л, что ни о чем не жалеет, что, если все вернуть назад, то он бы поступил точно так же, да в придачу пристрелил бы и ротного. Бывший командир на следствии и очных ставках, по образному выражению жильца "тигрятника", "прикрывает мною свою разъе... сраку". Растирая сопли отчаянья, капитан божился и уверял следователей военной прокуратуры, что рядовой Градов о творящихся во вверенном ему подразделении беззакониях не докладывал и что вообще он был никудышным, бестолковым солдатом, который только и делал, что спал на посту, занимался онанизмом и увиливал от службы. Еще через полгода состоялся суд, и Петру влепили семь лет усиленного режима. Самое любопытное выяснилось позже. Оказалось, что домой Градов вернулся ровно через два с половиной года после своего призыва, и его освобождение совпало по времени в возвращением сослуживцев на дембель. Все это, к слову, произошло задолго до горбачевской амнистии. Глава 16 Известие о том, что в роте связи Саша низведен до уровня чмыря, в третьем взводе восприняли как нечто само собой разумеющееся. Правда, особой обиды на него никто не держал, но и изменять к лучшему его положение никто не собирался; да и не принято было вмешиваться во внутренние дела чужого подразделения. Кроме того, вечером, по возвращении из рейда, произошли события, которые надолго отвлекли весь взвод от судьбы бывшего сослуживца. Шурик, окончательно доведенный тупостью Гены Белограя, сорвался и допустил две грубейшие ошибки: во-первых, перед тем, как набить тому морду, должным образом не осмотрелся по сторонам, а, во вторых, от души припечатав Генулю личиком о задний десант сто сорок седьмой БМПшки, рассек тому бровь. Как назло, в десяти метрах позади от разыгравшейся баталии стоял БТР комбата, и все действо развернулось перед взором НШ батальона, легендарного Цезаря капитана - Ильина. Спасая будущего замкомвзвода, офицерам роты пришлось костьми лечь, доказывая, какой он умница-сержант и какой урод, и недоделанный дебил Белограй. В ход пошли все доводы, начиная от наградных и комсомола, и заканчивая доводами типа: "До дембеля - в наряд по кухне..." и "Из туалета, засранец, не вылезет!" Ценой неимоверных объединенных усилий сержант отделался полными штанами и семью сутками гауптвахты, где, естественно, неплохо отдохнул, ежедневно лопая тушенку и балуясь сигаретами с фильтром, исправно поставляемыми из магазина верным другом. Кроме того, Шурику влепили строгий выговор с занесением в учетную карточку по комсомольской линии, а также заставили принести публичное покаяние перед незабвенным Геночкой, за что в тот же вечер Белограй вновь изрядно отхватил по шее. Ну и, конечно, сержанта на пару месяцев сняли с занимаемой должности командира отделения, и он в перерывах между выходами, скрепя сердце, исправно заступал простым дневальным в наряд по роте - через день и в течение целого месяца. Как только страсти отбушевали, о Саше почти никто уже и не вспоминал. Похоже, всех устраивало сложившееся положение дел. И только одному человеку эта ситуация не давала покоя - Горе. Через пару недель после побоища он, разговаривая о чем-то с бдительно охранявшим свой пост у оружейной палатки Шуриком (оружейка четвертой мотострелковой находилась как раз напротив палаток роты связи), приметил тащившего, надрываясь из последних сил, бак с ключевой водой своего бывшего подопечного. Увидев Сашу, друзья в обе глотки заорали: - Зинченко! А ну, бегом сюда! Наслышанные о знаменитой парочке, дедушки-связисты предпочли не вмешиваться и, благодушно покуривая, не вылезали из своей курилки. На подошедшего Сашу тут же навалился Шурик: - Ну... рядовой Зинченко, доложи бывшему командиру, как служба? - Плохо, товарищ сержант, - опустив глаза, пробурчал Саша. - А что так? - лучась от сочувствия, чуть ли не прошептал Шурик. - Чего молчишь? - Не знаю... - Зато я знаю! - Внезапно возвысив голос до крика, Шурик завопил так, что все от неожиданности вздрогнули. - Я знаю! Урод! Мы к тебе, как к родному, а ты?! Да кого ты заложил? Гору! Гору заложил! Вон, посмотри, - твои деды-мудаки припухли. Сидят - языки в жопы позасовывали. А почему. Знаешь? Знаешь! Даже эти козлы нас уважают! - Я тоже! -Не пиз...! Понял?! Так я тебе и поверил... Ну а ты, Гора, че припух? Что, тоже язык к сраке приклеился? - Подожди, Шурик, не гони... Слушай, Саша, что за ерунда такая? Ты же не конченый! Ну... отвечай! - А кто же он? - раздраженно вмешался Шурик. - Чмо, оно везде чмо! Стукачок! Давай, душара, схватил бачок и слинял отсюда! - Стоять!.. - не приказал, а как будто отрубил Гора. - А я тебе говорю, пошел на х.. , да побыстрее! - начал заводиться Шурик. - Да погоди ты! Дай с человеком поговорить. - Во, бля! Нашел человека... - Шурик отвернулся и с чувством сплюнул на охраняемую палатку. - Ты что, Саша, - подошел к нему поближе Гора. - Тебя