Первая - им очень хотелось иметь своего, карманного, прокурора. И вторая, более важная - именно тогда они поняли, прочувствовали слабое место нашей Конституции: с помощью простого голосования по прокурорской отставке региональные лидеры получают мощнейший инструмент власти в стране. Мощнейший инструмент давления на президента. Как им воспользоваться, они пока не знали, но очень хотелось попробовать. Увидев во время осеннего кризиса слабость исполнительной власти, губернаторы пытались снова и снова проверить ее на прочность, сформировать свою политическую конфигурацию современной России. ...Мне думается, реформа Совета Федерации, которая происходит сегодня, поможет избегать в будущем подобных столкновений между президентом и лидерами регионов. Это слишком опасно для страны: когда губернаторы, обеспечивающие стабильность в российских провинциях, влезают в политические интриги. Я встречался с некоторыми губернаторами, спрашивал об их отношении к делу Скуратова. В основном они поддерживали мою позицию, говорили, что такой прокурор стране не нужен. Лужков в кулуарах настраивал губернаторов на конституционный бунт, на "легальный протест", используя свое влияние, зависимость от Москвы многих слабых регионов. За отставку прокурора был подан 61 голос из 178. Против - 79. Из них большая часть - руководители законодательных собраний регионов. Первое голосование дало, если помните, совсем другие цифры. Тогда за отставку Скуратова проголосовало всего шестеро... Многие ли из этих 79 действительно верили в то, что Скуратов вот-вот достанет волшебный портфель и откроет номера счетов в швейцарских банках, назовет заказчиков громких убийств? Думаю, почти никто. Голосование было продиктовано чисто политическим азартом. Кроме того, в поддержку Скуратова работал целый штаб, где встречались с сенаторами и люди Лужкова, и представители компартии, ну а в день голосования в Совет Федерации пришли все: и Зюганов, и Илюхин, и многие другие депутаты, которые были заинтересованы в раскручивании скандала. Думаю, что в течение всего последующего года эти люди имели возможность убедиться: заветный портфель Скуратова пуст, как и его хозяин. Ни одного нового факта, ни одного документа Скуратов оттуда так и не вытащил. Кстати, перед вторым голосованием в Совете Федерации моя команда пыталась мирно договориться с Лужковым. Среди кандидатов в генпрокуроры мной рассматривалась кандидатура бывшего руководителя Московской прокуратуры Геннадия Пономарева. Я о нем подробно расспрашивал заместителя главы администрации Лисова, который не так давно работал в Генпрокуратуре и хорошо знал Пономарева. Лисов считал, что это сильный, независимый прокурор и достойный кандидат. Поддерживал его и Лужков. Однако в обмен на поддержку отставки Скуратова Юрий Михайлович потребовал выдать ему лично в руки уже подписанное мной представление с фамилией Пономарева в Совет Федерации. Лужков пытался диктовать свои условия мне. Это меня поразило. Все эти дни в конце апреля я пытался понять: как случилось, что история о прокурорских похождениях приобрела вдруг такой политический размах? Только ли в Совете Федерации тут дело? Да нет, конечно, не только... За считанные недели стало очевидно: в России может начаться новая эпоха - эпоха экономических репрессий. Происходило это постепенно, исподволь. И вот уже приобрело масштабы почти государственной идеологии. Да, сравнение вроде бы сильно грешит против исторической истины. В стране давно нет коммунистической диктатуры, нет массовых арестов и "черных воронков" по ночам. ...Однако посадить человека в следственный изолятор до суда, даже по экономической статье, у нас почему-то не считается зазорным. Хотя международный опыт показывает: такой меры пресечения заслуживают лишь те, кого подозревают в особо тяжких преступлениях. При несовершенстве нашей налоговой системы, нашей бухгалтерской отчетности "привлечь и посадить" можно было практически каждого гражданина! А некоторые наши прокуроры, при существующей пустоте в законодательной базе, иногда готовы были подписать ордер на арест любого банкира, среднего и мелкого бизнесмена, даже просто бухгалтера или экономиста - был бы лишь "заказ". Экономические преступления, трактуемые прокуратурой или некоторыми сотрудниками спецслужб очень вольно, таким образом, становились почвой для шантажа, компромата, взяток, злоупотреблений. Именно из этой мутной воды, кстати говоря, выплыла скуратовская кассета. Прокуратура "сажала на крючок" бизнесменов. Те, в свою очередь, видимо, "брали на крючок" прокуратуру. Постепенно эта система давления на фактически нормальных, честных людей переросла рамки отдельных уголовных дел. Страх и ужас перед людьми в форме охватил отечественный бизнес весной 1999-го. Примеры "показательных" арестов, обысков, изъятий в офисах банков и фирм множились и множились. ...