одит всё именно так, неутешительно. - К сожалению, мы не всегда имели достаточно условий для работы, - развёл руками финн. "Плохому танцору и яйца мешают", - чуть не вырвалось у Сорокина. - К тому же, - продолжал Хельменен, - об особой поддержке со стороны правительства Пакистана не приходится говорить. Однако, все наши наблюдения, все отчёты мы направляем лично Генеральному секретарю ООН, так что он в курсе всего происходящего, и знает о всех имеющихся нарушениях соглашений с пакистанской стороны. Вампилов для себя давно понял, что подобные встречи с наблюдателями ООН бессмысленны. Сколько их уже было, сколько обещаний он выслушал, и сколько раз откровенно по-хамски во время переговоров дремал в кресле напротив полковник Бо! Хельменен, в пятый раз за время подобных встреч, повторил, что в задачу группы ООН входит также наблюдение за процессом возвращения почти пяти миллионов беженцев. - Но, как вы понимаете, - объяснил финн, - определенные препятствия не позволяют беженцам вернуться в Афганистан. - Какие же? - удивился Вампилов. - Во-первых, как вы только что говорили, зима. Многим просто некуда возвращаться. Во-вторых, в отдельных районах страны ещё продолжаются боевые действия. Да и сами беженцы говорят, что они хотят дождаться стабилизации политической обстановки в Афганистане. - Это кто вам такое сказал? - Что именно? - не понял финн. - В отношении беженцев? - Вампилов настроен был воинственно. - Это же очевидно. - Да нет, господин генерал. Не "винтер", как вы сказали, причина невозвращения беженцев. А то, что им препятствия строят. Это "политический винтер"! - Подчиненные Вампилова закивали: "Так-то вот! Генерал армии вам вставил!" - У беженцев была возможность вернуться в апреле, и в мае, и в июне, и в июле, и в августе, и в сентябре, и в октябре, и в ноябре, и в декабре, - перечислял "папа". - Смотрите, сколько месяцев! И было тепло тогда. И они пошли было, но дороги им в Пакистане перекрыли. Как об стенку горох. Слушают, соглашаются, иногда ерепенятся, защищаются. Бес-по-лез-но! - Кстати, господин генерал, - Хельменен вернулся к главной теме встречи, - когда начнётся заключительный этап вывода? - А вы как лично думаете, господин генерал? - вновь улыбаясь, спросил Вампилов. - Сегодня - 5 января, по соглашениям советские войска должны покинуть Афганистан 15 февраля. На вашем месте, я бы начал вывод 15 или 20 января, чтобы за неделю, дней десять оставить Кабул. После этого минуете перевал Саланг, а оттуда до границы - по прямой. И одновременно подтягивать части на западе - из Шинданда. - Верно. Однако, погода, к сожалению, не позволяет нам этого сделать. Саланг завален снегом. Лавины сошли. Минут десять они обсуждали лавины, какие они бывают, сколько метров снега выпало, и Вампилов дипломатично заметил, что господин Хельменен хоть и из Финляндии родом, но настоящих лавин, очевидно, никогда не видал. "Тридцать лавин сошло, - доложили генералу армии перед встречей. - Движение встало. Расчищают". - Километры снега! С гор сходит такая огромная масса! И расчистить чрезвычайно сложно... Так вот, как мне докладывают, уже три дня нет движения на перевале. Придётся ждать. Ну, а если мы не уложимся в сроки - к 15 февраля, - то это уже будет на наша вина, а вина "винтера" - заключил Вампилов и самому стало приятно, что так всё складно сформулировал. - Да, погода, конечно же, неблагоприятная, - согласился финский генерал. - Не повезло вам с погодой. Но я не сомневаюсь, что такая армия, как советская, располагающая достаточным опытом, в распоряжении которой самая современная техника, сможет самостоятельно решить эту проблему. К тому же, - Хельменен решил ударить ниже пояса, - господин Горбачев ждет, что вы выведите войска к назначенной дате... - Вы правы, - Вампилов не любил, когда его авторитет пытались принизить и напоминали, что и над ним есть начальники. Хотел того или не хотел Хельменен, а уколол в больное место. - Но господин Горбачёв не может командовать погодой. - Когда же, в таком случае, начнётся вывод войск? - не утерпел финн. - А вот погода улучшится, - загадочным тоном ответил Вампилов, - выйдет солнце, продержится хорошая погода месяца два, вот тогда и начнем выдвигаться отсюда. Советский генерал явно намекал на что-то, не раскрывая карты. Но что именно пытался дипломатическим языком сообщить Вампилов, Хельменен не улавливал. - Так что у нас, как видите, есть объективные причины задерживать вывод, - уже как бы между прочим сказал Вампилов, и с удовлетворением заметил, что наблюдатели ООН напряглись. Даже полковник Бо окончательно проснулся. Москва колебалась. Разные люди приводили разные доводы в кремлевских кабинеты. Были доводы в пользу того, чтобы под любым предлогом оставить небольшие формирования, тысяч 20-30, на добровольческих началах, контрактников, для обеспечения безопасности Кабула. Но