одолжал знакомиться с порядками Большого дома. О-Дай многое сообщил ему еще накануне и узнал от гостя, что тот, выпив при пробуждении чашку кофе, предпочитает завтракать не в постели, а за общим столом. О-Дай предупредил Грэхема, что для этой трапезы нет установленного времени и что завтракают от семи до десяти, кто когда желает; а если ему понадобится лошадь, или автомобиль, или он захочет купаться, то достаточно сказать об этом. Войдя в столовую в половине восьмого, Грэхем застал там корреспондента и покупателя из Айдахо, которые только что позавтракали и спешили поймать здешнюю машину, чтобы попасть в Эльдорадо к утреннему поезду в Сан-Франциско. Грэхем простился с ними и сел за стол один. Безукоризненно вежливый слугакитаец предложил ему заказать завтрак по своему вкусу и тотчас исполнил его желание, подав ледяной грейпфрут в хересе, причем с гордостью пояснил, что это "свой", из "имения". Отклонив предложенные ему различные блюда -- каши и овощи, Грэхем попросил дать ему яйца всмятку и ветчину; и только что принялся за еду, как вошел Берт Уэйнрайт с рассеянным видом, который, однако, не обманул Грэхема. И действительно, не прошло и пяти минут, как появилась Эрнестина Дестен в очаровательном халатике и утреннем чепчике и очень удивилась, найдя в столовой столько любителей раннего вставания. Позднее, когда все трое уже поднимались из-за стола, пришли Льют Дестен и Рита Уэйнрайт. За бильярдом Грэхем узнал от Берта, что Дик Форрест никогда не завтракает со всеми, а просыпается чуть свет, работает в постели, пьет в шесть часов кофе и только в исключительных случаях появляется среди гостей раньше второго завтрака, который бывает в половине первого. Что касается Паолы, продолжал Берт, то спит она плохо, встает поздно, а живет в той части дома, куда ведет дверь без ручки; это огромный флигель с собственным внутренним двориком, в котором даже он был всего только раз; она тоже приходит лишь ко второму завтраку, да и то не всегда. -- Паола на редкость здоровая и сильная женщина, -- сказал он, -- но бессонница у нее врожденная. Ей всегда не спалось, даже когда она была совсем маленькая. И это ей не во вред, так как у нее большая сила воли и она изумительно владеет собой. У нее нервы всегда напряжены, но, вместо того чтобы приходить в отчаяние и метаться, когда сон не идет к ней, она приказывает себе отдыхать -- и отдыхает. Она называет это своими "белыми ночами". Иногда она засыпает только на заре или даже в девять-десять часов утра, и тогда спит чуть не двенадцать часов подряд, и выходит к обеду свежая и бодрая. -- Должно быть, это действительно врожденное, -- заметил Грэхем. Берт кивнул. -- Из ста девяносто девять женщин совсем бы раскисли, а она держит себя в руках. Если ей не спится ночью, она спит днем и наверстывает потерянное. Еще многое рассказывал Берт о хозяйке дома, и Грэхем скоро догадывался, что молодой человек, несмотря на долгое знакомство, все же ее побаивается. -- Она с кем угодно справится, стоит ей только захотеть, -- заметил Берт. -- Мужчина, женщина, слуга -- все равно, какого бы возраста, пола и положения они ни были, -- стоит ей только заговорить своим повелительным тоном, и результат всегда один. Я не понимаю, чем она этого достигает. Может быть, в глазах ее вспыхивает что-то, может быть, губы складываются как-то по-особенному, не знаю, но только все ее слушаются и ей подчиняются. -- Да, -- согласился Грэхем, -- в ней есть что-то особенное. -- Вот именно! -- обрадовался Берт. -- Что-то особенное! Достаточно ей захотеть! Даже почему-то жутко становится. Может быть, она так научилась владеть собой во время бессонных ночей, когда она постоянно напрягает волю, чтобы оставаться спокойной и бодрой. Вот и сегодня -- она, верно, глаз не сомкнула после всех вчерашних событий: понимаете -- волнение, люди, тонущая лошадь и все прочее. Хотя Дик говорит, что то, от чего другие женщины потеряли бы сон, действует на нее совсем наоборот: она может спать, как младенец, в городе, который бомбардируют, или на тонущем корабле. Несомненно, она -- чудо. Поиграйте-ка с ней на бильярде, тогда увидите. Немного позднее Грэхем и Берт встретились с девушками в той комнате, где те обычно проводили утро, но, несмотря на пение модных песенок, танцы и болтовню, Грэхема все время не покидало чувство одиночества, какая-то тоска и томительное желание, чтобы к ним вошла Паола в каком-нибудь новом, неожиданном обличье и настроении. Затем Грэхем на Альтадене и Берт на великолепной чистокровной кобыле Молли два часа разъезжали по имению, осматривали молочное хозяйство и едва поспели вовремя на теннисную площадку, где их поджидала Эрнестина. Грэхему не терпелось пойти завтракать -- конечно, не только из-за вызванного прогулкой аппетита, -- но его постигло большое разочарование: Паола не явилась. -- Опять "белая ночь", -- сказал Дик, обращаясь к другу, и прибавил несколько слов к тому, что рассказывал Берт относительно неспособности Паолы спать нормально. -- Представьте, мы были женаты уже несколько лет, когда я впервые увидел ее спящей. Я знал, что в какие-то часы она спит, но никогда не видел. Однажды она, к моему ужасу, трое суток провела без сна, притом все время оставалась ласковой и веселой, и уснула наконец от изнеможения. Это случилось, когда наша яхта стала на мель возле Каролинских островов и все население помогало нам спихнуть ее. Дело было не в опасности -- никакая опасность нам не угрожала, -- а в непрерывном шуме, возбуждении. Паола переживала это приключение слишком непосредственно. А когда все кончилось, она впервые у меня на глазах заснула. Утром приехал новый гость, некто Доналд Уэйр. Грэхем встретился с ним за завтраком. Уэйр был, видимо, хорошо знаком со всеми и часто посещал Большой дом; Грэхем понял также из разговоров, что, несмотря на крайнюю молодость, это скрипач, известный по всему побережью. -- Он до безумия влюблен в Паолу, -- сообщила Эрнестина Грэхему, когда они выходили из столовой. Грэхем удивленно поднял брови. -- Да, но она не обращает на него внимания, -- рассмеялась Эрнестина. -- Это случается с каждым мужчиной, который приезжает сюда. Она привыкла. У нее ужасно милая манера не замечать их страсти; она с удовольствием проводит время в обществе этих людей, а потом смеется над ними. Дика это забавляет. Не пройдет и недели, как с вами случится то же самое. А нет, так все будут очень удивлены. Да и Дик еще, пожалуй, обидится. Он считает, что это неизбежно. Если любящий муж гордится своей женой и привык к тому, что в нее влюбляются, он может прямо оскорбиться и решить, что его жену не оценили. -- Ну что ж, -- вздохнул Грэхем, -- если у вас так принято, придется, видно, и мне влюбиться. Правда, ужасно не хочется вести себя, как все, -- именно потому, что это все; но раз таков обычай, ничего не поделаешь. Хотя это чертовски трудно, когда кругом так много милых девушек. В его удлиненных серых глазах блеснуло лукавство, и этот взгляд так подействовал на Эрнестину, что она удивленно уставилась на него и, только поймав себя на этом, опустила взор и вспыхнула. -- Знаете, маленький Лео -- молодой поэт, которого вы видели вчера вечером, -- затараторила она, пытаясь скрыть свое смущение, -- он тоже до безумия влюблен в Паолу. Я слышала, как Аарон Хэнкок дразнил его по поводу какого-то цикла сонетов, и, конечно, нетрудно догадаться, кто его вдохновил. Терренс, ирландец, тоже влюблен в нее, хоть и не так отчаянно. Они ничего не могут поделать с собой, вот и все. Разве их можно винить за это? -- Конечно, она вполне заслуживает поклонения, -- пробормотал Грэхем, втайне задетый тем, что ирландец, этот пустоголовый, одержимый алфавитом маньяк, этот анархист-эпикуреец, хвастающий тем, что он лодырь и приживальщик, осмелился влюбиться -- хоть и не так отчаянно -- в маленькую хозяйку. -- Она ведь моя сводная сестра, -- сообщила Эрнестина, -- но никто бы не сказал, что в нас есть хоть одна капля той же крови. Паола совсем другая. Она не похожа ни на кого из Дестенов, да и вообще ни на кого из моих подруг, ни на одну девушку, которую я знала. Хотя она гораздо старше моих подруг, ведь ей уже тридцать восемь... -- Ах, кис-кис! -- прошептал Грэхем. Хорошенькая блондинка оторопело взглянула на него, удивленная его, казалось бы, необъяснимым восклицанием. -- Кошечка, -- повторил он с насмешливым упреком. -- О! -- воскликнула она. -- Я сказала совсем не в том смысле... Мы здесь привыкли ничего не скрывать. Все отлично знают, сколько Паоле лет. Она и сама говорит. А мне восемнадцать. Вот. Теперь скажите-ка, в наказание за вашу подозрительность, сколько вам лет? -- Столько же, сколько и Дику, -- ответил Грэхем без запинки. -- А ему сорок, -- торжествующе рассмеялась она. -- Вы будете купаться? Вода, наверное, ужасно холодная. Грэхем покачал головой: -- Я поеду с Диком верхом. Эрнестина огорчилась со всей непосредственностью своих восемнадцати лет. -- Ну, конечно! Опять он будет показывать свои вечнозеленые пастбища, или пашни на горных склонах, или какие-нибудь оросительные фокусы... -- Он говорил что-то относительно купания в пять. Ее лицо просияло. -- Ну хорошо, тогда встретимся у бассейна. Наверно, они условились. Паола тоже хотела идти купаться в пять. Они расстались под аркадой. Грэхем отправился было к себе в башню, чтобы переодеться для верховой езды, но Эрнестина вдруг окликнула его: -- Мистер Грэхем! Он послушно обернулся. -- Знаете, вы вовсе не обязаны влюбляться в Паолу, это я только так сказала. -- Я буду очень, очень остерегаться этого, -- вполне серьезно ответил он, хотя глаза его насмешливо блеснули. Однако, идя в свою комнату, он не мог не признаться, что очарование Паолы Форрест, словно волшебные щупальца, уже коснулось его и обвивалось вокруг сердца. И он знал, что с гораздо большим удовольствием поехал бы кататься с ней, чем со своим давним другом Форрестом. Направляясь к длинной коновязи под старыми дубами, он жадным взором искал Паолу, но здесь были только Дик и конюх; однако несколько стоявших в тени оседланных лошадей вернули ему надежду. Все же они уехали с Диком одни. Дик только показал ему лошадь жены, -- это был резвый породистый гнедой жеребец под небольшим австралийским седлом со стальными стременами, с двойной уздечкой и мундштуком. -- Я не знаю ее планов, -- сказал Дик. -- Она еще не выходила, но купаться, во всяком случае, будет. Тогда и встретимся. Грэхему поездка доставила большое удовольствие, хотя он не раз ловил себя на том, что поглядывает на часы-браслет -- долго ли еще до пяти. Приближалось время окота. Дик и Грэхем проезжали луг за лугом, где паслись овцы; то один, то другой слезал с лошади, чтобы поставить на ноги великолепную овцу из породы шропширов или мериносов-рамбулье: повалившись на широкие спины и подняв к небу все четыре ноги, эти бедные жертвы отбора были уже не в силах подняться без посторонней помощи. -- Да, я действительно потрудился над тем, чтобы создать американских мериносов, -- говорил Дик. -- У этой породы теперь сильные ноги, широкая спина, крепкие ребра и большая выносливость. Вывезенным из Европы породам не хватает выносливости: они слишком холеные и изнеженные. -- О, вы делаете большое дело, большое дело, -- заявил Грэхем. -- Подумайте, вы же отправляете баранов в Айдахо! Это говорит само за себя. Глаза Дика заблестели, когда он ответил: -- Не только в Айдахо! Хотя это и кажется невероятным, теперешние огромные стада Мичигана и Огайо являются -- простите за хвастовство -- потомками моих калифорнийских рамбулье. А возьмите Австралию! Двенадцать лет назад я продал одному тамошнему поселенцу трех баранов по триста долларов за голову. Когда он их туда привез и показал, то сейчас же перепродал, взяв по три тысячи за каждого, и заказал мне целый транспорт. И я, кажется, принес Австралии не вред, а пользу. Там говорят, что благодаря люцерне, артезианским колодцам, судам-холодильникам и баранам Форреста овцеводство и добывание шерсти увеличились втрое. Возвращаясь, они встретили Менденхолла, заведующего конным заводом, и тот потащил их куда-то в сторону, на обширный выгон с лесистыми оврагами и группами дубов, чтобы показать табун жеребят-однолеток широкой породы, которых отправляли на следующий день на горные пастбища Миримар-Хиллс. Их было около двухсот -- ширококостные, мохнатые и очень крупные для своего возраста; они начинали линять. -- Мы не то что откармливаем их, -- пояснил Форрест, -- но мистер Менденхолл следит за тем, чтобы они получали питательный корм. Там, в горах, куда они пойдут, им будут давать, кроме трав, еще зерно; это заставит их каждый вечер собираться для кормежки, и, таким образом, можно будет делать поверку без особого труда. За последние пять лет я ежегодно отправляю в один только Орегон до пятидесяти жеребцов-двухлеток. Они все более или менее стандартны. Их покупают не глядя, потому что знают мой товар. -- У вас, должно быть, строгий отбор? -- спросил Грэхем. -- Да. Бракованных вы можете увидеть на улицах Сан-Франциско, -- ответил Дик, -- это ломовые лошади. -- И на улицах Денвера тоже, -- добавил Менденхолл, -- и на улицах Лос-Анджелеса; а два года тому назад, во время падежа лошадей, мы отправили двадцать вагонов четырехлетних меринов даже в Чикаго и получили в среднем по тысяче семьсот долларов за каждого. За тех, что помельче, мы брали по тысяче шестьсот, но были и по тысяче девятьсот. Боже мой, какие цены на лошадей стояли в тот год! Едва Менденхолл отъехал, как показался всадник верхом на стройной, взмахивавшей гривой Паломине. Дик представил его Грэхему как мистера Хеннесси, ветеринара. -- Я услышал, что миссис Форрест осматривает жеребят, -- пояснил он Дику, -- и приехал, чтобы показать ей Лань: не пройдет и недели, как она будет ходить под седлом. А какую лошадь миссис Форрест взяла сегодня? -- Да Франта, -- ответил Дик; и было ясно, что он предвидел, как Хеннесси отнесется к этому известию: ветеринар неодобрительно покачал головой. -- Никто не убедит меня, что женщинам следует ездить на жеребцах, -- пробормотал он. -- И потом, Франт опасен. Больше того -- при всем уважении к его резвости, должен сказать, что он хитер и коварен. Миссис Форрест следовало бы ездить на нем не иначе, как надев на него намордник; но он любит и брыкаться, а к его копытам ведь не привяжешь подушек... -- Пустяки, -- ответил Дик, -- он на мундштуке, да еще на каком мундштуке; и она умеет обращаться с ним. -- Да, если он в один прекрасный день не подомнет ее под себя, -- проворчал Хеннесси. -- Во всяком случае, я бы вздохнул спокойнее, если бы ей понравилась Лань. Вот это настоящая дамская лошадь! Сколько огня, и никакого коварства. Чудесная кобылка, чудесная! А что шалунья -- это не беда, угомонится! Но она всегда останется веселой и капризной, не превратится в манежную клячу. -- Поедем смотреть жеребят, -- предложил Дик. -- Паоле придется помучиться с Франтом, если она въедет на нем в кучу молодежи. Ведь это ее царство, -- повернулся он к Грэхему. -- Все выездные и верховые лошади в ее ведении. И она достигает замечательных результатов. Как она добивается их, я и сам не понимаю. Будто маленькая девочка забралась в лабораторию взрывчатых веществ, начала наугад смешивать их -- и получила гораздо более мощные соединения, чем те, которые составлялись седобородыми химиками. Они свернули с главной дороги на боковую, проехали полмили, обогнули лесок в ущелье, по которому бежал, подскакивая, ручей, и выехали на покатый склон, где зеленело широкое пастбище. Первое, что увидел Грэхем вдали, -- это множество однолеток и двухлеток, с любопытством столпившихся вокруг золотистокоричневого чистокровного жеребца Франта, который, поднявшись на дыбы, бил в воздухе копытами и пронзительно ржал. Всадники остановили своих лошадей и ждали, что будет дальше. -- Он еще сбросит ее, -- сердито пробормотал ветеринар. -- Разве на него можно положиться! Но в эту минуту Паола, не замечая подъехавших зрителей, резко и повелительно выкрикнула какой-то приказ, с уверенностью настоящего кавалериста всадила шпоры в шелковистые бока Франта, и тот опустил передние ноги и беспокойно заплясал на месте. -- Стоит ли так рисковать? -- мягко упрекнул Форрест жену, подъезжая к ней со своими спутниками. -- О, я умею справляться с ним... -- пробормотала она сквозь стиснутые зубы, в то время как Франт, прижав уши и злобно сверкая глазами, оскалился и, наверное, укусил бы Грэхема за ногу, если бы Паола вовремя не дернула за повод, опять вонзив ему шпоры в бока. Франт вздрогнул, визгливо заржал и на минуту смирился. -- Старая игра -- игра белого человека! -- засмеялся Дик. -- Она не боится жеребца, и он это знает; он хитрит, неистовствует, она -- вдвое; он беснуется, а она ему показывает, что такое настоящая свирепость. Три раза, пока они были здесь, готовые в любую минуту повернуть своих лошадей и броситься на помощь, если Паола потеряет власть над жеребцом, Франт пытался встать на дыбы, и каждый раз Паола решительно, осторожно и твердо удерживала его с помощью мундштука и шпор, -- и он наконец замер на месте, укрощенный и трепещущий, весь в поту и мыле. -- Так белые поступали всегда, -- продолжал Дик, в то время как Грэхем весь отдался волнующему до жути восхищению перед маленькой укротительницей. -- Белый, борясь с дикарем, превосходил его своей свирепостью. Он превзошел его в упорстве, в разбоях, в скальпировании, в пытках, в людоедстве. В сущности, белые съели гораздо больше людей, чем людоеды. -- Добрый день, -- приветствовала Паола гостя, мужа и ветеринара. -- Франт, кажется, наконец усмирен. Давайте взглянем на жеребят. Остерегайтесь, мистер Грэхем, его зубов: он ужасный кусака. Держитесь от него подальше: ваши ноги вам еще пригодятся. Когда представление с Франтом кончилось, жеребята мгновенно разбежались, словно чем-то напуганные, и, резвясь, понеслись галопом по зеленому лугу; но скоро, привлеченные неудержимым любопытством, вернулись и, столпившись возле всадников, внимательно разглядывали их; под предводительством одной, особенно шаловливой гнедой кобылки они образовали полукруг и насторожили ушки. Вначале Грэхем едва ли видел жеребят: он смотрел только на хозяйку в ее новой роли. "Неужели ее изменчивости нет пределов?" -- спрашивал он себя, глядя на великолепное, потное, покоренное ею животное. Даже Горец, несмотря на свою массивность, казался кротким и ручным рядом с Франтом, который то и дело становился на дыбы и кусался, силясь сбросить всадницу с присущим ему утонченным коварством норовистого жеребца чистых кровей. -- Взгляни на нее, -- прошептала Паола Дику, чтобы не спугнуть кобылки. -- Какая прелесть! Вот чего я добивалась. -- Затем она обернулась к Ивэну. -- Всегда в них найдется какой-нибудь недостаток, порок, совершенство почти невозможно. Но она -- совершенство. Посмотрите на нее. Лучшего мне едва ли удастся добиться. Ее отец -- Великий Вождь, если вы знаете наших призовых рысаков. Его продали за шестьдесят тысяч, когда он был уже стариком. Мы получили его на время. Она -- единственный его приплод за сезон. Но посмотрите! У нее его грудь и легкие! У меня был богатый выбор кобыл, подходивших по все статьям, а матка как будто не подходила, но я взяла ее. Упрямая старая дева. Но она была прямо создана для него. Это ее первый жеребенок; ей было восемнадцать лет, когда он родился. Я знала, что будет хорошо. Достаточно было взглянуть на обоих -- прямо как по заказу! -- Матка была только полукровкой, -- пояснил Дик. -- Зато у нее было много предков морганов, -- тотчас же пояснила Паола, -- и у нее полоса вдоль спины, как у мустангов. Эту мы назовем "Нимфой", хоть она и не войдет в племенные книги. Это будет моя первая безупречная верховая лошадь, я уверена; и моя мечта наконец осуществится. -- У этой мечты четыре ноги, -- глубокомысленно заметил Хеннесси. -- И от пяти до семи разных аллюров, -- весело подхватил Грэхем. -- А все же не нравятся мне эти кентуккийские лошади с их разнообразными аллюрами, -- быстро возразила Паола, -- они годятся только для ровной местности. Для Калифорнии, с ее ужасными дорогами, горными тропками и всем прочим, мне нужна только быстрая рысь, короткая или длинная, смотря по характеру почвы, и сокращенный галоп. Я даже не скажу, что это особый аллюр, а просто легкий, спокойный скок, но только в условиях трудной дороги. -- Красавица! -- восхищался Дик, следя блестящими глазами за гнедой кобылкой, которая, осмелев, подошла совсем близко к укрощенному Франту и обнюхивала его морду с трепещущими и раздувающимися ноздрями. -- Я предпочитаю, чтобы мои лошади были почти чистокровками, а не вполне, -- горячо заявила Паола. -- Беговая лошадь хороша на ипподроме, но для наших ежедневных нужд она слишком специализирована. -- Вот результат удачной комбинации, -- заметил Хеннесси, указывая на Нимфу. -- Корпус достаточно короток для рыси и достаточно длинен для крупного шага. Должен сознаться, я не верил в это сочетание, но вам все-таки удалось получить замечательный экземпляр. -- Когда я была молодой девушкой, у меня не было лошадей, -- обратилась Паола к Грэхему, -- а теперь я могу не только иметь их сколько угодно, но и скрещивать их и создавать по своему желанию новые типы. Это так хорошо, что иногда мне не верится; и я скачу сюда, чтобы посмотреть на них и убедиться, что это не сон. Она повернулась к Форресту и бросила ему благодарный взгляд. Грэхем видел, как они долго, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Ему стало ясно, какую радость доставляет Дику радость жены, ее юношеский энтузиазм и горячность. "Вот счастливец!.." -- подумал Грэхем, но не потому, что у Дика было богатое имение и что дела его шли успешно, а потому, что Форресту принадлежала эта чудесная женщина, которая, не таясь, смотрит на него сейчас таким открытым и благодарным взглядом. И он с недоверием вспомнил заявление Эрнестины, будто Паоле тридцать восемь лет. -- Посмотри на его круп. Дик, -- сказала она, концом хлыста показывая на какого-то черного жеребенка, жевавшего весеннюю траву. -- Посмотри на его ноги и бабки. -- И, обращаясь к Грэхему, добавила: -- У Нимфы стати совсем другие и бабки гораздо длиннее, но я такого жеребенка и добивалась. -- Она с легкой досадой усмехнулась. -- Мать его необычной светло-гнедой масти, прямо новенькая двадцатидолларовая монета, и мне очень хотелось иметь лошадь ей в пару для моего выезда. Не скажу, чтобы результат оказался такой, какого я хотела, хоть и получился превосходный рысак. Зато вон моя награда, видите -- вороной; когда мы подъедем к маткам, я покажу вам его родного брата, но он не вороной, а караковый. Я ужасно огорчена. Затем она указала на двух караковых жеребят, пасшихся рядом. -- Эти двое от Гыо-Диллона, знаете, -- брата ЛоуДиллона. Они от разных маток и чуть-чуть разные по цвету, но, правда, великолепная пара? У них та же рубашка, что и у отца. Она повернула свою укрощенную лошадь и стала тихонько объезжать табун, чтобы не распугать жеребят; часть все же бросилась врассыпную. -- Посмотрите на них! -- воскликнула она. -- Пятеро совсем непородистые. Видите, как они поднимают передние ноги на бегу. -- Я совершенно убежден, что ты сделаешь из них призовых рысаков, -- сказал Дик и снова заслужил благодарный взгляд, опять задевший Грэхема. -- Двое от более крупных маток, -- вот тот в середине и затем крайний слева; а те трое -- от средних, да одного можно подобрать из остальных. Один отец, пять разных матерей -- и оттенки гнедой масти немного разные. Но в общем из пяти получится недурная четверка, и притом все того же года. Правда, удачно? -- Я уже сейчас вижу среди двухлеток отличных лошадок, которых мы сможем продать для игры в поло. Намечайте, -- обратилась она к Хеннесси. -- Если мистер Менденхолл не получит за чалого полторы тысячи, то лишь потому, что поло выходит из моды! -- с увлечением воскликнул Хеннесси. -- Я следил за этими жеребятами... А вот взгляните на того светлогнедого. Ведь какой был плохонький! Дайте ему еще годик -- и посмотрите, что из него выйдет! Похож на корову? Ничуть! А что за родители! Еще годик, и можно прямо на выставку -- настоящий серебряный доллар. Помните, с первой же минуты я поверил в него. Он, несомненно, затмит всякую эту бэрлингеймскую дрянь. Когда он подрастет, отправляйте его сразу же на Восток. Паола кивала, внимательно слушая Хеннесси, в ее устремленном на него взгляде светилась нежность, вызванная созерцанием этих молодых животных и всей полноты играющей в них жизни, за которую она была ответственна. -- Ужасно грустно, -- призналась она Грэхему, -- когда продаешь таких красавцев и