ичего не сказал, а заговорил о чем-то с проходившем мимо кондуктором. Софи только мимолетом прислушивался к словам моим и продолжала грустно любезничать с гусаром. Она в этом случае, кажется, нисколько не стесняясь Баклановым. - Вы до самой вашей деревни поедете с Александром Николаичем вместе? - спросил я ее. - Нет, мы только по железной дороге... до Москвы. - Но ваши имения в одной ведь губернии? - Да, но потом мы с ним поедем в разное, вероятно, время!.. - Нет, неправда, вместе поедут, - сказал, подмигнув мне, Петцолов. - Как вы смеете так говорить! - сказала ему Софи, больше шутя. Об этом предмете они, видно, совершенно свободно разговаривали. Мне ужасно хотелось сказать какую-нибудь дерзость Софи. - Вы ужасная притворщица! - начал я прямо. - Не может быть, нет! - воскликнула она. - У вас все только для наружности, и даже я знаю, что такое в вас искреннее. - Ну, что же во мне есть искреннего... что искреннего? Скажите! - пристала она ко мне. - Сколько могу отгадывать, так любовь к разнообразию. - В чем к разнообразию? - Во всем. - Совершенно верно, совершенно! - подхватила Софи, делая вид, что не понимает, к чему я это сказал. - Это так, да, - подтвердил и Петцолов. В это время ударил звонок, все встали. Софи стояла, поправляя платье сзади. Хороша и величественна в эти минуты она была божественно! Бакланов простился со мною нежно, и почему-то у нас обоих навернулись при этом слезы на глазах. Софи, прощаясь с Петцоловым, явно с ним шепталась. Я еще раз видел ее лицо, когда она, сев в вагоне, приложила его к окну и еще раз кивнула головкой мне и Петцолову. Мы пошли с ним вместе из вокзала. - Скажите, что за отношения у madame Леневой с Баклановым? - спросил я невиннейшим голосом. - Она живет с ним, - отвечал он мне. - И вы, кажется, не совсем к ней равнодушны. - Нет, что же! Разумеется, немножко! - отвечал он, не думая нисколько, видно, скрываться в этом случае. - Ну, смотрите, Бакланов вас убьет: он бешеный, вспыльчивый! - О, нет, у них это совсем на других основаниях. - На других? - Она может делать, что хочет; он тоже... по этим, знаете, новым правилам. - По новым? - Да, в наше время убедились наконец, что глупость же хранит верность, ревновать друг друга. - Разумеется! - подтвердил я. В это время мы вышли на подъезд. Он сел на превосходную пару, на которой я раз видел Софи, и понесся по Невскому, зацепляя извозчиков и пешеходов. "И это тоже прогрессист! Несчастная, несчастная моя родина!" - подумал я. Не об общественном, разумеется, служении говорим мы здесь. Благословенна будь та минута, когда в обществе появилась стремление к нему! Но гневом и ужасом исполняется наше сердце, когда мы подумаем, в чем положили это служение: в проведении не то что уж отвлеченных мыслей, а скорей каких-то предвкушений мыслей. И кто наконец эта соль земли, эти избранные, пришедшие к общественной трапезе!.. Остроумные пустозвоны, считающие в ловкой захлестке речи всю суть дела!.. Торгаши, умеющие бесконечно пускать в ход небольшой запасец своей душевной горечи!.. Всевозможных родов возмужалые и юные свищи, всегда готовые чем вам угодно наполнить свою пустоту!.. 9.. Рассказы Венявиных. Перехожу снова к объективному способу. Незаконные мои любовники, приехав в провинцию, в свой родной город, и остановясь в грязных номерах лучшей гостиницы, - Софи в одном номере, а Бакланов в другом, - осмелились дать о себе знать одному только старинному другу Бакланова - Венявину. Тот точас же сначала прибежал один, потом побежал за супругой. Женат он был на доброй Маше, дочери священника. Первый раз он увидел ее у Леневых, приехав к ним визит делать, и сейчас же влюбился в нее. Маша тоже в него влюбилась. Они сочетались и до сих пор столько же раз и с такою же нежностью каждодневно целовались, как и в первый день своего брака. Детей у них было человек десять. Оба толстенькие, оба коротенькие, расфрантясь сколько возможно, они прибежали к нашим петербургским гостям, сильно взволнованные как приятным этим свиданием, так и вообще разными совершившимися в это время в городе и около происшествиями. Все поместились в комнате Софи, которая, чувствуя себя не совсем здоровою, сидела печальная и грустная, завернувшись в свою теплую, дорожную шаль. Венявины беспрестанно говорили один за другим и даже перебивали друг друга. - Я не помещик, а чиновник; но это невозможно, невозможно! - кричал Венявин, топорщась всем телом. - Помещицу Коврову, - подхватила его толстенькая и совершенно с ангельским лицом супруга: - пошла она с девушкой в баню, трое мужиков подошли к окошку, да и смотрят. Она говорит: "Подите прочь!". Они пошли да колом дверь-то снаружи и приперли. Всю ночь в бане-то и просидела: кричала-кричала, никто