воскресенье 20 августа, в 14.00. - Прим. авт.}. Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии. Поэтому Германия возобновляет политический курс, который был выгоден обоим государствам в течение минувших столетий... Я согласен с проектом пакта о ненападении, который передал мне Ваш министр иностранных дел господин Молотов, но считаю крайне необходимым как можно скорее выяснить ряд вопросов, связанных с ним. Текст дополнительного протокола, желаемого Советским Союзом, может быть, я убежден, выработан в самые короткие сроки, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров. Иначе правительство рейха не представляет, как можно в короткое время выработать и согласовать дополнительный протокол. Напряженность в отношениях между Германией и Польшей стала невыносимой... Кризис может разразиться в любой день. Германия преисполнена решимости с этого момента и впредь отстаивать интересы рейха всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. По моему мнению, ввиду намерения двух наших государств вступить в новые отношения друг с другом желательно не терять времени. Поэтому я еще раз предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа, самое позднее в среду 23 августа. Имперский министр иностранных дел будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении, а также протокола. Более длительное пребывание министра иностранных дел в Москве, чем один или самое большее два дня, невозможно ввиду международного положения. Я был бы рад получить Ваш скорый ответ. Адольф Гитлер В течение последующих суток - с вечера 20 августа, когда телеграмма Гитлера Сталину передавалась телеграфом в Москву, до вечера следующего дня - фюрер находился в состоянии, близком к срыву. Спать он не мог. Среди ночи позвонил Герингу и поделился с ним своими опасениями по поводу реакции Сталина на его послание и задержки ответа из Москвы. 21 августа, в три часа ночи, министерство иностранных дел получило "очень срочную" телеграмму от Шуленбурга, в которой сообщалось, что телеграмма Гитлера, о которой Вайцзекер известил ранее Шуленбурга, до сих пор не получена. "Официальные телеграммы из Берлина в Москву, - напоминал посол министерству иностранных дел, - идут от четырех до пяти часов с учетом разницы во времени в два часа. Надо учитывать также время на расшифровку". В понедельник 21 августа, в 10.15, взволнованный Риббентроп послал Шуленбургу срочную телеграмму: "Прошу сделать все возможное, чтобы мой визит состоялся. Даты указаны в телеграмме". Вскоре после полудня посол сообщил в Берлин: "Я встречаюсь с Молотовым сегодня в 15.00". Наконец, в 21.35 21 августа по телеграфу в Берлин пришел ответ Сталина. КАНЦЛЕРУ ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА А. ГИТЛЕРУ Я благодарю Вас за письмо. Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами. Народам наших стран нужны мирные взаимоотношения. Согласие германского правительства заключить пакт о ненападении создаст фундамент для устранения политической напряженности и установления мира и сотрудничества между нашими странами. Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа. И. Сталин По части неприкрытого цинизма нацистский диктатор в лице советского деспота нашел равного себе. Теперь они вдвоем могли расставить все точки над i в одной из самых грязных сделок нашей эпохи. Ответ Сталина был передан Гитлеру в Бергхоф в 22.30. Через несколько минут, где-то сразу после одиннадцати, о чем автор очень хорошо помнит, музыкальная программа германского радио была прервана и последовало объявление: "Правительство рейха и Советское правительство договорились заключить пакт о ненападении друг с другом. Рейхсминистр иностранных дел прибудет в Москву в среду 23 августа для завершения переговоров". На следующий день, 22 августа, Гитлер, получивший от Сталина гарантию, что Россия будет соблюдать дружественный нейтралитет, еще раз собрал высших военачальников в Оберзальцберге, где разлагольствовал о своем собственном величии, о необходимости вести войну беспощадно и безжалостно, а также сообщил, что, вероятно, отдаст приказ о нападении на Польшу через четыре дня, то есть в субботу 26 августа, на шесть дней ранее намеченного срока. Это стало возможным благодаря Сталину, смертельному врагу фюрера. Военное совещание 22 августа 1939 года Генералы застали Гитлера в настроении высокомерном и непримиримом {Официальная запись этого совещания не обнаружена, однако сохранились заметки, которые делали присутствовавшие на нем адмирал Бем и генерал Гальдер. - Прим. авт.}. "Я позвал вас, - сказал он присутствующим, - чтобы обрисовать политическую картину, дабы вы могли полнее оценить факторы, на которых я основываю свое непоколебимое решение действовать, а также для того, чтобы вселить в вас большую уверенность. После этого мы перейдем к обсуждению военных тонкостей". Вначале он остановился на двух личных моментах. "О моей личности и о личности Муссолини. Все зависит от меня, от моего существования, от моих талантов как политика. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь будет пользоваться доверием всего немецкого народа в такой же степени, как я, - это факт. Вряд ли когда-либо появится человек, обладающий большей властью, чем я. Значит, сам факт моего существования необычайно важен. Но меня в любой момент может убить преступник или сумасшедший. Следующий личный фактор - это дуче. Его существование тоже очень важно. Если что-нибудь случится с ним, то за лояльность Италии нельзя будет поручиться. Королевский двор настроен против дуче..." Франко тоже союзник. Он гарантирует "благожелательный нейтралитет" Испании. Что касается "противной стороны", то он заверил собравшихся, что ни в Англии, ни во Франции выдающихся личностей нет. Диктатор разглагольствовал в течение нескольких часов с перерывом на поздний завтрак. В записях этой встречи не упоминается о том, что Гитлера кто-то перебивал. Ни генералы, ни адмиралы, ни командиры люфтваффе не осмелились подвергнуть сомнениям его высказывания или опровергать ложь. Еще весной, по его словам, он понял, что конфликт с Польшей неизбежен, но полагал, что вначале придется повернуть оружие на Запад. Однако стало очевидно что в таком случае Польша нападет на Германию. Значит, ее необходимо уничтожить сейчас. В таком случае пришло время войны. "Решение принять очень легко. Нам нечего терять; мы можем только выиграть. Наше экономическое положение таково, что мы сможем продержаться всего несколько лет. Геринг может это подтвердить. У нас нет выбора, мы должны действовать... Помимо личностного фактора благоприятно складывается для нас и политическая обстановка; в Средиземноморье соперничают Италия, Англия и Франция; на Востоке - напряженность-Англия находится в большой опасности. Положение Франции тоже ухудшилось. Снижение уровня рождаемости... Югославия на грани полного развала... Румыния сейчас слабее, чем раньше... После смерти Кемаля Ататюрка Турцией управляют ограниченные и слабые люди. Такая благоприятная обстановка не продлится два или три года, Никто не знает, сколько проживу я. Так что пробу сил не стоит откладывать на четыре-пять лет, она необходима сейчас". Таковы вкратце мысли, с жаром изложенные нацистским лидером. Он считал "вполне вероятным", что Запад не захочет воевать, однако некоторый риск все-таки существовал. А разве он не рисковал раньше, когда оккупировал Рейнскую зону, против чего возражали генералы? Разве не рисковал, когда присоединял Австрию, Судет-скую область, а потом и всю Чехословакию? "Ганнибал в Каннах, Фридрих Великий в Лейтене, Гинденбург и Людендорф в Танненберге - все рисковали, - говорил он. - Мы тоже должны рисковать, но мы должны обладать железной решимостью". Слабости нет места. "Нам был нанесен вред, когда некоторые несогласные с нами немцы, находящиеся на высоких постах, вели переговоры с англичанами и писали им после решения чешского вопроса. Фюрер доказал свою правоту, когда у вас сдали нервы и вы слишком быстро капитулировали". Гальдер, Вицлебен и Томас, а может, и другие участники мюнхенского заговора, вероятно, поморщились при этих словах. Очевидно, Гитлер знал больше, чем они предполагали. В любом случае для них пришло время проявить свои бойцовские качества. Гитлер напомнил им, что он создал великую Германию посредством "политического блефа". Пришло время "испытать военную машину. Армия должна проявить себя в настоящем бою перед решающей пробой сил на Западе". Такая возможность предоставляется в Польше. Потом он снова заговорил об Англии и Франции. "У Запада есть только два пути борьбы против нас: 1. Блокада: она не будет эффективной из-за нашей самообеспеченности и наличия у нас источников снабжения на Востоке. 2. Нападение с Запада от линии Мажино. Я считаю это невероятным. Еще одна возможность: нарушение нейтралитета Голландии, Бельгии и Швейцарии. Англия и Франция не пойдут на это. Польше они помочь не смогут". Будет ли война долгой? "Никто не рассчитывает на затяжную войну. Если бы герр фон Браухич сказал, что для завоевания Польши мне понадобится четыре года, то я бы ответил ему, что это невозможно. Утверждения о том, что Англия хочет большой войны, - нонсенс". "Разделавшись", к своему большому удовольствию, с Польшей, Англией и Францией, Гитлер вытащил из колоды туза. Он заговорил о России. "Наши враги рассчитывали еще на то, что Россия станет нашим противником после завоевания Польши. Враги не учли моей решимости. Наши враги подобны маленьким червячкам. Я видел их Мюнхене. Я был убежден, что Сталин никогда не примет предложения англичан. Только безоглядные оптимисты могли думать, что Сталин настолько глуп, что не распознает их истинной цели. Россия не заинтересована в