ой ночи, - помахала накрашенными ресницами дежурная, и уставилась в телевизор. Девушка держала расстояние, не полагалось ей заигрывать с проживающими генералами. В своем номере Сорокин долго трепался по ЗАСу - засекреченной автоматической связи - со знакомым в Главном Военно-Политическом Управлении в Москве, от которого надеялся узнать последние новости, расспрашивал о погоде в столице. Знакомого же интересовали вопросы вполне прагматичные: - Собираюсь в твои края, - голос в ЗАСе звучал сдавленно, будто человека на другом конце линии зажали в тиски и выдавливают из него искаженные болью слова. - Хочу видеомагнитофон... И костюм. Мне сказали, что костюмы "Адидас" завозят. - Есть. По талонам. В штабе армии один полковник, председатель парткомиссии занимается распределением. Нам на опергруппу выдали всем. Видеомагнитофонов мало, а за костюм не переживай, сделаем. - Ты, Алексей, договорись, чтобы на мою долю оставили "видик". Я на следующей неделе прилетаю, - гнусавил в трубку знакомый из Москвы. - Постараюсь. А я тебя вот о чём попрошу. Завтра на боевые вылетаю. Позвони моим, передай привет. Скажи, у меня всё нормально. Как правило, высокие чины в армии, прежде всего политработники, и дня не могли прожить без длинных разговоров с дальними штабами, округами и ставками. Иногда человеку, не посвященному в премудрости высшего военного образа жизни, могло показаться, что ЗАС изобрели специально для генералов, чтобы они могли в любую минуту связаться с друзьями, знакомыми и выведать у них последние новости, обменяться слухами, предположениями, узнать о погоде, рыбалке в том или ином военном округе необъятной страны Советов. Поутру, пока Сорокин завтракал, к гостинице Военного совета подъехала его белая "Волга" с афганскими номерными знаками и зашторенными сзади окнами, встала меж двумя "УАЗиками". Шофер генерала, тихий, улыбчивый солдатик Сашка пребывал в хорошем настроении. Он наконец-то привел машину в полный порядок. Прежний водила перед дембелем чуть не угробил её, наплевать ему было, пачкаться не хотел. Пришлось всю коробку передач перебирать, клапана регулировать, прокладку менять, подвеску проверять, и на все запчасти выцыганивать, выкручиваться. Просто так никто ничего не даст. Не одна его "Волга" генеральская, другие машины есть, и подавать их надо не менее важным начальникам. Провозился Сашка долго, ночами в гараже трудился. В дневное ведь время машину на выезд требуют, и если только совсем не развалилась, не поломалась, будь добр, подавай. Сашка слушал музыку, что звонко и пискляво лилась из портативного магнитофона, лежавшего между сиденьями. Он не знал, кто поет и о чём, поскольку певица пела по-английски, но ему нравилась заводная мелодия и всё время повторяющийся припев про какую-то Марию Магдалину. Сашка слушал музыку и мечтал в своей простой и искренней солдатской голове, как вернётся он после службы в Афгане в родной посёлок в Архангельской области, и как будет ходить в джинсах "Монтана" - пока, правда, не купленных, - самых крутых и очень не дешёвых для солдатни джинсах из кабульского дукана. И ещё будет у него ручка с кварцевыми часами. Вот ручку Сашка уже купил. Кореша помрут от зависти! Мечты о гражданке оборвались, когда к гостинице подкатила чёрная "Волга". Из неё вылез водитель и небрежно, одним пальцем поманил-приказал Сашке подойти. Сашка выключил магнитофон. Он ненавидел этого коротконогого молдаванина, который готовился к дембелю, и потому считал, что вправе тащить на продажу из гаража все, что под руку попадает. Вместе с дружками они мастерски избавлялись от ворованного. Положение Сашки было незавидное, солдатское, далёкое от дембеля положение, а значит, деду надо было подчиняться. Молдаванин похлопал по плечу: - Куда сегодня твой собирается? - На аэродром поедем, - Сашка заволновался, ожидая подвох. - Я тебе в багажник положил кое-что. - Зачем? Я же сказал... я же не могу... - взмолился Сашка. - Можешь, - пригрозил молдаван. - У меня, блядь, дембель на носу, закупаться пора. А разве дедушке можно рисковать? А на тебя никто не подумает. Ты у нас честный. Не продашь - вечером лучше не возвращайся! Лучше к духам уходи! Не умел Сашка воровать, не умел врать, и не хотел участвовать в махинациях. Раньше, до того как его посадили на машину, проблем не было. Он видел, знал, что старослужащие, да и из его призыва, те, кто посмелей, попроворней, растаскивают и вывозят в город запчасти. Ребята говорили, что неделю назад утащили в городке три кондиционера. А вдруг молдаван именно кондёр запихнул в багажник "Волги"? А вдруг автомат краденый или боеприпасы? - Поедешь к Китабуле, знаешь, где его мастерская, отдашь ему товар. - ?.. - Я с тобой, деревня, спорить не собираюсь. Мудило архангельское! - Меня же на КПП остановят... - начал было Сашка, но не успел договорить - молдаванин резко