Книгу можно купить в : Biblion.Ru 31р.
Оцените этот текст:


----------------------------------------------------------------------------
     Оригинал здесь - http://www.fplib.ru/literature/index.html
----------------------------------------------------------------------------


       * * * * *

Мы с тобой бестолковые люди:
Что минута, то вспышка готова!
Облегченье взволнованной груди,
Неразумное, резкое слово.

Говори же, когда ты сердита,
Все, что душу волнует и мучит!
Будем, друг мой, сердиться открыто:
Легче мир - и скорее наскучит.

Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья...






     Ж у р н а л и с т
  (выходя утром в свой кабинет и садясь
          к рабочему столу)

Вот почта новая. Какая груда дел!
Куда деваться мне от писем и посылок?
В провинции народ взыскателен и пылок:
Чуть к первому числу с журналом не поспел,
Завалят письмами - тоска и разоренье!
Тот делает упрек, тому дай объясненье,
А тот с угрозами... досадная статья!
Посылки также вздор, их ненавижу я!
Плохие повести, а чаще рифмотворство!..
Я, кажется, стихам не делаю потворства -
В них толку не ищи... Какая польза в том,
Что чувствовал поэт то дома, то на бале?..
Я положителен и в жизни и в журнале,
Девиз мой: интерес существенный во всем!
И как их различать? Хороших нет эстетик,
А практик я плохой - я больше теоретик...

           С л у г а
  (входит и докладывает)

Помещик Свистунов - приезжий из Уфы.

     Ж у р н а л и с т

Проси его, проси: сегодня принимаю...
      Слуга уходит.

Всю жизнь я разделил на ровные графы,
Как счетную тетрадь, и только отмечаю,
Куда который час и как употреблен...
В рот капли не беру и ем один бульон...

     П о д п и с ч и к
       (входя)

Семь лет подписчиком и данником покорным
Я вашим был - и ныне состою.
Пылая к вам почтеньем непритворным
(Простите, батюшка, докучливость мою),
Священным долгом счел, прибыв в столицу нашу,
Сначала облететь ее во все концы,
Кунсткамеру взглянуть, потом особу вашу...
А там опять домой... чай, ждут мои птенцы!..

     Ж у р н а л и с т

Садитесь; очень рад. Как розы среди терний,
Как светлый ручеек во глубине степей -
Цветисто говоря, - так жители губерний
Приятны нам всегда. Вы, щедростью своей
Поддерживая нас, конечно, заслужили,
Чтоб полное мы к вам почтение хранили, -
И если в микроскоп рассматривать меня
Охота вам придет - я должен согласиться!

     П о д п и с ч и к

Поздненько, батюшка, мне оптике учиться:
Мне стукнет шестьдесят через четыре дня!

     Ж у р н а л и с т

Да я ведь пошутил. А говоря прямее,
Как дело всякое со стороны виднее,
То и доволен я, что завернули вы...
Трудами наших рук и нашей головы
Мы жертвуем для вас, журналы издавая...

     П о д п и с ч и к
 (перебивая, с поклоном)

И благодарность вам, почтеннейший, большая...

     Ж у р н а л и с т

Мы пишем день и ночь; торопимся, спешим
Роман перевести; театр, литературу
За месяц обозреть, исправить корректуру -
Все к первому числу... И еле мы дышим,
Оттиснув наконец и выдав книжку нашу...
Но какова она?.. Которые статьи
Охотно вы прочли в кругу своей семьи?
Какие усыпить успели милость вашу?
Не знаем ничего, и знать нам мудрено.
Конечно, судят нас собратья аккуратно;
Но замечать они умеют только пятна,
И в беспристрастии их упрекнуть грешно!
Купаясь в мелочной и тягостной борьбе,
Которая порой близка бывает к драке,
Увы! не знаем мы цены самим себе
И ощупью бредем в каком - то полумраке!
Кто ж может этот путь тернистый осветить?
Кто на дурное нам беззлобиво укажет?
Кто за хорошее нам благодарность скажет,
Умея покарать, умея и простить?

     П о д п и с ч и к

Конечно, публика...

     Ж у р н а л и с т

                 К тому и речь веду я.
Как умный человек и как подписчик мой,
Вы представителем явились предо мной
Всей нашей публики; и вас теперь спрошу я:
Довольны ли вы тем, что производим мы?
Интересуют ли читателей умы
"Словесность", "Критика", "Хозяйство", "Смесь",
                                     "Науки"?..
Что любит публика? к чему негоряча?..

     П о д п и с ч и к

Благодаря всевластной силе скуки
И рьяности чтецов, читаются сплеча,
За исключением "Наук" и "Домоводства",
Все ваши рубрики...

     Ж у р н а л и с т

           О стыд! о готтентотство!
Ужель еще читать не начали "Наук"?

     П о д п и с ч и к

Давно бы начали, но, батюшка, "Науки"
Так пишутся у вас, что просто вон из рук!
Охотно ставлю вам семью свою в поруки:
Изрядным наделен достатком - сыновей
Я дома воспитал, а дочек в пансионе,
Страсть к чтенью развита у всех моих детей;
Засядем вечерком с журналом на балконе,
Читаем, и летят скорехонько часы...
Не спит моя жена; а как довольны дети!
Но чуть в "Науки" я - повесят все носы,
Как будто их поймал волшебник лютый в сети!
Стараюсь убеждать, доказываю им,
Что с пользою теперь мы время посвятим
Не басенке пустой, а дельному трактату,
И дети верят мне... Поближе к ним подсяду,
Читаю, горячусь... Но такова статья,
Что через час и сам спать начинаю я!
Ну, что вы скажете?..

     Ж у р н а л и с т

             Еще бы малым детям
Читать вы начали ученые статьи!..

     П о д п и с ч и к

Нет, дети, батюшка, немалы уж мои,
И в нашей публике ученей вряд ли встретим:
Держал учителей, три года жил в Москве...
Прислушивался я частехонько к молве
И слышал все одно: "Быть может, и прекрасно,
Да только тяжело, снотворно и неясно!"
Имейте, батюшка, слова мои в виду!..
Притом, какие вы трактуете предметы?
"Проказы домовых, пословицы, приметы,
О роли петуха в языческом быту,
Значенье кочерги, история ухвата..."
Нет, батюшка, таких статеек нам не надо!

     Ж у р н а л и с т

Но ежели вопрос нас к истине ведет.
Ученый помышлять обязан ли о скуке?

     П о д п и с ч и к

Не спорю, батюшка, полезно все в науке.
И ваша кочерга с достоинством займет
В ученом сборнике достойные страницы...
Но если дилетант - читатель предпочтет
Ученой кочерге пустые небылицы,
Ужели он неправ?

     Ж у р и а л и с т

         Да вы против наук?

     П о д п и с ч и к

Напротив, батюшка, я их всегдашний друг!
И в вашем и в других журналах, хоть нечасто,
Случалось мне встречать ученые статьи -
Я сам, жена моя, домашние мои
Читали жадно их, как повести... Нет, за сто
Изрядных повестей, поверьте, не отдам
Одной такой статьи: какое снисхожденье
К невинной публике! какое изложенье!
Не путешествуя, по дальним городам
С туристом я блуждал; талантливый ученый
Вопрос мне разъяснял в истории мудреный...
Вот этаких статей побольше надо нам!

     Ж у р н а л и с т
   (со вздохом)

Ах, рады бы и мы всегда таким статьям,
Да где их доставать? Таланты так ленивы,
Что ежели статью в журнале в год прочли вы
С известным именем - благополучный год!
Но часто журналист и по три года ждет
Обещанной статьи; а в публике толкуют,
Что шарлатанит он...

     П о д п и с ч и к

            Куда как негодуют,
Что обещаний вы не держите своих!

     Ж у р н а л и с т
   (махнув рукой)

Мы нынче и давать уж перестали их!

     П о д п и с ч и к

Но прихотлив талант - в нем воздудить охоту
Полезно иногда - скупитесь, видно, вы?

     Ж у р н а л и с т

Помилуйте! платить готовы мы без счету!
Кто только прогремит, по милости молвы,
Тому наперехват и деньги и вниманье...
Ох, дорогонько мне пришлось соревнованье!
Набили цену так в последние года,
Что наши барыши не годны никуда!
Бог знает, из чего стараемся, хлопочем?
"Известности" теперь так дорого берут,
Что сбавил цену я своим чернорабочим...
Романы, например... поверьте, приведут
Мою и без того тщедушную особу
К сухотке злой они, а может, и ко гробу!
Спасение в одном - почаще перевод
Печатай, и конец...


     П о д п и с ч и к

          По мне, так переводы
Пора бы выводить решительно из моды,
А много перевесть романа два - три в год...
Не спорю: хороши французские романы,
И в аглицких меня пленяет здравый ум...
Но мы читаем их, как дети, наобум:
Нас авторы ведут в неведомые страны;
Народности чужой неясные черты
Нам трудно понимать, не зная той среды,
В которой романист рисуется как дома...
То ль дело русский быт и русское житье?
Природа русская?.. Жизнь русская знакома
Так каждому из нас, так любим мы ее,
Что, как ни даровит роман ваш переводный,
Мы слабую ему статейку предпочтем,
В которой нам дохнет картиною народной,
И русской грустию, и русским удальством,
Где развернется нам знакомая природа,
Знакомые черты знакомого народа...

     Ж у р н а л и с т

Вы судите умно. Все к сведенью приму.
Теперь же вам вопрос последний предлагаю:
Сужденье ваше знать о "Критике" желаю...

     П о д п и с ч и к

Позвольте умолчать.

     Ж у р н а л и с т

           Скажите, почему?

     П о д п и с ч и к

Сегодня повод вам своей свободной речью
Я подал, сударь мой, и так к противоречью,
А если мнение о "Критике" скажу,
Название глупца, пожалуй, заслужу.

     Ж у р н а л и с т

Напротив, никогда! Ведь нет о вкусах спора!
Прошу вас, и клянусь, что яблоком раздора
Не будет никакой строжайший приговор.

     П о д п и с ч и к

Ну, если так, я рад! Полезно разговор,
О чем бы он ни шел, довесть до окончанья.
Я вашей "Критики" любитель небольшой:
Не то чтоб были в ней неверны замечанья,
Но многословием, надутой пустотой,
Самодовольствием, задором и педантством
Смущает нас она... а пуще шарлатанством!
Ну что хорошего? Как только летний жар
Немного поспадет и осенью суровой
Повеет над селом, над полем и дубровой,
Меж вами. так и жди, поднимется базар!
Забыв достоинство своей журнальной чести,
Из зависти, вражды, досады, мелкой мести
Спешите вы послать врагам своим стрелу.
Враги стремительно бросают вам перчатку -
И бурей роковой к известному числу
Все разрешается... Ошибку, опечатку
С восторгом подхватив, готовы целый том
О ней вы сочинить.. А публика? Мы ждем,
Когда окончится промышленная стычка,
Критический отдел наполнившая весь
И даже наконец забравшаяся в "Смесь",
И думаем свое: "Несчастная привычка,
Ошибка грустная испытанных умов,
К чему ты приведешь?.." О, выразить нет слов,
Как сами вы себя роняете жестоко,
Как оскорбляете вы публику глубоко -
И все ведь из чего?.. Шумливая толпа
Газетных писунов, журнальных ратоборцев,
Напрасно мыслишь ты, что публика слепа!..
Я верю вам, когда бездарных стихотворцев
Преследуете вы, трактуя свысока
О рифме, о стихе, о формах языка,
Во имя Пушкина, Жуковского и Гете,
Доказывая им, что хуже в целом свете
Не писывал никто и что рубить дрова
Полезней, чем низать - "слова, слова, слова!"
(Привычка водится за всем ученым миром
Сужденье подкрепить то Данте, то Шекспиром).
Я верю вам, когда озлобленным пером
Вонзаетесь порой в нелепые романы,
Пигмеям нанося решительные раны,
В надежде щегольнуть и собственным умом;
Когда неловкий стих или хромую фразу,
Вдобавок исказив и, на потеху глазу,
Косыми буквами поставив мне на вид,
Кричите вы: "И вот что автор говорит!
Где мысль, где логика, где истинное чувство?
Тут попран здравый смысл, поругано искусство!
О муза русская! осиротела ты!.."
Горячность ваша мне хотя и непонятна
(Вы знаете, что есть и в самом солнце пятна),
Но верить я готов, что чувство правоты
Внушило вам и желчь, и едкие сарказмы
(Хотя противное видали и не раз мы!).
Я также верил вам, сочувствовал душой,
Когда в своих статьях, приличных и достойных,
Вы отзывалися с разумной похвалой
О Пушкине и о других покойных.
Язык красноречив, манера хороша:
Кто страстно так любил, так понимал искусство,
В том был глубокий ум, горело ярко чувство,
Светилася прекрасная душа!..
Когда авторитет, давно шумевший ложно,
Вы разрушаете - вам также верить можно;
Когда вы хвалите ученые труды,
Успех которых вам не сделает беды,
Я тоже верю вам (хоть страсть к литературе
Вас в равновесии не держит никогда:
То вдруг расходитесь, подобно грозной буре,
То так расхвалитесь, что новая беда).
Но иначе смотреть, иную думать думу
Привык я, господа, прислушиваясь к шуму,
Который иногда затеяв меж собой,
Вы разрешаетесь осеннею грозой;
Тоска меня берет, по телу дрожь проходит,
Когда один журнал, к другому подходя,
О совести своей журнальной речь заводит...