знаешь, что их сейчас же заставят работать. Ее внимание было целиком поглощено животными, она говорила совершенно просто, без всякой рисовки и аффектации. Дик не удержался, чтобы не похвалить ее Ивэну. -- Я могу перерыть целую библиотеку по коннозаводству и до одурения изучать менделистские законы -- и все-таки я остаюсь идиотом, а она понимает все сразу. Ей незачем вникать во всякие руководства. Она обходится и без них и действует по какой-то интуиции, точно она колдунья. Ей достаточно взглянуть на табун маток, немного освоиться с ними -- и она уже знает, что им нужно. Паоле почти всегда удается получить тот результат, к которому она стремится... Кроме цвета, -- правда, Поли? -- поддразнил он ее. Она тоже засмеялась, и зубы ее блеснули. Хеннесси присоединился к их смеху, и Дик продолжал: -- Посмотрите на того жеребенка! Мы все знаем, что Паола ошиблась; но посмотрите на него! Она скрестила старую чистокровную кобылу, которую мы считали уже ни на что не годной, с призовым жеребцом -- получила жеребенка. Опять скрестила с чистокровкой; его дочь скрестила с тем же призовым жеребцом, опрокинула все наши теории и получила, -- нет, вы взгляните на него, -- замечательное пони для поло. В одном приходится перед ней преклониться; она не вносит в это никаких бабьих сантиментов. О, она весьма решительна! С твердостью мужчины, без всяких угрызений, она отбрасывает все неполноценное и отбирает то, что ей нужно. Но вот тайной масти она еще не овладела. Здесь гений ей изменяет. Верно, Поли? Ты еще немало повозишься, пока получишь Свою выездную пару, а тем временем придется тебе удовольствоваться Дадди и Фадди. Кстати, как теперь Дадди? -- Поправляется, благодаря заботам мистера Хеннесси, -- отвечала Паола. -- Ничего серьезного, -- заметил ветеринар. -- Одно время дело с питанием разладилось. А новый конюх перепугался и поднял шум. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ В течение всего пути от пастбища и до бассейна Грэхем беседовал с маленькой хозяйкой и держался настолько близко к ней, насколько позволяло коварство Франта. Дик и Хеннесси, ехавшие впереди, были погружены в деловые разговоры. -- Бессонница мучила меня всю жизнь, -- говорила Паола, слегка щекоча шпорой Франта, чтобы предупредить новое поползновение к бунту. -- Но я рано научилась не давать ей влиять на мои нервы и на мое настроение. Я еще в ранней молодости научилась извлекать из нее пользу и даже развлечение. Это было единственным средством преодолеть врага, который, я знала, будет преследовать меня всю жизнь. Вам, наверное, приходилось одолевать высокую волну, ныряя под нее? -- Да, не борясь и отдаваясь в ее власть, -- ответил Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо и выступившие на нем от неустанной борьбы с беспокойной лошадью мелкие, как бисер, капельки пота. Тридцать восемь? Неужели Эрнестина соврала? Паоле Форрест нельзя было дать и двадцати восьми. Кожа у нее была как у совсем юной девушки, -- такая же гладкая, упругая и прозрачная. -- Вот именно, -- продолжала она, -- не борясь. Опускаешься и поднимаешься, точно поплавок, следуя ритму волны, чтобы опять набрать воздуху. Дик показал мне, как это делается. Так же и с бессонницей. Если я не могу заснуть оттого, что возбуждена какими-то недавно пережитыми событиями, я отдаюсь этим впечатлениям и тогда скорее выплываю из их бурного потока, и мною овладевает забытье. Я заставляю себя переживать все вновь и вновь, с разных сторон, волнующие меня картины, которые не дают мне забыться. Например, вчерашняя история с Горцем. Я ночью пережила ее сызнова -- как действующее лицо; затем -- как посторонний зритель: как девушки, вы, ковбой, а главное -- мой муж. Потом я как бы написала с нее картину, много картин, со всяких точек зрения, и развесила их, а потом принялась рассматривать, точно увидела впервые. И я ставила себя на место разных зрителей: то старой девы, то педанта, то маленькой школьницы, то греческого юноши, жившего несколько тысяч лет назад. Затем я положила ее на музыку, сыграла на рояле и представила себе, как она должна звучать в большом оркестре или на духовых инструментах. Я спела ее, продекламировала как балладу, элегию, сатиру и среди всего этого наконец заснула. Я поняла, что спала, только проснувшись сегодня в полдень. В последний раз я слышала, как часы били шесть. Шесть часов непрерывного сна -- это для меня большая удача. Когда она кончила свой рассказ, Хеннесси свернул на боковую дорогу, а Форрест подождал жену и поехал рядом с ней с другой стороны. -- Хотите держать пари, Ивэн? -- спросил он. -- На что, хотел бы я знать прежде всего, -- отозвался тот. -- На сигары... а пари, что вам не догнать Паолы в бассейне в течение десяти минут, -- впрочем, нет -- пяти; вы, насколько я помню, прекрасный пловец. -- О, дай ему. Дик, больше шансов для победы! -- великодушно отозвалась Паола. -- Десять минут -- это много, он