ью занятий 3 месяца. Было бы целесообразно выделение соответствующих штатных единиц преподавателей. Ничего этого, как и всего, что перечислено выше, мы не имеем. Строительство запланированного корпуса не начинается тоже. В связи с актуальностью задачи просим вас изыскать возможности ее решения". Я не желал, чтобы все дело путем единственного (для проформы) семинара свели на тяп-ляп. Очередные нападки, которые могли явиться результатом этой "записки", меня не страшили. Я к ним привык. Чуть меньше, чуть больше - какая разница? Главное - дело. И если стоять за него, так до конца... Обвинения, конечно, посыпались незамедлительно: "Калинников испугался семинара", "Метод Калинникова несостоятелен" и тому подобные. Выступления на травматологических конференциях, симпозиумах приобрели новую окраску: "...Пусть даже медицинская практика доктора Калинникова обогнала теорию... Допустим!.. Но именно это-то и не дает нам права повсеместно распространять его аппарат!" "...Факт. Да. При гнойном воспалении вопреки всем медицинским правилам человеческая кость в аппарате срастается... Но какой этому сопутствует биологический процесс? Ответьте?.. Совершенно ясно, товарищи, что метод Калинникова не имеет под собой исчерпывающей научной базы. То, что мы наблюдаем, - это только талант и искусство. Но разве можно увезти с собой домой талант другого человека?" Возражал я примерно так: "...Да, мы не знаем еще всех биологических процессов, ну и что? Для этого нужно время, а главное, настоящая научная база и кадры, чего мы пока не имеем... Разговоры насчет таланта - выдумки! В нашей лаборатории, помимо меня, аппарат умеют накладывать уже больше десятка врачей... Кто не знает причин моего отказа от семинара, тому повторяю: я за наш метод всерьез. Поверхностное изучение его не приведет к положительным результатам. Это моя позиция..." Одновременно с этими перипетиями я закончил написание диссертации. Прежде чем представить ее на защиту, необходимо было собрать три положительных отзыва. Первый оппонент, профессор из Ленинграда, продержал мою работу полгода и в результате высказать свое мнение отказался. Второй, видный травматолог из Казани, заключение прислал, но безрадостное. Мою диссертацию он оценивал как еле-еле натягивающую на кандидатскую. Я ничего не понимал: метод, посредством которого излечились уже около 3000 больных в три раза быстрее обычных сроков, ни в чем не убеждал моего коллегу. Тут было что-то не то. С третьим оппонентом повезло, он прислал самую восторженную рецензию и вызвал меня для защиты диссертации в свой институт травматологии и ортопедии, которым руководил. Фамилия его была Байков. Диссертацию я защитил. На банкете Байков с глазу на глаз вдруг сказал мне: - Знаете, а ведь я тоже был предупрежден, чтобы не переоценить значения вашей диссертации. - Кем? - Неважно. Лицо в нашем мире довольно влиятельное. - Ясно, - протянул я. - Что же это лицо еще сказало? - Что в лучшем случае ваша работа натягивает на кандидатскую. Но я ответил, что научными принципами торговать еще не научился и надеюсь, что никогда не научусь. Ваша диссертация заслуживает докторской. Я рассеянно покивал. - Вы сказали: вас тоже предупредили. А почему "тоже"? - Ну, видимо, как и двух ваших предыдущие оппонентов. Меня словно ударило - я почувствовал одну и ту же руку. Везде: в перипетиях, связанных с затяжкой строительства нового корпуса, в бесплодной переписке по поводу выездного семинара, в интонациях выступлений на симпозиумах в мой адрес и вот теперь, в истории с диссертацией. Эта рука обладала большой силой, связями и очень тонко, незаметно пыталась держать меня "на привязи". Байков мягко положил мне на плечо руку. - Все это мелочи. Главное, что вы открыли новую главу во всей травматологии. В ВАК мою диссертацию представили как докторскую. Везение, по-моему, сестра прогресса. В Сургану заехал один из членов ЦК КПСС. Он возвращался из зарубежной поездки и на два дня задержался у нас по делам. Обком партии посоветовал ему посетить нашу лабораторию. Член ЦК нашел время, прибыл в клинику. Я ему все показал, вкратце объяснил суть метода. Он спросил: - А в Америке этот метод применяют? - Пока нет. Они написали нам несколько писем с просьбой ознакомить их с нашим аппаратом подробнее. - Покажите письма. Член ЦК прочел их, помолчал. - Мы дождемся, что они первыми начнут применять у себя наше отечественное изобретение... Чем вам можно помочь? - Базой. Крупной современной научной базой, где могли бы специализироваться врачи со всего Союза. - Иначе, нужен специальный институт? - Да. - Здесь, в Сургане? А почему не в Москве? - Если откровенно, то в Москве у меня девяносто процентов времени будет уходить на улаживание неизбежных трений с моими коллегами. Член ЦК задумался. - Я