- Что с вами, Шикин? Сержант встал, худой настолько, что невольно вызывал чувство жалости. - Извините, товарищ капитан, задумался. Вернее - горюю. Осталось от роты нас всего четверо. Столько прошли, держались, а тут в одном бою - вся рота. Лейтенант Лисин погиб, Брызгалов Иван... - Шапошников, слушая, мысленно отметил: "Знаю, помню его...", - Волков Иван, Жохов Николай, Кулюхин, Замораев, Колесников, - Шикин тяжело вздохнул. Лицо его, сухое, с влажными черными глазами, выражало такую боль, что Шапошников, обычно несентиментальный, дружески похлопал его по плечу: - Ну, успокойся. Война, потери неизбежны. А нам надо жить. И мстить. Рано утром в 771-й полк приехал заместитель начальника связи дивизии майор Бабур, посланный полковником Гришиным для проведения дознания. Выслушав доклады Шапошникова и Осадчего о ходе боя, по согласованию с командиром дивизии лейтенанта Тюкаева за неправильную информацию о ходе боя понизили в должности и перевели заместителем командира роты. Все понимали, что козла отпущения сделали из одного Тюкаева. Куда-то наверх пошла бумага, что конкретный виновный в провале операции наказан. Через двое суток к Тюкаеву в роту пришли Шапошников и Наумов и сказали, что есть приказ полковника Гришина вернуться ему на прежнюю должность помощника начальника штаба полка. - Ты извини нас, Вениамин. На войне всякое бывает... - сказал Шапошников. - Я понимаю, - ответил Тюкаев, чувствуя в душе неприятный осадок. Ему понятно было, что кто-то должен был быть наказан за неудачную операцию. Наказание это выпало ему, да и то чисто символически. Серьезного расследования причин поражения, он это знал, не было. "Виноват противник... Вот так и бывает у нас: лошадь потерял - особый отдел затаскает, а батальон загубил - ничего...", - с горечью подумал Тюкаев. Рота лейтенанта Вольхина в этом неудачном бою под Юрково потеряла двадцать человек, и, что самое горькое для него - погиб сержант Вертьянов. Столько было пройдено с ним и пережито за это время, что смерть его Валентин воспринял, как гибель родного брата. Сам он в этом бою жив остался, как сам считал, случайно... Через три дня после боя под Юрково в полк к Шапошникову приехал майор Кустов. - Зарываться в землю. Встаем в глухую оборону. Слышал, что наши Ельню взяли? - Слышал. А под Киевом как? - Плохо. Несколько наших армий, похоже, в окружении. Давай "языка" срочно. И систему огня противника изучи досконально и как можно быстрее, даю трое суток. - Работаем. Тридцать наблюдателей в полку. Но что толку ее изучать: стрелять все равно нечем. А немцы пограничные столбы ставят, кричат, что дальше не пойдут, - усмехнулся Шапошников. - Дешевый приемчик. "Языка" давай сегодня же, - напомнил Кустов и пошел к машине. Трое суток полк Шапошникова готовил оборону на Судости. Земля была сухая, погода стояла теплая - бабье лето, немцы не стреляли. Казалось, что война дала передышку, отчего и настроение становилось получше. Хотелось верить, что и зимовать придется в этих окопах, что противник наконец-то выдохся. Сразу после того, как уехал майор Кустов, Шапошников вызвал своего помощника по разведке старшего лейтенанта Бакиновского. - Есть у тебя кого послать сейчас же? - Готовы группы лейтенантов Абрамова и Барского, да двоих подготовил для глубинной разведки, - ответил Бакиновский, - Оба добровольцы. Штатское им нашли, лапти, не бреются который день, даже листа березового насушили для табаку. Сегодня провожать буду, пойдут оба с Абрамовым. Если пройдут, конечно. У Осадчего вчера два раза пытались - никак, приходится возвращаться, смотрят за нами хорошо. - Место перехода наметил? - Все до кустика изучил. До проволоки поведу сам. Той же ночью группа лейтенанта Абрамова ходила в поиск и удачно: приволокли немца-майора. Шапошников сначала не поверил: "Фельдфебель, наверное, не может быть, чтобы майор...". - Реку переплыли незаметно, - скупо рассказывал Абрамов, юный лейтенант с острым носом и мальчишескими губами. - Подползли. Метров с пятнадцати атаковали траншею и блиндаж, гранатой уничтожил пулемет и четверых гитлеровцев, а этот вот выскочил из блиндажа - и прямо в руки. Немец, действительно майор, стоял с отрешенным видом, держа руки по швам, как новобранец. - Иоффе, спросите его: какой он части? - приказал Шапошников переводчику. - Австрийской восемнадцатой танковой дивизии, начальник штаба батальона, - перевел Иоффе. - Собираются ли они наступать? - Говорит, что если ему дадут кофе и приготовят ванну, то он расскажет все, что знает. Шапошников невесело усмехнулся: - Кофе? Мы его не пьем, и не только на фронте, а ближайшая ванна, думаю, где-нибудь в Брянске. Сам в баню ходил последний раз еще дома. Видно, тоже им несладко. Ишь ты, ванну захотел, - и Шапошников только сейчас подумал, что действительно, они на фронте третий месяц, а помыться толком не