сохранении Польши... Отставка Литвинова явилась решающим фактором. После этого я моментально понял, что в Москве отношение, к западным державам изменилось. Я предпринял шаги, направленные на изменение отношений с Россией. В связи с экономическим соглашением завязались политические переговоры. В конце концов от русских поступило предложение подписать пакт о ненападении. Четыре дня назад я предпринял специальный шаг, который привел к тому, что Россия вчера объявила о своей готовности подписать пакт. Установлен личный контакт со Сталиным. Послезавтра Риббентроп заключит договор. Теперь Польша оказалась в положении, в котором я хотел ее видеть... Положено начало уничтожению гегемонии Англии. Теперь, когда я провел необходимые дипломатические приготовления, путь солдатам открыт". Путь солдатам будет открыт, если Чемберлен не устроит очередной Мюнхен. "Я только боюсь, - сказал Гитлер военным, - что какая-нибудь Schweinehund {Грязная собака (нем.).} предложит свои услуги в качестве посредника". После этого был объявлен перерыв на завтрак. Но к еде приступили только после того, как Геринг поблагодарил фюрера за указанный путь и заверил, что вооруженные силы выполнят свой долг {Согласно отчету, приводимому в Нюрнберге, Геринг вскочил на стол и стал "рассыпаться в благодарностях и выкрикивать клятвенные обещания. Он плясал, как дикарь. Сомневающиеся стояли рядом молча". Это описание очень обидело Геринга. Во время допроса в Нюрнберге 28 и 29 августа 1945 года он сказал: "Я оспариваю факт, что я стоял на столе. Довожу до вашего сведения, что речь произносилась в большом зале в доме Гитлера. У меня нет привычки вскакивать на стол в чужих домах. Такой поступок несовместим со званием немецкого офицера". "Хорошо, - сказал полковник Джон X. Эймен, допрашивавший Геринга с американской стороны. - Но вы первый начали аплодировать после речи, верно?" "Да, но не стоя на столе", - возразил Геринг. - Прим. авт.}. Во второй части выступления Гитлер в основном внушал своим военачальникам важность стоящей перед ними задачи. По кратким записям, сделанным во время этой речи, можно судить о ее сути. "Железная решимость с нашей стороны. Не отступать ни перед чем. Каждый должен осознавать, что мы с самого начала собирались воевать с западными демократиями. Борьба не на жизнь, а на смерть... Продолжительный мир не приведет ни к чему хорошему. Выше голову... Наши люди лучше... У них люди слабее... В 1918 году нация потерпела катастрофу только потому, что духовные предпосылки были недостаточны. Фридрих Великий выжил, потому что был силен духом. Уничтожение Польши - первоочередная задача. Цель - уничтожить действующую армию, а не выйти на указанный рубеж. Даже если начнется война на Западе, уничтожение Польши останется первоочередной задачей. Это должно произойти быстро, учитывая время года. Я найду пропагандистские причины для начала войны, пусть вас не волнует, правдоподобны они будут или нет. Победителя не будут потом спрашивать, правду он говорил или нет. Когда начинаешь и ведешь войну, главное не право, а победа. Закройте ваши сердца для жалости! Действуйте жестоко! Восемьдесят миллионов человек должны получить то, на что они имеют право... Прав сильнейший... Будьте безжалостны! Пусть вам будет чуждо сострадание... Тот, кто размышлял о мире и порядке в нем, знает, что главное - успех, который достигнут лучшими при помощи силы..." Выкрикивая ницшеанские лозунги, Гитлер довел себя до состояния крайней тевтонской ярости, но потом успокоился и дал несколько директив по поводу предстоящей кампании. Необычайно важна скорость. Он испытывает "непоколебимую веру" в немецкого солдата. Если что-нибудь произойдет, то только потому, что у командиров сдадут нервы. Прежде всего необходимо вбить клинья с юго-востока и с севера в направлении Вислы. При проведении военных операций не следует задумываться о том, что он намерен сделать с Польшей после ее поражения. На этот счет ничего конкретного он не сказал. Новая граница Германии, по его словам, будет основана "на здравом смысле". Не исключено, что он сделает из Польши маленькое буферное государство на границе Германии и России. Приказ о начале военных действий, заявил Гитлер в заключение, будет отдан позднее, вероятно утром 26 августа. На следующий день, 23 августа, после совещания начальников отделов ОКВ генерал Гальдер записал в своем дневнике: "День начала вторжения в Польшу определенно намечен на 26-е (суббота) ". Совместное заявление в Москве К середине августа военные переговоры в Москве между западными демократиями и Советским Союзом окончательно зашли в тупик - большей частью из-за упрямства Польши. Англо-французская военная миссия, как мы помним, приплыла сначала в Ленинград, а потом прибыла в Москву. Это случилось 11 августа, через неделю после того, как мистер Стрэнг покинул русскую столицу, с облегчением свалив на генералов и адмиралов трудное и неприятное дело - переговоры с русскими {"Унизительная процедура" - так характеризовал это Стрэнг в своем докладе в министерство иностранных дел 20 июля. - Прим. авт.