попрошу Минздрав СССР вынести ваш вопрос на обсуждение коллегии. И еще: подготовьте необходимые материалы по вашему методу, я доложу в ЦК. Он уехал, в Сургане появился Зайцев. Наконец-то он получил возможность ознакомиться с результатами компрессионно-дистракционного метода. - Пока своими глазами не увидишь, не поверишь! Троекратно расцеловав меня, Зайцев добавил: - Готовьтесь к лауреатству! Через две недели он прислал мне телеграмму, что моя диссертация утверждена в ВАКе, и сожалел, что не может отпраздновать это событие вместе со мной. Действительно, стоило отпраздновать. Вечером мы сели дома за стол, выпили первую рюмку за мой успех. Настроение у меня было приподнятое, благодушное. Раздался междугородный звонок. Звонил заместитель министра здравоохранения РСФСР Фуреев. (Он относился к моему методу с симпатией.) - Как дела? - осторожно поинтересовался он. - Неплохо, - ответил я. - Праздную! По молчанию я ощутил, что Фуреев хочет сообщить что-то неприятное, но колеблется. Я напряженно проговорил: - Вы, наверное, еще не знаете. Мне Зайцев телеграммой сообщил. - Нет! - вдруг закричал Фуреев. - Какая наглость! Какое лицемерие! Не верьте!.. Вас хотят сбить с толку и дезориентировать! У вас все гораздо сложнее! - Не понимаю, - произнес я. - Не верить Зайцеву? - Насчет Зайцева не знаю. Вероятней всего, что его дезинформировали. Он не член ВАКа. Мне известно другое: ваша диссертация кем-то опять ставится под сомнение. Вас скоро вызовут на заседание ВАКа, готовьтесь. Ко всему. Поняли? - Да, - откликнулся я. - Спасибо. Я почти осязаемо почувствовал уже не руку, а стену. БУСЛАЕВ После Олимпиады в Токио мне захотелось расслабиться. Я устал, потом дома опять все пошло кувырком - жена (в который уже раз) ушла от меня с сыном к матери. Я улетел в Киев. На моем горизонте вновь появился Воробей - тот самый, с которым я тренировался у Абессаламова. К этому времени он стал чемпионом Союза и мира по пятиборью. В Киеве Воробей служил в рядах Советской Армии, там же и тренировался. Симпатичный, добрый, трудолюбивый, но загульный парень. Свой быт он не устраивал. В его однокомнатной квартира стоял стул, на полу лежал матрац с двумя подушками (без наволочек), поверх два байковых одеяла. Одежда была свалена в кучу на чемодане. Единственное, что украшало его жилище, - музыкальная установка. Без нее скучали женщины, которые бесперебойно появлялись в этой квартире. Спустя месяц мы оба устали. Воробей предложил поохотиться, У него был знакомый егерь. По его совету мы отправились в одну из деревень за сорок километров от Киева. Для селян наше появление оказалось как нельзя кстати. Кабаны пожрали в буртах много картошки. Нам сообщили, что в округе их целое стадо - огромных, жирных, а главное - наглых. Они даже в деревню заходить начали. После охоты я неожиданно ощутил тоску по хрусту шиповок на гари, по самой высоте. Я понял: полоса спада прошла, хватит бездельничать, пора возвращаться в прыжковый сектор. На другое утро я улетел домой. Приступив к тренировкам, я дал себе зарок не спешить. Начался легкоатлетический сезон, соревнования, которых я не мог избежать, не ждали. Было ясно: пока я обрету былую спортивную форму, мне придется потерпеть несколько поражений. С этим предстояло смириться... Но случилось так, что, "поднимаясь", я все-таки не проиграл ни одного поединка. Видимо, потому, что против логики всякий раз восставало мое самолюбие. Самое первое состязание я выиграл лишь за счет "нахальства" и прежнего авторитета. Это был матч четырех: Москва - Ленинград - Украина - РСФСР. (На улицах цвел май.) К этому времени среди всех прыгунов наилучшим образом выглядел Глухов. (Мы выступали с ним на Олимпиаде в Риме.) Года на два Глухов куда-то пропал. Начали поговаривать, что для прыжков этот спортсмен уже устарел. Неожиданно он снова вынырнул на спортивном горизонте, притом с приличным результатом - 2 метра 18 сантиметров. Стало очевидно, что похоронили его преждевременно. (Впоследствии Глухов успешно выступал еще несколько лет.) Обо мне пошла молва, что я сгорел, выдохся и т. п. Прослышав об этом, Глухов почувствовал, что настал наконец момент, когда со мной можно рассчитаться за все прежние проигрыши. Мечтал он об этом всю спортивную жизнь. Пока ему это не удавалось. Я всегда "уходил" от него на 5-10 сантиметров. На матче четырех я тоже не собирался сдаваться без боя. Глухов был лучше подготовлен, но у меня имелось другое преимущество. Он меня боялся. Даже слабого. От моих предыдущих, почти беспрерывных успехов у него развивался "комплекс подавленности" перед моим именем. На это я и рассчитывал... Прыгая из последних сил, еще больше я тратил их на то, чтобы не показать Глухову и малейшей неуверенности в своей победе. Сбивая планку, я улыбался. Отдыхая, беспрерывно шутил. Иногда нарочно с самим Глуховым. Когда прыгал он, не обращал на него внимания. И вообще всем видом показывал сопернику, что соревновательный процесс для меня сугубо формальное явление. Кто будет первым, известно заранее. То есть я... Глухов понемногу стал раздражаться. На себя. На меня он не мог - не было причин. С каждым прыжком все более нервничал и выбивался из колеи. Когда планку подняли на 2 метра 15 сантиметров, я понял, что именно эту высоту мне нужно взять с первой попытки... Почему?.. Глухов знал: в новом сезоне это мой лучший результат. Выше я наверняка не прыгну. Предстояло разубедить его в этом. Во что бы то ни стало надо было показать, что слухи о моем "разобранном" состоянии необоснованны, что уставшим я только прикидываюсь. Только так Глухов сломается. Я собрал в себе остатки сил и эту задачу выполнил... Глухов не сломался. Наоборот, его охватило более жгучее желание победить меня. Но, как ни парадоксально, оно и явилось причиной его слома. От чрезмерных желаний планку обычно сбивают. Глухов не стал исключением. 215 он взял лишь с третьей попытки... Сознание того, что я (слабейший) вдруг почему-то выигрываю у него (сильнейшего), стало постепенно доканывать Глухова. Чтобы ускорить этот процесс, я сделал такой жест - подошел к нему и спросил: - Какую высоту ставить будем? Он нервно подернул плечом, ответил: - Какую, какую! 218! - А может, сразу 221? Чего силы зря тратить? Глухов разозленно отвернулся, пошел к судейскому столику и заказал 218. Я пришел следом, заявил: - Эту высоту я пропускаю. От такой наглости мой соперник чуть не задохнулся... В состоянии бессильной ярости он сбил планку все три раза... Я, конечно, рисковал, но другого выхода у меня не было, пусть бы я умер, но 218 я бы уже не взял... Позже, остыв, Глухов наконец понял это. Приблизившись, он тихо сказал мне: - Уполз... Ну смотри! В другой раз такого никогда не случится! Я широко улыбнулся, ответил: - Правильно! В другой раз я тебя и близко не подпущу! Этой фразой я закрепил свое прежнее моральное преимущество. И действительно, другого раза у Глухова уже не случилось... Через месяц Кислов уговорил меня полететь на состязания в Норвегию. Уговорил, потому что я заболел гриппом. Ведущие прыгуны разъехались кто куда: в Польшу, во Францию, в Италию... Матч СССР - Норвегия проводился впервые, нам хотелось его выиграть. С температурой 37,8 я отправился в Скандинавию. За ночь до соревнований я, как и в Токио, опять выпил стакан "Зверобоя". Наутро температура спала. Но слабость осталась. В сектор я вышел на трясущихся ногах, перед глазами плавали мутные круги. Все высоты: 203, 206, 209, 212 я преодолел "на зубах", все с третьей попытки. И вдруг перед двумя метрами пятнадцатью сантиметрами я ощутил знакомую легкость. На этих соревнованиях я взял 218. Преодолев в Норвегии свою хворь, я почувствовал, что вновь начинаю обретать силы. В Англии на крупных состязаниях - 220. Через две недели в Финляндии - 222. В Италии - 224. В США - 225. В Америке я попросил установить 2 метра 29 сантиметров - выше своего мирового рекорда. Этот результат мне не покорился, но я почувствовал - близко. В Париже взял 226, пошел на 230. К этой высоте я прикоснулся только кожей колена. Планка мелко задрожала и по микронам поползла с подставок, упала. Но было ясно: еще полмесяца, месяц, и я сяду на такого коня, на которого вряд ли кто еще сумеет сесть в течение ближайших нескольких лет. Пока же я сел на мотоцикл. Сел позади сокурсницы по институту - мотогонщицы. Я попросил ее подвезти меня до метро. Москва стояла в золотых листьях, только что прошел дождь, проглянуло солнце. Все сверкало - лужи, река, окна домов, гранитный парапет набережной. Девушка (ее звали Светлана) оглянулась на меня, улыбнулась. На один миг. Но именно в этот миг я успел увидеть подрагивающую стрелку спидометра, отметку "80", крутой поворот дороги, исчезающей в темном провале туннеля, и перед его зевом огромную искрящуюся лужу. В следующее мгновение мотоцикл влетел в лужу, скользнул влево, из-под меня тотчас ушла опора. Страшный удар о столб, я понесся в черную бездонную дыру. Сознание успело поставить точку: "Все". ...