в целой деревне не отпер! - Да, да! - подтвердил и муж. - Она пришла к губернатору жаловаться, а он ей говорит: "Вы отсталая, говорит, женщина, крепостница!.." - Да кто он, из моряков, что ли? - спросил Бакланов. - Из моряков. - Ну, так вот что мне про него в Петербург рассказывали: у него с корабля упал матрос - ему бросили там что-то такое, вытащили его, и он сейчас же велел дать ему сто линьков, зачем смел закричать, когда упал в воду; а теперь человеколюбивый эмансипатор. - Я тебе говорю, братец! - восклицал Бакланов. - Нашего старика таки-удалили наконец! Нашли несовременным! - продолжал Бакланов. - Но ведь те лучше были, честнее, - горячился Венявин: - те откровенно по крайней мере, действовали, а это иезуиты: пошли их царство небесное на земле вводить, или, как Ирод, младенцев резать, они одинаково будут это делать за жалованье. - Поля-то, Господи, - вмешалась опять Маша, не менее мужа взволнованная: - поля-то у помещиков, этакие большущие, наполовину стоят незапаханные и незабороненные. - Будет голод, непременно, непременно! - поддерживал Венявин. - Этак неприятно и ехать в деревню, - проговорила наконец Софи, все время молчавшая и даже вряд ли слышавшая, что кругом ее говорили. - Ай, да вы и не ездите! Просто страшно! - подхватила Маша. - У папеньки столько теперь приезжает помещиков и останавливается: "Не можем, говорят, жить в деревне; очень уж нам грубят и обижают нас!". - Скоро по дорогам, пожалуй, будут грабить! - прибавил, разведя руками, Венявин. - Да чтой-то, Николай Гаврилыч, как это ты так говоришь: будут! - прикрикнула на него Маша: - и грабят уж! Вот к папеньке мужик за навозом ездит, так ехал пьяный в воскресенье из города - ограбили! - А мы сегодня ночью думали было выехать! - проговорила опять Софи. - Ай, нет, душечка Софья Петровна, ангел мой! Не ездите! - воскликнула Маша. - Нет, нет! - подтвердил и Венявин. Эти два кроткие существа насказали потом еще таких страхов и ужасов, что даже сами испугались и побоялись итти пешком домой, а попросили послать человека, нанять им извозчика. Бакланов и Софи, по отъезде их, не сказав друг с другом ни слова, разошлись по своим комнатам, и каждый, с своими грустными мыслями, улегся почивать: видно, незаконная любовь так же имеет свойство охлаждаться, как и законная. 10.! Прежнее Ковригино. Были серенькие, мокрые сумерки. По той же самой дороге, с которой некогда мы начинали наш рассказ, ехала Софи с Баклановым, и какая разница была в том поезде и в этом: вместо домоделанных крытых саней и розвальней - лондонской сборки карета; лошади не крепостные, а вольнонаемные, идущие какою-то развалистою походкой. Высокий малый, извозчик, сидел без всякой церемонии и беспрестанно курил. Наконец в экипаже сидели не муж с женой, а любовник с любовницей, и не стыдились так ехать в свое имение. Тетушка Биби, что чувствуют твои кости при этом! Почтенная девица сия, как только получен был первый манифест об освобождении крсетьян, захирела и померла. - Я родилась и умру госпожой своих людей! - были почти последние ее слова перед смертью. Наследницей она оставила Софи, единственно потому только, чтоб имение не досталось мерзавцу Виктору. Когда въехали в усадьбу, первое, что кинулось в глаза, был дом с заколоченными окнами. Бакланов сам должен был выйти из экипажа, чтобы выкликнуть кого-нибудь из людей. Он на первую попал на добрейшую и глупейшую Прасковью, сделавшеюся теперь совсем старою девкой. - Госпожа ваша, Софья Петровна Ленева приехала! - сказал он. - Ай, батюшки, Господи! Барыня приехала! - воскликнула эта простодушная девушка и сначала пробежала опять в кухню за ключом от заднего крыльца, отперла его, пробежала по дому и отперла переднюю; потом побежала в кухню за свечкой и чтобы оповестить других людей. Софи все это время сидела в экипаже. Наконец Бакланов ее высадил, и они, в сопровождении Прасковьи со свечой, вошли в дом. Оборванные в зале обои висели огромными лопастями. Зимние рамы были еще не выставлены, и к ним пропасть наприставало околевших мух. Круглое, в золотой раме, зеркало, как было в похороны Биби завешено черным флером, так и оставалось; отовсюду пахнуло уже не ладаном и воском, а какою-то могилой и сыростью. Путники наши прошли в гостиную. Там, в углу, стояло старое кресло майора, точно будто бы сейчас только сняли его с них. Прасковья поставила свечку на стол. - Самовар прикажете-с? - спросила она. - Да! - отвечала Софи. Добрушка эта убежала ставить самовар. Бакланов и Софи сели друг против друга. Обоим было грустно. Перед обоими проходила их прежняя молодость: сколько было надежд, в какой богатой перспективе открывалась тогда будущая жизнь, и что ж в итоге? - Вон, у этого комода, помните? - сказала