высшие правительственные органы, то мне хотелось бы знать и Вашу точку зрения. Муссолини {Вероятно, считая, что письмо Муссолини явилось недостаточной пилюлей Гитлеру, некоторые немецкие авторы, в большинстве своем очевидцы драматических событий тех дней, приводят вымышленный текст этого письма дуче фюреру. Эрих Кордт, один из антинацистов-заговорщиков, который возглавлял секретариат министерства иностранных дел, первым привел этот вымышленный текст в своей книге "Иллюзия и реальность", выпущенной в Штутгарте в 1947 году. Кордт не включил его во второе издание книги, но другие авторы продолжали цитировать текст первого издания. Этот текст фигурирует в книге Петера Клейста "Между Гитлером и Сталиным", выпущенной в 1950 году, и даже в английском переводе мемуаров Пауля Шмидта, вышедшем в Нью-Йорке и Лондоне в 1951 году. Подлинный же текст письма был опубликован в Италии в 1946 году, а его английский перевод был включен в сборник "Нацистско-советские отношения", выпущенный госдепартаментом в 1948 году. Д-р Шмидт, который находился рядом с Гитлером, когда Аттолико передал ему письмо, утверждает, что оно звучало так: "В один из самых мучительных моментов своей жизни должен сообщить вам, что Италия не готова к войне. Согласно тому, что говорят ответственные начальники служб, бензина у итальянских ВВС хватит только на три недели боевых действий. Так же обстоит дело с поставками для армии и с сырьем... Войдите, пожалуйста, в мое положение". Удивительно интересно о подделке текста письма рассказывается в книге Нэмира "В нацистскую эру". - Прим. авт.} Итак, хотя Россия стала теперь дружественной и нейтральной и не надо было опасаться, что с ней придется воевать, союзница Германии по Стальному пакту пыталась из него выйти - и это в тот самый день, когда Англия, кажется, бесповоротно связала себя, подписав договор с Польшей о взаимопомощи на случай нападения Германии. Гитлер прочитал письмо дуче и холодно сказал Аттолико, что ответит на него немедленно. "Итальянцы ведут себя так же, как в 1914 году" - такие слова услышал от Гитлера Шмидт после того, как Аттолико удалился. В тот вечер в канцелярии недобро поговаривали о "неверности партнера по оси". Но слов было недостаточно. Через десять часов - в 18.30 25 августа немецкой армии предстояло обрушиться на Польшу, а на 4.30 утра 26 августа было назначено вторжение. Немецкому диктатору предстояло принять решение: то ли твердо идти вперед, то ли после получения новостей из Лондона и Рима отложить агрессию, то ли вообще отменить ее. Шмидт, провожавший Аттолико из кабинета Гитлера, столкнулся с генералом Кейтелем, который спешил к фюреру. Через несколько минут Кейтель выбежал из кабинета, крикнув своему адъютанту: "Приказ о выступлении нужно снова задержать!" Гитлер, загнанный в угол Муссолини и Чемберленом, быстро принял решение. "Фюрер испытал сильное потрясение", - отметил Гальдер в своем дневнике. Далее идет такая запись: "19.30 - ратифицирован договор между Польшей и Англией. Военные действия не начинаются. Передвижения войск прекратить пусть даже на границе, если не найдется другого выхода. 20.35 - Кейтель сообщает о том, что приказ выполнен. Кана-рис: ограничение телефонной связи с Англией и Францией. Подтверждение развития событий". Немецкий морской журнал дает более развернутое объяснение задержки с указанием причин: "25 августа. Операция "Вайс", уже начавшаяся, должна быть приостановлена в 20.30 из-за изменений политической ситуации. (Англо-польский договор о взаимопомощи, подписанный в полдень 25 августа, информация от дуче о том, что он будет верен своему слову, но вынужден просить о поставках сырья в большом количестве.)" Трое из числа главных обвиняемых на Нюрнбергском процессе представили каждый свою версию. Риббентроп заявил, что после того, как "услышал" об англо-польском договоре и узнал о ведущихся военных приготовлениях для нападения на Польшу (как будто он не знал об этом раньше!), он "немедленно" пошел к Гитлеру и потребовал отменить нападение, с чем "Гитлер сразу согласился". Это, разумеется, неправда. Показания Кейтеля и Геринга представляются более правдивыми. "Неожиданно я был вызван в канцелярию к Гитлеру, - вспоминал Кейтель во время допроса в Нюрнберге, - и он сказал мне: "Немедленно все прекратите. Срочно свяжитесь с Браухичем. Мне нужно время для переговоров". То, что Гитлер до последнего момента верил, будто путем переговоров ему удастся найти выход из создавшегося положения, подтверждается в показаниях Геринга, данных во время предварительного следствия в Нюрнберге: "В тот день, когда Англия официально дала гарантии Польше, фюрер позвонил мне по телефону и сказал, что остановил запланированное нападение на Польшу. Я спросил, сделал ли он это на время или вообще отменил нападение. Он сказал: "Нет, я попытаюсь выяснить, сможем ли мы избежать вмешательства Англии". Предательство