Когда сознание вернулось, я увидел сокурсницу. Ее трясло в нервном ознобе. На ней самой не было ни царапины. Я попытался встать и не смог. На обочине заметил свою правую туфлю. Посмотрел на ногу, с которой она соскочила, и не нашел ее. Я на ней сидел. Подо мной оказалась липкая лужа крови. Я высвободил из-под себя ступню - вместо нее торчали страшные костные отломки. Сама ступня висела на одних связках и сухожилиях. Кости были неестественно белого цвета. Я равнодушно отметил: "Все как в анатомичке института". И тотчас почувствовал боль, точно ногу мне отрубили топором. Из темноты туннеля вылетел МАЗ, пронзительно завизжал тормозами. Я сидел на его пути - грузовик чудом не задавил меня. Опять заскрипели тормоза - теперь уже "Запорожец". Оба водителя побежали ко мне, на полдороге остановились. Они увидели крошево моей ноги. Я протянул к ним руки, попросил: - Помогите. Они кинулись ко мне, подхватили, поставили на целую ногу. Вторая ступня болталась как маятник. Я взял ее в руки, чтобы она не отвалилась совсем. Так, поддерживаемый водителями, поскакал к "Запорожцу". За мной потянулась дорожка из крупных сгустков крови. "Живым... только бы живым до больницы", - думал я. - В Склифосовского! Быстрее! Владелец "Запорожца" сунулся в кабину, выпроводил оттуда жену и дочь. Они отошли к парапету набережной, с ужасом уставились на мою ногу. Шофер грузовика помог мне забраться в машину, мы тронулись. Перед первым же светофором автомобиль затормозил. - Дальше! - тотчас сказал я. - Дальше!!! Мужчина очумело помотал головой, ответил: - Красный свет!.. - Пусть! Езжайте!! Двумя руками я сжимал под коленом артерию, от толчков машины моя ступня беспрерывно болталась, с нее обильно текла кровь. Перед моими глазами начали отплясывать тысячи светящихся точек. "Сейчас потеряю сознание..." Вкатили наконец в ворота больницы. "Приемный покой". Вышли два санитара. Один из них открыл дверцу и поморщился: - Эк тебя расквасило! Я подтянулся руками, поставил здоровую ногу на землю, выпрямился. Передо мной все поплыло, я рухнул... Потом я лежал на холодном столе, на мне длинными ножницами разрезали брюки... Явился дежурный хирург, - Вы тот самый Буслаев? - Да. Что будет с ногой? - Посмотрим, - откликнулся он. - Сейчас трудно определить, посмотрим. Мне сделали какой-то укол, боль притихла, я надолго прикрыл глаза... Открыв их, я увидел свою жену и Звягина. Жену била мелкая дрожь, она все время повторяла: - Митя! Что же теперь будет, Митенька? Звягин молчал. Он старался сохранить то выражение лица, которое подобает принимать в таких обстоятельствах, но я тотчас уловил в нем другое. Со своего стола я сказал ему: - Все правильно, Сережа... Я тебе больше не конкурент... Это финиш. Он вздрогнул, горячо заговорил: - Как тебе не стыдно? При чем тут финиш? Ты еще будешь прыгать! Вот увидишь! Я отрицательно помотал головой, жена закричала: - Какие прыжки? О чем вы? Жить! Ты только жить должен, Митя! Вернулся дежурный врач. Он пришел с ведущим хирургом больницы. Оба попросили удалиться жену и Звягина. Хирург близоруко склонился к моей искореженной ноге, покривился. - Что? - спросил я. - Отрежете? Он поднял на меня глаза: - Отрезать можно было и без меня. - И прибавил: - Наша фирма, товарищ Буслаев, балалаек не делает! Через полчаса меня повезли на операцию... Жена шла рядом. - Что ж это будет, Митя? Я боюсь! Митенька! Перед операционной жена вцепилась в дежурного хирурга. - Умоляю! Я должна быть там, прошу вас! Ее впустили... Меня переложили с каталки на стол, в один миг пристегнули запястья брезентовыми ремнями. Я тотчас испугался этого распластанного, беспомощного положения. Я повернул голову к жене, сказал: - Если ты дашь согласие, чтобы мне отрезали ногу, я прокляну тебя... Слышишь? Она прикрыла лицо руками, заплакала. - Не смей! - повторил я. - Что бы ни было во время операции. Не смей! Мне воткнули в вену иглу, в голове пошел туман. Тело начало наполняться сонной тяжестью. Еле ворочая языком, я снова выговорил: - Не смей... Нога... Нет... На меня обрушились покой, тишина. Все исчезло. КАЛИННИКОВ Меня и в самом деле вызвали в Москву на заседание ВАКа. Не успел я поставить в номере гостиницы чемодан, постучали. Вошел старый знакомый Гридин. Точно закадычный друг, он обнял меня и расцеловал. - Рад! - заявил он. - Рад видеть вас снова, да еще на белом коне! Затем Гридин вкрадчиво прибавил: - А ведь после нашего знакомства всего лишь одиннадцать лет прошло. За эти годы он располнел, поседел, в его облике появилось что-то львиное. Мне пришлось показать ему на кресло. Гридин охотно сел, я пошел умываться в ванную. Прикрыв за собой дверь, я сосредоточенно замер, хотелось понять, что означал этот визит. Гридин не заставил долго ждать. Как только я вернулся в комнату, он с "сердечной" улыбкой объявил: - Знаете, я ведь к вам с интересным предложением! - Да, да, - вежливо отозвался я. - А именно? Он коротко глянул на меня, спросил: - Вероятно, как и раньше, вам все сразу надо говорить в лоб? Верно? Я напряженно кивнул. Гридин помолчав, выговорил: - Имеются сведения, что вопрос вашего лауреатства может решиться положительно. Но при одном условии: вы возьмете себе в компанию еще двух-трех наших людей. Про себя я подумал: "Как был клопом, так и остался". - То есть обязательно должна быть группа? - Абсолютно точно! Группа ученых, которая работала в этом направлении. Поскольку