устанет. -- Но ведь ты не знаешь его как пловца, -- возразил Дик. -- И ни во что не ставишь мои сигары. Он замечательно плавает. Он побеждал канаков, а ты понимаешь, что это значит! -- Ну что ж, может быть, я еще и передумаю с ним состязаться. А вдруг он сразит меня, прежде чем я успею опомниться? Расскажи мне о нем и о его победах. -- Я тебе расскажу только одну историю. О ней до сих пор вспоминают на Маркизских островах. Это было в памятный ураган тысяча восемьсот девяносто второго года. Ивэн проплыл сорок миль за сорок пять часов; и только он да еще один человек добрались до берега. Остальные были канаки, он один белый среди них, -- однако он продержался дольше них, они все утонули... -- Но ведь ты как будто сказал, что спасся еще кто-то? -- прервала его Паола. -- Это была женщина, -- отвечал Дик. -- Канаки утонули. -- Значит, женщина была белая? -- настаивала Паола. Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Хотя Паола обратила свой вопрос к мужу, она повернула голову в его сторону, и ее вопрошающие глаза, смотревшие прямо, в упор, встретились с его глазами. Грэхем выдержал ее взгляд и так же прямо и твердо ответил: -- Она была канака. -- Да еще королева, не угодно ли! -- добавил Дик. -- Королева из древнейшего рода туземных вождей. Королева острова Хуахоа. -- Что же, королевская кровь помогла ей не утонуть, когда все канаки утонули, или вы? -- спросила Паола. -- Я думаю, что мы оба помогали друг другу, особенно в конце, -- отозвался Грэхем. -- Мы временами уже теряли сознание -- то она, то я. Только на закате мы добрались до земли, вернее, до неприступной стены, о которую разбивались гигантские волны прибоя. Она схватила меня в воде и стала трясти, чтобы как-нибудь образумить. Дело в том, что я намеревался здесь вылезть, а это означало конец. Она дала мне понять, что знает, где мы находимся, что течение идет вдоль берега в западном направлении, и часа через два оно прибьет нас к тому месту, где можно будет выбраться на берег. Клянусь, я в течение этих двух часов или спал, или был без памяти. А когда я временами приходил в себя и не слышал больше ревущего прибоя, я видел, что она в таком же состоянии, в каком был сам перед тем. И тогда я, в свою очередь, начинал трясти ее и тормошить, чтобы привести в чувство. Прошло еще три часа, пока мы наконец очутились на песке. Мы заснули там же, где вышли из воды. На другое утро нас разбудили жгучие лучи солнца; мы уползли под дикие бананы, росшие невдалеке, нашли там пресную воду, напились и опять заснули. Когда я проснулся во второй раз, была ночь. Я снова напился воды, уснул и проспал до утра. Она все еще спала, когда нас нашла партия канаков, охотившихся в соседней долине на диких коз. -- Держу пари, что если уж утонула целая куча канаков, то скорее вы ей помогали, а не она вам, -- заметил Дик. -- Она должна быть вам навеки благодарна, -- сказала Паола, с вызовом глядя на Грэхема, -- и не уверяйте меня, что она не была молода и красива, вероятно, настоящая золотисто-смуглая богиня, у -- Ее мать была королевой Хуахоа, -- отвечал Грэхем. -- А отец -- англичанин, из хорошей семьи, ученый эллинист. К тому времени они уже умерли, и Номаре стала королевой. Она действительно была молода и красива, красивее всех женщин на свете. Благодаря отцу цвет ее тела был не золотисто-коричневый, а бледнозолотой. Но вы, наверное, слышали уже эту историю... Он вопросительно посмотрел на Дика, но тот покачал головой. Из-за группы деревьев донеслись крики, смех и плеск, -- они приближались к бассейну. -- Вы должны как-нибудь досказать ее, -- заявила Паола. -- Дик ее отлично знает. Не понимаю, почему он скрыл ее от вас. Она пожала плечами: -- Может быть, ему было некогда или не представлялось случая. -- Увы, эта история получила широкую огласку, -- засмеялся Грэхем. -- Ибо, -- да будет вам известно, -- я был одно время морганатическим -- или как это называется -- королем каннибальских островов, во всяком случае, одного райски прекрасного полинезийского острова, "где под шепот тропических рощ лиловый прибой набегал на опаловый берег", -- замурлыкал он небрежно и соскочил с лошади. -- "И ночной мотылек трепетал на лозе, и пчела опускалась на клевер..." -- подхватила Паола и внезапно всадила шпоры в бока Франта, который чуть не вонзил зубы ей в ногу. Затем она повернулась к Форресту, прося, чтобы он помог ей слезть и привязать лошадь. -- Сигары?! Я тоже участвую!.. Вам ее не поймать! -- крикнул Берт Уэйнрайт с вышки в сорок футов. -- Подождите минутку! Я иду к вам! И он действительно присоединился к ним, прыгнув в воду ласточкой с почти профессиональной ловкостью и вызвав громкие рукоплескания девиц. -- Отличный прыжок! Мастерский! -- похвалил его Грэхем, когда Берт вылез из бассейна. Берт, сделав вид, что равнодушен к этой похвале, сразу же заговорил о пари. -- Я не знаю, какой вы пловец, Грэхем, -- сказал он, -- но я вместе с Диком