е того, что мы для вас сделали, вы предлагаете нашему институту, у которого в штате двадцать два профессора, пригласить на консилиум лекарей с периферии! Вот, - он протянул мне какой-то стержень. - Вот ваш гвоздь! Это же только для собак годится! А что касается врача из Сибири, то в вашем случае его аппарат неприменим! Мы вам поставили другой и считаем его более уместным! Под напором Зайцева я несколько оробел, но все же нашел в себе силы повторить: - И все-таки я прошу. Министр поморщился в сторону Зайцева. - Соберите консилиум! Сделайте все, как он просит. Директор института кивнул. Консилиум действительно собрался. Трое московских профессоров пришли к выводу: чтобы остеомиелит прекратился, надо укоротить кость сантиметра на три. Совершенно неожиданно для самого себя я спросил! - А как же тогда прыгать? Консилиум откровенно расхохотался. Я сообразил, что сморозил глупость. - Я хотел сказать, как же я буду ходить? - Как все люди. Только чуть прихрамывать. - С палочкой? - Это уж как захотите! Во рту стало сухо. Остаться на всю жизнь хромым? Мне, самому прыгучему человеку на свете! - Я подумаю, - произнес я. - Можно? - Разумеется. Только недолго. От укорочения ноги я отказался. Во-первых, было известно, к чему зачастую приводят подобные операции: отрубают три сантиметра кости - остеомиелит не прекращается; затем еще два - тот же результат; снова три - нога продолжает гнить. В сумме ее усекают на восемь-десять сантиметров, а толку никакого. Во-вторых, интуиция подсказывала, что придет время, когда найдется настоящий мастер своего дела, а вместе с ним и другой способ моего излечения. Однажды из окна палаты я увидел своего тренера и обрадованно поскакал на одной ноге по коридору ему навстречу. - Ко мне? По растерянному лицу Скачкова понял, что - нет. Скачков не сумел соврать. - Я, собственно, к Лагунову. Он связки потянул. А к тебе, вообще, тоже хотел... Лагунов был его новый ученик, на три года моложе меня. Я замолк. - Ну как ты? - настороженно проговорил он. - Все так же. - Да-а... А я, понимаешь, с командой замотался. - Ну, мне идти, - сказал я. - До свидания. - Я еще зайду, - пообещал Скачков. На костылях я поковылял в палату. Он меня окликнул. Я остановился. - Давай поговорим откровенно. - Зачем? - спросил я. - Все и так ясно. Не можете же вы столько времени ходить сюда и рассказывать всем сказки, что Буслаев снова запрыгает? Скачков некоторое время глядел себе под ноги. - Я тебе в аспирантуру помогу устроиться. Хочешь? Чтоб окончательно его не расстраивать, я отозвался: - Хочу. - Ну, вот и хорошо, - повеселел он. - А я еще приду. Выкрою время и приду. Я глянул ему вслед. "Не придет!" И он больше не пришел. Супруга моя наконец явилась... Не оправдываясь, она объявила, что уезжала в длительную командировку, а если я думаю... - Я уже ничего не думаю, - перебил я ее. Людмила опешила: - Почему? Я спокойно ответил: - Так лучше. Она заплакала. Теперь уже тихо, искренне. На нее подействовало, что я так безропотно воспринял ее долгое отсутствие... Людмила вновь стала каждый день ходить в больницу, наши взаимоотношения вроде бы опять наладились... Я никогда не читал так много газет, как в этот период. Одна за другой начали давать ток атомные электростанции, ежедневно вступали в строй два-три новых промышленных объекта, создавались автоматизированные блюминги по производительности в два раза выше зарубежных, на орбиту выводился очередной космический корабль - теперь уже трехместный, с В. Комаровым, К. Феоктистовым и Б. Егоровым. Я вдруг остро ощутил оторванность от прежнего мира, неприятную опустошенность. Странно, но за собой я стал наблюдать как бы со стороны. Все самое привычное ранее вдруг стало приобретать ценность. Прежде всего люди. Кислов, "Воробей" оставались самыми верными. Но они не несли всех тягот, которые претерпевала Людмила вот уже на протяжении восьми месяцев. Именно она - я вдруг остро ощутил это - осталась самым близким для меня человеком. Со скандалами, капризами, прихотями, но единственным. Ее жалость ко мне - то, что я раньше посчитал бы оскорбительным, - превратилась для меня в ту соломинку, за которую цепляется каждый утопающий... Однажды ночью, лежа на своей больничной койке, я подумал: "Пропади они пропадом - эти деньги! Выла бы только она!" Но вслух я ей этого не сказал. До сих пор не знаю, напрасно, нет? КАЛИННИКОВ Радость всегда изменяет. Заботы - никогда. Видимо, на роду мне было написано испытывать минуты счастья лишь в поездах, один на один с собой. Но только я выходил из вагона, на меня наваливалась куча неприятностей. Я вновь почувствовал сопротивление, опять ощутил стену. И стену эту возводили явно неглупые люди, все делалось тонко, терпеливо, расчетливо. После решения ЦК КПСС создать на базе нашей