А начиналось все для меня с "дела Собчака", когда в 1996 году, в момент выборов питерского губернатора, над городом были разбросаны с самолета листовки: "Анатолий Собчак проходит по двум уголовным делам". Действительно, Собчак проходил по двум делам, но только как свидетель. Конечно, не все в его окружении было чисто. Но, будучи глубоко порядочным, честным человеком, кстати, профессиональным юристом, он никогда не пытался воспользоваться "телефонным правом", на кого-то нажать или надавить, используя свой властный ресурс, как частенько это делают другие губернаторы или мэры. Его чистоплотность использовали в борьбе за власть. Кто использовал? Тогда, в 1996-м, за спиной кандидата в губернаторы Яковлева стояли московские политики, главным образом Коржаков. Без их прямого участия самолет с листовками вряд ли смог бы подняться в небо... Силовые структуры - прокуратура, МВД, ФСБ - напрямую стали бороться против Анатолия Собчака. После выборов ко мне зачастил генеральный прокурор Скуратов по поводу "питерского дела". "Есть необходимость в следственных действиях, - говорил он. - Собчак подозревается в крупных хищениях". Я всегда отвечал одинаково: "Действуйте строго по закону". У меня был один простой принцип - перед правосудием все равны. В этом вопросе нет "своих" и "чужих". Если подходить к этому иначе, нельзя считаться политиком. Да и просто называться честным человеком тоже. ...Но мои помощники имели из Петербурга свою информацию о "деле Собчака". "Борис Николаевич, там создано несколько следственных бригад. Найти ничего не могут. Пытаются подкопаться к его квартире, к банковским кредитам. И опять ноль. Сколько может это продолжаться?" Тем, кто заступался за Собчака - Чубайсу, Юмашеву, Немцову, - я повторял одно и то же: "Если подозрение есть, нужно расследовать и доказывать, виновен человек или нет". А тем временем следственная бригада МВД и прокуратуры продолжала работать в Петербурге. Очень надеялись получить на Собчака большой компромат. Чтобы потянуло на серьезное дело о коррупции. Так продолжалось долго. Юмашев еще раз встретился в Кремле со Скуратовым, затем с министром внутренних дел Куликовым, сказал им, что в действиях милиции и прокуратуры видит политический заказ, а не желание докопаться до истины. Они по очереди отправлялись ко мне, просили оградить их от вмешательства администрации. Я вновь гарантировал им, что никакого вмешательства нет и не будет. Осенью 98-го после очередного допроса Собчак с сердечным приступом слег в больницу. ...Я хорошо помню один наш разговор с Немцовым. Дело происходило в Завидове. Была какая-то плановая встреча. Борис Ефимович вдруг рассказал мне, что у Собчака очень плохо с сердцем. И в то же время прокуратура на днях выдала ордер на его арест. Все это было уже похоже на травлю. Долго, помнится, я молчал, смотрел в одну точку. Мысли были мучительные, тяжелые. Я попросил передать Скуратову мои слова: "Нельзя травить больного человека". В ситуацию с Собчаком вмешался и руководитель ФСБ. Путин лучше чем кто бы то ни было понимал всю несправедливость происходящего в отношении своего бывшего шефа и политического учителя. Он немедленно выехал в Петербург. Встретился с бригадой врачей, в частности с теперешним министром здравоохранения Шевченко, сказал о том, что попытается вывезти больного Собчака за границу. Благодаря ноябрьским праздникам обстановка в городе была спокойная. Используя свои связи в Петербурге, Путин договорился с частной авиакомпанией и на самолете вывез Собчака в Финляндию. И уже оттуда Анатолий Александрович перебрался в Париж... За Собчаком следили, выполняли инструкцию не выпускать его из города. Но следили не очень бдительно, думали, вряд ли кто-то будет помогать без пяти минут арестанту "Крестов" - в наше-то прагматичное время. Но один такой человек все же нашелся. Позже, узнав о поступке Путина, я испытал чувство глубокого уважения и благодарности к этому человеку. Коррупция в России - огромная и больная тема. Я абсолютно убежден, что виной всему - неэффективная экономика и неработающие законы. Ни разу за все время своей работы президентом России я никого не "прикрывал" от уголовного преследования, никого не выгораживал, не защищал перед лицом суда, милиции, прокуратуры, ФСБ. Еще раз повторяю, был за равенство перед законом абсолютно всех. И тем не менее проблему коррупции решить не удалось. В любой экономике, переживающей процесс передела собственности, она неминуемо возникает. Бороться с ней можно только общими, объединенными усилиями. Как заставить не брать взятки чиновника, который кормит семью на пять-шесть тысяч рублей в месяц (такова его средняя зарплата в России), а решает при этом судьбу многомиллионных сделок? Естественно, единственный путь - сделать его обеспеченным, повысить ему зарплату. Но коммунистическая Госдума, политики всех мастей, общественное мнение всегда были резко против. Да и как поднимать зарплату чиновникам, если у бюджетников - учителей, врачей - она остается низкой? Зарплаты у чиновников остались маленькими, взятки и поборы - высокими. Не было консолидированных мнений в обществе и по многим другим вопросам: по налогам, по поводу несоответствия местных и федеральных законов, по освобождению российского бизнеса от разных ненужных и даже нелепых запретов и инструкций. А мешая бизнесу, мы невольно создаем почву для коррупции. ...