мог заехать к немцам умышленно. Никитаев не за спиной же стоял, а с какого-то расстояния наблюдал. Ну, сам подумай: какие у него причины сдаваться добровольно в плен: командир полка, коммунист, наконец, да и в плену побывал, с тех пор немцы лучше не стали, конечно. - Это все я допускаю, что Никитаев мог трактовать увиденное не так, как было на самом деле. - А с Тюкаевым ты говорил? - Говорил. Из его рассказа поведение Малинова кажется все же странным. Такое у него впечатление осталось, что Малинов почему-то хотел остаться один. Но, самое интересное, есть и вторая версия его исчезновения. - То есть? - удивился Шапошников. - Разговаривал я с подполковником Цвиком из штаба корпуса, ты его знаешь. В первую ночь, когда только собирались прорываться, большая группа командиров, в том числе Цвик и Малинов, ходили к шоссе на рекогносцировку и их обстреляли автоматчики. Когда перестрелка кончилась, Малинова с ними уже не было. То ли убили, а наши его в темноте не нашли, то ли утащили немцы. Вот и гадай. - Слушай, но не мог же он исчезнуть дважды! - Вот именно. Детектив какой-то получается... Видел я капитана Малахова, ну, знаешь, приставил его Гришин к нам на помощь от своего штаба.. Так он рассказал, что днем перед прорывом он видел Малинова: сидит на пеньке, обхватил голову руками. Малахов доложил, что послан ему на помощь, а тот только отмахнулся: "А командуй ты сам...". У Малахова осталось впечатление, что надломлен он был, растерян перед прорывом. Шапошников, слушая Потехина, вспомнил, как в то утро, еще на дальних подступах к шоссе, когда он ехали в машине с Малиновым и Васильчиковым, те о чем-то спорили. О чем был спор - Шапошников не мог вспомнить, он в это время дремал. Ночь была бессонной, а в дороге и совсем разморило. - "Но Васильчиков его за что-то все время ругал, стыдил и обещал, что если так будет продолжаться, то доложит, куда следует. За что ругал - не помню, заспал, но таким возбужденным Васильчикова я не помню...", - думал Шапошников. - У меня за эти дни сложилось впечатление, что полковник Малинов от командования полком самоустранился, - продолжал Потехин, - Как его увижу - ходит все время какой-то молчаливый, потерянный, всегда один. - Ну, что потерянный и молчаливый, это еще ни о чем не говорит, - возразил Шапошников, - Ответственность давит. Но все же доля истины в этом есть. Раньше я и сам никогда таким его не видел, да и представить в таком состоянии не мог. Скорей всего - повлияли на него наши неудачи. И ничего удивительного в этом нет, такое напряжение не каждому по плечу. Я вот тоже, бывает, еле на ногах стою от усталости. И, конечно, Малинов помнит ту войну и плен. Снова неудачи, да в каких масштабах... Все же та война началась для нас с наступления. Фронт к Смоленску в ту войну так близко не был. Но ведь по мирному времени это был очень хороший командир полка, умелый методист-воспитатель, уважали его заслуженно и командиры, и бойцы. Хотя, конечно, побаивались, так это и положено. Очень культурный, по характеру, по-моему - скорее мягкий даже... - Странно... - перебил Потехин, - Капитан Лукъянюк давал совершенно противоположную оценку Малинову, как личности. Рассказывал, что года два назад из-за его грубости он даже попросил командование перевести его в другую часть. Да и полковник Гришин Малинова явно не любит, по-моему. Слышал от Смолина, что после первого боя Гришин сгоряча вообще пообещал Малинова пристрелить. Узнать бы вот за что... - За потерю управления полком, наверное, - предположил Шапошников, - У нас же тогда батальон в мешок залез, еле вытащили. Да, я тоже слышал не один раз, как Малинов в ответ на приказы Гришина отпускает критические реплики. Не знаю, что с ним могло случиться, - продолжал Шапошников, - Мы с ним близки не были, только по службе. А так - попробуй узнай, что у него на душе. Ну, а Васильчиков что говорит? - Ничего определенного, и что-то, кажется, недоговаривает. Боится быть субъективным, мне сказал. Видимо, все еще помнит тот случай с партбилетом. Помнишь - последнее партсобрание перед отъездом на фронт, когда у Васильчикова партбилет из стопы со стола пропал. Искали-искали, все вокруг перерыли, всех обыскали, а партбилет в кармане у Малинова оказался. Говорит, что случайно взял вместе со своим со стола. А, может быть, и не случайно. Без партбилета, сам понимаешь, комиссара не на фронт бы отправили, а сам знаешь куда. Лукъянюк тоже рассказал нечто подобное, как после одного из совещаний перед войной с участием Малинова пропало штатное расписание фроленковского полка. Я чувствую, что у Васильчикова с Малиновым отношения были натянутыми все время... Никаких мне своих соображений Васильчиков говорить не стал, давай, говорит, еще подождем. Может быть, он где-нибудь в лесу, перейти не может. - Ну что ж, пока будем считать - пропал без вести. Прямых доказательств, что он сам сдался