Муссолини в последний момент было тяжелым ударом для Гитлера, но из свидетельства, приведенного выше, явствует, что именно подписание Англией договора о взаимопомощи с Польшей так сильно подействовало на немецкого фюрера, что он отложил срок нападения на последнюю. И все-таки странно, что после того, как посол Гендерсон в тот же день еще раз предупредил его, что Англия будет воевать, если Германия нападет на Польшу, и что британское правительство торжественно подкрепило свое слово письменным договором, Гитлер все еще был уверен, по словам Геринга, будто сможет "избежать вмешательства Англии". Вероятно, опыт его встреч с Чемберленом в Мюнхене позволял ему думать, что премьер-министр опять сдастся, если подбросить ему выход из положения. Опять- таки странно, что человек, который ранее так хорошо ориентировался в международной политике, не знал о переменах, произошедших во взглядах Чемберлена и английского правительства. В конце концов, Гитлер сам спровоцировал их на это. Для того чтобы остановить немецкую армию вечером 25 августа, потребовались усилия, поскольку часть соединений уже находилась на марше. В первый корпус генерала Петцеля, дислоцированный в Восточной Пруссии, приказ пришел в 9.37 вечера, и только отчаянные усилия нескольких офицеров штаба, которые срочно отбыли в передовые части, помогли остановить войска. Моторизованные колонны корпуса генерала Клейста, в темноте подходившие к польской границе, были остановлены только на границе штабным офицером, который прилетел туда на легком разведывательном самолете. Некоторые подразделения получили приказ уже после того, как началась перестрелка. Но поскольку немцы постоянно провоцировали стычки на границе, польский главный штаб, вероятно, не подозревал, что происходит в действительности. В его сводке от 26 августа говорится, что "немецкие банды" перешли границу и атаковали блокгаузы и таможенные посты автоматным огнем и ручными гранатами и что в одном случае это "было регулярное армейское подразделение". Ликование и замешательство заговорщиков Сообщение о том, что вечером 25 августа Гитлер отменил нападение на Польшу, вызвало ликование среди заговорщиков абвера. Полковник Остер, сообщая об этом Шахту и Гизевиусу, воскликнул: "Теперь с Гитлером покончено!" На следующее утро адмирал Канарис был настроен весьма оптимистично. "Гитлер не перенесет этого удара, - заявил он. - Мир спасен на ближайшие двадцать лет". Оба эти человека считали, что более нет нужды сбрасывать немецкого диктатора, что с ним и без того покончено. В течение нескольких недель, по мере того как роковое лето приближалось к концу, заговорщики, как они сами себя называли, были очень заняты - правда, трудно понять, чем именно. Герделер, Адам фон Тротт, Гельмут фон Мольтке, Фабиан фон Шлабрендорф и Рудольф Пехель - все ездили в Лондон, где поставили в известность не только Чемберлена и Галифакса, но и Черчилля и других британских лидеров, что Гитлер планирует напасть на Польшу в конце августа. Эта немецкая оппозиция фюреру могла собственными глазами убедиться, что со времен Мюнхена Британия, во главе которой стоял Чемберлен с его неизменным зонтом, в немалой степени изменилась. Кроме того, они не могли не заметить, что условие, которое они ставили год назад, собираясь сбрасывать Гитлера, - заявление Англии и Франции о том, что они выступят на стороне Польши, если Германия на нее нападет, - выполнено. Чего же они могли желать? Из записок, которые они оставили, понять это невозможно, и складывается впечатление, что они сами этого толком не знали. Хотя ими руководили благородные помыслы, они находились в замешательстве и страдали от собственного бессилия. Гитлер крепко держал в руках Германию - армию, полицию, правительство, население, - и они не могли придумать ничего такого, что ослабило бы эту хватку. 15 августа Хассель нанес визит доктору Шахту на его новой холостяцкой квартире в Берлине. Отставной министр экономики только что вернулся из шестимесячной поездки в Индию и Бирму. "Шахт считает, - записал Хассель в своем дневнике, - что нам ничего не остается, как, широко раскрыв глаза, ждать, что события будут развиваться так, как было предопределено". В тот же день Хассель, о чем также свидетельствует дневниковая запись, говорил Гизевиусу, что он "тоже за то, чтобы отложить непосредственные действия". Но какие "непосредственные действия" следовало отложить? Генерал Гальдер, который, как и Гитлер, желал разгрома Польши, в тот момент не был заинтересован в свержении диктатора. Генерал Вицлебен, который должен был год назад руководить войсками при свержении Гитлера, теперь командовал группой армий на западных границах и, следовательно, не мог предпринять никаких действий в Берлине, даже если бы хотел. А хотел ли он? Гизевиус навестил его в его штаб-квартире и застал слушающим Лондонское радио. Очень скоро он понял, что