сказал самому себе, что, как солдат, видимо, не смогу участвовать в подобного рода делах. Тогда я сказал командующему группой армий, под началом которого находился, что не стану выполнять такого приказа, который противоречит чести солдата". Чтобы не погрешить против истины, следует сказать, что приказ этот, конечно, выполнялся в широких масштабах. - Прим. авт.}. Согласно утверждениям Гальдера, высказанным позднее, генералы были возмущены таким приказом, и едва закончилось совещание, как они выразили протест главнокомандующему сухопутными войсками Браухичу. Этот бесхребетный фельдмаршал, "соломенное чучело", как назвал его однажды Гитлер, пообещал бороться против этого приказа в том виде, в каком он был изложен. Позднее, как клянется Гальдер, Браухич информировал в письменной форме ОКБ, что офицеры армии "не смогут выполнять подобные приказы". Но так ли все было? В своих свидетельских показаниях, данных в ходе прямого допроса в Нюрнберге, Браухич признал, что шагов противоречащих воле Гитлера, он не предпринимал, потому что "ничто на свете не изменило бы отношения фюрера" к комиссарам. Как руководитель армии, говорил он трибуналу, он сделал единственное - отдал приказ по армии, гласивший, что "в армии должна строго соблюдаться дисциплина в соответствии с уставными требованиями, которые применялись в прошлом". "Вы не отдавали никакого распоряжения, прямо касавшегося приказа о комиссарах? - спросил Браухича язвительный председатель трибунала Лоуренс. "Нет, - отвечал он. - Я не мог впрямую отменить приказ". И в дальнейшем у старомодных армейских офицеров, приверженных прусским традициям, имелся повод для борьбы с собственной совестью в виде директив, изданных генералом Кейтелем 13 мая от имени фюрера. Главная из них ограничивала функции военно-полевых судов. Судопроизводству придавалась более примитивная форма законности. Подлежащие наказанию проступки, совершенные гражданским населением врага (в России), впредь до особого указания не будут рассматриваться военно-полевыми судами. Лица, заподозренные в преступных действиях, доставляются немедленно к офицеру. Этот офицер решает, следует ли задержанных расстрелять. В отношении проступков, совершенных против вражеского гражданского населения военнослужащими вермахта, преследование не обязательно даже в тех случаях, когда проступок является одновременно и военным преступлением. Армии предписывалось снисходительно относиться к таким проступкам, помня в каждом случае о том зле, которое большевики причиняли Германии с 1918 года. Предание военно-полевому суду немецких солдат будет оправдано только в том случае, если "поддержание дисциплины или безопасности войск требует такой меры". Однако, как говорилось в заключении директивы, "только те приговоры будут утверждены, которые соответствуют политическим намерениям высшего командования". С этой директивой следовало обращаться как с "особо секретной" {27 июня 1941 года Кейтель приказал уничтожить все копии директивы от 13 мая, касавшейся полевых судов, хотя "законность директивы не отменяется с уничтожением ее копий", как указывалось в приказе. Приказ от 27 июля, добавлял он, "также будет уничтожен". Однако копии и того и другого приказа всплыли на Нюрнбергском процессе - они были предъявлены в качестве документов обвинения верховному командованию. За четыре дня до этого, 23 июля, Кейтель издал еще один приказ под грифом "совершенно секретно". 22 июля, приняв командующего армией (Браухича), фюрер издал следующий приказ "Ввиду огромной территории оккупированных районов на Востоке войск, имеющихся в наличии для обеспечения безопасности, окажется достаточно только в том случае, если всякое сопротивление будет наказуемо не только через юридическую систему уголовного преследования, но и посредством распространения оккупационными войсками такого террора, какой потребуется для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения". - Прим авт.