е справлялся с госпоставками по сдаче молока, мяса, зерна. Молодежь под видом продолжения учебы уходила и вместе с ней убывало и веселья, и развлечений. На фермах работали вдовы да одинокие, у которых не было ни кола, ни двора. Снова давал о себе знать старый недуг -- туберкулез. Почему так? Отчего жизнь человека-труженика не становилась лучше? На это нужного ответа Федору неоткуда было взять. Может, поэтому иногда на него находило: он готов был дерзить всем, с кем-то почему-либо получалась размолвка, напиться или резаться в карты... Ведь жили же так разгульно Тихоня Васька из конторы "Заготскот" да сборщик налогов Афанасий Голубь. Они-то на него с усмешкой смотрели как на дурачка! Но играть в карты не было денег, а одурманивающего зелья не всегда можно было найти. От подобного настроения его спасала привычная работа. Как брался за какое-то дело, так маета эта, к счастью, куда-то пропадала. И тут, на фронте, чувство занятости ограждало его от шальной напасти. Когда Василий лег рядом, Федор чуть подвинулся и, переждав, пока немного рассеется дым, приоткрыл глаза. Все же удивительный человек -- его брат Василий! Держится как ни в чем не бывало и из своей фляги глотает чай. -- Дай-ка и мне напиться... И впрямь легче стало: горло не сжимает и в груди свободнее... Федору даже захотелось спросить у брата: "Что же ты? Когда гонялся в родных местах за зайцами, тоже ходил с чаем?" Но взрывы опять участились. Впереди -- затонувшая в снегу деревушка с церковью. Вдоль деревни немец соорудил укрепление из набитых песком кулей. За ним проходит траншея, то там, то сям маячат головы солдат и чернеют пулеметные ячейки. Наши будут брать эти укрепления: такая уж обязанность наступающих. Вскоре по цепи передали приказ идти вперед. Метров сто братья ползли впереди отделения. Затем, когда отделение стало разворачиваться, подались на левый фланг. Отсюда они поддержали атаку огнем своего пулемета. Но из трех взводов ни один не продвинулся дальше двадцати шагов. После небольшой передышки поднялись снова. Атака не удалась и на этот раз. У Федора от усталости рябило в глазах, мелко тряслись руки. Горячей пищи не ели ни вчера вечером, ни сегодня утром. Все же, откуда у него такая усталость? Может, ему одному так тяжело? Он обернулся к брату. Василий выглядит бодрым. От него идет пар, шапка вся в инее, но дышит глубоко и спокойно. Федор вглядывается в лицо брата: все-таки как он осунулся! Кожа на переносице и на скулах потрескалась и начала шелушиться. И не улыбается он... Да что это он? Нельзя же вечно улыбаться. Если бы Федора самого-то увидел бы кто-нибудь из знакомых, обязательно заметил бы, как он похудел и изменился. Федор снял с плеча вещмешок. Оттуда достал мерзлый хлеб и протянул брату. Тот, сняв штык, стал дробить. Еще Федор вынул из НЗ кусок сахара. Василий, положив его на ладонь, ударом штыка ловко разбил напополам и большую половину протянул брату, а вторую тут же взял в рот. -- Догоняют нас. - Кто? -- Наши. Вон ползут. -- Василий, опасаясь, как бы не отругали их за самовольный полдник, сдержанно улыбнулся. А, успеем... -- Успокаивающе ответил Федор. -- Ешь. Надо силы набраться. В атаку! -- Как только успели братья запить остатком чая из фляги Василия, сквозь треск боя где-то близко послышался голос командира роты. Подняв пулемет, Федор побежал в сторону воронки от мины, которую приметил заранее. Отсюда и стал поддерживать атакующих. Как кончился диск, Федор, не оборачиваясь, протянул руку за очередным диском и вставляя его, старался выбрать удобную позицию. На шероховатом снежном покрове, кроме мелких сугробов, ничего подходящего не видно. Проваливаясь в наст и с трудом вытягивая ноги из-под снега, Федор продолжал искать место, где можно было бы установить пулемет. Сугроб не выдержит. С рук вести огонь -- лишь ворон пугать. Вдруг перед Федором упал мешок с дисками. Это Василий подбросил. Надо же! Сам-то не мог додуматься... Федор вдавил его в сугроб и, установив на нем пулемет, открыл огонь по ячейке, вспыхивающей длинными языками пламени с самого начала атаки. Он тщетно пытался поймать его на мушку. Дыхание перевести не может и руки не слушаются. Федор тут повел ручку пулемета так, чтобы ствол ходил сверху вниз, слева направо. Тот, к его радости, замолк. "Ы-гы! Так-то!" -- крикнул пулеметчик и снова вскочил. Он пошел левее. Стало идти легче. Это он, наверно, перешел пашню. Добежав до сугроба, под которым угадывалось что-то твердое, пулеметчик лег и, дыша шумно и глубоко, замер. Об щиток дважды треснула автоматная очередь. Не обращая внимания, повернул голову вправо. Вон один ползет, там второй, третий... Ободренный присутствием своих, дал длинную очередь. Затем, протягивая руку, привычным жестом просит диск. Ему на этот раз диск в руки брат не дал. Чего это отстал? Федор с тревогой обернулся и тут же присел. В шагах десяти от него брат