военные чувствовали ситуацию лучше кого бы то ни было, и понимали, что в очередной раз подставят армию, согласившись с таким предложением. И потому настаивали, что уж если собрались уходить из Афганистана, так делать это надо в оговоренные в Женеве сроки, независимо от того, выполняют Пакистан и США соглашения или нет. И никого позади не оставлять, ни одного солдата, ни одного офицера! Политики же отдельные, особенно побывавший в Кабуле с визитом Министр иностранных дел, пребывали под впечатлением от встреч с афганским руководством, особенно с президентом Наджибуллой, слезно умолявшим не бросать афганскую революцию на произвол судьбы. "И один в поле воин!" - переиначил тогда народную мудрость Вампилов. Хорошо, что переводить не надо было. В гордом одиночестве доказывал он всю пагубность идеи сформировать для охраны Кабула группировку. И командующий 40-ой армии всячески его поддержал, когда рассказал "папа" о разговоре в посольстве, и другие генералы согласились - полный бред, авантюра! "Что они там совсем ..уели что ли?" - возмутился генерал Сорокин... - Да-да, но это всё равно не поймут, - Хельменен затруднялся с ответом. Не мог же он, в конце концов, заявить, что миссия ООН соглашается, что, ввиду непредвиденных погодных условий, советские войска объективно не смогут завершить вывод из Афганистана к середине февраля. "Соглашения подписаны, сроки обговорены, о чём же вы, русские, думали раньше? Кто заставлял вас назначать дату окончания вывода на середину февраля?" - читалось на лице финна. Что-то подсказывало ему, что это их последний разговор, по крайней мере уж в Кабуле. Больше полугода регулярно назначали встречи, сидели друг напротив друг, хитрили, лукавили, спектакли разыгрывали. Теперь Хельменену стало обидно, даже неприятно, что Вампилов так откровенно издевается над ним. "Вывод всё равно начнётся, - убеждал себя финн. - Куда же он денется? Просто нас хотят поставить в неловкое положение, нос утереть..." Вампилов же, возможно, и рад бы был завершить сегодняшнюю встречу без загадочных фраз и намёков, расставить все точки и распрощаться навсегда с ООНовцами, - так претила ему вся эта возня и недоговорки, но вышестоящие начальники за его спиной, руководство в Москве директив не выдавали, меж собой спорили, приходилось изворачиваться. Подождали, пока наблюдатели уехали, зашли в лифт. У Вампилова никак из головы не выходил шведский полковник Бо. Почему я его не поставил на место? Как можно так себя вести на официальных переговорах? Опять чуть не заснул. Хам. Нечего приезжать на переговоры, если не выспался. Тоже мне офицер! И никто не сделал ему замечания! - Вы почему не сделали этому шведу замечание? - Вампилов не добро покосился на переводчика. - Мне не положено, товарищ генерал армии. - Этот швед, кстати, - заметил полковник с рылистой физиономией. Во время беседы Вампилова с Хельмененом он записывал всё для отчётов, - командовал батальоном на Кипре в составе войск ООН по поддержанию порядка - или мира? - запутался он в определениях. - Хм-м... Батальоном?.. - Вампилов как будто расстроился. Замухрышка, командир батальона, а позволяет себе такое в присутствии генерала армии, личного представителя министра обороны! Какое неуважение! Батальоном Вампилов командовал сорок с лишним лет назад, в звании капитана, и не изнеженные, избалованные деньгами ООНовцы в подчинении у него находились, а настоящие гвардейцы, научившиеся фрица бить, бывалые, выносливые мужики, гусары, все как один, как их командир, бравые ребята. Среди военных ООН таких и не бывает, там за деньги служат, а не за веру, подумал Вампилов. - Все они шпионы, эти ООНовцы, товарищ генерал армии, - подметил полковник. С полковником согласились. x x x Последние денечки жилось спокойно в Кабуле советским журналистам, работникам посольства, уже редким советникам и специалистам. Армия уйдёт, неизвестно, что будет дальше. Как сложится судьба у тех, кто остаётся в Кабуле? Позвала как-то генерала Сорокина журналистская братия на вечеринку, на виллу рядом с посольством. Теплая компания, много водки, закуски. Ёлка с Нового года осталась. Елку у афганских солдат выторговали, у голубой мечети рядом с гостиницей Интерконтиненталь, за три банки сгущёнки. Афганцы сами же и срубили елочку, и вслед хихикали, а как же, только русский человек за елку столько сгущёнки отвалить готов, кому она, ёлка в Афганистане нужна? Омрачил, правда, вечеринку недавний инцидент, да про него старались помалкивать. И смех и грех. Загуляли как-то с четверга на понедельник корреспонденты и советники, отправившие в Союз жен, стрельбу устроили в саду виллы, соседей-афганцев напугали до смерти. Те даже Царандой вызвали, думали, душманы в Кабул вошли, оцепили квартал, чуть штурмом дело не закончилось. А под конец попойки один товарищ по дороге в микрорайон, где жила основная масса