}. Вторая директива, изданная Кейтелем от имени фюрера и датированная тем же числом, возлагала на Гиммлера выполнение "специальных" задач по подготовке к политическому управлению Россией - задач, как говорилось в директиве, "вытекающих из борьбы между двумя противоположными политическими системами". Садист нацистской тайной полиции был уполномочен действовать "независимо" от армии "под свою ответственность". Генералам было хорошо известно, что последует за назначением Гиммлера, хотя они и отрицали это, оказавшись на скамье подсудимых в Нюрнберге. Далее в директиве говорилось, что оккупированные районы России, где Гиммлер приступит к работе, необходимо закрыть. Туда не разрешался въезд даже высшим представителям правительства и партии, если бы они вознамерились взглянуть на происходящее. Та же директива возлагала на Геринга "эксплуатацию страны и использование ее экономических возможностей в интересах германской промышленности". Между прочим, этим приказом Гитлер объявлял, что, как только закончатся военные действия, "Россия будет расчленена на отдельные государства со своими правительствами". Как это сделать - предстояло разработать Альфреду Розенбергу, официальному ведущему нацистскому идеологу, который являлся, как мы уже убедились, одним из наставников Гитлера во времена Мюнхена. 20 апреля фюрер назначил его "специальным уполномоченным по делам восточноевропейского региона", и этот нацистский олух, страдавший поистине "гениальным" непониманием истории, даже истории России, где он родился и получил образование, немедленно приступил к возведению воздушных замков на некогда родной почве. Многотомный архив Розенберга был захвачен в целости и сохранности; подобно его книгам, это мрачное чтиво, но оно не должно помешать настоящему повествованию, хотя время от времени к нему придется обращаться, так как именно здесь раскрываются многие планы Гитлера в отношении России. К маю Розенберг набросал первый черновой вариант устройства территорий, что обещало стать крупнейшим историческим завоеванием немцев. Начать с того, что европейскую часть России предполагалось разделить на так называемые рейхскомиссариаты. Русская часть Польши должна была стать германским протекторатом под названием "Остланд", Украина - "независимым государством, союзным Германии", Кавказ с его нефтяными запасами попадал в управление к немецкому "полномочному представителю", а три Прибалтийских государства и Белоруссия - в германский протекторат, подготовляемый для прямого присоединения к германскому рейху. Это необходимо, как пояснил Розенберг в одном из бесконечных меморандумов, которыми он забросал Гитлера и его генералов, чтобы пролить свет "на исторические и расовые предпосылки" решений, которые завершатся германизацией пригодных в расовом отношении к ассимиляции прибалтов и выселением "нежелательных элементов". Следует предусмотреть выселение в масштабах из Латвии и Эстонии, предупреждал Розенберг. На место изгнанных прибудут немцы, предпочтительно ветераны войны. В соответствии с планами Розенберга "Балтийское море должно стать немецким внутренним морем". За два дня до начала войны Розенберг обратился к своим ближайшим сотрудникам, которым предстояло взять на себя управление Россией. "Задача кормить немецкий народ стоит первой в списке наших задач на Востоке, - объяснял присутствующим Розенберг. - Южные (русские) территории будут... кормить немецкий народ. Мы не видим абсолютно никакого смысла кормить русский народ избытком продукции, добытой на этих территориях. Мы знаем, что это суровая необходимость... Русских ждут впереди очень тяжелые годы". Действительно, очень тяжелые годы, поскольку немцы преднамеренно планировали уморить голодом миллионы русских! Геринг, которого поставили во главе организации экономического ограбления Советского Союза, внес в этот вопрос еще большую ясность, чем Розенберг. В пространной директиве от 23 мая 1941 года его экономический штаб "Восток" установил, что излишки продовольствия, получаемые в русской черноземной полосе на юге, не должны выделяться для населения индустриальных районов, где промышленность в любом случае будет разрушена. Рабочие и их семьи в этих регионах будут обречены на голодную смерть или, если смогут, эмигрируют в Сибирь. Огромные массы русского продовольствия пойдут в Германию. "Немецкая администрация на этих