; сидит у себя в деревне и свистит в ноготок! - Это очень жаль! - сказала с величавым участием Домна Осиповна. - В России все истинно хорошее, истинно русское должно гибнуть!.. - проговорил Хвостиков. На последнюю фразу его Долгов одобрительно кивнул головой и, зажегши папиросу не с того конца, с которого следует, начал курить ее и в то же время отплевываться от попадающего ему в рот табаку. - Вы, конечно, патриотка? - продолжал Хвостиков. - Разумеется! - отвечала Домна Осиповна величаво. - Так поддержите нас в одном истинно патриотическом деле: дайте нам взаймы тысяч пятьдесят на газету, которую мы предполагаем издавать! - хватил граф. - Пятьдесят много, достаточно десяти! - поуменьшил Долгов. Домна Осиповна сначала не поняла, что они такое говорят, и взглянула на доктора, который сидел молча и выкладывал из сухарных крошек зигзаги. - Деньги нам нужны на газету, - ссудите! - подхватил Хвостиков. - Я не имею таких денег, - проговорила Домна Осиповна, - они у меня у самой теперь все в делах! Граф Хвостиков, а еще более того Долгов поникли головами. Наступили затем тяжелые и неприятные для всех минуты. Долгов и граф Хвостиков начали прихлебывать чай; главным образом они не знали: уехать ли им или оставаться? Сейчас отправиться было как-то чересчур грубо; оставаться же - бесполезно и стеснительно. Хозяйке тоже было не совсем ловко, и она уже снова закурила пахитосу. Доктор продолжал выделывать из сухарей зигзаги. Граф Хвостиков, впрочем, более приятеля сохранивший присутствие духа, принялся доказывать доктору, что Россия самая непредприимчивая страна, что у нас никто не заинтересуется делом за его идею, а всякому дорог лишь свой барыш! Доктор с легкой улыбкой соглашался с ним; Домна же Осиповна держала свои глаза устремленными на Долгова, который сидел совсем понурив голову. Наконец гости увидели, что им есть возможность уехать, и уехали! - Что это такое... а?.. Что такое? - спрашивала Домна Осиповна доктора. - Юродивые какие-то! - определил тот. - Но неужели кто-нибудь и даст им денег? - Может быть, найдется такой дурак! - ответил доктор и, посмотрев на часы, прибавил: - Ну, мне еще надобно к больным! - Ох, мне эти больные ваши! - произнесла Домна Осиповна с досадой. - Если бы воля моя была, я взяла бы их или всех вылечила, или всех уморила! - Что они вам так помешали? - проговорил с усмешкой Перехватов. - Они отнимают тебя у меня! - сказала томно-нежным голосом Домна Осиповна. - Шутки в сторону: мне решительно некогда с тобой поговорить! - прибавила она. - Но до конца мы все-таки не договоримся с вами, хоть бы и было когда говорить, - возразил ей доктор. На лице Домны Осиповны отразилось маленькое неудовольствие. - Иван Иванович, неужели вам мало того, чем я для вас пожертвовала? - спросила она стыдливо. - Не мало, но все это пока еще неопределенно и непрочно! - проговорил доктор. - Jean! - воскликнула Домна Осиповна. - Нельзя же все это вдруг сделать!.. Ты послушай, что и теперь про меня говорят! - Вас не пугало, однако, когда говорили про вас и про Бегушева! - Тогда другое было дело! Тогда я прикрывалась именем мужа! Перехватов, как и Янсутский, со вдовства Домны Осиповны начал сильно желать, чтобы она, сверх сердца, отдала ему и руку свою; но у Домны Осиповны по этому поводу зародились свои собственные соображения: как владетельнице огромного состояния, ей стала казаться партия с ним слишком низменною; Перехватов все-таки был выскочка!.. (Вот уж куда стала бить Домна Осиповна.) Выйдя за него замуж, она будет докторшею, - титул не громкий!.. Домна Осиповна не слыхала даже, чтобы какая-нибудь докторша играла в свете роль, чего в настоящие минуты Домне Осиповне хотелось пуще всего! Были минуты, когда она думала, что если выходить еще раз замуж, так лучше было бы за Бегушева. Домна Осиповна очень хорошо понимала, что в Бегушеве все искали, а доктор, напротив, сам заискивал во всех! Но в то же время, за красоту доктора и его покорное обращение с ней, она была влюблена в него как кошка (в этом отношении в ней проявлялось что-то уж старческое и чувственное). Борьба, в силу этих противоречий, внутри ее происходила немалая! - Будем ждать-с! - сказал доктор. Домна Осиповна видела, что он рассердился на нее. - Ты меня не понимаешь! - сказала она и, еще более пододвинувшись к доктору, положила ему руки и голову на плечо. - Я готова быть твоей женой, но я боюсь тебя! Будь доктор более тонкий психический наблюдатель, он почувствовал бы, что в голосе ее было что-то вынужденное и недосказанное. - Но чего же вы боитесь? - спросил он ее, целуя в голову. - Боюсь, что ты мало меня любишь, - не так, как я тебя! - Точно так же, как и вы! - Нет, не так! Ты даже ни разу не приревновал меня, - говорила Домна Осиповна: по самолюбию своему она любила, чтобы ее ревновали, особенно если сама была ни в чем не