кажется особенно приятной. Я решаю, следовательно, сразу же после возвращения подняться в воздух на ФВ-190. Тем временем самолеты остальных летчиков проходят обслуживание перед следующим вылетом. Лейтенант Хофмейстер готов к вылету и будет сопровождать меня в качестве разведчика. Мы возвращаемся к Ойтоцу, проводим несколько атак с малых высот и разведываем состояние дел на всех карпатских перевалах и высотах, из чего мы получаем общую картину положения дел в нашем секторе. Я возвращаюсь, буквально без капли бензина и без единого патрона, на наше летное поле, когда я вижу сорок серебристых самолетов которые летят ко мне на той же самой высоте. Мы проносимся совсем близко друг от друга. Скрываться больше нельзя. Это американские мустанги. Я говорю Хофмейстеру: "Немедленно приземляйся"! Я выпускаю шасси, закрылки и иду вниз, прежде чем Мустанги успевают развернуться и атаковать. Скольжение к земле отнимает много нервов, потому что это тот момент, когда твой самолет абсолютно беззащитен и ничего нельзя сделать, только терпеливо ждать, пока он остановится. Я все еще качусь по земле, когда, оглянувшись, вижу как Мустанги начинают атаку и один из них идет прямо на мой самолет. Я торопливо откидываю фонарь - я все еще двигаюсь со скоростью километров 50 в час, вылезаю на крыло и бросаюсь на землю всего за несколько секунд до того, как начинают лаять пушки Мустанга. Мой самолет, который укатился сам по себе уже довольно далеко, загорается после первой же атаки. Я доволен, что сумел из него вовремя выбраться. У нас на аэродроме нет зениток, потому что никто не ожидал и не был готов к нашему отступлению на венгерские аэродромы. Наши враги, которые располагают неограниченными ресурсами могут размещать зенитные батареи на каждом углу, мы, к сожалению, этого позволить себе не можем. Мустанги рассыпались над всем аэродромом и спокойно занимаются тренировочной стрельбой по мишеням как в мирное время. Моя эскадрилья, которая должна была быть заправлена и снабжена боеприпасами, все еще находится на земле. Несколько транспортных самолетов, которые доставили нам боеприпасы, горючее и бомбы стоят на открытом месте. Пригодные к полетам самолеты находятся в импровизированных ангарах в лесу и в них трудно попасть. Но ремонтируемые самолеты и транспортники с бомбами и горючим взлетают на воздух, пушки сорока Мустангов грохочут без передышки, превращая все, что видят пилоты в пламя и обломки. Мною овладевает беспомощная ярость, приходится смотреть на все это и не иметь возможности ответить. Под всему аэродрому горят самолеты, над ними поднимаются клубы черного дыма. В этой сумятице можно подумать, что пришел конец света. Как это ни звучит абсурдно, я пытаюсь на мгновение заснуть. К тому времени, когда я проснусь, все уже закончится. Если тот парень, который продолжает кружить надо мной сможет в меня попасть, мне будет легче принять это, если я засну. После того, как пилот Мустанга поджег мой самолет во время первой атаки, он, должно быть, заметил меня, лежавшего в поле. Возможно он на самом деле видел, как я спрыгнул с крыла, в любом случае он возвращается снова и снова и пытается попасть меня из пушек и пулеметов. По всей видимости он не видит меня четко через прицел, должно быть он не может поверить, что еще не попал в меня, потому что зайдя один или два раза он с ревом проносится надо мной, снижается до высоты несколько метров и смотрит на меня. Я лежу на животе не шевелясь, только немного поворачиваю голову чтобы бросит на него взгляд из-под полуопущенных век. Каждый раз, когда он приближается ко мне спереди, на меня падает песок от пулевых фонтанчиков. Попадет ли он в меня в следующий раз? Бежать нельзя, они стреляют по всему, что движется. И так это и продолжается, до бесконечности. Наконец у него, как я совершенно уверен, кончились боеприпасы, пройдя надо мной еще раз он летит прочь. Его коллеги также израсходовали свои боеприпасы, очень толково, нужно признать. Они строятся над летным полем и улетают. Наш аэродром представляет собой ужасное зрелище, в особенности, на первый взгляд. Первым делом я ищу лейтенанта Хофмейстера. Его самолет лежит на краю летного поля, должно быть, он не смог быстро приземлиться и был застигнут во время посадки. Он ранен: одну ногу придется ампутировать. На летном поле горят и взрываются самолеты, к счастью, среди них только несколько боеспособных машин, которые были хорошо замаскированы и представляли собой не такую простую цель. Когда я посещаю каждое подразделение в лесу, мне говорят, что во время атаки наземный персонал, как им и было приказано, вел непрерывный огонь из стрелкового оружия. Сбито четыре Мустанга. Учитывая, что у нас не было зениток, это особенно отрадно. Значит, у Мустангов не получилась их безопасная тренировочная стрельба по мишеням. Через несколько дней прибывают зенитки и маловероятно, что такие же успешные рейды когда-нибудь снова повторятся. * * * В