     Ж у р н а л и с т

Ужели, мой журнал внимательно следя,
И в нем открыли вы уловки самохвальства?

     П о д п и с ч и к

О, как же, батюшка, и даже до нахальства!..

     Ж у р н а л и с т
     (вскакивая)

Но где ж! Помилуйте! еще подобных слов
Я сроду не слыхал...

     П о д п и с ч и к

            Уж будто?

     С л у г а
 (докладывает)

                    Хрипунов!

     Ж у р н а л и с т

А! нужный человек!

     П о д п и с ч и к
     (вставая)

           Так значит, до свиданья?
Оно и хорошо, а то, разгорячась,
До грубости свои довел я замечанья
И засиделся сам, -- прощайте! третий час!
Простите, что мои сужденья были жестки
(А может, скажете, что даже просто плоски).
Но льстить не мастер я и спину гнуть в кольцо..
Не думайте, что мы трудов не ценим ваших:
Нет, дельный журналист - полезное лицо!
В вас благодетелей мы часто видим наших.
Мы благодарны вам за честные труды,
Которых видимы полезные плоды, -
Вы развиваете охоту к просвещенью,
Вы примиряете нас с собственною ленью,
И вам всегда открыт охотно наш карман -
Нас опыт научил, что без статей журнальных
Осенних вечеров, дождливых и печальных,
Нам некуда девать! Невежества туман
Рассеялся давно; смягчило время нравы;
Разгульные пиры и грубые забавы
Времен невежества сменило чередой
Стремленье к знанию, искусствам благородным,
И редкий дворянин - конечно, молодой -
Теперь не предпочтет собакам превосходным
Журнал ваш... Для чего ж грошовый интерес
Над правдою берет в вас часто перевес?
К чему хвастливый тон, осенние раздоры,
Зацепки, выходки, улики, желчь и споры?
К чему самих себя так глупо унижать?
Поверьте, публика поймет и без навета,
Что хорошо у вас, что дурно у соседа,
Да, право, и труда большого нет понять!
Поверьте, все пойдет и тихо и прекрасно,
Когда вы станете трудиться, господа,
Самостоятельно, разумно и согласно -
И процветете все на многие года!..
Прощайте! надоел я вам своим болтаньем;
Но если речь мою почтили вы вниманьем,
Готов я забрести, пожалуй, и опять...

     Ж у р н а л и с т

Весьма обяжете... Прощайте! буду ждать!

1851, 1874


           * * * * *

    Так это шутка? Милая моя,
    Как боязлив, как недогадлив я!
Я плакал над твоим рассчитанно суровым,
    Коротким и сухим письмом;
Ни лаской дружеской, ни откровенным словом
    Ты сердца не порадовала в нем.
    Я спрашивал: не демон ли раздора
    Твоей рукой насмешливо водил?
Я говорил: "Когда б нас разлучила ссора -
    Но так тяжел, так горек, так уныл,
Так нежен был последний час разлуки...
Еще твой друг забыть его не мог,
И вновь ему ты посылаешь муки
Сомнения, догадок и тревог, -
Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою.
Рассеянной досужей клеветою
Возмущена душа твоя была?
И, мучима томительным недугом,
Ты над своим отсутствующим другом
Без оправданья суд произнесла?
Или то был один каприз случайный,
Иль давний гнев?.." Неразрешимой тайной
Я мучился: я плакал и страдал,
В догадках ум испуганный блуждал,
Я жалок был в отчаянье суровом...

Всему конец! Своим единым словом
Душе моей ты возвратила вновь
И прежний мир, и прежнюю любовь;
И сердце шлет тебе благословенья,
Как вестнице нежданного спасенья...

Так няня в лес ребенка заведет
И спрячется сама за куст высокой;
Встревоженный, он ищет и зовет,
    И мечется в тоске жестокой,
И падает, бессильный, на траву...
    А няня вдруг: ау! ау!
В нем радостью внезапной сердце бьется,
Он все забыл: он плачет и смеется,
И прыгает, и весело бежит,
И падает - и няню не бранит,
Но к сердцу жмет виновницу испуга.
Как от беды избавившего друга...

Апрель-сентябрь 1850


          * * * * *

    Да, наша жизнь текла мятежно,
    Полна тревог, полна утрат,
    Расстаться было неизбежно -
    И за тебя теперь я рад!
Но с той поры как все кругом меня пустынно!
Отдаться не могу с любовью ничему,
        И жизнь скучна, и время длинно,
    И холоден я к делу своему.
    Не знал бы я, зачем встаю с постели,
    Когда б не мысль: авось и прилетели
Сегодня наконец заветные листы,
        В которых мне расскажешь ты:
    Здорова ли? что думаешь? легко ли
    Под дальним небом дышится тебе,
    Грустишь ли ты, жалея прежней доли,
    Охотно ль повинуешься судьбе?
    Желал бы я, чтоб сонное забвенье
    На долгий срок мне на душу сошло,
        Когда б мое воображенье
        Блуждать в прошедшем не могло...

    Прошедшее! его волшебной власти
    Покорствуя, переживаю вновь
        И первое движенье страсти,
        Так бурно взволновавшей кровь,
    И долгую борьбу с самим собою,
        И не убитую борьбою,
Но с каждым днем сильней кипевшую любовь.
        Как долго ты была сурова,
        Как ты хотела верить мне,
И как и верила, и колебалась снова,
        И как поверила вполне!
    (Счастливый день! Его я отличаю
        В семье обыкновенных дней;
        С него я жизнь мою считаю,
    Я праздную его в душе моей!)
    Я вспомнил все... одним воспоминаньем,
        Одним прошедшим я живу -
    И то, что в нем казалось нам страданьем, -
    И то теперь я счастием зову...

А ты?.. ты так же ли печали предана?
    И так же ли в одни воспоминанья
        Средь добровольного изгнанья
        Твоя душа погружена?
    Иль новая роскошная природа,
И жизнь кипящая, и полная свобода
        Тебя невольно увлекли,
        И позабыла ты вдали
Все, чем мучительно и сладко так порою
        Мы были счастливы с тобою?
Скажи! я должен знать... Как странно я люблю!
Я счастия тебе желаю и молю,
Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,
        Души моей смягчает муки...

Апрель-сентябрь 1850


        * * * * *

Я не люблю иронии твоей.
Оставь ее отжившим и не жившим,
А нам с тобой, так горячо любившим,
Еще остаток чувства сохранившим, -
    Нам рано предаваться ей!

Пока еще застенчиво и нежно
Свидание продлить желаешь ты,
Пока еще кипят во мне мятежно
Ревнивые тревоги и мечты -
Не торопи развязки неизбежной!

И без того она не далека:
Кипим сильней, последней жаждой полны,
Но в сердце тайный холод и тоска...
Так осенью бурливее река,
Но холодней бушующие волны...






Спеша на званый Пир по улице прегрязной,
Вчера был поражен я сценой безобразной:
Торгаш, у коего украден был калач,
Вздрогнув и побледнев, вдруг поднял вой и плач
И, бросясь от лотка, кричал: "Держите вора!"
И вор был окружен и остановлен скоро.
Закушенный калач дрожал в его руке;
Он был без сапогов, в дырявом сертуке;
Лицо являло след недавнего недуга.
Стыда, отчаянья, моленья и испуга...
Пришел городовой, подчаска подозвал,
По пунктам отобрал допрос отменно строгой,
И вора повели торжественно в квартал.
Я крикнул кучеру: "Пошел своей дорогой!" -
И богу поспешил молебствие принесть
За то, что у меня наследственное есть...

           * * * * *




Мать касатиком сына зовет,
Сын любовно глядит на старуху,
Молодая бабенка ревет
И все просит остаться Ванюху,
А старик непреклонно молчит:
Напряженная строгость во взоре,
Словно сам на себя он сердит
За свое бесполезное горе.

Сивка дернул дровнишки слегка -
Чуть с дровней не свалилась старуха.
Ну! нагрел же он сивке бока,
Да помог старику и Ванюха...

       * * * * *




Вот идет солдат. Под мышкою
Детский гроб несет, детинушка.
На глаза его суровые
Слезы выжала кручинушка.
А как было живо дитятко,
То и дело говорилося:
"Чтоб ты лопнуло, проклятое!
Да зачем ты и родилося?"

      * * * * *




Смешная сцена! Ванька - дуралей,
Чтоб седока промыслить побогаче,
Украдкой чистит бляхи на своей
Ободранной и заморенной кляче.
Не так ли ты, продажная краса,
Себе придать желая блеск фальшивый,
Старательно взбиваешь волоса
На голове, давно полуплешивой?
Но оба вы - извозчик - дуралей
И ты, смешно причесанная дама, -
Вы пробуждаете не смех в душе моей -
Мерещится мне всюду драма.

1850 (?)




Говорят, что счастье наше скользко, -
Сам, увы! я то же испытал!
На границе Юрьевец - Повольска
В собственном селе я проживал.
Недостаток внешнего движенья
Заменив работой головы,
Приминал я в лето, без сомненья,
Десятин до двадцати травы;
Я лежал с утра до поздней ночи
При волшебном плеске ручейка
И мечтал, поднявши к небу очи,
Созерцая гордо облака.
Вереницей чудной и беспечной
Предо мной толпился ряд идей,
И витал я в сфере бесконечной,
Презирая мелкий труд людей.
Я лежал, гнушаясь их тревогой,
Не нуждаясь, к счастию, ни в чем,
Но зато широкою дорогой
В сфере мысли шел богатырем;
Гордый дух мой рос и расширялся,
Много тайн я совмещал в груди
И поведать миру собирался;
Но любовь сказала: погоди!
Я давно в созданье идеала
Погружен был страстною душой:
Я желал, чтоб женщина предстала
В виде мудрой Клии предо мной,
Чтоб и свет, и танцы, и наряды,
И балы не нужны были ей;
Чтоб она на все бросала взгляды,
Добытые мыслию своей;
Чтоб она не плакала напрасно,
Не смеялась втуне никогда,
Говоря восторженно и страстно,
Вдохновенно действуя всегда;
Чтоб она не в рюмки и подносы,
Не в дела презренной суеты -
Чтоб она в великие вопросы
Погружала мысли и мечты...
И нашел, казалось, я такую.
Молода она еще была
И свою натуру молодую
Радостно развитью предала.
Я читал ей Гегеля, Жан-Поля,
Демосфена, Галича, Руссо,
Глинку, Ричардсона, Декандоля,
Волтера, Шекспира, Шамиссо,
Байрона, Мильтона, Соутэя,
Шеллинга, Клопштока, Дидеро...
В ком жила великая идея,
Кто любил науку и добро;
Всех она, казалось, понимала,
Слушала без скуки и тоски,
И сама уж на ночь начинала
Тацита читать, надев очки.
Правда, легче два десятка кегель
Разом сбить ей было, чем понять,
Как велик и плодотворен Гегель;
Но умел я вразумлять и ждать!
Видел я: не пропадет терпенье -
Даже мать красавицы моей,
Бросивши варенье и соленье,
Философских набралась идей.
Так мы шли в развитьи нашем дружно,
О высоком вечно говоря...
Но не то ей в жизни было нужно!
Раз, увы! в начале сентября
Прискакал я поутру к невесте.
Нет ее ни в зале, ни в саду.
Где ж она? "Они на кухне вместе
С маменькой" - и я туда иду.
Тут предстала страшная картина...
Разом столько горя и тоски!
Растерзав на клочья Ламартина,
На бумагу клала пирожки
И сажала в печь моя невеста!!
Я смотреть без ужаса не мог,
Как она рукой месила тесто,
Как потом отведала пирог.
Я не верил зрению и слуху,
Думал я, не перестать ли жить?
А у ней еще достало духу
Мне пирог проклятый предложить.
Вот они - великие идеи!
Вот они - развития плоды!
Где же вы, поэзии затеи?
Что из вас, усилья и труды?
Я рыдал. Сконфузилися обе.
Видимо, перепугались вдруг;
Я ушел в невыразимой злобе,
Объявив, что больше им не друг.
С той поры я верю: счастье скользко,
Я без слез не проживаю дня;
От Москвы до Юрьевец-Повольска
Нет лица несчастнее меня!