повинна! - А Бегушев разве вас ревновал? - спросил доктор. - Ужасно! - ответила Домна Осиповна. - Даже когда я раз с этим Хмуриным поговорила ласково по одному делу, так он чуть не убил меня! - Хорошее доказательство любви!.. А сами вы Бегушева ревновали? - Что же его было ревновать? Он не отходил от меня и был олицетворенная верность!.. Но тебя я ревную. - Это отчего? - спросил, усмехаясь, Перехватов. - Оттого, что ты доктор, и еще дамский доктор: когда я выйду за тебя, ты непременно должен бросить практику. Последнее требование смутило доктора. - Это безумие с вашей стороны ставить мне такое условие! - сказал он. - Вовсе не безумие! - возразила Домна Осиповна. - Состояния у нас достаточно, чтобы нам даже роскошно жить!.. - Дело не в состоянии, - возразил доктор, - но вы забываете, что я служитель и жрец науки, что практикой своей я приношу пользу человечеству; неужели я мое знание и мою опытность должен зарыть в землю и сделаться тунеядцем?.. Такой ценой нельзя никаких благ мира купить! Домна Осиповна слушала его молча: она сама до некоторой степени сознавала неблагоразумие своего требования. - В таком случае лечи одних мужчин! - сказала она. Доктор рассмеялся. - Вы говорите, как ребенок. Разве это возможно? Позовут меня к мужчине - я еду; позовут к даме - не еду!.. Почему?.. Потому что жена не пускает?.. Домна Осиповна глубоко вздохнула и, переложив свои руки с плеча доктора на стол, склонила на них свою голову. Прошло довольно продолжительное молчание. - С каким же решением я сегодня уеду от вас?.. - проговорил доктор тихим и вкрадчивым голосом. - Я выйду за вас!.. - отвечала Домна Осиповна и с величественной позой протянула доктору руку; тот поцеловал ее руку. - Но только смотрите, Перехватов: вас бог накажет, если вы обманете меня!.. Я слишком многим для любви моей к вам жертвую!.. - Не за что будет богу наказывать меня! - подхватил доктор и, еще раз поцеловав у Домны Осиповны руку, уехал. Через весьма непродолжительное время по Москве огласилось, что Домна Осиповна вышла замуж за доктора Перехватова. В среде медиков это произвело толки и замечания такого рода. "Молодец этот Хваталкин (так начали называть в последнее время Перехватова): кроме практики - жену с миллионами подцепил!" Свадьба Домны Осиповны с доктором была отпразднована роскошно; пригласительные карточки на последующий бал были даже посланы к Янсутскому, Бегушеву и графу Хвостикову. Первые двое не приехали, но последний явился и в ближайшем номере той газеты, где сотрудничал, описал торжество брачного пиршества, объяснив читателям, что "молодой и молодая блистали красотою, молодостью и свежестью" - несколько подкрашенною, - смертельно хотелось прибавить графу относительно Домны Осиповны, но он не прибавил этого, потому что она обещала ему за этот фельетон сто целковых. Глава IV В конторе Грохова, по-прежнему грязной и темной, сидели сам Грохов и Янсутский. Оба они очень изменились: Грохов оплешивел, обеззубел и был с багрово-желтым цветом лица, а Янсутский еще более похудел и походил на оглоданную, загрязненную кость, но энергии своей нисколько не утратил. - Совершенная случайность открыла мне это!.. - говорил он, как и всегда, быстро и бойко. - Ехал я прошлой весной из Казани на пароходе с некоторыми сибиряками... обедали вместе, выпивали, конечно... Вот, батюшка, пить-то здоровы и, главное, все коньяк дуют!.. Болтаем о том, о сем, только один из них, как видно купец этакой солидный и не враль, спрашивает меня, что не знаю ли я в Москве господина Олухова. "Имею, говорю, это счастье!" - "А правда ли, говорит, что он помер?" - "Такая же, говорю, правда, что я жив!" Купец поежился. "Кто ж, говорит, теперь по их делам ответчик должен быть?" - "По каким, говорю, делам?" - "Да как же-с, говорит, старик Олухов, кабы не умер, должен был бы объявить себя несостоятельным!" Что такое за вздор, думаю. "На чем же, говорю, он мог прогореть?" - "У него, говорит, более половины состояния в делах Хмурина лопнуло, а потом он и свое большое колесо не на чистые деньги вел... всему почесть Сибирю должен: мелким капиталистам - кому тысячу, кому три, кому десять!" - "Вы, говорю, тоже кредитор его?" - "Да-с, говорит, и нам бы очень желалось эти маленькие взыскания наши продать кому-нибудь в одни руки". - "А на сколько, говорю, их?" - "Да полагать надо, на миллион!" - "Но какая же, говорю, при ликвидации дела может быть по ним уплата?" - "Более, говорит, семидесяти пяти копеек нельзя получить!" - "А вы, чай, просите за них гривен по шести?" - "Нет, говорит, хорошо, если б дали по полтинничку!" Все это Янсутский уже знал, сватаясь за Домну Осиповну, и предполагал тогда, сделавшись ее мужем, скупить за бесценок все эти маленькие взыскания и таким образом сделаться главным ее кредитором; но теперь он решился употребить этот план как орудие мести