с грустною улыбкой Софи, показывая глазами на простеночное трюмо: - я в первый раз вас поцеловала. - Да! - отвечал Бакланов. - А вот тут, помните, на диване, я раз, в сумерках, прикурнула, а вы стали передо мной на колени, и вдруг тетенька Биби вошла, - как мы перепугались тогда! - продолжала Соня. - Д-да! - отвечал и на это Бакланов. Его душу в эти минуты волновало целое море разнообразнейших чувствований. Софи встала, подошла к нему и оперлась на его плечо. - Грустно мне, друг мой, грустно! - проговорила наконец она, склоняясь к нему головкой. Бакланов обнял ее и посадил к себе на колени. - Что ж тебе грустно? - спросил он ее. - Так... ты меня не любишь больше! - Из чего же ты это видишь? - Так... Ты все стал нынче говорить о жене своей; говоришь, она умная, честная, чистая женщина. Бакланов ударил себя в голову. - О! - воскликнул он: - не напоминай мне об этой несчастной моей мученице! - Она твоя мученица, а я, значит, твоя злодейка. Вот, посмотри: ты уж и плачешь о ней! - Нет, не ее я оплакиваю, а долг свой, свои обязанности, над которыми я надругался, как подлец, как мальчишка какой! - А я-то как живу всю жизнь! Господи! Господи! - воскликнула Софи, в отчаянии разводя руками. - Нет! Тот безумец, - продолжал Бакланов: - кто говорит, что в браке нет таинства. Сам Бог тут присутствует, и Он один только может освятить эти между людьми отношения! - Именно! - подтвердила Софи. - Я тебя, например, очень люблю; а прямо и откровенно скажу: мне жить с тобой гораздо тяжелее, чем с покойным мужем моим. Тот мне гадок, противен был; но я знала, что хоть страдаю, но не грешна и не преступна. - Ну, старого уже не воротишь! - отвечал ей мрачно Бакланов и поспешил спустить ее с колен. Входила Прасковья с самоваром. Софи сейчас же принялась сама хозяйничать. - Подайе сливок! - сказала она. Прасковья что-то переминалась. - Не знаю, матушка, сбегаю, - начала потом она: - не доят, чу, барские-то коровы, худые такие! - Как, неужели же все не доят? Сколько же коров? - Четыре коровы. - Как четыре?.. У тетушки, я думаю, их было сорок! - Околевали-с, умирали... Нет ли хоть у крестьян у кого, схожу! - отвечала Прасковья и опять побежала. Софи и Бакланов, оставшись вдвоем, грустно усмехнулись. Прасковья возвратилась и принесла жиденького молочка. - Ну, уж мы этого пить не станем, - сказала Софи, отодвигая молочник назад: - поесть нам тоже, вероятно, нечего? При этом вопросе Прасковья даже покраснела. - Ничего, кажется, нет-с. - И яиц даже? - спросила Софи. - Перевели барских-то кур тотчас же, как покойница-то барышня скончалась. У курятницы тоже дочка на волю выдана, все теперь и живет там-с. Бакланов начинал уже выходить из себя. - Ты вот скажи старосте, - продолжала Софи: - со мной нарочно приехал брат, - прибавила она с ударением, показывая на Бакланова: - он завтра же примет все по описи, и я вступлю в управление имением серьезно. - Слушаю-с, - отвечала покорно Прасковья. - Вам где прикажете постель отправить, у тетеньки в комнате-с? - спросила она. - Только в их комнате постелька-то и осталась. - А прочие где же? - Не знаю-с. - Хорошо, у тетки. - А вам где прикажете-с? - обратилась Прасковья к Бакланову. - Обо мне не беспокойся, я вот хоть тут на диване засну. - Ты можешь итти, - сказала ей Софи. Прасковья ушла. Бакланов пошел и запер за ней дверь. - Ты, друг моя, ляг у меня в комнате, - сказала ему Софи. - Непременно! - отвечал он, и вскоре потом они со свечой вошли в комнату Биби. Огромная киота с дорогими образами была заперта и даже запечатана печатью. - Святыню-то Божью пощадили, не разворовали, - сказал Бакланов. - Да, ужасно какой народ! - сказала Софи. Затем они, общими стараниями отыскав под образами бутылку с деревянным маслом и засветив лампаду, улеглись; Софи за ширмами на теткиной постели, а Бакланов на полу. При каждом малейшем шуме на улице или в доме они переговаривались. - Что такое? - спрашивала обыкновенно сейчас же Софи. - Не знаю! - отвечал тоже встревоженным голосом Бакланов и потом уж только прибавлял: - нет, ничего! Они боялись, что мужики придут и убьют их. 11.. Староста старый и новый сельский староста. На другой день в комнаты явилась опять одна только Прасковья и, как следует доброй, хорошей крепостной девушке, несколько принарядились по случаю радостного приезда господ. - Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара. - Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж состряпаю что-нибудь. - Сделай милость!.. На вот тебе денег... купи там курицу, говядины, что ли. - Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю. - Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются? - Ну, матушка, народец ведь у вас... сами, я думаю, изволите знать! Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи. Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову. - Вот я вам этого старосту вызову, - сказал он и вышел на крыльцо. - Эй ты, любезный, - крикнул он проходившему по двору молодому дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: - пошли ко мне старосту сейчас же! Парень, больше по привычке повиновался барскому голосу, повернулся и прошел в старостину избу. Бакланов продолжал стоять на крыльце. Парень вышел из избы. - Говорил-с... - объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком. - Да ты не "говорил", а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни одного у канальи не оставлю... - заревел Бакланов. Парень вернулся в избу. Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к Бакланову. - Ты староста? - спросил тот. - Я, сударь, я, - отвечал тот, как-то плутовато тряся головой и точно пряча свои глаза. - Пойдем к барыне, к госпоже твоей! - проговорил Бакланов. Староста пошел вслед за ним в горницы. - Вот он-с! - проговорил Бакланов, показывая на него Софи. Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа. - Отчего вы не хотите ко мне явиться? - сказала она. - Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! - сказал староста, по-прежнему потупляя глаза. - Отчего нельзя? - Воля уж, значит, теперь: какое явленье! Под неволею тоже опять-то голову сунешь, так и не выцарапаешь! - Но воля сама по себе, а мое право на вас само по себе, - говорила Софи. Староста при этом даже усмехнулся. - Нету, матушка, прав этаких ныне! - проговорил он. - Да ты известен или нет о духовном завещании? - воскликнул ему Бакланов. - Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда грех только изволила лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит, мы вольные; порядки-то нынче известны-с! - отвечал староста, не ворочая к нему головы. - Что ж вы и работать на меня не будете? - спросила Софи. - Никак нет-с! - И оброков платить мне не будете? - Нет-с! - Так я вас заставлю! Ах вы, мерзавцы, бунтовщики! - вскричала Софи, вся побледнев. Госпожа в ней наконец проснулась. Она готова была своими хорошенькими ручками вцепиться старосте в волосы. - Сейчас чтоб у меня прощения просили, сейчас! - продолжала она, стуча ножкой. - Мир-то меня, сударыня, может теперь поедом съесть, что я и в дом-то вас допустил! - возражал ей староста. - Меня в дом? - воскликнула Софи, ударяя себе в грудь. - Да как же, помилуйте, дом общественный! При этом Софи и Бакланов переглянулись между собой. - Calmez-vous! - сказал он, беря Софи за руку. - Кто здесь посредник? - обратился он к старосте. - Не могим знать-с, - отвечал тот. - Как не знаешь? - спросил Бакланов, задыхаясь от бешенства. - Делов тоже никаких не имели до них, почему нам знать! - продолжал староста, водя глазами по полу. - А! не знаешь, не знаешь! - проговорил Бакланов и, схватив старика за ворот, притряхнул его. Старик позеленел. - Посредник, ваше благородие, Иван Егорыч Варегин, - сказал он. Бакланов сейчас же отпустил его. - Варегин! - произнес он радостно. - Пошел вон! - прибавил он старосте, и тот, как бы ничего особенного не случилось, посмотрел себе на ноги и вышел. - Ну, вот и прекрасно! Все теперь устроится! - сказал Бакланов, обращаясь к Софи, котрая смотрела на него вопросительно. - Параша, Параша, - крикнул он убиравшей в соседней комнате чашки Прасковье. - Нет ли кого послать за посредником-с? - Пошлите-с сельского старосту! Он у нас тут недалеко в Парфенове живет-с, - отвечала та шопотом. - Сбегай, ради Бога, - произнес Бакланов. - Я нищенку пошлю-с; самое-то, пожалуй, наши дьяволы увидят и изобьют еще! - отвечала Прасковья и ушла. Через несколько времени явился сельский староста, молодой, вежливый мужик. - Съезди, любезный за посредником, - сказал ему Бакланов. - Слушаю-с, - отвечал тот с видимою готовностью. - Что такое, скажи, пожалуйста, отчего это неповиновение ко мне? - спросила, выйдя к нему, Софи. Староста модно переложил из руки в руку шляпу. - Бог знает, сударыня, - отвечал он, как-то особенно ужимая губы. - Надо так полагать, что глупость одна их. - Так ты им растолкуй! - сказала Софи. - Нам они, сударыня, не верят, как не по их говоришь... Все одно, вы говорят, от начальства... - Пожалуйста, съезди! - повторила Софи. - Слушаю-с! - отвечал староста и уехал. - Чтобы не обманул он! - сказал Бакланов. - Нет, съездит-с! Он у Софьи Петровны лесу хочет торговать, так съездит-с! - объяснила Прасковья. Бакланов и Софи возвратились в гостиную. - Варегин мне приятель и отличнейший человек: он сейчас все устроит, - заговорил первый. - Но я боюсь, друг мой, он сейчас, пожалуй, придут, - сказала Софи. - Пускай идут; у меня револьверы готовы. Прежде чем они дотронутся до тебя, человек двадцать уложу!.. - произнес Бакланов и положил на стол действительно два револьвера. Софи между тем принялась плакать: она была очень рассержена. 