нашем секторе часто встречаются немецкие самолеты, пилотируемые румынами, которых мы сами же ими и снабдили. Сейчас на них румынские опознавательные знаки и они летают на стороне русских. Румынская операционная база находится не очень далеко от нашей. Поэтому мы проводим две атаки с малой высоты на их аэродромы в районе Карлсбурга, Кронстадта и Херманстадта. Злые языки предполагают, что мы пытаемся подражать Мустангам, те поступали точно также. Мы уничтожаем более 150 самолетов на земле, некоторые из них - в воздухе, это в основном тренировочные и связные самолеты, но и в этом случае они используются румынскими ВВС, пусть даже для тренировки. Успех этих атак в очень большой степени зависит от силы вражеской обороны. * * * Боевые действия в Румынии завершились. Советское наводнение затопило всю страну и сейчас они пытаются нащупать проходы в Венгрию. Русские колонны одна за другой идут по перевалу Ротер-Турм в направлении Херманстадта. Вылеты против этих особенно трудны, потому что их армии очень сильно защищены от воздушного нападения. Во время одного из полетов над северными склонами перевала 40-мм зенитный снаряд срывает фонарь, к счастью, ни один из осколков меня не задевает. В тот же самый вечер мой офицер по разведке говорит, что он почти каждый день слышит по радио пропагандистские передачи на немецком, это истории о зверствах немецких солдат и подстрекательства к партизанской войне. Передача всегда начинается со слов: "Говорит Кронстадт". Поговорив с группой, мы назначаем на завтра первую атаку на радиостанцию, так мы сможем разобраться с этими провокаторами. На рассвете мы вылетаем в направлении Кронстадта, старого поселения трансильванских саксонцев. Прямо впереди, в утреннем тумане показался городок. Нам не приходится пролетать над ним, передающая станция с ее двумя высокими мачтами стоит на главной дороге в семи километрах к северо-востоку. Между гигантскими мачтами находится небольшое здание, нервный центр всей передающей станции. Подлетая ближе и уже готовясь спикировать, я вижу автомобиль, выезжающий из внутреннего дворика этого здания. Если бы я был уверен, что именно ее пассажиры подстрекали партизан нанести нам удар в спину, я мог бы без труда накрыть их во время атаки. Автомобиль исчезает в лесу и пассажиры наблюдают за нашей атакой радиостанции издалека. Во время атаки следует быть очень внимательным и не спикировать слишком низко, потому что мачты соединены друг с другом множеством кабелей, за которые легко задеть. Маленькое здание прямо в центре моего прицела, я нажимаю кнопку, выхожу из пикирования и кружусь вокруг мачт, ожидая увидеть результат пока моя эскадрилья снова построиться в боевой порядок. По случайности одна из моих маленьких 10-кг бомб попала в самую верхушку мачты, та надломилась и изогнулась под прямым углом. От здания радиостанции ничего не осталось, бомбы сделали свое дело. Теперь они долгое время не смогут вести отсюда свои злобные пропагандистские передачи. С этой утешающей мыслью мы возвращаемся на базу. * * * Нарастающее давление на карпатские перевалы все яснее и яснее показывает степень ущерба нашей военной мощи, нанесенного румынским фиаско. Советы продвинулись далеко за Херманстадт, они почти в Торенбурге и пытаются захватить Клаусенбург. Большинство войск в этом секторе - венгерские, в основном части первой и второй бронетанковых дивизий. Практически нет никаких немецких резервов, чтобы сформировать костяк сопротивления в этом важном секторе. Это советское наступление подвергает опасности немецкие войска, удерживающие Карпаты дальше к северу. Им приходится оставить свои позиции на перевалах с серьезными последствиями, потому что Карпаты, являясь природной крепостью, являются ключом к венгерским равнинам, которые очень трудно будет удержать нашими уменьшившимися силами. Последние несколько недель Советам было легко делать свое дело, потому что они наступали по "союзной" Румынии, в которой серьезное немецкое сопротивление было невозможно организовать. Наш девиз: "Прочь из Румынии, следующая остановка - Карпаты". Но Румыния имеет протяженную границу и это означает что наш слабо защищенный фронт должен будет растянуться еще больше. Мы возвращаемся на несколько дней на наш старый аэродром к западу от Сехсих-Реген, откуда мы почти ежедневно совершаем вылеты в район Торенбурга. В первый раз за Бог знает сколько времени в бой вступают Железные Густавы. Во время каждого вылета мы остаемся в районе цели так долго, как это позволяет нам запас горючего, всегда надеясь на столкновение с противником. Третья эскадрилья занимается бомбежкой. Ее эскортирует вторая эскадрилья, штабное звено и я сам на ФВ-190. Во время этой фазы нам удается сбить большое количество русских штурмовиков и истребителей. Особенно удается охота командиру второй эскадрильи, обер-лейтенанту Кеннелю, награжденному Дубовыми листьями. Не дело для пикировщиков сбивать