чему учили? Да они же у вас там все уроды! Смотреть не на кого... - Да я попытался... - Ну? - Вырубили. - Ну и хрен с ним! - никак не мог успокоиться Шурик. - Да, конечно! Я ж не ты! - чуть ли не всхлипывая, оправдывался Саша. - Эт точно... - немного все-таки поостыв, сменил гнев на сарказм Шурик. - Подожди! - Гора вновь повернулся к Саше. - Ну и кто они? Дерьмо какое-то! Ты в наряды ходишь?! - Конечно... - Конечно! Возьми, зайди вечером с автоматом в палатку. Построй своих козлов по стойке "мордой на пол" и припугни малехо. Можешь в воздух популять, - хорошо действует! - Вообще уроют... - В жопе у них не кругло! - Гора, че ты с ним базаришь? Че ты доказать хочешь? Ну, чмо! Сам посмотри... - Шурик явно терял остатки столь дефицитного для него терпения. - Ладно, Саша, можешь идти... Но учти - мне стыдно. Не за тебя, конечно, - за себя! С тебя-то что взять - молодой! А я дожился. Мой напарник - хуже Генули! М-да... - Когда Саша уже отходил, Гора ему вдогонку крикнул: - Слышь... Чем так гнить. Я бы застрелился. Или, как Градов, всем бы вломил, напоследок! - Да уж, конечно! - засмеялся Шурик. - Сравнил хрен с пальцем. Градов! Градов - Мужик! А это?! Чмо! Понял, Гора, - чмо! Ч-м-о... тьфу, пакость! Эй! Урод! Мимо нашей оружейки не ходи, слышишь?! От тебя говном разит! Деды-связисты, услышав последнюю фразу, радостно заржали - последний гипотетический бастион униженного и растоптанного Саши рухнул, словно детская пирамидка. То, что он не настучит, они своим безошибочно-интуитивным чутьем поняли еще неделю назад. А теперь смело можно было играть один на один. Деды-тыловики не собирались забывать о Сашином участии в большой боевой операции. Это унижало их в глазах остальных молодых в роте связи. Плохо действовало на их уязвленное самолюбие. Глава 17 И все-таки три недели побоев и издевательств не сломили Сашу. Только лишь нагнули. Однажды воспрянув духом, он более не собирался поддаваться унынию и апатии. Для открытого сопротивления ни сил, ни возможностей у него, конечно, не было. Тут надо было искать иной выход. И Саша довольно быстро его нашел. Гора и Шурик волей-неволей подсказали ему, что и как надо делать. Занося бачок в палатку, Саша уверенно сказал сам себе: "Ладно, ублюдки, завтра..." x x x И вот это "завтра" наступило. Минут за двадцать до подъема из палатки роты связи выползли заспанные, еще не вполне проснувшиеся молодые солдаты. Сонно и заторможено передвигаясь на полусогнутых ногах, они принялись за уборку территории. Саша тоже брел в этой траурной процессии, но мысли его были вовсе не об уборке. Он ждал удобного момента, чтоб совершить то, что задумал еще вчера. А он никак не наступал. Душманье пока крутилось рядом с палаткой, собирая в ладошки бычки и прочий мусор. Граблить песок по периметру они явно не торопились. У оружейки разведчиков стояло несколько бойцов наряда, все время взад-вперед полуспящими сомнамбулами проплывали мимо отмороженные духи связистов и соседей "комендачей". Но, главное, через дорожку на посту сидел Шурик и, усмехаясь, хитро поглядывал на бывшего подчиненного. Но вот, наконец, протрубили подъем, и Саша подсознательно почуял - сейчас! Он метнулся за палатку - никого. Разведчики уходили к себе в расположение, а их дневальный, уставившись пустым взглядом куда-то за реку, задумчиво курил. В ту минуту, когда Саша нагнулся над столбиком палатки, его мог видеть один лишь Шурик. "Смотри, смотри! Еще неизвестно, от кого больше завоняет!" - злорадно промелькнуло у Саши в голове. Резко наклонившись, он вырвал присыпанную песком "эфку" и, выдернув чеку, с силой швырнул ее в окно жилища "родного подразделения". Сухой, резкий щелчок запала, казалось, только придал решимости; отсчитывая в уме секунды, Саша выскочил с противоположной стороны палатки и спокойно вошел внутрь. Услышав ни с чем не сравнимый специфический хлопок, Шурик в доли мгновения оценил ситуацию и, тем не менее, растерялся. Моментально все осознав, он стоял и ошарашено смотрел, как Саша входит в дверь, и лишь за мгновение до взрыва Шурик кинулся на землю: уж кто-кто, а он совершенно точно знал, что последует дальше... x x x В тот момент, когда в районе оружеек грохнул взрыв, второй батальон уже строился перед утренним кроссом. Пономарев, уловив пронзительно-пристальный взгляд Горы, резко мотнул головой - "Быстро!" На полпути Гора догнал дежурившего по роте Мыколу, и через пару секунд друзья оказались перед палаткой связи. Толпа суетливо вытаскивала раненых. Одного поволокли в санчасть прямо на сетке койки, с которой он так и не успел подняться; второго - впятером на руках. Заметив спокойный, уверенный и злой взгляд Саши, Гора тут же понял суть происходящего. Неопределенно покачав головой, он оставил Мыколу и двинулся к растерянному Шурику. - Видел кто? - А ты как думаешь? - Он? - Во, бля! Какой