признаюсь великодушно, Ты победил меня в другом: Твои свирепые герои, Твои неправильные бои, Твоя Киприда, твой Зевес Большой имеют перевес Перед Онегиным холодным, Пред сонной скукою полей, Перед Истоминой моей, Пред нашим воспитаньем модным; Но Таня (присягну) милей Елены пакостной твоей. XXXVIII Никто и спорить тут не станет, Хоть за Елену Менелай Сто лет еще не перестанет Казнить Фригийский бедный край, Хоть вкруг почтенного Приама Собранье стариков Пергама, Ее завидя, вновь решит: Прав Менелай и прав Парид. Что ж до сражений, то немного Я попрошу вас подождать: Извольте далее читать; Начала не судите строго; Сраженье будет. Не солгу, Честное слово дать могу. Строфа XLIII имеется в беловой рукописи. В первом издании она появилась без первых четырех стихов: Как гонит бич в песку манежном По корде резвых кобылиц, Мужчины в округе мятежном Погнали, дернули девиц. Подковы, шпоры Петушкова (Канцеляриста отставного) Стучат; Буянова каблук Так и ломает пол вокруг; Треск, топот, грохот - по порядку: Чем дальше в лес, тем больше дров; Теперь пошло на молодцов: Пустились, только не в присядку. Ах! легче, легче: каблуки Отдавят дамские носки! ГЛАВА ШЕСТАЯ Строфы XV и XVI, пропущенные Пушкиным, сохранились в копии: XV Да, да, ведь ревности припадка - Болезнь, так точно как чума, Как черный сплин, как лихорадка, Как повреждение ума. Она горячкой пламенеет, Она свой жар, свой бред имеет, Сны злые, призраки свои. Помилуй бог, друзья мои! Мучительней нет в мире казни Ее терзаний роковых. Поверьте мне: кто вынес их, Тот уж конечно без боязни Взойдет на пламенный костер Иль шею склонит под топор. XVI Я не хочу пустой укорой Могилы возмущать покой; Тебя уж нет, о ты, которой Я в бурях жизни молодой Обязан опытом ужасным И рая мигом сладострастным. Как учат слабое дитя, Ты душу нежную, мутя, Учила горести глубокой. Ты негой волновала кровь, Ты воспаляла в ней любовь И пламя ревности жестокой; Но он прошел, сей тяжкий день: Почий, мучительная тень! Вероятно, после строфы XXXIV должны были следовать две строфы, сохранившиеся в черновиках: В сраженье смелым быть похвально, Но кто не смел в наш храбрый век? Все дерзко бьется, лжет нахально; Герой, будь прежде человек. Чувствительность бывала в моде И в нашей северной природе. Когда горящая картечь Главу сорвет у друга с плеч, Плачь, воин, не стыдись, плачь вольно: И Кесарь слезы проливал, Когда он друга смерть узнал, И сам был ранен очень больно (Не помню где, не помню как); Он был конечно не дурак. * Но плакать и без раны можно О друге, если был он мил, Нас не дразнил неосторожно И нашим прихотям служил. Но если жница роковая, Окровавленная, слепая, В огне, в дыму - в глазах отца Сразит залетного птенца! О страх! о горькое мгновенье! О Строганов, когда твой сын Упал, сражен, и ты один, Забыл ты славу и сраженье И предал славе ты чужой Успех, ободренный тобой. * Как мрачный стон, как гроба холод... Пропущенная XXXVIII строфа сохранилась в копии (без двух заключительных стихов): Исполня жизнь свою отравой, Не сделав многого добра, Увы, он мог бессмертной славой Газет наполнить нумера. Уча людей, мороча братий, При громе плесков иль проклятий, Он совершить мог грозный путь, Дабы последний раз дохнуть В виду торжественных трофеев, Как наш Кутузов иль Нельсон, Иль в ссылке, как Наполеон, Иль быть повешен, как Рылеев. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ГЛАВА СЕДЬМАЯ Строфы VIII и IX, пропущенные в печати, имеются в черновой рукописи, причем стихи 9-14 строфы IX совпадают со стихами 9-14 строфы XI окончательного текста. VIII Но раз вечернею порою Одна из дев сюда пришла. Казалось, тяжкою тоскою Она встревожена была; Как бы волнуемая страхом, Она в слезах пред милым прахом Стояла, голову склонив И руки с трепетом сложив; Но тут поспешными шагами Ее настиг младой улан; Затянут, статен и румян, Красуясь черными усами, Нагнув широкие плеча И гордо шпорами звуча. IX Она на воина взглянула, Горел досадой взор его, И побледнела, и вздохнула, Но не сказала ничего. И молча Ленского невеста От сиротеющего места С ним удалились - и с тех пор Уж не являлась из-за гор. среди книг, которые татьяна находит в кабинете онегина, по первоначальному замыслу, имеется и его дневник - "альбом". за xxi строфой в беловой рукописи идет строфа, в которой дано его описание и приведен ряд выписок из "альбома": XXII Опрятно по краям окован Позолоченным серебром, Он был исписан, изрисован Рукой Онегина кругом. Меж непонятного маранья Мелькали мысли, замечанья, Портреты, числа, имена Да буквы, тайны письмена, Отрывки, письма черновые, И, словом, искренний журнал, В который душу изливал Онегин в дни свои младые, Дневник мечтаний и проказ; Кой-что я выпишу для вас. АЛЬБОМ ОНЕГИНА 1 Меня не любят и клевещут, В кругу мужчин несносен я, Девчонки предо мной трепещут, Косятся дамы на меня. За что? - за то, что разговоры Принять мы рады за дела, Что вздорным людям важны вздоры, Что глупость ветрена и зла, Что пылких душ неосторожность Самолюбивую ничтожность Иль оскорбляет, иль смешит, Что ум, любя простор, теснит. 