Март или апрель 1851






Не водись-ка на свете вина,
    Тошен был бы мне свет.
И пожалуй - силен сатана! -
    Натворил бы я бед.

Без вины меня барин посек,
Сам не знаю, что сталось со мной?
Я не то чтоб большой человек,
Да, вишь, дело - то было впервой.
Как подумаю, весь задрожу,
На душе все черней да черней.
Как теперь на людей погляжу?
Как приду к ненаглядной моей?
И я долго лежал на печи,
Все молчал, не отведывал щей;
Нашептал мне нечистый в ночи
Неразумных и буйных речей,
И наутро я сумрачен встал;
Помолиться хотел, да не мог,
Ни словечка ни с кем не сказал
И пошел, не крестясь, за порог.
Вдруг: "Не хочешь ли, братик, вина?" -
Мне вослед закричала сестра.
Целый штоф осушил я до дна
И в тот день не ходил со двора.



Не водись-ка на свете вина,
    Тошен был бы мне свет.
И пожалуй - силен сатана!
    Натворил бы я бед.

Зазнобила меня, молодца,
Степанида, соседская дочь,
Я посватал ее у отца -
И старик, да и девка не прочь.
Да, знать, старосте вплоть до земли
Поклонился другой молодец,
И с немилым ее повели
Мимо окон моих под венец.
Не из камня душа! Невтерпеж!
Расходилась, что буря, она,
Наточил я на старосту нож
И для смелости выпил вина.
Да попался Петруха, свой брат,
В кабаке: назвался угостить;
Даровому ленивый не рад -
Я остался полштофа распить.
А за первым - другой; в кураже
От души невзначай отлегло,
Позабыл я в тот день об ноже,
А наутро раздумье пришло...



Не водись-ка на свете вина,
    Тошен был бы мне свет.
И пожалуй - силен сатана! -
    Натворил бы я бед.

Я с артелью взялся у купца
Переделать все печи в дому,
В месяц дело довел до конца
И пришел за расчетом к нему.
Обсчитал, воровская душа!
Я корить, я судом угрожать;
"Так не будет тебе ни гроша!" -
И велел меня в шею прогнать.
Я ходил к нему восемь недель.
Да застать его дома не мог;
Рассчитать было нечем артель,
И меня, слышь, потянут в острог...
Наточивши широкий топор,
"Пропадай!"- сам себе я сказал;
Побежал, притаился как вор,
У знакомого дома - и ждал.
Да прозяб, а напротив кабак,
Рассудил: отчего не зайти?
На последний хватил четвертак,
Подрался - и проснулся в части...

1848 (?)


         * * * * *

Поражена потерей невозвратной,
Душа моя уныла и слаба:
Ни гордости, ни веры благодатной -
Постыдное бессилие раба!

Ей все равно - холодный сумрак гроба,
Позор ли, слава, ненависть, любовь, -
Погасла и спасительная злоба,
Что долго так разогревала кровь.

Я жду... но ночь не близится к рассвету.
И мертвый мрак кругом... и та,
Которая воззвать могла бы к свету, -
Как будто смерть сковала ей уста!

Лицо без мысли, полное смятенья,
Сухие, напряженные глаза -
И, кажется, зарею обновленья
В них никогда не заблестит слеза.

1848 (?)


       * * * * *

Вчерашний день, часу в шестом,
    Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
    Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,
    Лишь бич свистал, играя...
И Музе я сказал: "Гляди!
    Сестра твоя родная!"

1848(?)




        	1

Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.
Жена моя, закрыв лицо вуалью,
Под вечерок к любовнику пошла.
Я в дом к нему с полицией прокрался
И уличил... Он вызвал - я не дрался!
Она слегла в постель и умерла,
Истерзана позором и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

        	2

Приятель в срок мне долга не представил.
Я, намекнув по - дружески ему,
Закону рассудить нас предоставил;
Закон приговорил его в тюрьму.
В ней умер он, не заплатив алтына,
Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!
Я долг ему простил того ж числа,
Почтив его слезами и печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

       	    3

Крестьянина я отдал в повара,
Он удался; хороший повар - счастье!
Но часто отлучался со двора
И званью неприличное пристрастье
Имел: любил читать и рассуждать.
Я, утомясь грозить и распекать,
Отечески посек его, каналью;
Он взял да утопился: дурь нашла!
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла.

        	4

Имел я дочь; в учителя влюбилась
И с ним бежать хотела сгоряча.
Я погрозил проклятьем ей: смирилась
И вышла за седого богача.
Их дом блестящ и полон был как чаша;
Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша
И через год в чахотке умерла,
Сразив весь дом глубокою печалью...
Живя согласно с строгою моралью,
Я никому не сделал в жизни зла...

Январь или февраль 1847


         * * * * *

Если, мучимый страстью мятежной,
Позабылся ревнивый твой друг
И в душе твоей, кроткой и нежной,
Злое чувство проснулося вдруг -

Все, что вызвано словом ревнивым,
Все, что подняло бурю в груди,
Переполнена гневом правдивым,
Беспощадно ему возврати.

Отвечай негодующим взором,
Оправданья и слезы осмей,
Порази его жгучим укором -
Всю до капли досаду излей!

Но когда, отдохнув от волненья,
Ты поймешь его грустный недуг
И дождется минуты прощенья
Твой безумный, но любящий друг -

Позабудь ненавистное слово
И упреком своим не буди
Угрызений мучительных снова
У воскресшего друга в груди!

Верь: постыдный порыв подозренья
Без того ему много принес
Полных муки тревог сожаленья
И раскаянья позднего слез...

Первая половина 1847


          * * * * *

Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
С детства судьба невзлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмый,
Замуж пошла ты - другого любя.
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным нравом, с тяжелой рукой;
Не покорилась - ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной...
Помнишь ли день, как, больной и
                               голодный,
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.
Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки
Ты согревала дыханьем ему.
Он не смолкал - и пронзительно звонок
Был его крик... Становилось темней;
Вдоволь поплакал и умер ребенок...
Бедная! слез безрассудных не лей!
С горя да с голоду завтра мы оба
Так же глубоко и сладко заснем;
Купит хозяин, с проклятьем, три гроба -
Вместе свезут и положат рядком...

В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.
Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.
Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили...
Случай нас выручил? Бог ли помог?
Ты не спешила печальным признаньем,
   Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был...

Где ты теперь? С нищетой горемычной
Злая тебя сокрушила борьба?
Или пошла ты дорогой обычной
И роковая свершится судьба?
Кто ж защитит тебя? Все без изъятья
Именем страшным тебя назовут,
Только во мне шевельнутся проклятья
   И бесполезно замрут!..

Август 1847


        * * * * *

Ты всегда хороша несравненно,
Но когда я уныл и угрюм,
Оживляется так вдохновенно
Твой веселый, насмешливый ум;

Ты хохочешь так бойко и мило,
Так врагов моих глупых бранишь,
То, понурив головку уныло,
Так лукаво меня ты смешишь;

Так добра ты, скупая на ласки,
Поцелуй твой так полон огня,
И твои ненаглядные глазки
Так голубят и гладят меня, -

Что с тобой настоящее горе
Я разумно и кротко сношу
И вперед - в это темное море -
Без обычного страха гляжу...




      * * * * *

Когда из мрака заблужденья
Горячим словом убежденья
Я душу падшую извлек
И, вся полна глубокой муки,
Ты прокляла, ломая руки,
Тебя опутавший порок;

Когда, забывчивую совесть
Воспоминанием казня,
Ты мне передавала повесть
Всего, что было до меня;
И вдруг, закрыв лицо руками,
Стыдом и ужасом полна,
Ты разрешилася слезами,
Возмущена, потрясена, -

Верь: я внимал не без участья,
Я жадно каждый звук ловил...
Я понял все, дитя несчастья!
Я все простил и все забыл.

Зачем же тайному сомненью
Ты ежечасно предана?
Толпы бессмысленному мненью
Ужель и ты покорена?

Не верь толпе - пустой и лживой,
Забудь сомнения свои,
В душе болезненно-пугливой
Гнетущей мысли не таи!

Грустя напрасно и бесплодно,
Не пригревай змеи в груди
И в дом мой смело и свободно
Хозяйкой полною войди!






Заунывный ветер гонит
Стаю туч на край небес,
Ель надломленная стонет,
Глухо шепчет темный лес.

На ручей, рябой и пестрый,
За листком летит листок,
И струей сухой и острой
Набегает холодок.

Полумрак на все ложится;
Налетев со всех сторон,
С криком в воздухе кружится
Стая галок и ворон.

Над проезжей таратайкой
Спущен верх, перед закрыт;
И "пошел!"- привстав с нагайкой,
Ямщику жандарм кричит...






Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,
Не лежал я во рву в непроглядную ночь, -
Я свой век загубил за девицу-красу,
За девицу-красу, за дворянскую дочь.

Я в немецком саду работал по весне,
Вот однажды сгребаю сучки да пою,
Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,
Смотрит в оба да слушает песню мою.

По торговым селам, по большим городам
Я недаром живал, огородник лихой,
Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,
А такой не видал, да и нету другой.

Черноброва, статна, словно сахар бела!..
Стало жутко, я песни своей не допел.
А она - ничего, постояла, прошла,
Оглянулась: за ней как шальной я глядел,

Я слыхал на селе от своих молодиц,
Что и сам я пригож, не уродом рожден, -
Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,
У меня ль, молодца, кудри - чесаный лен...

Разыгралась душа на часок, на другой...
Да как глянул я вдруг на хоромы ее -
Посвистал и махнул молодецкой рукой,
Да скорей за мужицкое дело свое!

А частенько она приходила с тех пор
Погулять, посмотреть на работу мою
И смеялась со мной и вела разговор:
Отчего приуныл? что давно не пою?

Я кудрями тряхну, ничего не скажу,
Только буйную голову свешу на грудь...
"Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,
Ты устал, - чай, пора уж тебе отдохнуть".

- "Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,
Пособи мужику, поработай часок".
Да как заступ брала у меня, смеючись,
Увидала на правой руке перстенек...

Очи стали темней непогодного дня.
На губах, на щеках разыгралася кровь.
"Что с тобой, госпожа? Отчего на меня
Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?"

- "От кого у тебя перстенек золотой?"
- "Скоро старость придет, коли будешь все
                                     знать".
- "Дай-ка я погляжу, несговорный какой!" -
И за палец меня белой рученькой хвать!

Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,
Я давал - не давал золотой перстенек...
Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,
Да не знаю уж как - в щеку девицу чмок!..

Много с ней скоротал невозвратных ночей
Огородник лихой... В ясны очи глядел,
Расплетал, заплетал русу косыньку ей,
Целовал-миловал, песни волжские пел.

Мигом лето прошло, ночи стали свежей,
А под утро мороз под ногами хрустит.
Вот однажды, как я крался в горенку к ней,
Кто-то цап за плечо: "Держи вора!" - кричит.

Со стыдом молодца на допрос привели,
Я стоял да молчал, говорить не хотел...
И красу с головы острой бритвой снесли
И железный убор на ногах зазвенел.

Постегали плетьми, и уводят дружка
От родной стороны и от лапушки прочь
На печаль и страду!.. Знать, любить не рука
Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!






Что ты жадно глядишь на дорогу
В стороне от веселых подруг?
Знать, забило сердечко тревогу -
Все лицо твое вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо
За промчавшейся тройкой вослед?..
На тебя, подбоченясь красиво,
Загляделся проезжий корнет.

На тебя заглядеться не диво,
Полюбить тебя всякий не прочь:
Вьется алая лента игриво
В волосах твоих, черных как ночь;

Сквозь румянец щеки твоей смуглой
Пробивается легкий пушок,
Из-под брови твоей полукруглой
Смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки,
Полный чар, зажигающих кровь,
Старика разорит на подарки,
В сердце юноши кинет любовь.

Поживешь и попразднуешь вволю,
Будет жизнь и полна и легка...
Да не то тебе пало на долю:
За неряху пойдешь мужика.

Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж - привередник
И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь нянчить, работать и есть.

И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни, - появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь,
Бесполезно угасшую силу
И ничем не согретую грудь.

Не гляди же с тоской на дорогу
И за тройкой вослед не спеши,
И тоскливую в сердце тревогу
Поскорей навсегда заглуши!

Не нагнать тебе бешеной тройки:
Кони крепки, и сыты, и бойки, -
И ямщик под хмельком, и к другой
Мчится вихрем корнет молодой...






И вот они опять, знакомые места,
Где жизнь отцов моих, бесплодна и пуста,
Текла среди пиров, бессмысленного чванства,
Разврата грязного и мелкого тиранства;
Где рой подавленных и трепетных рабов
Завидовал житью последних барских псов,
Где было суждено мне божий свет увидеть,
Где научился я терпеть и ненавидеть,
Но, ненависть в душе постыдно притая,
Где иногда бывал помещиком и я;
Где от души моей, довременно растленной,
Так рано отлетел покой благословенный,
И неребяческих желаний и тревог
Огонь томительный до срока сердце жег...
Воспоминания дней юности - известных
Под громким именем роскошных и чудесных, -
Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,
Во всей своей красе проходят предо мной...