пришлось ни разу. Даже умываться доводилось не каждый день, брились раз в три-четыре дня, а то и в неделю, по обстановке. - Переведите, что здесь фронт и удобств нет, - отрезал Шапошников. Немец показал, что у них в полку ничего не слышно, когда будет наступление. Несколько дней они не получали никаких приказов. Сообщить какие-либо сведения о составе полка и его батальоне отказался категорически. - Пожалуй, он действительно и сам ничего толком не знает. Отправьте его в дивизию, Бакиновский, - сказал Шапошников. "Будут ли немцы наступать в скором времени? Загадка... Наступать, конечно, будут. До зимы им надо постараться выйти к Москве, - Шапошников не допускал и мысли, что немцы могут взять Москву, - Вопрос только в том, сколько времени у них уйдет на подготовку большого наступления... Если учесть, что против нас все время действуют одни и те же части, которые воевать начали от границы, понесли потери, измотаны не меньше нашего, и тоже долго не отдыхали и не пополнялись, то на подготовку большого наступления группе Гудериана потребуется не меньше десяти дней". Через двое суток группа лейтенанта Абрамова привела пленного немца-сапера. Он сообщил, что у них каждый день выводят по одной роте с передовой в тыл на отдых. "Значит, двигаться вперед пока не собираются...", - решил Шапошников. Каждый день затишья для дивизии полковника Гришина был поистине золотым. После тяжелейших июльских и августовских боев она оживала, набирала, пусть и не прежнюю, но достаточную силу. Кроме окруженцев из разных разбитых частей, в дивизию пришло несколько маршевых батальонов из Саратова, Куйбышева, Сибири, за счет чего были восстановлены все стрелковые полки, хотя и не до штата, но пополнены батальоны, воссозданы все роты. Из управления кадров фронта пришло необходимое количество командиров, которые заменили многих взводных-сержантов, а то и рядовых. 409-м стрелковым полком стал командовать майор Петр Князев, а батальонный комиссар Максим Михеев свои полномочия командира 624-го полка сдал майору Павлу Тарасову. Дивизия получила немного пулеметов, минометов, лошадей, автомашин, но с артиллерией дело обстояло все еще неважно. 497-й гаубичный артполк майора Малыха с учетом тех людей, что влились к нему из артполка Смолина, насчитывал около ста пятидесяти человек, но орудий у него имелось всего три. В один из сентябрьских дней в блиндаж к Гришину пришел его комиссар Петр Никифорович Канцедал: - Иван Тихонович, есть сведения о последнем бое комиссара ЛАПа Макаревиче. Вот товарищ, вчера вышел из окружения... - Лейтенант Ковалев, командир взвода управления дивизиона старшего лейтенанта Братушевского. - Садитесь товарищ Ковалев, - предложил Гришин, - рассказывайте. - Было это девятнадцатого августа, - начал свой рассказ лейтенант Ковалев. - Наш дивизион оборонял мост через Ипуть на станции Сураж. Где-то после обеда показалась колонна немецких танков, завязался бой. Стояли все насмерть. Комиссар Макаревич сам стрелял из орудия, когда погиб расчет, это я видел. Били прямой наводкой, но снарядов у нас оставалось мало, всего по одному зарядному ящику на орудие. Потом ко мне прибежал посыльный от Братушевского, там же был и комиссар. Они приказали мне забрать всех раненых и тех, кто не связан с орудиями, показали маршрут, и я с проводником, местным жителем, пошли на Унечу. Прибыли туда к утру следующего дня. А вечером с места боя пришел сержант Славянский, он и рассказал, что дивизион погиб, Братушевский и Макаревич тоже. Ночью мы с разведчиками ходили на место боя. Тела убитых Макаревича и Братушевского мы не нашли, местные жители рассказали, что бойцы похоронили их в воронках возле реки... Гришин переглянулся с Канцедалом. Оба нахмурились. - А о полковнике Смолине и капитане Полянцеве вам ничего не известно? - Нет. Связь с ними мы потеряли раньше. - Спасибо, товарищ Ковалев. Идите отдыхайте. Когда Ковалев ушел, Гришин достал папиросу. - Вот, Петр Никифорович, еще одна страничка истории нашей дивизии... Что же произошло со Смолиным? Не хочется думать о нем плохо. - Да, жалко Макаревича, жалко. Как бы там ни было, но честь полка он спас. Ты веришь, что они в одном бою подбили одиннадцать танков? - Братушевский - сильный артиллерист. Его батарея и до войны была лучшей в полку. Был бы жив, да знать бы все обстоятельства этого боя - подали бы на Героя. - Да-а, - протянул Канцедал. - Из пяти комиссаров полков остался один Михеев. А Иванова мне что-то больше всех жаль... - Из командиров полков один Малых остался, - добавил Гришин. - Потери, потери... Разве думали, что такого сильного состава не хватит и на три месяца войны. Сколько людей потеряли, и каких людей... - И что, думаешь, напрасно? - спросил Канцедал. - Я слежу за обстановкой и по газетам и, по-моему, нам досталось воевать с самой сильной группировкой немцев на всем