2 Боитесь вы графини - овой? - Сказала им Элиза К. - Да, - возразил NN суровый, - Боимся мы графини - овой, Как вы боитесь паука. 3 В Коране мыслей много здравых, Вот, например: пред каждым сном Молись, беги путей лукавых, Чти бога и не спорь с глупцом. 4 Цветок полей, листок дубрав В ручье кавказском каменеет. В волненье жизни так мертвеет И ветреный и нежный нрав. 5 Шестого был у В. на бале. Довольно пусто было в зале; R. С. как ангел хороша: Какая вольность в обхожденье, В улыбке, в томном глаз движенье Какая нега и душа! Далее зачеркнуты два стиха: Она сказала (nota bene), Что завтра едет к Селимене. 6 Вечор сказала мне R. С.: Давно желала я вас видеть. Зачем? - мне говорили все, Что я вас буду ненавидеть. За что? - за резкий разговор, За легкомысленное мненье О всем; за колкое презренье Ко всем; однако ж это вздор. Вы надо мной смеяться властны, Но вы совсем не так опасны; И знали ль вы до сей поры, Что просто - очень вы добры? 7 Сокровища родного слова, Заметят важные умы, Для лепетания чужого Безумно пренебрегли мы. Мы любим муз чужих игрушки, Чужих наречий погремушки, А не читаем книг своих. Да где ж они? - давайте их. А где мы первые познанья И мысли первые нашли, Где поверяем испытанья, Где узнаем судьбу земли? Не в переводах одичалых, Не в сочиненьях запоздалых, Где русский ум и русский дух Зады твердит и лжет за двух. 8 Мороз и солнце! чудный день. Но нашим дамам, видно, лень Сойти с крыльца и над Невою Блеснуть холодной красотою. Сидят; напрасно их манит Песком усыпанный гранит, Умна восточная система, И прав обычай стариков: Они родились для гарема Иль для неволи теремов. 9 Вчера у В., оставя пир, R. С. летела как зефир, Не внемля жалобам и пеням, А мы по лаковым ступеням Летели шумною толпой За одалиской молодой. Последний звук последней речи Я от нее поймать успел, Я черным соболем одел Ее блистающие плечи, На кудри милой головы Я шаль зеленую накинул, Я пред Венерою Невы Толпу влюбленную раздвинул. 10 - - - я вас люблю etc. 11 Сегодня был я ей представлен, Глядел на мужа с полчаса; Он важен, красит волоса, Он чином от ума избавлен. В черновой рукописи имеются также следующие записи из "Альбома Онегина": Я не люблю княжны S. L.! Свое невольное кокетство Она взяла себе за цель, Короче было б взять за средство. Чего же так хотелось ей? Сказать ли первые три буквы? К-Л-Ю-Клю... возможно ль, клюквы! Четвертая запись в черновике продолжалась: Так напряженьем воли твердой Мы страсть безумную смирим, Беду снесем душою гордой, Печаль надеждой усладим. Но как утешить Тоску, безумную тоску. После строфы XXIV в черновой рукописи следовало: С ее открытием поздравим Татьяну милую мою И в сторону свой путь направим, Чтоб не забыть, о ком пою. Убив неопытного друга, Томленье сельского досуга Не мог Онегин перенесть, Решился он в кибитку сесть. Раздался колокольчик звучный, Ямщик удалый засвистал, И наш Онегин поскакал Искать отраду жизни скучной - По отдаленным сторонам, Куда, не зная точно сам. После строфы XXXV в черновой рукописи было: Татьяну все воображая Еще ребенком, няня ей Сулит веселье, истощая Риторику хвалы своей. Вотще она велеречиво Москву описывает живо. Строфа XXXVI в черновой рукописи оканчивалась: Москва! как много в этом звуке Для сердца русского слилось!.. Как сильно в нем отозвалось! В изгнанье, в горести, в разлуке, Москва! как я любил тебя, Святая родина моя! Черновой набросок к строфе LI: Как живо колкий Грибоедов В сатире внуков описал, Как описал Фонвизин дедов, Созвал он всю Москву на бал. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Задумав было до выпуска в свет всего романа издать вместе две заключительные его главы: первоначальную VIII ("Путешествие Онегина") и IX (окончательную VIII), Пушкин написал к ним предисловие: У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется, пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его произведение, хотя бы оно того и стоило. При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. После неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв: "Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова, например, глава VII "Евгения Онегина"? Мы сперва подумали, что это мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава VII есть произведение сочинителя "Руслана и Людмилы", пока книгопродавцы нас не убедили в этом. Эта глава VII, - два маленькие печатные листика, - испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже "Евгений Вельский" {1} кажется чем-то похожим на дело. Ни одной мысли в этой водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной воззрения! Совершенное падение, chute complete... Читатели наши спросят, какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи "Онегина" увлекают нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос: Ну как рассеять горе Тани? Вот как: посадят деву в сани И повезут из милых мест В Москву на ярманку невест! Мать плачется, скучает дочка: Конец седьмой главе - и точка! {2} Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню увезут в Москву из деревни!" В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь никакого успеху, ибо век и Россия идет вперед, а стихотворец остается на прежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Если век может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут усовершенствоваться и изменяться, - то поэзия остается на одном месте, не стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии, физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими, произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны. Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, - виновато уж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед. Вероятно, критик хотел сказать, что "Евгений Онегин" и весь его причет уже не новость для публики, и что он надоел и ей, как журналистам. Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы "Евгения Онегина" - последние, по крайней мере для печати... Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики. К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, - также удерживала меня. Но Чайльд-Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла во мне родиться. 28 ноября 1830 г. Болдино {1} Евгений Вельский. Прошу извинения у неизвестного мне поэта, если принужден повторить здесь эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят "Евгения Онегина" ниже "Евгения Вельского". {2} 2 замеч. Стихи эти очень хороши, но в них заключающаяся критика неосновательна. Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, что стихотворец описывает, но как описывает. В беловой рукописи вместо строфы I были следующие четыре строфы: I В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал, Читал охотно Елисея, А Цицерона проклинал, В те дни, как я поэме редкой Не предпочел бы мячик меткой, Считал схоластику за вздор И прыгал в сад через забор, Когда порой бывал прилежен, Порой ленив, порой упрям, Порой лукав, порою прям, Порой смирен, порой мятежен, Порой печален, молчалив, Порой сердечно говорлив, II Когда в забвенье перед классом Порой терял я взор и слух, И говорить старался басом, И стриг над губой первый пух, В те дни... в те дни, когда впервые Заметил я черты живые Прелестной девы и любовь Младую взволновала кровь И я, тоскуя безнадежно, Томясь обманом пылких снов, Везде искал ее следов, Об ней задумывался нежно, Весь день минутной встречи ждал И счастье тайных мук узнал, III В те дни - во мгле дубравных сводов, Близ вод, текущих в тишине, В углах лицейских переходов Являться муза стала мне. Моя студенческая келья, Доселе чуждая веселья, Вдруг озарилась! Муза в ней Открыла пир своих затей; Простите, хладные науки! Простите, игры первых лет! Я изменился, я поэт, В душе моей едины звуки Переливаются, живут, В размеры сладкие бегут. IV И, первой нежностью томима, Мне муза пела, пела вновь (Amorem canat aetas prima) {5} Все про любовь да про любовь Я вторил ей - младые други В освобожденные досуги Любили слушать голос мой. Они, пристрастною душой Ревнуя к братскому союзу, Мне первый поднесли венец, Чтоб им украсил их певец Свою застенчивую музу. О торжество невинных дней! Твой сладок сон душе моей. Стихи 5-14 строфы II, замененные в окончательном тексте точками, в беловой рукописи читаются: И Дмитрев не был наш хулитель; И быта русского хранитель, Скрижаль оставя, нам внимал И музу робкую ласкал. И ты, глубоко вдохновенный, Всего прекрасного певец, Ты, идол девственных сердец, Не ты ль, пристрастьем увлеченный, Не ты ль мне руку подавал И к славе чистой призывал. {6} В черновых рукописях строфы, посвященные лицейским воспоминаниям Пушкина, читались: В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал, Читал украдкой Апулея, А над Виргилием зевал, Когда ленился и проказил, По кровле и в окошко лазил, И забывал латинский класс Для алых уст и черных глаз; Когда тревожить начинала Мне сердце смутная печаль, Когда таинственная даль Мои мечтанья увлекала, И летом для дня Будили радостно меня, Когда французом называли Меня задорные друзья, Когда педанты предрекали, Что ввек повесой буду я, Когда по розовому полю Резвились и бесились вволю, Когда в тени густых аллей Я слушал клики лебедей, На воды светлые взирая, Или когда среди равнин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Кагульский мрамор навещая... Стихи 1-4 строфы IV в беловой рукописи читались: Но рок мне бросил взоры гнева И вдаль занес. - Она за мной. Как часто ласковая дева Мне услаждала час ночной. Стих 10 строфы V в беловой рукописи читался: Но дунул ветер, грянул гром. Строфа XXIII в беловой рукописи первоначально оканчивалась стихами: И слова не было в речах Ни о дожде, ни