проблемной лаборатории филиал одного из институтов по травматологии и ортопедии я столкнулся с массой препятствий. На первом этапе строительства нужно было заложить и построить внеплощадные инженерные сети: водопровод, канализацию, энергоснабжение, радио, телефон, экспериментальные мастерские, котельную, центральный тепловой пункт, трансформаторные подстанции. Техническую документацию по этим сооружениям нам выдали плохо выполненную, это обстоятельство надолго затянуло заключение договора с генподрядчиками. В строительстве я был профан, но пришлось вникать в самые его дебри. А ведь каждый день операции, наблюдения за больными, работа с учениками над их диссертациями, проведение хирургических советов, написание статей. Помимо всего, меня еще избрали депутатом районного Совета. Иногда, не выдержав, я плакался жене. Всякий раз она отвечала: - Ничего, ты крепкий. На одной из Всесоюзных конференций группа травматологов написала письмо в центральную газету. "Уважаемый товарищ редактор! Мы, группа врачей-хирургов со стажем работы от 10 до 30 лет, приехавшие на курсы усовершенствования врачей из различных городов Советского Союза, обращаемся к вам за советом и помощью. Суть дела сводится к следующему. Врач из г. Сурганы С. И. Калинников еще в 1952 году изобрел аппарат, который сокращает сроки излечения самых разных переломов в 2-6 раз по сравнению с общепринятыми методами. Постановлением Минздрава РСФСР в 1961 году его аппарат был рекомендован для широкого внедрения в практику. О достоинствах метода доктора Калинникова неоднократно писала отечественная и зарубежная пресса. Им самим опубликовано около сорока статей в медицинской периодической печати и сборниках. И все же, несмотря на общественное признание заслуг травматолога Калинникова, в настоящее время (а прошло уже более полутора лет) все еще не осуществлен серийный выпуск аппаратов. Зная их преимущества, врачи городов Челябинска, Уфы, Омска, Орджоникидзе, Свердловска и др. начали изготовлять их кустарным способом и применять в практической работе. Это недопустимое положение. Просим Вас направить к нам опытного корреспондента для более подробного ознакомления с затронутым вопросом". Корреспондента направили ко мне в Сургану. Он ходил по палатам, расспрашивал больных, беседовал с моими учениками, медсестрами, ординаторами, побывал в облздравотделе, в обкоме партии. Через две недели появилась его статья. Корреспондент затрагивал почти все болезненные проблемы нашего филиала, вскрывал ту ситуацию, которая складывалась вокруг моего метода вот уже много лет. В заключение статьи он спрашивал: "Я понимаю, можно годами оспаривать новое в науке, возражать, не стесняясь в выражениях. Доктора Калинникова за минувшие одиннадцать лет называли и кустарем-одиночкой, и фокусником. Ничего не поделаешь - научная борьба есть научная борьба. Говорят, это естественно. Я понимаю, можно не спешить с применением нового лечения. В медицине, прежде чем отрезать, приходится иногда мерить на семьдесят семь раз. Это тоже естественно. Но как можно публично провозглашать широкое внедрение в медицинскую практику нового метода и тут же препятствовать его внедрению? Вот этого я понять не могу!" Зато очень быстро все поняли мои "доброжелатели". В Минздрав посыпалась гора писем. Чтобы быть объективным, я хочу без собственных комментариев привести вопросы одних и своеобразные ответы на них других. Письмо в Минздрав: "Я обращаюсь к Вам по поводу возмутительной статьи "Заботы доктора Калинникова". Утверждения автора статьи о том, что больные зачастую не могут получить квалифицированную помощь по месту жительства, необоснованны. Они сводят на нет большую и полезную работу, проводимую во многих уголках нашей страны бесчисленным отрядом ортопедов-травматологов, которые, кстати, с успехом применяют в своей практике тот же аппарат Калинникова!" Письмо в наш "филиал": "Началось это в девять лет. Ужасные боли в левом тазобедренном суставе, укорочение ноги на шесть сантиметров, остеомиелит. Лечусь восьмой год, и все безрезультатно. Недавно в журнале "Здоровье" прочла заметку о докторе Калинникове, о его аппарате. Я обратилась к нашему лечащему врачу: таких аппаратов в нашей городской больнице не оказалось. Очень прощу, поставьте меня на очередь в Вашу клинику. Я готова ждать хоть двадцать лет, лишь бы опять стать полноценным человеком". В Минздрав: "Публикация подобных статей в открытой печати дезориентирует не только широкий круг читателей, но и медицинскую общественность. В результате подобной дезориентации и возникает тот огромный поток писем к С. И. Калинникову, которыми апеллирует автор". Письмо этого же автора в наш "филиал": "Глубокоуважаемый Степан Ильич! Прошу извинения за беспокойство и прошу не отказать в любезности помочь