Вот темный, темный сад... Чей лик в аллее дальной
Мелькает меж ветвей, болезненно - печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил... о! знаю, знаю я!..
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде -
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы...
Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;
Она была горда, упорна и прекрасна,
И все, что вынести в тебе достало сил,
Предсмертный шепот твой губителю простил!..

И ты, делившая с страдалицей безгласной
И горе и позор судьбы ее ужасной,
Тебя уж также нет, сестра души моей!
Из дома крепостных любовниц и псарей
Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила
Тому, которого не знала, не любила...
Но, матери своей печальную судьбу
На свете повторив, лежала ты в гробу
С такой холодною и строгою улыбкой,
Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

Вот серый, старый дом... Теперь он пуст и глух:
Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, -
А встарь?.. Но помню я: здесь что - то всех давило,
Здесь в малом и в большом тоскливо сердце ныло.
Я к няне убегал... Ах, няня! сколько раз
Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;
При имени ее впадая в умиленье,
Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?..

Ее бессмысленной и вредной доброты
На память мне пришли немногие черты,
И грудь моя полна враждой и злостью новой...
Нет! в юности моей, мятежной и суровой,
Отрадного душе воспоминанья нет;
Но все, что, жизнь мою опутав с первых лет,
Проклятьем на меня легло неотразимым, -
Всему начало здесь, в краю моем родимом!..

И с отвращением кругом кидая взор,
С отрадой вижу я, что срублен темный бор -
В томящий летний зной защита и прохлада, -
И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,
Понурив голову над высохшим ручьем,
И набок валится пустой и мрачный дом,
Где вторил звону чаш и гласу ликований
Глухой, и вечный гул подавленных страданий,
И только тот один, кто всех собой давил,
Свободно и дышал, и действовал, и жил...






                                         Провидению угодно было создать
                                     человека так, что ему нужны внезапные
                                     потрясения, восторг, порыв и хотя
                                     мгновенное забвение от житейских
                                     забот; иначе, в уединении, грубеет
                                     нрав и вселяются разные пороки.

                                                     Реутт, Псовая охота



Сторож вкруг дома господского ходит,
Злобно зевает и в доску колотит.

Мраком задернуты небо и даль,
Ветер осенний наводит печаль;

По небу тучи угрюмые гонит,
По полю листья - и жалобно стонет...

Барин проснулся, с постели вскочил,
В туфли обулся и в рог затрубил.

Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,
Вздрогнули все - до грудного мальчишки.

Вот, при дрожащем огне фонарей,
Движутся длинные тени псарей.

Крик, суматоха!.. ключи зазвенели,
Ржавые петли уныло запели;

С громом выводят, поят лошадей,
Время не терпит - седлай поскорей!

В синих венгерках на заячьих лапках,
В остроконечных, неслыханных шапках

Слуги толпой подъезжают к крыльцу,
Любо глядеть - молодец к молодцу!

Хоть и худеньки у многих подошвы -
Да в сертуках зато желтые прошвы,

Хоть с толокна животы подвело -
Да в позументах под каждым седло,

Конь - загляденье, собачек две своры,
Пояс черкесский, арапник и шпоры.

Вот и помещик. Долой картузы!
Молча он крутит седые усы,

Грозен осанкой и пышен нарядом,
Молча поводит властительным взглядом.

Слушает важно обычный доклад:
"Змейка (*1) издохла, в забойке Набат,

Сокол сбесился, Хандра захромала".
Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,

И, сладострастно волнуясь, Нахал
На спину лег и хвостом завилял.



В строгом порядке, ускоренным шагом
Едут псари по холмам и оврагам.

Стало светать; проезжают селом -
Дым поднимается к небу столбом,

Гонится стадо, с мучительным стоном
Очеп (*2) скрипит (запрещенный законом);

Бабы из окон пугливо глядят,
"Глянь - ко, собаки!"- ребята кричат...

Вот поднимаются медленно в гору.
Чудная даль открывается взору:

Речка внизу, под горою, бежит,
Инеем зелень долины блестит,

А за долиной, слегка беловатой,
Лес, освещенный зарей полосатой.

Но равнодушно встречают псари
Яркую ленту огнистой зари,

И пробужденной природы картиной
Не насладился из них не единый.

"В Банники (*3), - крикнул помещик, -
                                 набрось! (*4)"
Борзовщики (*5) разъезжаются врозь,

А предводитель команды собачьей,
В острове (*6) скрылся крикун - доезжачий.

Горло завидное дал ему бог:
То затрубит оглушительно в рог,

То закричит: "Добирайся, собачки!
Да не давай ему, вору, потачки!"

То заорет: "Го-го-го! - ту!-ту!!-ту!!!"
Вот и нашли - залились на следу.

Варом-варит (*7) закипевшая стая,
Внемлет помещик, восторженно тая,

В мощной груди занимается дух,
Дивной гармонией нежится слух!

Однопометников лай музыкальный
Душу уносит в тот мир идеальный,

Где ни уплат в Опекунский совет,
Ни беспокойных исправников нет!

Хор так певуч, мелодичен и ровен,
Что твой Россини! что твой Бетховен!



Ближе и лай, и порсканье, и крик -
Вылетел бойкий русак - материк!

Гикнул помещик и ринулся в поле...
То - то раздолье помещичьей воле!

Через ручьи, буераки и рвы
Бешено мчится: не жаль головы!

В бурных движеньях - величие власти,
Голос проникнут могуществом страсти,

Очи горят благородным огнем -
Чудное что - то свершилося в нем!

Здесь он не струсит, здесь не уступит,
Здесь его Крез за мильоны не купит!

Буйная удаль не знает преград,
Смерть иль победа - ни шагу назад!

Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре,
И развернуться славянской натуре?)

Зверь отседает (*8) - и в смертной тоске
Плачет помещик, припавши к луке.

Зверя поймали - он дико кричит,
Мигом отпазончил (*9), сам торочит (*10),

Гордый удачей любимой потехи,
В заячий хвост отирает доспехи

И замирает, главу преклоня
К шее покрытого пеной коня.



Много травили, много скакали,
Гончих из острова в остров бросали,

Вдруг неудача: Свиреп и Терзай
Кинулись в стадо, за ними Ругай,

Следом за ними Угар и Замашка -
И растерзали в минуту барашка!

Барин велел возмутителей сечь,
Сам же держал к ним суровую речь.

Прыгали псы, огрызались и выли
И разбежались, когда их пустили.

Ревма - ревет злополучный пастух,
За лесом кто - то ругается вслух.

Барин кричит: "Замолчи, животина!"
Не унимается бойкий детина.

Барин озлился и скачет на крик,
Струсил - и валится в ноги мужик.

Барин отъехал - мужик встрепенулся,
Снова ругается; барин вернулся,

Барин арапником злобно махнул -
Гаркнул буян: "Караул, караул!"

Долго преследовал парень побитый
Барина бранью своей ядовитой:

"Мы - ста тебя взбутетеним дубьем
Вместе с горластым твоим холуем!"

Но уже барин сердитый не слушал,
К стогу подсевши, он рябчика кушал,

Кости Нахалу кидал, а псарям
Передал фляжку, отведавши сам.

Пили псари - и угрюмо молчали,
Лошади сено из стога жевали,

И в обагренные кровью усы
Зайцев лизали голодные псы.



Так отдохнув, продолжают охоту,
Скачут, порскают (*11) и травят без счету.

Время меж тем незаметно идет,
Пес изменяет, и конь устает.

Падает сизый туман на долину,
Красное солнце зашло вполовину,

И показался с другой стороны
Очерк безжизненно - белой луны.

Слезли с коней; поджидают у стога,
Гончих сбивают, сзывают в три рога,

И повторяются эхом лесов
Дикие звуки нестройных рогов.

Скоро стемнеет. Ускоренным шагом
Едут домой по холмам и оврагам.

При переправе чрез мутный ручей,
Кинув поводья, поят лошадей -

Рады борзые, довольны тявкуши:
В воду залезли по самые уши!

В поле завидев табун лошадей,
Ржет жеребец под одним из псарей...

Вот наконец добрались до ночлега.
В сердце помещика радость и нега -

Много загублено заячьих душ.
Слава усердному гону тявкуш!

Из лесу робких зверей выбивая,
Честно служила ты, верная стая!

Слава тебе, неизменный Нахал,-
Ты словно ветер пустынный летал!

Слава тебе, резвоножка Победка!
Бойко скакала, ловила ты метко!

Слава усердным и бурным коням!
Слава выжлятнику (*12), слава псарям!



Выпив изрядно, поужинав плотно,
Барин отходит ко сну беззаботно,

Завтра велит себя раньше будить.
Чудное дело - скакать и травить!

Чуть не полмира в себе совмещая,
Русь широко протянулась, родная!

Много у нас и лесов и полей,
Много в отечестве нашем зверей!

Нет нам запрета по чистому полю
Тешить степную и буйную волю.

Благо тому, кто предастся во власть
Ратной забаве: он ведает страсть,

И до седин молодые порывы
В нем сохранятся, прекрасны и живы,

Черная дума к нему не зайдет,
В праздном покое душа не заснет.

Кто же охоты собачьей не любит,
Тот в себе душу заспит и погубит.

 Примечания к "ПСОВОЙ ОХОТЕ"

*1   Змейка, Набат, Сокол, Хандра, Нахал и далее употребляющиеся в этой
      пьесе названия - Свиреп, Терзай, Ругай, Угар, Замашка,
      Победка - собачьи клички.

*2   Так называется снаряд особого устройства, имеющий в спокойном
      положении форму неправильного треугольника. С помощью этого снаряда
      в некоторых наших деревнях достают воду из колодцев, что производится
      с раздирающим душу скрипом.

*3   Банники - название леска.

*4   Набрасывать - техническое выражение: спускать гончих с остров для
      отыскания зверя (остров - отъемный лес, удобный, по положению своему,
      для охотников). Набрасывает гончих обыкновенно так называемый доезжачий;
      бросив в остров, он поощряет их порсканьем (порскать - значит у
      охотников криками понуждать гончих к отысканию зверя и подбивать всю
      стаю на след, отысканный одною) и вообще содержит в неослабном
      повиновении своему рогу и арапнику. Помощник его называется подъезжим.

*5   См.примеч. 4.

*6   См.примеч. 4.

*7   Варом - варит - техническое выражение, употребляется, когда гонит вся
      стая дружно, с неумолкающим лаем и заливаньем, что бывает, когда собаки
      попадут на след только что вскочившего зайца (называемый горячим следом)
      или когда зверь просто у них в виду. В последнем случае говорится: гонят
      по зрячему, и гон бывает в полном смысле неистовый. При жарком и дружном
      гоне хорошо подобранной стаи голоса гончих сливаются в довольно стройную
      и не чуждую дикой приятности гармонию, для охотников ни с чем не
      сравнимую.

*8   Зверь отседает - говорят, когда заяц, уже нагнанный борзыми, вдруг
      оставляет их далеко за собою, обманув неожиданным уклонением в сторону,
      прыжком вверх или другим каким - нибудь хитрым и часто разительным
      движением. Иногда, например, он бросается просто к собакам; собаки с
      разбега пронесутся вперед, и, когда попадут на новое направление зайца,
      он уже далеко.

*9   Отпазончить - отрезать задние лапы в среднем суставе.

*10  Торочить, приторачивать - привязывать зайца к седлу, для чего при
       охотничьих седлах находятся особенные ремешки, называемые тороками.

*11  См.примеч. 4.

*12  Тявкуша - то же, что гончая, иногда также называются выжлецами
        (в женск. - выжловка); от этого слова доезжачий, заправляющий
        ими, называется еще выжлятником.




            * * * * *

  (Подражание Лермонтову)

В неведомой глуши, в деревне полудикой
    Я рос средь буйных дикарей,
И мне дала судьба, по милости великой,
    В руководители псарей.
Вокруг меня кипел разврат волною грязной,
    Боролись страсти нищеты,
И на душу мою той жизни безобразной
    Ложились грубые черты.
И прежде, чем понять рассудком неразвитым,
    Ребенок, мог я что - нибудь,
Проник уже порок дыханьем ядовитым
    В мою младенческую грудь.
Застигнутый врасплох, стремительно и шумно
    Я в мутный ринулся поток
И молодость мою постыдно и безумно
    В разврате безобразном сжег...
Шли годы. Оторвав привычные объятья
    От негодующих друзей,
Напрасно посылал я поздние проклятья
    Безумству юности моей.
Не вспыхнули в груди растраченные силы -
    Мой ропот их не пробудил;
Пустынной тишиной и холодом могилы
    Сменился юношеский пыл,
И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой,
    Пошел без цели я тогда
И думал, что душе, довременно убитой,
    Уж не воскреснуть никогда.
Но я тебя узнал... Для жизни и волнений
    В груди проснулось сердце вновь:
Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений
    С души изгладила любовь...
Во мне опять мечты, надежды и желанья...