против Домны Осиповны. К Грохову он обратился потому, что ему известно было, что Домна Осиповна с прежним своим поверенным совершенно рассорилась, так как во время кутежа ее мужа с Гроховым написала сему последнему очень бранчивое письмо, на которое Грохов спьяна написал ей такого рода ответ, что Домна Осиповна не решилась даже никому прочесть этого послания, а говорила только, что оно было глупое и чрезвычайно оскорбительное для нее. - Сведения сии, согласитесь, - продолжал Янсутский, - любопытны, и я вот приехал к вам посоветоваться и спросить вас: правда ли это, и возможно ли банкротство Олуховых? Вы занимались их делами... Домна Осиповна, сколько я помню, и ввод во владение мужа поручила вам. - Поручать она мне поручала, - отвечал Грохов, немножко сконфузившись, - но я тогда заболел и передал все помощнику... Вас что же так интересуют дела Олуховых? - присовокупил он после короткой паузы. - Интересуют по чувству жалости, - отвечал Янсутский, пожимая плечами. - Вообразите, сколько несчастных маленьких кредиторов будут обобраны в конкурсе, если он только учредится... Такому филантропическому движению Янсутского Грохов, конечно, не поверил и даже усмехнулся при этом. - Потом - выгодная афера может быть! - поспешил подхватить тот, чувствуя и сам, что проврался немного. - Расчет тут очень легко сделать: если тысяч на полтораста, на двести скупить миллион векселей, по которым уплатят, положим, по шестидесяти копеек за рубль - это четыреста тысяч в кармане! - Уж и в кармане!.. Прежде еще надобно узнать и сделать инвентарь всему состоянию!.. - возразил Грохов. - Инвентарь не бог знает что!.. Дело рук человеческих. - Узнать, наконец, с точностью количество долгов законных... - продолжал Грохов. - И то можно!.. Они уже все, как сказывал мне купец, стеклись в тамошнем губернском правлении. - Знаю, что можно; но каких денег это будет стоить!.. - твердил свое Грохов. - Деньги вздор, - по пословице: когда дрова рубят, щепок не жалеют... Я в этом отношении человек не трусливый и решился купить этот процесс: съезжу сам в Сибирь, узнаю все там до точности и вам теперь предлагаю адвокатуру по этому делу... Предпочитаю я вас другим вашим товарищам вследствие того, что вы человек умный, дельный, а не пустой краснобай, и дела купеческие давно ведете. Плата вам, конечно, будет приличная и своевременная, - отчеканивал Янсутский. - Благодарю вас за предложение, но я все болею, - произнес нерешительным голосом Грохов. Он действительно болел: ужасная и внезапная смерть Олухова сильно поразила его, так как он сам в пьяном виде очень легко мог черт знает откуда и черт знает зачем кувырнуться вниз головой. Грохов понял, что довольно дурить, и, сразу перестав пить, послал за доктором, который, найдя у него в ногах опухоль, объявил, что это предвестие грядущей водянки. Грохов испугался и раз по десяти в день начал снимать с себя сапоги и наблюдать, не поднимается ли опухоль выше; доктор сказал ему, что как опухоль дойдет до сердца, так и капут! - Какое вы болеете, распустили только себя! - успокаивал его Янсутский. - Нет, - сказал со вздохом Грохов, - выезжать совсем не могу - одышка, опухоль в ногах... - Другие за вас будут ездить, а вы, как главный телеграфист, сидите у себя в комнате и наигрывайте на клавишах... В этом деле, кроме денежного интереса, есть нравственный: Домна Осиповна, - полагаю, что вы не будете спорить против того, - очень дрянная женщина. - Дрянная! - подтвердил Грохов. - Скупая, жадная, - продолжал Янсутский, - а главное, - неблагодарная, лукавая, и туда же фуфырится еще... Напакостить ей было бы для меня величайшим наслаждением. - И для меня тоже! - сознался Грохов. - Значит, и будем работать в этом направлении... - Начинайте, а там увидим... По отъезде Янсутского Грохов долгое время сидел, погруженный в размышления, а затем позвонил. Вошел артельщик. - Скажи кучеру, чтобы он съездил за Яковом Ивановичем, - приказал он тому. Яков Иванович вскоре явился. Это был известный нам письмоводитель Грохова, повышенный им в помощники. Яков Иванович вел образ жизни лучше своего патрона и был теперь в новой триковой паре, напомаженный, причесанный: по мере того, как Грохов прибавлял ему жалованье, Яков Иванович все меньше и меньше загуливал и, уже два года быв женат, совершенно почти ничего не пил. - Садитесь! - сказал ему Грохов. Яков Иванович сел. - Как велико было объявлено состояние Олуховых при вводе во владение? - спросил Грохов. - В разных местах это было... миллионов около шести. - А долгов? - Тоже много!.. - отвечал Яков Иванович. - У меня сейчас был один барин, - продолжал Грохов после недолгой остановки, - и говорил, что старик Олухов на волоске держался от банкротства. - Говорили и мне это в Сибири, но не думаю, чтобы так это было. - На каком основании вы не думаете? - Да помилуйте!.. - воскликнул