приобрести несколько аппаратов Вашей конструкции. Институт берет на себя оплату по перечислению пяти комплектов аппаратов. Расчетный счет..." В Минздрав: "Подобная пропаганда метода Калинникова - в открытую, а не в среде профессиональных специалистов - может стать хорошей пищей для негативных выступлений за рубежом. Назрела острая необходимость определить пределы пропаганды его метода лечения и взять под контроль публикации по этому вопросу в непрофессиональных изданиях и несведущими людьми. В орбите калинниковской рекламы чернится русская наука". Из итальянской газеты: "Что касается аппарата Калинникова, то если данная ему характеристика верна - а именно посредством его можно удлинить кость на 15-20 сантиметров без операции трансплантации, - то это совершенно особая, новая глава во всей мировой травматологии и ортопедии". В Минздрав: "Считаю, что статья носит рекламный характер, направленный на прославление Калинникова, принижает роль советской науки и достижения большой армии ученых". Сообщение в американском журнале: "Может ли кость заживать, как рана, и регенерировать подобно мышцам? Учебники по ортопедии и работы знаменитых ортопедов настаивали на вечном определении - нет. Казалось бы, что не может быть и речи о росте этой инертной ткани, пронизанной кальцием. Калинников вопреки самым огромным авторитетам один из первых посмел сказать - да! И разработал собственный метод". В Минздрав: "Побывав в Сургане, посмотрев несколько операций, почитав благодарности больных, горе-корреспонденты теряют объективность и до небес начинают превозносить Калинникова. А в первую очередь им бы следовало разъяснить больным, что совсем не обязательно ехать в Сургану, что большинству из них смогут помочь или по месту жительства, или в других специализированных учреждениях, которых в стране более двадцати". Но вот письма в Сургану одного из руководителей Минздрава СССР: "Прошу Вас ускорить госпитализацию больной М. для лечения". "Направляем Вам письмо гр. З. по поводу лечения ее сына 5 лет, страдающего укорочением нижней конечности, и просим вызвать ребенка на консультацию и при показаниях госпитализировать его". "Просим в порядке исключения ускорить госпитализацию и лечение в клинике Вашего института девочки К. 14 лет". "В порядке исключения принять на стационарное лечение гр. Б.". И так далее, и так далее. Было обидно и горько. Позвонил из Москвы Зайцев, поздравил с днем рождения. По поводу статьи в газете он сказал: - К сожалению, она написана в недопустимых тонах по отношению к нашим коллегам. Рядовому читателю не всегда надо знать о трениях среди врачей, если даже они и есть. Но требования автора о строительстве института хорошо аргументированы. Чувствуется, что это умный, солидный человек. По правде говоря, я несколько удивлен затяжками строительства вашего филиала. Постараюсь чем-нибудь помочь. Институт надо строить. Это польза всем! Естественно, я был ободрен его звонком, но все же одно письмо в Минздрав не давало мне покоя. "Этой рекламой узкие лечебные приемы и методы Калинникова буквально поставлены в центр нашей большой разносторонней науки, а главное - создают впечатление, что у нас больные испытывают многочисленные и бесполезные мытарства. С нашей точки зрения, потребность внедрения метода Калинникова в травматологии составляет не более 3 процентов. Поэтому с целью установления истинной роли дистракции и компрессии, значения отдельных научных школ и ученых в развитии этого метода целесообразно было бы провести следующие мероприятия: войти в ходатайство перед соответствующими органами о недопустимости публикаций статей без тщательного предварительного рецензирования и провести научную дискуссию на страницах одного из журналов хирургического профиля на тему: "Значение компрессионно-дистракционного метода в ортопедии и травматологии и история его развития". У меня заныло сердце. Я почувствовал, что это будет за дискуссия. И не ошибся. БУСЛАЕВ Итак, на укорочение ноги я не согласился. Мне начали удалять те костные отломки, которые не прижились и, по мнению консилиума, способствовали развитию остеомиелита. Подобные процедуры назывались "чистками". Таких "чисток" мне сделали около десятка. Всего за год я перенес около двадцати операций. Если бы они проводились под наркозом, сегодня я был бы калекой. Поэтому приходилось орать, стонать и скрипеть зубами. На операционном столе я понял, что человеческое существо способно выдерживать невероятные физические мучения. Особенно если есть стимул или надежда. Моя надежда с каждым днем убывала - свищи не закрывались, кость по-прежнему не срасталась. От костылей на ладонях а под мышками образовались мозоли. Жена опять захандрила. Теперь это стало проявляться в ее уговорах, чтобы я пошел на