двинул ему кулаком в ухо, да так сильно, что у Сашки на секунду искры посыпались из глаз. - С генералом не остановят, - молдаванин направился к своей машине: - Вон твой появился. Сорокин, входивший в малочисленную всесильную группу советских военных, заправлявших в Афганистане, заметно выделялся среди подобных ему по званию дивизионных и штабных офицеров. Выделялся независимой манерой поведения, поскольку знал, что выше него только несколько человек. С ними он вел себя либо почти на равных, либо подчеркнуто преданно и уважительно, когда звание подбиралось к маршальским звездам. Обращал также на себя внимание генерал из-за щегольского камуфляжного обмундирования, формы, хотя и полевой, чем-то смахивающей на ту, что носил летный состав, но иного, более добротного покроя, с золотыми погонами на плечах, с узенькими красными полосками по бокам. Сорокин постоял недолго на крыльце гостиницы, что-то обсуждая с двумя генералами, после чего все трое распрощались, разошлись каждый к своей машине, разъехались на службу. Пальцы у Сашки дрожали, и он обхватил крепко руль. Надо же было вляпаться в такую историю! И сделать он ничего не в силах. Идти на конфликт с дедами в гараже - дело гиблое. А если он все сделает, как сказал молдаванин, назавтра вновь нагрузят его ворованным товаром. И не будет покоя, пока не вляпается в какую-нибудь историю. Зачем его посадили на эту машину! - Саша, привет, - поздоровался Сорокин, устраиваясь на заднем сиденье. В поездку он собрал небольшую сумку. У него давно вошло в привычку называть водителей по имени, а не по фамилии. - Сначала в штаб заедем. - Доброе утро, товарищ генерал, - сказал Сашка, держась за ухо. - Чего с ухом-то? - Укусила какая-то мошка... - А-а... ну поехали! x x x Возле кабинета начальника Политотдела армии, являвшегося одновременно членом Военного совета, дежурил чахлый с виду, худой капитан. Он просматривал последние донесения в журнале. Привлекло внимание капитана сообщение из кандагарской бригады, о том, что некий командир посадил в наказание солдата в пустую бочку из-под горючего, посадил на полдня, при температуре на улице плюс пятьдесят, и затем о солдате в подразделении забыли. Спустя сутки солдат помер. В другой части, повесился солдат в каптерке, указывалась фамилия и имя, год рождения, дата, время, и говорилось, что неуставных взаимоотношений по факту самоубийства не выявлено, что в коллективе солдат уважением не пользовался, приведены были имена родителей, домашний адрес. Капитан читал донесения, чтобы быть в курсе дел в других частях, и для собственного сведения, для развлечения, чтобы потом, после дежурства, можно было при случае пересказать занятные случаи товарищам. Особенно про солдата, которого посадили в бочку. Ничего себе сауна! Надо же, угораздило командира забыть про бойца! Он раскрыл газету, зевнул от скуки, и тут увидел, что по коридору идет блекло одетая, немолодая, полная женщина: - Вы, извиняюсь, кто будете, женщина? - флегматично спросил дежурный, и хрустнул суставами пальцев. - Мне, понимаете, чавээса надо б увидеть... - Член Военного совета сейчас занят. А вы по какому вопросу, собственно говоря? - Я - доярка. - Я понимаю, что вы с "Доярки", - ехидно хмыкнул капитан, имея в виду позывные штаба гарнизона в Пули-Хумри на севере Афганистана. - Но по какому вы вопросу? - Я - доярка, - повторила женщина, покорно и немного виновато стоящая перед столом, за которым восседал дежурный. - Да, я понимаю, я сам только что разговаривал с дежурным по политотделу "Доярки". Добирались наверное долго. Колонны-то долго идут до Кабула, - с каким-то ехидством в голосе сочувствовал капитан. - Какая колонна? Что вы, я пешком пришла. Мне тут пройти-то совсем ничего. Из резиденции я, - прояснила все женщина. - Из резиденции генерала армии, доярка. Капитан совсем растерялся. Из резиденции? Доярка? - Коровка у нас там, ага, молочко свежее для Федора Константиныча даёет, любит он очень всё свежее, знаете, диета у него строгая. Ага, врач его говорит, всё только самле свежее Федору Константинычу кушать надо, мясо там отварное, молочко. Так вот я, понимаете, обещала и вашему генералу-чавээсу молочко приносить, ага, и понимаете... Капитан рассмеялся. - Доярка! А я-то думал, откуда ты такая взялась на мою голову?! - Ага, доярка я. В это время открылась дверь и из кабинета вышли сам член Военного совета, Сорокин и мужчина в форме афганского советника. Капитан моментом оказался на ногах. - Ну, Алексей Глебович, - обратился ЧВС к генералу Сорокину. - Удачно слетать. Я и сам на днях полечу на боевые, увидимся. Счастливо. И вам всего доброго, - пожал руку советнику в афганской форме. - Вы к командующему сейчас? Вот и хорошо. Ну, заезжайте, звоните, в любое время я к вашим услугам... А вы ко мне? - Насчёт молочка пришла договориться... - А-а-а, замечательно! - Чертовски