догадливый... - А что, они не знают? - Да никто не видел, наверное. - Ну ты-то видел? Пристально посмотрев в глаза Горе, Шурик с расстановкой произнес: - Ну, я-то им хрен что скажу. Понял?! - Ой, ладно, не зарекайся! - Да? Посмотрим... - А этот? - Гора после паузы указал на дневального разведроты. - Нет. Он точно ничего не видел. - Слушай, Шура... Тебя особисты потащат. - Да пошли они! - Угу. Они-то пойдут. Да вот только тебя заодно прихватят! - Слышь, вали!.. А! - Он что им, эфку подкатил? - Да вроде... - А что ж так слабо? - Черт его знает?! Сам не пойму. - Ладно, братишка, я в роту полетел. Там Пономарь небось уже трусы в клочья изодрал! - Вали... Через полчаса Шурик, дневальный разведки, связи и комендантского взвода, а также семеро молодых, включая и Сашу, сидели по разным камерам гауптвахты. На утреннем разводе взбешенный до конвульсий полкач прилюдно влупил оглушительную затрещину командиру роты связи и торжественно, чуть ли не на знамени части, поклялся, что, не дожидаясь суда военного трибунала, поставит виновного к стенке. x x x Лишь по счастливому случаю в палатке все обошлось столь малой кровью. Армейская палатка состоит из трех частей, этакая матрешка: внешняя - прорезиненный брезент, вторая, внутренняя оболочка - утеплитель, сшита из толстого, грубого сукна. А третий слой - обелитель, полотно грязно-белого цвета, призванное привнести в солдатское жилье чистоту и порядок операционной. На утеплитель для защиты от комаров и мух обычно навешивались закрывающие окна марлевые сетки. И вот эти паутинные сетки и спасли положение. Несмотря на свою слабость, нежестко закрепленная марля самортизировала и не порвалась от удара тяжелой, но тупой гранаты. После удара о сеть, граната съехала по сукну вниз к противоливневой насыпи и закатилась под застланный досками пол. Если бы Ф-1, с радиусом поражения в двести метров, влетела в палатку, то у шестидесяти вояк, неспешно толкущихся на площади пять на двадцать метров, не осталось бы никаких шансов на спасение. Тем более что ни один из них не обратил никакого внимания на непонятный щелчок, неожиданно прозвучавший в палатке. Взрывную волну и осколки рванувшей в яме гранаты приняли на себя земляная насыпь и доски пола. И только два человека, находившиеся над эпицентром взрыва, получили ранения. Дембеля, все еще нежившегося после сна на койке, спасла любовь к комфорту: вместо одного поролонового солдатского матраца он предпочитал два ватных офицерских. Поэтому более ста восьмидесяти осколков, которыми его нашпиговало, словно рябчика бекасином от затылка до пят влезли в утомленного войной деда не глубже, чем на пять-семь миллиметров. А вот сержанту, устроившему Саше в первый день радушный прием, повезло меньше. Одна "железяка" навылет пробила мякоть предплечья, второй осколок застрял в расколотом ребре, а третий - рассек бровь и оцарапал кости черепа. Был еще один раненый - дневальный разведроты. Шальной осколочек воткнулся в голень, но он из-за такого пустяка даже не пошел на перевязку. А возможно, на санчасть просто не хватило времени - его, вместе с остальными предполагаемыми свидетелями, через двадцать минут увели в особый отдел. Глава 18 Если для командира полка утренний инцидент был неприятным происшествием, бросающим тень на состояние дисциплины в части, то для начальника особого отдела это был шанс, упустить который было не только глупо, но и попросту смешно. И он упускать его не собирался, сработал быстро и оперативно. День-два на определение всех прямых и косвенных виновников ЧП, еще пару суток на отчеты и докладные записки - и можно не только смело ожидать поощрения за успешно проведенное дознание, но и заметно усилить свое влияние на штаб и политотдел восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового: теракт все же - дело нешуточное. К вечеру, еще не окончив опрос всех, так или иначе причастных к делу лиц, умудренный долгой службой и богатым опытом проницательный майор уже знал, КТО кинул гранату. Кроме него это не было тайной еще для двух человек - самого щенка "гранатометчика" и этого засранца, залетчика-дневального четвертой роты - единственного из всех, кто среагировал на хлопок еще до того, как раздался взрыв. Первый настоящий допрос особист провел в ту же ночь. Копать он начал с Шурика. Но безрезультатно промаявшись пару часов, перешел в соседнюю камеру. "Гранатометчик" заведомо казался ему слабаком, который расколется сразу, если только на него надавить как следует. Но и здесь "дядю" ждала неудача. "Гранатометчик " колоться не хотел, молчал, как пограничный столб. Уже на рассвете "дядя" ни с чем вернулся к себе в "модуль". Прямо в одежде он завалился на кровать и, закурив свою, по всей видимости, пятидесятую сигарету за сутки, ни к кому не обращаясь, сказал: - Черт с вами, подонки... Куда вы на хрен