в плен - у нас нет. Да и не верится в это. Скорее всего - погиб. Сейчас обстоятельства этого дела вряд ли возможно прояснить. Одни загадки... Может быть, Шажок поможет - поищет среди убитых на шоссе, или местных жителей поспрашивает. "Почему генерал Еремин возложил операцию на меня, когда Малинова еще можно было легко найти? Ведь пропал он гораздо позднее, по времени - несколько часов спустя... - думал Шапошников, - хотя нет, я же его в день прорыва не видел вообще, только накануне вечером... Что-то случилось такое, чего я не знаю...". - А о генерале Еремине что известно? - спросил он Потехина. - Тоже ничего толком не ясно. Штаб корпуса прорывался на рассвете, причем группами, как я понял. Кто-то видел Еремина бежавшим за своей машиной в группе командиров и бойцов, потом его видели уже раненым. Носилки с ним нес капитан Белкин, помначштаба полка Малых. Вчера прибыли два бойца, удрали из плена, прямо из колонны, так рассказывают, что видели капитана Белкина среди пленных. Вот и гадай тоже, что с ним могло случиться - погиб ли, в плену ли. Да-а, такая каша тут была - попробуй разберись. Так что ничего удивительного. - Но человек же не иголка, тем более генерал, командир корпуса. Неужели никого в живых не осталось, кто бы видел его? А адъютант его где? Все же из штаба корпуса много командиров вышло. - Может быть, и есть кто живой, наверняка его и видели во время прорыва, но установить все это очень трудно. Да и я-то поисками генерала не занимаюсь. - Если не секрет, Николай, кого вы вчера ночью за Сож провожали, что Реутова убитым принесли, а сам Шажок в одних трусах вернулся? - По большому секрету: "двойника" провожали за шоссе. Герой Советского Союза, а больше я и сам ничего не знаю. Будет работать где-то в штабе у немцев, и, видимо, в большом штабе. - А вот такую вещь Шажок тебе рассказывал: на том месте, где должен был прорываться штаб корпуса, перед шоссе, они нашли брюки с лампасами, а убитых уже никого нет, кто-то похоронил. Одни машины разбитые стояли. Может быть, это нашего генерала и похоронили? - А если с раненого генеральские брюки сняли? - возразил Потехин. - А кому это надо? Немцам? - Да мало ли кому... Вот и думай об этом, как хочешь.5 Главные силы 137-й стрелковой дивизии полковника Ивана Гришина за двое бесконечно длинных суток все же прорвались через Варшавское шоссе. По ночам еще выходили мелкие группы и одиночки, случалось, что и обозы других частей 13-й армии. В целом полковник Гришин был удовлетворен тем, как прошли бои за переход шоссе и переправу через Сож. Дивизия не столько понесла потерь, сколько была утомлена и расстроена. У соседей, как ему было известно, дела обстояли гораздо хуже. Хотя в целом управление 20-го стрелкового корпуса грамотно и твердо организовало прорыв. Если бы не потеря управления в последние сутки прорыва, не гибель генерала Еремина и многих работников штаба, а Гришин считал все же, что Еремин погиб, то положение корпуса могло быть довольно сносным. У полковника Гришина из окружения вышли все семь стрелковых батальонов, что были у него до прорыва. Правда, батальоны не равноценные по численности. Вышли почти без потерь оба артполка, батальон связи, автомобильный батальон и тылы. Если учесть, через какой ад они прошли, то все можно считать нормальным. Но все же неприятно было узнать, что из разведывательного батальона дивизии капитана Соломина вышли всего несколько десятков человек, а всю технику батальон бросил перед шоссе. Всякий раз, когда Гришин вспоминал о разведбате и особенно о начальнике разведки майоре Зайцеве, у него портилось настроение и хотелось ругаться. - "Глаза и уши... Болтались где-то две недели войны..." Мало кто вышел, и, главная беда, потеряли почти всю материальную часть из отдельного противотанкового дивизиона. А сила была немалая: восемьсот человек, восемнадцать орудий, новые трактора. Командир дивизиона майор Маков не то погиб, не то попал в плен. Дивизион силы был немалой, а показать себя и поработать по-настоящему, в общем-то, и не пришлось: то большие потери от авиации на марше, то в арьергардных боях. Да и просто растеряли людей, когда бросали взводы и даже отдельные орудия то туда, то сюда, затыкая дыры. Еще в первый день, когда управление дивизии вышло за Сож, полковник Гришин прежде всего поспешил выяснить обстановку в целом на фронте: неделю он не имел совершенно никаких сведений. Вызвав командира отдельного батальона связи дивизии капитана Лукьянюка к себе в блиндаж, Гришин спросил: - Как дела со связью, Федор Михайлович? Что у нас осталось? - Плохо, товарищ полковник. Все осталось в машинах перед шоссе, а они большей частью сгорели. Хорошо еще, что людей вывели. Послал группу поискать за шоссе средства связи, может, что и уцелело - не вернулась. - Пошли еще, немедленно. Без связи мы слепые, сам понимаешь. А тебе задача лично: съезди на фланги и подальше, узнай - какие там наши части стоят, кому подчиняются, какие у них задачи, вообще обстановку. Толкового командира пошли в Краснополье, пусть там все узнает. Возможно, там штаб армии или его представитель. И пусть выяснит: есть ли из Краснополья гражданская связь с Москвой. И к концу суток после выхода из окружения полковник Гришин не имел сведений об обстановке на фронте, и, самое главное, связи с командованием и соседями. Штаба 20-го стрелкового корпуса фактически не существовало. Осталось всего несколько командиров и бойцов охраны. Да и что за корпус: 132-я стрелковая дивизия вышла западнее, связи с ней еще не было, только по звукам боя было слышно, что она пробилась за Сож, о 160-й стрелковой дивизии полковника Скугарева, которая должна была пробиваться восточнее, вообще никаких известий не было. Уцелело ли ее управление, остались ли какие-нибудь части - об этом можно было только гадать. Где штаб их 13-й армии или соседних, Гришин тоже пока не знал. Капитан Лукьянюк, построив свой батальон, выслушал доклады командиров рот, еще раз молча прошел вдоль строя и сказал: - Дивизия осталась без средств связи, товарищи. Да и нас немногим более половины. Но воевать надо. Никто ничего нам не даст, не надейтесь, будем все искать сами. Нужны добровольцы, сходить за шоссе и поискать в машинах, что осталось. Две минуты на размышления. Строй замер, чуть качнувшись вперед. - Добровольцы, четыре шага вперед. Шагнул весь строй. - Политрук Старостин, - подошел к одному из командиров Лукьянюк, - возьмете на ваше усмотрение восемь человек и немедленно начать выполнять задачу. С пустыми руками не возвращаться! Политрук Старостин, комсорг батальона, сдал документы комиссару батальона Ткачеву и на задание пошел прямо из строя. Его группа скрытно переправилась чрез Сож, прошла лесом и совсем недалеко от шоссе Старостин вдруг заметил группу наших артиллеристов, сидевших около замаскированного свежими ветками орудия. Он удивился встрече, потому что в этом месте пройти к Сожу было, в общем-то, просто и вряд ли артиллеристы этого не понимали. Старостина заметили, встал старший, сержант, потом остальные четверо. Гимнастерки на всех были выгоревшие, лица худые и почерневшие. - В засаде? - спросил Старостин. - Из какой дивизии? - Нашей дивизии давно больше нет... Танки ждем. Десять снарядов осталось. Израсходуем и за Сож ее покатим, - показал сержант на сорокапятку. - И откуда же вы идете? - спросил Старостин, вглядываясь в лица с печатями смертельной усталости. - Почти от Минска. - Наши за Сожем. - Знаем. Тут место хорошее, мы уж один бронетранспортер подбили да две машины. Снаряды пока есть, а кончатся - и пойдем. Табачку не найдется ли или сухариков? Старостин достал кисет. - А за шоссе не видели ли случайно, где близко машины связи? - спросил он сержанта. - На просеке две стояли, вчера видел. Кабель, катушки там были, аппараты, еще сжечь хотели. Со стороны шоссе прибежал боец, из этого же расчета, как понял Старостин. - Немцы! Примерно рота пехоты, идут колонной на восток. - К бою, ребята, - скомандовал сержант. - Погоди, браток, - остановил его Старостин, - свяжетесь вы с ними сейчас, и неизвестно, когда и чем это кончится, а нам надо задание выполнять. Пусть идут, лучше танков дождитесь. Старостин с группой и артиллеристы подождали, пока прошла эта рота немцев, а потом Старостин перемахнул через шоссе и пошел искать просеку, где должны были стоять машины. Им повезло: нашли и машины, и кабель. Намотали его на карабины, сколько было можно, каждый взял по два-три аппарата и, оглядевшись, пошли обратно. Артиллеристов уже не было, а на шоссе напротив орудия стояли два разбитых грузовика, валялось несколько трупов гитлеровцев. На позиции, где стояло орудие, Старостин заметил свежий могильный холмик. Капитан Лукьянюк, посланный полковником Гришиным искать связь с соседями вдоль Сожа к Кричеву, в штаб дивизии вернулся к вечеру 22 июля. - Сам Кричев у немцев, - доложил он командиру дивизии. - Наши на восточном берегу Сожа, четвертый воздушно-десантный корпус, но очень слабого состава, еле держится, немец напирает сильно. Командиры там все без знаков различий, смотрят на меня, как на шпиона, надоело документы предъявлять. Связь со штабом армии у них есть, но управление, как я понял, слабое. - Хорошо, садись, Федор Михайлович. Это уже кое-что. Мне теперь тоже многое стало ясно - с Москвой поговорил, - сказал Гришин многозначительно, но и с огорчением. - Как с Москвой? - удивился Лукьянюк. - Лейтенанту Михайленко благодарность от меня, молодец парень. Командир взвода связи лейтенант Михайленко, посланный в Краснополье, сумел добиться связи с Москвой, полковник Гришин выехал туда на машине и через своего товарища из Оперативного управления Генерального штаба получил и нужную информацию по обстановке на его участке фронта, и, самое главное, связь со штабом 45-го стрелкового корпуса Магона, входившего в состав их 13-й армии. Гришин был неприятно удивлен, когда узнал, что немцы уже в Смоленске, бои идут на Соже за Кричев, Могилев в окружении, на юге немцы взяли Житомир, на севере - Псков. На всех фронтах дела шли неважно, и не ясно было - замедлилось ли наступление немцев, или оно будет продолжаться неопределенное время. Дивизии корпуса генерала Еремина после его гибели перешли в подчинение в комдиву Магону, у которого до этого был только штаб и ни одной боевой единицы. Из разговора с Магоном Гришин понял: на отдых рассчитывать не стоит, потому что есть приказ взять Пропойск. Значение этого пункта было понятно: если бы удалось его отбить, то это позволяло бы держать Гудериана "за хвост", танки которого рвались от Кричева на Рославль. Кроме того, от Пропойска удобнее было наступать на Могилев, приказ на эту операцию из штаба 13-й армии тоже поступил. Гришин сумел-таки убедить нового командира корпуса, что его дивизии нужны хотя бы трое суток, чтобы привести все в порядок, и Магон уступил. Взяв с собой комиссара дивизии Канцедала, начальника штаба Яманова и несколько человек из управления дивизии, Гришин пошел смотреть все свои полки. У Михеева, в 624-м полку, артиллерия потеряна полностью, в двух имевшихся батальонах людей оставалась половина того, что положено иметь в одном. В 409-м стрелковом - лучше: потери в людях относительно невелики, но артиллерии - всего два орудия. У Смолина, в 278-м легко-артиллерийском полку, был полный порядок, хотя так и не нашелся 3-й дивизион. Впрочем, с этим все уже смирились. В полк к Шапошникову Гришин пришел во время обеда. Бегло осмотрев траншеи и пулеметные ячейки, он выслушал доклад Шапошникова и спросил: - Сколько у тебя сейчас кухонь? - Девять, - ответил Шапошников, удивившись вопросу. - Почему сверх штата держишь? - Подобрали. Кто-то бросил, не пропадать же добру. - Сегодня же отвезешь две Михееву. - Завтракать будете, товарищ полковник? - Спасибо. У Смолина накормили. - Они вот едят, - Шапошников кивнул, слабо улыбнувшись, на сидевших неподалеку бойцов с котелками. - А я не могу. Как потянет ветер из-за Сожа - смрад невозможный. Сами не хоронят и нам не дают. - Я слышал, у тебя тут и едоков сверх штата. - Идут на кухни - как мухи на мед, - усмехнулся Шапошников, - только корми, дивизию могу собрать. - Всех окруженцев из других частей сведи в роты и завтра же на пополнение к Корниенко. Это чья у тебя машина? - Вчера разведчики ходили за Сож и прикатили. Да еще броневик, как перетащили - ума не приложу. - Как с боекомплектом? - Снарядов не мешало бы подбросить. А патронов еще возимый запас есть. У нас есть и такие, что еще и по две пачки не израсходовали. Как учили: не видишь - не стреляй. - А сапоги-то у тебя - лучше моих! - удивился Гришин, увидев на командире, что проходил неподалеку, новые хромовые сапоги, явно немецкого фасона. - Командир разведвзвода лейтенант Шажок, - четко отдал честь хозяин приметных сапог. - Это что? - Гришин повернулся к Шапошникову и тихо, но угрожающе спросил: - Мародерством у тебя люди занимаются? - Никак нет! - уверенно ответил лейтенант Шажок. - Боевой трофей, так же, как автомат. Позавчера так получилось, что в одних трусах оттуда пришел, вот бойцы и дали эти сапоги. Гришин недовольно хмыкнул и пошел дальше. Лейтенант Шажок, вот уже четвертую ночь ходивший со своим взводом на Варшавское шоссе, взял за это время двадцать автоматов и даже прикатил исправный мотоцикл и, рисковавший жизнью не ради сапог, был обижен, что его обвинили в мародерстве. - "Не ходить же без сапог, а тут у убитого немецкого обер-лейтенанта оказались по размеру и совсем новые. Если бы я взял часы - другое дело..." Но все равно на душе было неприятно: "Черт бы побрал эти сапоги...". Шажок на Сож свой взвод вывел почти без потерь, всего двое раненых. Хотя в бою пришлось туго, и он удивлялся, когда ночью ходил обратно за шоссе, глядя на многочисленные трупы погибших на его обочинах, что у него во взводе всего двое раненых. Сколько они убили немцев во время прорыва, он не знал: бой был сумбурный, все видеть мешал лес. Но сколько-то они, конечно, убили. А вот за три ночи в поисках они свалили, протянув проволоку поперек шоссе, четверых одиночных мотоциклистов, подбили гранатами бронемашину и перебили восемь выскочивших из нее немцев. На вторую ночь они уничтожили тяжелый "бюссинг", несшийся с огромной скоростью по шоссе. Кирченков, сержант, ловко угодил гранатой в кузов, а кто-то из ребят прошил очередью радиатор. Тогда они и взяли сразу десять "шмайсеров". - Парни, обедать, - подошел к своим Шажок. Загремели котелками и потянулись за ним все без строя, так как кухня была в двух шагах. Несмотря на жару и тошнотворный трупный запах из-за реки, аппетит у всех был волчий, некоторые полбуханки хлеба съедали в один присест. - Что