сделали они меньше, вы остаетесь руководителем группы. Стараясь не выдать волнения, я поинтересовался: - А что за люди? Гридин метнул на меня исподлобья взгляд. - К примеру, я... Шамшурин (Шамшурин был тот самый "поклонник" моего метода, который получил авторское свидетельство, украв у меня самый неудачный вариант моего аппарата). Ну и небезызвестный вам Зайцев. Зайцев, правда, больше для солидности. - То есть как балласт? Гридин расхохотался. - Это уж как вам будет угодно. Я произнес: - Я-то вам на что? Какой-то провинциальный врач... Нет, не могу. Я вас только скомпрометирую. Потом совесть замучает! - Не надо, - остановил меня Гридин. - Мы не дети. Уясните: без нашей поддержки лауреатом вы не станете. Даже больше - доктора наук из вас не получится тоже. Уверен, что вы об этом догадываетесь. - Что ж, - сказал я, - посмотрим. Гридин поднялся: - Подумайте. Все хорошо взвесьте, я вас не тороплю. В запасе еще день. Буду ждать вашего звонка. Всего доброго! Наутро я явился к заместителю министра Фурееву, поведал ему о предложении Гридина. - Негодяи! - закричал он. - Подлецы! А Зайцев! - замотал головой Фуреев. - Нет! Не такой человек! Гридину я не позвонил. Он, видимо, ждал, ждал и решил сам набрать мой номер. В половине первого ночи. - Ну что, Степан Ильич? - спросил он. - Надумали? - А что мне думать? Я себя в лауреаты не выдвигал, а вы и без меня им стать можете. - И станем! - жестко заверил Гридин. - А ты... (он впервые назвал меня на "ты") останешься у разбитого корыта! Я сказал: - Поймите меня правильно: я не имею цели продвинуться в лауреаты, доктора или академики. Главное для меня - работа. - Работай! - выкрикнул Гридин. - Работай себе на некролог! - И повесил трубку. Окончательно стало ясно, что для кого-то я маячил постоянным укором: "Что же вы, столичные профессора с такими возможностями, позволяете какому-то "захолустнику" так обскакать себя?.." Им необходимо было свести меня на нет, в крайнем случае - "притормозить". Чтобы я стал не "я", а "один из". Поэтому они и придумали идею лауреатской группы. Иначе - затереть меня в общей массе ученых. Я сказал себе: "Нет! Я прежде всего врач, а не деляга. Пусть мне будет как угодно плохо, но на сделку с совестью я не пойду!" Через день меня заслушали на президиуме ВАКа, постановили: "Присвоить Калинникову С. И. звание доктора медицинских наук. В силу того, что проблемы, разрабатываемые в его лаборатории, имеют исключительно важное научное и практическое значение, просить Минздрав СССР преобразовать проблемную лабораторию в г. Сургане в филиал одного из союзных НИИ по травматологии и ортопедии". Перед отъездом домой я встретился с Зайцевым. Он горячо поздравил меня и заверил, что мое лауреатство теперь уже не за горами. Я не утерпел: - А знаете, Борис Тимофеевич, мне ведь и вас в компанию взять советовали. - Какую? - Мне предложили переоформить свое лауреатство на целую группу. В ее состав входили и вы. - Как? - воскликнул Зайцев. - Кто? Я извиняюще улыбнулся, ответил: - Простите, но пока мне лучше не говорить этого... Может, когда-нибудь позже... - Как хотите! - сказал Зайцев. - Я вас не неволю... Он нервно заходил по кабинету. Затем вдруг остановился. - Мне-то, надеюсь, вы верите? - О чем вы говорите, Борис Тимофеевич! - Вот и хорошо, - сразу успокоился Зайцев. - И ладно. - И снова вспылил: - Нет, какое все-таки подонство! Два месяца спустя я вновь приехал в Москву. На этот раз в ЦК КПСС пригласили директоров научно-исследовательских институтов по травматологии и ортопедии, заместителей министров здравоохранения республик, видных ученых, крупных специалистов из военных ведомств и промышленности. Зайцев должен был присутствовать тоже, но вдруг заболел. Первым выступил член ЦК. (Тот, что побывал в нашей проблемной лаборатории.) - Товарищи, мы собрали вас по неотложному вопросу. До сведения ЦК доходит информация, что в городе Сургане доктором Калинниковым проводится интересная работа по изучению новых способов излечения в области травматологии и ортопедии. Притом очень эффективных. Лично я был этому свидетелем и частично знаком с методами доктора Калинникова. Нам представляется, что его деятельность может иметь важное государственное значение. Если это действительно так, то новому научному направлению необходимо оказать всяческое содействие и помощь. Мы, товарищи, не специалисты, поэтому пригласили именно вас. Вы должны помочь нам разобраться в этом вопросе. Для начала предлагаю заслушать самого доктора Калинникова. Я вышел на трибуну. Вот примерное содержание моего выступления. В настоящее время травматологические больные занимают третье место после сердечно-сосудистых и онкологических заболеваний. При этом следует принять во внимание, что больные с переломами костей выбывают из