денетесь! Они никуда и не делись, все так же сидели по отдельным камерам. Но, словно сговорившись, играли с майором в молчанку. Все намеченные им сроки прошли, и через неделю особист, скрепя сердце, пошел к подполковнику Смирнову. Деваться ему было некуда, и он предложил громкое это дело "тихо подзашить", мол, мы тут все свои мужики, понимаем... и нечего сор из избы... Столь дружеское предложение благосклонно приняли, и дело полюбовно замяли. Правда, замяли не для всех. Командиру роты связи досталось с лихвой. Вмазав отметку о неполном служебном соответствии, его понизили в должности, а заодно наказали и по партийной линии - вынесли строгий выговор с занесением в учетную карточку и торжественно пообещали при первом же удобном случае не только исключить из партии, но и вообще выкинуть из армии к такой-то матери. Возможно, капитан отделался бы и менее тяжкими побоями, но, свято веря в справедливость и законность, додумался подать рапорт вышестоящему руководству, где слезно пожаловался по поводу влепленной ему оплеухи. Как только "телега" долетела до Кабула, из штаба армии позвонили полкачу и по-отцовски пожурили: что ты, мол, так и так, надо же за угол заходить, а потом уж подчиненных воспитывать..., чтобы через голову идиотские рапорты не подавали! На следующее утро после звонка бывшего ротного быстренько освободили от временно занимаемой должности командира взвода и в тот же день перевели в Бахарак - заведовать радиостанцией точки. Там капитан заменил прекрасно справлявшегося с этой работой прапорщика! А чтоб одному ему не было скучно, вместе с ним отправили в ссылку и бывшего старшину - как тогда говорили: попал кусок под раздачу! Столь крутые меры незамедлительно отразились и на всей многострадальной роте связи. Им прислали нового командира - типичного привокзального урку, а еще раньше подыскали такого зверюгу-прапора, что даже дембеля доблестно и самоотверженно скребли и чуть ли не языками вылизывали полы в своей прославленной палатке. Ходили в наряды по кухне, по роте и на дежурство по полковому туалету... Шурик просидел на гауптвахте около двух недель, а непокаявшийся рядовой Зинченко - полтора месяца. Нравы караула были еще те - приходилось привыкать. Особисты тоже скучать не давали, наведывались часто, иногда прихватывая с собой, видно, для острастки, любимого командира. Но случались у Саши и дни отдыха, когда дежурила четвертая мотострелковая. В один из таких вечеров к нему в камеру попытался вломиться бывший старшина - попрощаться перед Бахараком. Но он был настолько пьян, что с трудом держался на ногах и прощания не получилось. Впрочем, тут виновным оказался Пономарев. Пользуясь своей властью начальника караула, он быстренько арестовал "дяденьку" до утра и передал "на поруки" Шурику, Валере и Братусю. Те не заставили себя долго упрашивать: от всей души "успокоили" не в меру разбушевавшегося "куска". Правда, не сообразили вызвать Гору, который в тот вечер дежурил в самом блатном наряде - посыльным по штабу полка. Вот уж не повезло пацану, так не повезло! После освобождения с Сашей в роте связи уже никто в открытую не связывался. Но тайно его все ненавидели. Через месяц он не выдержал и напрямую обратился к командиру полка с просьбой о переводе. Ответ был как всегда предельно краток: "Паш-шел во-он!!!" С тех пор к Зинченко на веки вечные прилипло гулкое прозвище Гранатометчик. Глава 19 После бурных сентябрьских событий минуло полгода. Все это время полк жил своей обыденной, привычной жизнью - наряды, караулы, операции, колонны, рейды и вновь - наряды, караулы... Новая стратегия Смирнова дала свои вполне закономерные плоды. Резкое снижение количества ударов по караванным тропам и базовым кишлакам моджахедов привело к тому, что к середине зимы духи имели оружия и боеприпасов столько, сколько не имели за все годы до этого. Само собой, возросла и их активность. Постоянные обстрелы гарнизона стали делом обыденным и чуть ли не каждодневным, в полку даже привыкли к этому. Обстрелы вполне могли бы перерасти и в нечто большее, если бы полк силами реактивной батареи "Град" в ответ на одиночные выстрелы или неприцельную очередь непримиримых не закрывал парочку считавшихся душманскими горных селений. Ну а ими считались любые населенные пункты, за исключением, пожалуй, лишь пяти-шести кишлаков, непосредственно окружавших по периметру район дислокации восемьсот шестидесятого отдельного мотострелкового. Но и этим кишлакам хорошенько досталось в канун нового, 1984-го года. К началу зимы правоверные додумались до одного новшества. По ночам принялись сигнализировать портативными карманными фонариками (а их свет виден в высокогорье на многие километры) о любом выходе какого-либо подразделения за территорию части. Таких сигнальщиков в каждом из пяти кишлаков насчитывалось по три-четыре, а