фронте. И, думаю, воевали мы в целом неплохо. - Да, это большое дело, что у нас кадровая дивизия, - сказал Гришин. - Если бы не это, давно бы от нас ничего не осталось. - Да, костяк у нас сохранился, не смотря ни на что. Как думаешь, дальше не побежим - к Волге? - Немец подвыдохся, это чувствуется. Но маневрирует лучше нас. Ты думаешь, у нас так уж намного по сравнению с ним меньше сил? Не всегда умеем ими как следует распорядиться, вот беда. Но уверен, что если по нам будет нанесен главный удар, выстоим. Сейчас все же выстоим. - Это без артиллерии-то, Иван Тихонович? - Удар танковой дивизии сдержим, готов спорить. Ты вспомни бои под Трубчевском. Чем тогда воевали? - Да, иной раз кажется, что хотя нас и меньше, но стали сильнее, чем тот состав, с которым выехали на фронт. Воевать стали злее и увереннее. Нет, с таким народом воевать можно... Ветеринарный врач капитан Набель, уставший за день, сидел в избушке у дороги, дожидаясь, когда сварится ужин. На дороге послышался шум мотора и вскоре в избушку постучались. - Можно на огонек? - спросил, открыв дверь, высокий мужчина. Вошли двое. - О, почти коллеги, - Набель посмотрел на эмблемы медиков, - а я конский доктор. Проходите. Капитан ветслужбы Набель, или проще, если сумеете выговорить, Никтополион Антонович. Вошедшие недоуменно переглянулись, услышав необычное имя. - Никтополион - значит, занимающийся государственными делами ночью. Хотите - конятиной угощу? - А фронт здесь с какой стороны? - спросил худощавый, с впалыми щеками. - Стрельба отовсюду... - А что вы за птицы? - Мне в полк майора Князева. Назначен врачом, - ответил высокий в не по росту короткой шинели и представился: - Военврач Пиорунский. - А мне в медсанбат, - ответил второй. - Гуменюк Иван Иванович. - Располагайтесь, переночуете, - предложил Набель, - утром покажу дорогу, - он достал из чугуна три куска мяса. - Любите конину? - Как вам сказать... Не пробовал еще, - ответил Гуменюк. - А вы давно на фронте? - С третьей недели войны. - И все время в этой дивизии? - Да. С формирования. Два раза судьба меня от нее отрывала и снова, чудом, возвращала. - Повидали, значит, много чего? - Выгрузились мы под Чаусами, - начал свой рассказ Набель, чувствуя, что нашел хороших слушателей. - Только с эшелона - стрельба. Я пошел узнать, в чем дело - немецкие танки. Стали запрягать лошадей, а у нас у одной повозки сломалось дышло, пока я его заменял, гляжу - остался один. Пошел на восток. Спустился лесом по речке Проня, вышел в район Кричева, там, на шоссе - поток людей, повозки, орудия, машины, и все спешат на восток. Случайно узнал, что ветчасть полка впереди. А самолеты их - ну просто издевались над нами. Под Кричевом затор, сбрасывают с дороги повозки, машины. Врача там нашего убило, пулей в спину, с самолета. Добрался до Рославля. Там войск полно, а понять ничего не можно, все движется вперед. Указок на дорогах нет, едем на Юхнов, какие-то войска идут и на Брянск. Наконец, дошел, до столицы осталось всего сто километров. Завернули нас оттуда к Брянску, потом снова оказался в Рославле, оттуда опять со многими приключениями попал в свою дивизию, и то хорошо, что Бодякшина встретил, нашего дивизионного ветврача, он думал, что я уж давно убит. Вот какой крюк по России пришлось сделать. Потом отступали на Стародуб, и, наконец, Трубчевск. Вот только здесь и начал конями заниматься, а то все было не до них. - Да-а, - протянул Пиорунский. - Вот это одиссея... Скажите, а раненых много сейчас? - Нет. Сейчас затишье. Я вижу, вы спать хотите? Давайте я вам соломы постелю. - А сами вы где ляжете? - На лавке, не беспокойтесь. Так началась дружба этих людей. На фронте они всегда были готовы к худшему, но верили в жизнь, хотя и отлично понимали, что всем дожить до Победы не удастся. Один из них не доживет до Победы всего несколько месяцев, когда позади будут такие испытания, что, казалось, сама судьба теперь должна бы смилостивиться и дать ему жить... Роман Хмельнов, старший военфельдшер санроты полка Князева, прибывший в полк в середине сентября, несколько дней без сна и отдыха работавший на санитарной обработке прибывшего маршевого пополнения, после очередной бомбежки оказывал помощь раненым. К нему медленно подошел человек, тоже военфельдшер, судя по эмблемам в петлицах, среднего роста, с очень усталым видом. - Здравствуйте, - не по-военному сказал он. - Я назначен военфельдшером батальона, со мной медсестра, совсем девочка. Голодные, конечно, но не в этом дело. Можно у вас отдохнуть? Завтра на рассвете мы уйдем. - А сам откуда будешь? - Из Ростова-на-Дону. Фамилия - Богатых. Иван Иванович. - Хотите каши, селедка есть. - Спасибо. А вы откуда? - Из Москвы. Жена и сын там. Чувствую, вы на фронте не первый день? - Начал под Белостоком. - А я под Кобрином, у Бреста. Оступали, значит, вместе, только