генералу просто интересно, что происходит вокруг. Что касается генерала Гальдера, то он был занят разработкой окончательных планов нападения на Польшу, так что у него не оставалось времени на предательские мысли, направленные против Гитлера. На допросе 26 февраля 1946 года в Нюрнберге он очень неопределенно, как и другие вероятные противники нацистского режима, отвечал на вопрос, почему ничего не предпринимал в последние дни августа, чтобы сместить фюрера и таким образом спасти Германию от вовлечения в войну. "Не было такой возможности", - говорил он. Почему? Потому что генерала Вицлебена перевели на Запад, а без Вицлебена армия действовать не могла. А простые немцы? Капитан Сэм Харрис, допрашивавший Гальдера с американской стороны, напомнил ему его же собственное замечание, что немецкий народ был настроен против войны, после чего спросил: "Если Гитлер бесповоротно встал на путь войны, почему в преддверии нападения на Польшу вы не обратились к поддержке народа?" Гальдер ответил: "Простите, но это вызывает улыбку. Когда я слышу, как применительно к Гитлеру употребляют слово "бесповоротно", мне хочется возразить, что ничто не казалось бесповоротным". И начальник генерального штаба стал объяснять, что даже 22 августа, когда на встрече в Оберзальцберге Гитлер сообщил своим генералам, что он "бесповоротно" принял решение напасть на Польшу и воевать, если это будет необходимо, с Западом, он, Гальдер, не поверил, что фюрер так и поступит. В свете записей в дневнике Гальдера, относящихся к тому периоду, это заявление действительно удивляет. Но подобной точки зрения придерживался не только Гальдер, но и другие участники заговора. А где же был генерал Бек, предшественник Гальдера на посту начальника генерального штаба сухопутных войск, признанный руководитель заговорщиков? Гизевиус сообщает, что Бек отправил письмо Браухичу, но главнокомандующий сухопутными войсками даже не ответил на него. Потом, пишет Газевиус, Бек имел беседу с Гальдером, который согласился с тем, что большая война обернется катастрофой для Германии, но полагал при этом, что "Гитлер не допустит большой войны", а следовательно; в данный момент нет нужды его свергать. 14 августа Хассель обедал наедине с Беком, после чего описал в дневнике свои настроения: "Бек - человек культурный, привлекательный и интеллигентный. К сожалению, он очень низкого мнения о тех, кто стоит во главе армии. Поэтому он не видит, где мы могли бы укрепиться. Он твердо убежден в том, что характер политики третьего рейха порочен". Устремления Бека и тех, кто его окружал, были высоки и благородны, но никто из этих благородных людей ничего не сделал, чтобы остановить Гитлера, когда он готовился втянуть Германию в войну. Возможно, задача была не из легких, а возможно, в тот момент ее уже поздно было решать, но никто из них даже не попытался это сделать. Разве что генерал Томас. В продолжение идей своего меморандума, который он лично зачитал шефу ОКВ в середине августа, он прибыл к нему в воскресенье 27 августа и, согласно его собственному отчету, "представил ему графическое подтверждение статистических данных, которые наглядно показывали огромное военно-экономическое превосходство стран западной демократии и те беды, которые мы будем иметь в результате этого". Кейтель с несвойственной ему смелостью предъявил эти материалы Гитлеру, но фюрер заявил, что не разделяет опасений генерала Томаса по поводу мировой войны, особенно теперь, когда Советский Союз на его стороне. На этом и закончились попытки заговорщиков помешать Гитлеру развязать вторую мировую войну, если не считать вялых поползновений доктора Шахта, на которых хитрый финансист строил свою защиту в Нюрнберге. Вернувшись в августе из Индии, он написал письма Гитлеру, Герингу и Риббентропу - в столь сложный момент никто из лидеров оппозиции не шел дальше того, чтобы писать письма и меморандумы, - но, к его величайшему удивлению, ни от кого не получил ответа. Тогда он решил поехать в Цоссен, расположенный в нескольких милях к юго-востоку от Берлина, где находилась штаб-квартира верховного командования сухопутных войск, задействованных для нападения на Польшу, чтобы встретиться с генералом Браухичем лично. И что же он собирался сказать генералу? Выступая в Нюрнберге, Шахт уверял, будто намеревался сказать командующему сухопутными войсками, что по конституции Германия может вступить в войну только с одобрения рейхстага и что генерал обязан выполнять клятву, данную конституции. Увы! Доктор Шахт так и не встретился с Браухичем. Канарис предупредил Шахта, что, если тот приедет в Цоссен, командующий, "вероятно, прикажет его немедленно арестовать", - такая перспектива не прельщала бывшего приспешника Гитлера. Но о настоящей причине, по которой Шахт не совершил поездки в Цоссен со своей нелепой миссией (для Гитлера было бы просто детской забавой заставить бесхребетный рейхстаг одобрить войну, если бы он захотел связываться с формальностями), рассказал Гизевиус, выступая в Нюрнберге в защиту Шахта. Выходит, что Шахт действительно собирался поехать в Цоссен 25 августа, но не поехал, узнав, что Гитлер отменил нападение, планировавшееся на следующий день. Через три дня, согласно показаниям Гизевиуса, Шахт снова собрался в Цоссен, но Канарис предупредил его, что уже слишком поздно. Нельзя сказать, что от заговорщиков, как говорится, "поезд ушел", - они и не пытались на этот поезд успеть и даже не были на вокзале. Такими же бесполезными, как протесты кучки антинацистов, были и попытки руководителей нейтральных стран обратиться к Гитлеру с призывом избежать войны. 