}. Советский маршал Ворошилов задавал вполне конкретные вопросы. Существует ли договор, по которому определялись бы действия Польши? Какую помощь войсками сможет оказать Англия французской армии в начале войны? Как поведет себя Бельгия? Ответы были неутешительными. Думенк сказал, что планы Польши ему неизвестны. Генерал Хейвуд заверил, что Англия предполагает выделить "16 дивизий на ранней стадии ведения войны и 16 позднее". Под давлением Ворошилова, который хотел знать, какова будет численность войск Англии к началу войны, Хейвуд ответил: "В настоящий момент Англия располагает пятью регулярными дивизиями и одной механизированной дивизией". Такие цифры явились для русских неприятным сюрпризом. Они были готовы выставить 120 дивизий против агрессора в самом начале военных действий. Что касается Бельгии, то генерал Думенк на вопрос русских ответил так: "Французские войска не могут войти в Бельгию, пока их об этом не попросят, но Франция с готовностью откликнется на подобную просьбу". Такой ответ повлек за собой основной вопрос, ради которого и собрались в Москве стороны и которого английская и французская миссии старались избежать. Во время первой встречи и во время заседания 14 августа маршал Ворошилов настаивал, что самым главным является вопрос о том, согласится ли Польша пропустить через свою территорию советские войска для противодействия немецким армиям. Если нет, то как могут союзники предотвратить быстрый разгром Польши немецкой армией? 14 августа он спросил, полагают ли генеральные штабы Англии и Франции, что Красная Армия может пройти через территорию Польши, в частности через Вильно и Галицию, чтобы вступить в соприкосновение с вражескими войсками? Это был вопрос по существу. Сидс телеграфировал в Лондон, что русские коснулись главной проблемы, от решения которой зависит успех или провал переговоров и которая лежит в основе трудностей, возникших с самого начала политических переговоров, а именно: как достичь полезного соглашения с Советским Союзом, если граничащие с ним страны объявили нечто вроде бойкота, который будет нарушен, когда уже будет поздно. Итак, вопрос был поставлен. Да и можно ли было его избежать? У адмирала Дракса имелись инструкции британского правительства, как вести себя в данном случае. Сегодня эти инструкции могут показаться наивными. Ввиду того что Польша и Румыния "отказались даже обсуждать планы возможного сотрудничества", ему предписывалось аргументировать свою позицию следующим образом: Вторжение в Польшу и Румынию резко изменит их точку зрения. Более того, России крайне невыгодно, чтобы Германия заняла позиции прямо у ее границ, так что в интересах России иметь готовые планы оказания помощи Польше и Румынии на случай, если эти страны подвергнутся нападению. Если русские предложат правительствам Англии и Франции передать Польше, Румынии и Прибалтийским государствам предложения о сотрудничестве с Советским правительством или Генеральным штабом, делегации не следует брать на себя ответственность, а следует обратиться за консультациями. Так все и было. На заседании 14 августа Ворошилов потребовал прямых ответов на его вопросы. "Без точного и прямого ответа, - сказал он, - продолжать переговоры не имеет смысла... Советская военная делегация, - добавил он, - не может рекомендовать своему правительству принять участие в предприятии, которое со всей очевидностью обречено на неудачу". Генерал Гамелен посоветовал из Парижа генералу Думенку увести внимание русских от этого вопроса в сторону, но это не так-то легко было сделать. Как докладывал позднее генерал Думенк, заседание 14 августа было драматическим. Английские и французские делегаты оказались загнаны в угол и понимали это. Они изворачивались, как могли. Драке и Думенк выражали уверенность в том, что поляки и румыны попросят русских о помощи, как только подвергнутся нападению. Думенк был уверен, что они будут "умолять маршала поддержать их". Драке считал, что они "неизбежно" попросят русской помощи. Он добавил - не очень дипломатично, как может показаться, - что "если они не попросят помощи в нужный момент и дадут завоевать себя, то можно ожидать, что они станут немецкими провинциями". Этого русские хотели меньше всего, потому что это означало бы присутствие нацистских армий на советской границе. Поэтому Ворошилов особо выделил замечание адмирала, сделанное так некстати. В конце концов англо-французские представители, почувствовавшие себя не очень уютно, пришли к выводу, что Ворошилов затронул политические вопросы, в решении которых они не компетентны. Драке заявил, что, поскольку Польша является