устал, - сказал Сорокину советник, когда они спускались по круговой лестнице. Не совсем ясно было генералу, что это вдруг советник жалуется на усталость. Спиртным от него попахивало. Это в такую-то рань. - В отпуск пора, - продолжал советник. - Вот одно утешение сюда заехать - к армейским друзьям, в бассейне поплавать, в баньке попариться, и с женским полом здесь всё в порядке. Везёт же вам военным. Райская жизнь тут у вас! - Да уж, со стороны всегда так кажется... Работы много. Бани-то они банями, а отдыхать некогда, - покривил душой Сорокин. - Я с самого приезда в баню один раз ходил. Так, знаете, наскоро душ примешь перед сном. - Тогда давайте сегодня, прямо сейчас. - Сожалею, но вы же слышали, я улетаю на боевые, - с излишней важностью заявил Сорокин. - В следующий раз тогда... Я к командующему хотел зайти. Вы знакомы с командующим? - Прекрасно знаком. Мы в восьмидесятом вместе воевали. - Конечно же, вы мне в прошлый раз говорили. Тогда зайдем вместе? Визит вежливости, - подмигнул советник. Кто на каком уровне служит, тот на таком уровне и повелителя имеет. И вовсе не министр обороны, как принято считать, хозяин в Вооруженных силах. В армии хозяин - командир. Для солдата - это командир взвода и роты, для взводного и ротного - командир батальона, для комбата прямой начальник - командир полка, для комполка - командир дивизии. А выше этого - командующий армии. Командующие 40-й менялись каждые год-два. От того и неправильно было бы выделять только одного из них. Один вводил войска, второй выводил, третий строил, воевал и так далее. У каждого были свои плюсы и минусы, но, чтобы не говорили, любой командующий был наместником в отдаленном крае, ставленником великой метрополии, хозяином вотчины, на которую, безусловно, распространялись приказы и законы советские. В помощь ему дали партийно-политические структуры, которые зорко следили за тем, чтобы военнослужащие молились одному богу - КПСС, чтобы в головы к ним не залетали сомнения в правильности выбранного дедами пути. Для некоторых военнослужащих горизонт заканчивается рамками батальона, для других - рамками полка, иные мыслят в границах дивизии, и уж совсем немногим выпадает участь служить в штабе армии и думать масштабами стотысячного войска. Для людей, приближенных к штабу армии, командующий всегда был простым смертным. Низшим армейским чинам некогда было задумываться и обсуждать, где живёт тот или иной генерал, с кем живёт, на какой машине ездит на службу, что ест на обед и в какую баню ходит мыться. Для них уровень командующего недосягаем. Знали люди, стоящие у подножья и удерживающие собой армейскую махину, что нельзя критиковать командующих, - история сама над ними надсмеется, если они ничтожны и глупы. Людей этих, на вершине айсберга, должно холить и лелеять, и гордиться ими должно, ибо их фамилии громкие скорей войдут в историческую летопись, нежели фамилии сослуживцев по батальону. И через пять, десять лет приятно будет упомянуть, что служил при таком-то командующем, и непременно подчеркнуть, что, мол, в наш полк он приезжал неоднократно, и что знали мы его, видели не единожды на боевых, и что, мол, мужик-то он что надо, толковый мужик! Командующий вернулся из центра боевого управления, где выслушал утренние доклады, и теперь был занят неотложными делами, связанными с готовящейся крупной операцией. Он заканчивал разговор по телефону и жестом пригласил советника и генерала заходить и садиться. Сорокин отметил про себя, как и при встрече, бывшей неделю назад, что командующий вновь держится не совсем по-приятельски, пусть даже и разговор у них шёл на "ты". Вдобавок, командующий во второй раз за последние дни назвал генерала Сорокина не Алешей, как когда-то называл, а Алексеем Глебовичем - на "ты", но по имени отчеству, тем самым, дав понять, что особого панибратства ожидать не следует. Слишком высоким оказался его, командующего, взлёт за последние годы, слишком оторвался он от старых сослуживцев. Сорокин надеялся, что как-нибудь за время пребывания в Кабуле удастся им посидеть вдвоём за бутылочкой, и предаться ностальгическим воспоминаниям о тех первых годах, и тогда всё изменится. - Вот сюда, пожалуйста, - позвал командующий, торопясь выпроводить гостей. - Виктор Константинович, и ты, Алексей Глебович, иди, взгляни. Он подвел их к окну, отдернул белые тюлевые занавески, открывая вид на беседку с остроконечной крышей. Прямо за беседкой находился окруженный деревьями и стеной из маскировочной сети бассейн с небесно голубой водой. Слева за соснами стояло несколько самодельных деревянных лежаков. Полный мужчина в полосатых плавках грелся на солнце, второй мужчина плавал в бассейне, сильно отталкиваясь от стенок. На небольшом столике стояли разные бутылки. - Виктор Константинович, вы не теряйте время, спускайтесь к бассейну, я