то и по пять человек - у каждой группировки свой, наверное. В полку поначалу решили с ними покончить силами снайперов второго батальона. За каждым звеном засевших с ночными прицелами стрелков закрепили по селению и пустили, для затравки, погулять вокруг лагеря части БМП разведроты. Но, во-первых, ночная стрельба - дело отнюдь не простое, да к тому же требующее особых навыков и немалой практики, плюс расстояния - в среднем, метров шестьсот - восемьсот, а во-вторых, у духов на крышах сидели ребята совсем не глупые. И затея с громким и претенциозным названием "Ночные лисы" с треском провалилась. Результатов - никаких. Если, конечно, не считать нескольких подстреленных кишлачников, которые, якобы, с точно такими же фонариками вышли ночью по нужде. Отец-командир, мужчина упорный, рассердился и, походя "поимев" снайперов, провел более действенную акцию. Выпустив как-то ночью пару подразделений на прогулку, он силами артнаводчиков засек координаты домов, откуда сигналили; за недельку, не торопясь и без лишней помпы, как бы невзначай, поставил по парочке гаубиц и танков напротив каждой точки, а после, в полном составе и в разных направлениях, одновременно выгнал машины второго МСБ и разведки в ночь. Когда онемевшие духи увидели такую массу расходящейся веером от гарнизона техники, они, естественно, лихорадочно засигналили своим. А через несколько минут, подкорректировав прицелы, одним залпом из всех имевшихся в наличии стволов их накрыли. Ну и заодно разнесли в клочья по трети домов в каждом из кишлаков. На следующее утро, таща за собой местное начальство и носилки с упакованными в саван покойниками, в полк заявилась огромная траурная делегация. В лагерь их, естественно, не пустили, но через несколько часов неопределенного ожидания к делегации вышел "виновник торжества" - подполковник Смирнов. В долгой, как всегда, пространной речи, колоритно украшенной ненормативной лексикой, он внятно и доходчиво объяснил старейшинам и муллам, что с предателями и бандитами, а также их пособниками местное население ОБЯЗАНО разбираться самостоятельно и что в случае повторения сигналов мы, то есть советский воинский контингент, разнесем (было употреблено иное слово) все к такой-то матери, и что меня, то есть командира части, утомило (так же другой термин) ваше нежелание участвовать в общем патриотическом деле защиты завоеваний Великой Апрельской Революции. С этим белобородые старцы и удалились. Разумеется, из кишлаков больше никто и никогда не сигналил - там, кажется, вообще перестали карманными фонариками пользоваться. Но непримиримые, тем не менее, все равно знали о любом выходе шурави... Во время проведения рейда в урочище Аргу дорогу так и не восстановили, и афганцы умудрились пустить по ней один из притоков Кокчи. В полку по этому поводу погоревали, повозмущались, а потом погнали колонны через Кишим по новой дороге. Моджахедам только этого и надо было. Прекрасно вооруженные, они не давали рейдовым подразделениям никакой жизни, а автокараванам и вовсе объявили самую настоящую минную войну, благо, с доставкой взрывчатки и "итальянок" им стало полегче. Проведя ноябрьскую колонну, полк потерял на ней танк, одну БМП и несколько автомобилей с грузом. Погибло девять человек. Вот тогда-то и было принято решение нанести ответный удар по немногочисленной, но весьма активной и удивительно дерзкой группировке Джумалутдина. Его отряды контролировали помимо части дороги еще Гузык-Даринский перевал и Карамугульское ущелье, тянувшееся от самого Файзабада якобы до самого Пандшера. Ну и, конечно, урочище Аргу, где Джумалутдин был единственным и полновластным хозяином. Базой Джумалутдину служили два кишлака - Карамугуль и Гузык-Дара, находившиеся в шести и восьми километрах от полка. Расположились они на редкость выгодно: у подножья скалистого, закрывавшего к ним доступ хребта и ни реактивная, ни гаубичная батарея не могли их накрыть даже навесным огнем. В начале года Джумалутдина попытались "урезонить" с воздуха, но, потеряв на перевале вертолет, командир эскадрильи послал Смирнова подальше и пожелал тому впредь решать собственные проблемы собственными же руками и не лелеять надежды въехать в рай на чужом горбу. Вертолетная часть подчинялась полкачу только формально, но скандал получился дичайший - чуть не передрались. Первую попытку пощупать группировку Джумалутдина силами двух рот батальона и разведкой предприняли в первых числах января, сразу после того, как у офицеров окончилась Великая Новогодняя Головная Боль. Но, не успев и наполовину приблизиться к кишлакам, обе роты и доблестная разведка встретили такое мощное сопротивление, что, быстренько свернувшись, организованно драпанули. Операция длилась всего двенадцать часов и стоила жизни двум солдатам. Подобные неурядицы, само собой, не могли унять пыл Смирнова, и