суверенным государством, ее правительство обязано сначала санкционировать проход русских войск по своей территории. Но поскольку это политический вопрос, он должен быть согласован между правительствами. Он предложил Советскому правительству задать свои вопросы правительству Польши. Русская делегация согласилась с тем, что это вопрос политический, но настаивала, чтобы английское и французское правительства также обратились к польскому правительству и призвали его реально взглянуть на создавшееся положение. Были ли русские до конца откровенны с англо-французской делегацией, учитывая, что они вели переговоры с целью заключить сделку с Германией? Или они настаивали на пропуске своих войск Через Польшу только для того, чтобы затянуть переговоры и выяснить, нельзя ли договориться с Гитлером? {Здесь очень важно точно указать время. Молотов не принимал предложения нацистов о визите Риббентропа в Москву до вечера 15 августа. Не принимая его, он, однако, дал понять: Россия заинтересована в подписании пакта о ненападении с Германией, что, конечно, делало переговоры о военном союзе с Англией и Францией излишними. Самый верный вывод, к которому смог прийти автор книги, заключается в том, что до 14 августа, когда Ворошилов потребовал "прямого" ответа на вопрос о допуске советских войск в Польшу для соприкосновения с немцами, в Кремле еще не решили, в какую сторону склониться. К сожалению, русские документы, которые могли бы внести ясность в этом ключевом вопросе, не опубликованы. В любом случае Сталин, по-моему, не принимал окончательного решения до вечера 19 августа. - Прим. авт.} Именно к такому выводу пришли министерства иностранных дел Англии и Франции, не говоря уже об адмирале Драксе. Вначале, как явствует из конфиденциальных английских и французских источников, западные союзники считали, что советская военная делегация вполне искренна, поскольку она относилась к работе слишком серьезно. 13 августа, после двух дней переговоров, посол Сидс телеграфировал в Лондон, что русские военачальники действительно "намерены серьезно работать". В результате инструкция "продвигаться медленно", данная адмиралу Драксу, была нарушена 15 августа. Британское правительство приказало ему поддерживать Думенка, чтобы завершить военные переговоры "как можно быстрее". Ограничения на предоставление русским секретной военной информации были частично сняты. Если английскому адмиралу первоначально была дана инструкция затягивать переговоры, то генералу Думенку премьер Даладье лично приказал подписать военную конвенцию с Россией как можно скорее. Несмотря на то что англичане опасались утечки информации в Германию, Думенк уже на второй день переговоров сообщил русским такие "совершенно секретные цифры", касающиеся французской армии, что члены советской делегации обещали "забыть" их сразу же по окончании встречи. До 17 августа адмирал Драке и генерал Думенк тщетно ждали от своих правительств инструкций, какую занять позицию при обсуждении польского вопроса. Тогда Думенк телеграфировал в Париж: "СССР хочет военного пакта... Ему не нужен от нас листок бумаги, за которым не стоят конкретные действия. Маршал Ворошилов утверждает, что все проблемы... будут сняты, как только решится, как он говорит, основной вопрос". Думенк настоятельно советовал Парижу связаться с Варшавой и порекомендовать полякам согласиться принять русскую помощь. Несмотря на распространенное в то время не только в Москве, но и в западных столицах мнение, что Англия и Франция ничего не предпринимали с целью склонить Польшу к тому, чтобы она пропустила через свою территорию советские войска для защиты от немцев, из опубликованных недавно документов следует, что это не так. Англия и Франция продвинулись в этом деле далеко, но не достаточно далеко. Из этих документов ясно также, что поляки проявили непостижимую глупость. 18 августа, после первой англо-французской попытки открыть полякам глаза, министр иностранных дел Польши Бек заявил французскому послу Леону Ноэлю, что русские "не заслуживают внимания с военной точки зрения", а генерал Стахевич, начальник польского главного штаба, поддержал его, заметив, что Польша не получит "никаких выгод от того, что Красная Армия будет действовать на ее территории". На следующий день английский и французский послы снова встретились с Беком и снова уговаривали его принять предложения русских. Польский министр иностранных дел тянул время, но обещал завтра дать официальный ответ. Англо-французский демарш в Варшаве явился результатом разговора, состоявшегося в этот же день, но раньше, в Париже между министром иностранных дел Франции Бонне и британским поверенным в делах. К удивлению англичанина, бывший архиумиротворитель Гитлера очень опасался потерять в лице России союзника из-за упрямства поляков. "Произойдет катастрофа, - говорил ему