укорочение. Пытаясь не раздражаться, она время от времени начинала: - Ну, сколько так можно, Мить? Неужели ты сам... сам не устал от больницы? Я отмалчивался. - Ну, будешь прихрамывать, ходить с палочкой... Что из этого? Я усмехнулся: - Тем более, только что вышел указ о повышении инвалидных пенсий. - Не глупи. Начнем просто жить, просто работать, - продолжала Людмила. - Как все люди... А? Я смотрел в окно. - Сын! - наступала она. - Ты совсем забыл, что он существует. Он уже давно живет не с тобой, а с твоими фотографиями. А ему нужен отец. Как у всех... Ну, что ты молчишь? - Потому что будешь смеяться. - Почему? - Может, это бред, но я еще надеюсь прыгать. - На чем?! - восклицала жена. - Не знаю... Спорт выработал у меня упорство. Чем безнадежнее становилось мое положение, чем больше людей переставали верить в меня, тем сильнее нарастало душевное сопротивление. Меня грела одна телеграмма. С большим запозданием она пришла от бывшего соперника Ника Джемса. "Вся Америка пишет, что ты навсегда покинул прыжковый сектор. Я не верю. Ты доказал, что способен выходить из самых тяжких ситуаций. Тебе достаточно вспомнить, сколько раз ты меня обыгрывал! Прости, но я ежедневно молюсь богу, чтобы он помог тебе преодолеть себя. Все мы чего-то стоим до тех пор, пока не перестаем подниматься перед самим собой еще на одну ступеньку. Все. До встречи в секторе. Я буду ждать. Год, два, три, четыре. Я у тебя в долгу. Следующие соревнования хочу выиграть я. Уверен, что так оно и будет. Ник Джемс!" После нескольких "чисток" меня вдруг опять забыли на целый месяц. Я вновь стал просить: - Ну сделайте что-нибудь! Неужели невозможно? Профессора отвечали: - От добра добра не ищут! Не дергайтесь понапрасну и ждите. Я вспомнил об одной знакомой, позвонил ей, вкратце обрисовал свое незавидное положение. Она пообещала помочь. Через неделю Зайцеву позвонили. - Что у вас там с Буслаевым? Лежит второй год и никаких результатов. Поднялся переполох. Опять собрался консилиум, вновь рентгеновские снимки, осмотры. Наконец, в который уже раз, меня повезли в операционную и удалили еще один отломок. Произошла обычная помпа. Сигнал получили - на него немедленно отреагировали. Через два дня из ноги опять засочился гной. Наши взаимоотношения с Людмилой неуклонно двигались к разрыву. Когда жена вошла в палату, я кокетничал с медсестрой, которая делала мне укол. Людмила взорвалась. - Вон отсюда сейчас же! Перепуганная медсестра убежала. - Негодяй! Мерзавец! - Жена обрушила на меня все, что у нее давно рвалось наружу. - Я кручусь, мотаюсь, а он? Все! Можешь гнить здесь хоть всю жизнь, с меня хватит! Калека! - И выскочила. Все во мне рухнуло. На другой день я сбежал из больницы и подал заявление на развод. Узнав об этом, Людмила явилась ко мне. - Раз так, то теперь тебе будет еще хуже! Я все отсужу и оставлю тебя нищим! Через месяц я не выдержал. Стоял канун двадцатилетия со Дня Победы, на улицах ощущался праздник. Люди были оживлены, как и сама столица, нарядны. В этот день Москве присвоили звание "Город-герой". Войдя в квартиру, я окаменел. В двух комнатах супруга врезала новые замки и стащила туда всю мебель. В моей - двенадцатиметровой - стояли лишь тахта, письменный стол и стул, надо всем висела голая лампочка на проводе. Вернувшись в больницу, я лег на койку и долго не двигался. Во мне зарождалось отчаяние. Когда стало совсем невмоготу, я поднял закованную в гипс и железо ногу и изо всей мочи трахнул ею по спинке кровати. От дикой боли меня прошибла холодная испарина. Прибежала сиделка, вскрикнула, исчезла. Я прерывисто дышал и продолжал долбить ненавистную ногу. В палату ворвались четыре санитара, меня схватили, привязали к сетке. Быстро вошел Зайцев. Глянув на треснувший гипс и искореженную конструкцию, он холодно проговорил: - Завтра вас выписываем. Да, это была настоящая истерика. Привязанный, я спокойно решил: "Надо выйти отсюда с ногой. Хоть какой, но с ногой. И больше ничего". Назавтра меня, разумеется, не выписали, оставили до тех пор, пока не подживут вновь образовавшиеся раны. За это время (два с половиной месяца) я развелся с женой, разделил имущество и разменял квартиру. Притом - не выходя из больницы. Все делал Кислов. Нога наконец поджила, но остеомиелит остался. Со свищами, в гипсе до колена, меня выписали. Вечером я отправился в ресторан. Рядом сидела какая-то компания. Один из мужчин приподнялся, помахал мне рукой: - Привет! Как здоровье? - Нормально! - откликнулся я. - Спасибо. Мужчина подошел ко мне, положил на плечо руку. - Митек, - сказал он, - я тебя приглашаю за наш столик. На две рюмки, не больше. Я улыбнулся. - Спасибо. Но я не пью. Мужчина укоризненно проговорил: - У тебя такой вид, будто ты меня совсем не знаешь. Я вгляделся в него. - Если честно, то и