24 августа президент Рузвельт направил срочные послания Гитлеру и президенту Польши, призывая их решить разногласия, не прибегая к оружию. Президент Мосьцицкий в веском ответе, который он послал на следующий день, напоминал Рузвельту, что Германия, а не Польша "выдвигает требования и требует уступок", тем не менее Польша готова решить вопросы путем прямых переговоров или путем примирения, как призвал американский президент. Гитлер на послание не ответил (президент напомнил, что он не ответил и на его апрельское послание), и на следующий день, 25 августа, Рузвельт направил ему еще одну телеграмму, в которой сообщал о миролюбивом ответе Мосьцицкого и призывал "согласиться с мирными мерами урегулирования, на которые правительство Польши согласно". Второе послание также осталось без ответа, хотя вечером 26 августа Вайцзекер вызвал американского поверенного в делах в Берлине Александра Кэрка и просил его передать президенту, что фюрер обе телеграммы получил и передал их "в руки министра иностранных дел на рассмотрение правительства". 24 августа папа римский выступил по радио с призывом к миру: "Во имя крови Христовой... сильные да услышат нас и не станут слабыми из-за несправедливости... Пусть захотят они, чтобы сила их не стала разрушающей". Во второй половине дня 31 августа папа римский послал ноты одинакового содержания правительствам Германии, Польши, Италии и двух западных держав, "умоляя во имя господа правительства Польши и Германии избежать инцидента", прося английское и французское правительства поддержать его. При этом он добавлял: "Папа не теряет надежды на то, что переговоры, которые сейчас ведутся, приведут к мирному решению". Его святейшество, как почти весь остальной мир, не осознавал, что "ведущиеся переговоры" - это пропагандистский трюк Гитлера для оправдания агрессии. На самом деле, как мы расскажем далее, в последний мирный вечер не велось вообще никаких переговоров. За несколько дней до этого, 23 августа, король Бельгии от имени правителей ряда государств (Бельгии, Нидерландов, Люксембурга, Финляндии и трех Скандинавских стран) также выступил по радио с обращением, призвав "людей, от которых зависит ход событий, вынести их проблемы и претензии на открытые переговоры". 28 августа король Бельгии и королева Нидерландов совместно предложили свои услуги "в надежде предотвратить войну". Как бы ни были благородны по форме и по содержанию эти призывы, сегодня они кажутся просто нереальными. Можно подумать, что президент Соединенных Штатов, папа римский и правители маленьких европейских государств жили не на той же планете, что и жители третьего рейха, и о том, что происходило в Берлине, знали не больше, чем о том, что происходит на Марсе. За такое незнание образа мыслей Гитлера, его характера, его целей, за незнание немцев, которые, за редким исключением, готовы были идти за фюрером куда угодно, невзирая на мораль, этику, честь, христианскую гуманность, - за все это людям, которые шли за Рузвельтом и монархами Бельгии, Голландии, Люксембурга, Норвегии и Дании, вскоре пришлось заплатить дорогой ценой. Те из нас, кто находился в Берлине в те последние предвоенные дни и передавал миру новости из Германии, мало что знали о происходящем на Вильгельмштрассе, где располагались канцелярия и министерство иностранных дел, или на Бендлерштрассе, где располагались военные ведомства. Мы, как могли, старались фиксировать все поспешные посещения Вильгельмштрассе. Ежедневно нам приходилось фильтровать кучу сплетен и слухов. Мы замечали перемену в настроениях людей на улицах, государственных чиновников, партийных лидеров, дипломатов и военных из числа наших знакомых. Но что сказали друг другу посол Гендерсон и Гитлер во время их, как всегда, бурной встречи, о чем переписывались Гитлер и Чемберлен, Гитлер и Муссолини, Гитлер и Сталин, о чем говорили Риббентроп и Молотов, Риббентроп и Чиано, каково было содержание секретных депеш, которые растерянные дипломаты направляли в свои министерства иностранных дел, что планировали генералы - обо всем этом ни мы, ни широкая общественность тогда не знали абсолютно ничего. Существовали, конечно, вещи, о которых мы