неподвижно лежал на снегу. Весь вытянулся и держится за грудь. "Что с тобой?" -- вырвалось у Федора и он бросился к брату. Взял за руку -- она бесчувственная. "Убили?!" -- Федор, все еще не веря, не желая верить в смерть брата, осторожно приподнял тело Василия и, как бы ограждая от чьего-то удара, обхватил его голову и положил к себе на колени. "Странно-то как, а?.." Пот застыл на лице крупными, как росинки, каплями. Переносица бледная, будто натерли мелом. Зрачки полузакрытых глаз повернуты наверх. Из-под пальцев, прижатых к груди, сочится кровь. Федор прислушался... Нет, ни одна жилка не бьется, ни один мускул не дергается... Предсмертные судороги, видать, уже прошли. -- Василий! Василий! -- В отчаянии Федор стал трясти безжизненное тело, потом прижал его к себе. -- Басылыкы!. Федору вдруг показалось, что брат еще живой. Опустив его, внимательно вгляделся в лицо. И вправду живой! Шарики глаз чуть опустились вниз и зашевелились губы: -- Диски... вот... здесь... -- Брат хотел было оторвать правую руку от раны, но так и не смог. Он еще пошевелил губами и тут же весь размяк, остановившиеся глаза приоткрылись, рот тоже... Как она неожиданна, проста и нелепа эта смерть... Федор сначала не понял, что с братом кончено. Но тут же почувствовал как бьется со странной щемящей болью его сердце. Во рту пересохло. Кровь хлынула в голову. Весь задрожал, в глазах перевернулось поле, завертелось небо" -- Гады, отомщу! Слышите, отомщу! -- Зарычал он, сотрясая кулаком в сторону врага. Привела в себя боль от удара кулаком об штык опрокинутой в снег винтовки. Тут Федор спохватился и поволок тело брата в первую попавшуюся воронку. Там положил труп брата на спину, скрестил руки на груди, закрыл раскрывшиеся веки. Затем встал на колени и склонил голову перед братом. Вот так-то пришлось расстаться им... "Похоронят ли тебя? Или ты останешься здесь, занесенный снегом?" От этой мысли Федор содрогнулся и его снова охватила ярость. -- Сейчас... Сейчас, кровопийцы... -- Быстро вскочил с места и, забрав мешок с дисками, побежал к пулемету. -- Сейчас- Вокруг крики идущих в атаку, треск выстрелов, гул взрывов... Но все это не доходит до слуха Федора. Он видит перед собой только фашистов, которые, не выдержав натиска наших, побежали к траншеям, куда и направляет огонь своего обезумевшего от ярости пулемета. Видит, как падают фашисты, видит, как живые, толкая друг друга, перепрыгивают через убитых, убегая от смертоносного дождя. Видит и злорадно кричит: -- На-ка вам! На-ка вам! Подавитесь! РИСКА - ВОЛОСОК ТЕРПЕНИЯ После гибели брата Федор сильно изменился. Будто заплутал в ближнем лесу: все слышит, знает куда выйти, а идет напролом. С чего это -- он понимает, а сделать с собой ничего не может. Встряхнуться бы надо ему... Но как выбить из головы ту ночь, когда впервые лег без брата и его разбудил от тяжелого сна лежавший рядом с ним боец? Во сне снова видел смерть брата, проснулся, а слезы все текли и текли... В бою он чувствует какое-то облегчение. В передышках же меж боями мучается от наплыва навязчивых мыслей. Не смог он уберечь брата... В силах ли был он сделать это? Их, сибиряков, на фронт прибыл целый состав. Всех Федор, конечно, не смог запомнить. Но от его вагона, хоть шаром покати -- никого. Последним пал его брат. Что же это? Может, они не умели воевать? А он, Федор, умеет? Видимо, солдату на войне не так уж долго суждено жить. Вторых номеров за две недели у него побывало несколько человек: кого ранит, кого убьет... И каждый раз невольно думается: сегодня его, завтра меня... Без брата мучило Федора отсутствие общения. Оказывается, Василий унес с собой тот родной мирок, где можно было делиться всем тем, что у тебя на душе, где понятны каждое слово, жест, мимика, взгляд... Федор стал беспокойным, раздражительным, молчаливым... Если кто обратится к нему, отвечает односложно: "да" или "нет". А сам занимается бесконечными солдатскими заботами: одежду починит, пулемет почистит, к ночлегу станет готовиться... Как ни сдерживался, успел поссориться со многими, раз даже подрался, когда какой-то мужик обозвал его ругательным, на его взгляд, словом "елдаш". Один бывший заключенный, как потом сам признался, стрелял по нему дважды во время атаки... Так в отношениях с людьми наступал тупик. Кто знает, сколько бы времени Федор смог так жить? Однажды, когда 1243 полк после тяжелых боев за село Гущино вышел в район поселка Раменье, то ли с Урала, то ли из Сибири прибыло очередное пополнение. На сей раз прибыли непохожие на прежних -- шумные, озорные. Были и такие, которые вели себя вызывающе, шутили с издевкой. В первый же день случилось так, что фронтовики чуть не поссорились с этими вновь прибывшими. Фронтовики стояли у походной кухни за обедом. Тут молодой человек, которого дружки звали Михой, прибежал и протянул свой котелок повару, будто кроме него вокруг никого