И пусть меня не любишь ты,
Но мне избыток слез и жгучего страданья
    Отрадней мертвой пустоты...




         * * * * *

- Так, служба! сам ты в той войне
Дрался - тебе и книги в руки,
Да дай сказать словцо и мне:
Мы сами делывали штуки.

Как затесался к нам француз
Да увидал, что проку мало,
Пришел он, помнишь ты, в конфуз
И на попятный тотчас драло.
Поймали мы одну семью,
Отца да мать с тремя щенками.
Тотчас ухлопали мусью,
Не из фузеи - кулаками!
Жена давай вопить, стонать,
Рвет волоса, - глядим да тужим!
Жаль стало: топорищем хвать -
И протянулась рядом с мужем!
Глядь: дети! Нет на них лица:
Ломают руки, воют, скачут,
Лепечут - не поймешь словца -
И в голос, бедненькие, плачут.
Слеза прошибла нас, ей - ей!
Как быть? Мы долго толковали,
Пришибли бедных поскорей
Да вместе всех и закопали...

Так вот что, служба! верь же мне:
Мы не сидели сложа руки,
И хоть не бились на войне,
А сами делывали штуки!




           * * * * *

Стишки! стишки! давно ль и я был гений?
Мечтал... не спал... пописывал стишки?
О вы, источник стольких наслаждений,
Мои литературные грешки!
Как дельно, как благоразумно - мило
На вас я годы лучшие убил!
В моей душе не много силы было,
А я и ту бесплодно расточил!
Увы!.. стихов слагатели младые,
С кем я делил и труд мой и досуг,
Вы, люди милые, поэты преплохие,
Вам изменил ваш недостойный друг!..
И вы... как много вас уж - слава небу -
                                    сгибло...
Того хандра, того жена зашибла,
Тот сам колотит бедную жену
И спину гнет другой... а в старину?
Как гордо мы на будущность смотрели!
Как ревностно бездействовали мы!
"Избранники небес", мы пели, пели
И песнями пересоздать умы,
Перевернуть действительность хотели,
И мнилось нам, что труд наш - не пустой,
Не детский бред, что с нами сам всевышний
И близок час блаженно-роковой,
Когда наш труд благословит наш ближний!
А между тем действительность была
По-прежнему безвыходно пошла,
Не убыло ни горя, ни пороков -
Смешон и дик был петушиный бой
Не понимающих толпы пророков
С не внемлющей пророчествам толпой!
И "ближний наш" все тем же глазом видел,
Все так же близоруко понимал,
Любил корыстно, пошло ненавидел,
Бесславно и бессмысленно страдал.
Пустых страстей пустой и праздный грохот
По-прежнему движенье заменял,
И не смолкал тот сатанинский хохот,
Который в сень холодную могил
Отцов и дедов наших проводил!..

Январь 1845




 (Газетный фельетон)

Почтеннейшая публика! на днях
Случилося в столице нашей чудо:
Остался некто без пяти в червях,
Хоть - знают все - играет он не худо.
О том твердит теперь весь Петербург.
"Событие вне всякого другого!"
Трагедию какой - то драматург,
На пользу поколенья молодого,
Сбирается состряпать из него...
Разумный труд! Заслуги, удальство
Похвально петь; но все же не мешает
Порою и сознание грехов,
Затем что прегрешение отцов
Для их детей спасительно бывает.
Притом для нас не стыдно и легко
В ошибках сознаваться - их немного,
А доблестей - как милостей у бога...

Из черного французского трико
Жилеты, шелком шитые, недавно
В чести и в моде - в самом деле славно!

Почтенный муж шестидесяти лет
Женился на девице в девятнадцать
(На днях у них парадный был обед,
Не мог я, к сожаленью, отказаться);
Немножко было грустно. Взор ея
Сверкал, казалось, скрытыми слезами
И будто что-то спрашивал. Но я
Отвык, к несчастью, тешиться мечтами,
И мне ее не жалко. Этот взор
Унылый, длинный; этот вздох глубокий -
Кому они? - Любезник и танцор,
Гремящий саблей, статный и высокий -
Таков был пансионский идеал
Моей девицы... Что ж! распорядился
Иначе случай...

               Маскарад и бал
В собранье был и очень долго длился.
Люблю я наши маскарады; в них,
Не говоря о прелестях других,
Образчик жизни петербургско-русской,
Так ловко переделанной с французской.

Уныло мы проходим жизни путь,
Могло бы нас будить одно - искусство,
Но редко нам разогревает грудь
Из глубины поднявшееся чувство,
Затем что наши русские певцы
Всем хороши, да петь не молодцы,
Затем что наши русские мотивы,
Как наша жизнь, и бедны и сонливы,
И тяжело однообразье их,
Как вид степей пустынных и нагих.

О, скучен день и долог вечер наш!
Однообразны месяцы и годы,
Обеды, карты, дребезжанье чаш,
Визиты, поздравленья и разводы -
Вот наша жизнь. Ее постылый шум
С привычным равнодушьем ухо внемлет,
И в действии пустом кипящий ум
Суров и сух, а сердце глухо дремлет;
И свыкшись с положением таким,
Другого мы как будто не хотим,
Возможность исключений отвергаем
И, словно по профессии, зеваем...
Но - скучны отступления!

                                Чудак!
Знакомый мне, в прошедшую субботу
Сошел с ума... А был он не дурак
И тысяч сто в год получал доходу,
Спокойно жил, доволен и здоров,
Но обошли его по службе чином,
И вдруг - уныл, задумчив и суров -
Он стал страдать славяно-русским сплином;
И наконец, в один прекрасный день,
Тайком от всех, одевшись наизнанку
В отличия, несвойственные рангу,
Пошел бродить по улицам, как тень,
Да и пропал. Нашли на третьи сутки,
Когда сынком какой-то важной утки
Уж он себя в припадках величал
И в совершенстве кошкою кричал,
Стараясь всех уверить в то же время,
Что чин большой есть тягостное бремя,
И служит он, ей-ей, не для себя,
Но только благо общее любя...

История другая в том же роде
С одним примерным юношей была:
Женился он для денег на уроде,
Она - для денег за него пошла,
И что ж? - о срам! о горе! - оказалось,
Что им обоим только показалось;
Она была как нищая бедна,
И беден был он так же, как она.
Не вынес он нежданного удара
И впал в хандру; в чахотке слег в постель,
И не прожить ему пяти недель.
А нежный тесть, неравнодушно глядя
На муки завербованного зятя
И положенье дочери родной,
Винит во всем "натуришку гнилую"
И думает: "Для дочери другой
Я женишка покрепче завербую".

Собачка у старухи Хвастуновой
Пропала, а у скряги Сурмина
Бежала гувернантка - ищет новой.
О том и о другом извещена
Столица чрез известную газету;
Явилась тотчас разных свойств и лет
Тьма гувернанток, а собаки нет.

Почтенный и любимый господин,
Прославившийся емкостью желудка,
Безмерным истребленьем всяких вин
И исступленной тупостью рассудка,
Объелся и скончался... Был на днях
Весь город на его похоронах.
О доблестях покойника рыдая,
Какой-то друг три речи произнес,
И было много толков, много слез,
Потом была пирушка - и большая!
На голову обжоры непохож,
Был полон погреб дорогих бутылок,
И длился до заутрени кутеж...
При дребезге ножей, бокалов, вилок
Припоминали добрые дела
Покойника, хоть их, признаться, было
Весьма немного; но обычай милый
Святая Русь доныне сберегла:
Ко всякому почтенье за могилой -
Ведь мертвый нам не может сделать зла!
Считается напомнить неприличным,
Что там-то он ограбил сироту,
А вот тогда-то пойман был с поличным.
Зато добра малейшую черту
Тотчас с большой горячностью подхватят
И разовьют, так истинно скорбя,
Как будто тем скончавшемуся платят
За то, что их избавил от себя!
Поговорив - нечаянно напьются,
Напившися - слезами обольются,
И в эпитафии напишут: "Человек
Он был такой, какие ныне редки!"
И так у нас идет из века в век,
И с нами так поступят наши детки...

Литературный вечер был; на нем
Происходило чтенье. Важно, чинно
Сидели сочинители кружком
И наслаждались мудростью невинной
Отставшей знаменитости. Потом
Один весьма достойный сочинитель
Тетрадищу поспешно развернул
И три часа - о изверг, о мучитель! -
Читал, читал и - даже сам зевнул,
Не говоря о жертвах благосклонных,
С четвертой же страницы усыпленных.
Их разбудил восторженный поэт;
Он с места встал торжественно и строго,
Глаза горят, в руках тетради нет,
Но в голове так много, много, много...
Рекой лились гремучие стихи,
Руками он махал как исступленный.
Слыхал я в жизни много чепухи
И много дичи видел во вселенной,
А потому я не был удивлен...
Ценителей толпа рукоплескала,
Младой поэт отвесил им поклон
И все прочел торжественно с начала.
Затем как раз и к делу приступить
Пришла пора. К несчастью, есть и пить
В тот вечер я не чувствовал желанья
И вон ушел тихонько из собранья.
А пили долго, говорят, потом
И говорили горячо о том,
Что движемся мы быстро с каждым часом
И дурно, к сожаленью, в нас одно,
Что небрежем отечественным квасом
И любим иностранное вино.

На петербургских барынь и девиц
Напал недуг свирепый и великий:
Вскружился мир чиновниц полудикий
И мир ручных, но недоступных львиц.
Почто сия на лицах всех забота?
Почто сей шум, волнение умов?
От Невского до Козьего болота,
От Козьего болота до Песков,
От пестрой и роскошной Миллионной
До Выборгской унылой стороны -
Чем занят ум мужей неугомонно?
Чем души жен и дев потрясены??
Все женщины, от пресловутой Ольги
Васильевны, купчихи в сорок лет,
До той, которую воспел поэт
(Его уж нет), - помешаны на польке!
Предчувствие явления ея
В атмосфере носилося заране.
Она теперь у всех на первом плане
И в жизни нашей главная статья;
О ней и меж великими мужами
Нередко пренья, жаркий спор кипит,
И старец, убеленный сединами,
О ней с одушевленьем говорит.
Она в одной сорочке гонит с ложа
Во тьме ночной прелестных наших дев,
И дева пляшет, общий сон тревожа,
А горничная, барышню раздев,
В своей каморке производит то же.
Достойнейший сын века своего,
Пустейший франт, исполнен гордой силой,
Ей предан без границ - и для него
Средины нет меж полькой и могилой!
Проникнувшись великостью труда
И важностью предпринятого дела,
Как гладиатор в древние года,
С ней борется он ревностно и смело...
Когда б вы не были, читатель мой,
Аристократ - и побывать в танцклассе
У Кессених решилися со мной,
Оттуда вы вернулись бы в экстазе,
С утешенной и бодрою душой.
О юношество милое! Тебя ли
За хилость и недвижность упрекнуть?
Не умерли в тебе и не увяли
Младые силы, не зачахла грудь,
И сила там кипит твоя просторно,
Где все тебе по сердцу и покорно.
И, гордое могуществом своим,
Довольно ты своею скромной долей:
Твоим порывам смелым и живым
Такое нужно поприще - не боле,
И тратишь ты среди таких тревог
Души всю силу и всю силу ног...

20 февраля 1845




Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И - беру небеса во свидетели -
Уважаю тебя глубоко...

Не обидишь ты даром и гадины,
Ты помочь и злодею готов,
И червонцы твои не украдены
У сирот беззащитных и вдов.

В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,
Чтоб успеху делишек помочь,
И без умыслу с ним оставляешь ты
С глазу на глаз красавицу дочь.

Не гнушаешься темной породою:
"Братья нам по Христу мужички!"
И родню свою длиннобородую
Не гоняешь с порога в толчки.

Не спрошу я, откуда явилося,
Что теперь в сундуках твоих есть;
Знаю: с неба к тебе все свалилося
За твою добродетель и честь!..

Украшают тебя добродетели,
До которых другим далеко,
И - беру небеса во свидетели -
Уважаю тебя глубоко...

Начало 1845




"Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,
Разгони чем - нибудь мою скуку!
Песню, что ли, приятель, запой
Про рекрутский набор и разлуку;
Небылицей какой посмеши
Или, что ты видал, расскажи -
Буду, братец, за все благодарен".