Наверное, дело не только в законах. Сам наш менталитет толкает рядового бизнесмена и рядового госслужащего давать и получать взятки - мы еще с советских времен приучены обходить запреты и инструкции "левым" путем. Но я глубоко убежден, что жить по совести уже готовы все. Все понимают - так дальше нельзя. Для того чтобы этот процесс очищения пошел быстрее, нужно только одно: вернуть права здравому смыслу. Нужны работающая экономика, низкие налоги, высокие зарплаты госслужащих. При этом не сажать, не наказывать выборочных "козлов отпущения", а самим продемонстрировать свою моральную чистоту. Только чистыми руками можно победить коррупцию. И только с честной командой. Я в свою команду верил всегда... Думаю, что все здравомыслящие люди в правоохранительных органах прекрасно понимали: история со скуратовской кассетой - лишь логическое завершение той двойной или тройной игры, которую все эти годы вели в кабинетах Генпрокуратуры, ФСБ или МВД такие же Скуратовы. Облеченные властью, но потерявшие моральные ориентиры. Конечно, были настоящие профессионалы, следователи прокуратуры, которые пашут, как говорится, "на земле", были и есть работники МВД и ФСБ, расследующие экономические преступления, - вот они действительно пытались бороться с организованной преступностью, с коррупцией. Трудно сказать, какие чувства они испытывали в связи с историей Скуратова - стыд, недоумение, ненависть? Что они должны были делать, как поступать после того, как самый главный прокурор России оказался связан с сомнительными людьми, поставлявшими ему девушек по вызову? Кстати, история с генпрокурором продолжалась еще много месяцев. Было и третье голосование, уже осенью 99-го. Сенаторы вновь проголосовали против отставки. Но тем не менее это дело уже не вызывало столь повышенного интереса. Политическая его составляющая была исчерпана. Юридическая - оказалась скучна и банальна. Отстраненный от должности Скуратов продолжал произносить громкие слова, разоблачать, но его уже почти никто не слушал. Во-первых, комичной выглядела сама его фигура. Он продолжал ездить на черной машине с мигалкой, жить на госдаче, играть в футбол с охраной - и, видимо, получал удовольствие от столь свободного и необременительного образа жизни. Но за все это время, встречаясь со швейцарским прокурором Карлой дель Понте, периодически выдавая громкие интервью и пресс-конференции, Скуратов не сказал ничего, что хоть на шаг продвинуло бы обвинения, выдвинутые им весной. Несмотря на всю свою громкую международную репутацию "борца с русской мафией", у себя на родине Юрий Ильич оказался в полном забвении. Меня не раз упрекали в том, что я проиграл "раунд со Скуратовым". Что своими действиями мы искусственно "раздули" Скуратова, создали ему политический вес. Нет, оставлять Скуратова в Генпрокуратуре было нельзя. Не только нельзя - смертельно опасно. По моему мнению, человек без принципов, Юрий Ильич мог наворотить в стране бог знает что, пользуясь своими прокурорскими полномочиями. Да, в России не было долгое время генерального прокурора. Но в данном случае это было меньшее зло. Думаю, что и в политическом смысле моя решительность в деле Скуратова отрезвила многие горячие головы в Совете Федерации. ...Однако сейчас, возвращаясь к событиям той весны, я думаю о другом. Скуратов, да и не только он один, пытался "подсадить на крючок" многих бизнесменов, руководителей, многих представителей российской элиты. Уроки скуратовской истории еще и в том, что нельзя оставлять надолго, на годы в подвешенном состоянии ни уволенного прокурора, ни уголовное дело, ни громкое расследование, ни вопрос о моральной ответственности. Если в демократической стране не исполняется закон, не работают институты гражданского общества - демократия рискует переродиться в свою противоположность. В мае 99-го решением все того же Совета Федерации Скуратов все-таки был отправлен в отставку. Так закончилась эта эпопея с прокурором. КОСОВО Вскоре на всем этом сложном внутриполитическом фоне неожиданно разорвалась и другая бомба - международная. В конце марта разразился глобальный кризис в мировой политике: война в Югославии. ...