вправду не знаю. - А в Киеве? Помнишь? - Нет. - Нехорошо так, Митек. Нехорошо... Может, посидишь с нами все-таки? - Извините, не могу. А потом - зачем? Кто-то из компании ухмыльнулся. - Побеседуем. Может, память о тебе почтим. - Спасибо, - отозвался я. - Но я еще не покойник. Он парировал: - Ошибаешься. Ты - ничто на сегодня! Вернувшись в пустую квартиру, я долго сидел в передней. От тоски и обиды хотелось выть. Я никому не был нужен. Это оказалось страшнее раны или болезни. Не удержавшись, я отпустил себя на всю катушку. Каждый день новые компании, вино, рестораны. Этим я старался заполнить пропасть, образовавшуюся в моей душе. Так длилось около полугода. И вдруг я очнулся. "Что я делаю? Зачем?" В это же утро я получил телеграмму: "Приезжай. Я ослеп. Воробей". Я тотчас вылетел в Киев. Полгода назад Воробей покинул большой спорт (ему исполнилось тридцать три года), стал работать преподавателем физкультуры в одном из военных училищ. По слухам, он сразу же начал пить. Почему? Вероятно, по той же причине, что и я. Это была не только наша с ним трагедия. Немало выдающихся спортсменов постигла та же участь. Рано или поздно приходит тяжкая пора уходить, бывший чемпион в один день превращается в рядового, каких миллионы. К этому очень тяжело привыкнуть. Тебе не хочется смиряться, но поделать ничего нельзя. Эту психическую травму одни переживают внутри, другие на виду, но все глубоко и остро. После яркой, наполненной жизни существовать тихо невмоготу. Так думал я в тот момент, этим я оправдывал и поведение Воробья. Здесь мне хочется остановиться и забежать вперед. Вот глава из книги, которую я написал несколько лет спустя: "Драма уходящего спортсмена". "В статье о фильме "Спорт, спорт, спорт" ("Искусство кино") есть такие строчки: "Мировые чемпионы - представители новой, небывалой породы людей. Они дышат не кислородом, а шумом трибун, рукоплесканиями, тем дурманящим запахом, который источает победа. Когда все это исчезает - нечем дышать. Пережить собственную славу так же трудно, как выкарабкаться из тяжелейшей болезни". Да, трудно. Я сам пережил и был свидетелем трагедий больших спортсменов. Искусству, журналистике, да и вообще людям, имеющим поверхностное отношение к спорту, всегда почему-то нравится преувеличивать трагизм того или иного человека, уходящего от активных спортивных занятий. Искусству это, вероятно, просто удобно - создается так называемый конфликт, драматургия. Журналистике, видимо, необходимо для того, чтобы эмоционально окрасить статью или сообщение. Почему так крепко бытует "драма уходящего спортсмена" среди неспортивных людей, не знаю. Может, потому, что всегда приятно пожалеть человека, который раньше был у всех на виду? Или от незнания? Рукоплескания трибун, победа, жажда постоянно ощущать ее - все это правда. Однако мировые чемпионы дышат "кислородом" больше, чем кто-либо другой. Их "кислород" - мужество. Именно оно не позволяет разыгрывать им и в душе, и на виду у всех "трагедию на всю жизнь". Именно оно помогает жить дальше, потому что прожита пока, в худшем случае, половина человеческой жизни... А мужество у спортсмена (настоящего) не испаряется тотчас с уходом его с арены спортивных действий. Другое дело, что спортсменов у нас очень рано "хоронят". При поддержке некоторой части тренеров, болельщиков занимаются этим иногда и сами спортсмены. Кем-то неосторожно произнесенное или напечатанное слово о надвигающемся закате именитого чемпиона, как правило, легко подхватывается и уже становится притчей во языцех... Особенно, если это сопряжено с трудным периодом данного спортсмена - полосой неудач, временной усталостью или нездоровьем. Вместо того чтобы как раз в этот момент помочь ему советом или просто добрым словом, молва еще больше усугубляет его положение. Ему вдруг и самому начинает казаться, что он уже старик, хотя два-три месяца назад ощущал в себе массу энергии и неиспользованных резервов. Требуется крепкий характер, большая воля и, наконец, много сил, чтобы именно в этот момент суметь собраться и противопоставить себя как еще сильного спортсмена неверно складывающемуся общему мнению. А говорят ему в таких случаях разное, но, по сути, одно и то же. Одни из самых лучших побуждений успокаивают: - Брось расстраиваться, старик. Ты свое дело сделал, пусть другие теперь попробуют. Некоторые преподают уроки мудрости: - Главное - это уйти вовремя. Выиграть и уходить. Иначе вся твоя прежняя спортивная жизнь не имеет смысла. Третьи рассуждают проще: - Взгляни на себя: солидный человек, а все еще, как мальчишка, вниз головой ходишь. Пора бы уж и стоящим делом заняться! Четвертые рубят сплеча: - После тридцати лет спортсмена не существует. Остаются одни потуги. Демагогия! Вот лишь несколько фамилий известных спортсменов, которые