нет. Федору стало не по себе: "Ишь, откормыши тыловые...", вырвал у Михи котелок да швырнул в сторону. Миха полез было в драку, но оказалось, что вокруг были почти одни фронтовики. На следующее утро к Федору прибежал его второй номер и, почему-то заикаясь и тараща глаза, сказал: "Тебя вызывают в землянку к комиссару Боровкову". Что бы это значило? Неужто за случай у кухни? Надо же было ему связываться с этим молокососом... -- Товарищ политрук, по вашему приказанию прибыл красноармеец Охлопков! -- буркнул Федор, как только зашел в землянку батальонного комиссара. Боровков посмотрел на Охлопкова внимательно и строго. А Федор все же выдержал взгляд комиссара. -- Садись, товарищ красноармеец. -- Комиссар пока зал на чурку. -- Разговор у нас будет долгим и обстоя тельным. Федор бесшумно выдохнул: комиссар его не отчитал, еще приглашает садиться... 26 Давно ли на фронте? Второй месяц. Видел вчера, как сбили наш самолет? Видел. Ну как? Тяжело. Если немцы окружат нас, ты поднял бы руки? Нет, я бьюсь насмерть. Это хорошо, товарищ красноармеец. -- Комиссар закурил "козью ножку" и медленно, как бы про себя, продолжал: Мы знаем, что ты отличный пулеметчик. Видим, как ты в атаку встаешь в числе первых, с поля боя уходишь с последними. Несмотря ни на что, воюешь упорно и умело. О тебе пишут в боевых листках как о неутомимом мстителе. Так, да? -- Так. -- Все же придется оторвать тебя от пулемета. Со гласен? Федор, догадавшись, что дело начинает приобретать серьезный оборот, вскочил с чурки и рявкнул: -- Есть, товарищ политрук! Комиссар почему-то улыбнулся. -- Товарищ лейтенант, вы что говорили мне о нем, а? Слыхали -- он сразу согласился. -- Боровков оглянулся на худощавого лейтенанта. Затем повернулся к собеседнику. -- Как из винтовки стреляете? Федор замешкался с ответом. Затем не очень уверенно сказал: -- Могу, наверно. Мало имел дела с винтовкой. Комиссар расспросил его о прошлом: был ли охотником, имел ли опыт стрельбы из малокалиберной винтовки и других видов однопулевого оружия. Федор только тут понял, что его вызвали не по "делу Михи", и, успокоившись окончательно, рассказал комиссару, как во время военной подготовки на станции Мальта близ Иркутска немного познакомился со снайперским делом, как там занял первое место по стрельбе именно из боевой винтовки, потому вскоре и был отправлен на фронт. Он вспомнил и о том, как в 1932 году, когда по комсомольской путевке работал шахтером на золотых приисках Алдана, стал значкистом ворошиловского стрелка. -- О, если ты ворошиловский стрелок, то это совсем хорошо, -- обрадовался комиссар. -- Так вот, слушай. Мы организуем снайперскую группу полка. Ты в эту группу первый кандидат. Но ты не переживай, мы тебя от пулемета насовсем не оторвем. Сам видишь, бои сейчас похожи на оборонительные. В обороне будешь снайпером, а при наступлениях возьмешь пулемет. Вот так. Что скажешь на это? Есть товарищ политрук! Согласен. Тогда поступаешь в распоряжение лейтенанта Василькова. Познакомься, вот он. Обернувшись, Федор собрался было доложить по Уставу, но лейтенант жестом остановил его и велел идти пока в свой взвод до его вызова. Разговор с комиссаром оказал на будущего снайпера прямо-таки исцеляющее действие. Может быть, тут сыграли роль внезапность вызова, раскаяние Федора по поводу неприятного случая с новичком или сознание того, что его присутствие на фронте необходимо. Во всяком случае то состояние смятения и неудовлетворенности, которые преследовали его после смерти брата, перестали мучить Федора. К нему постепенно вернулась обычная уверенность. С дивизией Федор ходил на передовую еще несколько дней. Во время одной атаки увидел в овраге, как два молодых человека вертятся вокруг миномета. Первый, стоя без телогрейки, с невесть откуда доставшимся ему "маузером" в руках кричит: -- Круши их, подлюг! Бей проклятых! "Бывалый" -- подумал Федор, ложась у оврага. Друг его, паренек с ушанкой, поддакивает ему: -- А ну, Ганс, получай аванс! Беги до Берлина без оглядки! Сам-то паренек, как пролетит над ними снаряд, невольно нагибается. Тут Федор узнал в них Миху с другом и улыбнулся, мол, бывает же такое... Вскоре, во время обороны у Нечаеве -- Брусково, Федора вызвали к лейтенанту Василькову. На сборный пункт пришло около десятка бойцов, в том числе тот же Миха. Он здоровался со всеми за руку. -- Здравствуй, здравствуй, курсант на девятом пайке, -- ответил один из "старичков", явно намекая на первую с ним встречу. Миха лишь улыбнулся и, когда подошел к Федору, поздоровался с ним уважительно. -- Имя мое Михаил, фамилия Корытов, -- представился он. Бойцов повезли в тыл на видавшем виды грузовике-полуторке. Благо, дорога оказалась хорошо протоптанной и через часа два были уже на месте назначения -- в затерянной в лесу деревушке. Бойцов привели в ближний крайний дом. Им объявили, что пробудут здесь три дня, познакомятся