В чем разница подходов России и стран Западной Европы к косовскому кризису? Войну, развязанную в Югославии, Запад упорно продолжает считать конкретным возмездием Милошевичу, борьбой за права национальных меньшинств, за права человека. Мы же считаем косовский кризис глобальным. После бомбардировок Белграда рухнул весь послевоенный уклад жизни. Рухнули все правила, которые были установлены ООН в течение долгих послевоенных десятилетий. Да, конфликт в Косово остановлен. Но проблемы этого края не решены. Что делать с Косово дальше - никто не знает. Война лишь укрепила режим Милошевича, пусть даже и на некоторое время. Применение международных сил для расправы над любой страной, над ее жителями, над ее экономикой, над ее культурой - а в Югославии разрушены промышленность, памятники старины, святыни, музеи - нет ничего более опасного для мировой политики. Принимая такие правила игры, мы рискуем оказаться перед глобальным кризисом демократических ценностей. Скоро сила, и только сила, одной страны или группы стран будет решать в мире все. Вместо психологии всемирного миротворца явно просматривается психология всемирного вышибалы, а в конечном итоге - психология страны-диктатора. Все это я понял уже давно. Но югославский кризис заставил не только думать, но и принимать быстрые, порой мгновенные решения. ...24 марта, буквально накануне начала бомбардировок, мне позвонил Билл Клинтон. Он сказал, что хочет обсудить со мной ситуацию, сложившуюся вокруг Косово. Милошевич продолжает наступление, вводя туда дополнительные войска, убивая ни в чем не повинных людей и сжигая целые деревни. Да, я это знал. Но знал я и другое: надо было пытаться вести политические переговоры. Любые переговоры, даже безуспешные, лучше, чем один раз все разбомбить и разрушить. В это время самолет премьер-министра уже разворачивался над Атлантикой. Отзыв Примакова - это только первый шаг, сказал я. Будет много и других шагов... Клинтон настаивал, говорил, что от меня зависит, позволить ли Милошевичу, этому громиле, сломать наши отношения, все то, что нам стоило такого труда создать за последние шесть лет, или все-таки нет. Я же, сказал мне Клинтон, со своей стороны, этого не позволю. Он приводил конкретные цифры: в Европе уже льется кровь, 250 тысяч беженцев покинули Косово. Если это не остановить, то на положении беженцев окажется еще 2,5 миллиона человек. Если мы ничего не предпримем сейчас, то получим новую Боснию. Милошевич хочет просто раздавить косовских албанцев с помощью военной силы. Меня поразил еще один аргумент Клинтона. Он выразился примерно так: жаль, конечно, что Милошевич - серб. Для общей солидарности было бы лучше, если бы он был ирландцем или кем-то еще. Неужели он думает, что дело только в нашем национальном сочувствии сербам? Неужели не понимает, что речь идет о самом подходе американцев к косовской проблеме, о судьбе всей Европы, всего мира? Дело отнюдь не только в каком-то особенном "славянском братстве", которое приписывается российско-сербским отношениям. Мы бы реагировали точно так же, если бы речь шла о любой другой стране - Польше, Испании, Турции, совершенно не важно, какой именно. Я ответил Биллу следующее: "Уверен, что, если бы мы продолжали действовать сообща, мы свернули бы Милошевича". Клинтон вновь и вновь ссылался на общее мнение европейских лидеров. Мол, европейцы настроены еще более решительно по поводу того, что сейчас происходит в Косово. Надо нанести первый воздушный удар, и Милошевич сразу же пойдет на переговоры. Такова была логика НАТО. К сожалению, Клинтон ошибался: бомбардировки не остановили Милошевича ни в марте, ни в апреле, ни в мае, остановили его только совместные дипломатические усилия России, Финляндии и США. Я сказал Биллу: "Нельзя допустить, чтобы из-за одного человека гибли сотни и тысячи людей, чтобы его слова и действия руководили нами. Надо добиваться того, чтобы его окружали другие люди, чтобы для него стало невозможно вести себя так, как он ведет себя сейчас. Тут многое можно сделать, в том числе и по линии внешней разведки. Ради будущего наших отношений и будущего безопасности в Европе прошу тебя отменить этот удар. Мы могли бы встретиться на какой-то территории и выработать тактику борьбы лично с Милошевичем. Мы умнее и мудрее и наверняка смогли бы этого добиться. По большому счету, это надо сделать ради наших отношений и мира в Европе. Неизвестно, кто придет после нас с тобой. Я имею в виду тех, кто будет заниматься сокращением стратегических ядерных вооружений. Но ясно, что надо делать нам самим, - сокращать и сокращать эти горы оружия. Вот чем нам надо заниматься". Я помню, как во время разговора пытался чеканить каждое слово. Старался как-то эмоционально воздействовать на своего собеседника. Клинтон в ответ сказал, что не разделяет моего оптимизма в отношении методов, которыми можно воздействовать на Милошевича. Это значило одно - война... По-человечески у меня не было претензий к Биллу. В его голосе я слышал даже сочувствие. Но, как президент США, он жестко и однозначно давал понять: переговоры бессмысленны. Это была ошибка. Очень большая ошибка. Клинтон привел еще один, самый серьезный для меня аргумент: Милошевич - это последний коммунистический диктатор, который хочет разрушить союз между Россией и Европой, выступает против демократизации континента. Но и у меня были свои аргументы: "Народ наш теперь будет очень плохо относиться к Америке и НАТО. Я помню, с каким трудом менял отношение простых людей и политиков здесь, в России, к США и Западу. Было очень трудно, но мне это удалось. И теперь все это терять?" ...