Яков Иванович. - Я своими глазами видел в главной конторе двести тысяч, в другой - пятьдесят; а там - где десять, где тридцать. - Наличными? - Наличными!.. - продолжал восклицать Яков Иванович. - И в некоторых конторах чистым даже золотом... все новенькие полуимпериалы, точно рыжички блестят. - Деньги эти теперь, я думаю, все растащены, - заметил Грохов. - Кроме денег-с, - продолжал Яков Иванович с явным удивлением, - дома во скольких городах... фабрики такие, что трубищи до самого неба... - И все в ходу? - полюбопытствовал Грохов. - Все... Я был на многих, светятся ночью, как дворцы... Машины на них все английские... точно черти какие шумят, стучат... Грохов слушал, нахмурившись, это красноречивое описание разных имуществ Олухова. - Главное состояние старика было в землях, я знаю, - проговорил он. - На земли одних планов - три шкафа! - воскликнул Яков Иванович. Потолковав еще некоторое время с своим помощником, Грохов, наконец, отпустил его и сам снова предался размышлениям: практическая его предусмотрительность и опытность ясно ему говорили, что в этом огромном и запутанном деле много бы, как в мутной воде рыбы, можно было наловить денег: скупить, как справедливо говорит Янсутский, по дешевой цене некоторую часть векселей, схлопотать конкурс; самому сесть в председатели... назначить себе содержания тысяч двадцать пять... подобрать согласненьких кураторов, а там - отдачи фабрик в аренды, хозяйственная продажа отдельных имений, словом, золотой бы дождь можно было устроить себе в карман; но вместе с этими соображениями Грохов вспомнил о своих недугах и подумал, что ему, может быть, скоро ничего не надобно будет на земле и что на гроб да на саван немного потребуется! Эта мысль так его расстроила, что он был не в состоянии оставаться долее в своей конторе и уехал домой. Там его встретила Агаша, взятая им после смерти Олухова аки бы в качестве экономки, но в сущности совершенно на том же положении, на каком она была и у того. Грохов прошел в свою спальню и лег в постель. Янсутский в это время, побывав еще в местах двадцати, обедать прибыл в Английский клуб, где в обеденной зале увидал генерала Трахова, который сидел уже за столом и просматривал меню. Янсутский, разумеется, не преминул поспешно подойти к генералу и попросил позволения сесть рядом с ним. Генерал очень любезно позволил ему это. - Вы, однако, довольно часто изволите посещать Москву?.. - сказал Янсутский. - Да, - протянул генерал, - теперь я приехал квартиру для жены нанять, но не знаю где: в отелях грязно и беспокойно... - Здесь есть отличные шамбр гарни с мебелью, столом, прислугою, сервировкою... Если вы прикажете, я сегодня же объеду их несколько и узнаю, где есть свободные отделения, какой величины и в какую цену. - Но мне очень совестно беспокоить вас этим! - произнес генерал и обязательно пожал Янсутскому руку. - Напротив, - воскликнул Янсутский, - это не беспокойство, а величайшее удовольствие: завтра же явлюсь к вам, чтобы донести обо всем. Вы, вероятно, в Славянском Базаре остановились? - Там! - подтвердил генерал. Читатель, конечно, заметил, что Янсутский в настоящем свидании с генералом был в отношении того гораздо почтительнее, чем в Париже: он по опыту знал, что господа, подобные Трахову, только за границей умаляют себя, а как вернутся в Россию, так сейчас же облекаются в свою павлинью важность. - Как вам, ваше превосходительство, нравятся обеды здешнего клуба?.. Не правда ли, они гораздо хуже обедов петербургского Английского клуба?.. - продолжал Янсутский подделываться к генералу. - О, да!.. Tiens*... Рубцы! Что это за блюдо, и чесноком еще пахнет, - отвечал тот, делая презрительную гримасу. ______________ * Вот тебе и на! (франц.). - Оно, впрочем, довольно вкусно, - скромно возразил Янсутский. - А как вы, ваше превосходительство, находите эти знаменитые английские супы из черепахи и из бычачьих хвостов? Они мне показались микстурами аптекарскими, а не кушаньем. - Надобно, чтобы это по-французски было приготовлено... У меня повар мой отлично делает суп из бычачьих хвостов: не жирно, тонко и в меру пикантно. - У вас, говорят, повар один из лучших в Петербурге?.. - спросил Янсутский. - Да, недурен, - отвечал генерал и налил из своей бутылки Янсутскому вина. Тот поспешил ему тоже налить из своей бутылки. - По-заграничному чокнемтесь! - проговорил генерал. - Именно по-заграничному! - подхватил Янсутский, очень довольный, что генерал становится с ним на заграничную ногу. - Скажите, - продолжал тот вполголоса, когда им и Янсутским еще было выпито по стакану вина, - эта Олухова овдовела и вышла снова замуж за какого-то доктора?.. - Все, что случалось с молодыми женщинами, генерал всегда ужасно интересовался узнавать до самых мельчайших подробностей. - Вышла замуж!.. - отвечал Янсутский с злой усмешкой. - Но такая партия для нее, мне кажется, очень иньебильна. - Прежняя связь! - объяснил Янсутский. Генерал сделал удивленные глаза. - Que me dites vous la?..