территориях, - говорилось в директиве, - может попытаться смягчить последствия голода, который несомненно будет иметь место и ускорит возврат примитивного ведения сельского хозяйства. Однако эти меры голода не предотвратят. Любая попытка спасти местное население от голодной смерти повлечет ввоз излишков продукции из черноземной зоны и уменьшение поставок в Европу. Это в свою очередь будет ослаблять военную мощь Германии и подрывать способность Германии и Европы выдержать блокаду. Следует уяснить это со всей отчетливостью". Сколько русского населения погибнет в результате этой преднамеренно спланированной политики Германии? На совещании статс-секретарей 2 марта был дан ответ на этот вопрос. "Нет никакого сомнения, - говорилось в секретном меморандуме совещания, - что в результате многие миллионы людей умрут голодной смертью, если мы изымем из страны все то, что необходимо нам". И Геринг подтвердил слова Розенберга о том, что все будет изъято и что "следует уяснить это со всей отчетливостью". Выступил ли хотя бы один из немцев с протестом против этой запланированной жестокости, этой хорошо продуманной системы уничтожения миллионов посредством голодной смерти? В немецких документах, касающихся этих директив по грабежу России, не содержится упоминаний о чьих-либо возражениях, подобных возражениям некоторых генералов против "приказа о комиссарах". Эти планы являлись не просто проявлением дикой и злобной фантазии извращенного ума и души людей, подобных Гитлеру, Герингу, Гиммлеру и Розенбергу. Как явствует из официальных документов, на протяжении недель и месяцев немецкие чиновники, сидя за своими рабочими столами и нежась в лучах ласкового весеннего солнца, складывали цифры и составляли памятные записки, в которых хладнокровно планировали смерть ни в чем не повинных миллионов людей, в данном случае - посредством голодной смерти. А бывший фермер и специалист по производству цыплят Генрих Гиммлер, с мягкими чертами лица, в это же время сидел за столом в своей штаб-квартире СС в Берлине и сквозь пенсне внимательно рассматривал планы уничтожения новых миллионов более быстрым и варварским способом. Удовлетворившись результатами работы миллионов немцев, как военных, так и гражданских, по составлению планов нападения на Советский Союз, его уничтожения, эксплуатации и массового убийства его граждан, Гитлер 30 апреля назначил дату нападения - 22 июня и 4 мая выступил с победной речью в рейхстаге, а затем отбыл в свою любимую резиденцию Бергхоф, чтобы наслаждаться видом Альпийских гор, их заснеженных вершин и думать о следующем, самом крупном своем завоевании, услышав о котором, как заявил он генералам, мир затаит дыхание. Именно здесь в ночь на 10 мая 1941 года он получил неожиданное и весьма странное известие, которое потрясло его до глубины души и вынудило на некоторое время отключиться от военных забот. Самое доверенное лицо фюрера, его заместитель по партии, второй после Геринга преемник, человек, с 1921 года слывший преданнейшим и фанатичным последователем, а после убийства Рема и ближайшим другом, воспользовавшись самолетом, покинул страну, чтобы по собственной инициативе вступить в переговоры с противником! Полет Рудольфа Гесса Первое сообщение, поступившее поздно вечером 10 мая, о том, что Рудольф Гесс на истребителе "Мессершмитт-110" улетел в Шотландию, поразило Гитлера, по воспоминаниям доктора Шмидта, точно взрыв бомбы в Бергхофе. Генерал Кейтель застал фюрера лихорадочно ходившим взад-вперед по просторному кабинету. Он стучал пальцем себе по лбу и бормотал, что Гесс, должно быть, сошел с ума. "Мне необходимо немедленно переговорить с Герингом", - кричал Гитлер. На следующее утро состоялся бурный разговор с Герингом и партийными гаулейтерами, пока они пытались найти подходящее для немецкого народа и мировой общественности объяснение этому из ряда вон выходящему событию. Положение осложнялось, как показал на суде Кейтель, тем, что англичане некоторое время молчали о нежданном визитере, и Гитлер, и его сообщники надеялись, что у Гесса кончилось горючее и его самолет упал в холодные воды Северного моря и затонул. Первую информацию фюрер