Бонне, - если из-за отказа Польши сорвутся переговоры с русскими. Поляки не в том положении, чтобы отказываться от единственной помощи, которая может прийти к ним в случае нападения Германии. Это поставит английское и французское правительства почти в немыслимое положение, если мы попросим каждый свою страну идти воевать за Польшу, которая отказалась от этой помощи". Если дело обстояло так - а оно именно так и обстояло, - тогда почему правительства Англии и Франции в столь критический момент не оказали давления на Варшаву или не сказали просто польскому правительству, что, пока оно не примет помощи от русских, Англия и Франция не видят необходимости в защите Польши? И если официальный англо-польский договор о взаимной безопасности еще не был подписан, то разве не могло принятие Варшавой помощи России стать одним из пунктов этого договора? 19 августа Бонне в своей беседе с британским поверенным предложил этот вариант, но в Лондоне к такому "маневру", как окрестили его на Даунинг-стрит, отнеслись прохладно. На крайнюю меру Чемберлен и Галифакс не пошли. Утром 20 августа польский начальник главного штаба сообщил британскому военному атташе, что "согласия на допуск в Польшу советских войск не будет". Вечером того же дня Бек официально отклонил англо-французскую просьбу. Тогда Галифакс через своего посла в Варшаве нажал на польского министра иностранных дел чтобы тот пересмотрел позицию Польши, поскольку она "торпедирует" военные переговоры в Москве. Но Бек оставался непреклонен. "Я не могу допустить, - говорил он французскому послу, - даже каких-либо обсуждений возможности предоставления части нашей территории в распоряжение иностранных войск. У нас нет военного соглашения с СССР. И мы не хотим такого соглашения". Отчаявшись сломить слепое упрямство со стороны польского правительства, премьер Даладье, согласно отчету, который он дал учредительному собранию 18 июля 1946 года, взял дело в свои руки. После еще одной попытки призвать поляков взглянуть на вещи реалистично утром 21 августа он послал телеграмму генералу Думенку, в которой уполномочил его подписать военную конвенцию с Россией на самых выгодных условиях, которых тот сможет добиться, с оговоркой, что конвенция эта должна быть одобрена французским правительством. В то же самое время французский посол Поль-Эмиль Наджиар получил инструкцию от Бонне, в соответствии с которой он должен был сказать Молотову, что Франция в принципе согласна на проход советских войск через Польшу в случае нападения на нее Германии. Это был только жест, так как Польша своего согласия на это не давала, к тому же, как мы знаем, жест бесполезный, имея в виду германо-русские отношения. Думенк получил телеграмму Даладье только вечером 21 августа. Когда он на следующий день вечером, накануне отъезда Риббентропа в Москву, показал ее Ворошилову, советский маршал отнесся к ней весьма скептически. Он захотел получить от французского генерала подтверждение, что французское правительство уполномочивает его подписать военный пакт, разрешающий проход русских войск через Польшу. Думенк, очевидно, отклонил просьбу. Тогда Ворошилов захотел узнать, каков ответ английского правительства и получено ли согласие Польши. На эти вопросы Думенк ответить не смог, заявив, что не располагает подобной информацией. Но к этому времени ни вопросы, ни ответы не имели значения: Риббентроп уже находился на пути в Москву. О визите было объявлено накануне вечером; была названа и причина визита: заключение пакта о ненападении между нацистской Германией и Советским Совдзом. Ворошилов, которому, казалось, нравился французский генерал, старался мягко дать понять ему, что их общение скоро закончится. "Я одного боюсь, - говорил Ворошилов. - Английская и французская стороны слишком долго затягивали политические и военные переговоры. Поэтому мы не исключаем, что за это время могли произойти важные политические события" {Во время встречи военных делегаций 21 августа Ворошилов потребовал сделать перерыв в переговорах на неопределенный срок под тем предлогом, что он и его коллеги будут заняты на осенних маневрах. В ответ на протесты англо-французской стороны против такой задержки маршал сказал "Намерением советской делегации было и остается заключение договора о сотрудничестве вооруженных сил сторон. ...СССР, не имея общих границ с Германией, сможет оказать помощь Франции, Англии, Польше и Румынии только при условии, что его войскам будет предоставлено право прохода через территории Польши и Румынии... Советские вооруженные силы не могут взаимодействовать с вооруженными силами Англии и Франции, если они не будут пропущены через польскую и румынскую территории... Советская военная делегация не представляет, как генеральные штабы Англии и Франции, посылая свои миссии в СССР ...