- "Самому мне невесело, барин:
Сокрушила злодейка жена!..
Слышь ты, смолоду, сударь, она
В барском доме была учена
Вместе с барышней разным наукам,
Понимаешь-ста, шить и вязать,
На варгане играть и читать -
Всем дворянским манерам и штукам.
Одевалась не то, что у нас
На селе сарафанницы наши,
А, примерно представить, в атлас;
Ела вдоволь и меду и каши.
Вид вальяжный имела такой,
Хоть бы барыне, слышь ты, природной,
И не то что наш брат крепостной,
Тоись, сватался к ней благородный
(Слышь, учитель-ста врезамшись был,
Байт кучер, Иваныч Торопка), -
Да, знать, счастья ей бог не судил:
Не нужна - ста в дворянстве холопка!

Вышла замуж господская дочь,
Да и в Питер... А справивши свадьбу,
Сам - ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,
Захворал и на Троицу в ночь
Отдал богу господскую душу,
Сиротинкой оставивши Грушу...
Через месяц приехал зятек -
Перебрал по ревизии души
И с запашки ссадил на оброк,
А потом добрался и до Груши.
Знать, она согрубила ему
В чем-нибудь, али напросто тесно
Вместе жить показалось в дому,
Понимаешь-ста, нам неизвестно.
Воротил он ее на село -
Знай-де место свое ты, мужичка!
Взвыла девка - крутенько пришло:
Белоручка, вишь ты, белоличка!

Как на грех, девятнадцатый год
Мне в ту пору случись... посадили
На тягло - да на ней и женили...
Тоись, сколько я нажил хлопот!
Вид такой, понимаешь, суровый...
Ни косить, ни ходить за коровой!..
Грех сказать, чтоб ленива была,
Да, вишь, дело в руках не спорилось!
Как дрова или воду несла,
Как на барщину шла - становилось
Инда жалко подчас... да куды! -
Не утешишь ее и обновкой:
То натерли ей ногу коты,
То, слышь, ей в сарафане неловко.
При чужих и туда и сюда,
А украдкой ревет как шальная...
Погубили ее господа,
А была бы бабенка лихая!

На какой-то патрет все глядит
Да читает какую-то книжку...
Инда страх меня, слышь ты, щемит,
Что погубит она и сынишку:
Учит грамоте, моет, стрижет,
Словно барчонка, каждый день чешет,
Бить не бьет - бить и мне не дает...
Да недолго пострела потешит!
Слышь, как щепка худа и бледна,
Ходит, тоись, совсем через силу,
В день двух ложек не съест толокна -
Чай, свалим через месяц в могилу...
А с чего?.. Видит бог, не томил
Я ее безустанной работой...
Одевал и кормил, без пути не бранил,
Уважал, тоись, вот как, с охотой...
А, слышь, бить - так почти не бивал,
Разве только под пьяную руку..."

- "Ну, довольно, ямщик! Разогнал
Ты мою неотвязную скуку!.."






Жизнь в трезвом положении
Куда нехороша!
В томительном борении
Сама с собой душа,
А ум в тоске мучительной...
И хочется тогда
То славы соблазнительной,
То страсти, то труда.
Все та же хата бедная -
Становится бедней,
И мать - старуха бледная -
Еще бледней, бледней.
Запуганный, задавленный,
С поникшей головой,
Идешь как обесславленный,
Гнушаясь сам собой;
Сгораешь злобой тайною...
На скудный твой наряд
С насмешкой неслучайною
Все, кажется, глядят.
Все, что во сне мерещится,
Как будто бы назло,
В глаза вот так и мечется
Роскошно и светло!
Все - повод к искушению,
Все дразнит и язвит
И руку к преступлению
Нетвердую манит...
Ах! если б часть ничтожную!
Старушку полечить,
Сестрам бы не роскошную
Обновку подарить!
Стряхнуть ярмо тяжелого,
Гнетущего труда, -
Быть может, буйну голову
Сносил бы я тогда!
Покинув путь губительный,
Нашел бы путь иной
И в труд иной - свежительный -
Поник бы всей душой.
Но мгла отвсюду черная
Навстречу бедняку...
Одна открыта торная
Дорога к кабаку.




      * * * * *

Отрадно видеть, что находит
Порой хандра и на глупца,
Что иногда в морщины сводит
Черты и пошлого лица
Бес благородный скуки тайной,
И на искривленных губах
Какой-то думы чрезвычайной
Печать ложится; что в сердцах
И тех, чьих дел позорных повесть
Пройдет лишь в поздних племенах,
Не все же спит мертвецки совесть
И, чуждый нас, не дремлет страх.
Что всем одно в дали грядущей -
Идем к безвестному концу, -
Что ты, подлец, меня гнетущий,
Сам лижешь руки подлецу.
Что лопнуть можешь ты, обжора!
Что ты, великий человек,
Чьего презрительного взора
Не выносил никто вовек,
Ты, лоб, как говорится, медный,
К кому все завистью полны, -
Дрожишь, как лист на ветке бедной,
Под башмаком своей жены.




КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

 (Подражание Лермонтову)

Спи, пострел, пока безвредный!
    Баюшки-баю.
Тускло смотрит месяц медный
    В колыбель твою.
Стану сказывать не сказки -
    Правду пропою;
Ты ж дремли, закрывши глазки,
    Баюшки-баю.

По губернии раздался
    Всем отрадный клик:
Твой отец под суд попался -
    Явных тьма улик.
Но отец твой - плут известный -
    Знает роль свою.
Спи, пострел, покуда честный!
    Баюшки-баю.

Подрастешь - и мир крещеный
    Скоро сам поймешь,
Купишь фрак темно - зеленый
    И перо возьмешь.
Скажешь: "Я благонамерен,
    За добро стою!"
Спи - твой путь грядущий верен!
    Баюшки-баю.

Будешь ты чиновник с виду
    И подлец душой,
Провожать тебя я выду -
    И махну рукой!
В день привыкнешь ты картинно
    Спину гнуть свою...
Спи, пострел, пока невинный!
    Баюшки-баю.

Тих и кроток, как овечка,
    И крепонек лбом,
До хорошего местечка
    Доползешь ужом -
И охулки не положишь
    На руку свою.
Спи, покуда красть не можешь!
    Баюшки-баю.

Купишь дом многоэтажный,
    Схватишь крупный чин
И вдруг станешь барин важный,
    Русский дворянин.
Заживешь - и мирно, ясно
    Кончишь жизнь свою...
Спи, чиновник мои прекрасный!
    Баюшки-баю.



          * * * * *

Пускай мечтатели осмеяны давно,
Пускай в них многое действительно смешно,
Но все же я скажу, что мне в часы разлуки
Отраднее всего, среди душевной муки,
Воспоминать о ней: усилием мечты
Из мрака вызывать знакомые черты,
В минуты горького раздумья и печали
Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли, -
И даже иногда вечернею порой,
Любуясь бледною и грустною луной,
Припоминать тот сад, ту темную аллею,
Откуда мы луной пленялись вместе с нею,
Но, больше нашею любовию полны,
Чем тихим вечером и прелестью луны,
Влюбленные глаза друг к другу обращали
И в долгий поцелуй уста свои сливали...




         * * * * *

Я  за то глубоко презираю себя,
Что живу - день за днем бесполезно губя;

Что я, силы своей не пытав ни на чем,
Осудил сам себя беспощадным судом

И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! -
Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб.

Что, доживши кой-как до тридцатой весны,
Не скопил я себе хоть богатой казны,

Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,
Да и умник подчас позавидовать мог!

Я за то глубоко презираю себя,
Что потратил свой век, никого не любя,

Что любить я хочу... что люблю я весь мир,
А брожу дикарем - бесприютен и сир,

И что злоба во мне и сильна и дика,
А хватаясь за нож - замирает рука!

Июнь 1845


ГОВОРУН

 Записки петербургского жителя А. Ф. Белопяткина

 Глава 1

Две строчки точек. - Раздумье. - Эфир и канцелярия. - Несколько
автобиографических сведений. -  Нечто о супруге моей, Агафье
Леонардовне. - Вступление. - О Санкт - Петербурге. - Приятности
столичной жизни. - Шарманщик и шарманка. - Литература.
- Иллюстрированные  издания. - Большой театр. - Девица  "Жизель".
- Люция Гран. - "Руслан и Людмила". - Египетская магия.
- Московские цыгане. - Груша, Матрена и я. - О том, какая
история случилась с Гостиным двором. - Заключение.



Да, новый год!. .............
........................................
...Я предан сокрушению,
Не пьется мне, друзья:
Мир ближе к разрушению,
К могиле ближе я.
Льдом жизненного холода
Не сковано еще, -
В вас сердце, други, молодо,
Свежо и горячо.
Еще вам свет корыстию
Рассудка не растлил
И жизни черной кистию
Злой рок не зачернил.
За счастьем безбоязненно
Пока вы мчитесь вдаль,
И гостьей неприязненной
Не ходит к вам печаль.
Увы!.. она пробудится:
Час близок роковой!
И с вами то же сбудется,
Что сталося со мной:
В дни возраста цветущего
Я так же был готов
Взять грудью у грядущего
И славу и любовь,
Кипел чудесной силою
И рвался все к тому,
Чего душой остылою
Теперь и не пойму.
В житейских треволнениях
Терпел и стыд и зло
И видел в сновидениях
В венке свое чело.
Любил - и имя чудное
В отчаяньи твердил, -
То было время трудное:
Насилу пережил!



Когда восторг лирический
В себе я пробужу,
Я вам биографический
Портрет свой напишу.
Тогда вы все узнаете, -
Как глуп я прежде был,
Мечтал, как вы мечтаете,
Душой в эфире жил,
Бежать хотел в Швейцарию, -
И как родитель мой
С эфира в канцелярию
Столкнул меня клюкой.
Как горд преуморительно
Я в новом был кругу
И как потом почтительно
Стал гнуть себя в дугу.
Как прежде, чем освоился
Со службой, все краснел,
А после успокоился,
Окреп и потолстел.
Как гнаться стал за деньгами,
Изрядно нажился,
Детьми, и деревеньками,
И домом завелся...



Но счастье скоротечное
Изменчиво и зло!
Друзья мои сердечные,
Не вечно мне везло!
Терплю беду великую
С семейной стороны:
Я взял тигрицу дикую
Во образе жены...
Но что вперед печалиться?
Покуда погожу...
Наверно, всякий сжалится,
Как все перескажу.
Большой портрет к изданию
Списать с себя велю
И в Великобританию
Гравировать пошлю.
Как скоро он воротится,
Явлюсь на суд людской,
Без галстуха, как водится,
С небритой бородой.



Чтоб дни мои смиренные
В несчастье коротать,
Записки современные
Решился я писать.
Дворянство и купечество
И всех других чинов
И званий человечество
Я видел без очков.
Как мир земной вращается,
Где тихо, где содом, -
Все мною замечается,
Сужу я обо всем.
Болтать мне утешительно,
И публику прошу
Все слушать снисходительно,
Что я ей расскажу.



Столица наша чудная
Богата через край,
Житье в ней нищим трудное,
Миллионерам - рай.
Здесь всюду наслаждения
Для сердца и очей.
Здесь все без исключения
Возможно для людей:
При деньгах вдвое вырасти,
Чертовски разжиреть,
От голода и сырости
Без денег умереть
(Где розы, там и тернии -
Таков закон судьбы!
Бедняк, живи в губернии:
Там дешевы грибы).
С большими здесь и с малыми
В одном дому живешь
И рядом с генералами
По Невскому идешь.
Захочешь позабавиться -
Берешь газетный лист,
Задумаешь прославиться -
На то есть журналист:
Хвалы он всем славнейшие
Печатно раздает,
И как - душа добрейшая -
Недорого берет!
Чего б здесь не увидели,
Чего бы не нашли?
Портные, сочинители,
Купцы со всей земли,
Найлучшие сапожники,
Актеры, повара,
С шарманками художники
Такие, что - ура!..
Я в них влюблен решительно
И здесь их воспою...



Поют преуморительно
Они галиматью.
Прикрыв одеждой шкурочку
Для смеха и красы,
С мартышками мазурочку
Выплясывают псы,
И сам в минуту пьяную,
По страсти иль нужде,
Шарманщик с обезьяною
Танцует падеде.
Все скачет, все волнуется,
Как будто маскарад.
А русский люд любуется:
"Как немцы-то хитрят!"
Да, сильны их познания,
Их ловкость мудрена...
Действительно, Германия -
Ученая страна!

(Захочешь продолжения
Описанных чудес -
Ступай на представление
Прославленных пиес.)



Придет охота страстная
За чтение засесть -
На то у нас прекрасная
Литература есть.
Цепями с модой скованный,
Изменчив человек:
Настал иллюстрированный
В литературе век.
С тех пор, как шутка с "Нашими"
Пошла и удалась,
Тьма книг с политипажами
В столице развелась.
Увидишь тут Суворова
(Известный был герой),
Историю которого
Состряпал Полевой.
Одетого как барина,
Во всей его красе,
Увидишь тут Булгарина,
В бекеше, в картузе.
Различных тут по званию
Увидишь ты гуляк
И целую компанию
Салопниц и бродяг.
Рисунки чудно слажены,
В них каждый штрих хорош,
Иные и раскрашены:
Ну, нехотя возьмешь!
Изданья тоже славные, -
Бумага так бела, -
Но часто презабавные
Выходят тут дела.
Чем книга нашпигована,
Постигнуть нет ума:
В ней все иллюминовано,
А в тексте - мрак и тьма!
В рисунках отличаются
Клот, Тимм и Нетельгорст,
Все ими восхищаются...
Художественныи перст!