Этот разговор состоялся в тот момент, когда самолеты НАТО уже были в воздухе. А завтра была война. Недавно я посмотрел фильм "Плутовство" (по-английски он, кажется, называется "Хвост виляет собакой"). Очень интересный фильм. Снят он еще до косовского кризиса. Но с удивительной прозорливостью создатели этой картины предвидели все: и критическую точку в мире, откуда придет беда (Балканы), и внутриполитический фон в США, и вообще механизм возникновения войны как компенсатора или регулятора каких-то других, внутренних проблем. Но в жизни война не бывает "виртуальной". Она вполне реальная, кровавая, с человеческими жертвами. Она развращает тех, кто ее ведет, - ибо приучает людей к диктату силы. Приучает их не задумываться над причинами того, что же происходит на самом деле. А происходило, на мой взгляд, вот что. Американцам было крайне необходимо любыми средствами стимулировать североатлантическую солидарность. Для них кризис послевоенных ценностей тоже являлся серьезной угрозой, но совсем с другой стороны, в другой плоскости, чем для России. Они боялись набирающей силы европейской самостоятельности. Экономической, политической, нравственной. Это моя личная версия событий. Я ее никому не навязываю, просто предлагаю задуматься над этой стороной косовского кризиса. Однако вернусь к событиям тех дней. Вот фрагмент из текста моего заявления, опубликованного 25 марта 1999 года, сразу после начала бомбардировок: "... Фактически речь идет о попытке НАТО вступить в XXI век в униформе мирового жандарма. Россия с этим никогда не согласится". Одним политическим заявлением, конечно, дело не ограничилось. Я понимал, что остановить эту войну можно только в случае одновременных и огромных усилий России на обоих фронтах - необходимо и давление на НАТО, и давление на Югославию. Если же война продолжится дольше, чем месяц-два, Россия неминуемо будет втянута в конфликт. Грядет новая "холодная война". Внутриполитическая стабильность у нас в стране после начала бомбардировок стала серьезнейшим образом зависеть от ситуации на Балканах. Коммунисты и националисты пытались использовать балканскую карту, чтобы разрушить баланс политических сил в нашем обществе. "Теперь-то мы знаем настоящую цену Западу, - раздавались истеричные голоса. - Мы всегда говорили, предупреждали, что такое НАТО, что могут сотворить эти проклятые американцы! Сегодня Югославия, а завтра - Россия!" И что дальше? Что будет, если этот процесс агрессивного антиамериканизма, антизападничества не удастся остановить? Кризис в России еще более обострит кризис в мире. Кризис доверия к власти мог привести к серьезным внутриполитическим последствиям, и я в тот момент даже не исключал и возникновения массовых беспорядков, неконституционных действий. В конце концов, войны всегда провоцировали революции. Именно это вызывало мое особенное раздражение: как они не понимают? Ведь это лидеры, с которыми мы встречались десятки раз! Многие из них называют меня своим другом. Неужели для них не очевидна простая вещь: бомбардировки, да что там - каждая выпущенная ракета, наносят удар не только по Югославии, но и косвенно - по России. А у нас в Москве действительно наступили тревожные дни. У стен американского посольства бушевала толпа. В окна летели бутылки, камни. На стенах писали непристойности. Особняк на Садовом кольце находится в двух шагах от проезжей части. Охранная зона - три метра асфальта. Любая экстремистская выходка с применением оружия могла привести к непредсказуемым последствиям. В тот момент милиция задержала группу экстремистов, которые проезжали мимо американского посольства с приготовленным к стрельбе гранатометом. Трудно себе сейчас представить последствия такого выстрела. Парламент принимал резолюцию за резолюцией. Думские коммунисты вели активные переговоры с Милошевичем о создании военно-стратегического союза двух государств. Началась вербовка добровольцев для войны на стороне сербов. Политики всех мастей пытались набрать очки на косовском конфликте. Например, мэр Москвы Юрий Лужков прямо высказывал поддержку демонстрантам у посольства. Милиция в большей степени охраняла не посольство, а демонстрантов. И хотя далеко не все общество занимало в те дни столь же яростно антинатовскую