* А Бегушев как же? - спросил он. ______________ * Что вы мне говорите?.. (франц.). - И при нем еще это существовало... Нынче женщины менее трех любовников в одно и то же время не имеют!.. - произнес Янсутский. - Но она, мне сказывали, сделалась после мужа миллионеркой, - заметил генерал. - Эти миллионы пока еще в воздухе! - воскликнул Янсутский. - Очень может быть, что эти миллионы пообрежут у ней. - Пообрежут?.. - переспросил генерал. - И очень сильно!.. Тут такой казус вышел: госпожа Домна Осиповна сама имеет свое состояние тысяч в триста, но она приняла наследство и после мужа, а муж, приявший наследство после деда, оказывается несостоятельным должником... Следовательно, госпожа Олухова все, что не доплатится по конкурсу, должна пополнить своими денежками. - Ах, бедная!.. - произнес генерал с искренним чувством сожаления. - Но правда ли, что она очень красива собой? - Была, а теперь тряпка, вымытая в соляной кислоте: подмазывается... румянится. После обеда генерал и Янсутский перешли вместе в говорильную комнату, велев себе туда подать шампанского. Там они нашли Долгова, читающего газету, который обыкновенно, за неимением денег платить за обед, приезжал в клуб после своего, более чем скромного, обеда, в надежде встретить кого-нибудь из своих знакомых и потолковать по душе. Янсутский, взглянув на Долгова, сейчас припомнил, что он видел его в Собрании ужинающим вместе с Бегушевым. Когда подано было шампанское и генерал с Янсутским выпили еще по стакану, то сей последний начал беседу с Траховым совершенно как с ровней. - А в Москве, ваше превосходительство, нельзя так приятно провести время, как в Париже! - говорил он. - Нельзя, - подтвердил генерал. - Припомните Клеманс!.. Что за прелесть девочка!.. Генерал приподнял глаза к небу, и у него вырвался из груди легкий вздох. Чтобы скрыть волнующие его чувствования, он начал усиленно курить свою дорогую сигару. Жена последний год решительно объявила ему, что он - русский человек и потому должен жить в России. Напрасно генерал жаловался на ожирение сердца, на подагру. Татьяна Васильевна на все отвечала ему: "Вздор, ты совсем здоров!" - и простым механическим способом не давала генералу денег на поездку за границу. Ссориться же с ней окончательно из-за этого генерал не хотел, да и было бы это для него очень нерасчетливо: оставшись на одном жалованье, хорошо не покушаешь! Вспомнив о заграничной, или, правильнее сказать, парижской, бульварной жизни и сравнивая ее с настоящей своей жизнью, генерал впал в грустное настроение духа и, молча прислушиваясь к своему пищеварению, продолжал сосать сигару, так что Янсутский, не любивший ни на минуту оставаться без какой-нибудь деятельности, обратился с разговором к Долгову. - Есть что-нибудь интересное в газете? - спросил он. Долгов чрезвычайно обрадовался его вопросу, рассчитывая поговорить. - Очень многое! - отвечал он с повеселевшим взором. - В Герцеговине восстание, - это начинающийся пожар! - Читал про это восстание! - воскликнул, в свою очередь, Янсутский, разваливаясь на диване. - Но только пожара пока еще не видать. - Пожар!.. - повторил громогласным голосом Долгов. - Почему вы так уверены в этом? - спросил его генерал мягко вежливым тенором и в то же время, налив и пододвинув Долгову бокал шампанского, присовокупил: - Не угодно ли вам вина? - Благодарю! - сказал тот и залпом выпил вино, не разбирая даже того, что он пьет. - С кем имею я честь говорить? - прибавил он. - Я - Трахов, а это - господин Янсутский! - отрекомендовал генерал. - А я - Долгов! - воскликнул Долгов. - Пожар оттого... - продолжал он без перерыва, - теперь Герцеговина... Там Черногория... Сербия... Румыния!.. Словом, весь славянский мир с Россией во главе... - Но зачем же России тут ввязываться? - перебил его Янсутский. - Для того, - закричал уже Долгов, - что это историческое призвание ее!.. Пришло время резко определяющих себя народностей: славяне, германцы, романские племена, англосаксы. Это выдумал Наполеон III и предугадал. - Черт с ним, с его предугадыванием!.. Он лучше бы предугадал не драться с немцами, и Франция не поплатилась бы миллиардами... - возразил Янсутский. - Я сам Наполеона всегда ненавидел и говорил, что он ничтожество, что в нем капли нет крови Наполеона Первого, но в этом он прав: Россия должна обособить славянский мир! - кричал Долгов. - Позвольте-с! - тоже воскликнул не тише его Янсутский. - Какую же выгоду Россия получит через это? - Выгоду торжества духа! - воскликнул Долгов. - Это верно!.. - поддакнул ему генерал. - Но еще восторжествуем ли мы?.. Бабушка надвое сказала: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет!.. - не уступал Янсутский. - Восторжествуем!.. Турция - гнилой, разлагающийся труп!.. Страна невежества... деспотизма... страна узаконенного распутства! - валял на всех парах Долгов. - А мне так это узаконенное распутство очень нравится, - подзадоривал его Янсутский. - А вы как, ваше превосходительство, полагаете? - отнесся он к генералу. Тому не совсем понравился этот вопрос. - Полагаю, что многоженство есть одно из величайших зол Турции, - проговорил он явно недовольным тоном. - Но почему, - я не вижу! - воскликнул Янсутский. - Да потому, - старался придумать генерал, - что оно отнимает у турок время, расслабляет их умственные способности, наконец, беспокоит их этими каждодневными, вероятно, ссорами в серале между женами. - Армия турецкая голодна, не обута, не одета... солдаты их возбуждаются только опиумом и водкой, а в душе они все трус на трусе, хвастун на хвастуне!.. - кричал между тем Долгов, не слышавший даже разговора своих собеседников, как совершенно не входящего в кругозор его собственных мыслей. - Это неправда!.. Совершенная неправда! - начал уж покрикивать и генерал. - Я с турками сам в Севастопольскую кампанию дрался, это - храбрейшие солдаты!.. - То было прежде, а теперь в Турции все деморализовано и все расшатано! - не унимался Долгов. - Но откуда вы это знаете?.. Вы были в Турции?.. Путешествовали там? - допрашивал его Янсутский. "Был!.." - чуть было не хватил Долгов, но удержался. - Я не был там, но я читал это и слышал от множества достоверных людей! - сказал он. - Ну-с, а я был в славянских землях и в Турции и скажу вам достовернее ваших достоверных людей, что турки - честный народ, а славяне, по большей части, плутишки. У Долгова от последней фразы Янсутского голос даже перехватило. - Нет, вы не были там!.. Вы это врете, - произнес он совершенно низовой октавой. Янсутский действительно врал: он не был в Турции и только однажды проехал по железной дороге славянские земли, и то ночью. - Вру не я, а вы врете!.. - говорил он, уже вставая и озлобленно засмеявшись. Генералу все более и более начинала становиться неприятною эта сцена: он ожидал, что, чего доброго, спорящие договорятся до дуэли. - До свиданья, ваше превосходительство! - сказал ему Янсутский фамильярно. - Прощайте!.. - ответил генерал и в протянутую руку Янсутского положил только два пальца. С Долговым Янсутский совершенно не поклонился и ушел. - Всех этих рациональников и близоруких консерваторов народ русский должен был бы растерзать на части! - вскрикнул ему вслед Долгов. Генерал усмехнулся: хоть все, говоримое Долговым, было совершенно то же самое, что говорила и Татьяна Васильевна, - чего генерал, как мы знаем, переносить равнодушно не мог, - тем не менее Долгов ему понравился; он показался генералу поэтом, человеком с поэтической душой. - Когда жена переедет в Москву, я попрошу вас познакомиться с ней, - она очень рада будет с вами побеседовать! - сказал он ему. - Благодарю... непременно! - отвечал Долгов. Генерал поднялся, чтобы уехать. Долгов проводил его до передней. - Au revoir!..* - простился с ним генерал, приветливо кивнув головою. ______________ * До свиданья!.. (франц.). - Я явлюсь к вашей супруге! - повторил еще раз Долгов, не спросив даже, когда супруга генерала переедет в Москву и где она будет жить; а затем он пошел бродить по залам клуба, высматривая себе кого-нибудь в слушатели. Глава V Трахов прямо из Английского клуба проехал к Бегушеву. Прокофий, отворивший ему дверь, обрадовался генералу. Он любил, когда барина его посещали знатные особы. - Дома?.. - спросил Трахов. - У себя-с... пожалуйте!.. - поспешно ответил Прокофий. Генерал пошел было. - У нас же живет и Аделаида Ивановна, - счел за нужное присовокупить Прокофий. - Ах, я очень рад, что увижу кузину, - говорил генерал, идя в знакомую ему диванную. Бегушева он застал играющим в шахматы с графом Хвостиковым, который, как и на железной дороге, хотел было удрать, увидав Трахова; но удержался, тем более что генерал, поздоровавшись или, лучше сказать, расцеловавшись с Бегушевым, поклонился и графу довольно вежливо. Граф, с своей стороны, тоже ответил ему, с сохранением собственного достоинства, почтительным поклоном. Все уселись. - А с вами, кузен, живет и кузина Аделаида Ивановна? - сказал генерал Бегушеву. - Со мной!.. - проговорил тот. - Как ее здоровье? - Так себе, ничего!.. Скрипит. - Мы нынче все скрипим кое-как!.. - произнес генерал, проведя рукой по животу своему, и при этом парижские бульвары припомнились ему во всей своей прелести. - Именно все скрипим!.. - подтвердил граф Хвостиков, не могший удержаться, чтобы не заговорить с Траховым; а потом, говоря правду, он и скрипел более, чем кто-либо, - денежные обстоятельства его были даже более обыкновенного плохи: издание газеты с Долговым окончательно не удалось; та газета, где он фельетонствовал, отказала ему за