Когда беда случилася
И хочешь, чтоб в груди
Веселье пробудилося, -
В Большой театр иди.
Так ножки разлетаются,
Так зала там блестит,
Так платья развеваются -
Величественный вид!..
Ох!.. много с трубкой зрительной
Тут можно увидать!
Ее бы "подозрительной"
Приличней называть.
Недавно там поставили
Чудесную "Жизель"
И в ней плясать заставили
Приезжую мамзель.
Прекрасно! восхитительно!
Виват (*1), девица Гран!
В партере все решительно
Кричали: "Се шарман!"(*2)
Во мне зажглася заново
Поэзией душа...
А впрочем, Андреянова
Тут тоже хороша!



В душе моей остылую,
Лишенную всех сил,
"Русланом и Людмилою"
Жизнь Глинка разбудил.
Поэма музыкальная
Исполнена красот,
Но самое печальное
Либретто: уши рвет!
Отменно мне понравилась
Полкана голова:
Едва в театр уставилась
И горлом здорова!
Искусно всем украшена -
От глаз и до усов.
Как слышал я, посажено
В ней несколько певцов
(Должно быть, для политики,
Чтоб петь ее слова) -
Не скажут тут и критики:
"Пустая голова!.."



Извел бы десть бумаги я,
Чтоб только описать,
Какую Боско магию
Умеет представлять.
Ломал он вещи целые
На мелкие куски,
Вставлял середки белые
В пунцовые платки,
Бог весть куда забрасывал
И кольца и перстни
И так смешно рассказывал,
Где явятся они.
Ну, словом: Боско рублики,
Как фокусник и враль,
Выманивал у публики
Так ловко, что не жаль!



Взамен его приехали
Цыганы из Москвы -
Скажите, не потеха ли?..
Не знаю, как - то вы,
А я, когда их слушаю,
Дыханье затая,
Чуть сам невольно с Грушею
Не гаркну "Соловья".
Раз собственной персоною,
Забыв лета и класс,
Я с пляшущей Матреною
Пустился было в пляс!



Проехав мимо нашего
Гостиного двора,
Я чуть, задетый заживо,
Не закричал: "ура!".
Бывало, день колотишься
На службе так и сяк,
А чуть домой воротишься,
Поешь - и день иссяк:
Нет входа в лавки русские!
Берешь жену и дочь
И едешь во французские,
Где грабят день и ночь.
Теперь - о восхищение
Для сердца и для глаз! -
В Гостином освещение:
Проводят в лавки газ!
Ликуй, все человечество!
Решилось, в пользу дам,
Российское купечество
Сидеть по вечерам -
И газ распространяется
Скорехонько с тех пор:
Ну, точно, просвещается
У нас Гостиный двор!

Рука не разгибается,
Не вяжутся слова:
Умаялся!.. Кончается
Здесь первая глава...

*1  Браво (лат.) - Ред.
*2  Прелестно (франц.) - Ред.

1843 - 1845


 Глава 2

Нет счастья под луной. - Романс. - Без трех в червях. - Страшный обет.
- Путешествие в департамент. - Светлое воскресение. - Патриархальная жизнь.
- Великий пост. - Петербургские новости. - Рубини. - Его концерты.
- Оперы: "Отелло", "Лючия" и пр. - Лист. - Конское ристалище Сулье.
- Арабы. - Скачущие мамзели. - Некоторые любопытные и достоверные известия
о ките. - О погоде. - О печальном расположении духа, в котором находится
г - н Белопяткин, и о причинах того. - Звездочка. - Банк. - Путешествие
по Невскому проспекту в двенадцатом часу ночи. - Предсмертный приют.
- Бильярд. - Заключение. - Читатели. - Критики. - Барон Брамбеус, комета и
г-н Белопяткин.


.......................................
.......................................
Недаром люди плакали,
Роптали на судьбу.
Сочувствую их ропоту
Растерзанной душой,
Я сам узнал по опыту -
Нет счастья под луной!
Какой предосторожности
В поступках ни держись,
Формально нет возможности
От жребия спастись.
Будь барин по сословию,
Приказчик, землемер,
Заставит плакать кровию, -
Я сам тому пример!



На днях у экзекутора,
Чтоб скуку разогнать,
Рублишка по полутора
Засели мы играть.
Довольно флегматически
Тянулся преферанс;
Вдруг в зале поэтический
Послышался романс;
Согрет одушевлением,
Был голос так хорош,
Я слушал с восхищением.
Забыл весь мир... и что ж?..
Ошибкою малейшею
Застигнутый врасплох,
В червях игру сквернейшую
Сыграл и - был без трех!
Хотя в душе нотацию
Себе я прочитал,
Но тут же консоляцию
Сосед с меня взыскал.
Другие два приятеля
Огромные кресты
На бедного мечтателя
Черкнули за висты.
В тот вечер уж малинника
В глаза я не видал.
Сто тридцать два полтинника
С походом проиграл!..
Ох, пылкие движения
Чувствительной души!
От вас мне нет спасения,
В убыток - барыши!
Пропетый восхитительно,
Сгубил меня романс,
Вперед играть решительно
Не буду в преферанс!
Пусть с ним кто хочет водится,
Я - правилами строг:
В нем взятки брать приходится -
Избави меня бог!
Занятьем этим втянешься,
Пожалуй, в грех такой,
Что, черт возьми! останешься
По службе без одной!



То ль дело, как ранехонько
Пробудишься, зевнешь -
На цыпочках, тихохонько
Из спальни улизнешь
(Пока еще пронзительно
Жена себе храпит),
Побреешься рачительно,
Приличный примешь вид.
Смирив свою амбицию,
За леностью слуги
Почистишь амуницию
И даже сапоги.
Жилетку и так далее
Наденешь, застегнешь,
Прицепишь все регалии,
Стакан чайку хлебнешь.
Дела, какие б ни были,
Захватишь и, как мышь,
Согнувшись в три погибели,
На службу побежишь...
Начальнику почтение,
Товарищам поклон,
И вмиг за отношение -
Ничем не развлечен!
Молчания степенного
День целый не прервешь,
Лишь кстати подчиненного
Прилично распечешь
Да разве снисходительно
Подшутит генерал, -
Тогда мы все решительно
Хохочем наповал!
(Уж так издавна водится,
Да так и должно быть:
Нам, право, не приходится
Пред старшими мудрить!)
Его превосходительство -
Добрейший генерал,
Он много покровительства
Мне в службе оказал...



Я с час пред умывальником
Мучительный провел,
Когда с своим начальником
Христосоваться шел,
Умылся так рачительно,
Чуть кожу не содрал,
Зато как снисходительно
Меня он лобызал!
Дал слово мной заботиться,
Жал руку горячо,
А я его, как водится,
И в брюхо и в плечо!
Вот жизнь патриархальная,
Вот служба без химер.
О юность либеральная!
Бери с меня пример!..



Я в пост, как бы на станции
Задержанный, скучал,
Да, к счастию, из Франции
Рубини прискакал.
От чувства безотчетного
Вдруг всякий присмирел,
Как в зале Благородного
Собранья он запел.
На голову курчавую,
Во всех концах земли
Увенчанную славою.
Все взоры навели
И звуки изумрудные
Впивали жадно в грудь.
То были звуки чудные:
Он пел не как - нибудь!
Высокое художество
И выразить нет слов!
Я слышал в жизни множество
Отличнейших певцов,
Съезжаются на старости
Сюда со всех сторон,
Ревут, как волки в ярости.
А все не то, что он!
Начнет в четыре голоса,
Зальется как река,
А кончит тоньше волоса,
Нежнее ветерка.
По свету благодарному
Об нем недаром гул:
Мне даже, титулярному,
Он сердце шевельнул!



Идешь ли в канцелярию,
Уходишь ли от дел,
Поешь невольно арию,
Которую он пел.
Выходит бестолковица,
А думаешь, что так.
Другой приостановится
И скажет: "Вот дурак!"
Отелло, мавра дикого,
Так чудно он сыграл,
Что им одним великого
Название стяжал!
Когда игралась "Лючия",
Я пролил реки слез:
На верх благополучия
Певец меня вознес!



(Как все по службе сделаю -
Нарочно поспешу -
О Листе книгу целую
Тогда вам напишу.)



Как все, страстей игралище,
Покинув кучу дел,
На конское ристалище
Намедни я смотрел.
Шталмейстера турецкого
Заслуга велика:
Верхом он молодецкого
Танцует трепака.
Арабы взоры радуют
Отважностью своей,
Изрядно также падают
Мамзели с лошадей.
Ристалище престранное,
По новости своей,
А впрочем, балаганные
Их штуки веселей.
Начальник представления
Сулье, красив и прям,
Приводит в восхищение
В особенности дам.
Доныне свет штукмейстера
Такого не видал:
Достоинство шталмейстера
Недарам он стяжал.



Прилежно я окидывал
Заморского кита.
Немало в жизни видывал
Я разного скота,
Но страшного, по совести,
Такого не видал,
Однажды только в повести
Брамбеуса читал.
Такой зверок - сокровище!
Аршинов сто длина,
Усищи у чудовища
Как будто два бревна,
Хвост длинный удивительно,
Башка - что целый дом,
Возможно все решительно
В нем делать и на нем:
Плясать без затруднения
На брюхе контраданс,
А в брюхе без стеснения
Сражаться в преферанс!
Столь грузное животное
К нам трудно было ввезть,
Зато весьма доходное,
Да и не просит есть.
Дерут за рассмотрение
Полтинник, четвертак,
А взглянешь - наслаждение
Почувствуешь в пятак!



Вот май... Все разъезжаются
По дачам, отдохнуть...
Больные собираются
К водам, в далекий путь.
Лишь я один, тревогою
Измученный, грущу.
Душевных ран не трогаю
И сердца не лечу.
Изведал уж немало я
Житеискои суеты...
Ах, молодость удалая!
Куда исчезла ты?
Бывало, лето красное
Мне счастие несло:
На сердце радость ясная,
Безоблачно чело!
Светила мне незримая
Звезда издалека,
Грудь, страстью шевелимая,
Вздымалась, как река.
Тогда за что ни схватишься -
Все с жаром; хоть порой
И дорого поплатишься,
Зато живешь душой!
Бывало, заиграешься -
Огромный ставишь куш,
Дадут - не отгибаешься,
Как будто триста душ!
Не мысля о погибели,
Рад сам себя на пе,
Согнувши в три погибели,
Пустить, назло судьбе.
Дотла пропонтируешься,
Повеся нос уйдешь,
На всех день целый дуешься,
А там - опять за то ж.
Бывало, за хорошенькой
Верст десять пробежишь,
Пристукиваешь ноженькой
Да в уши ей жужжишь:
"Куда идти изволите,
Куда вы, ангел мой?
Что пальцы вы мозолите,
Поедемте со мной?.."
Теперь... увы! - безжизненно
На целый мир глядишь,
Живешь безукоризненно -
Страстями не кипишь.
Забывши и поэзию,
И карты, и дебош,
Поутру ешь магнезию,
Микстуру на ночь пьешь,
Нейдут на разум грации...



Кончаю, скромен, тих,
У Лерхе в ресторации
Остаток дней моих,
Из службы в биллиардную
Прямехонько иду,
Игру там не азартную,
Но скромную веду.
Там члены все отличные,
Хохочут и острят,
Истории различные
Друг другу говорят.
Никто там не заносится,
Играем чередой,
И гений Тюри носится
Над каждой головой...



Здесь будет заключение
Второй моей главы.
Итак, мое почтение,
Читатель добрый. Вы
Ценитель снисходительный,
Я знаю вас давно.
А впрочем, мне решительно,
Поверьте, все равно.
За опыты в пиитике
Я не прошу похвал.
Пускай иные критики
Отхлещут наповал -
Ей-богу, не посетую!
Свое я получил:
Брамбеус сам с кометою
За ум меня сравнил.


  Глава 3

 (Без оглавления)

Мотивы итальянские
Мне не дают заснуть,
И страсти африканские
Волнуют кровь и грудь:
Все грезятся балкончики.
И искры черных глаз
Сверкают как червончики
В день по сту тысяч раз.
Отбою нет от думушки:
Эх! жизнь моя!.. увы!..
Зачем женили, кумушки,
Меня так рано вы!
На свете много водится
Красавиц, и каких!
А нам любить приходится
Курносых и рябых.
Что за красотка Боржия!..
Менялся весь в лице
И даже (не топор же я!)
Заплакал при конце;
Во всем талант, гармония...
Видал не много лиц
Таких, как у Альбони, я -
Певица из певиц,
В уме производящая
Содом и кутерьму,
Так много говорящая
И сердцу и уму;
Высокая и белая,
Красива и ловка,
И уж заматерелая -
Не скажешь, что жидка!
Избытки даже лишние
Заметны в ней души,
И верхние, и нижние -
Все ноты хороши!..