разными дорогами. И оба, еще не зная друг друга, почувствовали взаимную симпатию, потому что понимали: проделать такой путь и остаться в живых - многое значит. "Вот как бывает: от самой границы отступаем, а встретились в глубине России..." - подумал Хмельнов. Иван Богатых начал есть, но от усталости аппетита не было и, завернувшись в шинель, быстро уснул. "Чувствуется, волевой парень, сообразительный, подтянутый. Не скажешь, что окруженец", - думал Хмельнов о новом знакомом. Сколько друзей и товарищей полегло за эти три месяца войны, несколько частей сменил он за лето, в этой дивизии ни с кем еще не подружился, а с этим человеком - поговорили всего несколько минут и уже хотелось дружить. "Бывает же такое, - думал потом Роман Хмельнов. - Или повлияло то, что судьба оказалась примерно одинаковой, или еще что-то неуловимое, но когда утром Иван ушел в батальон, мы расставались, как старые знакомые. Как друзья...". Эти люди пронесли свою дружбу, которая началась в брянских лесах, через десятилетия... Утром 20 сентября, до завтрака, в блиндаж к полковнику Гришину вошел его первый адъютант лейтенант Серый, которого послали в Горький, как только дивизия вышла из окружения в Трубчевск. - Товарищ полковник, здравия желаю! Шефы приехали! Подарков - одиннадцать грузовиков, да три орудия, две легковушки... Гришин вышел из блиндажа. Под соснами стояла колонна автомашин, из которых уже выгружали какие-то ящики, а вокруг ходили, оживленно переговариваясь, бойцы и командиры. Гришин подошел к группе штатских. - Товарищ Рогожин! - поздоровался он с заведующим военным отделом обкома партии, - Здравствуйте! Как доехали? Как там дома? - Здравствуйте, Иван Тихонович. Привет вам от земляков, от товарища Родионова. Как воюете? А то никаких вестей от вас два месяца. Вот вам письмо от жены. Гришин взял конверт, в глазах его потеплело, но сразу читать письмо он не стал, положил в нагрудный карман гимнастерки. - Как там в тылу? - Народ у нас трудится, ждем от вас победы. - Вот победы пока нет... - Настроение, вижу, у бойцов хорошее, рвутся в бой. - Да, настроение есть. - Собрались на скорую руку, но кое-что привезли. Своим ходом добрались, за неделю. А это от товарища Родионова подарок, - показал Рогожин на легковую машину. - Спасибо, передайте ему от меня привет и благодарность. - Передовую бы нам посмотреть, Иван Тихонович, с людьми поговорить. Мы писем много привезли. Как только узнали, что дивизия вышла из окружения, так жен в обком - целые делегации. - Давайте сначала позавтракаем. Весть о том, что приехали шефы из родного города, быстро разнеслась по дивизии. Читали письма от родных, и многие мысленно были в это время дома. Полковник Гришин просмотрел областную газету. - "Чувствуется, что глубокий тыл: даже фильмы в кинотеатрах идут, соревнования по французской борьбе... Странно, не верится", - думал он. Гостям показали передовую, майор Малых стрелял по немцам из новых орудий. Он, кажется, подаркам рад был больше всех. Гости побывали в полку Шапошникова, осмотрели оборону, сфотографировались. - Снимки отдадим вашим женам, чтобы увидели документально, что вы живы, - сказал Рогожин, - и надо бы подготовить материал для статьи в газету, чтобы у нас там все знали, как вы воюете. - А давайте прямо сейчас сядем и напишем, - предложил Канцедал, - я только Яманова позову. - Прежде всего, надо написать благодарность землякам за подарки, - предложил полковник Яманов, когда командование дивизии и делегаты собрались в блиндаже, чтобы написать письмо землякам, - и обязательно написать, что гордимся их успешной работой. - Надо побольше отметить героев первых боев, - сказал Рогожин. - На их примерах нам пополнение воспитывать. - Напиши о Фроленкове, что лично водил своих бойцов в атаку, его полк уничтожил передовые части гитлеровцев в первых боях, - сказал Гришин. - О Нагопетьяне надо бы написать, - предложил Канцедал. - Обязательно, только все названия населенных пунктов должны быть зашифрованы. А цифры можно давать, - сказал Яманов. - О Наумове напишите, дома его многие знают. Лично в одном бою убил семь гитлеровцев, чем обеспечил успех боя. - О Братушевском можно подробно написать, - сказал полковник Кузьмин, начальник артиллерии дивизии. - Все же одиннадцать танков под Милославичами да тринадцать под Суражем. О лейтенанте Лебедеве надо бы написать: три танка подбил на Варшавском шоссе, в решающий момент боя. У Шапошникова в полку сколько героев: Терещенко, Похлебаев, Ленский, Чайко... - Он и наградных листов написал больше всех: пятьдесят два, - сказал Яманов с гордостью. - Можно добавить, что несмотря на общую неблагоприятную обстановку на фронте, дивизия добилась серьезных успехов. За два месяца боев выведено из строя до девяти тысяч гитлеровцев, более восьмидесяти танков, десятки орудий, минометов, автомашин. В тот