то, что он очень сильно налгал в одном из фельетонов, и его даже тянули в суд за оскорбление. - Как поживает ваша жена? - спросил Бегушев, чтобы о чем-нибудь заговорить с кузеном. - Благодарю!.. - отвечал генерал. - Она нынешнюю зиму думает месяца на два, на три совсем переехать в Москву. - Это ради чего? - воскликнул Бегушев. - Ради того, что она в Петербурге очень скучает!.. Ей там дышать нравственно нечем! - объяснил генерал. - А Тюменев опять стал бывать у вас? - проговорил Бегушев с некоторой насмешкой. - Редко!.. Камешек раздора с той и другой стороны брошен. - Чем же в Москве будет нравственно жить Татьяна Васильевна? - пожелал узнать Бегушев. - Тем, чему я сейчас был свидетелем в Английском клубе: тут такой горячий спор шел о славянах и о Турции, а теперь в этом, как выражается Татьяна Васильевна, вся поэзия ее жизни... - Между кем был спор?.. - полюбопытствовал уже граф Хвостиков. - Между Янсутским и Долговым! - Долгов, конечно, был за славян? - подхватил граф. - Долгов за славян, а Янсутский за турок! Граф Хвостиков пожал плечами. - Только такой человек, как Янсутский, может быть за турок, - сказал он. - Это тоже в каком смысле, - заметил генерал. - Долгов говорит, например, что турки - трусы; это вздор; а Янсутский уверяет, что славяне - плуты... - Охота вам повторять, что говорят Янсутские, да и Долгов, пожалуй! - произнес с досадой Бегушев. - Это так: сегодня я убедился вполне, что Янсутский болтун и сплетник большой... Про эту бывшую madame Олухову он таких мне невероятных вещей насказал... - говорил генерал. При имени Олуховой Бегушев немного вспыхнул. - Каких же именно невероятных? - спросил граф Хвостиков. - Он утверждал, что она должна разориться совершенно: она там... я не понял даже хорошенько... приняла какое-то наследство после мужа, а тот - банкрот, и ей придется отвечать за его долги. Граф Хвостиков хотел было что-то такое возразить генералу, но в это время по дому раздалось беганье, затем шлепанье башмаков и в заключение лай по крайней мере пяти собачьих голосов. - Qu'est се que cela?* - сказал генерал. ______________ * Что это такое? (франц.). - Это сестра приехала с своими собаками из старушечьего маскерада, - отвечал Бегушев. - А, понимаю! - произнес генерал. - Милая Аделаида Ивановна до сих пор не утратила своей страсти к собакам? - За неимением других страстей, хранит пока эту!.. - сказал Бегушев. Вскоре в диванную предстала Маремьяша - красная, пылающая и издающая из себя легкий пар, пропитанный запахом березовых веников. Она доложила, что Аделаида Ивановна, узнав, что у Александра Ивановича кузен их, генерал Трахов, умоляет его прийти к ней, чтобы поскорей на него взглянуть. Генерал на это приглашение немедля отправился в сопровождении Маремьяши в отделение Аделаиды Ивановны, которое, чем долее жила в нем старушка, все более и более принимало оригинальный или почти исторический характер: оно состояло из маленького, крытого шатром и освещаемого цветным фонарем прохода, потом очень большой комнаты, из которой одна дверь, красного дерева, вела в спальню Аделаиды Ивановны, а другая, совершенно ей подобная, прикрывала собой шкаф, хранящий маленькую библиотеку m-lle Бегушевой. Библиотека эта исключительно состояла из книг духовного содержания и из множества альбомов, в которых были и стихи, и проза, и наклеенные засохшие цветки, и рисунки акварелью, карандашом, пером. Мебель вся была во вкусе ренессанс и довольно покойная. Запах одеколона наполнял всю комнату. Стены почти сплошь были увешаны картинами в потускнелых золотых рамах. Прежде всего кидался в глаза огромный портрет покойной императрицы Марии Федоровны, когда-то из своих рук возложившей на Аделаиду Ивановну, при выпуске ее из Смольного монастыря, шифр первой ученицы. Далее - тоже довольно большой портрет сурового на вид старика в генеральском екатерининских времен мундире, с подзорной трубкой в руке и с развернутою перед ним картою, - это был прадед Бегушевых. Направо от него висел портрет матери Аделаиды Ивановны - дамы с необыкновенно нежным цветом лица и с буклями на висках, а налево - головка совершенно ангелоподобной девочки; то была сестра Аделаиды Ивановны, умершая в детстве. Над диваном, на котором старушка по преимуществу сидела, красовался, почти в натуральную величину, фотографический снимок Александра Ивановича, очень похожий на него, но в то же время весь какой-то черный, а также виднелись: зимний русский пейзаж, изображающий, как отец Бегушева, окруженный крепостными охотниками, принимал медведя на рогатину, и другой, уже летний пейзаж, представляющий их главную, родовую усадьбу с садом, с рекой, с мельницей и церковью вдали. Все это Аделаида Ивановна отчасти привезла с собой, а частью собрала из других комнат братнина дома. Кроме картин, она перетащила к себе много и других вещей, дорогих