позицию, как красные депутаты в Думе, но в целом настроение у россиян было и вправду крайне тревожным, напряженным. Люди принимали югославскую трагедию очень близко к сердцу. Россиян волновала не только судьба сербов и Сербии. В каждой российской семье есть фронтовики, есть "дети войны", то есть дети, оставшиеся без отцов. Та война для нас очень близка, так уж мы воспитаны, что не воспринимаем ее далекой историей. Поэтому любое обострение в Европе ощущаем как самый тревожный сигнал. Агрессия НАТО, какими бы благородными причинами она ни обосновывалась, для россиян психологически стала настоящим потрясением. В Белграде выступали наши артисты, газеты и журналы были полны антиамериканских статей. За несколько лет после 1991 года наше общество действительно стало другим. Новые отношения, новые ценности - демократические, порой наивно и безоглядно западнические - незаметно входили в быт и образ жизни каждого россиянина. Не все это приняли сразу, не все были довольны взаимопроникновением культур, идеологий, экономик, политических и духовных систем. Но постепенно ценой больших усилий наш народ начал понимать и принимать этот совершенно новый и непривычный для нас мир. И вот из-за югославской войны в течение нескольких недель все это могло быть разрушено, окончательно и бесповоротно. Примириться с этим я не мог. Как я уже говорил, действовал по двум направлениям: давление на НАТО и давление на Милошевича. Нужно было остановить эту войну - во что бы то ни стало. Между тем расчет натовских стратегов и политиков явно срывался. Югославский народ консолидировался перед лицом внешнего врага. Югославская армия, не имевшая прикрытия с воздуха, но вполне боеспособная на земле, готова была к вторжению сухопутных войск, могла упорно сражаться на своей территории. Россия активно искала мирный выход из кризиса. 14 апреля своим представителем по урегулированию ситуации в Югославии я назначил Виктора Степановича Черномырдина. Он провел много десятков часов с Милошевичем - наедине и вместе с финским президентом Мартти Ахтисаари. Мой выбор Черномырдина был, естественно, не случаен. Было сильное давление со стороны профессионалов-мидовцев, которые считали, что для такого рода переговоров необходим дипломат со стажем, высокого ранга, может быть, замминистра иностранных дел. Другие, напротив, говорили, что в связи с обострением отношений с Западом возглавить российскую миссию должен известный политик, которого там уважают. Например, активно советовали назначить Гайдара, который долго жил в Югославии вместе с отцом, корреспондентом "Правды". После долгих размышлений я остановил свой выбор на Черномырдине. Я доверил Виктору Степановичу очень трудную миссию. Пожалуй, никакому другому политику я бы в тот момент ее доверить не мог. У Черномырдина был огромный вес и авторитет как в Югославии, так и на Западе, в глазах американской политической элиты. Это уникальное сочетание давало ему возможность строить переговорную линию свободно, ориентируясь только на конечный результат: скорейшее прекращение военных действий. Именно здесь Черномырдин проявил свои лучшие качества, качества старого политического бойца: выдержанность, гибкость, твердую волю к разумному компромиссу. 22 апреля мне позвонил Тони Блэр. Это был уже не первый наш разговор. Мы созванивались в третий или четвертый раз с начала кризиса. У нас состоялась беседа, которая тоже очень показательна для тех дней. Вот выдержки из стенограммы моего разговора с Тони Блэром. Я говорил: "Убежден, что НАТО делает большую ошибку, продолжая бомбить югославские территории. Последствия были неверно просчитаны. Вместо давления на Милошевича вы укрепили его позиции. Вместо решения гуманитарной проблемы сегодня мы имеем дело с подлинной гуманитарной катастрофой. Вместо переговорного процесса, для запуска которого Лондон сделал немало, мы имеем откат к военной конфронтации. Нас тревожат сообщения о планах проведения наземной операции альянса в Косово. Скажу прямо: это путь в пропасть. ...Тони, призываю тебя: найди силы остановить безумие. Это - европейская, а может быть, и мировая война. Милошевич не капитулирует. Если будут прекращены бомбежки, откроется путь к восстановлению переговорного процесса между сербами и албанцами, Югославией и НАТО, включая США и Великобританию. Опомнитесь сейчас, ибо завтра будет поздно. Отвечать за все, что может произойти, будет тот, кто без согласования с Советом Безопасности ООН развязал эту войну". Специально привожу здесь эту длинную цитату целиком. За время, которое прошло после нашего разговора с Клинтоном, ситуация ушла далеко вперед. Стало ясно, что бомбежки ничего не дадут. Но позиция НАТО не претерпела никаких изменений. Блэр слово в слово повторял мне все то же самое, что и Клинтон месяц назад: мы прилагали максимальные усилия на переговорах в Рамбуйе, чтобы найти политическое, мирное решение этой проблемы. Но то, что Милошевич сделал с беженцами, действия с его ведома сербских военных и полиции мы не можем позволить с моральной точки зрения... Я спросил: а бомбежка колонны беженцев, в которой находились и албанцы, и сербы, - что, тоже морально оправданна? Блэр ушел от ответа. В конце разговора пожелал успеха переговорам Черномырдина с Милошевичем. ...