о чепцах. Далее следовали две строфы: В гостиной истинно дворянской Чуждались щегольства речей И щекотливости мещанской Журнальных чопорных судей. Хозяйкой светской и свободной Был принят слог простонародный И не пугал ее ушей Живою странностью своей (Чему наверно удивится, Готовя свой разборный лист, Иной глубокий журналист; Но в свете мало ль что творится, О чем у нас не помышлял, Быть может, ни один журнал!). Никто насмешкою холодной Встречать не думал старика. Заметя воротник немодный Под бантом шейного платка. Хозяйка спесью не смущала И новичка-провинциала; Равно для всех она была Непринужденна и мила. Лишь путешественник залетный, Блестящий лондонский нахал, Полуулыбку возбуждал Своей осанкою заботной; И быстро обмененный взор Ему был общий приговор. После строфы XXIV в беловой рукописи следовало: И та, которой улыбалась Расцветшей жизни благодать, И та, которая сбиралась Уж общим мненьем управлять, И представительница света, И та, чья скромная планета Должна была когда-нибудь Смиренным счастием блеснуть, И та, которой сердце, тайно Нося безумной страсти казнь, Питало ревность и боязнь, - Соединенные случайно, Друг дружке чуждые душой, Сидели тут одна с другой. Вместо строфы XXV в беловой рукописи было: Тут был на эпиграммы падкий На все сердитый князь Бродин: На чай хозяйки слишком сладкий, На глупость дам, на тон мужчин, На вензель, двум сироткам данный, На толки про роман туманный, На пустоту жены своей И на неловкость дочерей; Тут был один диктатор бальный, Прыгун суровый, должностной; У стенки фертик молодой Стоял картинкою журнальной, Румян, как вербный херувим, Затянут, нем и недвижим. Стихи 5-14 строфы XXVI в беловой рукописи читались: Тут был К. М., француз, женатый На кукле чахлой и горбатой И семи тысячах душах; Тут был во всех своих звездах Правленья цензор непреклонный (Недавно грозный сей Катон За взятки места был лишен); Тут был еще сенатор сонный, Проведший с картами свой век, Для власти нужный человек. В черновой рукописи после строфы XXVI было: Смотрите: в залу Нина входит, Остановилась у дверей И взгляд рассеянный обводит Кругом внимательных гостей; В волненье перси, плечи блещут, Горит в алмазах голова, Вкруг стана вьются и трепещут Прозрачной сетью кружева, И шелк узорной паутиной Сквозит на розовых ногах; И все в восторге, в небесах Пред сей волшебною картиной... Эту недоработанную строфу Пушкин позднее предполагал заменить другой: И в зале яркой и богатой, Когда в умолкший, тесный круг, Подобна лилии крылатой, Колеблясь, входит Лалла-Рук {7}, И над поникшею толпою Сияет царственной главою, И тихо вьется и скользит Звезда-харита меж харит, И взор смешенных поколений Стремится, ревностью горя, То на нее, то на царя, - Для них без глаз один Евгений; Одной Татьяной поражен, Одну Татьяну видит он. За строфой XXVII в беловой рукописи следует еще одна: Проходят дни, летят недели, Онегин мыслит об одном, Другой себе не знает цели, Чтоб только явно иль тайком Где б ни было княгиню встретить, Чтобы в лице ее заметить Хоть озабоченность иль гнев. Свой дикий нрав преодолев, Везде - на вечере, на бале, В театре, у художниц мод, На берегах замерзлых вод, На улице, в передней, в зале За ней он гонится как тень. Куда его девалась лень! ПУТЕШЕСТВИЕ ОНЕГИНА Опубликованное частично в виде "Отрывков" в качестве приложения при отдельном издании всего романа "Путешествие" сохранилось в более полном виде в рукописях. Вот как оно выглядело за исключением уничтоженных Пушкиным и не дошедших до нас остро политических строф: I Блажен, кто смолоду был молод, Блажен, кто вовремя созрел, Кто постепенно жизни холод С летами вытерпеть умел; Кто странным снам не предавался, Кто черни светской не чуждался, Кто в двадцать лет был франт иль хват, А в тридцать выгодно женат; Кто в пятьдесят освободился От частных и других долгов, Кто доброй славы и чинов Спокойно в очередь добился, О ком твердили целый век: N. N. прекрасный человек. II Блажен, кто понял голос строгий Необходимости земной, Кто в жизни шел большой дорогой, Большой дорогой столбовой, - Кто цель имел и к ней стремился, Кто знал, зачем он в свет явился И богу душу передал, Как откупщик иль генерал. "Мы рождены, - сказал Сенека, - Для пользы ближних и своей" - (Нельзя быть проще и ясней), Но тяжело, прожив полвека, В минувшем видеть только след Утраченных бесплодных лет... III Несносно думать, что напрасно Была нам молодость дана, Что изменяли ей всечасно, Что обманула нас она; Что наши лучшие желанья, Что наши свежие мечтанья Истлели быстрой чередой, Как листья осенью гнилой. Несносно видеть пред собою Одних обедов длинных ряд, Глядеть на жизнь, как на обряд, И вслед за чинною толпою Идти, не разделяя с ней Ни общих мнений, ни страстей. IV Предметом став суждений шумных, Несносно (согласитесь в том) Между людей благоразумных Прослыть притворным чудаком, Каким-то квакером, масоном, Иль доморощенным Бейроном, Иль даже демоном моим. Онегин (вновь займуся им), Убив на поединке друга, Дожив без цели, без трудов До двадцати шести годов, Томясь в объятиях досуга Без службы, без жены, без дел, Быть чем-нибудь давно хотел. V Наскуча или слыть Мельмотом, Иль маской щеголять иной, Проснулся раз он патриотом Дождливой, скучною порой. Россия, господа, мгновенно Ему понравилась отменно, И решено. Уж он влюблен, Уж Русью только бредит он, Уж он Европу ненавидит С ее политикой сухой, С ее развратной суетой. Онегин едет; он увидит Святую Русь: ее поля, Пустыни, грады и моря. VI Он собрался, и, слава богу, Июля третьего числа Коляска легкая в дорогу Его по почте понесла. Среди равнины полудикой Он видит Новгород-великой. Смирились площади - средь них Мятежный колокол утих, Не бродят тени великанов: Завоеватель скандинав, Законодатель Ярослав С четою грозных Иоаннов, И вкруг поникнувших церквей Кипит народ минувших дней. VII Тоска, тоска! спешит Евгений Скорее далее: теперь Мелькают мельком, будто тени, Пред ним Валдай, Торжок и Тверь. Тут у привязчивых крестьянок Берет три связки он баранок, Здесь покупает туфли, там По гордым волжским берегам Он скачет сонный. Кони мчатся То по горам, то вдоль реки, Мелькают версты, ямщики Поют, и свищут, и бранятся, Пыль вьется. Вот Евгений мой В Москве проснулся на Тверской. VIII Москва Онегина встречает Своей спесивой суетой, Своими девами прельщает, Стерляжьей потчует ухой, В палате Английского клоба (Народных заседаний проба), Безмолвно в думу погружен, О кашах пренья слышит он. Замечен он. Об нем толкует Разноречивая молва, Им занимается Москва, Его шпионом именует, Слагает в честь его стихи И производит в женихи. IX Тоска, тоска! Он в Нижний хочет, В отчизну Минина. Пред ним Макарьев суетно хлопочет, Кипит обилием своим. Сюда жемчуг привез индеец, Поддельны вины европеец; Табун бракованных коней Пригнал заводчик из степей, Игрок привез свои колоды И горсть услужливых костей; Помещик - спелых дочерей, А дочки - прошлогодни моды. Всяк суетится, лжет за двух, И всюду меркантильный дух. Х Тоска! Евгений ждет погоды. Уж Волга, рек, озер краса, Его зовет на пышны воды, Под полотняны паруса. Взманить охотника нетрудно: Наняв купеческое судно, Поплыл он быстро вниз реки. Надулась Волга; бурлаки, Опершись на багры стальные, Унывным голосом поют Про тот разбойничий приют, Про те разъезды удалые, Как Стенька Разин в старину Кровавил волжскую волну. XI Поют про тех гостей незваных, Что жгли да резали. Но вот Среди степей своих песчаных На берегу соленых вод Торговый Астрахань открылся. Онегин только углубился В воспоминанья прошлых дней, Как жар полуденных лучей И комаров нахальных тучи, Пища, жужжа со всех сторон, Его встречают, - и, взбешен, Каспийских вод брега сыпучи Он оставляет тот же час. Тоска! - он едет на Кавказ. Строфы XII ("Он видит: Терек своенравный") и XIII ("Уже пустыни сторож вечный") полностью введены Пушкиным в "Отрывки из путешествия Онегина". XIV Питая горьки размышленья Среди печальной их семьи, Онегин взором сожаленья Глядит на чудные струи И мыслит, грустью отуманен: "Зачем я пулей в грудь не ранен, Зачем не хилый я старик, Как этот бедный откупщик? Зачем, как тульской заседатель, Я не лежу в параличе? Зачем не чувствую в плече Хоть ревматизма? - ах, создатель! - И я, как эти господа, Надежду мог бы знать тогда!.. XV Блажен, кто стар! блажен, кто болен. Над кем лежит судьбы рука! Но я здоров, я молод, волен, Чего мне ждать? тоска! тоска!.." Простите, снежных гор вершины, И вы, кубанские равнины; Он едет к берегам иным, Он прибыл из Тамани в Крым. Воображенью край священный: С Атридом спорил там Пилад, Там закололся Митридат, Там пел изгнанник вдохновенный И посреди прибрежных скал Свою Литву воспоминал. Следующие четырнадцать строф с XVI ("Прекрасны вы, брега Тавриды" ) по XXIX ("Финал гремит, пустеет зала") включительно полностью введены в "Отрывки из путешествия Онегина". XXX Итак, я жил тогда в Одессе Средь новоизбранных друзей, Забыв о сумрачном повесе, Герое повести моей. Онегин никогда со мною Не хвастал дружбой почтовою, А я, счастливый человек, Не переписывался ввек Ни с кем. Каким же изумленьем, Судите, был я поражен, Когда ко мне явился он Неприглашенным привиденьем, Как громко ахнули друзья И как обрадовался я! XXXI Святая дружба! глас натуры!!.. Взглянув друг на друга потом, Как Цицероновы Авгуры Мы рассмеялися тишком... - - - - - - - - - XXXII Недолго вместе мы бродили По берегам эвксинских вод. Судьбы нас снова разлучили И нам назначили поход. Онегин, очень охлажденный И тем, что видел, насыщенный, Пустился к невским берегам. А я от милых южных дам, От жирных устриц черноморских, От оперы, от темных лож И, слава богу, от вельмож Уехал в тень лесов Тригорских, В далекий северный уезд; И был печален мой приезд. XXXIII О, где б судьба ни назначала Мне безымянный уголок, Где б ни был я, куда б ни мчала Она смиренный мой