добивались своих высших достижений, давно перешагнув тридцатилетний рубеж. Футбол: Яшин, Метревели, Н. Дементьев, Вас. Соколов, Хомич, Лясковский, Хусаинов, Мэтьюз, Ди Стефано, Хамрин, Кона, Н. Сантос. Штанга: Воробьев, Ульянов, Шеманский, Намдью, Плюкфельдер. Фехтование: Мидлер, Рыльский, Пенса, Павловский, Забелина, Рейте. Борьба: Поддубный, Мазур, Коткас, Мекокошвили, Парфенов, Богдан, Рощин, Кочергин, Ахмедов, Дитрих. Баскетбол: Травин, Алачачян, Кандель, Гедминене, Антипина, Круминьш. Лыжи: Колчин, Терентьев, Утробин, Бриберг, Хакулинен, Репплунд. Коньки: Андерсен, Исакова, Гришин. Хоккей: Бобров, Гурышев, Бабич, Уваров, Пучков, Локтев, Брежнев, Сологубов, Тумба, Мартин, Боунасс, Тикал. Бокс: Королев, Щербаков, Папп. Гимнастика: Чукарин, Шахлин, Гороховская, Урбанович, Шагинян, Какемото, Оно. Конный спорт: Филатов, Кизимов, Калита, Неккерман, Сен-Сир, Линзенгофф, Петушкова. Легкая атлетика: Озолин, Зыбина, Пономарева, Болотникова, Клим, Голубничий, Руденков, Литуев, Шмидт, Сильвестр, Мано-лиу, Иванова, Бикила. Волейбол: Мондзолевский, Чудина. Я не говорю о спортсменах-профессионалах: тридцать три, тридцать пять - это вообще их средний возраст. Порой так "пекутся" о здоровье атлета, что почти уговаривают его уходить из спорта. Пятикратный чемпион по современному пятиборью Новиков, окончивший тренировки только в тридцать восемь лет, однажды признался мне: - Года три уговаривали и вот наконец уговорили. А жаль, чувствую, что еще бы лет пять-шесть смог посоревноваться. И, полагаю, неплохо. Я уже иногда решался: ну их всех к монахам, попробую-ка еще раз выйти на стадион! Потом подумаешь, вроде бы как-то неудобно. Затюкать могут. Неудобно! В этом слове - наша самая большая косность. Этот своеобразный психологический барьер - предел возраста спортсмена - придется преодолевать еще многие годы. И все же я уверен, что со временем для подавляющей массы спортсменов он будет отодвинут еще на десяток лет. Сегодня отодвигают его пока единицы. Спортсмены - личности. С крепким характером, особым взглядом на спорт и большой любовью к своему делу... Несколько слов о славе спортсмена. Она тоже не так уж кратковременна. Напротив, она нередко переживает его самого. Но, правда, лишь в том случае, если она была истинной. Что я имею в виду? Есть несколько видов славы: случайная, скандальная, сенсационная, дутая, наконец, просто плохая и так далее... Но существует и настоящая. То есть, когда люди, миллионы людей, помимо интереса к чисто спортивным достижениям, начинают уделять внимание спортсмену еще и как человеку... Трагедия краткосрочности жизни спортсмена и его славы - трагедия для баловней от спорта... С теми, кто знает цену тяжелому, ежедневному, многолетнему труду, она, как правило, не случается... Воробья я любил за легкий характер, широту души и спортивный талант. Но он был из рода баловней спорта. Все ему давалось легко, поэтому он привык работать наскоками, а не регулярно. Серьезная полоса неудач надломила его. Во время тренировки его ударила копытом лошадь. Началась саркома, он ослеп. Жить ему оставалось пять-шесть месяцев. Воробей знал об этом. Прощаясь со мной, он сказал: - Не пей. Я скоро подохну, это точно, но ты не пей. Ты должен устоять. Однажды в какой-то очередной компании я поспорил, что сойду на руках по длинной лестнице. И пошел. Загипсованная нога все время перевешивала, я с трудом удерживал равновесие и спускался ступенька за ступенькой. "Вниз... - вдруг мелькнуло во мне. - Даже здесь я иду вниз!" Рядом скакала орава бездельников, кричала: - Давай! Еще чуть? Митек! Давай, давай! Не дойдя две ступени, я рухнул. Меня успели подхватить. Отдышавшись, я отошел от компании. У парапета я заметил мужчину своего возраста. Лицо его показалось мне знакомым. Сам он, видимо, уже давно наблюдал за мной. Я приблизился к нему. - По-моему, я вас откуда-то знаю. Он кивнул в сторону компании. - Никак не могу связать с тобой этих. Каким образом? Я врач, медик. Слышал про твою катастрофу, но почему-то считал, что у тебя все в порядке. Что с ногой? Я пожал плечами: - Ничего. Гниет. - Тебе можно помочь. Калинников... Ничего не говорит эта фамилия? Он уже много лет не только сращивает, но и удлиняет кость до двадцати пяти - тридцати сантиметров! В свое время мне посчастливилось побывать у него на практике. Я твердо отозвался: - Блеф! Незнакомец достал записную книжку. - Вот здесь телефон. Захочешь - позвони. До свидания. Позвонил я лишь через два месяца. Просто так, без всякой надежды. И вдруг услышал: - Ваш случай не представляет ничего сложного. Три-четыре месяца, и вы здоровы. - Не может быть! - вскричал я. - Может, - спокойно ответил доктор Калинников. - Главное затруднение в том, что мы не имеем права госпитализировать вас вне очереди. У