Переговоры топтались на месте. Бомбардировки продолжались. Югославия постепенно превращалась в руины - в страну без электростанций, мостов, промышленности, без административных объектов, без дорог, без топлива и продуктов питания. Ежедневно пилоты НАТО делали до тысячи самолето-вылетов. Перед ними ставилась конкретная цель: разрушить экономику страны. Чужой страны. 13 мая ко мне в Москву со срочным визитом приехал президент Франции Жак Ширак. "Вы продолжаете безжалостные бомбардировки Югославии, а России отводите роль натовского спецкурьера для навязывания ваших ультиматумов Белграду. Неужели не ясно, что вы бомбите не только Югославию? - спросил я его. - Хочу тебе сказать откровенно и по-дружески, - продолжал я, - в эти игры мы играть не можем и не будем. Мы требуем если не прекратить, то хотя бы приостановить бомбардировки". Ширак сказал, что он приехал в Москву говорить не только о Косово. Он напомнил мне, что я двигаю Россию в будущее, возвращаю ее в сообщество наций, а вот Милошевич - это человек из прошлого, из плохого прошлого. ...Я внимательно слушал Жака. Разговор неожиданно принял совсем другой оборот. Ширак дал мне понять, что среди союзников по НАТО существует мировоззрение США и мировоззрение Франции. Видение США простое - мир под руководством США в плане политики. Но Франция с этим не согласна. Он сказал, что не хочет, чтобы побеждала эта плоская концепция однополярного мира. Но дело в том, что сегодня у американцев есть средства для ведения такой политики. Жак в двух словах объяснил мне, как в последнее время, буквально в течение последнего года, изменилась обстановка в Европе из-за смены правительств. Все началось с Испании, потом появились Блэр, Шредер. Все они неожиданно поддержали жесткий американский курс - возможно, в связи с внутриполитической конъюнктурой. По крайней мере так я понял мысль Ширака. Но, продолжал французский президент, Франция придерживается другой концепции, концепции многополярногомира. Даже наш батальон в Косово выполняет исключительно гуманитарную миссию, сказал он. В конце разговора Жак неожиданно решительно заявил, что я должен наконец определиться: я за Милошевича или против. У России, говорил он, есть всего два пути: остаться в стороне и стать маргиналом или входить в современный мир под твоим руководством. Россия должна утверждать общечеловеческие, демократические принципы. Все правильно, думал я. Только как мне утверждать эти демократические принципы под грохот косовских бомбежек? Виктор Степанович пять раз встречался с Милошевичем. Четыре раза один на один. Порой переговоры велись по девять часов подряд, без перерыва. Черномырдин рассказывал мне, что в самые тупиковые моменты переговоров спрашивал Милошевича напрямую: неужели ты считаешь, что сможешь выиграть войну? Милошевич отвечал: нет, но мы и не проиграем. Нас 400 лет не могли покорить. Пусть сейчас попробуют. Пусть только попробуют сунуться! Наземная операция обязательно провалится. У Милошевича были свои причины для уверенности в провале наземной операции НАТО. Югославская армия, обстрелянная и боеспособная, была готова воевать. Югославский народ был готов сплотиться вокруг Милошевича. Больше того, Милошевич порой прямо просил Черномырдина вести переговоры таким образом, чтобы наземная операция началась как можно быстрее! Примерно через месяц позиция Милошевича изменилась - он уже не хотел эскалации конфликта, просил остановить войну. "Но побежденным все равно быть не могу!" - заявлял он Черномырдину. Россия не могла равнодушно взирать на то, как погибают люди, как страдает мирное население. Черномырдин подталкивал Милошевича к переговорам, несмотря на то что тот выдвигал неприемлемые условия: требовал, например, чтобы вместо войск НАТО в Косово были введены войска России, Украины, Индии, третьих стран. Свою роль сыграл здесь и проект вхождения Югославии в союз России и Белоруссии, который активно обсуждала наша Дума. Идея была абсолютно политиканская, агрессивная, да и нереальная. Тем не менее я пошел даже на то, что разрешил оперировать на переговорах этой конструкцией, чтобы усыпить бдительность Милошевича. На самом же деле главной целью этой работы Черномырдина было склонить, заставить Милошевича вести с Западом мирные переговоры. Черномырдин жестко давил на последнего коммунистического лидера Европы, давая ему понять, что военной поддержки от России не будет, а ресурсы политической поддержки уже