со снайпингом, будут соревноваться по стрельбе из винтовки. А Миха опять тут как тут. К вечеру нашел Федора и говорит: -- Дядя Федя, я нашел где ночевать. Командир раз решил. В дом! Понимаешь? Пошли, друг, пошли. Солдата в дом приглашают... Ночевать под крышей, любоваться белизной стен, наслаждаться теплом русской печи -- это мечта каждого солдата. В доме Федор не ночевал уже десятый месяц. На станции Мальта близ Иркутска во время прохождения военной подготовки бойцы жили в землянках, построенных ими самими. Федор не очень-то переживал -- в землянке было не хуже, чем в охотничьей избушке. Зато запомнилось ему другое. Помнится, привели их на поляну и приказали рыть две канавки глубиной в 40 сантиметров. Дерн, снятый с поверхности земли, клали между канавками. Как потом понял Федор, это они, оказывается, сооружали себе "стол". Затем над "столами" из жердей сколотили навес. Под этими навесами, покрытыми сосновыми ветками, солдаты ели в любую погоду -- и в ясные дни, и в ненастье... И вот Федора приглашают в дом... В доме царит тихий, уютный полумрак. На самой середине белеет плоская печь. Тепло-то как! Тут же потекло по жилам и все тело охватила неодолимая приятная дремота. Федор даже не помнит, как поставил сушить валенки и портянки, как лег на пол, положив под голову телогрейку. Когда проснулся, в доме было уже светло, а Миха бегал то от печи к столу, то от стола к печи. Федор сладко потянулся и стал подниматься, разминая шею резкими поворотами головы. Усталость как рукой сняло, будто спал не на полу, а на пуховой перине и под заячьим одеялом. Ох, бэрт да бэрт! -- воскликнул он от удовольствия. Миха, наливавший чай в кружки, повернулся к нему: Что? Чего ты там, дядя Федя? Тебя хвалю, Миша. То-то. Собирайся быстрее, чай будем пить. Так началось знакомство Федора с Михаилом Корытовым. -- Дядя Федя, давай чай пить. Ваш брат, ох как любит! Это я знаю. -- Улыбается Корытов. -- Эх, какой чай! Бабка дала перед уходом на работу. Настоящий царский! Чуешь? Сейчас попробуем. Чем мы хуже царя? Ага? На войне мы, солдаты -- короли! Так-то! Позавтракав, они пошли в тот дом, где остановились вчера. Как зашли, лейтенант Васильков встал и начал рассказывать об оптическом приборе. По снайперскому делу в Сибири тоже приходилось немного учиться. Будто все знакомо, но тут из уст лейтенанта сыпятся так много мудреных слов: "сектор", "ориентир", "шкала", "оборачивающая система", "база", "риска"... Как их сразу запомнишь? Лейтенант еще Федору дал задачу с дробью. Решить ее он тоже не смог. Лишь на топографическом листке без ошибок указал, где овраг, где высота, точно назвал расстояния между ориентирами. -- Молодец, -- подбадривает лейтенант. -- Твоя задача разобраться с прибором. Не робей, он только на вид сложный, а так очень прост. Знает же назначение каждой части прибора, а названия их запомнить никак не может. Оттого у него все и запуталось. Вот где беда. Смотрит на лейтенанта, но тот уже к другому пошел... Смотри-ка, дядя Федя, -- тут Корытов его легонько толкнул в локоть. Сам пошел к стене. Указательные пальцы держит друг против друга. Кончики пальцев отмечает кусочком кирпича и говори: Это база оптического прибора. Как только увидел то, что рисует и показывает Корытов, в голове быстро стало всплывать забытое. "Траектория" -- это путь полета пули (а он успел так крепко забыть...) "Оборачивающая система" -- это очень простое приспособление. Сворачиваешь ее налево-направо, вверх-вниз, чтоб не падала тень на прибор прицела. А "риска" -- просто-напросто волосок шкалы... К решению задачи тоже легко можно подобрать ключик. Минуты две-три назад он никак понять не мог, почему после умножения на сто надо делить непременно на 70. А это, оказывается, ширина базы на местности. Когда лейтенант, посмотрев решение задачи, одобрительно кивнул и пошел дальше, Федор с благодарностью улыбнулся Михаилу. Тот, с задорным блеском в глазах, не преминул пустить шутку: "Вишь, мы тоже не лыком шиты". Так прошли для Федора изнурительные двухдневные занятия. На третий день состоялись соревнования по стрельбе. По двум упражнениям по мишени Федор занял сначала второе, затем третье места. А по движущимся целям его показатели трижды оказались лучшими. -- Здорово, Федор, -- первым похвалил его Корытов. -- Охотников знаю. Бух! И из сотен дробей хоть две-три в цель-то попадут. А винтовка не такая. У нее пуля одна. На похвалу Федор не ответил. Он лишь улыбнулся и подумал про себя: "Чего тут, вот попробуй быть первым в бою". Но когда после разбора результатов лейтенант Васильков из двух отданных на весь полк приборов второй стал вручать ему, он от волнения переспросил: Это мне? Да, да, тебе, красноармеец Охлопков. Первый дали красноармейцу Наймушину Ивану Григорьевичу. А вот второй тебе, Федор Матвеевич. Только ты не подведи нас. Так, Охлопков в конце января 1942 года в маленькой