и общественность были осведомлены. Нацистско-советский пакт превозносился в Германии до небес, хотя о секретном протоколе, по которому была поделена Польша и Восточная Европа, стало известно только после войны. Мы знали, что до подписания пакта Гендерсон летал в Берхтесгаден, чтобы еще раз сказать Гитлеру, что подписание пакта не повлияет на гарантии, данные Англией Польше. Когда же наступила последняя неделя августа, мы в Берлине понимали, что война неизбежна, если не последует еще один Мюнхен, и что начнется она в ближайшие дни. К 25 августа из Берлина исчезли последние англичане и французы. Было отменено нацистское сборище в Танненберге, назначенное на 27 августа, на котором должен был выступать Гитлер, как раньше был отменен ежегодный съезд партии в Нюрнберге, который Гитлер провозглашал "съездом мира". Сборище было перенесено на первую неделю сентября. 27 августа правительство объявило, что со следующего дня вводятся карточки на продовольствие, мыло, обувь, ткани и уголь. Я помню, что это объявление, сделанное среди прочих, ясно дало понять немцам, что грядет война, и по этому поводу они довольно громко возмущались. В понедельник 28 августа берлинцы могли видеть на улицах колонны войск, двигавшихся на восток. Переправлялись они на грузовиках и других транспортных средствах, которые удалось наскрести. Это тоже заставляло прохожих задуматься над тем, что их ждет. В субботу и воскресенье, помнится, было сухо и солнечно. Берлинцы, не очень обеспокоенные тем, близится война или нет, отправились в пригород, на озера и в леса. Вернувшись в воскресенье вечером, из сообщений по радио они узнали, что в канцелярии состоялась секретная встреча с членами рейхстага. В коммюнике ДНВ говорилось, что "фюрер подчеркнул серьезность ситуации" - первое коммюнике, в котором Гитлер напомнил немецкому народу, что настал серьезный момент. О подробностях встречи не сообщалось. Никто, кроме членов рейхстага и окружения Гитлера, не знал, в каком настроении пребывал в тот день немецкий диктатор. В дневнике Гальдера - значительно позже - была обнаружена запись, датированная 28 августа, сделанная со слов полковника Остера из абвера: "...Совещание в 17. 30 в имперской канцелярии... Положение очень серьезное. Фюрер исполнен желания так или иначе решить восточный вопрос. Минимальные требования: возвращение Данцига, решение вопроса о коридоре. Максимальные - "в зависимости от складывающейся военной обстановки". Если минимальные требования не будут удовлетворены, тогда война. Жестокая! Он (Гитлер) сам будет в первых рядах. Поведение дуче послужит нам на пользу. Война очень тяжелая, возможно безнадежная. "Пока я жив, о капитуляции не будет и речи". Пакт с Советским Союзом неправильно понят партией. Это пакт с сатаной, чтобы изгнать дьявола... В конце речи - "аплодисменты по приказу, однако жидкие". Внешний вид: крайне изнурен, голос хриплый, рассеян. Больше не выходит из рук своих эсэсовских советников". В Берлине иностранный наблюдатель мог заметить, как пресса, умело руководимая Геббельсом, обманывала легковерную немецкую публику. Все шесть лет нацистской "унификации" ежедневных газет, что само по себе означало полное уничтожение свободной прессы, немцы совершенно не знали правды о том, что происходит в мире. Одно время можно было достать швейцарские газеты на немецком языке, в которых давалась объективная оценка событий. Но в последние годы их продажа в рейхе была запрещена или продавалось всего несколько экземпляров. Немцы, читавшие по-английски или по-французски, могли время от времени получать лондонские или парижские журналы, но их поступало так мало, что они оставались доступны лишь горстке людей. "В каком изолированном мире живут немцы, - записал я в своем дневнике 10 августа 1939 года, - об этом напоминают вчерашние и сегодняшние газеты". Я возвращался в Германию после короткого отпуска, проведенного в Вашингтоне, Нью-Йорке и Париже. Добираясь из Швейцарии поездом, я два дня назад купил стопку берлинских и рейнских газет. Они быстро вернули меня в мир нацизма, настолько непохожий на тот, который я только что покинул, что казалось, он находится на другой планете. 