дам указание адъютанту, он вас проводит туда. А мне, извините уж, сегодня никак не выбраться. Работы - невпроворот. Попрощавшись и с командующим, и с советником, Сорокин нашёл кабинет председателя парткомиссии. - Алексей Глебович! Садитесь, пожалуйста! Афганские песни хочу переписать. Хотите, и на вашу долю перепишу? - Почему бы и нет?! Упитанный полковник, выдававший талоны на импортную технику и костюмы "Адидас", распечатал купленный в дукане блок кассет "Sony", и наклеивал на каждую кассету маленькие липучие бумажки, которые обозначали стороны А и В, и на которых можно было затем писать названия. - Всё, будет сделано! Отказать генералу в талонах, тем более генералу из оперативной группы министерства обороны, было нельзя, но председатель парткомиссии, хитрый лис, построил весь разговор таким образом, что в результате Сорокин оказался в роли выпрашивающего. - Заходите, товарищ генерал. Всегда рад помочь, - сказал на прощание полковник. Попросил о пустячке, а сам теперь обязан остался, ругал себя Сорокин. Этот проходимец непременно об ответной любезности попросит. - Молодая поросль идет, - заметил товарищу дежурный офицер в вестибюле у главного входа, провожая взглядом генерала Сорокина. - Пижон! Красуется, доволен собой. - Он подождал, пока генерал сел в машину: - Раньше, что ни генерал - так уж пенсионер почти что. А теперь - совсем другое дело. Полковничьи погоны не успел примерить - генеральские выписывают. Это, брат, всё Афган! Кабы не война, откуда в армии свежая кровь взялась бы? Здесь думать надо, рисковать, эти старпёры там наверху не потянут, это им не в кабинете сидеть, да бумажки перекладывать, да на дачке расслабляться с внучатами. Вот помяни мои слова, Юра, и кремлевских старцев скоро подожмут новые силы, уже поджимают - перестройками, ускорениями. Да разве они могут ускоряться? В город из штаба армии можно было выехать по двум дорогам. Первая предназначалась для высоких чинов, служила своего рода парадным входом в штаб 40-й. Она начиналась под дворцом, вела мимо резиденции, где работала оперативная группа министерства обороны, и где проживал сам Федор Константинович, личный представитель министра обороны, для которого специальным бортом привезли корову из Советского Союза, а вместе с коровой, как полагается, доярку, чтоб молочко к столу свежее подавать. Дорога выходила на асфальтированный квадрат вокруг афганского министерства обороны. Сюда же, на этот квадрат, выходила и вторая дорога, почти неведомая для генералитета, потому что генералы, как господа в былые времена, не любили ездить по пыльным, неровным дорогам, не заглядывали господа на чёрный ход, который предназначался для людей мелких, ничтожных, из прислуги. Однако, генерал решил ехать именно по второй дороге, которая начиналась между домом офицеров, магазином военторга и кафе и прерывалась двумя контрольно-пропускными пунктами. Они проехали первое из двух КПП, тощие трубы котелен, торчащие как спички над одноэтажно-плоскими модулями, спортивную площадку, миновали второй КПП, поехали под горку, оставляя слева за каменным забором убогий музей афганских Вооруженных сил, с устаревшей, разваливающейся советской военной техникой, покрытой толстым слоем зелёной краски. За музеем находился так называемый "крестик", своего рода перекресток. Налево от него начиналась дорога к двум полкам - десантному и мотострелковому - и товарно-закупочной базе с огромными ангарами-хранилищами. Ранним утром проползли здесь длинным хвостом боевые машины. Теперь же из-за дувала тянулись, укутанные в пыль, многочисленные "КамАЗы". Свора босоногих пацанов "атаковала" их. Наиболее ловкие цеплялись за борт, откидывали брезент, принимались выкидывать на дорогу всё, что попадалось под руку. Бегущие за грузовиком мальчишки мигом хватали сброшенные из кузова вещи и, сверкая пятками, неслись в проулки. - О дают! Что делают, мерзавцы! - ругался Сорокин. - Вот наглецы!.. Происходили эти пиратские набеги на советские колонны грузовиков часто и так молниеносно, что никто из водителей, как правило, не успевал среагировать. Сашке было ни до чего, хотя он и поддакивал на замечания генерала. Сашка думал свою солдатскую думу о спрятанном в багажнике товаре, и поймал себя на мысли, что пацаны, видать, большие бабки делают, и мелькнула мысль, что надо бы, раз он уж ввязался в это дело, хоть долю какую-то запросить, пусть даже мизерную, не за спасибо же головой рисковать! Спасибо на хлеб не намажёшь. В районе "крестика" в контейнерах сосредоточились дуканы - скромные магазинчики с традиционным набором платков, "вареных" джинсовых костюмов, ручками на любой вкус, солнечными очками и "ногтегрызками" - маникюрными щипчиками, которые почему-то в Союзе оказывались лучшим сувенирчиком; можно было и бутылку водки найти на "крестике" в любое время суток. Дуканы украшали