могли не дать им инструкции, какую занять позицию в этом элементарном вопросе... Из этого следует, что есть все основания сомневаться в искренности их желаний серьезно и эффективно сотрудничать с Советским Союзом". Аргументы маршала логичны, а неспособность французского и особенно английского правительств ответить на них обернулась катастрофой. Но такой аргумент, приведенный 21 августа, когда Ворошилов не мог не знать о решении, принятом Сталиным 19 августа, был обманом. - Прим. авт.}. Риббентроп в Москве: 23 августа 1939 года "Важные политические события" как раз происходили. Вооруженный письменными полномочиями фюрера, позволяющими ему подписать договор о ненападении "и другие соглашения" с Советским Союзом, которые вступают в силу с момента подписания, Риббентроп вылетел в Москву 22 августа. Многочисленная немецкая делегация провела ночь в Кенигсберге в Восточной Пруссии, где министр иностранных дел, согласно записям Шмидта, вел постоянные переговоры по телефону с Берлином и Берхтесгаденом и подготовку к переговорам со Сталиным и Молотовым. Два больших транспортных "Кондора", на борту которых находилась немецкая делегация, приземлились в Москве в полдень 23 августа. Торопливо пообедав в посольстве, Риббентроп поспешил в Кремль на встречу с советским диктатором и комиссаром иностранных дел. Первая встреча продолжалась три часа и закончилась, как сообщал Риббентроп Гитлеру в "очень срочной" телеграмме, благоприятно для немцев. Судя по сообщению министра иностранных дел, вообще не было никаких проблем при обсуждении условий пакта о ненападении, предусматривающих, что Советский Союз не примет участия в войне, которую начнет Гитлер. Собственно говоря, он упоминал об одной небольшой проблеме, связанной с дележом. Русские, писал Риббентроп, потребовали, чтобы Германия признала маленькие порты Латвии Либау и Виндау "входящими в сферу их интересов". Поскольку вся Латвия при разграничении сфер интересов отходила к Советскому Союзу, это требование не составляло проблемы, и Гитлер быстро согласился. После первой встречи Риббентроп сообщил также фюреру, что "рассматривается вопрос о под писании секретного протокола по разграничению сфер интересов во всем Восточном регионе". Оба документа - пакт о ненападении и секретный протокол - были подписаны во время второй встречи в Кремле в тот же вечер. Немцы и русские на этой встрече, которая продлилась до утра следующего дня, легко договорились обо всем. Жарких споров не было, были лишь обсуждения в теплой дружеской обстановке мировых проблем - страна за страной. Все это закончилось обильными тостами, без которых не обходилась ни одна встреча подобного рода в Кремле. В секретном меморандуме, составленном одним из членов немецкой делегации, рассказывается об удивительной сцене. На вопрос Сталина о целях партнеров Германии - Италии и Японии - Риббентроп бойко давал убедительные ответы. По отношению к Англии советский диктатор и нацистский министр иностранных дел, пребывавший в прекрасном настроении, проявили редкое единодушие. Британская военная миссия, признался Сталин своему гостю, "так и не сказала Советскому правительству, что ей надо". Риббентроп ответил, что политика Англии всегда была направлена на подрыв отношений между Германией и Советским Союзом. "Англия слаба, - хвастливо уверял он, - и хочет, чтобы другие сражались за ее претенциозные притязания на мировое господство". "Сталин ему подыгрывал, - отмечается в меморандуме. - Он сказал: "Если Англия и господствовала в мире, то только по причине глупости других стран, которые позволяли себя обманывать". К этому времени советский лидер и гитлеровский министр иностранных дел настолько нашли общий язык, что упоминание об Антикоминтерновском пакте их больше не смущало. Риббентроп объяснял, что Антикоминтерновский пакт направлен не против России, а против западных демократий. Сталин заметил, что "Антикоминтерновский пакт больше всего напугал лондонский Сити (то есть британских финансистов) и английских лавочников". В немецком меморандуме записано: к этому моменту настроение Риббентропа настолько улучшилось, что он даже начал шутить, чего от него, начисто лишенного чувства юмора, трудно было ожидать. "Рейхсминистр иностранных дел, - говорится далее в меморандуме, - шутливо отметил, что господин Сталин наверняка меньше испугался Антикоминтерновского пакта, чем лондонский Сити и английские лавочники. Отношение к этому факту немцев хорошо просматривается в шутке, которая родилась среди берлинцев, известных своим чувством юмора. Они говорят, что Сталин вскоре сам присоединится к Антикоминтерновскому пакту". Наконец нацистский министр иностранных дел заговорил о том, как горячо приветствует немецкий народ соглашение с Россией. "Господин Сталин сказал, - говорится в документе, - что искренне верит в это. Немцы хотят мира". То же самое продолжалось, когда подошло время