вражеские самолеты, но во время нынешнего кризиса мне кажется очень важным для наших боевых товарищей на земле что мы можем успешно одолеть вражескую авиацию. Поэтому наши противотанковые снайперы также вступают в бой с самолетами и добиваются великолепных результатов. Эти операции показывают нам, старым пилотам Ю-87, что лучше быть гончей, чем зайцем. Тем не менее, мы все еще преданы нашим старым машинам. * * * В сентябре 1944 года битва за равнины Венгрии становится реальностью. В этот момент до меня доходят новости о том, что мне присвоено звание подполковника. Штабное звено и наземный персонал на короткое время размещаются в Таснаде, к югу от Токая. Первая и вторая эскадрильи и я сам находятся к юго-востоку от Таснада, третья эскадрилья перемещается в район Мишкольца, где их вылетам мешает плохое летное поле, всю окружающая его местность, включая дороги, ведущие к аэродрому, проливные дожди превратили в болота. Мы стоим здесь недолго, только для того, чтобы помочь нашим войскам в боях, которые идут в районе Гроссвардейн-Сеглед-Дебрецен. Русские орды движутся на восток, почти исключительно по ночам. Днем они остаются на месте, хорошо замаскированные в лесах рядом с дорогами, в кукурузных полях, или в деревнях. Бомбежка и атаки с воздуха становятся менее важными по сравнению с разведкой, поскольку цель нужно опознать, прежде чем становится возможным нанести ей серьезный ущерб. Немецкий фронт не представляет собой единого целого, это по большей части изолированные боевые группы, спешно созданные в результате слияния подразделений, которые или прорвались с боями из Румынии или прежде были расквартированы в Венгрии. Эти подразделения - пестрая смесь всех родов войск. В ключевых пунктах находятся ударные войска: пехотные полки с великими традициями, части СС, все наши старые знакомые и друзья, с которыми мы делили все трудности тяжелых лет в России. Они любят и ценят наши "Штуки" и мы испытываем те же самые чувства по отношению к ним. Если мы знаем, что одна из этих частей занимает свои позиции прямо под нами, мы можем быть уверены, что никаких неприятных сюрпризов не будет. Мы знаем большинство их офицеров-авианаводчиков лично, или, по крайней мере, по голосу. Они указывают нам на каждый очаг сопротивления, какой бы он маленький не был и затем мы атакуем его всем, чем располагаем. Наземные войска атакуют сами с молниеносной быстротой и сметают все с лица земли. Но численное превосходство врага столь подавляющее, что самые крупные местные успехи являются всего лишь каплей в море. Русские продвигаются слева и справа от этих схваток а у нас нет достаточного количества солдат, чтобы задержать их и следует новый прорыв, результат которого заключается в том, что даже те войска, которая держат прочную оборону вынуждены отступать, прежде чем пути их отхода будут перерезаны. Это происходит раз за разом до тех пор, пока мы вновь не оказываемся на Тиссе, которая должна удерживаться как новая линия обороны. Река узкая и в современной войне не представляет собой серьезного препятствия. В Шегеде русские очень скоро захватывают сильный плацдарм, который мы не можем уничтожить и с него противник наносит стремительный удар на северо-запад, в направлении Кечкемета. Мой полк оттянут назад, мы стоим в Фармосе, к западу от Зольнока, на железнодорожной линии Зольнок-Будапешт. Наш аэродром часто навещают четырехмоторные американские бомбардировщики, которые до этого концентрировали свое внимание на железнодорожном мосту в Зольноке. Мы не жалуемся здесь на наши рационы, поскольку Ниерман получил разрешение на охоту, а в окрестностях кишат зайцы. Каждый день он возвращается с большим мешком. Фридолина мутит уже от одного заячьего вида. Иногда в воздухе резко холодает, скоро зима. Прогуливаясь вечером по окрестностям Фармоса я поддаюсь очарованию долин в такой степени, которую я не считал возможным для такого горца как я. Мы летаем в основном в окрестностях Тиссы, на той и другой стороне, поскольку на западном берегу Советам в нескольких местах удалось создать плацдармы. Нашими целями, как и в прошлом, являются концентрации техники на берегах реки и на ведущих к плацдармам дорогах, в дополнение к постоянно восстанавливаемым мостам и переправам, которые организованы очень примитивными методами. Плоты, старые парусные суда, рыболовные лодки и прогулочные катера - все это курсирует по узкой Тиссе. Иван не теряет времени в сборе этой разнородной флотилии. Наиболее оживленные переправы находятся между Шегедом и Зольноком, позднее они появляются и на севере. Создание множества плацдармов всегда является предупреждением, что Советы накапливают резервы, необходимые для свежего наступления. В районе Зольнок-Мезотур-Кисуалас-Туркеве проводится наше собственное успешное наступление, цель которого - расстроить их приготовления. Мы беспрестанно летаем в поддержку наших атак. Новое русское наступление на Тиссе откладывается