ей по воспоминаниям; так, например, на подзеркальном столике, выложенном бронзою, помещались у нее стариннейшие сфероидальной формы часы с стоящим над ними Сатурном, под ногами которого качался маятник; несколько выступов изразцовой печи были уставлены фарфоровыми куколками пастушков, пастушек, французского гренадера, опирающегося на ружье, босоногого францисканца и даже русского мужичка с балалайкой в руке. При появлении генерала произошел весьма пустой случай, но который ужасно сконфузил Аделаиду Ивановну: едва только Трахов переступил порог, как сидевший в клетке попугай тарарахнул ясным и отчетливым образом: "Дурак!" Генерал сначала попятился было назад, но потом сообразил: - Это ваш попка так меня приветствует, - сказал он. - Ах, он пренесносный; я велю скоро его продать, - говорила Аделаида Ивановна, не знавшая, что делать и куда глядеть. - Дурак! - повторил еще раз попугай, когда хозяйка и гость уже уселись. Маремьяша, чтобы заставить замолчать глупую птицу, поспешила накинуть покрышку на клетку попугая. - Извините меня, мой друг, хоть вы и видите, какая я, - говорила Аделаида Ивановна, собравшаяся несколько с духом и показывая на себя: она действительно была в спальном капоте, ночном чепце и пылала не меньше своей горничной. - Но мне так хотелось вас видеть! - проговорила она. - И я, кузина, желал вас видеть! - говорил генерал. - А вы тут отлично поместились, - присовокупил он, невольно обратив внимание на семейно-историческое убранство комнат Аделаиды Ивановны. - Ах, как отлично, как бесподобно!.. - полувоскликнула она. - Александр, вы знаете, он хоть и серьезен, но ангел доброты!.. Одно, что хвораю я все последнее время; брату уж и не говорю, а хвораю! - За границу бы вы, кузина, съездили и полечились там, - посоветовал ей генерал, полагавший, что как только пустят человека за границу, так он и выздоровеет непременно, - что лично с генералом в самом деле и случалось. - Не на что, cousin*, состояние мое совершенно расстроилось, - отвечала Аделаида Ивановна. ______________ * кузен (франц.). - Каким образом? - спросил генерал с удивлением. - Деньги все выпросили у меня мои друзья, а теперь мне и платят понемножку!.. - посмягчила было свое положение Аделаида Ивановна. - Ничего вам, сударыня, не платят! - уличила ее Маремьяша, стоявшая около Аделаиды Ивановны и намачивавшая ей по временам одеколоном голову. Генералу немножко не понравилось вмешательство в разговор горничной. - Но кто ж именно эти друзья ваши? - отнесся он к Аделаиде Ивановне. - Первый - князь Мамелюков!.. Вы знаете, cousin, какая почти родственная любовь существовала между нашими семействами, я его воспринимала от купели, хотя и была еще молоденькой девушкой!.. Как мне совестно тогда было... - И старушка, махнув рукой, еще более покраснела, а Маремьяша поспешила налить ей на голову целую пригоршню одеколона. - Князь мне должен сорок тысяч и не платит - мне это так удивительно! Генерал нахмурился. - И мне тоже: князь - богатый человек!.. - проговорил он. - Очень богатый!.. Брат схлопотал было, чтобы с князя взыскал суд... каково мне это было, посудите, кузен!.. Князь точно что очень испугался суда и уехал за границу... Генерал продолжал быть нахмуренным. - Все это тем более неприятно слышать, что князь у меня и служит, - проговорил он. - О, тогда, cousin, попросите его, чтобы он хоть часть мне заплатил... vous comprenez*, что мне тяжело же жить все и во всем на счет брата... Конечно, Александр - ангел: он мне ни в чем не отказывает; но как бы то ни было, меня это мучит... ______________ * вы понимаете (франц.). - Je comprend tres bien!..* - подхватил генерал, хорошо ведавший, как тяжело иногда бывает жить на чужие деньги, даже на деньги жены. - Я не попрошу князя, а прикажу ему заплатить вам!.. - заключил он решительным тоном. ______________ * Я понимаю очень хорошо!.. (франц.). - Пожалуйста! - проговорила старушка и затем сказала своей горничной: - Ты, Маремьяша, можешь идти пить чай. Та не совсем охотно воспользовалась этим разрешением: ее очень интересовал начавшийся разговор о должниках барыни. - Я нарочно Маремьяшу услала, - продолжала Аделаида Ивановна лукавым голосом, - она и брат Александр непременно хотят посадить князя в тюрьму... Вы его попугайте, что вот что ему угрожает... Пусть бы он хоть часть мне уплатил, а остальное я подожду. - Напишу и непременно заставлю его заплатить вам! - повторил генерал. По натуре своей он был очень услужливый человек и стремился каждому сделать приятное; но только в результате у него почти всегда выходило, что он никому ничего не делал. - Я вам, cousin, признаюсь еще в одном, - пустилась в откровенности Аделаида Ивановна, - мне тоже должна довольно порядочную сумму сотоварка моя по Смольному монастырю, сенаторша Круглова. Она сначала заплатила мне всего сто рублей!.. Меня это