челнок, Где поздний мир мне б ни сулила, Где б ни ждала меня могила, Везде, везде в душе моей Благословлю моих друзей. Нет, нет! нигде не позабуду Их милых, ласковых речей; Вдали, один, среди людей Воображать я вечно буду Вас, тени прибережных ив, Вас, мир и сон тригорских нив. XXXIV И берег Сороти отлогий, И полосатые холмы, И в роще скрытые дороги, И дом, где пировали мы - Приют, сияньем муз одетый, Младым Языковым воспетый, Когда из капища наук Являлся он в наш сельский круг И нимфу Сороти прославил, И огласил поля кругом Очаровательным стихом; Но там и я свой след оставил, Там, ветру в дар, на темну ель Повесил звонкую свирель. В черновике за строфой XII следовали еще три (из них первая без четырех начальных стихов): Вдали Кавказские громады, К ним путь открыт - чрез их преграды За их естественную грань До Грузии промчалась брань. Авось их дикою красою Случайно тронут будет он. И вот, конвоем окружен, Вослед за пушкою степною - ступил Онегин вдруг В преддверье гор, в их мрачный круг. Он видит: Терек разъяренный Трясет и точит берега, Над ним с чела скалы нагбенной Висит олень, склонив рога; Обвалы сыплются и блещут; Вдоль скал прямых потоки хлещут. Меж гор, меж двух высоких стен Идет ущелие; стеснен Опасный путь все уже, уже; Вверху чуть видны небеса; Природы мрачная краса Везде являет дикость ту же. Хвала тебе, седой Кавказ, Онегин тронут в первый раз. Во время оное былое!.. В те дни ты знал меня, Кавказ, В свое святилище глухое Ты призывал меня не раз. В тебя влюблен я был безумно. Меня приветствовал ты шумно Могучим гласом бурь своих. Я слышал рев ручьев твоих, И снеговых обвалов грохот. И клик орлов, и пенье дев, И Терека свирепый рев, И эха дальнозвучный хохот, И зрел я, слабый твой певец, Казбека царственный венец. БОРИС ГОДУНОВ Сцены, исключенные из печатной редакции 1. ОГРАДА МОНАСТЫРСКАЯ {1} Григорий и злой чернец. Григорий Что за скука, что за горе наше бедное житье! День приходит, день проходит - видно, слышно все одно: Только видишь черны рясы, только слышишь колокол. Днем, зевая, бродишь, бродишь; делать нечего - соснешь; Ночью долгою до света все не спится чернецу. Сном забудешься, так душу грезы черные мутят; Рад, что в колокол ударят, что разбудят костылем. Нот, не вытерплю! нет мочи. Чрез ограду да бегом. Мир велик: мне путь дорога на четыре стороны, Поминай как звали. Чернец Правда: ваше горькое житье, Вы разгульные, лихие, молодые чернецы. Григорий Хоть бы хан опять нагрянул! хоть Литва бы поднялась! Так и быть! пошел бы с ними переведаться мечом. Что, когда бы наш царевич из могилы вдруг воскрес И вскричал: "А где вы, дети, слуги верные мои? Вы подите на Бориса, на злодея моего, Изловите супостата, приведите мне его!.." Чернец Полно! не болтай пустого: мертвых нам не воскресить! Нет, царевичу иное, видно, было суждено - Но послушай: если дело затевать так затевать... Григорий Что такое? Чернец Если б я был так же молод, как и ты, Если б ус не пробивала уж лихая седина... Понимаешь? Григорий Нет, нисколько. Чернец Слушай: глупый наш народ Легковерен: рад дивиться чудесам и новизне; А бояре в Годунове помнят равного себе; Племя древнего варяга и теперь любезно всем. Ты царевичу ровесник... если ты хитер и тверд... Понимаешь? (Молчание.) Григорий Понимаю. Чернец Что же скажешь? Григорий Решено! Я - Димитрий, я - царевич. Чернец Дай мне руку: будешь царь. 1) Следовало после сцены: "Ночь. Келья в Чудовом монастыре". 2. ЗАМОК ВОЕВОДЫ МНИШКА В САМБОРЕ {2} Уборная Марины. Марина, Рузя убирает ее; служанки. Марина (перед зеркалом) Ну что ж? готово ли? нельзя ли поспешить? Рузя Позвольте; наперед решите выбор трудный: Что вы наденете, жемчужную ли нить, Иль полумесяц изумрудный? Марина Алмазный мой венец. Рузя Прекрасно! помните? его вы надевали, Когда изволили вы ездить во дворец. На бале, говорят, как солнце вы блистали. Мужчины ахали, красавицы шептали... В то время, кажется, вас видел в первый раз Хоткевич молодой, что после застрелился. А точно, говорят: на вас Кто ни взглянул, тут и влюбился. Марина Нельзя ли поскорей. Рузя Сейчас. Сегодня ваш отец надеется на вас. Царевич видел вас недаром, Не мог он утаить восторга своего, Уж ранен он; так надобно его Сразить решительным ударом. А точно, панна, он влюблен. Вот месяц, как, оставя Краков, Забыв войну, московский трон, В гостях у нас пирует он И бесит русских и поляков. Ах, боже мой! дождусь ли дня?.. Не правда ли? когда в свою столицу Димитрий повезет московскую царицу, Вы не оставите меня? Марина Ты разве думаешь - царицей буду я? Рузя А кто ж, когда не вы? кто смеет красотою Равняться здесь с моею госпожою? Род Мнишков - ничьему еще не уступал; Умом - превыше вы похвал... Счастлив, кого ваш взор вниманья удостоит, Кто сердца вашего любовь себе присвоит - Кто б ни был он, хоть наш король Или французский королевич - Не только нищий ваш царевич, Бог весть какой, бог весть отколь. Марина Он точно царский сын и признан целым светом. Рузя А все ж он был прошедшею зимой У Вишневецкого слугой. Марина Скрывался он. Рузя Не спорю я об этом - А только знаете ли вы, Что говорят о нем в народе? Что будто он дьячок, бежавший из Москвы, Известный плут в своем приходе. Марина Какие глупости! Рузя О, я не верю им - Я только говорю, что должен он конечно Благословлять еще судьбу, когда сердечно Вы предпочли его другим. Служанка (вбегает) Уж гости съехались. Марина Вот видишь: ты до света Готова пустяки болтать, А между тем я не одета... Рузя Сейчас готово все. Служанки суетятся. Марина Мне должно все узнать. 