19 августа, прибыв в Берлин я записал: "В то время как весь мир считает, что Германия вот-вот нарушит мирное спокойствие, что Германия не сегодня завтра нападет на Польшу... здесь, в Германии, местные газеты рисуют прямо противоположную картину... Вот что пишут нацистские газеты: это Польша подрывает мир в Европе; Польша угрожает Германии вооруженным вторжением... "Берегись, Польша!" - предупреждает "Берлинер цайтунг". Или такой заголовок в "Дер фюрер", ежедневной газете Карлсруэ, которую я купил, путешествуя в поезде: "Варшава угрожает сбросить бомбы на Данциг - польская архиглупость". Вы можете спросить: вероятно, немцы не верят этой лжи? Тогда поговорите с ними. Многие верят". К субботе 26 августа, дню, на который Гитлером первоначально было назначено нападение на Польшу, газетная кампания, организованная Геббельсом, достигла апогея. Я переписал в дневник некоторые заголовки: "Берлинер цайтунг": "Полный хаос в Польше! Немецкие семьи бегут. Польские солдаты подошли вплотную к границе Германии!" "12-ур блатт": "Игра с огнем зашла слишком далеко. Поляки обстреляли три немецких пассажирских самолета. В коридоре фермы многих немцев объяты пламенем!" В полночь, по дороге в Дом радиовещания, я купил воскресный выпуск "Фелькишер беобахтер" (за 27 августа). Во всю первую полосу огромными буквами было набрано: "ВСЯ ПОЛЬША В ВОЕННОЙ ЛИХОРАДКЕ! МОБИЛИЗОВАНО 1 500 000 ЧЕЛОВЕК! БЕСПЕРЕБОЙНО СЛЕДУЮТ В СТОРОНУ ГРАНИЦЫ ТРАНСПОРТЫ С ВОЙСКАМИ! ХАОС В ВЕРХНЕЙ СИЛЕЗИИ!" Конечно, о мобилизации в Германии не говорилось ни слова, хотя мы знали, что германские войска были отмобилизованы уже две недели назад. Последние шесть дней мира Письмо Муссолини, полученное Гитлером вечером 25 августа, подействовало на него словно холодный душ, а узнав, что англо-польский союз подписан, он вынужден был отложить нападение на Польшу. Тогда он отправил дуче короткое письмо, в котором спрашивал, какие военные припасы и сырье нужны и в какое время, чтобы Италия смогла "вступить в крупный европейский конфликт". Письмо было продиктовано Риббентропом германскому послу в Риме в 19.40 и передано итальянскому диктатору в 21.30. На следующее утро Муссолини встретился в Риме с командующими видами вооруженных сил, чтобы составить список минимальных поставок материалов для войны, рассчитанной на год. По словам Чиано, который помогал этот список составлять, "он мог бы убить быка, если бы бык умел читать". В нем фигурировали семь миллионов тонн нефти, шесть миллионов тонн угля, два миллиона тонн стали, миллион тонн леса. Список оказался очень длинным. Завершали его 600 тонн молибдена, 400 тонн титана, 20 тонн циркония. Кроме того, Муссолини требовал 150 зенитных батарей, чтобы защитить индустриальные районы на севере страны, находившиеся в нескольких минутах лета от французских баз, - обстоятельство, о котором дуче напоминал Гитлеру в письме. Это послание Чиано продиктовал в Берлин Аттолико 26 августа, пополудни, после чего оно было немедленно передано Гитлеру. Послание являлось не просто списком материалов, в которых нуждался Муссолини. Фашистский лидер совершенно определенно вознамерился отвертеться от обязательств перед третьим рейхом. Фюрер, прочитав его письмо, перестал в этом сомневаться. "Фюрер! - писал Муссолини своему другу. - Я не посылал бы Вам этого списка или он был бы короче и цифры в нем были бы не столь велики, если бы я заранее знал о сроках и имел бы время для накопления запасов материалов и ускорения темпов автократии. Считаю своим долгом заявить Вам, что, пока я не буду уверен в том, что получу все эти материалы, те жертвы, принести которые я буду призывать итальянский народ... окажутся напрасными и могут скомпрометировать Ваше дело и мое тоже". Посол Аттолико, не будучи сторонником войны и выступая против союза Италии с Германией в случае ее начала, вручая письмо Гитлеру, по собственной инициативе подчеркнул: решающее условие {Это еще больше усугубило неудовольствие Берлина и замешательство Рима, и ситуацию пришлось улаживать Чиано. Аттолико позднее рассказывал ему, что сделал это намеренно (то есть потребовал доставки перечисленных материалов до начала военных действий), чтобы "убить в немцах желание удовлетворять наши просьбы". Доставить 13 миллионов тонн грузов за несколько дней было, естественно, невозможно, и Муссолини извинился перед послом Макензеном за "недоразумение", заметив при этом, что даже сам господь бог не смог бы перевезти такое количество грузов за несколько дней и что ему никогда не приходила в голову такая абсурдная просьба. - Прим. авт.} - "все эти материалы должны быть в Италии до начала военных действий". Муссолини все еще надеялся на очередной Мюнхен. Он сделал добавление к письму: если фюрер считает, что есть "хоть какая-то возможность добиться решения вопроса политическими средствами", то он, как и раньше, готов оказать своему немецкому соратнику активную помощь. Несмотря на близкие отношения, несмотря на Стальной пакт, несмотря на многочисленные публичные выражения солидарности, Гитлер даже в преддверии войны не открывал Муссолини своей истинной цели - уничтожение Польши. Муссолини об этом не знал. Только под вечер 26 августа этот пробел был наконец ликвидирован. 