безграмотные надписи на русском языке, типа "Мища-лавк-дукан", плакаты с индийскими чернобровыми, черноокими красавицами и героями американских боевиков, типа Рембо, с горо-подобными бицепсами и накаченным торсом, с пулемётными лентами крест-накрест. За заводом "Кока-колы", во дворе которого стояли сотни ящиков с пустыми бутылками, втиснулись несколько контейнеров-дуканов. Дорога в этом месте была разбитой, "Волгу" с генералом трясло, трясло и грузовики. Они сбавляли ход, чтобы не разбить подвеску и проследовать на малой скорости мимо спрятавшегося за дуканом патруля военной автоинспекции. И тогда пыль нагоняла водителей грузовиков, пробравшись вовнутрь, повисала в кабине. Время от времени владельцы дуканов выходили с лопатами побросать на проезжую часть дороги воду из луж, чтобы прибить жёлтую ядовитую пыль. "Волга" генерала выехала к афганскому министерству обороны, и, обогнув здание по периметру, помчалась по обсаженному деревьями Дар-уль-Аману - длиннющей асфальтовой нитке, ведущей к центру Кабула. С обеих сторон располагались различные министерства и ведомства, школы, лавки, хлебопекарни, частные виллы. Сашка наблюдал урывками в зеркало за генералом. Сорокину было на вид лет сорок. Он был подтянутым, но рано состарившимся, с седыми волосами и красными сосудиками возле носа и на самом носу. Генерал затягивался сигаретой и чуть хрипловатым голосом говорил, больше себе самому, нежели шоферу: - Слева, параллельно этой дороге идет другая, поуже, прямиком к Политехническому институту выходит... Никогда не ездил по ней? - Знаю, конечно, товарищ генерал, - отозвался Сашка. - Её "духовкой" называют. Нам запрещено по ней ездить. - ... "духовка", м-да...нас на ней в восьмидесятом чуть было не сожгли заживо... Они проехали развилку, где солдаты из Царандоя, афганской милиции, останавливали и досматривали машины. Один солдат хотел было тормознуть "Волгу", но заметил за рулём советского водителя в форме. Потянулись виллы, миновали советское посольство, обнесенное двухметровой стеной. Невдалеке, на пустыре около посольства, одиноко торчал допотопный броневик с открытым кузовом - афганские солдаты несли дежурство. Слева от посольства находились дуканы, и Сашка на секунду-другую покосился на развешанные перед входом джинсы. Под мостом осталась речка Кабул, которая мутным, жиденьким, жёлто-коричневым ручейком пересекала весь город. На берегу почти пересохшего русла афганцы полоскали одежду, купали детей, мыли посуду, машины, и если бы они не оправлялись ещё в этот грязный сток, речушка бы наверное давно пересохла. В конце улицы, там, где она упиралась в площадь, на самом видном месте красовался огромный плакат-портрет афганского короля начала века Амануллы Хана с роскошными усами, во френче, портупее, с красными петлицами. Обычно советские военные и гражданские лица, работающие в Кабуле, начинали спорить, кто это на самом деле - герой гражданской войны Блюхер - или же Берия, и дивились, отчего так афганцы почтительно относятся к советским деятелям сталинской эпохи. И, обычно, под конец спора приходили к выводу, что афганцы, также как и советские люди, почитают сильные личности и сильную руку, и тоскуют по тем временам, когда был порядок. Весь путь до аэродрома Сорокин курил, уйдя в воспоминания о вводе войск, о подполковничей своей бытности. Пропихивали они тогда дивизию зимними дорогами через тоннель на Саланге, задыхаясь от солярных и бензиновых выхлопов. Серпантин был сужен сугробами, машины скользили по заледенелой дороге. Колонна с танками и бронетранспортёрами застряла. Скинули в пропасть застрявший грузовик. Вспоминал он, как ехал по незнакомому Кабулу и страшно захотелось мандаринов. На каждом углу он видел сработанные из дерева двухколесные повозки с наполненными мандаринами лотками. Приказал тогда водителю бэтээра остановиться, спрыгнул вниз. В кармане были только советские рубли. Протянул продавцу пятерку. Продавец повертел в руках незнакомую синенькую бумажку, отдал назад. Тогда Сорокин достал десятку. И десятка не произвела на афганца никакого впечатления. Ну, чёрт с тобой, решил он, и вынул из глубины кармана купюру в двадцать пять рублей. Продавец отрицательно покачал головой. А как-то раз на новеньком "Уазике" отправился он в город из части, и около кабульского Университета остановила его толпа девушек-студенток, несколько сот человек, выволокли из машины, испачкали какой-то краской, его и водителя, забросали помидорами и тухлыми яйцами! На словах всё было просто и ясно: интернациональная помощь, защита южных рубежей. Партия говорила одно, а на деле всё иначе представало, и все вынуждены были приспосабливаться к этой двойственностью. Чуть было не сожгли заживо... В феврале это было, накануне Дня Советской Армии. Совещание проводил тогдашний член Военного совета. Возвращались в дивизию