у тебя сегодня, Мишя? - спросил Шажок замусоленного повара. - Кашя, - ласково и с достоинством ответил тот. Обычный этот ответ поднял настроение, и Шажок повеселел. - "А сапоги надо бы все же поменять на наши...". Полковник Гришин с удовлетворением осмотрел оборону двух батальонов полка Шапошникова, третий, хотя по счету второй, Леоненко, был впереди, за Сожем. Траншеи в полку были вырыты полного профиля, хотя уставом это не предусматривалось и в мирное время на учениях их не копали. Артиллерийские позиции обеих батарей оборудованы и замаскированы были, как положено. Везде в полку чувствовался порядок и хозяйский глаз. - Долго здесь сидеть собрался, - бросил Гришин стоявшему за спиной Шапошникову. - С Леоненко связь надежная? - Только посыльными. Проводу не хватает. Два километра все же, а рация у них неисправная. Вчера было тихо, соприкосновения с противником не имел. Машины по шоссе проносятся на полной скорости или в сопровождении танков, - и после паузы, озабоченно, Шапошников добавил: - Но сегодня, в семь тридцать, Леоненко доложил, что на его левом фланге слышен шум моторов автомашин, посланная туда разведка не вернулась. Я отсюда послал туда группу, ушла полчаса назад. Да ее и в бинокль еще можно увидеть. - Где? - полковник Гришин поднял к глазам бинокль. - Видите, правее тех кустов сидят, только что Сож перешли. - Вижу. А почему сидят, а не вперед идут? Шапошников посмотрел в бинокль и отчетливо увидел, что на берегу реки на корточках сидят пятеро, без обмундирования. - "А где же шестой? - забеспокоился он. - И почему действительно сидят?" - Это как понимать? Купаются? Ты их на разведку или искупаться послал? - зло спросил Гришин. - Товарищ полковник, - позвал Гришина батальонный комиссар Жижин, председатель военного трибунала дивизии, - вас тут один военврач спрашивает, по делу... - Что такое? - повернулся Гришин. "Опять автотранспорт для раненых?" - подумал он. Молодой военврач волновался так, что не знал, куда девать руки. - Товарищ полковник, у меня раненые... - Что вам, машину, медикаменты? - Нет, не в этом дело. Раненые, но как и куда раненые... - То есть? Подошли к сидевшей на земле группе красноармейцев. Все встали, увидев полковника. - Ранения почти у всех в руку, в кисть. - Что-о? Самострельщики? Кто старший? Из какой части? - Не из вашей, полковник, - смело ответил один из них. - Это что, Шапошников? - чувствуя, как всего его охватывает гнев, тихо спросил Гришин. - Переправились сегодня утром, выходят, сказали, из-за Днепра. Все были целые, сам с ними утром разговаривал... - Ты это кого кашей прикармливаешь? Предателей? Петр Григорьевич! - позвал Гришин начальника трибунала дивизии Жижина. - Разобрались? - Разобрался, Иван Тихонович. - Приговор? - считая глазами стоявших перед ним бойцов, процедил Гришин. - Согласно законам военного времени... - Мы не из вашей части! - испуганно крикнул кто-то из группы. - А ты кому Присягу давал? Только своей части или Родине? За тебя кто-то будет воевать, а ты в тылу валяться, и потом героя из себя строить, что на фронте был? - вне себя от ярости закричал Гришин. Шапошников, глядя на стоявших перед ним людей в красноармейской форме, уже не бойцов для него и Гришина, поникших, с виноватыми или смотревшими под ноги тупыми глазами, думал: "На что надеялись? Что если всей группой, то не расстреляют? Чему тогда учили их все эти двадцать с лишним лет советской власти?" И вспомнил, как сразу же после прорыва из окружения в полку был расстрелян политрук Старков из батареи Похлебаева за то, что заставил бойца Тихомирова поменяться с ним формой перед боем. Вчера расстреляли еще одного самострельщика, самого заставили выкопать могилу. - Товарищ капитан, разведка прибыла, - услышал он тихий голос лейтенанта Тюкаева. - Петр Григорьевич, приводите приговор в исполнение, - жестко сказал Гришин и повернулся к Шапошникову. - А теперь с твоей разведкой разберемся. Отошли в сторону, поджидая идущего к ним молодцеватого сержанта. - Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу капитану, - щеголевато козырнул сержант. - Обращайтесь, - стараясь успокоиться, сказал Гришин. - В лесу, в районе ориентиры два и три, обнаружено скопление пехоты противника до батальона, накапливаются для атаки. На подходе к лесу был обстрелян, но прополз левее и наблюдал. В лесу слышен шум машин, устанавливают минометы. Много автоматчиков. - Да вы и не были в разведке, товарищ сержант, - стараясь говорить спокойнее, начал Гришин. - Вы в кустах просидели, я же вас всех в бинокль видел! Сержант, быстро побледневший, еле сдерживая проступившие слезы обиды, чуть слышно проговорил: - Как так? Я был в поиске, товарищ полковник. Это группа у меня оставалась на берегу. Я один... - Гурьянов! - повернулся Гришин к инструктору политотдела дивизии, стоявшему за спиной. - Товарищ полковник! - резко вмешался Шапошников. - Надо