вечер много было воспоминаний, разговоров, всем казалось, что война идет долго, а прошло всего три месяца... Утром 27 сентября делегация горьковчан уехала на родину. - Товарищу Родионову передайте, - сказал на прощанье Гришин Рогожину, - что дивизия к новым боям готова, люди настроены воевать до победы. - Скажите, что резко возрос поток заявлений в партию, - добавил Канцедал, - особенно от старых бойцов. - Все передам, все расскажу, - пожимал им руки Рогожин, - будем готовить вам еще помощь. До свиданья, товарищи, берегите себя. Они прощались, и одним из них суждено было воевать в этих лесах и остаться здесь навсегда, а другим - работать и работать, сутками, месяцами, годами, чтобы на фронте было все необходимое для победы. Делегация уехала, но если бы она задержалась еще хотя бы на три дня, ей пришлось бы разделить с дивизией и ее судьбу, по крайней мере, на ближайший месяц. Кончался сентябрь, на фронте стояла тишина, но все понимали, что это ненадолго, впереди будут новые и еще более тяжелые, решающие бои. Почти каждый день из дивизии Гришина в поиск уходили две-три группы, но языка взять не удавалось целую неделю. Поздно вечером в блиндаж к Шапошникову заглянул старший лейтенант Бакиновский: - Вернулся у меня один агент из глубинной разведки, товарищ капитан. Семь дней ходил, прошел вглубь до шестнадцати километров. Сведения, правда, общего характера и уже несвежие, но кое-что есть. Вот отметил по карте его данные, где и что у немцев стоит, да и то примерно - орудия, линии окопов. - А второй не вернулся? - Нет. Теперь уж не стоит и ждать, все сроки прошли. А этого немцы два раза брали, но отпускали. Группу лейтенанта Барского полчаса назад проводил в поиск... - Хорошо. Давно собираюсь тебя спросить... Ты ведь в нашем разведбате еще до войны начал служить? Что там у вас случилось на Соже? Куда пропал батальон? Что произошло с Соломиным на самом деле? - Да-а, такая сила была в батальоне... Пятьсот человек, бронемашины, двадцать мотоциклов, "амфибии". Столько готовились к войне и все пошло прахом за неделю. На фронт мы выехали первые. Два выхода за Днепр сделали в первую неделю, а потом болтались в своих же тылах. Связи с Зайцевым у нас не было, оказались разные радиостанции. Да и комбат Соломин стремился не лезть на глаза начальству. А тогда на шоссе... Вышли мы к нему на сутки раньше всех, Соломин приказал технику уничтожить, прорывались налегке. Я вывел человек сто, а Соломин так там и остался. Говорит, командир должен оставаться там, где его матчасть, тем более, мол, он ранен. Технику, конечно, можно было вывезти... А Соломина, мне потом рассказывали, партизаны расстреляли. - А что он был за человек? - Холеный. Кавалерист. В технике не разбирался. Коня своего напинает сначала, прежде чем сесть. А сядет - обязательно с фасоном. Конечно, его вина большая, что батальон всю матчасть потерял, поэтому нас и расформировали. Я первое время в штабе дивизии на подхвате был, потом к вам направили. Соломин же незадолго до войны вышел из заключения. А сидел за то, что жена у него полька. Может быть, из-за этого и была у него обида на советскую власть... Шапошников задумался: "Сколько потеряли по своей же глупости, расхлябанности, оттого, что не знали толком людей...". Вечером Шапошникову доложили, что группа лейтенанта Барского блокирована в скотных дворах за деревней Михновкой. Всю ночь оттуда раздавались выстрелы. Никто из группы не вернулся. - Очевидно, все погибли, товарищ капитан. Можно не ждать, - с горечью сказал Бакиновский Шапошникову. - Эх, Барский, Барский... Не сумел, видимо, проскочить незаметно. Лейтенанта Абрамова готовить? Это моя последняя группа, если не считать Шажка. - Подождем, - ответил Шапошников, - готовьтесь лучше. Успех поиска должен быть гарантированным. Подумайте, как это сделать. - Как сделать... Сколько ни думай, а все зависит от удачи. Оборона у немцев здесь сплошная, все подходы простреливаются. Может быть, опять разведка боем? - За одного пленного платить десятками жизней? На следующий день расчет сержанта Михаила Хренова из зенитно-пулеметной роты лейтенанта Николая Пизова подстрелил легкий бомбардировщик. Самолет сел на болото недалеко от штаба 771-го полка, и тут же к нему побежали десятки людей. Из кабины вылез летчик, но, видя, что к нему приближаются русские, застрелился. Второй пилот начал, было, отстреливаться, попал в одного, но и сам был убит наповал чьим-то выстрелом из винтовки. Пехотинцы, облепив самолет, как муравьи, вытащили из кабины третьего летчика. - Ребята! - удивленно крикнул кто-то. - Да он же без ног! Смотрите - культяпки! - Ишь ты, патриот фашистский, - со злостью сказал сержант Хренов. - Тащите его, ребята, в штаб полка. - Молодец, - подошел к Хренову лейтенант Пизов, - у тебя это четвертый? - Два "мессера", "юнкерс", а теперь вот и "хейнкель", - довольно ответил Хренов. - Кто подбил самолет? - спросил Пизова Шапошников, когда в штаб принесли на руках пленного летчика. - Опять Хренов. - Как это ему все время везет? - удивился Шапошников. - Один из всего полка сбивает! Самолет сильно поврежден? - Сел на брюхо. Да его там уже разбирают все, кому не лень. Пулемет сразу куда-то утащили. Лейтенант Николай Пизов был назначен Шапошниковым командиром зенитно-пулеметной роты после гибели под Суражом старшего лейтенанта Христенко. В полк он попал в трубчевских лесах, из окруженцев. Шапошников сразу обратил на него внимание: небольшого роста, но глаза черные, упрямые и умные. - Откуда выходите? - спросил тогда Шапошников Пизова. - От Барановичей. Есть там недалеко такая станция - Мир. Склады охраняли. - Правда, что немцы долетали до вас перед войной? - То и дело. Нам говорили: идут двухсторонние маневры. Сейчас это даже дико вспоминать. Их диверсанты связь у нас начали рвать еще с десятого июня, связистов наших подстреливали. К двадцатому июня мы к этому настолько привыкли, что ночью исправлять связь и не ходили, дожидались утра. - А в Трубчевск с кем выходили? - Одно время сами по себе, потом к "пролетарцам" пристали. Командир наш бросил нас в первые дни войны, ушел домой на Украину. "Надежный, толковый парень. Воевать будет честно, - подумал о нем Шапошников. - Этот не сбежит никуда". Не успел Шапошников допросить пленного летчика, как к нему привели еще одного немца. - А этот откуда? - невольно удивился он. - Едет на мотоцикле, между Бакланью и Юрково, там дорога у берега, и, видно, решил срезать угол, наши пулеметчики и подстрелили, - рассказал Бакиновский. - Лежит, колеса у мотоцикла крутятся. Решили сплавать - Богомолов из роты Вольхина. Он и подстрелил. Сел в лодку - и на ту сторону. Как немцы его не увидели - удивляюсь. Спали, наверное. А этот фриц даже не ранен был, только каблук пулей отбило. Без оружия и ехал. Богомолов подполз - он сам и руки поднял, и мотоцикл покатил - вполне исправный, ребята пробовали заводить. - Да, вот так подарок. Иоффе, спросите его: куда он ездил? - Возил приказ в штаб полка о переброске их дивизии на другой участок фронта, - перевел Иоффе. Шапошников сразу оживился: - Какой он дивизии? Восемнадцатой танковой? - Да, а южнее, говорит, стоят части двадцать девятой моторизованной, четвертой и третьей танковых дивизий. Их дивизия будет сменяться первой кавалерийской. - Спросите его: когда они собираются наступать? - Не знает, не интересовался. Говорит, что он до войны пекарем был, в Вене. Спрашивает, где у нас здесь почта. - Это зачем ему? - Хочет матери пятьдесят марок отправить, в плену они ему все равно будут не нужны. Все засмеялись. - Ну и фриц. От нас матери в Германию деньги посылать! Вот чудак-то. - Тихон Васильевич, - попросил Шапошников капитана Филимонова, - срочно доставьте пленного в штаб дивизии. "А ведь это интересно, что их дивизию отсюда снимают. Видимо, готовят группировку для удара", - подумал Шапошников и сказал Бакиновскому: - Сегодня ночью надо обязательно взять еще одного пленного. Готовьте группу Абрамова. - Разрешите я сам схожу, товарищ капитан. - Разве больше некому? - Шажок только вчера ходил, отсыпается. А Абрамов - что-то глаза мне его сегодня не нравятся: убьют еще. Поздно ночью Бакиновский разбудил Шапошникова. - Товарищ капитан, есть пленный, кавалерист! "Неужели танковая дивизия уже ушла? Быстро...". - Разбудите Иоффе. Как ты его приволок? Сам брал? - спросил Шапошников, затягивая ремень. - Нет. Помните, я говорил, что есть у меня один юрист недоучившийся, бывший вор-наводчик из Одессы. Он и взял. Парень безответственный, но смелый. Быстро допросив пленного, Шапошников позвонил в штаб дивизии. У телефона был майор Кустов. - Алексей Федорович, только что привели пленного, из первой кавалерийской дивизии. Сегодня ночью они начали менять танкистов. Значит, тот пекарь-австриец сказал правду. - Хорошо, - сонным голосом ответил Кустов. - Я доложу Гришину. Ты смотри: пятый пленный за две недели! А в тех полках, сколько ни ползают - ни одного. 30 сентября, перед обедом, командир роты лейтенанта Вольхин сидел у своего блиндажа и сушил портянки, щурясь на осеннем солнышке. Было тихо, немцы не стреляли второй день и поэтому напряжение спало, хотелось лежать и смотреть в небо, на бегущие белые облака. - "Эх, за грибами бы сейчас..." - тоскливо подумал Валентин. - Нет, я тебе точно говорю: "Рот фронт" у них действует, - услышал Вольхин разговор за спиной. - Ну, сам посуди: позавчера десять снарядов упали и только два разорвались. Значит, кто-то их там испортил! - Дожидайся. Просто упали в болото, поэтому и не разорвались. - Ну что ты мне говоришь? И в болоте рвутся также, я же знаю! - "Рот фронт"... Все они за "Рот фронт", когда за глотку его возьмешь. Помнишь, когда сюда