с середины января штабисты плотно уселись на свои жирные зады - планировать крупномасштабную акцию в районе кишлака Карамугуль. Глава 20 Прошедшие шесть месяцев стали для Саши самым длинным и самым мучительным испытанием во всей его жизни. В роте связи его презирали абсолютно все - от взводных до последних чмошников. Первые недели с ним вообще никто не разговаривал и по три, четыре, а то и по пять раз стабильно ставили в различные наряды. Саша набрался смелости и в очередной раз подошел к полкачу. Тогда его, с глаз долой, поставили на должность механика-водителя командирской машины и перевели в парк. Теперь в перерывах между нарядами и караулами он сутками просиживал на "сто первой". С утра до вечера, по уши в мазуте, и в жару, и в мороз, Саша крутился вокруг своей КШМки. И было отчего! Ни одна "тачка" в гарнизоне не проверялась столь тщательно и многократно, как машина Самого. Саша осунулся, обозлился, повзрослел. В случившемся себя не винил. Особенно его грел тот факт, что все обошлось благополучно. Однажды, разговаривая с Горой, он не выдержал и вспомнил сентябрьский свой "залет", хотя обычно они обходили его молчанием: - Если все вернуть назад, я бы ее посильнее швырнул... Гора промолчал. Не без основания считая себя причастным к той истории, он держался с Сашей настороженно, словно боялся, как бы тот не натворил еще чего-нибудь похлеще. Но вообще ребята из третьего взвода были единственными, кто не отвернулся от него. Он это ценил. Но, чувствуя перед ними свою вину (все-таки он крепко их подставил), старался попадаться на глаза как можно реже и всего с десяток раз зашел в родную палатку. Известие о том, что в горы "пойдут все!", в том числе и он, Саша встретил с нескрываемой радостью. Он мог рассчитывать, что участие в боевой операции сблизит его с ребятами своего призыва, по крайней мере, они перестанут смотреть на него косо. Что же касается старослужащих, наиболее досаждавших Саше, то они уже "свалили на дембель". Нынешние же деды, в прошлом самые гонимые чмыри, ненавидели его молча и о злосчастной эфке вспоминали редко. Он хорошо чувствовал это и однажды пожаловался Шурику на свою житуху. Шурик ответил вполне определенно: - Да-а паш-шли-и они! Все! Пойми ты - этих чмырей Жаба давит! Они так бы и копошились в дерьме, если бы не ты... Ты вот - смог! А у них еще писюн не вырос! Калибр мелковат - не тот! Вот они теперь и давятся! Через неделю, когда деды, хотя и молча, а все же достали его, Саша почти точь-в-точь повторил Шуриковы слова: - Да пошли вы, чмыри! Они вынести этого не смогли, тут же стукнули ротному. Тот вызвал Сашу и тоже немножко "настучал" по голове: "Чтоб лишнего не базарил!" Но теперь появилась возможность обо всем этом забыть. Поэтому Саша и радовался предстоящему походу. Воспоминания об изнуряющей тяжести рейдов отошли на второй план, а в утомленном сознании осталась лишь память о крутом братстве гор, где нет ни дедов, ни чмырей, ни кадетов, ни салабонов - только братишки и командиры и лишь одно общее дело... Глава 21 О намечающейся новой карамугульской прогулке в четвертой мотострелковой роте узнали где-то за пару дней. Радости это известие, понятно, не вызвало. В памяти еще не стерлись воспоминания о событиях месячной давности, да и вообще - февраль далеко не самое лучшее время года, чтобы лазить по горам, а тем более в вотчину Джумалутдина. Особенно заметно приуныли дедушки. Находившись сверх всякой меры, имея в дембельских ящиках по медали, а то и по ордену, они уже всеми помыслами были дома, а тут - нате вам, с бубенчиком: мало того, что старослужащих берут, так еще и куда берут? Полный абзац!!! Чувство опасности, в начале службы притупленное до полного отсутствия, обострялось прямо пропорционально дням, оставшимся до демобилизации, и к тому же в геометрической прогрессии. А тут еще у всех перед глазами стояли привезенные в середине января из Бахарака и в течение двух суток пролежавшие на снегу у морга пять трупов бойцов первого батальона. В полку существовал такой мрачный обычай - давать сослуживцам и землякам возможность попрощаться с погибшими товарищами. Из пятерых убитых трое отслужили по два с половиной года и ждали февральской партии на отправку, а двое уже были дедами, то есть отслужили по двадцать два-двадцать три месяца. Погибли ребята первой минометной батареи из-за оплошности в бою. "Крепость" - место дислокации гарнизона - попала под жесточайший обстрел. Один из солдат-минометчиков получил тяжелое ранение в плечевой сустав, и его унесли в укрытие. Как всегда бывает в подобных ситуациях, один расчет стал работать на два миномета. Заряжающий, не зная, что свободное орудие уже заряжено, поверх первой опустил в ствол вторую мину и, отбежав на пару шагов, произвел выстрел. Обе стодвадцатимиллиметровые мины взорвались прямо в стволе. Взрывная