тостов. "Господин Сталин предложил тост за фюрера: "Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера. Поэтому я хотел бы выпить за его здоровье". Господин Молотов выпил за здоровье рейхсминистра иностранных дел... Господин Молотов и господин Сталин неоднократно пили за пакт о ненападении, за новую эру в русско-германских отношениях, за немецкий народ. Рейхсминистр иностранных дел в свою очередь предложил тост за господина Сталина, за Советское правительство, за улучшение отношений между Германией и Советским Союзом". И все-таки, несмотря на теплую встречу смертельных врагов, Сталин не был до конца уверен, что немцы будут соблюдать договор. Когда Риббентроп уезжал, он отвел его в сторону и сказал: Советское правительство очень серьезно относится к пакту, он может дать честное слово, что Советский Союз не предаст своего партнера. Так что же подписали партнеры? В опубликованном договоре говорилось, что договаривающиеся стороны не будут нападать друг на друга. Если одна из сторон станет "объектом военного нападения" со стороны третьей державы, то другая сторона "ни в коей мере не будет оказывать поддержки этой третьей державе". Ни Германия, ни Россия не вступят в союз держав, прямо или косвенно нацеленный против другой стороны {Формулировка основных статей практически не отличалась от их формулировки в проекте, который Молотов передал Шуленбургу и с которым Гитлер в своей телеграмме на имя Сталина согласился. В русском проекте указывалось, что пакт о ненападении вступит в силу после одновременного подписания секретного протокола, который станет составной частью пакта. Фридрих Гаус, присутствовавший на вечерней встрече, сообщал, что написанная Риббентропом в высоком стиле преамбула об установлении дружественных советско-германских отношений была вычеркнута по настоянию Сталина. Советский диктатор сказал, что "Советское правительство не может представить на суд общественности уверений в дружбе после того, как в течение шести лет нацистское правительство обливало СССР грязью". - Прим. авт.}. Таким образом, Гитлер добился того, чего хотел: немедленного договора с Россией, по которому она обязалась не присоединяться к Англии и Франции, если они выполнят свой союзнический долг в случае нападения на Польшу {В статье VII говорилось, что договор вступает в силу с момента подписания. Ратификация договора в двух тоталитарных государствах была, по сути, чистой формальностью. Тем не менее на это ушло несколько дней. На этом настоял Гитлер. - Прим. авт.}. Цена, которую заплатил за это Гитлер, определялась в "Дополнительном секретном протоколе" к договору: По случаю подписания Пакта о ненападении между Германским рейхом и Союзом Советских Социалистических республик уполномоченные представители обеих сторон, подписавшие документ, в ходе строго конфиденциального обмена мнениями обсудили вопрос о разграничении сфер интересов обеих сторон в Восточной Европе. Этот обмен мнениями привел к следующему: 1. В случае территориально-политических изменений в областях, принадлежащих балтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве), северная граница Литвы образует одновременно границу между сферами интересов Германии и СССР. При этом обеими сторонами признается заинтересованность Литвы в области Вильно (Вильнюса). 2. В случае территориально-политических изменений в областях, принадлежащих польскому государству, разграничение сфер интересов Германии и СССР будет проходить примерно по линии рек Нарев, Висла и Сан. Вопрос о том, явится ли в интересах обеих сторон желательным сохранение независимого польского государства, может быть окончательно решен только в ходе дальнейшего политического развития. В любом случае оба правительства будут решать этот вопрос на путях дружеского взаимопонимания. Еще раз Германия и Россия, как во времена германских королей и российских императоров, договорились о разделе Польши. Кроме того, Гитлер предоставил Сталину свободу действий на Балтике. 3. Относительно Юго-Запада Европы советской стороной была подчеркнута заинтересованность в Бессарабии (утрачена Россией в 1919 году и отошла к Румынии). Германская сторона заявила о своей полной незаинтересованности в этой территории (уступка, о которой Риббентроп впоследствии очень сожалел). 4. Обе стороны будут держать этот протокол в строгой тайне. Действительно, содержание этого протокола стало известно только после войны, когда он обнаружился среди захваченных немецких документов. На следующий день, 24 августа, когда торжествующий Риббентроп летел назад в Берлин, миссия союзников в Москве попросила Ворошилова о встрече. Адмирал Драке просто послал срочное письмо Ворошилову, в котором спрашивал о взглядах маршала относительно продолжения переговоров. 25 августа Ворошилов изложил свои взгляды представителям английской и французской делегаци