26-го же августа, три часа спустя, Гитлер отправил Муссолини пространный ответ. Риббентроп продиктовал его по телефону в 15.08 послу в Риме Макензену, который доставил письмо дуче сразу после 17.00. В то время как некоторые из потребностей Италии, например в угле и стали, могут быть удовлетворены полностью, писал Гитлер, многие другие требования удовлетворены быть не могут. В любом случае требование Аттолико доставить материалы до начала военных действий выполнить невозможно. Здесь Гитлер открыл наконец другу и союзнику свои ближайшие цели: "Поскольку ни Франция, ни Англия не смогут добиться значительного успеха на Западе, Германия в результате договоренности, достигнутой с Россией, после разгрома Польши сможет высвободить свои силы на Востоке... Я полон решимости покончить с восточным вопросом, даже рискуя пойти на осложнения на Западе. Дуче, я вхожу в Ваше положение. Я бы только просил Вас сковать англо-французские силы активной пропагандой и военными демонстрациями, которые Вы мне уже предлагали". Это первое документальное подтверждение, что спустя двадцать четыре часа после отмены Гитлером приказа о наступлении на Польшу он вновь обрел решимость и собирался претворить в жизнь свои планы, даже "рискуя" ввязаться в войну с Западом. В тот же вечер Муссолини предпринял своего рода попытку остановить Гитлера. Он снова написал ему, а Чиано снова звонил по телефону Аттолико. Послание дуче поступило в рейхсканцелярию около 19.00. "Я полагаю, что то недоразумение, причиной которого невольно стал Аттолико, уже разъяснилось... То, о чем я Вас просил, кроме зенитных батарей, должно быть доставлено в течение двенадцати месяцев. Но даже несмотря на то, что недоразумение разъяснилось, очевидно, что вы не в состоянии прикрыть те бреши, которые сделала в вооружении итальянской армии война в Испании и Эфиопии. В таком случае я поступлю так, как Вы советуете, по крайней мере на начальной стадии конфликта, то есть буду сдерживать как можно большее количество англо-французских сил, как делаю это сейчас, и максимально ускорю при этом военные приготовления". Удрученный дуче - удрученный тем, что в столь сложный момент предстал в довольно жалком виде, - все еще надеялся изыскать возможность нового Мюнхена. "Я хотел бы подчеркнуть еще раз, отнюдь не из пацифистских соображений, чуждых моему характеру, но исходя из интересов наших народов и наших режимов, что полагаю: существует и возможность политического решения вопроса, которое принесет Германии удовлетворение моральное и материальное". Как явствует из этих записей, итальянский диктатор жаждал мира, потому что не был готов к войне. Его смущала отведенная ему роль. "Предоставляю Вам догадываться, - писал он в письме за 26 августа, - о моем душевном состоянии, когда силы, над которыми я не властен, не позволяют мне проявить подлинную солидарность с Вами в момент решительных действий". Чиано после этого напряженного дня записал в своем дневнике, что "дуче совершенно рехнулся. Его воинственный дух и чувство чести вели его к войне. Теперь и здравый смысл заставляет его остановиться. Это очень его угнетает... Ему пришлось столкнуться с горькой правдой. А это для дуче большой удар". После столь интенсивного обмена посланиями Гитлер окончательно убедился, что Муссолини его покинул. Поздно ночью он продиктовал еще одно послание своему партнеру по оси. Оно было отправлено по телеграфу из Берлина в 00.10 27 августа. Муссолини получил его в 9 утра. Я получил послание, в котором изложена Ваша окончательная точка зрения. Я понимаю причины и мотивы, которые заставили Вас принять именно такое решение. При определенных обстоятельствах и его можно обратить на пользу. Я считаю необходимым, чтобы по крайней мере до начала боевых действий мир не знал, какое решение примет Италия. Поэтому искренне прошу Вас поддержать мою борьбу психологически - средствами прессы или любыми другими. Я бы даже попросил Вас, дуче, если это возможно, предпринять хотя бы действия демонстративного характера, чтобы принудить Англию и Францию отвлекать часть своих сил или держать их в неопределенности. Дуче, самое главное - следующее: если, как я уже говорил, дело дойдет до большой войны, восточный вопрос все равно решится прежде, чем западные державы достигнут какого-либо успеха. Тогда этой зимой, а самое позднее весной, я нападу на Запад силами, которые будут по крайней мере равны силам Англии и Франции... Я должен просить Вас, дуче, о большом одолжении. Вы и Ваш народ очень поможете мне в этой трудной борьбе, если согласитесь присылать мне итальянских рабочих для использования их в промышленности и сельском хозяйстве... Полагаясь в этой моей просьбе на Вашу щедрость, я благодарю Вас за все усилия, которые Вы предпринимаете во имя нашего общего дела. Адольф Гитлер В ответе, отправленном вечером, дуче смиренно уверял, что "до начала военных действий мир не узнает о позиции Италии", - он будет свято хранить тайну. Он также свяжет как можно больше англо-французских сил на суше и на море. Он будет посылать Гитлеру итальянских рабочих, о которых тот просит. Позднее, в этот же день, Муссолини повторил послу фон Макензену - "довольно решительно", как доложил тот в Берлин, - что "еще возможно достичь всех наших целей, не