12.. Посредник. Варегин приехал в тот же день. Молодые хозяева наши все еще продолжали сидеть в гостиной и не смели носу оттуда показать. Бакланов принял друга в распростертые объятия. Несколько времени они молчали, и у обоих невольно навернулись слезы на глазах. - Что это, у вас уж пистолеты приготовлены! - начал Варегин. - Да, - отвечал Бакланов и представил ему Софи. - Кузина моя, Ленева, ваша теперь подсудимая и подначальная. Варегин молча поклонился ей. - Что, разве уж к дому подваливали? - спросил он. - Нет; но на всякий случай. Я просил бы тебя сегодня же сделать какое-нибудь распоряжение, - отвечал Бакланов. - Я уж сделал, ехав мимо, - отвечал Варегин и, как человек утомленный, сел и закрыл глаза. Софи в это время разливала чай. - Pardon, monsieur Варегин, - сказала она: - у нас нет сливок; нам не дают здесь ничего, даже и за деньги. Варегин открыл глаза и, увидев стоящую перед ним Прасковью, сказал ей: - Поди, скажи скотнице, чтобы сейчас же прислала госпоже вашей сливок: посредник приказал. Прасковья убежала и возвратилась с превосходными сливками. - Но как же, скажи, друг сердечный, как ты сюда попал? - начал Бакланов. - Естествоиспытатель, исследователь микроскопический - мировым посредником! - Исключен-с был из прежней службы за позорное гражданское поведение, - отвечал Варегин ядовито. - Я слышал что-то такое в Петербурге, - подхватил Бакланов. - Да, как же-с! И не начальством, это было бы еще сносно, а общественным мнением. - Нынче общественное мнение, monsieur Варегин, кажется, такое благородное, - вмешалась было Софи. - Не знаю-с, - отвечал он ей: - знаю одно, - продолжал он, опять обращаясь к Бакланову: - что как только я на одном из ваших университетских советов сказал, что молодые люди поступают к нам ничего не смыслящие, в университете ничего не делают и потом все гуртом выпускаются кандидатами... Что же это такое? Кукольная комедия одна! - Да чего тут! - подхватил Бакланов. - Нам вот дорогой один господин рассказывал, что становой получил бумагу очень безграмотную и говорит: "Это, верно, говорит, господин студент писал", и в самом деле, оказывается, студент. Варегин грустно усмехнулся и покачал головой. - Сказал я, разумеется, - продолжал он: - и насчет преподавания, что у нас, вместо науки, с кафедры раздаются пикантные фразы, очень, может быть, выгодные для популярности преподавателя, но далеко не полезные для слушателей... - Ну, и что ж потом? - спросил Бакланов. - Потом, через несколько дней, мне господа студенты стали на лекциях шикать и свистать... Я остановился и спросил, что именно возмущает их в моих словах?.. Они выслали ко мне депутатов, которые объявили мне, чтоб я переменил свое гржданское поведение. - "В чем же, говорю, оно так провинилось?" - "В том, говорят, что вы таким образом говорите в советах". - "О, в таком случае, я вижу, что вы так наглы, а передавшие вам люди так подлы, что я уж, конечно, ни с ними ни с вами не останусь"; затем поклонился и не возвращался более в свою аудиторию. Приговоря это, Варегин опять качнулся головой. - Вот вам и награда вся! - снова он начал: - за двадцать лет трудов, за потерянное зрение; и то бы все им простил, Бог с ними; но зачем они потеряли мои сведения... Знатоков моего дела в России немного, а они меня, как мусор, как щепки ненужные, взяли да и вышвырнули. - Ужасно! - подхватил Бакланов. - Но здесь, по крайней мере, как ты устроился? Ведь ты, кажется, семейный человек? - Четверо детей. - А душ сколько? - Душ нет!.. Сто десятин земли всего! - Но чем же ты жил до сих пор? - Потому уж и жил! Только что сам земли не пахал. В это время вошла с довольным лицом Прасковья. - Барыня, где стол-то накрывать, в зале или столовой? - спросила она. - Да разве есть что-нибудь у нас? - спросила ее Софи. - Есть: теленка закололи и карасей в пруду наловили. Выбил сельский староста всего-с... И повар тоже пришел-с. Бакланов, Софи и Варегин невольно усмехнулись. - И ключи вот от посуды-с наш староста-то, чорт, дал-с, - прибавила Прасковья еще с большим удовольствием и пошла хлопотливо накрывать на стол в зале с ободранными обоями. Через несколько минут все уже сидели при полном освещении четырех свеч в старинных шандалах и при вкусно дымившихся теплых блюдах. - Скажите, пожалуйста, как народ принял эти мирские учреждения? - спросил Бакланов. - Да как принять-то? Обыкновенно, как принимал он чиновников. Это ведь подкуп, - прибавил Варегин, показывая на блюда: - вам бы без меня не дали этого: это меня хотят ублажить. Прасковья, ко всем благам, нашла в буфете еще две бутылки наливки и поставила их перед господами. Приятели, прекратив печальные разговоры, выпили по нескольку рюмок наливки; Софи тоже с ними выпила и совершенно смело, в сопровождении одной только Прасковьи, отправилась ночевать в комнату Биби. Бакланов и Варегин легли в гостиной на толстейших и мягчайших пуховиках, которые тот же селький староста "выбил" им от прежнего господского старосты. 13.. Бунт. На другой день Софи, как только проснулась, подошла к окну своей комнаты и ахнула от ужаса. Красный двор был полнехонек мужиками, человек до ста, с мрачными все лицами, без шапок. Между ними ходил, тоже серьезный, Варегин и о чем-то с некоторыми из них переговаривал. Софи сейчас же бросилась к Бакланову, который еще спал. - Александр, посмотри, что такое у нас на дворе: народ собрался! - сказала она. - Что такое? - произнес тот, надел халат и, положи в карман револьвер, вышел. - Зачем это они? - спросил он Варегина. Тот подошел и мрачно сел на ступеньку крыльца. - Дурят! - произнес он после нескольких секунд молчания. Бакланов смотрел на него с испуганным лицом. - Что же, совсем не хотят повиноваться? - Торговаться хотят до конца, - произнес Варегин. К нему робко подошел довольно доброй наружности мужик. - Можно, Иван Егорыч, уйти-то? - спросил он. - Нет, нельзя... сами заварили кашу, так не пеняйте, дьяволы экие, право! - Да ведь, Иван Егорыч, мир-с, а не я, батюшка. - Мир?.. Из собак, что ли, мир-то состоит? Из вас же, чертей! Мужик конфузливо перебирал шапку в руках. - Как гнилая горячка-то была, - продолжал Варегин: - так умирал с дьяволами, хоть бы тому поверили. - Это точно что-с, - произнес мужик. - Так что ж "точно что-с"!.. Стану я вас обманывать! - Да мы, батюшка, и сумненья в том не имеем. - Ну коли не имеешь, так пошел и уговаривай! Мужик пошел, сказал что-то такое двум-трем мужикам, да так тут на месте и остался и не возвращался более. - Может быть он уговорит, - произнес Бакланов. - Нет, - отвечал с прежнею мрачностью Варегин: - я уж к исправнику и за военною командой послал, - прибавил он. - Господи! - воскликнул Бакланов: - да нельзя ли как-нибудь уговорить так? Варегин усмехнулся. - Попробуйте, подите, поговорите... Вы спали, а я целую ночь их в сборной избе уговаривал, так будет: наговорился. Бакланов пошел к Софи, чтобы предупредить ее. - За командой уж послали, - сказал он больше шутя. - Как! - воскликнула та, побледнев. - Нет, мой друг, не надо, не надо! Я от всего лучше отступлюсь. - Да Варегин не отступися; ему это надо для общего порядка. - Нет, нет, не надо мне ничего! - кричала между тем Софи, становясь перед Баклановым на колени. - Ты вот кричишь, они услышат это и еще больше будут упираться, - уговаривал ее Бакланов. - Жаль мне их, не могу я этого... - говорила Софи, упадая на руки Бакланову. - Что ж делать-то? - отвечал он, сажая ее на диван. Послышался колокольчик. Софи задрожала. - Ничего, ничего! - успокаивал ее Бакланов: - я буду целый день сидеть около тебя и не отойду. При звуке колокольчика толпа мужиков тоже зашевелилась несколько; один из них отделился и побежал ворота отпирать. Въезжал исправник, довольно полный и расторопный, должно быть, мужчина, ч птичьим, совиным лицом. Он сейчас же выскочил из тарантаса и прямо подошел к толпе мужиков. - Что, любезные, выстроились уж, - а? Здравия желаем! - Здравствуйте, батюшка! - проговорили ему несколько голосов. Исправник повернулся и увидел Варегина. - А, ваше высокородие, честь имею кланяться! - продолжал он, весело прикладывая руку к фуражке. - Прикажете внушать-с? - прибавил он с улыбкой. - Внушайте! - отвечал Варегин. Исправник обратился к мужикам. - Что ж, вы решительно не повинуетесь?.. Сейчас команда придет. Мужики не отвечали ему ни того ни сего. - Я вас спрашиваю, повинуетесь вы, или нет? - крикнул уже исправник. - Да говори, старый! - толкнули несколько мужиков старика-старосту. - Нет, батюшка, нельзя нам того, - прговорил тот наконец. - Отчего же бы это нельзя, позвольте вас спросить? - Государь император, батюшка, Александр Николаевич не приказывает того. - А я не знаю, что государь приказывает, или нет? - Не знаю, батюшка, знаешь ты, аль нет! - Нет, ты знаешь: врешь, бестия ты этакая! Я вот тебя первого взъерепеню, первого! Староста мрачно нахмурился. В это время на двор въехала еще пара в тележке, и из нее соскочил нарядный мужик, с русою окладистою бородой. - Старшина! - прошел легонький говор между мужиками. Старшина сейчас же подошел к посреднику. - Команда идет в версте, ваше высокородие, - донес он. - Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! - сказал Варегин. Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя на о. - Государь император делает вам теперь эткие милости, - начал он: - и что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете! - Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла, - отвечал ему старик-староста. - Погоди, друг любезный, погоди! - возразил ему на это старшина: - ты теперича имеешь сам имущество, оставляешь ты его сыну, что ли, али сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову ты ему оставляешь: неужели корова не пойдет к нему на двор? - Нынче, господин старшина, насчет того порядки другие, - опять ему возразил старикашка-староста. - Госпожа померла, значит, мы и вольные; другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются... Молодые пускай сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь? - Ишь как рассудил, складно! - перебил его насмешливо старшина: - а словно бы не так в царских-то указах сказано. - Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано,знаешь и ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали. - Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне на нее! - воскликнул старшина. - С вами, дураками, только время потратишь, да себе беспокойство... - заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился к стене дома. Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени. е Наконец на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки. - Солдатушки уж идут! - как-то робко они оповестили. Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову. Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде. Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький офицер. На лице его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли вольно, развязно, и большая часть весело между собой перешучивались. Варегин пошел рядом с солдатами. - Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, - сказал он. - Нахмуримся, ваше благородие, - отвечали ему несколько солдат в один голос. - Ну, и сначала оцепите только некоторых, - обратился он уже к офицеру. - Знаю-с, - отвечал тот самодовольно. - Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! - обратился опять Варегин к солдатам. - Известно, ваше благородие, - подтвердил ему фельдфебель: - оцепим по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады. - Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, - подхватил молодой и с умным лицом солдат: - я этта в Спирове не то что прикладом, а схватил за волосы главного-то зачинщика. "Господин служивый!" - закричал и на колени, а за ним и прочие другие. Все почти солдаты захохотали. - Бунтовщики тоже, робята, важные, - произнесло опять несколько голосов. - Смирно! Ружья на плечо! - скомандовал офицер. В это время входили уже в самую усадьбу. Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику. Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш. Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам. Лицо его было бледно, волосы растрепаны. - Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! - вскричал он. Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила. Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее. - Братцы, образумьтесь! - произнес еще раз Варегин. Молчание. Он махнул белым платком офицеру. - С левой по одному марш! - скомандовал офицер. Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не понимала, что это такое с ней делают. - Сомкнись! - скомандовал офицер. Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи. Один молодой парень хотел было выскочить из нее, солдат ткнул ему прикладом в лицо. Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень был его единственный сын. - Тятенька! - закричал он ему оттуда. - Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! - вскрикнул старик и сам стал на колени, за ним стали несколько мужиков. - Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! - завопили они. Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и ударил его по плечу. - Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут. И вслед затем все остальные коленопреклонились. Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный старостин сын даже ревел. - Надо зачинщиков отобрать! - сказал исправник Варегину. Тот махнул ему рукой и, совершенно утомленный, опять опустился на рундучок крыльца. - Кто зачинщики? - продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще на коленях старосте. - Да, батюшка, из Питера к нам сходил человек, - отвечал старик, молебно простирая к нему руки. - Какой? - Да вот барыни-то нашей кучер бывший, Михайла; он в бегах был и проходил с дворянином одним: "не повинуйтесь, говорит, а то хуже, говорит, под крепость опять попадете!" - С каким дворянином? - Да как его, батюшка, забыл, как и прозвище-то... регистратором каким-то себя называл. Варегин при этом вслушался немного. - Кто же здесь-то собственно был зачинщик? - продолжал исправник допрашивать, не поднимая старика с колен. - Здесь я, батюшка, я самый главный! - отвечал тот. - Ступай в сторону. Старик встал и отошел в сторону. - А кто еще? Кто еще был зачинщиком? - обратился исправник опять к толпе. - Я-с! - отозвался сам один из мужиков. - В сторону! Мужик отошел и встал. - Кто еще? - продолжал опять исправник. Варегин рвал у себя из бороды волосы. Толпа перешептывалась между собой. - Да кто еще? - послышался шопот. - У Матрены они приставали! - ответил чей-то один голос. - Давайте Матрену сюда! - крикнул исправник, подслушав эти слова. Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный крик на всю усадьбу. - Батюшки, виновата!.. виновата! - кричала Матрена, выгибаясь всем телом, между тем как двое мужиков тащили ее. - Давай ее сюда! - проговорил исправник. Матрену подтащили к нему. - Приставал у тебя, как вот его, - Михайла, что ли? - Приставал, батюшка!.. приставал!.. - отвечала она поспешно. - Михайла и барин? - Оба, батюшка, оба! - Что ж они говорили? - По всей, говорят, России ходим, - сомущаем народ. - Где ж они теперь? - Не знаю, батюшка. - Врешь, бестия! - закричал исправник. - Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. - заревела почти в отчаянии Матрена: - все расскажу тебе! - Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя? - С месяц, батюшка. - Что ж они делали? - Пили они, батюшка, все три дня, что ни были. - Ну? - Молоденький-то, тот все шутил со мной! - С экой-то стервой? - Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож! Варегин в это время встал и ушел в горницы. - Поедемте лучше ко мне, - сказал он Софи и Бакланову. - тут исправник будет производить следствие и приведет все в порядок. - Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, - говорила Софи, чуть не целуя его. Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный Варегина экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли. Это исправник пробирал, с одной стороны, неженку старостина сына за батьку, при чем оба они кричали, а с другой стороны - Матрену, которая только и вопила: - "Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!" - Пошел скорей! - крикнул Варегин кучеру. - А ведь есть господа, - продолжал он, обращаясь к Бакланову: - которые радуются этой бестолочи... Готовы даже подстрекать ее на народ... Движение здорового общественного организма в этом видят... Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей омывать свои безумные фантазии!.. - Ужасно! - подтвердил в свою очередь и Бакланов. 14.. Изобличение. Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились в свежем, спокойном лесу. Софи все это время смотрела на серьезное Варегина, на его голубые, спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета - почему и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему. Бакланов между тем припоминал те мириады фраз, которые раздавались около него в Петербурге, - фраз, против которых он сначала ратовал, а потом и сам стал повторять их. Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей. - Вот и мое пепелище! - сказал он. Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две девочки рылись в земле. Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на две половины: в одной жил сам хозяин, а в другой - дети. В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый обеденный стол , ситцевая мебель, термометр и барометр на стене. - Милости просим! - сказал Варегин, вводя своих гостей. Вошла красивая крестьянская женщина в белой рубашке и опрятном сарафане. Варегин велел ей подавать обед. Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи: - Не угодно ли вам занять место хозяйки? Софи села. - А вот эту команду позвольте ко мне, - продолжал Варегин, передвигая к себе приборы всех четверых детей: - всем бы они народ исправный, да сами резать еще не умеют. И вслед затем он начал им резать. Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки. Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул. - Вы давно лишились вашей супруги? - спросила Софи хозяина. - Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия. - Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, - сказал ему Бакланов. - Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором - петербургский климат, - отвечал Варегин. После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе... - Вы не думаете жениться, Варегин? - сказал Бакланов. - При детях-то? - спросил тот. - Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать. - Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органическ