от Трубчевска шли, колодец нам попался - битком набитый ребятишками мертвыми. Тогда еще немца взяли, шахтером оказался, руки свои показывал - "арбайтер". Вот тебе и пролетарий... "А ведь обоим хочется верить, что есть в Германии "Рот фронт", - думал Вольхин. Первые дни они все наивно ждали, что в Германии вот-вот вспыхнет восстание рабочих... За все время с начала войны Вольхин видел всего одного немца-антифашиста, который сам сдался, когда они выходили из окружения от Суража. Шел он с колонной несколько дней, как-то даже сходил в разведку. Относились к нему все хорошо, но из немцев он был явно исключением, и никто уже не верил, что в Германии осталось много антифашистов. Очень часто Вольхин и его товарищи видели таких немцев, которых и людьми-то назвать язык не поворачивался. Впрочем, этого немца-антифашиста тоже расстреляли под горячую руку, за день до выхода из окружения. Он выплюнул травинку, достал пачку папирос, а с ней и свою записную книжку. Вольхин нарочно старался делать записи реже, суеверно думая, что как только кончится последняя страничка, так его и убьют. - "А ведь из взводных, из старых, в батальоне я остался, пожалуй, один... Данилов убит, Серебренников тоже, Фирсов и Баринов ранены, Макарова и Цабута в Милославичах убило...". Остальных он знал только в лицо и, перебирая их в памяти, вспоминал, кого, где и как убило. - "Пожалуй, так и моя очередь скоро дойдет", - равнодушно подумал Вольхин. Смерти он не боялся давно. Столько раз приходилось видеть, как погибают люди, что иной раз думал: то, что он еще жив - случайность. Иногда Вольхин искал в своей душе предчувствия смерти. Он слышал от бойцов, что тот, кто должен быть убит, это предчувствует, но у него ничего такого пока не было, и снов никаких не снилось с самого дома. - "На фронте три месяца, а как будто три дня. Сто раз могли убить, а все как-то везет и везет. Странная все-таки штука - жизнь человеческая... Судьба... От чего она зависит? Старшину нашего во сне убило, так и не понял, что его уже не будет никогда. А Лашов, пулеметчик, умирал целый день, в сознании...". - Товарищ лейтенант, к командиру батальона, - вывел Вольхина из раздумий подошедший связной. - Командир полка тебя чего-то вызывает, - сказал ему капитан Осадчий. - Заберут, наверное, из батальона. - Никуда я не собираюсь, - удивился Вольхин. - А ведь у вас высшее образование, товарищ лейтенант? - спросил Шапошников, когда Вольхин вошел в блиндаж командира полка и представился. - Пединститут, товарищ капитан. Работал учителем в школе, математик. - И чертить, конечно, умеете? - Когда теоремы доказывал - чертил. - Хотите работать в штабе? - В штабе? - удивился Вольхин, - Не знаю. Не думал. Я же ничего не понимаю в штабной работе. - Ничего, научим, - улыбнулся Шапошников. "А как же рота? - подумал Вольхин, - Что скажут ребята? Неудобно...". - Можно подумать, товарищ капитан. - Подумайте, - кивнул Шапошников. К лейтенанту Вольхину он приглядывался давно. Как-то увидел у Осадчего схему обороны батальона - выполнена чисто, аккуратно и профессионально. Осадчий так чертить не умел. - Кто это делал вам схему? - спросил его тогда Шапошников. - Командир седьмой роты лейтенант Вольхин. "Седьмая рота... Вольхин..." - и Шапошников вспомнил, что этот лейтенант с ними с первых дней. Отличился под Трубчевском, в Милославичах, в Церковищах. Воюет грамотно, хотя и не кадровый. Скромный, аккуратный. Эти качества Шапошников ценил в людях особенно. - "Можно сделать из него неплохого штабного работника, если есть задатки. Зачем держать такого человека на роте? - думал Шапошников, - хотя сейчас в управлении полка все по штату, запас не помешает". Вольхин вышел из блиндажа и столкнулся с писарем штаба сержантом Ляшко, которого он немного знал. - Слушай, Петро, ты сам что конкретно в штабе делаешь? - спросил его Вольхин, - а то командир предлагает в штаб перейти. - Соглашайтесь, товарищ лейтенант, если есть возможность. Командир у нас хороший, не смотри, что всего лишь капитан, - ответил Ляшко. - Выдержанный, никогда не орет, не матерится. Всегда разберется, обдумает. Он и меня давно натаскивает на штабную работу. Я ведь с первого курса МИСИ призван. Иногда карту сделаю, веду обстановку, дежурю по штабу. Учусь сводки составлять, приказы. Работа интересная, тем более для вас, математика. Да и военный опыт у вас теперь есть, так что справитесь. А что, разве из штаба кого-нибудь переводят, не слыхал вроде... - А я откуда знаю? Вызвал Шапошников, предложил в штаб. - Ну и соглашайтесь. Вам головой надо воевать. 