прибегая к войне", и добавил, что напишет об этом Гитлеру. Однако не написал. В тот момент он казался чересчур обескураженным, чтобы упоминать об этом. Несмотря на то, что в случае войны Франция выставила бы большую армию на западной границе Германии, несмотря на то, что в первые недели войны ее численность намного превосходила бы численность противостоящей ей немецкой армии, Гитлер в конце августа, казалось, совершенно не задумывался об этом. 26 августа премьер Даладье направил ему красноречивое письмо, в котором напоминал, что Франция будет воевать, если Польша подвергнется нападению. "Если вы только не полагаете, что чувство чести у французского народа ниже, чем у немецкого, то можете не сомневаться, что Франция останется верна обязательствам, данным другим государствам, например Польше..." Попросив Гитлера найти мирный способ решения конфликта с Польшей, Даладье добавлял: "Если снова, как двадцать пять лет назад, прольется кровь Франции и Германии в войне более долгой и более убийственной, каждый из народов будет драться с верой в свою победу, но совершенно очевидно, что победят силы разрушения и варварства". Посол Кулондр, передавая письмо премьера, обратился к Гитлеру со страстным призывом "во имя человеколюбия и сохранения чистой совести не упустить последний шанс мирного урегулирования". Но посол вынужден был "с горечью" доложить в Париж, что письмо Даладье не тронуло Гитлера, что "он твердо придерживается своего решения". Ответ Гитлера французскому премьер-министру был составлен с расчетом на то, что французы не захотят "умирать за Данциг", - иными словами, письмо было рассчитано на сторонников политики умиротворения. Гитлер уверял, что после того, как Германия вернула Рур, у нее нет территориальных претензий к Франции. Стало быть, у Франции нет никаких оснований вступать в войну. Если Франция будет воевать, то это произойдет не по его вине и он будет "крайне опечален". Это был последний политический контакт между Германией и Францией в оставшиеся дни мира. После 26 августа Кулондр уже не встречался с Гитлером, пока все не было кончено. Больше всего канцлера Германии теперь волновала Англия. Вечером 25 августа Гитлер говорил Герингу, что, откладывая нападение на Польшу, он хотел выяснить, "можно ли избежать вмешательства Англии". Германия и Великобритания в последние дни мира "Фюрер весьма удручен" - такую запись сделал 26 августа в своем дневнике генерал Гальдер после того, как новости, полученные из Рима и Лондона, заставили Гитлера вопреки его планам отложить начало войны. Но через два дня начальник генерального штаба сообщает о переменах в поведении фюрера. "Фюрер очень спокоен и собран", - записал он в дневнике в 16.15. Для этого должна быть причина, и генерал о ней сообщает: "Генерал-полковник (фон Браухич): Подготовиться к утру 7-го дня к мобилизации (1.9)". (Сообщено по телефону из имперской канцелярии.) Итак, Гитлер будет воевать с Польшей. Это вопрос решенный. А пока необходимо сделать все возможное, чтобы в войне не участвовала Англия. В дневнике Гальдера есть записи о том, что думал Гитлер в тот решающий день - 28 августа. "По слухам, Англия, по-видимому, склонна сделать серьезные встречные шаги. Подробности будут сообщены лишь Гендерсоном. Также по слухам, Англия подчеркивает, что само собой разумеется, жизненные интересы Польши поставлены под угрозу. Во Франции в правительстве усиливаются антивоенные настроения... Итог: мы требуем присоединения Данцига, прохода через Польский коридор и референдума (подобного проведенному в Саарской области). Англия, возможно, примет эти условия. Польша, по-видимому, нет. Раскол!" Последнее слово Гальдером выделено. Нет сомнений в том, что это отражает точку зрения Гитлера. Он намеренно добивается раскола между Польшей и Англией, чтобы дать тем самым Чемберлену предлог для отказа от обязательств перед Варшавой. Отдав армии приказ быть готовой напасть на Польшу 1 сентября, он хотел теперь услышать мнение Англии о его грандиозных "гарантиях", предложенных Британской империи. Гитлер имел два контакта с английским правительством кроме германского посольства в Лондоне. Посол Дирксен находился в отпуске, но все равно он не играл никакой роли в лихорадочных дипломатических переговорах, происходивших в эти последние дни. Первый канал - официальный, через посла Гендерсона, который вылетел в Лондон на специально предоставленном ему немецком самолете утром в субботу 26 августа с предложениями Гитлера. Второй канал - неофициальный, скрытый и, как оказалось, совсем непрофессиональный, через шведского друга Геринга Биргера Далеруса, который прилетел в Лондон из Берлина днем раньше с посланием шефа люфтваффе правительству Англии. "В это время, - говорил Геринг во время допроса в Нюрнберге, - я поддерживал контакт с Галифаксом через специального курьера, который действовал независимо от дипломатич