поздно, стемнело уже и решили, чтобы не терять время, рвануть напрямую, по "духовке", как назвал её Сашка-шофер, так быстрее: к Политехническому институту, там налево, к элеватору, и вниз, по краю Кабула прямо в дивизию, в район "Теплого стана" - как окрестили его советские. "Духовка" была совершенно свободна, ни одной встречной машины. Улицы опустели, дуканы закрылись, хотя обычно в это время магазинчики работали, и керосиновые лампы бросали свет в темноту улиц. Сорокин сидел на броне, свесив ноги в командирский люк, жмурился от холодного встречного ветра. БТР вписался в крутой поворот и вдруг начал тормозить - прямо по ходу движения, метрах в ста, перегородив улицу, выросла толпа афганцев. - Праздник у них какой, что ли? - подумал Сорокин, и крикнул вниз, лейтенанту, который сидел на командирском месте внутри бронетранспортёра: - Давай на малой скорости, потихоньку. Расступятся! Толпа проглотила БТР и дальше не пускала. Дурацкая ситуация! В первые минуты Сорокин растерялся. Он пытался приветливо улыбаться афганцам, махал рукой, в ответ получал откровенно враждебные возгласы. Народ вдруг забурлил, как море во время шторма, заклокотал от ненависти к советским военным. "Аллах Акбар! Аллах Акбар!" - пронеслось по толпе. Сорокин снял висевший на открытом люке автомат, щелкнул предохранителем, передернул затвор, выстрелил вверх. Что-то ударило его сзади по голове, палка вроде, хорошо, что он был в меховой шапке, она смягчила удар. Полетели камни. Он пострелял несколько раз в воздух, одиночными. Толпа продолжала напирать на бронетранспортёр. Пришлось спешно и потому неуклюже, - Сорокин даже в один момент почувствовал, что застрял в люке, занервничал, - спускаться под броню, спасаясь от камней, наглухо закрыть все люки. Впившись в триплекс, ждали. Гулко отдавались удары по броне: камнями, лопатами, мотыгами. Кто-то запрыгнул на бронетранспортёр, стучал ногой в люк. Однородная, яростная толпа с искаженными лицами сжимала машину со всех сторон. Прошло минут пять. Лейтенант прервал молчание: - С факелами идут! Кто-то из афганцев швырнул в бронетранспортёр бутылку с керосином или бензином, потом факел, броня вспыхнула сверху, огонь побежал вдогонку за разлившейся жидкостью. Афганцы отпрянули от машины. В кабине запахло дымом. Лейтенант ждал приказа. По щекам подполковника катились капли пота. - Сгорим, товарищ подполковник, - выдавил, наконец, из себя лейтенант. - Ну, сынок, выбирай, - сказал Сорокин механику-водителю. - Или сгорим заживо или... В кабине появился дым. Лейтенант закашлял. Зарычали моторы, БТР стронулся с места. Раздался крик, второй, третий. Машина набирала скорость, разгонялась, подпрыгивая на человеческих телах, как на кочках просёлочной дороги. Метров через двести они вырвались из толпы и понеслись, как сумасшедшие, опрокидывая встречные машины, по темному городу. На территории дивизии солдат вылез из бэтээра и направился к казарме, оставив работающим двигатель. Сорокину показалось, что парень весь седой вдруг стал... На одной из центральных улиц "Волга" остановилась, пропуская справа "Тойоту" с открытым кузовом. Кузов с верхом был завален разрубленным на части верблюдом. На кровавых мясных кусках лежал хазареец лет девяти, чумазый, в штопаной-перештопаной голубой нейлоновой куртке. Видимо, мясо ещё отдавало теплом, и согревало парнишку - он смеялся, махал всем рукой, что-то лепетал. Над аэродромом барражировали вертолёты, прикрывая собой заходящий на посадку Ил-76-ой. Самолёт спускался по спирали, малюя в небе, словно мелом, чёрточки с закорючками - следы отстреливаемых тепловых шашек, похожие ловушки отлетали и от вертушек. Часовые на воротах вопросительно уставились на "Волгу" с афганскими номерными знаками. Один из десантников остался стоять за приваренной к воротам красной звездой, второй с ленцой вышел к машине, заглянул в кабину. - Что вы как мухи сонные возитесь! - прикрикнул на часового шофер Сашка. - Откуда машина? - Машина генерала Сорокина, из штаба армии, давай, открывай ворота... - С афганскими номерами пропустить не могу. - А вот этот пропуск не видишь?! - ткнул в лицо часовому картонный прямоугольник Сашка. - Для аэродрома другой нужен. - Не тяни резину! - Подождите, я сначала доложу... - Идиотов поставят на пост...