строя на многие месяцы, а иногда и годы. Предлагаемый новый метод обеспечивает сокращение сроков излечения в 2-6 раз. По самым скромным подсчетам, экономический эффект на одного такого больного, занятого в производстве, превосходит три тысячи рублей в новом исчислении: 2600 - за счет возможной выработанной продукции, остальные деньги - от сокращения оплаты по листу нетрудоспособности. Еще больший результат возникает при лечении больных, подвергшихся операции ранее. Пример - больной X. 34 года, горный мастер. Диагноз - ложный сустав левого плеча. Травму получил на производстве. Ранее дважды оперировался - безуспешно. Исход лечения: инвалид второй группы. Стоимость его лечения превышает 20 тысяч рублей. Притом не учтена стоимость материальных ценностей, которые страна теряет за счет потери трудоспособности этого человека. К нам он поступил четыре года спустя после получения травмы. Затраты у нас - 2761 рубль. В результате удалось ликвидировать инвалидность, сделать больного трудоспособным. Экономический эффект - 17 316 рублей. Подобных случаев можно привести немало. Разработанные нашей лабораторией методы имеют и оборонное значение. В условиях войны наш аппарат незаменим. Делая раненых более мобильными, он значительно облегчает задачи транспортировки (во многих случаях пострадавшие смогут передвигаться почти самостоятельно), а свободный доступ к поврежденной поверхности позволит проводить необходимое лечение уже на этапе эвакуации. Следует подчеркнуть, что при этом происходит совмещение задач - практических и лечебных. В свете вышеизложенных достижений, нам представляется: новый метод достоин того, чтобы получить дальнейшее распространение. Он должен стать достоянием многих специалистов для повседневной практики по всему Союзу. Я сел, зал зааплодировал. В прениях выступили человек двадцать. Ни метод, ни аппарат уже не оспаривали. Дебаты разгорелись по поводу целесообразности строительства крупного института в отдаленном провинциальном городе. Член ЦК КПСС наконец подвел итог: - Товарищи, совершенно очевидно, что метод доктора Калинникова действительно представляет большое научно-практическое и социальное значение для нашего государства. А раз это так, мы обязаны создать максимум благоприятных условий, чтобы новое направление развивалось дальше. Крупный научный центр в Сургане будет! Мы не пожалеем на это ни средств, ни сил. Однако сегодня обойти конкретные трудности, к сожалению, нельзя. Проблемную лабораторию невозможно сразу сделать институтом первой категории - для подобного центра нет пока подходящей базы. Вывод такой: действовать поэтапно. Как перекрывали Енисей, - пошутил он. - В самое ближайшее время реорганизовать лабораторию доктора Калинникова в филиал одного из наших институтов. Года через два выделить в самостоятельный институт. Ну а еще через год-полтора присвоить ему первую категорию. Но это пока план, все будет зависеть от дальнейших результатов работы доктора Калинникова и его коллектива. Член ЦК повернулся ко мне. - Как, устраивает вас это? Я был так взволнован, что сумел лишь кивнуть. БУСЛАЕВ Я очнулся, с усилием разлепил веки. Меня сильно колотили по щекам. - Да, да, - моментально подключился я к жизни. - Я здесь. Я сразу увидел двух зареванных жен, двух Кисловых, двух Звягиных и двух врачей. Я тотчас все вспомнил, резко приподнялся, глянул на поврежденную ногу. В глазах по-прежнему все расслаивалось - я опять увидел две правых ноги. В гипсе. "Цела, - отметил я про себя. - Все в порядке". И, откинувшись на подушки, мгновенно уснул... Наутро я проснулся от знакомого запаха. Он шел из глубины больничных коридоров; это был запах кислых щей. Внутренне я усмехнулся: сегодня замкнулся какой-то круг, повторялось начало... Дела мои были плачевны. Обнаженными костями я попал в грязь, нависла угроза загнивания голени от инфекции. Опасность усугублялась тем, что перелом у меня оказался многоосколочным. Кость раздробило на мелкие кусочки. С большим трудом отломки эти составили. На ноге зияли три обширные раны - их невозможно было зашить, не хватало кожи. В этих местах хирурги вырезали в гипсе "окна", которые постоянно кровоточили. В эти "окна" я не мог смотреть без содрогания - там виднелись оголенные кости. Меня стали возить в операционную и отрезать черные отмирающие кусочки кожи. Вез наркоза. Я себя презирал, но всякий раз страшно кричал от боли. Двадцать пять дней стояла опасность гангрены. Врачи сомневались, отрезать мне ногу или еще рано? Температура не спадала - 39, 39,5, 40. Поместили меня в отдельной палате. Вместе с женой. Весь тяжелый период она поддерживала меня. Как могла: лаской, словами, специальной пищей, которую Людмила готовила на больничной кухне; ежедневно она бегала на базар, в магазины, крутилась точно