и ослабляется этим разрывом коммуникаций, по крайней мере в северном секторе, но они оказываются способными продолжать расширение большого плацдарма у Шегеда и соединяют его с меньшими плацдармами к северу. * * * В конце октября начинается наступление по всему этому сектору, сначала следует удар к северо-западу и северу в направлении Кечкемета. Его цель ясна: вызвать коллапс нашей линии обороны на Тиссе и ринуться вперед по равнинам к Будапешту и Дунаю. Иван очень активен в воздухе. Оказывается, что он занял целый ряд аэродромов в окрестностях Дебрецена и мы снова вступаем в бой с численно превосходящим нас противником. Мы ослаблены потерей ряда самолетов, сбитых зенитками, а также плохо поступающими припасами и новым пополнением, которое оставляет желать лучшего. Советы не могут поставить себе в заслугу наше затруднительное положение, они могут лишь благодарить своих западных союзников, которые серьезно нарушили наши коммуникации в ходе атак четырехмоторных бомбардировщиков на города и железнодорожные станции. Остальное довершает патрулирование железнодорожных линий и дорог американскими истребителями-бомбардировщиками. Из-за нехватки людей и техники у нас не хватает средств для защиты наших транспортных магистралей. С немногими оставшимися в строю самолетами моего полка, включая противотанковые, я часто летаю на боевые вылеты к юго-востоку от Кечкемета. Численность боеспособных самолетов настолько сильно уменьшилась, по причинам, которые я уже упомянул, что однажды я вылетаю один, в сопровождении четырех ФВ-190 для атаки вражеских танков в этом районе. Когда я приближаюсь к цели, я с трудом верю своим глазам: на большом расстоянии, к северу от Кечкемета по дороге движутся танки, это русские. Над ними, как виноградная гроздь висит густой зонтик советских истребителей, прикрывающих эту ударную группу. Один из сопровождающих меня офицеров знает русский и тотчас же переводит мне все, что может разобрать. Советы опять используют для своих переговоров нашу частоту. Они кричат друг на друга и создают такой страшный шум, что окажется просто чудом если кто-нибудь из них сможет понять то, что ему говорят. Мой переводчик в 190-м может разобрать примерно следующее: "Вызываю всех Красных соколов - одиночная "Штука" с двумя длинными полосами собирается атаковать наши танки - мы уверены, что это тот самый нахальный нацист, который расстреливает наши танки - с ним несколько фоккеров. Атаковать эту "Штуку, а не фоккеров - его нужно обязательно сбить! Во время всей этой суматохи я уже давно снизился к земле и произвел атаку. Один танк горит. Два ФВ-190 вьются надо мной пытаясь отвлечь несколько Ла-5. Двое других прилипли ко мне, маневрируют вместе со мной, они не собираются оставлять меня одного, что обязательно произойдет, если они ввяжутся в воздушный бой с иванами. Двадцать или тридцать Ла-5 и Як-9 сейчас обращают на нас свое внимание, предположительно авианаводчик, который направляет действиями истребителей, находится где-то совсем рядом с танками, потому что орет как недорезанный: "Вперед, вперед, сбить этого гада! Вы что, не видите, что один танк уже горит"? Для меня это самое очевидное подтверждение победы. Каждый раз, когда один из них атакует, я делаю резкий разворот в тот самый момент, когда он направляется ко мне, его скорость не позволяет ему следовать моим маневрам и это сбивает ему прицел. Затем я разворачиваюсь и захожу сзади, хотя он от меня довольно далеко. Мне жаль тратить мои противотанковые снаряды, я стреляю в него из 37-мм пушек, конечно, лучше бы их использовать позже против других танков. Но даже если я сейчас промахнусь, тот парень, которому предназначались мои снаряды за то, что он не следил за своим хвостом, получит шок когда увидит, как эти огненные шары промелькнут совсем рядом. Вновь один из тех, кого я обстрелял, кричит: "Оглянись - будь осторожен - ты что, не видишь? Нацист стреляет в тебя". Он орет так, как будто уже был сбит. Другой пилот, наверняка командир это части, говорит: "Мы должны атаковать его одновременно с разных сторон. Сбор над деревней, куда я сейчас направляюсь. Мы обсудим, что тут можно сделать". Тем временем я атакую другой танк. До сих пор они не пытались прятаться, уверенные, что надежно защищены своими истребителями. Вновь один танк вспыхивает. Красные соколы кружат над деревней и ужасно орут, они все хотят высказаться, как лучше всего сбить мой Ю-87. Авианаводчик на земле в ярости, он угрожает, спрашивает, видят ли они, что горят уже четыре танка. Вот они снова возвращаются и на самом деле атакуют с разных направлений, я рад, что подбив пятый танк, израсходовал мой последний снаряд, поскольку если бы эта игра продолжалось и дальше, было бы трудно надеяться на счастливый конец. Все это время по мне струится пот, хотя стоит очень холодная погода, волнение греет лучше любой меховой куртки. То же самое справедливо и относительно моего