же разобраться! - Ты что развел в полку? - сквозь зубы тихо спросил Гришин. Он, не прощаясь, пошел к лошадям, на которых они приехали в полк. Через минуту в кустах щелкнул пистолетный выстрел. Шапошников, словно оглушенный, стоял, не в силах сдвинуться с места. - "Что-то здесь не так, наверняка ошибка. Но зачем же так, с плеча рубить? Хороший парень, орден Красной Звезды за финскую..." И ругал себя, что растерялся и не смог отстоять своего разведчика. - Шапошников! - повернул Гришин коня. - Я еду в штаб корпуса на совещание. На всякий случай готовься к наступлению, - он хотел было ехать, но увидел, что к ним подходит какая-то колонна. - Что за войско? - Гришин остановил коня. От колонны отделились двое. - Лейтенант Конаков. - Младший лейтенант Тырышкин. Гришин тоже представился, оглядел обоих с головы до ног. Лица у лейтенантов были черные от солнца и пыли. - В Африке, что ли воевали? Откуда такие? Сапоги у обоих были без каблуков, обмундирование оборвано и вывожено в земле настолько, что Гришин невольно улыбнулся: - От границы ползком? - Второй батальон четыреста сорок третьего стрелкового полка сто шестидесятой стрелковой дивизии, выходим из-под Чаус. - А полк где? - Не имеем связи с первого дня выгрузки, с тринадцатого. Выходим с боями. - Где комбат? - Погиб. Я принял командование. Командир девятой роты. - Сколько у вас людей? - С нами ровно девяносто. - Все ваши? - Нет, несколько летчиков, есть танкисты, артиллеристы без техники, но большинство наши. Гришин прошел вдоль строя. Половина людей была без оружия, многие без сапог, а некоторые и без обмундирования. Вид их - в трусах и плащ-палатках на голое тело, вызывал и смех, и слезы. - Ну что же, земляки, - начал говорить Гришин, - если попали ко мне в дивизию, то воевать будете здесь. Тем более, что где сейчас ваша, не знаю. Верю, что если вышли, а не по лесам прячетесь, то воевать будете хорошо. Кто без оружия - найти! Подсказывать не надо, где искать? И, обращаясь к лейтенантам Конакову и Тырышкину, добавил: - Будем называть вас пока "черной ротой". Сейчас накормить людей, кухни видите, а потом пойдете в Христофоровку, - Гришин показал направление. - Там найдете майора Сенюткина, это будет ваш комбат. Доложите ему, что роте я поставил задачу занять оборону на перекрестке дорог, задерживать всех окруженцев. И чтобы через три дня в батальоне было шестьсот человек! Командир полка у вас - полковник Корниенко. У Гришина поднялось настроение, глядя на этих людей. Хотя вид у них был далеко не бравый, хотелось верить, что воевать они будут. "Да, с такими людьми если и до Москвы отступим, не дай бог, то все равно потом до Берлина дойдем", - подумал Гришин, садясь на коня. - Да, совсем забыл, Шапошников, - снова обернулся Гришин. - Есть у тебя толковый лейтенант без дела? Мне второй адъютант нужен. Рядом с Шапошниковым как раз стоял младший лейтенант Иван Мельниченко, командир радиовзвода, оставшийся без своей техники после прорыва через шоссе. Все эти дни в штабе Шапошникова он был на подхвате. - Поступаете в распоряжение командира дивизии, - приказал ему Шапошников. - Забирайте свои вещи и езжайте, коня возьмите. Он вспомнил случай с сержантом, и на душе у него снова стало нехорошо. - "Что-то надо делать... Что делать?". Проводной связи с батальоном капитана Леоненко у него не было и оставалось только гадать, что там сейчас происходит. Если разведчик действительно видел, как немцы сосредоточиваются для атаки на батальон, надо ждать беды. А минут через десять после отъезда полковника Гришина в расположении батальона Леоненко началась густая автоматная стрельба. Еще минут через двадцать к Шапошникову подбежал запыхавшийся и бледный посыльный с прострелянными полами плащ-палатки. - Противник атакует... - посыльный никак не мог установить дыхание/ - С левого фланга, в центре и на правом... И с тыла заходили, еле прорвался. Комбат просил срочно помощи, не удержаться.... Все три недели по прибытии на фронт батальону капитана Леоненко в общем-то везло больше, чем другим: в дороге не бомбили, до Орши доехали без потерь, на марш-бросоке к Сухарям - показали себя лучше всех, в первом бою действовали отлично, грамотно, семьдесят километров лесами до шоссе прошли благополучно - людей не растеряли, через шоссе перешли первые и опять же без потерь. Никто ни в штабе полка, ни в штабе дивизии не мог и подумать, какая страшная участь выпадет второму батальону... За четверо суток, что батальон стоял в обороне перед шоссе, лейтенант Вольхин успел отвыкнуть от ощущения постоянной опасности. Напряжение спадало с каждым днем, появилось чувство усталости, даже вялость да и двигались в эти дни они мало, если не считать рытья ячеек. Выкопали их быстро, сначала на скорую руку, лишь бы укрыться. Думали, что немцы их обязательно попытаются сбросить в Сож, как передовой отряд дивизии и ее