2) Следовало после сцены: "Краков. Дом Вишневецкого". II Начало сцены "Царские палаты", исключенное из печатной редакция Ксения (держит портрет) Что ж уста твои Не промолвили, Очи ясные Не проглянули? Аль уста твои Затворилися, Очи ясные Закатилися?.. Братец - а братец! скажи: королевич похож был на мой образок? Феодор Я говорю тебе, что похож. Ксения (целует портрет) Далее как в основном тексте. III Отрывки из сцены "Краков, дом Вишневецкого", исключенные из печатной редакции 1 (К стр. 253) Самозванец Лишь дайте мне добраться до Москвы, А там уже Борис со мной и с вами Расплатится. Что ж нового в Москве? Хрущев Все тихо там еще. Но уж народ Спасение царевича проведал, Уж грамоту твою везде читают, Все ждут тебя. Недавно двух бояр Борис казнил за то, что за столом Они твое здоровье тайно пили. Самозванец О добрые, несчастные бояре! Но кровь за кровь! и горе Годунову! Что говорят о нем? Хрущов Он удалился В печальные свои палаты. Грозен И мрачен он. Ждут казней. Но недуг Его грызет. Борис едва влачится, И думают, его последний час Уж недалек. Самозванец Как враг великодушный, Борису я желаю смерти скорой; Не то беда злодею. А кого Наследником наречь намерен он? Хрущов Он замыслов своих не объявляет, Но кажется, что молодого сына, Феодора - он прочит нам в цари. Самозванец В расчетах он, быть может, ошибется, Ты кто? Карела Казак. К тебе я с Дона послан. 2 (К стр. 254) И я люблю парнасские цветы. (читает про себя). Хрущов (тихо Пушкину) Кто сей? Пушкин Пиит. Хрущов Какое ж это званье? Пушкин Как бы сказать? по-русски - виршеписец Иль скоморох. Самозванец Прекрасные стихи! Я верую в пророчества пиитов. IV Отрывок, следовавший за исключенной сценой "Ограда монастырская" Где ж он? где старец Леонид? Я здесь один и все молчит, Холодный дух в лицо мне дует И ходит холод по главе... Что ж это? что же знаменует? Беда ли мне, беда ль Москве? Беда тебе, Борис лукавый! Царевич тению кровавой Войдет со мной в твой светлый дом. Беда тебе! главы преступной Ты не спасешь ни покаяньем, Ни Мономаховым венцом. РУСАЛКА I Первоначальная редакция сцены "Светлица" - Княгиня, княгинюшка, Дитя мое милое, Что сидишь невесело, Головку повесила? Ты не весь головушку, Не печаль меня старую, Свою няню любимую. - Ах, нянюшка, нянюшка, милая моя - Как мне не тужить, как веселой быть? Была я в девицах, друг любил меня, Вышла за него, разлюбил меня. Бывало, дружок мой целый день сидит Супротив меня, глядит на меня, Глядит на меня, но смигивает, Любовные речи пошептывает. А ныне дружок мой ни свет ни заря Разбудит меня да сам на коня, Весь день по гостям разгуливает. Приедет, не молвит словечушка мне Он ласкового, приветливого. - Дитя мое, дитятко, не плачь, не тужи, Не плачь, не тужи, сама рассуди: Удалый молодчик, что вольный петух - Мах, мах крылом - запел, полетел, А красная девица, что наседочка: Сиди да сиди, цыплят выводи. - Уж нет ли у него зазнобы какой? Уж нет ли на меня разлучницы? - Полно те, милая, сама рассуди: Ты всем-то взяла, всем-то хороша. Лица красотой, умом-разумом, Лебединою походочкой, Соловьиной поговорочкой, Тихим ласковым обычаем... II Два места, вычеркнутые в беловой рукописи 1 КНЯЖЕСКИЙ ТЕРЕМ Дружко Уж эти девушки - никак нельзя им Не попроказить. Статочно ли дели Мутить нарочно княжескую свадьбу. Слышен крик. Ба! это что? да это голос князя! Девушка под покрывалом переходит через комнату. Ты видела? Сваха Да, видела. Князь (выбегает) Держите! Гоните со двора ее долой! Вот след ее, с нее вода течет. Дружко Да, так, вода. Юродивая, видно, Нечаянно сюда прокралась. Слуги, Над ней смеясь, ее, знать, окатили. Князь Ступай, прикрикни ты на них, как смели Над нею издеваться и ко мне Впустить ее. (Уходит.) Дружко Ей-богу, это странно. Кто там? Входят слуги. Зачем пустили эту девку? Слуга Какую? Дружко Мокрую. Слуга Мы мокрых девок Не видели. Дружко Куда ж она девалась? Слуга Не ведаем. Сваха Ох, сердце замирает. Нет, это не к добру. Дружко Ступайте вон Да никого, смотрите, не впускайте. Пойти-ка мне садиться на коня. (Уходит.) Сваха Недаром песню чудную пропели, Недаром чудеса творятся. Чем-то Все это кончится! 