эскорта. Лейтенанты Бирман и Кинадер меньше боятся что их самих собьют, чем того, что они не справятся с обязанностью защитить меня, тем не менее, еще более вероятно, что иваны могут сказать и о себе то же самое, если они не смогли сбить "Штуку" с полосами, как это им было приказано, они по крайней мере могли бы приняться за фоккеров. Мы направляемся домой, Иваны какое-то время идут за нами, потом поворачивают обратно. Еще какое-то время мы слышим укоры наземного офицера-аваианаводчика и Красных соколов, которые приносят свои извинения. Случается, что на пути русского наступления нет ничего, кроме отдельных частей, спешно направленных в район прорыва. Часто они состоят из зенитчиков, обслуживающего персонала аэродромов и тыловых армейских служб. Мы испытываем нехватку людей и техники, все та же старая история, вновь и вновь. Индивидуальная храбрость отдельные действия могут отсрочить, но не могут полностью остановить наступление колоссальных масс людей и вражеской техники. Немногие ударные части, которыми мы располагаем, не могут успевать повсюду в одно и то же время. Невзирая ни на что, наши товарищи на земле ведут бой с непостижимой храбростью. Фронт по Тиссе больше нельзя удержать, следующей линией обороны должен быть Дунай. Я встревожен советским ударом на крайнем юге через Фюнфкирхен в направлении Капошвара, если он окажется успешным, то эта новая позиция вновь окажется в опасности. Проходит совсем немного времени и мои опасения подтверждаются. 15. БИТВА ЗА ВЕНГРИЮ Один из наших последних дней в Фармосе. Только что получено сообщение: что бронетанковая колонна русских прорвалась в направлении гор Матра и достигла окраины Гьонгеса. Наши части, которых обошли с фланга, озабочены тем, чтобы восстановить ситуацию и закрыть разрыв. Погода испортилась и становится для нас дополнительным испытанием, потому что вся местность сильно всхолмлена и облачный покров лежит очень низко. Мы оставляем Будапешт справа и вскоре видим впереди горы Матра, а еще дальше - Гьонгес. К югу горят пожары, очевидно, там что-то происходит. Видно, как по дороге идут танки и явно не немецкие. Когда я поворачиваю в их направлении, чтобы составить общее представление о силах противника, меня встречает сильный зенитный огонь. Мы кружим на низкой высоте над головой танковой колонны. Впереди Т-34 и ИСов идет танк нового типа, которого я никогда не встречал прежде, но это и не американская машина. Я уничтожаю этот танк первым, а затем переключаюсь на других. Вскоре пять танков горят, но у меня кончились боеприпасы. Противотанковое звено хорошо поработало и для ивана день начался неудачно. Мы перестраиваемся и движемся домой. По дороге нас перехватывают с опозданием появившиеся на сцене советские истребители Як-9, но они не наносят нам никакого вреда. Мы уже находимся за нашими позициями и до базы остается всего десять минут лета, когда до меня внезапно доходит: какими словами я опишу первый подбитый танк в своем докладе? Получилась ли достаточно четкая фотография, по которой можно будет определить тип этого танка? Очень важно, чтобы наш Генеральный штаб знал, какие типы танков появляются на определенных участках фронта, такая информация указывает на то, какое новое оружие начало производиться или поступило из других стран. Я должен знать, какой модели был этот танк. Поэтому я приказываю командиру третьей эскадрильи вести самолеты домой, а сам разворачиваюсь и лечу назад. Я немного убираю газ и на высоте 3-4 метров облетаю несколько раз загадочного стального монстра, осматривая его с самого близкого расстояния. Сбоку от него стоит ИС, который, по всей вероятности, подошел откуда-то из хвоста колонны, чтобы узнать, что происходит. Странный танк все еще горит. Когда я облетаю его последний раз, я вижу как несколько иванов карабкаются на башню ИС к установленному там 13-мм зенитному пулемету. Вот они как по команде поднимают головы, я вижу дымок, выходящий из дула их пулемета и понимаю, что они открыли по мне огонь. Я нахожусь от них на расстоянии 50, самое большее 60 метров, им трудно в меня попасть, потому что круги, которые я описываю, имеют слишком малый радиус, если только они не опытные стрелки, которых специально учили стрелять по таким целям. Я продолжаю рассуждать в таком духе, когда на мой самолет обрушиваются два удара и я чувствую жгучую боль в левом бедре. Я с трудом преодолеваю темноту перед глазами и убеждаюсь, что по ноге струится теплая кровь Я говорю о ранении Гадерману, но он не может ничего сделать, потому что ему до меня не дотянуться. У нас нет никаких бинтов. Местность, над которой мы летим, кажется малозаселенной и не особенно пригодной для посадки. Если мы приземлимся здесь, понадобиться Бог знает сколько времени чтобы получить медицинскую помощь и я истеку кровью. Поэтому я должен попытаться достичь Будапешта, который от нас в двадцати пяти минутах лета. Я чувствую, что быстро лишаюсь сил. Кровь