам. Заброшен в их немые хороводы, Что станет делать гордый царь природы, Который, верно, создан всех умней, Чтоб пожирать растенья и зверей, Хоть между тем (пожалуй, клясться станут Ужасно сам похож на обезьяну. 142 О суета! И вот ваш полубог -- Ваш человек: искусством завладевший Землей и морем, всем, чем только мог, Не в силах он прожить три дня не евши. Но полно! злобный бес меня завлек В такие толки. Век наш -- век безбожный; Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный, Мои слова прославит, и тогда Нельзя креститься будет без стыда; И поневоле станешь лицемерить, Смеясь над тем, чему желал бы верить. Блажен, кто верит счастью и любви, Блажен, кто верит небу и пророкам, -- Он долголетен будет на земли И для сынов останется уроком. Блажен, кто думы гордые свои Умел смирить пред гордою толпою, И кто грехов тяжелою ценою 434 Не покупал пурпурных уст и глаз, Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз! Блажен, кто не склонял чела младого, Как бедный раб, пред идолом другого! 144 Блажен, кто вырос в сумраке лесов, Как тополь дик и свеж, в тени зеленой Играющих и шепчущих листов, Под кровом скал, откуда ключ студеный По дну из камней радужных цветов Струей гремучей прыгает, сверкая, И где над ним береза вековая Стоит, как призрак позднею порой, Когда едва кой-где сучок гнилой Трещит вдали, и мрак между ветвями Отвсюду смотрит черными очами! 14В Блажен, кто посреди нагих степей Меж дикими воспитан табунами; Кто приучен был на хребте коней, Косматых, легких, вольных, как над нами Златые облака, от ранних дней Носиться; кто, главой припав на гриву. Летал, подобно сумрачному диву, Через пустыню, чувствовал, считал, Как мерно конь о землю ударял Копытом звучным, и вперед землею Упругой был кидаем с быстротою. Блажен!.. Его душа всегда полна Поэзией природы, звуков чистых; Он не успеет вычерпать до дна Сосуд надежд; в его кудрях волнистых Не выглянет до время седина; 28* 435 Он, в двадцать лет желающий чего-то, Не будет вечной одержим зевотой, И в тридцать лет не кинет край родной С больною грудью и больной душой, И не решится от одной лишь скуки Писать стихи, марать в чернилах руки, -- 147 Или, трудясь, как глупая овца, В рядах дворянства, с рабским униженьем, Прикрыв мундиром сердце подлеца, -- Искать чинов, мирясь с людским презреньем, И поклоняться немцам до конца... И чем же немец лучше славянина? Не тем ли, что куда его судьбина Ни кинет, он везде себе найдет Отчизну и картофель?.. Вот народ: И без таланта правит и за деньги служит, Всех давит сам, а бьют его -- не тужит! 118 Вот племя: всякий черт у них барон! И уж профессор -- каждый их сапожник! И смело здесь и вслух глаголет он, Как Пифия, воссев на свой треножник! Кричит, шумит... Но что ж? Он не рожден Под нашим небом; наша степь святая В его глазах бездушных -- степь простая, Без памятников славных, без следов, Где б мог прочесть он повесть тех веков, Которые, с их грозными делами, Унесены забвения волнами... 149 Кто недоволен выходкой моей, Тот пусть идет в журнальную контору, С листком в руках, с оравою друзей, 436 И, веруя их опытному взору, Печатает анафему, злодей!.. Я кончил... Так! дописана страница. Лампада гаснет... Есть всему граница Наполеонам, бурям и войнам, Тем более терпенью и... стихам, Которые давно уж не звучали И вдруг с пера бог знает как упали!.. 29 М. Лермонтов, т. 2 <НАЧАЛО ПОЭМЫ> Я не хочу, как многие из нас, Испытывать читателей терпенье И потому примусь за свой рассказ . Без предисловий. Сладкое смятенье В душе моей, как будто в первый раз, Ловлю прыгунью-рифму и, потея, В досаде призываю Асмодея. Как будто снова бог переселил Меня в те дни, когда я точно жил, -- Когда не знал я, что на слово "младость" Есть рифма ∙ гадость, кроме рифмы радость Давно когда-то, за Москвой-рекой, На Пятницкой, у самого канала, Заросшего негодною травой, Был дом угольный; жизнь играла Меж стен высоких... Он теперь пустой. Внизу живет с беззубой половиной Безмолвный дворник... Пылью, паутиной Обвешаны, как инеем, кругом Карнизы стен, расписанных огнем И временем, и окна краской белой Замазаны повсюду кистью смелой. 438 В гостиной есть диван и круглый стол На витых ножках, вражеской рукою Исчерченный; но час их не пришел, -- Они гниют незримо, лишь порою Скользит по ним играющий Эол Или еще крыло жилиц развалин -- Летучей мыши. Жалок и печален Исчезнувших пришельцев гордый след. Вот сабель их рубцы, а их уж нет: Один в бою упал на штык кровавый, Другой в слезах без гроба и без славы. Ужель никто из них не добежал До рубежа отчизны драгоценной? Нет, прах Кремля к подошвам их пристал, И р