волна, осколки мин и размером с ладонь куски орудийного ствола в буквальном смысле раскромсали весь стоявший в нескольких метрах вокруг боевой расчет. Солдаты и понять ничего не успели... А то, что от них осталось и два дня пролежало перед моргом, вогнало всех старослужащих в глубочайшую черную депрессию. От стрессов же дедушки знали лишь одно лекарство, один суперантидепрессант - план. И частенько к нему прибегали. Чем-чем, а прекрасным, крепким, как тогда говорили - термоядерным, гашишем Бадахшан славился на всю ДРА. Этого добра тут было предостаточно и даже с избытком. Ходили упорные слухи, что бабай, не давший бесплатно "шурави на косячок", якобы рисковал многим, вплоть до собственной бестолковки. - Им выгодно, чтобы мы долбили! - делали старослужащие глубокое умозаключение и забивали очередную сигарету. В боевых подразделениях долбили, правда, в меру, не то, что в хозвзводах и прочих подобных командах. Но, тем не менее, за полгода до дембеля почти все мало-помалу позволяли себе немного расслабиться. Само собой разумеется, что именно рейдовые роты были основными поставщиками гашиша на территорию части. И сколько офицеры ни ловили, сколько ни наказывали поставщиков (впрочем, дальше губы дело не шло) - а после каждой операции подразделения приходили затаренные под завязку, и вечером по палаткам разносился безудержно-заразительный смех... Первая, самая веселая стадия - "ха-ха", ну а дальше в зависимости от дозы, здоровья и темперамента; хотя до ручки, или по местной терминологии - "до галюнов", обкуривались редко. Четвертая мотострелковая исключением не была. "Подрасслабившись", поматерив отцов-командиров, начиная от маршала Устинова и заканчивая лейтенантом Пономаревым, дедушки, в конце концов, тоже стали потихоньку готовиться к предстоящему выходу. Не успокоил их и взводный, за день до операции порадовавший известием, что батальон только блокирует кишлаки и вниз не пойдет. Ему резонно возразили, напомнив, что в прошлый раз также шли "только на блокировку", да вот незадача - не дошли. На что он, не менее резонно, ответил: - Хорош здеть! Умники, мать вашу! Знаете куда идем, грузиться так, чтоб из ушей патроны торчали! После обеда Пономарев построил личный состав в палатке - она к этому времени уже напоминала скорее склад оружия, амуниции и боеприпасов, нежели жилое помещение - и, проверив состояние готовности взвода, отдал последние распоряжения: - Так, мужики, идем на день-полтора, максимум два. Там нас наверняка ждут. Поэтому... дабы легче ноги было уносить, весь сухпай не брать. В жопу! Далее... БК снайперам - триста-четыреста, плюс магазины; на автоматы - штука-полторы; пулеметчикам семьсот-восемьсот, отдельно. Гранат поменьше - в кишлак не переться, - но чтоб были. Пусть посреди заварухи мне кто-то рискнет заикнуться, что патроны кончились - вымочу и высушу! Все! До ужина отбой... На вечерке выступит полкач. Это на час-полтора, потом до одиннадцати можете покемарить, в двенадцать - к КПП. Да! Чуть не забыл... Гора! Если вы с Братусем опять ненароком "забудете" взять каски... ну, я потом расскажу, что будет! После ужина, на вечернем разводе, перед личным составом части выступил подполковник Смирнов. Начал он, как обычно, с "сынков", "орлов" и "доблестных сынов Отчизны", а закончил не менее традиционно - "не посрамим...", "верой и правдой", "будем достойны...". Мероприятие затянулось на час двадцать пять, и после недолгого отдыха роты вышли в горы. Глава 22 Как полкач и обещал, на операцию пошли все, даже повара и водители хозвзвода второго батальона. Перед КПП к ротам примкнуло по отделению саперов, минометному расчету (а помимо всего прочего, это еще и по две трехкилограммовые мины каждому, за исключением расчетов АГС и пулеметчиков, бойцу-пехотинцу) и по солдату химвзвода, вооруженному спаренной трубой экспериментального огнемета "Шмель". Там же стояла и треть всех связистов части. Когда их стали передавать по подразделениям батальона, Саша решился и подошел к своему командиру: - Товарищ старший лейтенант! Отправьте меня со своими. Пожалуйста! Старший лейтенант промолчал, но когда мимо проходила четвертая мотострелковая, он, приметив Пономарева, крикнул: -Эй! Серега! Тебе лишний Гранатометчик не нужен?! - О, бля! Давай! Духи от одного его вида штаны обделают! Слова эти Сашу ничуть не удивили. Перед "веселым выходом" все обычно страдали чересчур приподнятым настроением. - Давай, Зинченко, дуй... И смотри мне там! Сокровище ты мое... Саша, пропустив взвод, пристроился между замыкающими группу Горой и Валеркой. Когда рота за КПП, уступая дорогу разведке, встала, Гора сунул бывшему подшефному "цивильную" сигарету и посоветовал: - Перекури пока, а потом топай к взводному и будь все время за ним. От него ни на шаг. Если что начнется, мы подойдем. Через час они уже карабкались