- пробурчал привыкший к более уважительному отношению со стороны часовых Сашка. - Я извиняюсь, товарищ генерал, - вернулся десантник, - но машину пропустить не могу. - Ладно, - Сорокин хлопнул дверцей. - Я сообщу, когда приехать за мной, думаю, что дня три-четыре там пробуду. Счастливо! Поезжай осторожней! - Не волнуйтесь, товарищ генерал, Алексей Глебович, всё будет в порядке. Я сейчас прямиком обратно в штаб армии поеду. Последнюю фразу Сашка проговорил не глядя на генерала. Неудобно ему было прямо в глаза врать. А что если меня заметут, переживал Сашка, поеду сейчас в дукан, а рядом окажется патруль, или афганцы донесут? Что я потом скажу генералу? Он доверяет мне. Ладно, решил после долгих колебаний Сашка, в первый и последний раз. Этот товар отвезу. Но если они снова меня заставят вывозить из штаба краденое... Нет, пусть снимают с машины, пусть бьют, но во второй раз не повезу. И денег никаких не надо! Сорокин направился к одноэтажному деревянному домику перед литерной площадкой. - Товарищ генерал, вылет через двадцать минут. - Хорошо. Пока он ждал, с неба спустились ещё два Ил-76-ых, подрулили и запарковались на бетонке, выпуская привезенных людей. Подъехали два "Уазика" со старшими офицерами, которые уважительно козырнули генералу, подошли поздороваться. Встали рядышком, закурили. - Мы как-то из Джелалабада возвращались, - сказал один полковник. - Обезьяну везли комдиву. В подарок, на день рождения. В сумку посадил, а она возьми да вылези. Я думаю, никуда не денется, дверь закрыта. Взлетели. Обезьяна, дура, вырвалась. Пробралась к экипажу. Повисла у них над головой, и давай с приборами баловаться, тумблеры включать-выключать. Представь, летишь, а тут макака какая-то тебе движки выключает. Командир не растерялся, схватил её за лапы и выкинул на .уй в окно... Подогнали к литерной площадке две вертушки. - Здравия желаю, товарищ генерал, - козырнул командир экипажа, представился: - Майор Митрофанов. Сорокин кивнул. Он опустился в мягкое кресло у иллюминатора. - Парашют оденьте, пожалуйста, товарищ генерал, - сказал командир экипажа. - Я без парашютов летаю. Если собьют, он уже не понадобится. - Извиняюсь, конечно, но иначе не полетим. - Хорошо, - Сорокин запутался в ремнях, - показывай, как одевать! Вертушки прошли над прилипшими к окраине Кабула кишлаками, перемахнули через холмы. Впереди летело прикрытие - пара Ми-24-х, пятнистые от маскировочной зелёно-коричнево-серой краски "крокодилы". Вскоре настигли колонну, помчались над бетонкой. Прильнув к иллюминатору, разглядывал генерал железную змею, пересекавшую долину дольками машин. Всё напоминало ему первые годы в Афганистане, и одновременно всё представлялось как-то иначе, пожалуй, более упорядоченно и продуманно. Хорошая армия, думал генерал, только надо всегда правильно в ней всё организовать. Нам было во сто крат сложней, мы пришли на пустое место. Да, нынешняя 40-я совсем другая. Крепкая, опытная, с хорошими тылами. Операции вон нынче как обставляют, всё знают, разведка отличная, спецназ работает, взаимодействие с афганскими спецструктурами, - всё учитывается. Многому научились! Плохо только то, что политическая обстановка к лучшему не изменилась, только усугубилась. И мятежники за эти годы окрепли. Не помогай им Запад оружием, деньгами, военными советниками, мы б эту чёртову контрреволюцию давно уже раздавили, с нашей-то мощью! А то получается, что победа вроде бы где-то и близко, а конца войне всё не видно. Сколько же это будет продолжаться? Воевать на равных, в горах даже, мы научились, а вот сможем ли победить окончательно? Ну пусть год, два, три пройдёт. А дальше? А дальше афганцы должны сами научиться защищать свою революцию! Поможем им создать крепкую армию! А нам, видимо, всё ж придётся уходить. Не можем же мы здесь находиться вечно! Это же не Германия тебе, и не Польша с Венгрией А потом думал генерал о недостатках. Именно недостатках. Проблем в Советской Армии быть не могло. Это Сорокин уяснил сразу, как получил полковника. Если у тебя есть проблемы, значит ты никудышный политработник. Проблемы были в ротах, батальонах, полках. Теперь можно было рассуждать только о недоработках. Почему-то у нас, рассуждал генерал, чаще беспокоятся о внешнем облике солдата, о чистоте дорожек в части, о ярких плакатах с портретами Ленина и цитатами из материалов партийных съездов, нежели о сущности дела. Однако, замечая армейские изъяны, критикуя иногда и начальство, и порядки, конечно же, про себя критикуя, либо меж очень близких друзей, генерал не собирался, и не скрывал это, что-либо предпринимать для исправления ошибок, глупостей всяких и показушничества. Не для того дослужился он до генеральских погон, чтобы открытым недовольством смести всю свою карьеру коту под хвост. Он критиковал в мыслях, подмечал упущения многочисленные, и гордился, что, в отличие от стареющего генералитета, понимает, что не всё в родимой Советской армии идеально, и тешил себя надеждами, что, мол, придёт время, поднимется он выше по иерархической лестнице, и вот тогда уж возьмётся за дело. И все недоделки эти припомнит, и начнёт исправлять. Хотя, если задуматься, перечил тут же собственным рассуждениям генерал, разве когда-нибудь было у нас ВСЁ идеально? Разве можно ВСЁ исправить? На это много времени надо, и сил. Вот если бы я был, скажем, начальником ГлавПУра, тогда бы можно было б взяться и исправить ВСЁ, или по