22 "ПРОСТИТЕ ПЕХОТЕ..." Вечером 6 октября командующий 3-й армией генерал-лейтенант Крейзер вызвал на совещание командиров дивизий. - Товарищи, - начал он, как всегда спокойно и деловито, - обстановка за последние дни резко изменилась. Гитлеровцы начали, по всей видимости, генеральное наступление. Танковая группа Гудериана из района Шостки вышла в район Орла. Есть сведения, что город уже у немцев. Другая их группировка подходит к Брянску. Командиры дивизий недоуменно зашевелились, кто-то даже спросил: - Как же немцы могут быть уже в Орле? - Ставка дала директиву на отход нашей и тринадцатой армий, - продолжал Крейзер. - Общее направление отхода: линия Щигры - Фатеж. - Триста километров назад! - ахнул кто-то из командиров. - Показываю для каждой дивизии маршруты, - командующий подошел к карте. - Иван Тихонович, - Крейзер посмотрел на полковника Гришина, - твоя дивизия ставится в ударную группу. Сутки на сборы и чтобы к утру девятого был за Десной в районе Салтановка - Святое. Полковник Гришин посмотрел на карту: около восьмидесяти километров от Судости. А надо еще поднять дивизию, собраться, и на все - двое суток. Приехав после совещания к себе в дивизию, он приказал начальнику штаба полковнику Яманову подготовить приказ на марш к Десне. - Срочно, Алексей Александрович, на все сборы только сутки, в ночь на восьмое выступаем. Немцы в Орле, а возможно и в Брянске. Не сегодня-завтра захлопнут нас здесь. - Как прошла разведка боем? - позвонил Гришин Шапошникову. - Чуть не взяли Юрково, - ответил Шапошников. Немцы главные силы с нашего участка сняли. К преследованию нас, по-видимому, не готовы. - Ясно. Быстро собирай все свое хозяйство, готовность к маршу - девятнадцать часов завтра. Пойдешь в авангарде. Приказ Яманов готовит, через два часа получишь. Полк Шапошникова был самым сильным в дивизии, более полутора тысяч человек, поэтому Гришин именно его решил поставить в авангард, зная, что Шапошников и соберется быстрее всех, и сделает все, как надо. Всю ночь и весь день 7 октября в дивизии полковника Гришина была лихорадочная суета: грузили на машины и повозки ящики с боеприпасами и продуктами, накопившимся за три недели имуществом, проверяли - все ли взяли, собирали повозки и автомашины в колонны, пряча их до начала марша в лесах. - Что-то сомневаюсь я, что на отдых нас отводят, - сказал Вольхину сержант Фролов, - собираемся, как на пожар. Больше всех обидно было уходить с насиженных мест начальнику инженерной службы дивизии майору Туркину. Почти три недели под его руководством готовила дивизия оборону, он лично побывал чуть не в каждой роте, впервые с начала войны подготовлено было все действительно, как положено. И вот - все бросать. - Немедленно бери саперный батальон и на машинах - к Десне, - Гришин показал Туркину точку на карте. - Как хочешь, из чего хочешь, но чтобы через сутки здесь было две переправы. - А с минами что делать? Три дня назад получил, больше половины не успели по полкам развезти. - Закопай, - без раздумий приказал Гришин. - И когда только успели накопить столько барахла, - выругался он, оглядывая колонну штаба дивизии, - как цыганский табор! В ночь на 8 октября 137-я стрелковая дивизия полковника Гришина, оставив позиции на Судости, тремя колоннами двинулась к Десне. К утру 9 октября все колонны, пройдя более шестидесяти километров, вышли к Десне. Изнурительный, безостановочный марш и бессонная ночь утомили всех, и полковник Гришин дал несколько часов на отдых. Саперы майора Туркина сделали, казалось, невозможное: две переправы были наведены в рекордно короткие сроки. Полковник Гришин, выйдя на высокий западный берег Десны, наблюдал, как огромный поток автомашин, повозок и людей, перейдя мосты, растекался по восточному берегу реки. "Такая силища, и отступаем, - с горечью подумал он, - но чудо, что до сих пор нет ни одного самолета...". - Дивизия перешла вся, Иван Тихонович, пошли обозы армии и госпиталя, - услышал Гришин сзади голос полковника Яманова, - и штаб наш весь за Десной. - Надо и нам переправляться. Лукьянюк! Быстро сматывайте связь и - на ту сторону. Но не успел полковник Гришин подойти к переправе, как над ней пролетела тройка самолетов. Засвистели падающие бомбы, и одна из них разорвалась прямо на мосту. Видя, как шарахнулись лошади и люди, услышав крики и ржание раненых лошадей, Гришин зло махнул рукой: "Ну вот, теперь придется вплавь...". Капитан Лукьянюк, почти весь батальон которого был за Десной, у разбитого моста выше реки нашел пару бревен. Связав их ремнем, он столкнул бревна в воду, и, разгребая одной рукой, поплыл к тому берегу. Десятки людей также кто на чем переплывали Десну, когда переправа была разбита. "Ничего нет глупее сейчас утонуть... Надо было с батальоном переходить, досидел до последней минуты...", - ругал себя Лукьянюк. Недалеко от берега он спрыгнул в воду, оказалось по грудь, но пошел, чувствуя, как все тело пронизывает холод. Ночью выпал снег, первый снег, подморозило, и шинель на берегу быстро замерзла. Пробежав метров триста от берега, пытаясь согреться, Лукьянюк услышал шум. Это оказался полковни