советских специалистов, советников и журналистов, в потёмках, на пустынной кабульской улице, сбил человека. Сбил и сбил, всякое бывает. Вышел, а человек лежит, не поднимается, зашиб насмерть. История особой огласки не получила, замяли. И вскоре, вот ирония судьбы, в посольстве ему же при торжественных обстоятельствах медаль вручили - специальную медаль, к выводу войск приуроченную, "От благодарного афганского народа". Всем вручали и ему досталась, на память об интернациональном долге. Ничего не поделаешь. Не откажешься же, не станешь послу объяснять, что так, мол, и так, не достоин, грешен, старичок на совести. "Выпей и забудь", - советовали по-дружески коллеги. Сорокин прикинул - дел срочных нет, запросто задержится на вечеринке допоздна, в резиденцию сообщил, где его, в случае чего, найти, телефон оставил, наказал водителю, пока светло, прямиком в штаб армии ехать, нигде не останавливаться. Научен был горьким опытом генерал. Компания собралась разношерстная. Из Москвы недавно прибыл пропагандистский десант - большая группа журналистов и писателей, вывод освещать, и кое-кого из этого десанта пригласили. Работавшие в Кабуле советники и корреспонденты подъехали. Генеральские погоны Сорокина притягивали всеобщее внимание, и Сорокин, как всегда, млел, когда к нему подходили поздороваться, или когда подводили кого представить, и протягивали руку знакомые лишь по телепередачам журналисты, известные литературные имена, и почтительно произносили: "Здравия желаю, товарищ генерал". Старого знакомого увидел Сорокин - прозорливого советника, неисправимого циника. Он скромно стоял с рюмкой водки, слушал, как спорят примелькавшийся за время войны на советских телеэкранах корреспондент и его газетный коллега. Советник тоже заметил Сорокина, подмигнул. По телефону говорили, а увидеться никак не выходило. - Сдался мне ваш Афганистан! - басил телевизионный корреспондент. - Вот видишь, как ты рассуждаешь. Не любишь ты эту страну. Ненавидишь. Вспомни, Цветов почему такие прекрасные репортажи из Японии делал? Потому что он любил страну, в которой работал. Японский великолепно знал. - Плевать я хотел! - Нет, Сережа, без этого никак нельзя. Сорокин взял со стола стакан, налил водки, бутерброд откусил, собрался пересечь большую комнату, с советником пообщаться, как возник перед ним лысоватый, но достаточно молодой ещё, лет тридцати, литератор с глазами навыкат. Фамилия у всех на устах - Лобанов, из пишущей династии. И статьи и книжки про армию строчит. Сорокин встречал вездесущего прозаика у "папы", когда тот интервью брал у генерала армии. Единственный, кто сразу добился аудиенции. Связи хорошие. Несколько часов просидели они с Вампиловым один на один, и наградной лист ему сразу после интервью на машинке напечатали - за командировки в Афганистан к Красной Звезде представили. По разным частям поездил литератор, ворох информации собрал, на несколько книг хватит. Сперва, по горячим следам, пару очерков напечатал. Его всегда читали взахлёб, любили в народе. Легко, слезливо и восторженно писал, и всякий раз находил новый поворот, открывал новые темы, а там и за большую книгу впору садиться. Афганская тема на ближайший год будет наиболее выигрышная. Одним из первых про спецназ написал. Как ходил с группой в засаду поведал в длинном очерке, хотя, как выяснил Сорокин, всё специально для него подстроили. Не станут же подвергать опасности известного журналиста, кто ж на себя такую ответственность возьмёт? Что случись, у него отец в Москве важная птица, ко многим на Старой площади в кабинеты вхож, растопчет, устроит такое разбирательство и в такую дыру сошлют потом виновных, пожалеешь, что и родился на свет. Центральное телевидение и то близко к настоящему бою не пускают. На полигоне, если уж очень бывало им приспичит, пару "тойот" подбитых поджигали, выводили разведроту, несколько человек в духовской одежде ложились, изображая убитых духов, и запросто, красочно имитировали разгром банды или каравана. Выдали тогда товарищу известному корреспонденту обмундирование, подержали на казарменном положении день-другой. На зарядку, на марш-бросок по полной выкладке отправили, солдатскими харчами покормили, - в армии-то он ведь не служил, ему всё в диковинку. Романтика! Автомат вручили, патроны, поводили по безопасному району, постращали в предрассветные часы якобы надвигающимся караваном, да и привели обратно целого и невредимого. Боя не было, а на боевые сходил. Никого не убили, да и сами живы. Зато солдат и командира узнал хорошо, вроде бы в деле даже посмотрел, расспросил, пиши - не хочу. И написал. И гордились солдаты, что имена их не позабыл военкорр. Разговаривал Сорокин с Лобановым весьма учтиво. И в главном они сошлись - нельзя сейчас ничего говорить. Пусть потом заявляют, что не надо было войска вводить. Но только не сейчас. До тех пор, пока