на плато по левую сторону от ущелья. x x x Потеплело, температура прыгнула чуть выше нуля, и вдобавок моросил мелкий промозглый дождик. Часам к двум ночи солдаты насквозь промочили ноги. Валерка и Гора, вполголоса зло матерясь, каждые пять минут выбивали о камни забивавшуюся меж стальных кошек их новехоньких, только-только украденных с вещскладов вибрам глинистую грязь. Саша, изнемогая под шестнадцатикилограммовой тяжестью радиостанции, еле тащился за взводным. Остальные, понуро опустив головы, брели, растянувшись редкой цепочкой. На коротких привалах между бойцами, шепотом обкладывая кого-то яростным матом, словно туманные призраки, проплывали сержанты. К четырем часам утра взвод, подойдя к венчающей вершины над кишлаком скалистой гряде, вышел на связь. Определив цель, Пономарев подозвал Гору и Валеру. -Так, мужики. Берите Братуся с ПК и вперед, вон на ту скалу. И чтоб тихо! Оставив молодятам вещмешки, троица по пояс в мокром снегу шустро рванула на "свою высоту". Саша настроился на батальонную волну и, ожидая информацию от Горы, след в след шел за командиром. А тройка тем временем уже выскочила на вершину и осмотрелась: под ними редкими огнями мерцал Карамугуль; в километре справа, прилепившись к той же гряде, как черная волчица, притаилась Гузык-Дара. Каменный хребет над ней заворачивался крутым виражом и именно этим уступом закрывал оба кишлака от полковой артиллерии. Ребята еще не успели отдышаться после рывка на скалу, как тишину с хрустом разорвали длинные автоматные очереди. По боевому дозору прицельно били метров с тридцати - с ближайшей высотки, находившейся через седловину на их же гребне, но, правда, уже за изгибом. Попадав за доли мгновения до первых очередей, Гора, Валерка и Братусь с ходу открыли ответный огонь по сиренево-голубоватым мерцающим вспышкам выстрелов. Духов было немного - три-четыре автомата, плюс пара винтовок, - судя по всему, заслон. - Хорошо, хоть не на их участке поднялись! - прокричал Валера. У Братуся, как назло, перекосило ленту в пулемете. Но духи еще раньше заметили поднимающуюся роту и, подгоняемые прицельным огнем, словно черные бусинки, скатились со склона и растаяли в скалах над селением. На Сашу, задыхающегося при стремительном подъеме, обрушился шквал ругани - комбат на чем свет стоит крыл по связи поднявшую шум четвертую мотострелковую. Вскоре он, правда, заткнулся. Должно быть, увидел, что и все остальные подразделения, вышедшие на блокирование, находятся в точно таком же положении. На каждой господствующей высотке по периметру над кишлаками у духов были группы прикрытия. Если четвертая МСР проскочила вполне успешно, то минометная батарея, собиравшая свои расчеты и боекомплект только перед заданной высотой, нарвалась при подъеме на перекрестный обстрел, длившийся около часа и стоивший минбату трех раненых. К пяти часам утра Карамугуль и Гузык-Дара оказались полностью блокированы. А за час до этого ударил сильный мороз и достиг к рассвету силы в пятнадцать-двадцать градусов. Ноги у всех были насквозь промокшими, так что теперь перспектива вырисовывалась самая безрадостная. Пономарев, устроившись в одном окопе с Горой, подозвал Сашу. - Ты с Валеркой? - Да. - Хорошо. Отдыхайте. До утра, один хрен, ничего не начнется. Духи нам на отходе сраки порвут. Да, Гора? - Угу. Точно так... - Эй, Зинченко! Не забудь разуться, а то ноги отморозишь к Бениной матери! Ну да Валера знает... И не засыпайте там! x x x Согреться не удалось, и через час солдаты, размахивая руками и пританцовывая на месте, уже топтались вокруг окопов. Чуть потеплело... В шесть ноль-ноль без единого выстрела в Карамугуль вошла разведка. Разумеется, ни духов, ни мирных жителей не было, а очаги все еще теплые. В общем - как всегда, местный стандарт. В восемь ноль-ноль начался отвод войск. В восемь ноль-пять, словно по волшебству, показались мобильные отряды моджахедов. Началось... Занимая свежевырытые позиции, воины ислама, не жалея патронов, стали прижимать к земле отходящие роты, в то время как другие группы зажали шурави с двух сторон плато. Удачно успела выскочить на БМПшках одна лишь разведка. Пока положение находилось еще в норме, батальон, успев быстренько оторваться на безопасное расстояние от высот, зарылся на плато и держал духов на более или менее приличной дистанции как раз для автоматов уже слишком далеко, а для наших ПК и СВД еще нормально. Полкач, находившийся в шестой роте, отдал приказ командиру хозяйственного взвода второго мотострелкового батальона прапорщику Сандиреску забирать своих людей - все равно толку от них никакого, - а также трех раненых минометной батареи и уматывать в полк. Пока не поздно и с глаз подальше. С этой группой ушло и несколько помогавших тащить своих раненых молодых бойцов-минометчиков. Вначале прапорщик повел отряд по середине