исчерпаны. А от американцев Черномырдин добивался передачи политического механизма урегулирования кризиса в руки ООН. Вывода НАТО за рамки политической составляющей переговоров. Милошевич не мог принять капитуляцию ни от России, ни от НАТО. Виктор Степанович дважды летал в США, два часа вел переговоры с Клинтоном, четыре часа - с Альбертом Гором. Восемь условий капитуляции, согласованных с Милошевичем, хотя и в измененном виде, попали в резолюцию ООН. Капитуляция перестала быть унизительной. Она была оформлена как резолюция Совета Безопасности ООН. Милошевич попросил время подумать, согласовать документ со Скупщиной (югославским парламентом), с военными. В результате документ был принят без единой поправки. Черномырдин сделал все, что мог. Война была остановлена. И все это при том, что Милошевич вел себя абсолютно беспринципно. В отношениях с Россией его главной ставкой были взрыв недовольства россиян моей внешней политикой, раскол в обществе, подталкивание нас к политической и военной конфронтации с Западом. 28 мая в ходе нового визита Черномырдина в Белград югославская сторона сообщила, что принимает общие принципы косовского урегулирования, предложенные "восьмеркой" (созыв министров иностранных дел "восьмерки" для специального обсуждения косовской проблемы). 1-2 июня в Бонне Черномырдин, Ахтисаари и Тэлботт договорились, что в Косово будет два международных присутствия - российское и НАТО. 2-3 июня в Белграде состоялись переговоры Черномырдина и Ахтисаари с Милошевичем. Власти Югославии согласились с планом мирного урегулирования, принятым в Бонне. План Черномырдина-Ахтисаари состоял из 10 пунктов. Наиболее важные из них представляли изначальные требования альянса, выдвинутые еще до начала бомбардировок. Возвращение всех беженцев, размещение международных сил сдерживания, отвод сербских военных и полицейских частей и урегулирование политического статуса Косово на основе соглашений, выработанных в Рамбуйе. По сути дела, Милошевич был вынужден вернуться к исходной точке. Он потерял еще больше, чем предусматривалось на переговорах в Рамбуйе. С помощью войны он добился единственной цели: убрал с политической сцены всех своих оппонентов и противников внутри страны. Ценой разрухи и полной международной изоляции. Думаю, это один из самых циничных политиков, с которыми я когда-либо имел дело. И тем не менее в косовском конфликте проявились худшие политические тенденции современной Европы: например, двойные стандарты. Утверждалось, что права человека выше прав отдельного государства. Но, нарушая права государства, вы автоматически и грубо нарушаете права его граждан - прежде всего право на безопасность. В войне пострадали тысячи югославских граждан. На какой чаше весов взвесить права косовских сербов и права косовских албанцев? Да, при Милошевиче албанцы подвергались жестоким репрессиям, были вынуждены бежать из края. Теперь то же самое происходит с сербами. Разница только одна: в первом случае репрессии проводила югославская армия, теперь - Армия освобождения Косово (АОК). Это к вопросу об эффективности военной операции. И последнее. Ночью 4 июня я принимал решение, согласиться ли с планом военных по переброске колонны десантников в приштинский аэропорт. Уже подписаны все документы. Существуют договоренности: миротворческие войска одновременно занимают выделенные им позиции. Нужно ли? Я долго сомневался. Слишком опасно. Да и зачем теперь демонстрировать смелость, махать кулаками после драки? И все-таки в обстановке тотального неприятия нашей позиции европейским общественным мнением я решил, что Россия обязана сделать завершающий жест. Пусть даже и не имеющий никакого военного значения. Дело было не в конкретных дипломатических победах или поражениях. Дело было в том, что мы выиграли главное - Россия не дала себя победить в моральном плане. Не дала расколоть себя. Не дала втянуть в войну. Этот жест моральной победы и был продемонстрирован всей Европе, всему миру под носом огромной военной группировки НАТО. Печальная страница новейшей истории была перевернута, на Югославию перестали падать ракеты и бомбы. Надолго ли? ОТСТАВКА ПРИМАКОВА Где-то примерно в январе 1999-го фонд "Общественное мнение" провел интересный социологический опрос: кто из руководителей России в XX веке оказал наибольшее влияние на судьбу страны? Результат был совершенно обескураживающим. На первом месте Брежнев, на втором Сталин, на третьем Ленин. Я попытался понять логику отвечавших. Вряд ли за последнее время в мировоззрении людей произошел такой гигантский откат назад, к коммунистической идеологии. Дело было в другом - все это время, особенно в течение последнего года, после осеннего кризиса 98-го, в обществе нарастала внутренняя тяга к стабильности, активное неприятие любых перемен. На фоне президента, который пытается ускорить реформы,