почерпнул из несколько сумбурного письма Гесса, доставленного курьером через несколько часов после его вылета (в 17.45 10 мая) из Аугсбурга. "Я не узнаю его в этом письме. Это совсем другой человек. Что-то с ним, должно быть, случилось - какое-нибудь психическое расстройство", - говорил Гитлер Кейтелю. Однако у фюрера уже родились подозрения. Был отдан приказ об аресте Мессершмитта и многих лиц из канцелярии Гесса. Если Гитлера озадачил внезапный отлет Гесса, то Черчилля не меньше озадачил его неожиданный прилет {Черчилль подробно описал, как он воспринял эту новость в тот субботний вечер и как вначале подумал, что это слишком фантастично, чтобы быть правдой (Черчилль У. Большой альянс, с. 50-55). - Прим. авт.}. Сталин отнесся к этому крайне подозрительно. На протяжении всей войны странный инцидент оставался загадкой, и только на Нюрнбергском процессе, где Гесс выступал в роли обвиняемого, в этот вопрос была внесена ясность. Гесс, с его всегдашней путаницей в мыслях, хотя и не столь ограниченный, как Розенберг, вылетел в Англию по собственной инициативе, будучи убежден, что ему удастся добиться мирного урегулирования. Какой бы иллюзорной ни представлялась его затея, он искренне верил в нее - в этом не приходится сомневаться. В 1936 году, во время Олимпийских игр в Берлине, он встречался с герцогом Гамильтоном, и теперь он покинул свой "мессершмитт" и спустился на землю с парашютом в 20 милях от дома герцога в Шотландии - настолько хорошо владел Гесс навигационным искусством, - а затем попросил первого встречного крестьянина доставить его к лорду. Случилось так, что Гамильтон, командир авиакрыла королевских военно-воздушных сил, в тот субботний вечер находился на дежурстве в помещении радиолокационного наблюдательного поста и именно в его секторе засекли перелет "мессершмитта" через прибрежную зону. Примерно через час, около 10 вечера, ему доложили, что самолет упал и сгорел, а пилот спустился на парашюте и назвался Альфредом Горном. Он утверждал, что прилетел "с особой миссией" - встретиться с лордом Гамильтоном. Встреча была подготовлена английскими властями на следующее утро. Гесс объяснил герцогу, что явился с миссией мира, что фюрер не желает поражения Англии и согласен прекратить борьбу. Тот факт, что до Англии ему удалось добраться с четвертой попытки - все три предыдущих раза он был вынужден возвращаться из-за плохой погоды - и что является членом кабинета министров рейха, по мнению Гесса, доказывал "его искренность и стремление к миру Германии". В ходе этой беседы и всех последующих Гесс не переставал утверждать, что Германия выиграет войну, что если она будет продолжаться, то англичане окажутся в ужасном положении. Поэтому он предлагал воспользоваться его пребыванием в Англии и начать переговоры о мире. Нацистский фанатик был настолько уверен, что англичане сядут с ним за стол переговоров, что советовал герцогу испросить у короля разрешение освободить его под честное слово, поскольку он явился без оружия и по собственной воле. Позднее он потребовал, чтобы с ним обращались с должным уважением как с членом кабинета министров. В дальнейшем переговоры с Гессом, за исключением одного случая, вел Айвон Киркпатрик, бывший первый секретарь английского посольства в Берлине, конфиденциальные доклады которого позднее были предъявлены на Нюрнбергском процессе. Этому умудренному опытом специалисту по нацистской Германии Гесс, точно попугай, повторял объяснения Гитлера по поводу всех нацистских агрессий от Австрии до Скандинавии и Нидерландов и, еще раз подтвердив, что Англия ответственна за войну и конечно проиграет ее, если не покончит с ней теперь же, выдвинул условия для заключения мира. Это были те же самые условия, которые Гитлер безуспешно выдвигал Чемберлену накануне нападения на Польшу: Англия должна предоставить Германии полную свободу действий в Европе, а Германия за это предоставит ей свободу действий в пределах Британской империи. Бывшие немецкие колонии, разумеется, должны быть возвращены Германии, а Англия заключит мир с Италией. "Наконец, когда мы покидали помещение, - докладывал Киркпатрик, - Гесс выпалил последнее условие. Он, по его словам, забыл подчеркнуть, что предложение о мире может быть рассмотрено при условии, если Германия будет вести переговоры с другим английским правительством, а не с нынешним. Господин Черчилль, планировавший с 1936 года эту войну, и его коллеги, подержавшие эту политику войны, не те люди, с которыми фюрер пойдет на переговоры". Для немца, выдвинувшегося на видный пост внутри нацистской партии, живущей по законам джунглей, а затем и в третьем рейхе, Рудольф Гесс был необыкновенно наивным человеком. Это могут подтвердить все, кто его близко знал. Он ожидал, что его сразу же воспримут как серьезного представителя и пойдут с ним на переговоры, если не Черчилль, то руководители оппозиционной партии, одним из которых он считал герцога Гамильтона. Когда его контакты с английскими официальными лицами сузились до Киркпатрика, он сделался агрессивным и перешел к угрозам. В ходе беседы 14 мая он нарисовал скептически настроенному дипломату картину ужасающих последствий, ожидающих Англию, если она будет продолжать войну. Уже вскоре будет осуществлена полная блокада Британских островов. Абсурдно думать, что в Англии согласны на капитуляцию, пересказывал Киркпатрик слова Гесса, и что войну можно будет вести с территории имперских колоний. В таком случае в намерения Гитлера входило продолжать блокаду Англии... "Чтобы мы стали свидетелями запланированной голодной смерти населения островов". Гесс настаивал, чтобы беседы, которых он добился с таким риском, были сразу же переведены в плоскость мирных переговоров. Его собственный полет, как объяснял он Киркпатрику, был рассчитан на то, чтобы предоставить англичанам шанс начать переговоры без ущерба для их престижа. Если они отвергнут этот шанс, это будет воспринято как нежелание установить взаимопонимание с Германией и Гитлер будет вынужден - по существу, это его долг - разгромить Англию окончательно и держать ее после войны в постоянном подчинении. Гесс настаивал на том, чтобы ограничить число участников переговоров. Будучи рейхсминистром, он не хотел поставить себя в положение человека, вынужденного выслушивать вопросы и комментарии. На этой забавной ноте завершились беседы Киркпатрика с Гессом. Однако 10 июня неожиданно, по утверждению Черчилля, британский кабинет попросил лорда Саймона побеседовать с Гессом. Согласно уверениям адвоката Гесса на Нюрнбергском процессе, Саймон обещал Гессу довести его мирные условия до сведения английского правительства {На суде в Нюрнберге Гесс говорил, что лорд Саймон представился ему как "доктор Гутри" и заявил: "Я пришел по поручению правительства и готов обсудить с вами все, что вы сочтете целесообразным, и довести до английского правительства". - Прим авт.}. Мотивы Гесса были очевидны. Он искренне желал мира с Англией. У него не было и тени сомнения, что Германия выиграет войну и разгромит Соединенное Королевство, если не будет немедленно заключен мир. Имелись, конечно, и другие мотивы. Война поколебала его положение в рейхе. В условиях войны должность заместителя фюрера по партии казалась малоинтересной и уже не столь важной. Первостепенными в Германии теперь считались вопросы руководства войной и деятельность, связанная с внешней политикой. Это были те вопросы, которые привлекали внимание фюрера, исключая почти все остальное, и выводили на авансцену Геринга, Риббентропа, Гиммлера, Геббельса и генералов. Гесс испытывал чувство подавленности и зависть. Чтобы восстановить свое прежнее положение в глазах любимого вождя и всей страны, необходимо было предпринять смелый и эффективный шаг и единолично заключить мир между Германией и Англией. Наконец, подобно многим из высокопоставленных нацистских заправил, в том числе и самому фюреру и Гиммлеру, заместитель фюрера с нависшими бровями верил предсказаниям астрологов. В Нюрнберге он признался американскому тюремному психиатру Дугласу М. Келли, что в конце 1940 года один из его астрологов предсказал по звездам, что ему суждено принести мир на землю. Гесс рассказал также, что его наставник, профессор Гаусгофер, мюнхенский геополитик, видел во сне, как, шагая по коврам английского замка, он нес мир