последний советский солдат не покинет Афганистан, ни слова плохого об этой войне, ни в печати, ни по телевидению не должно проскользнуть. Чокнулись, выпили. - Только позитив! - подчеркнул Сорокин. - Армия держится на вере. Нельзя эту веру у наших мальчишек отнимать! - Настырный, пробивной, - посетовал на Лобанова журналист, который совершил ночной наезд на афганца, и подлил всем стоящим рядом водки. - Связи хорошие. Впрочем, и пишет неплохо. Везде лезет, везде хочет первым быть. - Разве это плохо? - резонно заметил Виктор Константинович. - Нет, наверное. - Ему объясняют, что в Кандагар нельзя, - присоединился отстраненный блеском генеральских погон, и потерявший сразу интерес у журналистов полковник с прилизанными волосами, - а он упёрся, просится, чтоб свозили. - Мы ему полчаса доказывали, - вступил в разговор подполковник, третий военный человек на вечеринке, по крайне мере в форме, - что в Кандагаре наших частей не осталось. Я говорю: "Кто ж вас охранять станет? Афганцы? Да они за милую душу вас духам сдадут". - Амбициозный, - подметил советник, - новое поколение, что вы хотите? - Ты не знаешь, среди журналистов и писателей не было героев Советского Союза? - спросил полковник. - Думаю, скоро будет, - и оба грохнули со смеху. - Прошу прощения, - советник направился к освободившемуся от прозаика генералу. - Помнишь, как хорошо было в академии? - и полковник и подполковник, прислонившись спинами к стене, предались сладким воспоминаниям. - Академия, как говорил у нас один генерал, - это большой поезд. Сел и поехал. Он тебя довёзет куда надо. Главное - не высовываться из вагона, и не прыгать на полном ходу. - Как же вообще хорошо было в застойные времена! - причмокнул губами полковник. - Всё было ясно и просто. А теперь какой-то плюрализм появился, демократию расширяют, про гласность твердят. Зачем это в армии? Получил приказ - выполняй. Бардак. Так и от армии ничего не останется. - И от страны, - подметил подполковник. - Кстати, я тебе советую съездить на "парванеску". - На барахолку? Там, говорят, опасно. - Возьми пистолет. Барахолка не барахолка, но я такие жене туфли нашёл! За копейки. - Ношенные? - поморщился полковник. - Чуть-чуть. Не заметно совсем. Почти новые. Зато написано "Ма-дын-Ю-эС-эЙ". Жена обрадуется. - Виктор Константинович, - пожал протянутую руку Сорокин, - рад вас, наконец, видеть. Как всё прошло? Нормально? - Благодарю, Алексей Глебович, прекрасно. Налили по рюмочке. - Ваше здоровье! - Ваше! Из каких соображений попросил его тогда, в их предпоследнюю встречу, советник полетать по заставам, Сорокин догадывался, но решил не спрашивать. Незачем в чужие дела влезать. Надо так надо. Пусть и из чужого ведомства, но помочь стоит. Связался Сорокин с командующим авиации, попросил дать команду на аэродром, встретить, как положено, организовать необходимую работу. Накануне и весь нынешний день Виктор Константинович на вертолётах посещал подготовленные к передаче афганцам заставы на подступах к Кабулу. Среди камней и отвесных скал, над пропастями свили гнезда советские военные, наладили быт. Дул ледяной пронизывающий ветер, но Виктор Константинович согревался коньячком из фляжки. Ночью свирепствовал мороз, до минус пятнадцати опускался столбик, прямо как в России. Пока разгружали продовольствие, сливали в большой чёрный резиновый контейнер воду, Виктор Константинович знакомился с условиями службы на заставе. "Целый год сидят безвылазно, а то и больше - поражался он выносливости солдат. - Неужели человек не сходит с ума? Перед тобой весь Кабул, как на ладони, две тысячи метров над уровнем моря, а спуститься вниз нельзя... Что здесь делать? С ума сойти можно!" Солдатики соорудили спортивный городок - поставили перекладину, повесили вместо "груши" мешок и вымещали на нём всю накопившуюся злобу, нетерпение, качались самодельной штангой, утром, и днём, и вечером; солдатики исправно ходили в наряды, мылись в примитивной бане раз неделю, если была вода, мастерили из артиллерийских ящиков столы, стулья, кресло-качалку, обтягивали казарму парашютным шёлком, ловили насекомых, играли с гладкошерстным чёрным псом непонятной породы. С одной заставы захватили в Кабул захворавшего бойца. Заставу ту на таком пятачке выстроили, что и посадить машину не каждый сумеет. Борттехнику пришлось открыть дверь, лечь на палубу салона и подавать командиру экипажа знаки. - Везёт же, - позавидовал один боец. - Мне вторую вертушку ничего не было. А этому каждый раз письма привозят, а теперь в госпитале отдыхать будет. Там хавка классная. Кто-то из солдат постучал ему по голове: - На-шёл чему завидовать! У него ж желтуха. По вискам больного солдатика струйками стекал пот. Он весь полет сидел в вертолёте на полу. "Для него война закончилась, - порадовался Виктор Константинович. - Хорошо, что у Гали девчонка. В армии не служить... А внучку моему не избежать этой участи. Будут ли ещё войны, когда он подрастет? Наверное, будут. Никуда не денешься". Госпиталь... Увлекся, как мальчишка, привязался к веснушчатой, скромной медсестре. Ай, да Виктор Константинович, ай, да дедушка! Казалось, что такого? Ни к чему не обязывающий, классический, скоротечный госпитальный военно-полевой романчик. Так нет. Пришла любовь. Поздняя, последняя. Схожая со вторым дыханием при беге на длинные дистанции. Судьба... Как только сняли с ноги гипс, он повез её в город, по дуканам. Так трогательно было наблюдать за ней! Она ничего не покупала, только ходила смотрела, цены узнавала. Он запоминал, на что Галя обращает внимание, отметил, что вкус у неё хороший. А стоило ему отвлечься, как к Гале подошёл патруль, точно почуяли, что она в городе на птичьих правах, что никакого у неё разрешения на посещение дуканов нет. Он тут же решительно обнял её, словно спасал от хулиганов, показал своё удостоверение советника, и ещё... назвал женой, чтобы вконец отвязались два солдатика и старший лейтенант. Старлей, естественно, не поверил, но промолчал, отпустил перепуганную девушку. А ещё он учил её стрелять из пистолета. И у Галки неплохо получалось. Стоило ей первый раз разнести выстрелом бутылку, как она вскрикнула и, выронив пистолет, захлопала от радости в ладоши. Полтора года длилось их счастье в Кабуле. Он похлопотал, устроил Галю с Аленкой в Москве, хорошую работу нашёл. Семейная жизнь у Виктора Константиновича давно разладилась. Пока детей не поставили на ноги, ничего не предпринимали. Теперь же шло к тому, чтобы разводиться. Но тут у жены обнаружили рак. Разве оставишь её в таком положении? За неделю до отъезда в Кабул Галя сказала: "Никакого развода. Ты должен быть сейчас с ней. Ты ей больше нужен..." Виктор Константинович сощурился, закрылся рукой от слепящего январского солнца, которое уже опустилось к горам. Лучи скользили и отражались от тонкого покрова снега. Людские тени растягивались на несколько метров. Из вертушки выпрыгнул несчастный, с поникшим взглядом десантник. - Давно тебя на скалу посадили? - спросил советник. - Пять месяцев назад, - солдат озирался по сторонам, будто матрос, ступивший на землю после дальнего плавания. - И ни разу не спускался? - Нет. - А до этого где служил? - На юге. - И где же лучше? - В Кабуле. - Спокойней? Меньше обстрелов? - догадался Виктор Константинович. - Нет, кормят лучше. Мы там кроме квашеной капусты по полгода ничего не ели. Точно такой же горемыка-солдат стоял на КПП 103-й дивизии, когда советник заезжал туда для встречи с командующим. Сунув в окно машины голову, сирый и продрогший гвардеец поплелся открывать ворота части, но прежде пытался натянуть на обмёрзшие пальцы старые перчатки, и Виктор Константинович слышал, как гвардеец ругался вслух: - Будь прокляты империалисты, из-за которых я тут мучаюсь!.. - Проиграли мы здесь, Алексей Глебович, проиграли, - советник захмелел, впал в философское настроение, с печалью в голосе рассуждал: - Любая армия бессильна против партизанской войны. Они везде, всюду. К тому же, им американцы помогают. Тупик. Я вам тогда ещё говорил, елки-палки, уже несколько лет прошло, ничего у нас путного в Афгане не выйдет. И армия, извиняюсь конечно, не принимайте на свой счёт, армия деградирует. Зачем пересказывать свои наблюдения Сорокину? Всё это знает генерал, всё видит, не слепой, другое дело, что не придает значения, о другом думает. Армию давно кастрировали, предали, забыли, армия разваливается. Не 40-я, сороковая ещё на что-то способна, армия в целом, вооруженные силы. Сороковая не задавалась вопросами: проиграла она войну в Афганистане, не проиграла, армия состояла из отдельных людей, из частных судеб, проблем, желаний. Взять хотя бы того мордастого пузатого полковника, что видел утром в дивизии Виктор Константинович. "Осторожней!" - орал полковник на солдата. - "Ну смотри - он же так не пройдёт!" Солдат затаскивал в модуль японский телевизор. С трудом обхватив большую коробку, он надеялся протиснуться в узкий проем, полковник же вытягивал из кармана пригоршни семечек, грыз их и сплевывал шелуху: - Привыкли всё делать по-крестьянски, разгильдяи..." Если рушится армия, вооруженные силы, скоро и страна затрещит по швам, уже трещит, с Нагорного Карабаха началось, в Прибалтике что-то будет, не за горами сложные времена. Доигрались с перестройками... Лобанов не знал, что за человек Виктор Константинович, что делает в Кабуле, из какого ведомства. Да и не боялся он никого, у самого дядя на Лубянке работал. Однако, неуважительные высказывания в адрес Советской Армии его покоробили, услышал через всю комнату, подобрался ближе, убедился, что поливают грязью "непобедимую и легендарную". Не стерпел, заклеймил позором рассуждавшего с печалью в голосе о поражении в Афгане подвыпившего Виктора Константиновича, чуть ли ни в измене Родине обвинил. С пеной на губах твердил: - Я увидел здесь всю мощь нашей прославленной армии! - и с пафосом заявил: - Армия находится в пике своего расцвета! - Похоже, первые, набросанные в записных книжках, строчки новой статьи цитировал. - Армия вновь подтвердила славу русского оружия! Виктор Константинович наполнил рюмку и с различимыми оттенками снисходительности в голосе предложил тост: - За нашу славную армию! - Вот это другое дело! - засиял Лобанов. - Товарищи, товарищи, минуту внимания! Есть тост. За нашу великую армию! - Воюющую армию полностью разложили, признав, что ситуация бесперспективная, что необходимо оттягивать силы, - возмущался в узкой компании единомышленников полковник с прилизанными волосами. - Вывод на пораженческое настроение настроил. Разве не так? Никак решиться не хотели действовать жёстче, дальше. Захотели бы - выжгли бы всё напалмом. Американцам можно, а нам нельзя?! Держали армию на коротком поводке, натравливали то и дело на духов, натаскивали, как служебную собаку. А зачем, спрашивается? А теперь мы ещё и виноватыми окажемся. На армию все неудачи свалят. Это у нас запросто! Увидите! Сила армии заключается в одном, - вывел в эти дни советник, - армия знает, что уходит, и готова на любой подвиг, дабы вернуться живой... Голова у Сорокина давила на плечи тяжелей двухпудовой гири, но держался он на людях молодцом. Закалка. Перепили накануне. Вроде старался пропускать тосты, и закусывал как следует, а нате же, расслабился, не рассчитал, переусердствовал с крепкими напитками. Виктор Константинович подливал и подливал. Пьет, как лошадь, и никогда язык не заплетается, и так интересно всегда рассказывает! Всегда всё наперед знает, предчувствует, умеет анализировать, как никто. "Просто у него больше информации, чем у меня", - успокоил себя генерал. Долго засиделись, и не выспался. Правильно сделал, что водителя отправил засветло. Позвонил в резиденцию, прислали дежурную машину, с сопровождающим офицером, доставили в целости и сохранности. "Слетелись, как мухи на дерьмо. Прилипли, как банный лист к ж... Тоже не хорошо. Пчелы на мед? Уже лучше. Журналистов - как собак нерезаных. Естественно, исторические события. Конец войны. Весь мир только об Афганистане и говорит..." Вон их сколько наехало! "Западников" тьма-тьмущая, и всё им показывай-рассказывай, нынче ведь "перестройка", "гласность". Сорокин глянул на часы, поторопил водителя: - Поднажми, Толя, нас ждут к двенадцати. - Как вы сказали, Эдвард? - повернулся генерал к иностранному журналисту в кожаной куртке и меховой шапке. - Вывод из Афганистана - яркий пример нового политического мышления? - Лейтенант-переводчик повторил вопрос на английском. - Совершенно верно, - кивнул корреспондент, и уставился в окно машины. - Что это за самолёт? - Ил-76-ой, - пояснил Сорокин. - А вертолёты? - Ми-24-ые. Англичанин занес названия в блокнот. - Сколько же миллионов долларов вы угрохали на помощь мятежникам, поставляя им мины, "стингеры", - деликатно корил гостя генерал. - А на минах простые крестьяне подрываются. "Стингерами" гражданские самолёты сбивают. - Это не мы поставляли, а правительство США, - уточнил Эдвард, напоминая, что он британский подданный. "Какая разница, - подумал генерал. - Все вы - против нас". - Значит так. Переведите господину Эдварду, что на аэродроме, - генерал намеренно избегал называть части своими именами, всё же осторожничал с иностранцами, - он сможет взять интервью у полковника Митрофанова. Боевой командир, в Афганистане - второй раз. Мы с ним в былые времена, - важно заметил Сорокин, - вместе на операции летали. Однажды чуть не сбили, - зачем-то добавил он. Это уже фантазировал генерал. Летали без приключений. Просто один из офицеров экипажа обратил внимание Сорокина на пулевое отверстие. Кто его знает, откуда оно взялось. Бывало, что духи стреляли из кишлака, бывало и свои же солдаты-обалдуи, загрустив и заскучав, от нечего делать по вертушкам одиночный выстрел производили с поста. - Двадцать минут хватит на интервью? Так, - Сорокин прикидывал по времени. - Потом пообедаем, и поедем на раздачу гуманитарной помощи. Эдвард выслушал перевод, утвердительно кивнул. "Прекрасно понимает и по-русски, - решил Сорокин. - Все они хотя бы наполовину шпионы. Только прикидываются, что ничего не знают. Так я и поверил, что он в военной технике не разбирается, самолётов транспортных, вертолётов боевых никогда не видел! Строчит в блокноте без остановки, помечает что-то. Хотя, не знаю. Молод он, лет 25, поди, не больше". Генерал в кабинет командира полка заходить отказался. - Вы сами, сами, - не хотел он смущать полковника Митрофанова во время интервью. - Распорядитесь только, чтобы мне чайку организовали, что-то в горле першит. Раньше бы и в голову такое никому бы не пришло - запустить иностранного корреспондента в боевую советскую часть, да не где-нибудь сбоку припека, а на самом кабульском аэродроме, да чтоб он в штабе полка на секретные карты глазел, чтоб новейшую военную технику разглядывал в упор. Да в прежние времена особый отдел бы близко не подпустил такого лазутчика к части. "Всё меняется..." - Так, какие будут вопросы? - пригласил гостя садиться Митрофанов. Корреспонденту никто ничего не успел рассказать, а он уже что-то записывал, и будто не замечал никого. - Что это он? Вы по-русски говорите? - Нет, он не понимает, - сказал переводчик. "Полковник Александр Митрофанов. Командир авиаполка. Камуфляжная форма на молнии, под ней - белая майка в синюю полоску. Гладко выбрит", - пометил Эдвард. Наконец, он оторвался от блокнота, оглядел кабинет: портрет Ленина на стене, стол, несколько стульев, телефон на столе. "Без роскоши живут советские полковники". - Какие задачи выполняет ваша часть? - начал Эдвард. Дальше последовали стандартные вопросы: отношение к выводу? не жалеете, что уходите? что будет после того, как советские покинут Афганистан? - Прямо, как сговорились, - пошутил, расправившись с вопросами, Митрофанов. Отвечал он коротко, но не казёнными фразами, не из газет черпал мысли, самостоятельно формулировал, с юмором, оригинально и легко. - На прошлой неделе тоже приезжал иностранный корреспондент. Один в один вопросы задавал, - признался полковник переводчику. Эдвард нисколько не смутился. - Господин полковник, вы сами летаете? - Летаю. - Часто? - Приходится. - Тогда такой вопрос. В прессе, в западной прессе, - поправился Эдвард, - часто сообщали, что русские "стирали с лица земли" целые кишлаки. Это правда? - Неправда. На войне, если в тебя стреляет из кишлака враг, и сбивает ракетой "ведомого", твоего товарища, в общем, а со мной такое было, раз... и нет больше экипажа, сбили, горит вертушка... и сесть, спасти не можешь... я хочу сказать, что на войне как на войне... Если по нам из кишлака духи начинают работать, мы не церемонимся с ними. - Понимаю. - Знаете Эдвард. Эдвард его зовут? Знаете, я вот как скажу: легче всего написать, что русские летчики разрушают афганские кишлаки. На самом деле мы первыми редко когда стреляем. Право первого выстрела, как на дуэли, обычно достаётся противнику. - Вы многих друзей потеряли? Митрофанов посерьёзнел: - Ты у него спроси, он сам-то в армии служил? - Говорит, что нет. - То-то я и вижу. - Вы не ответили, господин полковник. - Слишком многих, Эдвард. - А что сейчас для вас самое главное, в эти последние недели? - Чтоб больше ни один из моих летчиков не погиб. - А вы не могли бы назвать общее число потерь части за весь период войны? - Зачем вам это? - погрустнел полковник. Воцарилось молчание. - Летчики погибают по-разному. Кто-то в воздухе, а кто-то... Недавно провожали в последний путь боевых друзей. Погибли во время обстрела аэродрома реактивными снарядами. Погибли в своих комнатах... "Вежливый, скромный, говорит негромко, умеет, в отличие от остальных русских, искренне улыбаться даже, когда не выпьет водки. Обижается на банальные вопросы. Интеллигентный. Человечный", - успел добавить к записям англичанин. Конечно же, в статье упоминать все эти детали Эдвард не планировал. Ему просто интересно было самому разобраться и понять русских. Ведь он рос под воздействием западной пропаганды, ему, как и миллионам сверстников внушали, что Советы готовятся сбросить атомную бомбу, показывали их ветхих маразматических лидеров, стращали коммунизмом. - Мне жаль, - англичанин потупил взгляд. - У вас семья есть? - гость понял, что пора сменить тему. - Есть, - Митрофанов воодушевился. - Жена, сын. - Часто пишут? - Часто. Недавно, кстати, "звуковое" письмо получил. Кассету магнитофонную. Знаете, так необычно, сидишь вечером в комнате в Кабуле, и слушаешь голоса родных. Будто они рядом совсем. - Переживают за вас? - Конечно! Война заканчивается. Месяц с копейками остался. Как тут не волноваться?! - Что вы сделаете первым делом, когда вернетесь домой? - Что сделаю? - Митрофанов посмотрел на переводчика, улыбнулся: - Как ему сказать? Попрошу жену борщ приготовить. Настоящий домашний борщ! А потом выключу телефон и лягу спать. И, надеюсь, дня два подряд не просыпаться. - Устали? - Все здесь устали. И солдаты и офицеры. Все хотят домой. - Спасибо, - гость поблагодарил через переводчика полковника и закрыл блокнот. Митрофанов вздохнул с облегчением. - Последний вопрос, - вдруг вспомнил Эдвард. - Скоро и ваша часть будет выходить. Вы полетите последним? Полковник Митрофанов, как любой летчик, был отчасти суеверным. В приметы искренне верил. И неудивительно. Сложилось так, что пережил Митрофанов на исходе войны серьезные "звоночки". Прямо один за другим следовали они. В сентябре, когда завалили неподалёку от тюрьмы Пули Чархи вертушку, по вертолёту Митрофанова был