все еще льется... Я испытываю странное чувство... какой-то транс... но я продолжаю лететь и все еще могу контролировать свои чувства. Я спрашиваю Гадермана: "Как ты думаешь, могу ли я неожиданно потерять сознание... или ослабею постепенно"? "Ты никогда не долетишь до Будапешта... по всей вероятности... но неожиданно сознания не потеряешь". Последние слова он произносит в добавление, скороговоркой, скорее всего, чтобы не расстраивать меня. "Тогда я лечу дальше... и попытаю счастья". Максимальный газ... минуты беспокойного напряжения... я не сдамся... я не... вот и летное поле с истребителями, Будапешт... выпустить закрылки... убрать газ... я приземляюсь... все... * * * Я отправляюсь на операционный стол в частном госпитале. Медсестры столпились вокруг и смотрят на меня с любопытством. За спиной хирурга, профессора Фикка, стоит Гадерман, он качает головой. Он говорит мне потом, что когда я был под наркозом, то сказал несколько вещей, которые по всей вероятности, не смогли привести медсестер в восхищение. Что можно сделать в такой ситуации? Профессор Фикк объясняет, что в меня попали две пули из 13 мм пулемета, одна, которую он уже извлек, вошла под углом в бедро, а другая прошла навылет. Он говорит мне, что я потерял много крови и как только он наложит гипс, меня отправят в санаторий на озере Балатон для того, чтобы я быстрее восстановил свои силы и дал бы возможность своим ранам затянуться в тишине и покое. Тем временем прибыл Фридолин и ругает меня за то, что я вляпался во все это из-за своего любопытства, но хотя он прямо и не говорит мне этого, он рад, что не произошло ничего более худшего. Он докладывает, что мы должны перебазироваться в район Штульвессенбурга, а сами будем стоять в Боргоенде. Они закрепляют мои носилки в санитарном "Шторхе" и доставляют меня в Хевис на озере Балатон, где я должен пройти лечение в санатории доктора Петера. Я уже спрашивал профессора Фикка сколько времени займет мое выздоровление и когда я смогу хотя бы ходить, не говоря уже о полетах. Он дает уклончивый ответ, предположительно потому, что Гадерман уже рассказал ему о моей нетерпеливой натуре. Я настаиваю на том, чтобы доктор Петер немедленно снял мои повязки и сказал мне, сколько, по его времени, я буду здесь оставаться. Он поначалу отказывается снимать повязки, но затем, после долгих споров, он исследует рану и говорит: "Если не будет никаких осложнений, пролежите недель шесть". Вплоть до этого момента я не особенно беспокоился о ране, но сейчас я чувствую, что снова теряю все, обреченный на бездействие в то время, когда нужен каждый человек. Я в бешенстве. Вот так ситуация: моя нога в гипсе и я с трудом могу передвигаться. Но в одном я уверен твердо: долго это не продлится. Не имеет значения, как благотворно скажется на мне медицинский уход и отдых, я не смогу отдохнуть по-настоящему до тех пор, пока я не вернусь в полк и не начну летать с ним. Фридолин каждый день приезжает из Боргоенда и навещает меня с портфелем, набитым бумагами на подпись. Он держит меня в курсе боевых дел полка, всех его тревог и потребностей. Между Фармосом и нашим нынешним аэродромом полк был временно размещен, всего на несколько дней, на аэродроме в Весеке, пригороде Будапешта. Стоит плохая ноябрьская погода и несмотря на критическую ситуацию мы совершаем только несколько боевых вылетов. На восьмой день он посещает меня еще раз и приносит новость, что Советы атакуют Будапешт большими силами и уже захватили плацдарм на этой стороне Дуная; еще хуже то, что их новое наступление с юга по направлению к Балатону угрожает вбить клин между нашими позициями. Он совсем не удивлен, когда я говорю ему, что достаточно належался в постели и собираюсь встать и вместе с ним вернуться в полк. "Но...". Он не заканчивает это предложение. Он знает о моем упрямстве. Сестра слышит, как Фридолин упаковывает мои вещи и не может поверить своим глазам, когда она заглядывает в дверь чтобы узнать, что происходит. Когда появляется предупрежденный ею доктор Петер, он застает меня уже готовым уйти. Я хорошо знаю, что он не может взять на себя ответственность и я ни о чем его не прошу. Он качает своей головой наблюдая за нашим отъездом. Через час автомобиль доставляет нас на станцию. На то время, когда полк расквартирован в Фармосе, мы стоим в деревне. Люди настроены к нам очень дружелюбно, чего можно было ожидать. Они надеются, что мы сможем остановить русских и освободить уже оккупированную часть их страны. Мой ординарец Дальман уже приготовился к моему приезду и натопил комнату в небольшом коттедже, без сомнения полагая, что она понадобиться в качестве больничной палаты. Проходит несколько дней и погода налаживается. Я летаю с первого же дня, укрепив ногу в гипсе дополнительными ремнями. Двигаться трудно, но как-то удается. В середине декабря из-за сильных дождей и мокрого снега наше летное поле становится все больше и больше похожим на