плацдарм. Но ни на второй, ни на третий день ни атак, ни хотя бы артналетов не было. Первые двое суток вдоль всего шоссе то и дело вспыхивала стрельба: все еще прорывались наши, и большими группами, и в одиночку. Мимо позиций батальона проносились повозки, гнали машины, пробегали пехотинцы - все к Сожу, на тот берег. Батальон же не двигался. Ни вперед, чтобы оседлать шоссе и тем самым не дать гитлеровцам возможности осуществлять по нему переброски на восток, ни назад, за Сож, где были свои. Тактический смысл нахождения батальона именно здесь - между шоссе и рекой - Вольхин никак не мог понять. "Наше дело выполнять приказ, - ответил ему командир роты, и добавил: - Мне тоже что-то не нравится наша позиция". А противник как будто исчез. Нет, по шоссе периодически проносились небольшие колонны машин, танков - все на восток, но непосредственно на шоссе против батальона никаких сил гитлеровцы не держали. От батальона ходили к шоссе и за него группы в разведку, но позиций противника не было нигде. Вольхин тоже ходил один раз, на третий день, вчетвером. В основном ползком, они медленно, осторожно переползали между трупами на обочинах. В разведке Вольхин до этого не бывал, а хотелось попробовать себя и в этом. Утром лес стоял мертвый - ни пения птиц, ни шума ветра. Вообще ни звука. Пройдя кругом около километра, они не встретили ни одной живой души. Но Вольхина все это время не покидало ощущение, что кто-то на них смотрит. Он несколько раз оглядывался, всматриваясь в кусты за деревьями - никого. Но это чувство не проходило. По обе стороны шоссе чего только не было: машины - сгоревшие и по виду вполне исправные, убитые лошади, разбитые повозки и ящики, снарядные гильзы и противогазы, какие-то полуобгоревшие тряпки, пробитые пулями и осколками каски и то и дело трупы, трупы... Своих и очень редко чужих. С начавшими чернеть лицами, в нелепых позах, какими их застала смерть. "И все они еще несколько дней куда-то двигались, стремились..." - с холодком в душе думал Вольхин. Он не считал себя стратегом, но все же понимал, что это шоссе, кончающееся в Москве, и по которому гитлеровцы идут от самой границы, для них сейчас важнейшая ось наступления, и, по идее, они должны бы обеспечить ее надежность. "Неужели наш батальон для них такой пустяк, что не стоит и внимания? Или у них действительно уже не хватает сил?" - думал Вольхин. Капитан Леоненко боевые донесения в эти дни в штаб полка посылал почти одинаковые: непосредственного соприкосновения с противником так и не было. Обживаться на новом месте он не думал, поэтому и не настаивал, чтобы ячейки соединяли траншеями. Леоненко каждый час ждал приказа на наступление, гадая только - куда: на восток или на запад. В то утро 24 июля Вольхин ходил на полковой пункт питания, за завтраком на батальон. У них пищу не готовили, хотя носить ее было далеко. На обратном пути они наткнулись на группу человек из десяти окруженцев - грязных, зачуханных, каких-то чумных. Окруженцы наставили на них винтовки и потребовали каши. Вольхин пытался было их образумить, что бачки они несут на целый батальон, а не себе, но окруженцы передернули затворы: - Мы пять суток не жрали. Давай, лейтенант. Пришлось открыть один бачок. Вольхин сам наложил им в котелки каши. Проглотив ее, чуть не трясясь от жадности, окруженцы ушли по направлению к Сожу, даже не поблагодарив. - Ладно, командир, - утешил Вольхина сержант Мухин, - сами могли бы оказаться на их месте. Но все равно на душе было неприятно, и Вольхин то и дело оглядывался, хотя знал, что окруженцы не могли идти за ними. После завтрака его бойцы, сидя каждый в своей ячейке, начали курить, а Вольхин растянулся на травке у сосенки, жмурясь на солнышко. Мимо прошли трое, одного из них Вольхин знал - сержант Алексей Самойленко, связист. - Куда вы? - спросил его Валентин. - Да вот, комбат послал.. Что-то связи не стало с дозором. Впереди, метрах в двухстах, в передовой ячейке сидели двое бойцов с телефонным аппаратом и постоянно наблюдали за шоссе, Вольхин это знал. Он видел, как все трое связистов без большой охоты легли, и не торопясь поползли к этой ячейке. А минут через десять лейтенант Вольхин услышал впереди, куда поползли связисты, короткую очередь из немецкого автомата. Он поднял голову и увидел, как все трое посыльных перебежками бегут назад, потом один из них упал и больше не поднялся, а двое пробежали мимо, забирая правее, на вторую роту, в центр позиций батальона. Вольхин спрыгнул в окопчик и быстро надел каску. А когда через полминуты он вгляделся туда, откуда побежали эти трое, то невольно задержал дыхание и оцепенел: из кустарника от шоссе вставала длинная цепь тускло блестевших касок. Во рту у него мгновенно стало сухо, но закричал он, лишь когда увидел лица и плечи немцев: - Взвод! К бою! Приготовиться к бою, быстрее, черт возьми! Оказалось, что кроме него никто - ни во взводе, ни в роте, ни, наверное, во всем их батальоне пока еще и не заметил эту начавшуюся атаку немцев, никто не обратил внимания на ту короткую автоматную очередь. "Ротный же у комбата, - мелькнула у него мысль - Лавина! Лавина прет!" - так много немцев и так близко он еще не видел. Вдруг боль схватила затылок, так у него иногда бывало, когда внезапно случалось что-то страшное. Понимая, что он явно растерялся и не знает еще, что конкретно делать, Вольхин встал в окопчике в рост, оглядываясь по сторонам - его бойцы нахлобучивали каски, кто-то натягивал гимнастерку. Густая цепь немцев шла, не стреляя, охватывая батальон полукольцом. Сержант Алексей Самойленко до ячейки дозора не дошел метров сто, а когда увидел стену встававших касок, ужом развернулся на месте и перебежками покатился назад. Сухая короткая очередь, он ее услышал сзади, свалила одного бойца, второй, его помкомвзвода Сидоров, быстро бежал впереди. Самойленко с ужасом почувствовал, как ему в мякоть ноги вцепилась пуля, мгновенно в голову ударила боль, он, не помня себя, вкатился в первую же ячейку и не голосом, а нутром закричал: "Немцы! Немцы!" - в лицо сидевшему в ней бойцу, потом, не обращая внимания на боль в ноге, выскочил. Крикнул несколько раз еще, уже истошно: "Немцы! Немцы!" - и, с безотчетным страхом понимая, что сидевшие в соседних ячейках бойцы не реагируют, все словно замерли, ожидая чего-то, побежал дальше, к КП батальона. По лесу пока еще редко и только кое-где невпопад застучали винтовочные выстрелы, но их перекрывал уже совсем близкий, густой и частый автоматный треск. Подбегая к блиндажу КП, Самойленко чуть не столкнулся с тремя ротными, разбегавшимися к своим людям, а когда оглянулся, то увидел подходящую к позициям второй роты густую цепь немцев с закатанными рукавами, что-то громко кричавших. Вокруг блиндажа разорвалось несколько легких мин, над головой пролетели сучья и хвоя от сосен. Самойленко, чувствуя, что боль в ноге становится невыносимой - ее словно стягивало жгутом, упал. Что-то кричал комбат, над головой засвистели пули, начал было работать станковый пулемет из второй роты, потом откуда-то подальше еще один, но скоро оба замолкли. Санитар замотал ногу бинтом прямо по галифе, помог подняться и легонько толкнул его: - Давай отсюда, парень. Добирайся на полковой медпункт. Дорогу знаешь? Самойленко, стараясь не нажимать на раненую ногу, быстро пошел, пригибаясь пониже, в сторону Сожа. Отойдя метров на двадцать, он услышал, как внезапно прекратился треск автоматов и редкие винтовочные выстрелы в центре обороны батальона, это и заставило его оглянуться. Он замер и, невольно содрогаясь всем телом от ужаса и стыда, закричал: человек тридцать наших, почти все в одном нательном белье, стояли в рост в своих ячейках, поднимая руки вверх. "Как? Как можно? Почему?" - стучало у него в голове, и он тряс ей, словно мог вытряхнуть увиденное. - Вот сволочи-то! Я же говорил, что во второй роте все эти западники - сволочи, - догнал его сержант Сидоров. - Помнишь их довоенные разговоры в курилке? Вот они где показали себя! Лейтенант Вольхин никогда бы не подумал, что все может произойти так быстро и так до умопомрачения страшно. Редкие выстрелы бойцов его взвода и соседних слева были перекрыты настолько густым автоматным огнем немцев, которые встали перед ними так быстро и такой плотной массой, словно шли и заранее знали, что задавят их уверенно и без натуги, что сколько-нибудь организованного сопротивления в эти минуты и быть не может. Пули густо и с визгом стучали по брустверу, и Вольхин успел подумать: "Все, еще секунда и - конец". Уткнувшись в песок стенки ячейки, он замер, ожидая неизбежной смерти. Гортанные крики и команды немцев приближались. "Неужели плен? Ну, нет!" - Вольхин юзом выполз из ячейки, краем глаза видя подбегавших справа к линии обороны автоматчиков. Из ячеек его взвода несколько человек стреляли, кто-то, раненый, громко кричал от боли. Мгновенно сообразив, что если они сейчас, кто еще цел, не рванут назад и не попытаются вырваться, их всех перестреляют в окопах, не дав поднять головы, или возьмут в плен, Вольхин крикнул: - Первый взвод! Все за мной - назад! Назад! - и побежал, не чувствуя под собой ног. Впереди, сбитые пулями, падали ветки и листья, он выхватывал глазами бегущих за ним бойцов его взвода и соседних, многие из них падали и больше не вставали. Через несколько минут выстрелы остались позади, уже глухие и редкие, лес стал гуще, и Вольхин, чувствуя, что если он сейчас не упадет сам, то у него что-то лопнет внутри, свалился в траву, унимая дыхание и облизывая пересохшие губы. Лицо и ступни ног горели. Все тело было мокрым от пота, он перевернулся на спину, вслушиваясь в стихающий шум боя. Винтовочных выстрелов было почти не слышно, автоматные раздавались в разных концах позиций батальона, но коротко и беспощадн