пуск. Каким образом промазали - непонятно. А спустя месяц летели под видом афганцев из Гардеза, полковник шёл крайним, и духи из "зелёнки" завалили лучшего друга. Ничего не успели предпринять. Первый "звоночек" - не так страшно, у всякого бывает. А после второго начинаешь осторожничать. Начинаешь всерьез переживать. Одно утешение - войне конец, рисковать больше никому не придётся. - Не знаю, как это по-английски звучит, но у нас не принято говорить "последним". Мы обычно говорим лететь "крайним". Так вот, я полечу крайним, когда буду уверен, что все мои благополучно покинули аэродром. "Сентиментальный полковник. Скромный", - занес вместе с цитатой последние пометки в блокнот Эдвард и встал. - Сейчас вас проводят в столовую. Попробуете, как у нас кормят. Я, к сожалению, вынужден заняться другими делами, так что, переведите, пожалуйста, обедать буду позже. - Жаль, - сказал англичанин. И попрощался по-русски, правда, с сильным акцентом: - Да-сви-да-ня. Установленные на бронемашинах звуковещательные станции оглушали площадь музыкой, пытаясь создать у кабульских жителей праздничное настроение. Царандой сдерживал неуправляемую толпу, рвущуюся к советским наливникам с дизельным топливом и грузовикам с мукой. Цены на солярку, некоторые продукты в городе резко повысились перед уходом советских. Особо страдали самые бедные афганцы. Афганцы всех возрастов в залатанных брюках, рваных куртках, толкались, ругались, женщины в голубых и горчичных паранджах орудовали локтями. Давили детей, втаптывали стариков в грязь. Босые, ободранные, голодные, готовые драться, загрызть кого-нибудь, лишь бы наполнить лишнюю канистру, ведро, жестяную банку соляркой, выпросить второй кулечек с мукой. - Стадо безмозглых овец! Будто конец света, - кивнул на афганцев советский офицер в бушлате, сидевший на башне БТРа. - Как в зоопарке! - Ты б посмотрел, что творится в московских универмагах, когда на прилавки выбрасывают какие-нибудь французские бюстгальтеры. - Сравнил! - Что они говорят? - спросил у переводчика Эдвард. - Они говорят, что очень полюбили Афганистан и его народ, а-а-а, что переживают за несчастных детей... - Вы не могли бы спросить у них, что, по их мнению, будет здесь после того, как уйдут советские войска? - Ни хера хорошего не будет. Пальцы на морозе не слушались. Эдвард взял ручку в рот, а руки спрятал в карманы куртки. Ждал перевода. - Мы свой интернациональный долг выполнили до конца, - наконец, сформулировал переводчик. Эдвард записал и вновь сунул руки в карманы. - Пусть выкручиваются, как хотят, - добавил второй офицер. - Что он сказал? - кивнул на офицера Эдвард. - А-а-а. Говорит, что афганцы навсегда останутся нашими друзьями. Сорокин жестами звал вернуться к машине. - Поехали отсюда, - шепнул переводчику генерал. - Здесь страсти накаляются. Когда напор желающих достиг критической отметки, афганский офицер запрыгнул в бронемашину, отключил музыку и, в надежде утихомирить рвущихся за дармовыми продуктами и топливом неграмотных, нищих людишек, предупредил на фарси: - Если не будет порядка, мы прекратим раздавать помощь! Порядка не прибавилось, толпа росла, и, чтобы избежать трагедии, акцию прекратили, что вызвало всплеск негодования. Солдаты вскочили на машины, грузовики тронулись с площади. Вдогонку им полетели камни, палки, жестяные банки. Эдвард и генерал Сорокин этого уже не видели. Они ехали по городу. - Как видите, мы не бросаем друзей в беде, - сказал, когда они отъехали от площади, Сорокин, и к собственному удовлетворению заметил, что английский журналист занес что-то в блокнот. "Генерал говорит штампами, одна пропаганда. Полковник - мудр и лаконичен. Видимо, хороший командир. Думает о людях". - Несмотря на то, что советские войска покидают Афганистан, - вещал генерал, - мы и не думаем прекращать помощь нашим южным соседям. Как говорится, друга в беде не бросим. Поэтому раздача гуманитарной помощи, особенно сейчас, когда ударили такие морозы, и завалы на Саланге, и в Кабуле явно ощущается нехватка топлива и продовольствия, - первостепенная задача для нас. Кстати, сказать, переведи ему, - повернулся он к переводчику, будто до этого говорил без его помощи, - те самолёты, что заходили на посадку, когда мы ехали мимо аэродрома, он ещё спрашивал, как они называются, так вот они ежедневно доставляют в Кабул муку. Тысячи и тысячи тонн. x x x Дворец Амина опустел. Штаб 40-ой армии переехал в расположение 103-й воздушно-десантной дивизии у аэродрома. Городок по описи передали афганцам. Сколько израсходовали бумаг, сколько актов составили о передаче имущества афганскому министерству обороны! Каждую мелочь учитывали, вписывали, комиссии многочисленные создавали. Из-за одного недостающего в казарме стула поднимался скандал! Уход из бывшего дворца Амина был спешным, неожиданным для некоторых, несмотря на то, что об этом еж