деревушке, что стояла на северо-востоке от Ржева, перед строем из восьми бойцов стал хозяином снайперской винтовки. И на самом деле, по сравнению с обычной, она выглядела чудом. Целишься, и мишень так приближается, хоть рукой потрогай. Из такой промахнуться стыдно будет... Да он на то и не имеет права. Лейтенант же сказал: снайперское движение -- дело новое, ответственное, за ними, за первыми, пойдут десятки и сотни. Надо скорей освоиться. Ведь якуты некогда на сохатого и медведя ходили с луками, пока долетит первая стрела, успевали пустить еще по три... Вечером Корытов долго любовался снайперской винтовкой и, не скрывая своей зависти, спросил у Федора: А кто этот счастливчик Наймушин? Из второго батальона. Лейтенанта Мишанкова видел? Вот у него. Снайперская группа действовала самостоятельно всего три дня. Началось наступление и снайперы разбрелись по своим ротам. К концу следующего же дня до Федора дошла печальная новость, что Корытов получил тяжелое осколочное ранение и отправлен в госпиталь. Тот самый Михаил Корытов, ставший Федору таким понятным и близким... Корытов, на первый взгляд человек неуравновешенный, был на самом деле очень задушевным. Скажем, сегодня поругается с кем-нибудь, а назавтра все начисто забывает. Что бы ни случилось, как бы ни обходились с ним, зла не помнит. После боя может сразу же запеть, сплясать... Шутка, веселье -- его постоянные попутчики. Терпеть не может спокойной, размеренной жизни. Когда скучно, у него даже взгляд тускнеет. Иногда по вечерам, когда "бес наступит на пятки", Миха нехотя начинал рассказывать печальные моменты своей жизни, как два старших брата уже погибли на фронте, как отца в пору организации первых колхозов кулачье застрелило из-за угла, как трехлетняя сестричка обварилась до смерти кипятком, в какой нужде жилось после убийства отца... А днем Михаил ходил легко и свободно, как ни в чем не бывало. Федор Михаила часто вспоминал и каждый раз ловил себя на мысли, что они в чем-то очень схожи. А то как объяснишь, почему они вцепились при первой же встрече? У него убит брат, у того убиты оба брата. Стараясь заглушить свое горе, Федор как бы уходил в себя. Корытов же пытался рассеяться весельем и удалью. Федор, скрипя зубами, безрассудно кидался на врага, готов был взорваться гневом по пустякам, не выносил ничьей оплошности. Он сейчас стыдился этого. Так отозвалась в Федоре короткая дружба с Корытовым. Происходящее вокруг он стал видеть спокойно и ясно, душа его уже не бунтовала, прежде всего действовал его рассудок. Он еще понял, что это не скорая война, ее беды так неисчислимы, что несчастье, случившееся с ним и Корытовым, это всего лишь капельки в горе миллионов, что опасность смерти повисла над каждым из миллионов советских людей. "Потому-то воюет вся страна, она вся превратилась во фронт", -- думал он. В такой войне солдату нельзя шарахаться, нельзя поддаваться чувствам, ему надобно иметь крепкие нервы и холодную голову. НА РЖЕВСКОМ НАПРАВЛЕНИИ 29 января, иначе говоря, на четвертый день, как Охлопков из своей винтовки с оптикой уничтожил наблюдателя и снайпера, очень обрадовав этим Михаила Корытова, 1243-й полк при поддержке трех танков, нескольких пикировщиков "ПО-2" снова начал наступательные бои. В тот день были освобождены деревни Ножкине, Новое Филькино, Петелино, Кокошкино, Старое и Новое Коростылево. Однако два батальона полка "Фюрер" дивизии СС, подразделения 167-го пехотного полка приостановили продвижение наших частей и пошли жестокие бои, непрекращавшиеся даже по ночам. Вышеназванные деревни, если сегодня были в руках у наших, то назавтра оказывались у врага. Как понял Федор со слов командиров и агитаторов, в начале февраля наступление войск Калининского фронта приостановилось почти повсеместно, но сила сопротивления с той и другой стороны удвоилась. Почему это происходит, Федор понял определенно и четко. По планам нашего командования, Ржевская группировка фашистских армий должна быть окружена и уничтожена, таким образом, очень сильный и опасный плацдарм Ржев -- Гжатск -- Вязьма следовало очистить от немца. Враг же не собирался сдавать, невзирая ни на какие потери, свой опорный пункт для броска на Москву. Итак, снова начались непрерывные тяжелые бои. Дыхание этих боев ощущается даже сейчас, при чтении скупых строк оперативных сводок тех дней: "25 января. 1243-и стрелковый полк ведет огневой бой. Состав: 82 штыка (то есть боеспособного солдата), всего -- 111 человек. 31 января. Полк весь день вел наступление во втором эшелоне за 1229-м сп, обеспечивая левый фланг 371-й сд. Имеет 45 штыков. 1 февраля. Полк, выдвинувшись в первый эшелон, вел наступление на Тимонцево... Потери большие. февраля. Полк наступает в первом эшелоне 375-й сд. февраля. Полк, наступая на Тимонцево, встретил интенсивный огонь из р-на Опряхино, вынужден был прикрыть собой, тем самым обеспечить продвижение вперед 1241-го и 1245-го сп. 4-5 февраля. Полк занимает оборону. 