крайней мере, хотя бы большую часть! А с другой стороны, не так уж ВСЁ плохо и сейчас. Под масксетью офицеры командного пункта превращались в причудливых пятнистых существ, раскрашенных солнечными кружочками с головы до ног. Сорокину доложили, что колонны из Кабула двигаются по плану, больше двенадцати машин сломались по дороге, а двое солдат погибло в результате несчастного случая - их машина упала в пропасть, - что майора одного чуть не раздавили бронетранспортёры, майор между ними стоял, курил, его в критическом состоянии доставили в госпиталь; доложили, что к вечеру ожидают прибытие основных сил. До начала операции оставалось несколько дней: надо было подтянуть войска, сконцентрировать их в нужных районах, согласно разработанным и утвержденным планам, перегруппировать при необходимости, получить и обдумать разведданные, провести политическую обработку района, и когда критическая масса будет набрана, когда закончена будет расстановка "фигур" на шахматной доске, тогда можно будет начинать партию. глава девятая ОПЕРАЦИЯ "Крокодилы" всплыли из-за сопок, кромсая лопастями серовато-голубой утренний воздух. Они снизились и подтянулись ближе к бетонке, по которой стальным ручейком извивалась военная техника, а километра через три, отвалили влево, и почти на бреющем заглянули в разрушенный кишлак, подпиравший дорогу, словно обнюхивая его, как разложившуюся на жаре падаль, и хищно заскользили вглубь долины. Старший лейтенант Шарагин заприметил их ещё вдали, когда обернулся, чтобы взять у бойцов спички. И пока чиркал несколько раз на ветру, и прятал ладонями огонь, и делал первые затяжки, две вертушки, явно обнаглевшие под прикрытием врывшихся параллельно дороге "блоков" - нацеленных в сторону гор бээмпэшек и окопавшихся: брюхом вверх, на боку, на животе солдатиков, - обпетляли мёртвый кишлак и ушли вперёд. Шарагин, ранее посматривавший по привычке на дувалы и островки деревьев, теперь, после облёта вертушками кишлака, расслабился и смотрел прямо, поверх колонны, туда, где в конце долины она растворялась в предгорьях. ...вражеская земля, территория войны... Знал он, что не посмеют духи тронуть армию на марше; отдельную колонну - да, цепочку "наливников" - бензовозов, перевозящих топливо в отдаленные гарнизоны, или застрявшую в ущелье роту - накроют запросто, но армия - не по зубам духам. Однако списывать опасность вовсе было б неверно и преступно, да и разная она бывала, опасность, на этой войне. Случись что с одним даже бойцом, для армии - соринка, палочка в дневной сводке потерь, для Олега - живой человек. На любом марше гибли и калечились пачками, и отнюдь не из-за обстрелов и засад, а по собственной же дурости и разгильдяйству. За двумя "крокодилами", как бы запаздывая и нагоняя, летели более пухлые вертушки, с иллюминаторами - Ми-8-ые, похожие на головастиков. - Небось, командование полетело, а, товарищ старший лейтенант? - сказал, чтобы что-то сказать рядовой Сычёв, провожая вертушки взглядом. Вернее не сказал, а прокричал, чтобы командир сквозь шум двигателей и шлемофон услышал и заметил его. Он ссутулился на башне БМП, пропустив между ног ствол пушки, отчего выглядел этаким половым гигантом. - Может, и комдив там летит? - Ну, тогда встаньте по стойке смирно, Сычёв, и отдайте ему честь! - иронично заметил Шарагин. - И стойте так, пока не приедем. Может, награду заработаете. - Ага, орден святого Ебукентия, с закруткой на спине! - захохотал сидевший тут же младший сержант Мышковский. ...задрота! год назад молокососами были ещё... когда-то я весь их призыв так называл, а нынче они - деды: Мышак, Сыч, Чирий... вышли в масть, расправили плечи, возмужали олухи, теперь они - костяк моего войска... солдат на войне зашоренный только до первого боя, потом начинает думать, как выжить, начинает крутить головой, серое вещество заставляет работать... Ожидалось, что командир дивизии лично пожалует наблюдать, как батальоны десантуры трогаются из Кабула. Потому-то на боевые этим утром выезжали десантники, как на показушный парад. Все чистились, отряхивались, поправлялись до последней минуты. Первый километр ехали в напряжении - комдива ждали, хотя, стоило основной армейской колонне вытянуться на дорогу из "отстойника" - большого поля, с пылью по щиколотку, расположенного за советским инфекционным госпиталем, как опрятность скрылась в гари и пыли, окутавшими броню, осевших на выстиранные формы, свежие подворотнички и выглядывающие тельняшки. Оседлало бронемашины советское войско, двинулось в путь верхом на броне. Мотострелки и десантура, артиллерия и связь, саперы и медики; разнообразно оделись на войну: мелькали выцветшие "хэбэ", горные формы, "песочек", рваные маскхалаты, с уставными ботинками соперничали то тут, то там рыжие, мягкие трофейные духовские ботинки, и немногочисленные "Кимры", лучшие из худших