болото и мы возвращаемся в Варпалоту. Этот аэродром расположен на сухом возвышенном месте и мы можем взлетать в любое время. Моя третья эскадрилья в конце концов переоснащена истребителями Фокке-Вульф-190, и, имея в виду складывающуюся ситуацию, мне бы не хотелось давать им особое время на переподготовку. Поэтому один или два пилота по очереди прикрепляются к штабу полка и между боевыми вылетами я знакомлю их с новым типом самолета и учу их как с ним обращаться. Каждый из них делает несколько кругов, количество которых зависит от его летного мастерства и затем я беру их с собой в качестве ведомых на боевые вылеты. После пятнадцати или двадцати вылетов их знакомство с новым самолетом считается завершенным и наступает очередь других экипажей. В итоге третья эскадрилья способна совершать боевые вылеты без перерывов. Во время своих первых боевых вылетов экипажам приходится получать самые трудные уроки, поскольку зенитная оборона везде сильна и кроме того, они все еще немного боятся летать на самолетах нового типа, особенно потому, что у них нет бортового стрелка, который подстрахует их против атак противника сзади. Во время своего первого боевого вылета ФВ-190 лейтенанта Шталера получает попадание в двигатель и немедленно идет вниз. Ему удается совершить вынужденную посадку за нашими окопами. В тот день все идет не так. Только я собираюсь взлететь вместе с лейтенантом М., который также проходит обучение на новой машине, когда большая группа Ил-2 вместе с истребительным эскортом пролетает мимо аэродрома, находясь на высоте 600 метров. Стоит холодный декабрьский день и у меня уходит некоторое время на то, чтобы разогреть двигатель так, чтобы он работал в нормальном режиме, но тем временем иваны конечно же, исчезают за горизонтом. Затем до меня доходит, что во время нескольких по-настоящему холодных дней механики использовали устройства для подогрева, которые позволяют нам взлетать немедленно, без предварительного прогрева двигателей. Работа этого устройства зависит от специально приготовленного топлива. Я делаю знак М. немедленно заправляться и взлетать вслед за мной. Бомбовой груз для запланированного вылета все еще находится под брюхом наших самолетов. Я не хочу снимать бомбы, поскольку нам еще предстоит завершить нашу миссию. Возможно, даже с этим грузом мы все еще сможем догнать строй Илов. М. пилотирует медленный самолет и отстает, я постепенно приближаюсь к Железным Густавам, которые пересекают линию фронта, когда я нахожусь от них еще на расстоянии нескольких сотен метров. Но я упрям и намерен их атаковать, пусть даже и в одиночестве. С моим ФВ-190 я не боюсь русских пилотов на их Ла-5 и Як-9. Внезапно в двигателе раздается грохот, из него хлещет масло, так что я уже ничего не вижу, масло забрызгало все стекла кабины и они теряют прозрачность. В первое мгновения я думаю, что в двигатель попал зенитный снаряд или очередь из русского истребителя, но затем я понимаю, что заклинило поршень двигателя. Двигатель плохо тянет и издает ужасный грохот, он может остановиться в любой момент. Во второе мгновение я инстинктивно опускаю нос вниз и направляюсь к нашим позициям. Сейчас я должен оказаться прямо над ними. Выброситься с парашютом невозможно, если даже не принимать во внимание малую высоту, потому что моя нога в шине. Самолет не сможет подняться выше даже на метр. Я сбрасываю фонарь, чтобы иметь возможность смотреть по сторонам и назад. Я лечу на высоте 50 метров, местность внизу непригодна для вынужденной посадки, кроме того я озабочен тем, чтобы подойти как можно ближе к аэродрому и после посадки, не теряя времени, вернуться в свою часть. Мимо меня, совсем близко проносится церковный шпиль, хорошо еще, что он не оказался точно на моем пути. Прямо впереди я вижу дорожную насыпь, пересекающую мой курс под углом, в любую секунду я могу ждать что двигатель остановится. Я могу только надеятся на то, что самолет пройдет над насыпью. Я тяну ручку на себя и жду. Удастся машине перескочить через эту насыпь или нет? Удалось! Вот я касаюсь земли. С хрустом и скрежетом самолет юзом скользит по замерзшей земле, параллельно широкой канаве, и останавливается. Меня больше всего беспокоит нога, но с ней, похоже, все в порядке. Я оглядываю тихий, мирный зимний ландшафт, только отдаленные раскаты орудий напоминают мне, что все еще идет война, хотя Рождество уже на пороге. Я отстегиваю ремни, бросаю взгляд на дымящийся двигатель и усаживаюсь на фюзеляж. По дороге идет машина с двумя солдатами. Они первым делом внимательно смотрят на меня, желаю убедиться, что я не русский, поскольку те чаще падают за нашей линии фронта, чем мы - за их. Солдаты бросают доски через канаву и несут меня к машине. Через час я уже снова на аэродроме и готовлюсь к новому вылету. * * * Мы расквартированы в казармах в нескольких километрах от аэродрома, в пригороде Варпалоты. На следующий день, в перерыве между вылетами, когда