2 Светлица. Мамка ......... Ну в ком ему найти, как не в тебе, Сокровища такого? Княгиня Я слыхала, Что будто бы до свадьбы он любил Какую-то красавицу, простую Дочь мельника. Мамка Да, так и я слыхала, Тому давно, годов уж пять иль больше. Но девушка, как слышно, утопилась, Так нечего об ней и поминать. Княгиня Уже одну любил он да покинул, Так и меня покинуть может он. Д.Д. Благой. "ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН" "Евгений Онегин" по праву считается основным, центральным произведением Пушкина. Работа над ним, продолжавшаяся около восьми с половиной лет (9 мая 1823 г. - 5 октября 1831 г.), падает на период наивысшего расцвета творчества Пушкина-поэта (в дальнейшем он все больше и больше обращается к прозе). В "Евгении Онегине" нашел свое наиболее полное воплощение один из значительнейших замыслов поэта: дать образ "героя времени", типический портрет современника - человека нового, XIX столетия. Замысел этот возник у Пушкина почти сразу же после окончания первого большого его произведения - сказочно-романтической поэмы "Руслан и Людмила". Всего через несколько месяцев после завершения "Руслана и Людмилы" Пушкин начинает писать свою первую южную поэму "Кавказский пленник", главной задачей которой было, по его собственным словам, олицетворить в образе героя "отличительные черты молодежи XIX века". Однако Пушкину удалось осуществить это далеко не с той степенью полноты и широты обобщения, к которой он стремился. Реалистическое в существе споем задание вступало в противоречие с приемами в средствами романтической поэтики, самым значительным представителем которой в мировой литературе того времени был Байрон и которой Пушкин здесь следовал. Субъективно-лирический метод "писания" портрета героя с самого себя не мог привести к созданию объективного образа-типа широкого общественно-исторического охвата. Препятствовала этому и характерная для жанра романтической поэмы нарочитая загадочность, недосказанность авторского повествования о герое, окружавшая его образ особым таинственным ореолом. Художественная задача, поставленная Пушкиным, требовала для своего полноценного разрешения и другого творческого метода, и иной жанровой формы. "Характер главного лица... приличен более роману, нежели поэме, - писал Пушкин о герое "Кавказского пленника", - да и что за характер? Кого займет изображение молодого человека, потерявшего чувствительность сердца в несчастиях, неизвестных читателю..." (черновик письма к Н. И. Гнедичу от 29 апреля 1822 г.; см. т. 9). И вот год спустя после этого письма Пушкин принимается за работу над "романом в стихах" - "Евгением Онегиным". Задание, которое ставит себе Пушкин в "Евгении Онегине", аналогично заданию "Кавказского пленника". В образе главного героя романа Пушкин опять хочет изобразить "отличительные черты молодежи XIX века", которые он пытался раскрыть в характере Пленника. В предисловии к изданию первой главы "Евгения Онегина" (1825) Пушкин и сам говорит, что характер "главного лица" нового произведения "сбивается" на характер Пленника (см. раздел "Из ранних редакций"). В основе фабульной линии, связанной с "главным лицом", в значительной степени лежит та же сюжетная схема: Онегин, как и Пленник, покидает "свет", уезжает из столицы; в иной, патриархальной среде встречается с юной и чистой девушкой; оказывается неспособен разделить и даже понять и оценить ее большое чувство. Однако, при наличии этой непосредственной преемственной связи, тем значительнее и принципиально важнее существенное различие этих произведений. К осуществлению одного и того же замысла Пушкин идет теперь совсем иным, по существу прямо противоположным путем и, в соответствии с этим, облекает свое новое произведение совсем в иную жанровую форму. Эта форма - не поэма, а "роман в стихах" - подсказана Пушкину Байроном - его стихотворным романом "Дон Жуан", который Пушкин считал лучшим творением английского поэта. При первом же своем упоминании о работе над "Евгением Онегиным" Пушкин сообщал: "Пишу не роман, а роман в стихах - дьявольская разница. Вроде "Дон Жуана"..." (письмо П. А. Вяземскому от 4 ноября 1823 г.; см. т. 9). Однако, когда года полтора спустя .А. Бестужев, познакомившись в рукописи с первой главой "Евгения Онегина", стал сравнивать ее с "Дон Жуаном", Пушкин, который написал к этому времени уже около четырех глав своего романа, энергично отклонил правомерность такого сопоставления: "Ты сравниваешь первую главу с "Дон Жуаном". - Никто более меня не уважает "Дон Жуана" (первые 5 песен, других не читал), но в нем ничего нет общего с "Онегиным"" (письмо Бестужева Пушкину от 9 марта 1825 г. и ответ Пушкина от 24 марта; см. т. 9). Эти, казалось бы исключающие друг друга, утверждения на самом деле оба справедливы. Лиро-эпическая форма пушкинского "романа в стихах" с его "смесью прозы и поэзии в изображении действительности" (Белинский), непрерывными авторскими "лирическими отступлениями", афористическими суждениями и высказываниями на самые разнообразные темы, непринужденной поэтической "болтовней", ироническим тоном и