6 февраля. Части группы генерал-майора Соколова (то есть 375-й стрелковой дивизии) в 5 часов утра перешли в наступление, но успеха не имели. Потери большие. 8 февраля. В 13 часов полком занят один блиндаж. Убито -- 26, ранено -- 24. 13 февраля. До батальона пехоты противника продолжает удерживать Ножкине. 1243-и сп, наступая на Ножкине, четыре раза переходил в атаку, встречая ураганный огонь противника, залег в 50 метрах от Ножкине. Боевой состав 237 человек. 14 февраля. Части 375-й сд перешли в решительное наступление. 1243-и сп, наступая на Ножкине, ведет частые бои, -- трижды переходя в атаку, потерял 80% личного состава. Полк, имея 11 активных штыков и о пулеметов, отошел на исходную позицию. февраля. Полк в составе 74 штыка, 42 минометчика, 38 артиллериста совместно с 1245 сп при поддержке полковой артиллерии вел наступление, но вынужден был отойти на исходное положение. Потери: убито -- 38, в том числе убит комбат младший лейтенант Мякишев, ранено -- 94 человека, в том числе командир полка капитан Деващенко. февраля. 1243-й сп (17 активных штыков) вел наступление на северо-восточную окраину Ножкине, достиг снежного вала перед деревней, но встретил сильное огневое сопротивление" . "Атаковал", "встретил ураганный огонь", "отошел на исходное положение"... Так для полка карусель войны вертелась непрерывно изо дня в день. Какими обыденными кажутся сражения былых времен! Ведь тогда битва шла день-два, потом ее участники всю жизнь могли рассказывать о ней легенды. Ужасы войны, видимо, для солдата были всегда примерно одинаковыми. Но степень напряжения и нагрузка неудержимо возрастали. Солдат то ползет, то снег разгребает, землю роет, то отстреливается, то идет в штыковую до изнеможения. Всегда на пределе. Не дай бог, окажется слабым. Ночь коротает в мерзлом окопе. Ребенком он ловил снежинки в ладоши. Тут те снежинки бьют ему в лицо, залезают за пазуху, в сумерках сыпятся в окоп как песок. Если заметет, то снег окажется и постелью. В роковой час служит и саваном. Солдату говорят, что наши две армии отрезаны и оказались в тылу врага и его дивизию перебрасывают на операцию по прорыву к этим армиям. Он четырежды был в "долине смерти" и четырежды его дивизия была отброшена. Ей не хватает боеприпасов, продовольствия, живой силы. Живая сила от далекой отсюда железной дороги приходит своим ходом. Автотранспорту помогают собачьи упряжки. На них вывозят раненых и привозят медикаменты. Согласно тем же оперативным сводкам, на которые только что ссылались, тяжелый танк "КБ" за полтора месяца в бой пошел один раз -- 26 февраля, из артиллерии были лишь 76 мм орудия и сорокапятки, минометный батальон придавался только дивизии, да и то редко. Все это солдат видит и не видит, хотя оно имеет самое прямое отношение к его ежеминутной борьбе с врагом и стихией. Событий так много, что он пропускает их мимо, не успевая воспринять и обдумать. Он реагирует только на те, которые касаются его лично. В этом его спасение. Да и он сам отгоняет от себя подальше все будораживающее, вызывающее переживания. Спроси у Федора в те дни: что ему запомнилось больше всего? Вряд ли он сразу нашелся бы с ответом. Война такая штука, что не всегда хочется вспоминать о ней. Все же "долину смерти" не выбить из памяти. Сколько пришлось ползти вдоль и поперек по изрытому как от оспы полю, сколько раз поднимался в атаку... Казалось, ежечасно чья-то невидимая рука швыряет солдат в пожарище сражения, огромное красно-черное пламя которого пожирало сотни тысяч жизней. Вспомнятся потом и мелочи. Однажды пошли в рукопашную. Федор впервые штыком заколол человека. Когда, отогнав фашистов, вышли в лес, почувствовал неприятную тошноту. Ему надо было покурить. А в кисете махорки не осталось ни щепотки. И трубку разбило пулей. С досады сунул руку в карман. Там пальцы нащупали сначала одну дыру, затем вторую, третью. Тут кто-то подошел к нему и участливо спросил: -- Эй, брат, что там у тебя? А-а, пробило... Ну, ничего, бывает. На те, вот табак, вот бумага. Табак из Дона, черкасский. Кури на здоровье. Казак еще угостил его водой из своей фляги. А Федор не спросил даже имени. Так-то оно бывает. * * * О первом ранении Федор домой не сообщил. Зачем волновать родных? Рука, пробитая пулей между лучевыми костями, держит же пулемет и карандаш. Правда, ныла с неделю. Но по сравнении с тем, что происходит на передовой, такая рана поистине пустяк. Сегодня Федор идет с разведчиками. Что его ожидает? Об этом он и думать не смеет. Дивизия после "долины смерти" переброшена сейчас на другое направление. Но обстановка мало чем отличается от прежней. Дивизии удалось с ходу занять деревни Большое Мантрово, Воробьеве, Ченцово. И уже целый месяц топчется на месте. Берет деревню, но тут же ее уступит. Тарутино -- Мантрово, Ченцово -- Инчиково, Кишкино -- Самойлове, Овсянниково -- Усово, Паново -- Тарутино, Ченцово -- Решеталово... Вот названия деревень, беспрестанно мелькавшие в сводках дивизии. Будто два равные по силе человека сели состязаться в перетягивании палки, да ни тот, ни другой перетянуть не может. Но не было ни единого дня, когда спадало напряжение боя. Внезапный удар с флангов, даже с тыла, засады, ночные атаки врасплох, выманивание противника на ложные укрепления -- все было. Порой линия фронта так запутывается, что не знаешь, где находишься. Благо, что покров снега высок и немец предпочитает протоптанные дороги. Сейчас что передовая, что разведка -- невелика разница. В разведке даже лучше -- во многом сам себе хозяин. После двух часов ходьбы тропа, по которой шли, привела к санной дороге. -- По ней они и ездют... -- шепнул старик-проводник на ухо лейтенанту и для большей убедительности повел рукой вдоль дороги. Лейтенант, внимательно посмотрев вокруг, пошел дальше. Вскоре дорога раздвоилась. Тут проводник опять что-то шепнул, и командир жестом позвал всех к себе. Мы близки к цели. Дед отсюда вернется. Кого сегодня нам дали-то? Тебя? Фамилия как? Ага, Охлопков. Так вот, товарищ красноармеец Охлопков, ты останешься здесь. Видел, только что прошли коряги? Там и будет твоя засада. Задача такая: если фашистов мало -- открываешь огонь и уничтожаешь их, одного из них берешь в плен и возвращаешься по тропинке. Если их много -- пропустишь их и бежишь докладывать в разведвзвод. Не случись ни того, ни другого -- дожидайся нас. Есть, товарищ лейтенант! Тише...Ну, бывай. Федор, шагая по глубокому снегу, подошел к трем корягам. Он облюбовал среднюю и, сидя на корточках около нее, принялся курить. Ну и место, сзади горка, спереди дорога -- отходить некуда... Затянувшись дымом, Федор стал изучать будущую свою засаду. Лежи себе как за бетонной стеной. А отверстие -- настоящая амбразура, еще с навесом. Дорога к корягам, оказывается, идет прямо, затем только сворачивает направо. Обстрел отличный. Горка тоже вдоль дороги поворачивает направо. Низина, что впереди, постепенно поднимается и вдали обросла лесом. Да, отходить нельзя -- сразу достанут... Лежа, Федор стал уплотнять снег и укладывать на нем диски. Что это? Скрип саней?.. Федор насторожился. Сквозь привычный гул боя, идущего с двух сторон, явно слышен скрип. Затем скрип стал доноситься откуда-то поблизости. Обернулся и чуть не ахнул: из-за поворота горки начал выходить обоз. Это немцы... Это ихние лошади... Одна, две, три, четыре... Много как их! Федор навел автомат на дорогу. Все как на ладони. Обоз подходил все ближе. Первые три лошади особо крупные. Переставляя толстые ноги, они тянут нагруженные сани. Кажись, бельгийки. На первых санях двое сидят, третий лежит на боку. "Спокойные какие. А убьют -- глазом не моргнут..." Федор снова пересчитал: 16 подвод. На задних санях почти никого. Что же делать?.. Начнет отходить -- заметят. Отлежаться? Больно близко от дороги. Федор передвинул ближе диски. Прицелился. Фашисты приблизились настолько, что даже глаза их видны. "Эх, черт побери! Я один -- один и погибну, вас много -- много и помрет..." Как передние три сани поймались на мушку, автомат взревел огненным пламенем. Фашисты, как ошпаренные, стали шарахаться и беспорядочно стрелять кто куда. После двух коротких последовала длинная очередь. Весь обоз смешался в кучу. Ошалелые фашисты заметили своего противника, когда из них осталось в живых всего несколько. Они сразу же сбили с коряги снежный козырек, и пули засвистели над головой автоматчика-одиночки. Вот беда... Патронов осталась всего одна коробка. Отходить нельзя -- пришьют тут же. Вперед, значит? Федор вскочил и, стреляя на ходу, бросился к обозу. Он бежал, пока не достиг трупа лошади. Заметил, что из-под ближних саней двое из автомата бьют по корягам и тут же пустил несколько пуль по ним. Затем взял у убитого автомат и стал из него же бить по фашистам, пока те не угомонились. Наконец, Федор перестал стрелять и облегченно вздохнул. Он вытер пот со лба и тут увидел на дороге легковую машину. Она мчалась из-за поворота горки, откуда вышел обоз. "Неужто подмога им катит?" Федор снова кинулся за подводы. "Почему одна?" Если одна, лучше пусть поближе подойдет. "Что за чертовщина, это же наш газик". Федор успокоился, но головы так и не поднял. Газик, приблизившись еще немного, остановился. Вышел стройный военный в белой дубленке и быстро пошел в сторону Федора. Федор встал. Откуда ты? Я... 1243-й полк. Разведка. Где остальные? Туда пошли. Стройный военный повернулся и тем же быстрым шагом пошел к машине. -- Товарищ генерал, тут действует разведрота 1243-го полка. Как вы предполагали, немцы везли боеприпасы и продовольствие. Сейчас же отправлю старшину со взводом. "Ба, так это машина командира дивизии! Что же так неосторожно плутает?" -- подумал Федор. Газик повернул