двум великим "нордическим" народам. Эта бредовая идея несомненно до некоторой степени стимулировала Гесса, так и не избавившегося от инфантильности, предпринять столь фантастическую миссию в Англию. На Нюрнбергском процессе один из английских обвинителей выдвинул еще одну причину предпринятого Гессом полета: он вылетел в Англию для заключения мирного соглашения с Германией, чтобы, напав на Советский Союз, она могла вести войну на одном фронте. Обвинитель от России заявил трибуналу, что он в этом уверен. В этом был уверен и Сталин, подозрения которого в столь критическое время усилились не в отношении Германии, хотя именно там готовилось нападение на Советский Союз, а в отношении Англии. Появление Гесса в Шотландии убедило Сталина в том, что где-то там в большой тайне Черчилль сговаривается с Гитлером, намереваясь предоставить Германии такую же свободу для нанесения удара по Советскому Союзу, какая была предоставлена Германии, чтобы она смогла напасть на Польшу и на Запад. Когда спустя три года английский премьер-министр во время визита в Москву пытался рассказать Сталину всю правду, советский лидер просто не поверил ему. Из протоколов допросов, проведенных Киркпатриком, который пробовал выяснить у нацистского лидера намерения Гитлера в отношении России, очевидно, либо Гесс вовсе не знал о плане "Барбаросса", либо не знал, что вот-вот начнется его осуществление. За всю свою жизнь Гитлер никогда не попадал в такое неловкое положение, как после внезапного вылета Гесса. Он понимал, что его ближайший сподвижник нанес жестокий урон престижу режима. Как объяснить его поступок немецкому народу да и внешнему миру? Допрос арестованных из окружения Гесса убедил фюрера, что выходка верного помощника - не является результатом нелояльного отношения к нему, тем более результатом заговора, и утвердился во мнении, что он просто рехнулся. После того как англичане подтвердили прилет Гесса, в Бергхофе решили дать именно такое объяснение поступка Гесса. Вскоре немецкая пресса послушно опубликовала краткое сообщение, что эта некогда выдающаяся звезда национал-социализма превратилась в "безумного идеалиста, страдающего галлюцинациями в результате ранений, полученных в первую мировую войну". "Как теперь представляется, - говорилось в официальном сообщении, - партайгеноссе Гесс жил в состоянии галлюцинации, в результате чего он решил, что сможет добиться взаимопонимания между Англией и Германией... Однако это никоим образом не повлияет на продолжение войны, навязанной немецкому народу". В частном порядке Гитлер отдал приказ застрелить Гесса на месте, если тот вернется {На Нюрнбергском процессе Гесс выглядел жалким, надломленным и некоторое время прикидывался полностью потерявшим память (у него действительно находили легкое умопомрачение). Избежав смертного приговора благодаря обнаруженному коллапсу, он был осужден на пожизненное заключение. Я подробно писал о нем в своем труде "Конец берлинского дневника". Англичане обращались с ним как с военнопленным и освободили его в октябре 1945 года, с тем чтобы он предстал перед судом в Нюрнберге. Во время пребывания в плену в Англии он постоянно возмущался, что на него не распространяют дипломатические привилегии; его психическое состояние стало ухудшаться, временами он впадал в состояние амнезии. Доктору Келли он говорил, что, находясь в заключении, дважды пытался покончить с собой. По его словам, он пришел к убеждению, что англичане пытаются отравить его. - Прим. авт.}, а официально лишил его всех постов и рангов и назначил на его место фигуру еще более зловещую - Мартина Бормана, потворствовавшего всем его начинаниям. Фюрер надеялся, что этот странный эпизод уже вскоре будет позабыт; его мысли вернулись к проблемам, связанным с подготовкой нападения на Россию, до которого оставалось совсем немного времени. Трудности Кремля Вопреки очевидным намерениям Гитлера - наращивание германских войск в Восточной Польше, присутствие миллиона нацистских войск на Балканах, захват вермахтом Югославии и Греции, оккупация Румынии, Болгарии и Венгрии - обитатели Кремля, и прежде всего Сталин, непреклонные реалисты, какими они