нас, к сожалению, ограниченное количество коек. Если вы добьетесь от Минздрава СССР специального разрешения - пожалуйста. И все-таки я ему не поверил. Лечиться в лучших клиниках страны почти два года - и вдруг в каком-то захолустье встать на ноги за три-четыре месяца! Вечером я получил известие: Воробей умер. В Киеве на кладбище я увидел свежий могильный холм, дощечку с надписью: "Воробьев Иван Алексеевич 1934-1967 гг. Капитан Советской Армии, чемпион мира". С фотографии он смотрел на меня и, кажется, спрашивал: "Ну, как дела, Дима?" Вслух я ответил ему: - Плохо. И заплакал. КАЛИННИКОВ Неожиданно мне позвонил известный прыгун Буслаев. Оказывается, он уже около трех лет мучается с ногой, причем лечился у самого Зайцева. А дело-то несложное - остеомиелит, и всего-навсего три с половиной сантиметра укорочение. Буслаеву я отказал. Во-первых, обидится Зайцев, во-вторых, меня продолжали обвинять в саморекламе, если бы я без очереди положил в клинику человека, на меня бы тотчас обрушился новый шквал. К тому же в это время вокруг моего метода вновь развернулась такая дискуссия, что я обомлел. На страницах специального медицинского журнала двое авторов опубликовали статью об истории развития компрессионно-дистракционного метода. Вот основные положения, к которым они пришли. "Наиболее современные методы компрессионно-дистракционных аппаратов были предложены и нашли практическое применение в ортопедии и травматологии еще в 20-х годах, то есть 50 лет тому назад". Но это не все. "За Менсоном (австрийским травматологом) следует признать первенство в предложении кольцевого варианта наружного компрессионного аппарата. В 1944 году Менсон разработал метод постоянной компрессии костных отломков вплоть до их сращения. Калинниковым предложен аппарат, где соблюдена методика проведения спиц, предложенная Менсоном". Выходило так: я, который получил на свое изобретение авторское свидетельство в 1952 году, унаследовал конструкцию Менсона, о которой он упомянул в 1953 году. Вор-провидец! С первого взгляда бросалась тенденциозность статьи, явное намерение дискредитировать мой метод. Стена вновь пошла в атаку! Теперь она отчуждала от меня отечественный приоритет и отдавала иностранному ученому. По принципу: если не мне, пусть лучше чужой дядька слопает... То есть, "по Гумбольдту", я до конца "испил свою чашу" - мое изобретение миновало три классические стадии. Сначала: "Какая чушь!" Затем: "В этом что-то есть". Наконец: "Кто же этого не знал раньше!" В журнал я тотчас послал опровержение. Месяц спустя (для этого пришлось затратить немало усилий) его напечатали. БУСЛАЕВ Через полгода предстояли Олимпийские игры в Мехико. Газеты напечатали серию очерков о тех спортсменах, которые могли претендовать на золотые медали в Олимпиаде. Обо мне, естественно, ничего сказано не было. Но именно поэтому я вдруг опять стал получать письма. Люди писали отовсюду. Все интересовались моим здоровьем, планами на будущее, всех беспокоил один и тот же вопрос: буду я снова прыгать? Благодаря этим письмам я воспрянул духом. Прошло три года, как я исчез со спортивного горизонта, а меня не забыли. Я, оказывается, нужен массе незнакомых людей. Я вновь вспомнил о Калинникове и решил добиться разрешения на госпитализацию в Сургану. Помог Всесоюзный комитет по физической культуре и спорту. Его руководство обратилось в Сурганский обком партии с просьбой. Аэродром в Сургане был небольшой, однако народу меня встретило много. С цветами. Откровенно говоря, я на это не рассчитывал. У трапа стояли три машины. Комсомольцы усадили меня в "Москвич", отвезли в гостиницу и на весь период пребывания в Сургане взяли надо мной шефство. На следующий день состоялся консилиум. В клинику я явился с тремя десятками рентгеновских снимков - они отражали всю историю моей болезни. Калинникова я представлял иным: в очках, сухонького, стареющего. Он оказался крепким, широкоплечим мужчиной лет сорока восьми, с черными пышными усами и сильными пальцами. Держался он просто, уверенно, одет был в самый современный костюм с галстуком. На консилиуме присутствовали еще десять хирургов - его ученики. Они долго рассматривали, передавая друг другу, мои рентгеновские снимки, говорили, что здесь необходимо поставить какое-то кольцо, там под таким-то углом пропустить штыковую спицу. Я пытался понять смысл их разговоров. Меня раздражало собственное волнение. С какой стати? Сколько уже было подобных консилиумов? Все повторяется! Неожиданно Калинников обернулся ко мне: - Вы какой наркоз предпочитаете? Обычный или перетуральный? При перетуральном наркозе обездвиживается лишь нижняя половина тела. То есть во время операции вы пребываете в полном сознании, но боли не чувствуете. Вам, наверное, известно, что общий наркоз может