держу пари на сигары. -- И я, и я тоже, -- закричали хором Эрнестина, Льют и Рита. -- На конфеты, перчатки -- словом, на все, чем вы готовы рискнуть, -- добавила Эрнестина. -- Но ведь я тоже не знаю рекордов, миссис Форрест, -- возразил Грэхем, записывая пари. -- Однако если в течение пяти минут... -- Десяти, -- поправила его Паола, -- и стартовать от противоположных концов бассейна. Идет? Если вы только коснетесь меня, значит, поймали. Грэхем с тайным восхищением оглядел Паолу. Она была не в белом шелковом трико, которое, видимо, надевала только в женском обществе, а в кокетливом, модном купальном костюме из переливчатого синеватозеленого шелка -- под цвет воды в бассейне; короткая юбка не доходила до колен, нежную округлость которых он тотчас же узнал. На ногах ее были длинные чулки того же цвета и маленькие туфельки; привязанные перекрещивающимися ленточками. На голове -- задорная купальная шапочка: такая же задорная, как и сама Паола, когда она назначала десять минут вместо пяти. Рита Уэйнрайт взяла в руки часы, а Грэхем направился к дальнему концу обширного бассейна в сто пятьдесят футов длиной. -- Смотри, Паола, -- предупредил ее Дик, -- действуй только наверняка, не то он тебя поймает. Ивэн Грэхем не человек, а рыба. -- А я уверен, что Паола возьмет верх, -- заявил преданный Берт. -- Я убежден, что и ныряет она лучше. -- Напрасно ты так думаешь, -- ответил Дик. -- Я видел скалу, с которой Ивэн прыгал в Хуахоа. Это было уже после того, как он там жил, и после смерти королевы Номаре. Ему было всего двадцать два года, совсем мальчик, -- и он не мог уклониться от этого прыжка с вершины Пау-Ви Рок высотой в сто двадцать восемь футов. К тому же нельзя было прыгать по всем правилам, так как под ним находилось еще два выступа. Верхний выступ и был пределом для самых ловких канаков, а с более высокого места никто из них не прыгал с тех пор, как они себя помнили. Ну что ж, он пригнул. И поставил новый рекорд. Память об этом рекорде будет жить, пока на Хуахоа останется хоть один канак... Приготовься, Рита! Как только кончится эта минута... -- А по-моему, стыдно пускаться на хитрость с таким пловцом, -- заявила Паола, глядя на гостя, стоявшего на том конце бассейна в ожидании сигнала. -- Как бы он не поймал тебя раньше, чем ты залезешь в трубу, -- сказал Дик и затем с легкой тревогой в голосе обратился к Берту: -- Что, там все в порядке? Если нет, Паоле придется пережить несколько неприятных секунд, пока она оттуда выберется. -- Все в порядке, -- заверил его Берт. -- Я сам все проверил. Труба прекрасно работает и полна воздуха. -- Готово! -- закричала Рита. -- Начали! Грэхем стремглав бросился к вышке, на которую вбегала Паола. Она была уже наверху, а он еще на нижних ступеньках. Когда он достиг половины лестницы, она пригрозила, что сейчас же прыгнет, и предложила ему не лезть дальше, а выйти на площадку на высоте двадцати футов и бросаться в воду оттуда. Потом рассмеялась, глядя на него сверху, но все еще не прыгая. -- "Время бежит, драгоценные миги уходят", -- продекламировала Эрнестина. Когда он полез дальше, Паола опять предложила ему ограничиться нижней площадкой и сделала вид, что намерена прыгнуть. Но Грэхем не терял времени. Он уже поднимался на следующую площадку, а Паола, заняв позицию, не могла больше оглядываться. Он быстро поднялся, надеясь достигнуть следующей площадки раньше, чем она нырнет, а она знала, что ей уже медлить нельзя, и прыгнула, откинув голову, согнув локти, прижав руки к груди, вытянув и сжав ноги, причем тело ее, падая вперед и вниз, приняло горизонтальное положение. -- Ну прямо Аннета Келлерман! -- раздался восторженный возглас Берта Уэйнрайта. Грэхем на мгновение остановился, чтобы полюбоваться прыжком Паолы, и увидел, как в нескольких футах от воды она наклонила голову, вытянула руки, затем сомкнула их над головой и, изменив положение тела, погрузилась под обычным углом. В ту минуту, когда она скрылась под водой, он взбежал на площадку в тридцать футов и стал ждать. Отсюда он ясно видел ее тело, быстро плывущее под водой прямо к противоположному концу бассейна. Тогда прыгнул и он. Грэхем был уверен, что нагонит Паолу, и его энергичный прыжок вдаль позволил ему погрузиться в воду футов на двадцать впереди того места, куда прыгнула она. Но в то мгновение, когда он коснулся воды. Дик опустил в воду два плоских камня и стукнул их друг о друга. По этому сигналу Паола должна была повернуть. Грэхем услышал стук и удивился. Он вынырнул на поверхность и поплыл кролем к отдаленному концу бассейна, развивая бешеную скорость. Доплыв, он высунулся из воды и огляделся. Взрыв рукоплесканий с той стороны, где сидели девицы, заставил его взглянуть на другой конец бассейна, где Паола благополучно выходила из воды. Он снова обогнул бегом бассейн, и снова она поднялась на вышку. Но теперь он благодаря выносливости и тренированному дыханию опередил ее и з