Чтоб только петь, как Гарция,
И удивлять весь свет -
Не пожалел бы гарнца я
Серебряных монет.
На миг заботы вечные
Смолкают, не томят,
И струны все сердечные
В груди дрожат, звучат -
Звучат в ответ чудеснице.
Могуча и легка,
Душа как бы по лестнице
Восходит в облака.
А мира треволнения -
Служебный весь содом,
Начальник отделения
С запуганным лицом,
Скучнейшие нотации
Ревнующей жены,
Червонцы, ассигнации
И самые чины -
Все в мелочь и ничтожество
Тотчас обращено...
Чего бы уж художество
И делать не должно!
Подобные влечения
В неведомый предел
Ввергают в упущения
Житейских наших дел.
От итальянской арии,
Исполненной красот,
К занятьям канцелярии
Трудненек переход;
Спокойствие сменяется
Тревогою души,
И вовсе страсть теряется
Сколачивать гроши.
Но лишь предосторожности
Вовремя стоит взять, -
Как не найти возможности
Всему противустать?
На то и волю твердую
Дал человеку бог,
Чтоб кстати душу гордую
Воздерживать он мог...
Вот мне ничто решительно
Не помешает спать,
Ни счет вести рачительно,
Ни даже... взятки брать
(Не то чтобы с просителей,
А в картах... Что сорвешь
С столичных наших жителей?
Голь продувная сплошь!) -
А все же я признаюся,
Что Гарцией порой
Так сильно восхищаюся,
Что слезы лью рекой.
Растрогает татарина!
Так хорошо поет,
Что даже у Фиглярина
Ругательств не стает;
Глаза большие, черные,
И столько в них огня...
Жаль - силы стихотворные
Слабеньки у меня;
А будь - ка красноречие!..
Но про меня и так
Трубит давно злоречие,
Что будто я дурак.
Молчу! Где нам подобные
Предметы воспевать:
Мы дураки, способные
Взятчонки только брать!
Над нами сочинители
Смеются в повестях...
А чем мы их обидели?
Будь я в больших чинах,
Тотчас благоразумие
Внушил бы им, ей - ей!
Давай нам остроумие,
Но трогать нас не смей!
Чем хуже я профессора,
Художника, врача?
Коллежского асессора
Трудами получа,
Я никому не здравствую.
Небезызвестно вам,
Что я давно участвую
В литературе сам;
Но никогда решительно
(И бог храни вперед)
Не нападал презрительно
И на простой народ!
Без вздоров сатирических
Идет лишь Полевой
В пиесах драматических
Дорогою прямой.
В нас страсти благородные
Умеет возбуждать
И, лица взяв почетные,
Умеет уважать;
Всем похвалы горячие,
Почтенье... а писцы
И мелкие подьячие -
Глупцы и подлецы,
С уродливыми рожами...
И тут ошибки нет
(Не все же ведь хорошими
Людьми наполнен свет)...

1843-1845




Как человек разумной середины,
Он многого в сей жизни не желал:
Перед обедом пил настойку из рябины
И чихирем обед свой запивал.
У Кинчерфа (*1) заказывал одежду
И с давних пор (простительная страсть)
Питал в душе далекую надежду
В коллежские асессоры попасть, -
Затем, что был он крови не боярской
И не хотел, чтоб в жизни кто - нибудь
Детей его породой семинарской
Осмелился надменно попрекнуть.

Был с виду прост, держал себя сутуло,
Смиренно все судьбе предоставлял,
Пред старшими подскакивал со стула
И в робость безотчетную впадал,
С начальником ни по каким причинам -
Где б ни было - не вмешивался в спор,
И было в нем все соразмерно с чином -
Походка, взгляд, усмешка, разговор.
Внимательным, уступчиво - смиренным
Был при родных, при теще, при жене,
Но поддержать умел пред подчиненным
Достоинство чиновника вполне;
Мог и распечь при случае (распечь-то
Мы, впрочем, все большие мастера),
Имел даже значительное нечто
В бровях...
            Теперь тяжелая пора!
С тех дней, как стал пытливостью рассудка
Тревожно - беспокойного наш век
Задерживать развитие желудка,
Уже не тот и русский человек.
Выводятся раскормленные туши,
Как ни едим геройски, как ни пьем,
И хоть теперь мы так же бьем баклуши,
Но в толщину от них уже нейдем.
И в наши дни, читатель мой любезный,
Лишь где - нибудь в коснеющей глуши
Найдете вы, по благости небесной,
Приличное вместилище души.

Но мой герой - хоть он и шел за веком -
Больных влияний века избежал
И был таким, как должно, человеком:
Ни тощ, ни толст. Торжественно лежал
Мясистый, двухэтажный подбородок
В воротничках, - но промежуток был
Меж головой и грудью так короток,
Что паралич - увы! - ему грозил.
Спина была - уж сказано - горбата,
И на ногах (шепну вам на ушко:
Кривых немножко - нянька виновата!)
Качалося солидное брюшко...

Сирот и вдов он не был благодетель,
Но нищим иногда давал гроши
И называл святую добродетель
Первейшим украшением души.
О ней твердил в семействе беспрерывно,
Но не во всем ей следовал подчас
И извинял грешки свои наивно
Женой, детьми, как многие из нас.

По службе вел дела свои примерно
И не бывал за взятки под судом,
Но (на жену, как водится) в Галерной
Купил давно пятиэтажный дом.
И радовал родительскую душу
Сей прочный дом - спокойствия залог.
И на Фому, Ванюшу и Феклушу
Без сладких слез он посмотреть не мог...

Вид нищеты, разительного блеска
Смущал его - приличье он любил.
От всяких слов, произносимых резко,
Он вздрагивал и тотчас уходил.
К писателям враждой - не беспричинной -
Пылал... бледнел и трясся сам не свой,
Когда из них какой - нибудь бесчинный
Ласкаем был чиновною рукой.
За лишнее считал их в мире бремя,
Звал книги побасенками: "Читать -
Не то ли же, что праздно тратить время?
А праздность - всех пороков наших мать" -
Так говорил ко благу подчиненных
(Мысль глубока, хоть и весьма стара)
И изо всех открытий современных
Знал только консоляцию...

                         Пора
Мне вам сказать, что, как чиновник дельный
И совершенно русский человек,
Он заражен был страстью той смертельно,
Которой все заражены в наш век,
Которая пустить успела корни
В обширном русском царстве глубоко
С тех пор, как вист в потеху нашей дворни
Мы отдали... "Приятно и легко
Бегут часы за преферансом; право,
Кто выдумал - был малый с головой!" -
Так иногда, прищурившись лукаво,
Говаривал почтенный наш герой.
И выше он не ведал наслаждений...
Как он играл?.. Серьезная статья!
Решить вопрос сумел бы разве гений,
Но так и быть, попробую и я.

Когда обед оканчивался чинный,
Крестясь, гостям хозяин руки жал
И, приказав поставить стол в гостиной,
С улыбкой добродушной замечал:
"Что, господа, сразиться бы не дурно?
Жизнь коротка, а нам не десять лет!"
Над ним неслось тогда дыханье бурно,
И - вдохновен - он забывал весь свет,
Жену, детей; единой предан страсти,
Молчал как жрец, бровями шевеля,
И для него тогда в четыре масти
Сливалось все - и небо и земля!

Вне карт не знал, не слышал и не видел
Он ничего, - но помнил каждый приз...
Прижимистых и робких ненавидел,
Но к храбрецам, готовым на ремиз,
Исполнен был глубокого почтенья.
При трех тузах, при даме сам - четверт
Козырной - в вист ходил без опасенья.
В несчастье был, как многие, нетверд:
Ощипанной подобен куропатке,
Угрюм, сердит, ворчал, повеся нос,
А в счастии любил при каждой взятке
Пристукивать и говорил: "А что-с?"

Острил, как все острят или острили,
И замечал при выходе с бубен:
"Ну, Петр Кузьмич! недаром вы служили
Пятнадцать лет - вы знаете закон!"
Валетов, дам красивых, но холодных
Пушил слегка, как все; но никогда
Насчет тузов и прочих карт почетных
Не говорил ни слова...

                      Господа!
Быть может, здесь надменно вы зевнете
И повесть благонравную мою
В подробностях излишних упрекнете...
Ответ готов: не пустяки пою!
Пою, что Русь и тешит и чарует,
Что наши дни - как средние века
Крестовые походы - знаменует,
Чем наша жизнь полна и глубока
(Я не шучу - смотрите в оба глаза),
Чем от "Москвы родной" до Иртыша,
От "финских скал" до "грозного Кавказа"
Волнуется славянская душа!!.

Притом я сам страсть эту уважаю, -
Я ею сам восторженно киплю,
И хоть весьма несчастно прикупаю,
Но вечеров без карт я не терплю
И, где их нет, постыдно засыпаю...

Что ж делать нам?.. Блаженные отцы
И деды наши пировать любили,
Весной садили лук да огурцы,
Волков и зайцев осенью травили,
Их увлекал, их страсти шевелил
Паратый пес, статистый иноходец;
Их за столом и трогал и смешил
Какой-нибудь наряженный уродец.
Они сидеть любили за столом,
И было им и любо и доступно
Перепивать друг друга и потом,
Повздоривши по-русски, дружелюбно
Вдруг утихать и засыпать рядком.
Но мы забав отцов не понимаем
(Хоть мало, все ж мы их переросли),
Что ж делать нам?.. Играть!.. И мы играем,
И благо, что занятие нашли, -
Сидеть грешно и вредно сложа руки...

В неделю раз, пресытившись игрой,
В театр Александрийский, ради скуки,
Являлся наш почтеннейший герой.
Удвоенной ценой за бенефисы
Отечественный гений поощрял,
Но звание актера и актрисы
Постыдным, по преданию, считал.
Любил пальбу, кровавые сюжеты,
Где при конце карается порок...
И, слушая скоромные куплеты,
Толкал жену легонько под бочок.

Любил шепнуть в антракте плотной даме
(Всему научит хитрый Петербург),
Что страсти и движенье нужны в драме
И что Шекспир - великий драматург, -
Но, впрочем, не был твердо в том уверен
И через час другое подтверждал, -
По службе быв всегда благонамерен,
Он прочее другим предоставлял.

Зато, когда являлася сатира,
Где автор - тунеядец и нахал -
Честь общества и украшенье мира,
Чиновников, за взятки порицал, -
Свирепствовал он, не жалея груди,
Дивился, как допущена в печать
И как благонамеренные люди
Не совестятся видеть и читать.
С досады пил (сильна была досада!)
В удвоенном количестве чихирь
И говорил, что авторов бы надо
За дерзости подобные - в Сибирь!..

*1  Тогдашний портной средней руки.




ОТРЫВОК


Родился я в губернии
Далекой и степной
И прямо встретил тернии
В юдоли сей земной.
Мне будущность счастливую
Отец приготовлял,
Но жизнь трудолюбивую
Сам в бедности скончал!
Немытый, неприглаженный,
Бежал я босиком,
Как в церковь гроб некрашеный
Везли большим селом;
Я слезы непритворные
Руками утирал,
И волосенки черные
Мне ветер развевал...
Запомнил я сердитую
Улыбку мертвеца
И мать мою, убитую
Кончиною отца.
Я помню, как шепталися,
Как в церковь гроб несли;
Как с мертвым целовалися,
Как бросили земли;
Как сами мы лопатушкой
Сравняли бугорок...
Нам дядя с бедной матушкой
Дал в доме уголок.
К настойке страсть великую
Сей человек питал,
Имел наружность дикую
И мне не потакал...
Он часто, как страшилище,
Пугал меня собой
И порешил в училище
Отправить с рук долой.
Мать плакала, томилася,
Не ела по три дня,
Вздыхала и молилася,
Просила за меня,
Пешком идти до Киева
Хотела, но слегла
И с просьбой: "Не губи его!"-
В могилу перешла.
Мир праху добродетельной!
Старик потосковал,
Но тщетно благодетельной
Я перемены ждал:
Не изменил решение!
Изрядно куликнул,
Дал мне благословение,
Полтинник в руку ткнул;
Влепил с немым рыданием
В уста мне поцелуй:
"Учися с прилежанием,
Не шляйся! не балуй!" -
Сердечно, наставительно
Сказал в последний раз,
Махнул рукой решительно -
И кляча поплелась...

1844 (?)

Last-modified: Wed, 13 Jun 2001 18:45:31 GMT

Оцените этот текст: