. Рыцари. Как! вы живы? Альбер. Благодаря железным латам... Все смеются. Ага, Франц, это ты, дружок? Очень рад, что встречаю тебя... Господа рыцари! благодарим за великодушную помощь. Один из рыцарей. Не за что; на нашем месте вы бы сделали то же самое. Ротенфельд. Смею ли просить вас в мой замок дни на три, отдохнуть после сражения и дружески попировать?.. Рыцарь. Извините, что не можем воспользоваться вашим благородным гостеприимством. Мы спешим на похороны Эльсбергского принца - и боимся опоздать... Ротенфельд. По крайней мере сделайте мне честь у меня отужинать. Рыцарь. С удовольствием. - Но у вас нет лошадей, - позвольте предложить вам наших... мы сядем за вами, как освобожденные красавицы. Садятся. А этого молодца, так и быть, довезем уж до первой виселицы... Господа, помогите его привязать к репице моей лошади... ЗАМОК РОТЕНФЕЛЬДА Рыцари ужинают. Один рыцарь. Славное вино! Ротенфельд. Ему более ста лет... Прадед мой поставил его в погреб, отправляясь в Палестину, где и остался; этот поход ему стоил двух замков и ротенфельдской рощи, которую продал он за бесценок какому-то епископу. Рыцарь. Славное вино! - За здоровье благородной хозяйки!.. Рыцари. За здоровье прекрасной и благородной хозяйки!.. Клотильда. Благодарю вас, рыцари. За здоровье ваших дам... (Пьет.) Ротенфельд. За здоровье наших избавителей! Рыцари. За здоровье наших избавителей! Один из рыцарей. Ротенфельд! праздник ваш прекрасен; но ему чего-то недостает... Ротенфельд. Знаю, кипрского вина; что делать - всe вышло на прошлой неделе. Рыцарь. Нет, не кипрского вина; недостает песен миннезингера... Ротенфельд. Правда, правда... Нет ли в соседстве миннезингера; ступайте-ка в гостиницу... Альбер. Да чего ж нам лучше? Ведь Франц еще не повешен - кликнуть его сюда... Ротенфельд. И в самом деле, кликнуть сюда Франца! Рыцарь. Кто этот Франц? Ротенфельд. Да тот самый негодяй, которого вы взяли сегодня в плен. Рыцарь. Так он и миннезингер? Альбер. О! все, что вам угодно. Вот он. Ротенфельд. Франц! рыцари хотят послушать твоих песен, коли страх не отшиб у тебя памяти, а голос еще не пропал. Франц. Чего мне бояться? Пожалуй, я вам спою песню моего сочинения. Голос мой не задрожит, и язык не отнялся. Ротенфельд. Посмотрим, посмотрим. Ну - начинай... Франц (поет) Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и простой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему. С той поры, сгорев душою, Он на женщин не смотрел, Он до гроба ни с одною Молвить слова не хотел. Он себе на шею четки Вместо шарфа навязал И с лица стальной решетки Ни пред кем не подымал. Полон чистою любовью, Верен сладостной мечте, A. M. D. {2} своею кровью Начертал он на щите. И в пустынях Палестины, Между тем как по скалам Мчались в битву паладины, Именуя громко дам,- Lumen coelum, sancta rosa! {3} Восклицал он, дик и рьян, И как гром его угроза Поражала мусульман. Возвратясь в свой замок дальный, Жил он строго заключен; Всe безмолвный, всe печальный, Как безумец умер он. Восклицанья. Рыцари. Славная песня; да она слишком заунывна. Нет ли чего повеселее? Франц. Извольте; есть и повеселее. Ротенфельд. Люблю за то, что не унывает! - Вот тебе кубок вина. Франц Воротился ночью мельник... Женка! Что за сапоги? Ах ты, пьяница, бездельник! Где ты видишь сапоги? Иль мутит тебя лукавый? Это ведра.- Ведра? право? - Вот уж сорок лет живу, Ни во сне, ни на яву Не видал до этих пор Я на ведрах медных шпор. Рыцари. Славная песня! прекрасная песня! - ай да миннезингер! Ротенфельд. А всe-таки я тебя повешу. Рыцари. Конечно - песня песнию, а веревка веревкой. Одно другому не мешает. Клотильда. Господа рыцари! я имею просьбу до вас - обещайтесь не отказать. Рыцарь. Что изволите приказать? Другой. Мы готовы во всем повиноваться. Клотильда. Нельзя ли помиловать этого бедного человека?.. он уже довольно наказан и раной и страхом виселицы. Ротенфельд. Помиловать его!.. Да вы не знаете подлого народа. Если не пугнуть их порядком да пощадить их предводителя, то они завтра же взбунтуются опять... Клотильда. Нет, я ручаюсь за Франца. Франц! Не правда ли, что если тебя помилуют, то уже более бунтовать не станешь? Франц (в чрезвычайном смущении). Сударыня... Сударыня... Рыцарь. Ну, Ротенфельд... что дама требует, в том рыцарь не может отказать. Надобно его помиловать. Рыцари. Надобно его помиловать. Ротенфельд. Так и быть: мы его не повесим, - но запрем его в тюрьму, и даю мое честное слово, что он до тех пор из нее не выйдет, пока стены замка моего не подымутся на воздух и не разлетятся... Рыцари. Быть так... Клотильда. Однако... Ротенфельд. Сударыня, я дал честное слово. Франц. Как, вечное заключение! Да по мне лучше умереть. Ротенфельд. Твоего мнения не спрашивают... Отведите его в башню... Франца уводят. Франц. Однако ж я ей обязан жизнию! ОТРЫВКИ И НАБРОСКИ ВАДИМ Вадим Ты видел Новгород; ты слышал глас народа; Скажи, Рогдай, жива ль славянская свобода, Иль князя чуждого покорные рабы Решились оправдать гонения судьбы? Рогдай Вадим, надежда есть, народ нетерпеливый, Старинной вольности питомец горделивый, Досадуя, влачит позорный свой ярем; Как иноземный гость, неведомый никем, Являлся я в домах, на стогнах и на вече. Вражду к правительству я зрел на каждой встрече... Уныние везде, торговли глас утих, Встревожены умы, таится пламя в них. Младые граждане кипят и негодуют - Вадим, они тебя с надеждой именуют... Вадим Безумные! Давно ль они в глазах моих Встречали торжеством властителей чужих И вольные главы под иго преклоняли? Изгнанью моему давно ль рукоплескали?.. Теперь зовут меня, - а завтра, может, вновь... Неверна их вражда, неверна их любовь, Но я не изменю - * * * - Скажи, какой судьбой друг другу мы попались? В одном углу живем, а месяц не видались. Откуда и куда? - Я шел к тебе, сестра. Хотелось мне с тобой увидеться. - Пора. - Ей-богу, занят был. - Да чем? - Делами, службой. Я, право, дорожу, сестра, твоею дружбой. Люблю тебя душой и рад бы иногда С тобою посидеть... Но, видишь ли, беда - Никак не съедемся: я дома - ты в карете, - Но мы могли бы в свете Видаться каждый день. - Конечно! я бы мог Пуститься в свет, как ты. Нет, нет, избави бог! По счастью, модный круг совсем теперь не в моде. Мы, знаешь ли, мы жить привыкли на свободе. Не ездим в общества, не знаем наших дам. Мы их оставили на жертву старикам, Любезным баловням осьмнадцатого века. А впрочем, не найдешь живого человека В отборном обществе. - Хвалиться есть ли чем? Что тут хорошего? Ну, я прощаю тем, Которые, пустясь в пятнадцать лет на волю, Привыкли - как же быть? - лишь к пороху да к полю. Казармы нравятся им больше ваших зал. Но ты, который в век в биваках не живал, Который не видал походной пыли сроду... Зачем перенимать у них пустую моду? Какая нужда в том? - В кругу своем они О дельном говорят, читают Жомини. - Да ты не читывал с тех пор, как ты родился. Ты шлафорком одним да трубкою пленился. Ты жить не можешь там, где должен быть одет, Где вечно не курят, где только банка нет - * * * - Насилу выехать решились из Москвы. - Здорова ль, душенька? - Здоровы ль, сударь, вы? - Смешно: ни надписи, ни подписи - кому же? Вдове? не может быть! Ну, кто ж соперник мой? A! Верно Сонюшке! смиреннице такой. Пора ей хлопотать о муже. - Ну, как живете в подмосковной? Что Ольга Павловна? - Мы ждали, ждали вас. Мы думали, ваш жар любовный Уж и погас... И с бельведера вдаль смотрели беспрестанно, Не скачет...... Спешить бы слишком было странно - Я не любовник, а жених. А что ее сестра? - Ей, кажется, не скучно: Эльвиров с нею неразлучно. - Ага. - Вчера был здесь, сегодня ждем его. Так точно, от него. Что с вами? - Ничего. - Ей-богу, сердце не на месте. - Пожалуй, милая, вот это письмецо Тихонько подложи. - Кому? - Моей невесте. Да, Ольге Павловне - что смотришь мне в лицо? Не прямо в руки ей, конечно. Не проболтайся ж, друг сердечный. - Ей-богу, вас понять нельзя. Она ведь знает вашу руку. - Да письмецо писал не я. - Вот что!.. вы выдумали штуку! Хотите испытать невесту? - Как не так! Мне? ревновать! избави боже. Я все же не дитя, а пуще не дурак. - А что же? - Браслеты я купил - прикажешь, покажу. - Вот Ольге Павловне обновка. - А знаешь ли, что я тебе скажу: Дарю ее тебе, примерная плутовка. - Помилуйте, да мне - и думать я не смела. Мне совестно... я вся горю. Покорно вас благодарю. Я так... - Послушай! - улетела. * * * - Она меня зовет: поеду или нет? Все слезы, жалобы, упреки... мочи нет - Откланяюсь, пора - она мне надоела. К тому ж и без нее мне слишком много дела. Я нынче отыскал за Каменным мостом Вдову с племянницей; пойду туда пешком Под видом будто бы невинного гулянья. Ах!.. матушка идет... предвижу увещанья... А, здравствуйте, maman... - Куда же ты, постой. Я шла к тебе, мой друг, мне надобно с тобой О деле говорить... - Я знал. - Возьми ж терпенье, Мой друг, не нравятся твое мне поведенье. - А в чем же? - Да во всем - во-первых, ты жены Не видишь никогда - вы как разведены... Адель всегда одна - все дома - ты в карете, На скачке, в опере, на балах, вечно в свете - Или уже нельзя с женою посидеть? - Да, право, некогда... - Ты дома б мог иметь Обеды, вечера - ты должен бы представить Жену свою везде... Пора, пора исправить Привычки прежние. - Нельзя ли сам собой Отвыкнуть наконец от жизни холостой? Я сделаю тебе другое замечанье... ПЕРЕВОД НАЧАЛА КОМЕДИИ ШЕКСПИРА "МЕРА ЗА МЕРУ" Дук Вам объяснять правления начала Излишним было б для меня трудом. Не нужно вам ничьих советов. Знаньем Превыше сами вы всего. Мне только Во всем на вас осталось положиться. Народный дух, законы, ход правленья Постигли вы верней, чем кто б то ни был. Вот вам наказ: желательно б нам было, Чтоб от него не отшатнулись вы. Позвать к нам Анджело. Каков он будет По мненью вашему на нашем месте? Вы знаете, что нами он назначен Нас заменить в отсутствии, что мы И милостью и страхом облекли Наместника всей нашей власти, что же Об нем вы мните? Ескал Если в целой Вене Сей почести достоин кто-нибудь, Так это Анджело. Дук Вот он идет. Анджело Послушен вашей милостивой воле, Спешу принять я ваши приказанья. Дук Анджело, жизнь твоя являет То, что с тобою совершится впредь. * * * Графиня (одна, держит письмо). "Через неделю буду в Париже непременно"... Письмо от двенадцатого, сегодня осьмнадцатое; он приедет завтра! Боже мой, что мне делать? Входит Дорвиль. Дорвиль. Здравствуйте, мой ангел, каково вам сегодня? Послушайте, что я вам расскажу - умора... Что с вами? вы в слезах. Графиня. Вы чудовище. Дорвиль. Опять! Ну, что за беда? Все дело останется в тайне. Слава богу, никто ничего не подозревает:все думают, что у вас водяная. На днях все будет кончено. Вы для виду останетесь еще недель шесть в своей комнате, потом опять явитесь в свет, и все вам обрадуются. Графиня. Удивляюсь вашему красноречию. А муж? Дорвиль. Граф ничего не узнает. Мужья никогда ничего не узнают. Месяца через три он приедет к нам из армии, мы примем его как ни в чем не бывало; одного боюсь: он в вас опять влюбится - и тогда... Графиня. Прочтите это письмо. Доpвиль. Ах, боже мой! Графиня. Нечего глаза таращить. Я пропала - вы погубили меня. Дорвиль. Ангел мой! Я в отчаянии. Что с нами будет! Графиня. С нами! с вами ничего не будет, а меня граф убьет. Доpвиль. Кто его звал? Какая досада. Графиня. Досада! вам досадно потому, что вам некуда будет ездить на вечер, пока не заведете себе другой любовницы (баронессы д'Овре, например. Несносная мигушка).(Передразнивает ее.) Видите, что вы чудовище: я гибну, а вы смеетесь. Доpвиль. Я не допущу его до Парижа, я поеду навстречу к графу. Мы поссоримся, я вызову его на дуэль и проколю его. Графиня. Какой ужас! Я не позволю вам проколоть моего мужа. Он для меня был всегда так добр. Я перед ним кругом виновата; я могла забыть все свои обязанности, изменить ему... и для кого?.. для изверга, который не посовестился... оставьте меня, говорят вам, оставьте меня. Доpвиль. Поезжайте в свою деревню, в Британию. Графиня. Это зачем? Разве граф за мною не поскачет? Доpвиль. Скройтесь в мой замок. Графиня. Вот еще! а шум? а соблазн? но, может быть, вам того и надобно. Вы хотите, чтоб весь свет узнал о моем бесчестии: самолюбие ваше того требует. Доpвиль. Как вы несправедливы! но что же нам делать? Графиня. Вот до чего довели вы меня! ах, Дорвиль! я говорила вам, вы не хотели мне верить; вы поставили на своем; посмотрите, что из этого вышло... Нечего ко мне ласкаться, подите прочь. Дорвиль, Дорвиль! перестаньте. Вы с ума сошли. Ах!.. постойте, какая прекрасная мысль! Доpвиль. Что такое? Графиня. Я умру со стыда, но нет иного способа. Доpвиль. Что ж такое? Графиня. После узнаете. * * * От этих знатных господ покою нет и нашему брату тюремщику. Простых людей, слава богу, мы вешаем каждую пятницу, и никогда с ними никаких хлопот. Прочтут им приговор, священник причастит их на скорую руку, дадут бутылку вина; коли есть жена или ребятишки, коли отец или мать еще живы, впустишь их на минуту, а чуть лишь слишком завоют или заболтаются, так и вон милости просим. На рассвете придет за ними Жак-палач - и всe кончено. А вот посадили к нам графа Конрада, так я и жизни не рад. Я у него на посылках. Принеси то-то, скажи то, кликни того-то. Начальство поминутно меня требует: всe ли у тебя исправно? да не ушел ли он? да не зарезался бы он? да доволен ли он? Чeрт побери знатных господ! И с тех пор, как судьи приговорили его к смерти, так тюрьма моя сделалась трактиром, ей-богу, трактиром. И друзья, и родня, и знакомые - все лезут с ним прощаться, - отпирай всякому, да смотри за всеми, да не смей никого обидеть; и хоть бы что-нибудь в руку перепало, да нет, все народ благородный - свободен от всех податей. Право, ни на что не похоже! Слава богу, что утром отрубят ему голову, а уж эту ночь напляшемся... Стучат. Это кто стучится? (Идет к дверям и отворяет окошечко.) Что вам надобно? Слуга (за дверью). Отворяй, - графиня с дочерью! Тюремщик. А где пропуск? Слуга (бросает ему бумагу). Ha! скорее ж! поворачивайся! Тюремщик. Сейчас, сейчас! экая каторга! Отворяет двери. Входят графиня и дочь ее, обе в черном платьe. Тюремщик им низко кланяется. ПАПЕССА ИОАННА Acte I La fille d'un honnete artisan, etonne du son savoir, la mere, vulgaire, n'y voyant rien de bon. Gilbert invite un savant a venir voir sa fille - le prodige de famille. Preparatifs - ou la mere est seule a fuire tout. La passion du savoir. Le savant (le demon du savoir) arrive au milieu de tout le monde invite par Gilbert. Il ne parle qu'avec Jeanne et s'en va. Commerage des femmes, joie du pere - souci et orgueil de la fille. Elle devant St. Simon. L'ambition. Elle fuit pour aller en Angleterre etudier a l'universite. En recit Jeanne a l'universite, sous le nom de Jean de Mayence. Elle se lie avec un jeune gentilhomme espagnol. Amour, jalousie, duel. Jeanne soutient une these et est faite docteur. - Jeanne prieur d'un couvent; regle austere qu'elle y etablit. Les moines se plaignent... Acte II Jeanne a Rome, cardinal; le pape meurt. - Elle est faite pape. - Jeanne commence a s'ennuyer. Acte III Arrive l'ambassadeur d'Espagne, son condisciple. Leur reconnaissance. Elle le menace de l'Inquisition, et lui d'un eclat. Il penetre jusqu'a elle. Elle devient sa maitresse. Elle accouche entre le Colisee et le couvent de **. Le diable l'emporte. {1} * * * - И ты тут был? Расскажи, как это случилось? - Изволь: я только расплатился с хозяином и хотел уже выйти, как вдруг слышу страшный шум; и граф сюда входит со всею своею свитою. Я скорее снял шляпу и по стенке стал пробираться до дверей, но он увидел меня и спросил, что я за человек. - "Я Гаспар Дик, кровельщик, готовый к вашим услугам, милостивый граф", - отвечал я с поклоном - и стал пятиться к дверям, но он опять со мной заговорил и безо всякого ругательства. - "А сколько ты вырабатываешь в день, Гаспар Дик?" - Я призадумался: зачем этот вопрос? Не думает ли он о новом налоге? На всякий случай я отвечал ему осторожно: "Милостивый граф, - день на день не похож; в иной выработаешь пять и шесть копеек, а в другой и ничего". - "А женат ли ты, Гаспар Дик?" - Я тут опять призадумался: зачем ему знать, женат ли я? Однако отвечал ему смело: "Женат". - "И дети есть?" - "И дети есть". - (Я решился говорить всю правду, ничего не утаивая.) - Тогда граф оборотился к своей свите и сказал: "Господа, я думаю, что будет ненастье; моя абервильская рана что-то начинает ныть. - Поспешим до дождя доехать; велите скорее седлать лошадей".- ИЗ РАННИХ РЕДАКЦИЙ ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН ГЛАВА ПЕРВАЯ Предисловие к первому изданию (1825) главы первой: Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, не будет окончено. Несколько песен, или глав, "Евгения Онегина" уже готовы. Писанные под влиянием благоприятных обстоятельств, они носят на себе отпечаток веселости, ознаменовавшей первые произведения автора "Руслана и Людмилы". Первая глава представляет нечто целое. Она в себе заключает описание светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 года и напоминает "Беппо", шуточное произведение мрачного Байрона. Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана. Всякий волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного. Станут осуждать и антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника, также некоторые строфы, писанные в утомительном роде новейших элегий, в коих чувство уныния поглотило все прочие. Но да будет нам позволено обратить внимание читателей на достоинства, редкие в сатирическом писателе: отсутствие оскорбительной личности и наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. В рукописи - вместо последней фразы предисловия: Звание издателя не позволяет нам хвалить, ни осуждать сего нового произведения. Мнения наши могут показаться пристрастными. Но да будет нам позволено обратить внимание почтеннейшей публики и гг. журналистов на достоинство, еще новое и сатирическом писателе: наблюдение строгой благопристойности в шуточном описании нравов. Ювенал, Катулл, Петрон, Вольтер и Байрон - далеко не редко не сохранили должного уважения к читателям и к прекрасному полу. Говорят, что наши дамы начинают читать по-русски. Смело предлагаем им произведение, где найдут они под легким покрывалом сатирической веселости наблюдения верные и занимательные. Другое достоинство, почти столь же важное, приносящее не малую честь сердечному незлобию нашего автора, есть совершенное отсутствие оскорбительной личности. Ибо не должно сие приписать единственно отеческой бдительности нашей цензуры, блюстительницы нравов, государственного спокойствия, сколь и заботливо охраняющей граждан от нападения простодушной клеветы, насмешливого легкомыслия. В беловой рукописи стихи 8-14 строфы V читались: Подозревали в нем талант, И мог Евгений в самом деле Вести приятный разговор, А иногда веселый спор О господине Мармонтеле, О карбонарах, о Парни, Об генерале Жомини. Примечание к строфе VIII, имевшееся в первом издании: Мнение, будто бы Овидий был сослан в нынешний Акерман, ни на чем не основано. В своих элегиях Ex Ponto {1} он ясно назначает местом своего пребывания город Томы при самом устье Дуная. Столь же несправедливо и мнение Вольтера, полагающего причиной его изгнания тайную благосклонность Юлии, дочери Августа. Овидию было тогда около пятидесяти лет, а развратная Юлия, десять лет тому прежде, была сама изгнана ревнивым своим родителем. Прочие догадки ученых не что иное, как догадки. Поэт сдержал свое слово, и тайна его с ним умерла: Alterius facti culpa silenda mihi. {2} Примечание сочинителя. В черновиках к строке "О господине Мармонтеле" имеется ряд знаменательных вариантов: "О Бейроне, о Манюэле", "О Мирабо, об Мармонтеле", "О гетерии, Манюэле". Пропущенная строфа IX (имеется в беловой рукописи): Нас пыл сердечный рано мучит. Очаровательный обман, Любви нас не природа учит, А Сталь или Шатобриан. Мы алчем жизнь узнать заране, Мы узнаем ее в романе, Мы все узнали, между тем Но насладились мы ничем. Природы глас предупреждая, Мы только счастию вредим, П поздно, поздно вслед за ним Летит горячность молодая. Онегин это испытал, Зато как женщин он узнал. Пропущенные строфы XIII и XIV (имеются в черновой рукописи): XIII Как он умел вдовы смиренной Привлечь благочестивый взор И с нею скромный и смятенный Начать, краснея, разговор, Пленять неопытностью нежной И верностью надежной Любви, которой в мире нет, И пылкостью невинных лет. Как он умел с любою дамой О платонизме рассуждать И в куклы с дурочкой играть, И вдруг нежданной эпиграммой Ее смутить и наконец Сорвать торжественный венец. XIV Так резвый баловень служанки, Анбара страж, усатый кот За мышью крадется с лежанки, Протянется, идет, идет, Полузажмурясь, подступает, Свернется в ком, хвостом играет, Готовит когти хитрых лап И вдруг бедняжку цап-царап. Так хищный волк, томясь от глада, Выходит из глуши лесов И рыщет близ беспечных псов Вокруг неопытного стада; Все спит, и вдруг свирепый вор Ягненка мчит в дремучий бор. Примечание к строфе XXVI в первом издании: Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются со словарем Российской Академии. Он останется вечным памятником попечительной воли Екатерины и просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного. Вот что говорит Карамзин в своей речи: "Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением, важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный Академиею, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения счастливая, судьба, во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия, Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представили систему языка, которая может равняться с знаменитыми творениями Академий Флорентийской и Парижской. Екатерина Великая... кто из нас и в самый цветущий век Александра I может произносить имя ее без глубокого чувства любви и благодарности?.. Екатерина, любя славу России, как собственную, и славу побед, и мирную славу разума, приняла сей счастливый плод трудов Академии с тем лестным благоволением, коим она умела награждать все достохвальное и которое осталось для вас, милостивые государи, незабвенным, драгоценнейшим воспоминанием". Примеч. соч. Примечание к строфе L в первом издании: Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь. Российский посланник, выручив его, послал в подарок Петру Великому, который крестил его в Вильне. Вслед за ним брат его приезжал сперва в Константинополь, а потом и в Петербург, предлагая за него выкуп; но Петр I не согласился возвратить своего крестника. До глубокой старости Аннибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, 19 братьев, из коих он был меньшой; помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома; помнил также любимую сестру свою Лагань, плывшую издали за кораблем, на котором он удалялся. 18-ти лет от роду Аннибал послан был царем во Францию, где и начал свою службу в армии регента; он возвратился в Россию с разрубленной головой и с чином французского лейтенанта. С тех пор находился он неотлучно при особе императора. В царствование Анны Аннибал, личный враг Бирона, послан был в Сибирь под благовидным предлогом. Наскуча безлюдством и жестокостию климата, он самовольно возвратился в Петербург и явился к своему другу Миниху. Миних изумился и советовал ему скрыться немедленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во все время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостями. А. П. Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы, с чином генерал-аншефа на 92 году от рождения. Сын его генерал-лейтенант И. А. Аннибал принадлежит бесспорно к числу отличнейших людей екатерининского века (ум. в 1800 году). В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейственным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию. Примеч. соч. ГЛАВА ВТОРАЯ Стих 5 строфы IV в рукописи сперва читался: Свободы сеятель пустынный. Стихи 8-12 строфы VI в рукописи сперва читались: Крикун, мятежник и поэт, Он из Германии свободной Привез учености плоды - Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий, прямо благородный. За IX строфой в беловой рукописи имеются следующие три строфы: Х Не пел порочной он забавы, Не пел презрительных Цирцей, Он оскорблять гнушался нравы Избранной лирою своей; Поклонник истинного счастья, Не славил сетей сладострастья, Постыдной негою дыша, Как тот, чья жадная душа, Добыча вредных заблуждений, Добыча жалкая страстей, Преследует в тоске своей Картины прежних наслаждений И свету в песнях роковых Безумно обнажает их. XI Певцы слепого наслажденья, Напрасно дней своих блажных Передаете впечатленья Вы нам в элегиях живых, Напрасно девушка украдкой, Внимая звукам лиры сладкой К вам устремляет нежный взор, Начать не смея разговор, Напрасно ветреная младость За полной чашею, в венках, Воспоминает на пирах Стихов изнеженную сладость Иль на ухо стыдливых дев Их шепчет, робость одолев; XII Несчастные, решите сами, Какое ваше ремесло; Пустыми звуками, словами Вы сеете разврата зло. Перед судилищем Паллады Вам нет венца, вам нет награды, Но вам дороже, знаю сам, Слеза с улыбкой пополам. Вы рождены для славы женской, Для вас ничтожен суд молвы - И жаль мне вас... и милы вы; Не вам чета был гордый Ленский: Его стихи конечно мать Велела б дочери читать. В черновике последняя строфа сопровождалась примечанием: La mere en prescrira la lecture a sa fille. {3} Piron Стих сей вошел в пословицу. Заметим, что Пирон (кроме своей "Метромании") хорош только в таких стихах, о которых невозможно и намекнуть, не оскорбляя благопристойности. К приведенным строфам примыкает еще одна, сохранившаяся только в черновике: Но добрый юноша, готовый Высокий подвиг совершить, Не будет в гордости суровой Стихи нечистые твердить; Но праведник изнеможенный, К цепям неправдой присужденный, В свою последню ночь в тюрьме С лампадой, дремлющей во тьме, Не склонит в тишине пустынной На свиток ваш очей своих И на стене ваш вольный стих Не начертит рукой безвинной, Немой и горестный привет Для узника грядущих лет. Строфа XIV в беловой рукописи оканчивалась: Собою жертвовать смешно. Иметь восторженные чувства Простительно в шестнадцать лет; Кто ими полон, тот поэт Иль хочет высказать искусство Пред легковерною толпой. Что ж мы такое?.. боже мой!.. За этим шло: Сноснее, впрочем, был Евгений: Людей он просто не любил И управлять кормилом мнений Нужды большой не находил, Не посвящал друзей в шпионы, Хоть думал, что добро, законы, Любовь к отечеству, права - Одни условные слова. Он понимал необходимость, И миг покоя своего Не отдал бы ни для кого, Но уважал в других решимость, Гонимой славы красоту, Талант и сердца правоту. После строфы XVI в черновой рукописи следовало: От важных исходя предметов, Касался часто разговор И русских иногда поэтов. Со вздохом и потупя взор, Владимир слушал, как Евгений Венчанных наших сочинений, Достойных похвал Немилосердно поражал. Стихи 4-14 строфы XVII в беловой рукописи читались: Онегин говорил об них Как о знакомцах изменивших, Давно могилы сном почивших И коих нет уж и следа. Но вырывались иногда Из уст его такие звуки, Такой глубокий чудный стон, Что Ленскому казался он Приметой незатихшей муки. И точно: страсти были тут, Скрывать их был напрасный труд. Дальше следовали еще три строфы: Какие чувства не кипели В его измученной груди? Давно ль, надолго ль присмирели? Проснутся - только погоди. Блажен, кто ведал их волненье, Порывы, сладость, упоенье, И наконец от их отстал; Блаженней тот, кто их не знал, Кто охладил любовь разлукой, Вражду злословием. Порой Зевал с друзьями и с женой, Ревнивой не тревожась мукой. Что до меня, то мне на часть Досталась пламенная страсть, Страсть к банку! ни дары свободы, Ни Феб, ни слава, ни пиры Не отвлекли б в минувши годы Меня от карточной игры; Задумчивый, всю ночь до света Бывал готов я в прежни лета Допрашивать судьбы завет: Налево ляжет ли валет? Уж раздавался звон обеден, Среди разорванных колод Дремал усталый банкомет. А я, нахмурен, бодр и бледен, Надежды полн, закрыв глаза, Пускал на третьего туза. И я теперь, отшельник скромный, Скупой не веруя мечте, Уж не поставлю карты темной, Заметя грозное руте; Мелок оставил я в покое, Атанде, слово роковое, Мне не приходит на язык - От рифмы также я отвык. Что будешь делать? Между нами - Всем этим утомился я. На днях попробую, друзья, Заняться белыми стихами, Хоть все имеет quinze et le va {4} Большие на меня права Строфа XXI в беловой рукописи первоначально кончалась стихами: Так в Ольге милую подругу Владимир видеть привыкал; Он рано без нее скучал И часто по густому лугу, Без милой Ольги, меж цветов Искал одних ее следов. После XXII строфы в беловой рукописи были еще две: Кто ж та была, которой очи Он без искусства привлекал, Которой он и дни и ночи И думы сердца посвящал? Меньшая дочь соседей бедных. Вдали забав столицы вредных, Невинной прелести полна, В глазах родителей она Цвела, как ландыш потаенный, Незнаемый в траве глухой Ни мотыльками, ни пчелой, Цветок, быть может, обреченный, Не осушив еще росы, Размаху гибельной косы. Ни дура англинской породы, Ни своенравная мамзель, В России по уставу моды Необходимые досель, Не стали портить Ольги милой. Фадеевна рукою хилой Ее качала колыбель, Она же ей стлала постель, Она ж за Ольгою ходила, Бову рассказывала ей, Чесала шелк ее кудрей, Читать "Помилуй мя" учила, Поутру наливала чай И баловала невзначай. (Переделывая эту строфу, Пушкин заменил имя Ольги именем Татьяны.) После строфы XXXI в черновой рукописи начата еще одна: Они привыкли вместе кушать, Соседей вместе навещать, По праздникам обедню слушать, Всю ночь храпеть, а днем зевать, В линейке ездить по работам, Браниться, в баню по субботам... После строфы XL в беловой рукописи следовала еще одна - заключительная: Но, может быть, и это даже Правдоподобнее сто раз, Изорванный, в пыли и в саже, Мой недочитанный рассказ, Служанкой изгнан из уборной, В передней кончит век позорный, Как прошлогодний календарь Или затасканный букварь. Но что ж: в гостиной иль в передней Равно читатели черны, Над книгой их права равны, Не я первой, не я последний Их суд услышу над собой - Ревнивый, строгий и тупой. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Стихи 6-14 строфы III в рукописи читались: Несут на блюдечках варенья С одною ложечкой для всех. Иных занятий и утех В деревне нет после обеда. Поджавши руки, у дверей Сбежались девушки скорей Взглянуть на нового соседа, И на дворе толпа людей Критиковала их коней. После V строфы в рукописи сперва следовало: В постеле лежа, наш Евгений Глазами Байрона читал, Но дань вечерних размышлений В уме Татьяне посвящал. Проснулся он денницы ране И мысль была все о Татьяне. "Вот новое, - подумал он, - Неужто я в нее влюблен? Ей-богу, это было б славно, Себя уж то-то б одолжил; Посмотрим". И тотчас решил Соседок навещать исправно, Как можно чаще - всякий день, Ведь им досуг, а нам не лень. Решил, и скоро стал Евгений Как Ленский Ужель Онегин в самом деле Влюбился? После строфы Х в беловой рукописи имеется еще одна строфа: Увы! друзья! мелькают годы - И с ними вслед одна другой Мелькают ветреные моды Разнообразной чередой. Все изменяется в природе: Ламуш и фижмы были в моде, Придворный франт и ростовщик Носили пудреный парик; Бывало, нежные поэты В надежде славы и похвал Точили тонкий мадригал Иль остроумные куплеты, Бывало, храбрый генерал Служил и грамоты не знал. Примечание к строфе XVIII, имевшееся в рукописи: Кто-то спрашивал у старухи: по страсти ли, бабушка, вышла ты замуж? - По страсти, родимый, - отвечала она; - приказчик и староста обещались меня до полусмерти прибить. - В старину свадьбы, как суды, обыкновенно были пристрастны. После строфы XXI в беловой рукописи следует еще одна: Теперь мне должно б на досуге Мою Татьяну оправдать - Ревнивый критик в модном круге, Предвижу, будет рассуждать: "Ужели не могли заране Внушить задумчивой Татьяне Приличий коренных устав? Да и в другом поэт не прав: Ужель влюбиться с первой встречи Она в Онегина могла, И чем увлечена была, Какой в нем ум, какие речи Ее пленить успели вдруг?" Постой, поспорю я, мой друг. После строфы XXIII в беловой рукописи было: Но вы, кокетки записные, Я вас люблю - хоть это грех. Улыбки, ласки заказные Вы расточаете для всех, Ко всем стремите взор приятный; Кому слова невероятны, Того уверит поцелуй; Кто хочет - волен: торжествуй. Я прежде сам бывал доволен Единым взором ваших глаз, Теперь лишь уважаю вас, Но, хладной опытностью болен, И сам готов я вам помочь, Но ем за двух и сплю всю ночь. После строфы XXIV в беловой рукописи еще две: А вы, которые любили Без позволения родных И сердце нежное хранили Для впечатлений молодых, Тоски, надежд и неги сладкой, Быть может, если вам украдкой Случалось тайную печать С письма любовного срывать, Иль робко в дерзостные руки Заветный локон отдавать, Иль даже молча дозволять В минуту горькую разлуки Дрожащий поцелуй любви, В слезах, с волнением в крови, - Не осуждайте безусловно Татьяны ветреной моей, Не повторяйте хладнокровно Решенья чопорных судей. А вы, о Девы без упрека, Которых даже тень порока Страшит сегодня, как змия, Советую вам то же я. Кто знает? пламенной тоскою Сгорите, может быть, и вы, А завтра легкий суд молвы Припишет модному герою Победы новой торжество: Любви вас ищет божество. После строфы XXXV в беловой рукописи еще одна: Лишь только няня удалилась И сердце, будто пред бедой, У бедной девушки забилось, Вскричала: боже! что со мной! Встает. На мать взглянуть не смеет. То вся горит, то вся бледнеет - Весь день, потупя взор, молчит, И чуть не плачет, и дрожит. Внук няни поздно воротился. Соседа видел он - ему Письмо вручил он самому. И что ж сосед? - Верхом садился И положил письмо в карман. Ах, чем-то кончится роман! В черновой рукописи сначала была другая песня девушек: ПЕСНЯ Помолившись богу. Дуня плачет, завывает, Друга провожает. Друг поехал на чужбину, Дальную сторонку, Ох уж эта мне чужбина - Горькая кручина!.. На чужбине молодицы, Красные девицы, Остаюся я младая Горькою вдовицей. Вспомяни меня младую, Аль я приревную, Вспомяни меня заочно, Хоть и не нарочно. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Первые четыре строфы не были введены в текст главы, но были опубликованы отдельно в журнале "Московский вестник" в октябре 1827 г.: ЖЕНЩИНЫ Отрывок из "Евгения Онегина" В начале жизни мною правил Прелестный, хитрый, слабый пол; Тогда в закон себе я ставил Его единый произвол. Душа лишь только разгоралась, И сердцу женщина являлась Каким-то чистым божеством. Владея чувствами, умом, Она сияла совершенством. Пред ней я таял в тишине: Ее любовь казалась мне Недосягаемым блаженством. Жить, умереть у милых ног - Иного я желать не мог. * То вдруг ее я ненавидел, И трепетал, и слезы лил, С тоской и ужасом в ней видел Созданье злобных, тайных сил; Ее пронзительные взоры, Улыбка, голос, разговоры - Все было в ней отравлено, Изменой злой напоено, Все в ней алкало слез и стона, Питалось кровию моей... То вдруг я мрамор видел в ней, Перед мольбой Пигмалиона Еще холодный и немой, Но вскоре жаркий и живой. * Словами вещего поэта Сказать и мне позволено: Темира, Дафна и Лилета - Как сон забыты мной давно. Но есть одна меж их толпою... Я долго был пленен одною - Но был ли я любим, и кем, И где, и долго ли?.. зачем Вам это знать? не в этом дело! Что было, то прошло, то вздор; А дело в том, что с этих пор Во мне уж сердце охладело, Закрылось для любви оно, И все в нем пусто и темно. * Дознался я, что дамы сами, Душевной тайне изменя, Не могут надивиться нами, Себя по совести ценя. Восторги наши своенравны Им очень кажутся забавны; И, право, с нашей стороны Мы непростительно смешны. Закабалясь неосторожно, Мы их любви в награду ждем, Любовь в безумии зовем, Как будто требовать возможно От мотыльков иль от лилей И чувств глубоких и страстей! Помимо незавершенных набросков в черновых рукописях после этих строф имеется еще одна: Страстей мятежные заботы Прошли, не возвратятся вновь! Души бесчувственной дремоты Не возмутит уже любовь. Пустая красота порока Блестит и нравится до срока. Пора проступки юных дней Загладить жизнию моей! Молва, играя, очернила Мои начальные лета. Ей подмогала клевета И дружбу только что смешила, Но, к счастью, суд молвы слепой Опровергается порой!.. За строфой XVII первоначально следовала строфа: Но ты - губерния Псковская, Теплица юных дней моих, Что может быть, страна глухая, Несносней барышень твоих? Меж ими нет - замечу кстати - Ни тонкой вежливости знати, Ни ветрености милых шлюх. Я, уважая русский дух, Простил бы им их сплетни, чванство, Фамильных шуток остроту, Пороки зуб, нечистоту, . И непристойность, и жеманство, Но как простить им модный бред И неуклюжий этикет? Стихи 5-14 строфы XXIV в черновой рукописи сначала читались иначе: Родня качает головою; Соседи шепчут меж собою: Пора, пора бы замуж ей. Мать также мыслит, у друзей Тихонько требует совета. Друзья советуют зимой В Москву подняться всей семьей - Авось в толпе большого света Татьяне сыщется жених Милей иль счастливей других. После строфы XXIV в черновой рукописи следовали две строфы: Когда повеет к нам весною И небо вдруг оживлено, Люблю поспешною рукою Двойное выставить окно. С каким-то грустным наслажденьем Я упиваюсь дуновеньем Живой прохлады; но весна У нас не радостна, она Богата грязью, не цветами. Напрасно манит жадный взор Лугов пленительный узор; Певец не свищет над водами, Фиалок нет, и вместо роз В полях растопленный навоз. Что наше северное лето? Карикатура южных зим. Мелькнет и нет, известно это, Хоть мы признаться не хотим. Ни шум дубрав, ни тень, ни розы, - В удел нам отданы морозы, Метель, свинцовый свод небес. Безлиственный сребристый лес, Пустыни ярко снеговые, Где свищут подрези саней - Средь хладно пасмурных ночей Кибитки, песни удалые, Двойные стекла, банный пар, Халат, лежанка и угар. Строфа XXXVI была напечатана в первом издании четвертой главы: Уж их далече взор мой ищет... А лесом кравшийся стрелок Поэзию клянет и свищет, Спуская бережно курок. У всякого своя охота. Своя любимая забота: Кто целит в уток из ружья, Кто бредит рифмами, как я, Кто бьет хлопушкой мух нахальных, Кто правит в замыслах толпой, Кто забавляется войной, Кто в чувствах нежится печальных, Кто занимается вином: И благо смешано со злом. На экземпляре этого издания Пушкин исправил стихи 8 и 9: Кто эпиграммами, как я, Стреляет в куликов журнальных. Последние два стиха строфы XXXVII и строфа XXXVIII имеются в беловой рукописи: И одевался - только вряд Вы носите ль такой наряд. * Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарский нараспашку И шляпу с кровлею, как дом Подвижный. Сим убором чудным, Безнравственным и безрассудным, Была весьма огорчена Псковская дама Дурина, А с ней Мизинчиков; Евгений, Быть может, толки презирал, А вероятно, их не знал, Но все ж своих обыкновений Не изменил в угоду им, За что был ближним нестерпим. Стихи 1-4 строфы XLIII переработаны Пушкиным для печати, можно думать, по цензурным соображениям. В беловой рукописи они читаются: В глуши что делать в это время? Гулять? - но голы все места, Как лысое Сатурна темя Иль крепостная нищета. ГЛАВА ПЯТАЯ Строфа XXX первоначально оканчивалась описанием обморока Татьяны: Она приветствий двух друзей Не слышит, слезы из очей Хотят уж хлынуть; вдруг упала Бедняжка в обморок; тотчас Ее выносят; суетясь, Толпа гостей залепетала. Все на Евгения глядят, Как бы во всем его винят. Строфы XXXVII и XXXVIII были напечатаны в первом издании главы: XXXVII В пирах готов я непослушно С твоим бороться божеством; Но,