отрицательно отразиться на сердце, на почках - у кого как. А перетуральный почти безвреден. - Погодите... - я не мог поверить. - Вы хотите сказать, что я смогу ходить, как прежде? - Конечно! Иначе бы мы вас не вызвали! Я пробормотал: - Извините... Я хотел лишь уточнить: я буду ходить без костылей? Врачи отозвались дружным хохотом. Калинников улыбнулся. - На абсолютно ровных ногах. Понимаете? Можете быть свободны. Я поднялся и поковылял из его кабинета на костылях. Меня (в который уже раз!) положили на операционный стол. В предоперационной уже бубнил голос Калинникова. Он вошел с ассистентами. - Ну, как себя чувствуете? Я ответил: - Как обычно. - Прекрасно! Он взял в руки дрель, напоминающую огромную бормашину, и нажал под столом педаль. Стальная спица закрутилась с бешеной скоростью и стала сверлить мою кость. - Ох-х!.. - захрипел я. - Вы чего кряхтите? Больно? - Нет. Представляю просто. - Ну, тогда поехали дальше! Спица выскочила с другой стороны кости. Через полчаса (после пяти проведенных спиц) я спросил: - Еще... долго? Калинников, уже весь потный, указывая на мою ногу, что-то возбужденно объяснял своим ученикам. Он вдруг наклонился ко мне. - А вы-то сами как хотите? Быстро или хорошо? - Хорошо, - отозвался я. - Быстро мне уже делали. Чтобы отвлечься от неприятных представлений, я стал наблюдать за Калинниковым. В его движениях не было никакого таинства. Он все делал обыкновенно, но с удовольствием - сразу бросалось в глаза, что он занимается любимым делом. Держался он без напряжения, словно присутствовал не на операции, а ходил по квартире в домашних тапочках. Он не стеснялся своей мимики: то хмурился, то улыбался, а иногда вдруг как ребенок откровенно хвалил себя: - Нет, ну какой я молодец все-таки! Так, так, - приговаривал он уже деловитей. - Эту гайку мы сюда, а эту... А куда же эту?.. Ага, есть! - восклицал он. - Вот самое ее место! - И просил ассистента: - Сейчас держите крепче. Поехали, поехали... Опа! Готово! Теперь давайте ту штуковину! Когда на моей ноге наконец установили аппарат, Калинников отошел в сторонку и, прищурившись, склонил голову набок. - Монолит! - воскликнул он. - Правда? Я попытался улыбнуться. Он взялся за аппарат двумя руками, проверяя его на прочность, попробовал пошевелить всю систему. Ничто не сдвинулось, однако сердцевину моих костей пронзила щемящая боль. На сей раз я не охнул - стерпел. - Нет! - опять произнес Калинников. - Монолит! Езжайте в палату! И зашагал прочь из операционной. По пути меня завезли в рентгеновский кабинет, чтобы сделать снимок. Необходимо было проверить, точно ли стоят спицы в аппарате. Снимок показал, что все в порядке. Что сделал Калинников? Внизу большой берцовой кости, где не хватало трех с половиной сантиметров, он поставил отломки на постепенную компрессию. Под коленом он разрубил кость и, для того чтобы заполнить этот дефект, начал ее растягивать. По мере роста кости отломки в месте перелома сближались. "Удлиняли" меня посредством гаек в аппарате, простым поворотом ключа. Очень скоро, как и все больные в клинике Калинникова, я "удлинял" себя уже сам. Тем же ключом. Аппарат на своей ноге я поначалу воспринял как насилие над человеческой природой. Мне хотелось разорвать железную конструкцию и зашвырнуть ее подальше. Но надо было терпеть. В этот же день, к вечеру, Калинников заглянул ко мне в палату. - Лежите? Напрасно. Сейчас наши с канадцами играют. Посмотреть хотите? - Как? - А просто, - улыбнулся Калинников. - Берите костыли и шагайте в коридор! К телевизору. - Сам? - Конечно! Не на руках же вас понесут! - Да вы что, Степан Ильич? - Вставайте, вставайте! - Доктор достал из-под кровати мои костыли. Я сел на койке, опустил ногу с аппаратом вниз, встал на здоровую. Калинников сунул мне костыли под мышки. - От кого, кого, а от вас я такой нерешительности не ожидал! Ставьте вторую. Я оперся на костыли, чуть прикоснулся больной ногой к полу. - Теперь идите! Я совершил шаг... второй... - Смелее! Все равно было страшно. Но одновременно и стыдно - перед Калинниковым. Я пошагал. В этот день (еле приступая на ногу в аппарате) я прошел сто метров. Пятьдесят до телевизора и столько же обратно. И два с половиной часа смотрел хоккей. Через полмесяца я уже шагал не только по коридорам, но и вокруг больницы. Соответственно этому расширилась сфера моих представлений о клинике Калинникова. Она производила впечатление некой планеты, на которой живут люди с железными ногами и руками. Именно живут! Прежде всего, все они ходили. У больных были оживленные лица, они часто смеялись, шутили. Наконец, играли в волейбол! Если бы не аппараты на ногах и руках, никто бы не поверил, что многие из них страдали тяжелейшими недугами по пять, восемь, десять, а иногда и по двадцать лет! Неожиданно мне с