белка в колесе. (Ребенок наш был уже в детском саду на пятидневке.) Странно, но все ее усилия облегчить мою участь я воспринимал как должное. Я был целиком поглощен болезненными ощущениями и не мог оценить поведения своей жены по-настоящему. Я даже умудрился с ней поругаться. Произошло это, когда температура подскочила у меня до высшей точки - 40,5. Людмила кинулась к врачам и стала просить, требовать от них: - Отрежьте! Ради бога, отрежьте!! Лишь бы он был живой!.. Отрежьте эту ногу!!! Узнав о поступке жены, я с проклятиями начал гнать ее из больницы... Она не ушла... Кризис наконец миновал, ногу не ампутировали. Меня вновь принялись возить в операционную - опять без наркоза делать пересадку кожи. Кое-где раны стали затягиваться. Спустя месяц после катастрофы мне сделали снимок и объявили, что началось сращение. Однако через отверстия в гипсе продолжал сочиться гной с кровью. Я показал их ведущему хирургу - Кучнику, - спросил: - Это свищи? - Нет, нет, - заверил он. - Что ты? Все у тебя хорошо, все пошло на поправку! Постепенно спала температура. Меня начали вывозить в каталке на улицу. Затем сняли длинный гипс, наложили короткий - до колена. Я принялся ходить на костылях. Разумеется, на одной ноге. В этот период журналисты оповестили в прессе: "Дмитрий Буслаев поправляется! Нога спасена! В скором времени он будет выписан из больницы". Ко мне в палату потянулась целая череда знакомых и полузнакомых людей: товарищи по сборной, Скачков, Кислов, Звягин, болельщики, фотокорреспонденты. И так на протяжении нескольких недель. За это время я получил до тысячи писем. Со всех концов Союза самые разные люди желали мне быстрого выздоровления и выражали надежду, что я опять вернусь в прыжковый сектор. Постепенно я стал уставать. От визитов, от одних и тех же слов, а главное - от однообразия больницы. И здесь я сделал глупость - сбежал в кино. Оказалось, что сидеть вот так просто среди людей - большое счастье. Я даже забыл о больной ноге. И напрасно - выходя из кинотеатра, я споткнулся и полетел с лестницы. Вечером, после рентгеновского снимка, ко мне прибежал взбешенный хирург: - Сопляк! Мальчишка! Все насмарку! Казнить себя, мучить было бессмысленно. Упал я не нарочно. На другой день меня перевели в гнойное отделение. Я спросил Кучника: - Почему я в гнойном? У меня остеомиелит? - Да! - вызывающе ответил он. - Не надо было всю нашу работу ломать! - Погодите, - рассудил я. - Я виноват, согласен. Но ведь остеомиелит у меня не вчера начался? - Допустим, - подтвердил хирург. - Что ж получается? Все это время вы меня обманывали? - Не обманывали, а не хотели понапрасну расстраивать. - Как? - закричал я. - Значит, все четыре месяца у меня гнила кость? Кучник молчал. - Переведите меня в другой институт, у вас я лечиться не буду. Хирург усмехнулся. - Пожалуйста. Только ты напрасно думаешь, что с остеомиелитом где-то справляются лучше нашего. Год, два, три для тебя теперь уже не принципиально. Важно, чтобы твоя нога вообще когда-нибудь срослась! Кучник был разозлен, я задел "честь его мундира", посему он сказал всю правду... Через три дня меня перевели в другой институт, поместили в отделение спортивной травмы. Пришли три профессора - директор института Зайцев, старейший хирург Колман и заведующая отделением Грекова. Все трое единогласно решили, что мне необходимо наложить аппарат Шамшурина. Через мою истерзанную кость Шамшурин пропустил четыре стальные спицы и скрепил их полукольцами. Гипс он не снял. Это странное, непривычное сооружение из гипса, дощечек и металла я начал таскать на весу. От природы я не очень доверчив - об этом аппарате навел справки. Выяснилось: конструкцию, которую я носил на ноге, Шамшурин спер у какого-то периферийного врача из Сибири. Притом спер он самый неудачный вариант. На этом защитил докторскую диссертацию. Протаскав аппарат месяц, я поднялся к Шамшурину на третий этаж. - Вадим Герасимович, как-то странно все... Уже месяц, как поставили мне аппарат. Что там, как? Он ответил: - Идет процесс сращения, нужно ждать. - А если не идет? Надо бы все-таки взглянуть на дело рук своих. - Вообще-то верно. Но, понимаешь, ты лежишь в отделении спортивной травмы, а у меня ортопедическое. Там свой заведующий. Но этот вопрос я согласую. На другой день он явился. Оказалось, что не так составлены отломки. Меня вновь повезли в операционную, что-то перекрутили, переделали, после чего Шамшурин сказал: - Теперь все в полном порядке! С этого момента я перестал верить врачам. Шамшурин опять исчез, а на ноге продолжали зиять четыре свища. Вдобавок жена объявила: - Все! Больше я так не могу. - Как? - напряженно поинтересовался я. - Из больницы в магазин, из магазина на кухню, с кухни опять в больницу! - Что ты хочешь? - Опять работать. - Зачем? У нас есть деньги. - Не из-за денег! Имею я, в конце концов, право на другую жизнь, кроме твоей больницы? Я тихо согласился: - Имеешь. Жена вдруг заплакала. - Я на полставки. Я буду ходить к тебе через день. Я договорилась: здесь холодильник, я буду готовить на два дня и оставлять. И все будет хорошо. - Конечно, - отозвался я. - Все будет хорошо... - Ты на меня не обижаешься? - С чего бы? Ты действительно устала. Вытирая слезы, жена облегченно кивнула... Лавина посетителей резко спала. Самым верным оставался Кислов. Как и раньше, он приходил раз в неделю, рассказывал о новостях в сборной, делился сомнениями, неудачами, спрашивал совета. В отличие от некоторых, он со мной не лицемерил, не говорил, что снова будет все прекрасно, он просто общался со мной. Естественно - как будто ничего не случилось... Именно в этом я больше всего и нуждался. И все же надежда во мне жила. Тайная и стыдливая. Надежда, что мой кошмар вдруг, как плохой сон, в один прекрасный день оборвется... Продолжая, точно гирю, таскать на поврежденной ноге аппарат Шамшурина, я однажды на одном из больных увидел совершенно иную конструкцию. Спицы были пропущены через кость крест-накрест (а не как у меня - параллельно), скреплены кольцами и стержнями (а не дугами), но самое главное - в отличие от меня больной наступал в этом аппарате на ногу. От него я узнал, что в порядке эксперимента ему поставили аппарат того самого периферийного врача из Сибири, у которого украл первый вариант Шамшурин. Меня поразило: как можно так быстро после операции наступать на больную ногу? Минул еще месяц. Однажды жена не пришла два дня подряд. Как только она явилась, я спросил: - В чем дело? Спросил зло и подозрительно. От полугода бесплодного пребывания в больнице нервы начали пошаливать. У Людмилы тоже. Помолчав, она раздраженно ответила: - Конец месяца, много работы, просили оставаться... И вообще мне нужны деньги! - Сколько? - Четыреста рублей. - Зачем? Неделю назад ты получила мою стипендию. - Получила, - холодно подтвердила супруга. - Теперь ее нет. Сдерживая себя, я молчал. Я понимал, что высказать ей все нужно как можно мягче. Иначе выйдет скандал. - Пойми, - наконец проговорил я. - Со мной ничего не ясно. Нога гниет, не срастается - неизвестно, сколько еще лет я проваляюсь по больницам. Два года, три, четыре... Точно известно одно - государственную стипендию мне все время платить не будут. О том, на что мы станем жить дальше, надо подумать сейчас. - Я мельком глянул на супругу, она напряглась точно струна. - Деньги у нас пока есть, но ты... - Что я? - сразу перебила меня жена. - А ты тратишь в месяц по семьсот, восемьсот рублей. Если бы ты постаралась... - Нет! - закричала Людмила. - Старайся сам! Слышишь - сам! А мне надоело! Я себе кофты, несчастной кофты купить не могу! Я прикрыл глаза. - Не устраивай сцен. Всяких кофт я тебе навез целый шкаф. - И добавил: - Ты сейчас кричишь, а я тебе не верю. - И не надо! - Людмила буквально затряслась. - Мне давно от тебя ничего не надо! Ни твоих денег, ни тебя самого, ничего! Освободи меня только от всего! Освободи! - И выбежала из палаты. И пропала на полтора месяца... К этому времени в институт положили известного физика-теоретика. Он тоже угодил в тяжелую автокатастрофу. Навестить его приехал сам министр здравоохранения. Попутно он посетил и мою палату. Его сопровождала целая свита, в ее числе находились Зайцев, Колман, Шамшурин, Грекова. Министр ласково тронул меня за плечо. - Ну как поживаете? Зайцев ответил: - У него все по плану. Идет восстановительный процесс. - Это хорошо, - улыбнулся министр. - Отрадно. - Температура почти нормальная, - вновь сказали за меня. - Ходит пока на костылях. - Позвольте! - наконец вставил я. - Что значит - пока? По-моему, я на них всю жизнь ходить буду! - Он преувеличивает, - быстро проговорил Зайцев. - А действительно, - живо спросил министр, - отчего вам так кажется? Я пояснил: - Прошло семь с половиной месяцев - никакого результата. Что еще может казаться? Поглядите. - Я указал министру на свои свищи. - Гной! - У вас не простой случай, - сказал Зайцев. Грекова улыбнулась министру: - Мы ждем, когда у него закроется остеомиелит. - Мне она укоризненно сказала: - Вы не хотите понять, что при остром воспалении кости нельзя производить никаких хирургических операций. Это во всех учебниках написано! - А если остеомиелит у меня вообще не прекратится? - спросил я. - Прекратится, - заверил Зайцев. - Уж мне-то вы должны верить. Министр задал мне вопрос: - А что бы вы сами хотели? - Не знаю... В Прибалтике, я слышал, какой-то травматолог изобрел особый гвоздь. Потом, говорят, существует врач в Сибири. Я думаю, что мне нужен совершенно иной способ лечения. - Да как вы можете! - возмущенно прервал меня Зайцев. - Посл