я лежу в постели, чтобы немного отдохнуть, я слышу рев авиационных моторов: это не немецкие самолеты. Глядя в открытое окно, я замечаю строй русских бомбардировщиков "Бостон", летящих на высоте 400 метров. Они идут прямо на нас. Вот с визгом стали падать бомбы. Я моментально оказываюсь на полу, даже со здоровой ногой я не смог бы двигаться быстрее. Тяжелая бомба взрывается в 15 метрах перед окном и на куски разносит мой БМВ. Дальман, который в этот момент входит в дверь, чтобы предупредить меня о налете, обнаруживает оконную раму у себя на шее. Он отделывается шоком, но не ранен. В настоящее время, благодаря нашей поддержке с воздуха, в районе Балатона наступает затишье, но восточнее Советы обошли Будапешт и достигли реки Гран к северу от Дуная. К югу от Будапешта они рвутся со своего плацдарма и взаимодействуя с частями, которые движутся с юга на северо-запад, переходят в наступление. Они наступают по восточным склонам гор Визул, к северу от Штульвессенбурга, и Будапешт, таким образом, окружен. Мы совершаем боевые вылеты в этом районе и еще дальше к востоку. Мы пытаемся нанести удар по их коммуникациям в глубоком тылу в районе Хадвана, где ходят советские грузовые поезда. Во время этих стремительно разворачивающихся событий мы становимся специалистами на все руки: мы играем роль пикировщиков, штурмовых самолетов, истребителей и самолетов-разведчиков. 16. РОЖДЕСТВО, 1944 Битва за снятие осады Будапешта в самом разгаре. Мы стоим в Кемемеде в районе Папа. Мы, летный персонал, только что прибыли с аэродрома в Варпалота и прежде чем мы начали устраиваться, Фридолин вскидывает голову и спрашивает: "А знаете, ребята, что до Рождества всего два дня осталось"? Он прав, так и есть, судя по календарю. Взлет - боевой вылет - посадка - взлет - боевой вылет - посадка, мы живем в таком ритме, день за днем, - годами. Все остальное поглотил этот ритм, холод и жара, зима и лето, рабочие дни недели и выходные. Наши жизни стали несколькими идеями и фразами, которые наполняют наш мозг и никак не покидают нас, особенно сейчас, когда война стала борьбой за выживание. Один день следует за другим, сегодня - то же самое, что и вчера. "Взлет"! "Куда"? "Против кого"? "Встреча с эскортом". "Зенитный огонь". Эти слова и мысли одолевают и самого молодого пилота и командира полка. Сколько это еще будет продолжаться? Неужели вечно? Итак, послезавтра - Рождество. Фридолин вместе с офицером штаба едет в штаб группы забрать нашу рождественскую почту. Тем временем поздравления в адрес "Бродячего цирка Иммельман" поступают почти от всех армейских частей. Мы возвращаемся из нашего последнего вылета в самый канун Рождества в пять вечера. Наше место украшено к Рождеству, выглядит веселым и праздничным, почти как дома. Поскольку у нас нет большого помещения, каждая эскадрилья празднует в самой большой комнате своего штаба. Я обхожу всех по очереди. Каждая часть празднует Рождество особым образом, отражающим вкус своего командира. Повсюду веселье. Я провожу большую часть Рождества с офицерами штаба полка. Наша комната украшена ветками омелы и падуба, повсюду горят свечи. Две большие ели и стол перед ними, уставленный подарками, напоминает нам детство. В глазах моих солдат отражаются яркие ностальгические мечты, их мысли - с женами и детьми дома, с родителями и семьями, в прошлом и будущем. Лишь наше подсознание мы видим среди зелени немецкий военный флаг. Он возвращает нас к реальности: мы празднуем Рождество на фронте. Мы поем "Тихая ночь, святая ночь" и другие немецкие песни. Хриплые солдатские голоса сплетаются в мягкое созвучие. Затем в наших сердцах происходит великое чудо: мысли о бомбах и целях, снарядах и зенитках смягчаются сверхъестественным чувством мира, безмятежного и успокаивающего мира. И мы снова думаем о возвышенных и прекрасных вещах с такой же простотой, как об орехах, пунше и конфетах. Последнее эхо любимых немецких песен умолкает. Я говорю несколько слов о нашем немецком Рождестве, я хочу чтобы мои люди видели во мне сегодня, помимо всего прочего, своего товарища, а не командира. Мы счастливо сидим вместе один или два часа, затем рождественский вечер заканчивается. * * * Св. Петр благосклонен к нам в первый день праздников: стоит густой туман. Из телефонных разговоров во время Рождества я знаю, что иван атакует и мы срочно нужны, но летать нельзя. На следующее утро я играю короткий хоккейный матч с моими людьми. Это означает, что я, натянув меховые ботинки, стою в воротах, потому что спустя пять недель после ранения я могу только кое-как ковылять. На коньках мне кататься еще нельзя. После обеда, наши хозяева, у которых мы расквартированы, приглашают меня и несколько других офицеров поохотиться. Я очень мало знаю об обычной или "садовой" охоте на земле. В нашем отряде много стрелков, но всего лишь нескольких загонщиков. Зайцы, кажется, знают, что судьба в этот раз на их стороне и оказавшись в "кот