направо и вскоре исчез за небольшим холмиком. * * * Прошел еще месяц. А бои не утихали даже ночью. В такой суматохе -- на четвертое утро после того, как Федор один перебил немецкий обоз -- противник снова овладел Тарутином. Полк, потеряв много своих убитыми и ранеными, вынужден был боевой участок сдать другой части. Теперь, передвинувшись на занятую некогда им позицию, держит оборону. Погода резко потеплела: появились лужи, потекли ручейки. Но ночью, особенно под утро, от стужи знобит и зуб на зуб не попадает. А днем развозит и ко сну тянет. От прилипшей к ботинкам и обмотке глины еле передвигаешь ноги. Шинель, промокшая насквозь и испачканная грязью, бьет колени. В ботинках хлюпает, ноги ночью мерзнут, днем преют до появления на ступнях твердых, бледных морщин. У Федора лицо сильно обветрено, губы потрескались и шелушатся. Он ведет огонь так, будто всю жизнь только этим и занимался: прикидывает, присматривается, когда целится, весь застывает... Серьезное выражение лица иногда сменяется чем-то похожим на улыбку -- значит, попал в цель. Возле него спит напарник. Как только пришли сюда, Федор добыл широкую доску. Сейчас стоит на ней. Когда наступит его черед отдыха, вытащит ее со дна окопа, вытрет немного и, положив на свою нишу, ляжет поспать часа на полтора-два. Жизнь на передовой для солдата -- это всегда испытание. О том и слов нет. Она ему часто преподносит то, чего ожидал меньше всего. Фашистский самолет, к примеру, сбрасывает вместо бомб пустые бочки с отверстиями. Новичок испугается рева и свиста таких бочек больше, чем настоящей бомбы. Не зная куда деться, он жмется изо всех сил к земле. Страшный рев давно прошел, а он все лежит и, зажмурив глаза, ждет взрыва... Или вчерашний случай. Ничего не скажешь, и смех, и горе. Немцы раньше каждый день вопили по радио: "Генерал Соколов вас оставил на произвол судьбы, во избежание кровопролития, сдавайтесь или истребим всех до единого!" А сегодня почему-то не слышно было. "Приперло, значит, фрица", -- подумал тогда Федор. Сил и у наших было мало: взвод имел десяток бойцов, два пулемета и один миномет. С той и с другой стороны огонь постепенно угасал и к четырем часам вовсе прекратился. Из немцев один солдат свой автомат отложил в сторону, а сам медленно выполз на бруствер. Затем, почуяв, что не стреляют, сел, огляделся и снял каску. Это подействовало и на тех, и на других. Вскоре и они, и наши сидели на обочине траншеи. Федор тоже вылез и попытался сесть, но под ним попадались то осколки, то обломки человеческих костей. Тогда он достал свою доску и, сидя на ней, стал выжимать подол шинели, не забывая следить за фашистами. Кто курит, кто скоблит шинель, кто очищает обувь от грязи... От всех клубится пар. Очень уж похожи на кур, вымокших в луже и севших сушиться на жердь. Поле между двумя траншеями представляло собой безобразное по виду, невероятное по составу месиво. Оттуда торчало все: стволы разбитых винтовок и орудий, куски танков, сгоревших, затем разнесенных взрывами изуродованные человеческие кости... Бесчисленные бесформенные воронки заполнены грязью и талой водой. "Ну и разнесло... Как же... Сколько тут поплясала война!" -- подумал Федор. Почти одновременно с его внутренним голосом донесся до его слуха хриплый голос: -- Рус, сдавайс! Кто-то из наших не выдержал -- выругался и, сотрясая палкой, которой чистил ноги, крикнул тому: -- Фриц, сам сдавайся! И снова поднялась недружная трескотня перестрелки. К вечеру к фашисту, видимо, подошла подмога -- два раза вставал в атаку. Вторую атаку наши отбили с помощью интендантов, отделения саперов, выполняющего тут какое-то задание и группы офицеров штаба. А как дальше быть немногочисленным бойцам, отстреливающимся от фашистов? Чего бы судьба ни преподнесла, им надо бы пополнить свои ряды... Федор по прежнему со старанием ведет огонь. Он давно охотится за пулеметом, который время от времени угрожающе бьет по нашим. -- Ну, погоди, все равно доберусь- Он прицелился было, как кто-то тронул за плечо. Обернулся -- в траншее, нагнувшись, стоит подносчик, маленький такой, но с бородой. Здорово, друг. Здорово. Патроны принес? Суп где? Есть патроны! Целых четыре диска! Ого! А я тут из винтовки по одной тюкаю. Ну, сукин сын, теперь держись! -- Я?! -- Ты что? Это я фашисту говорю. Знаешь, пополнение пришло. Штыков -- 750, танков -- больше десятка и орудий уйма! Ну-у? А не брешешь? Что ты! Вот-вот в атаку поднимутся! На-те, хлеб, сахар, масло. А с супом вот что вышло, во... -- Поднос чик показал пробитый термос. -- В следующий раз обязательно принесу! Подносчик тут же исчез. Но Федор, узнав о подходе пополнения, про суп и забыл. "Выходит, подошли еще ночью. Ведь слышал же гул моторов!" Назавтра, утром 30 марта, в 6 часов началось то самое наступление, которого бойцы ждали, уже несколько месяцев. СОБИРАТЕЛЬ КОРОНОК И БОЙ НА ВЫСОТКЕ В бою за высоту