слыли и какими были на самом деле, слепо верили, что России все же удастся избежать ярости нацистского диктатора. Обладая их подозрительностью и являясь очевидцами событий, происходивших в Юго-Восточной Европе, было просто невозможно не возмущаться действиями Гитлера. И тем не менее было что-то нереальное, почти невероятное, совершенно гротескное в дипломатическом обмене между Москвой и Берлином в эти весенние дни (что исчерпывающе зафиксировано в захваченных нацистских архивных документах), из которого явствует, что немцы неуклюже стремились водить за нос Кремль до самого последнего момента, а советские лидеры, очевидно, были не в состоянии в полной мере оценить обстановку и своевременно отреагировать на происходящее. Хотя Советы и протестовали несколько раз против ввода немецких войск в Румынию и Болгарию, а затем против нападения на Югославию и Грецию, усматривая в этом нарушение условий нацистско-советского пакта и угрозу русским "интересам безопасности", они продолжали умиротворять Берлин. Сталин лично проводил эту линию. 13 апреля 1941 года посол фон Шуленбург передал в Берлин любопытное донесение, в котором описывал, как при отъезде из Москвы японского министра иностранных дел Есукэ Мацуоки Сталин сделал "намеренно дружественный жест" не только по отношению к японцу, но и по отношению к немцам. "Сталин открыто подозвал меня, - телеграфировал Шуленбург, - и, положив руку мне на плечо, сказал: "Мы должны оставаться друзьями и вы обязаны сделать все для этого!" Спустя некоторое время он обернулся к исполнявшему обязанности военного атташе полковнику Кребсу и, удостоверившись, что он действительно немец, сказал ему: "Мы с вами останемся верными друзьями и в беде, и в радости!" Через три дня немецкий поверенный в делах в Москве Типпельскирх телеграфировал в Берлин, что демонстрация на вокзале подтвердила дружественное отношение Сталина к Германии и что это особенно важно "ввиду упорно циркулирующих слухов о предстоящем конфликте между Германией и Советским Союзом". Днем раньше Типпельскирх информировал Берлин, что Кремль после длившихся в течение долгих месяцев ожесточенных споров безоговорочно принял немецкие предложения по урегулированию границы между двумя странами от реки Игорка до Балтийского моря. "Уступчивость Советского правительства весьма примечательна", - писал он. В свете того, что готовилось Берлином, такая уступчивость действительно была примечательна. Советское правительство проявляло уступчивость и в вопросах снабжения стратегическим сырьем Германии, зажатой английской блокадой. 5 апреля 1941 года Шнурре, который вел торговые переговоры с Москвой, торжествующе докладывал своим нацистским хозяевам, что после задержки русских поставок в январе и феврале 1941 года ввиду "охлаждения политических отношений" они "стремительно увеличились в марте, особенно поставки зерна, нефти, марганцевой руды, цветных и драгоценных металлов". "Транзит через Сибирь, - добавил он, - осуществляется, как всегда, успешно. По нашей просьбе Советское правительство даже выделило в наше распоряжение специальный товарный состав для перевозки каучука от Манчжурской границы". Через шесть недель, 15 мая, Шнурре докладывал, что русские выделили несколько специальных товарных составов, с тем чтобы 4 тысячи тонн остро необходимого натурального каучука были доставлены в Германию по Транссибирской магистрали. "Русские пунктуально поставляют то количество сырья, которое оговорено контрактом, несмотря на то, что это ложится на них тяжелым бременем... У меня сложилось впечатление, что мы можем предъявить Москве такие экономические требования, которые выходят за рамки торгового соглашения от 10 января, требования, рассчитанные на обеспечение немецких потребностей в продовольствии и сырье в размерах, превышающих контракт". Немецкие поставки машин и оборудования России отставали от установленных сроков, но Шнурре, по-видимому, это не беспокоило, раз сами русские не тревожились. Однако 15 мая его взволновало другое. "Возникают большие затруднения, - жаловался он, - из-за бесчисленных слухов о предстоящем конфликте между Германией и Россией". Вину за эти слухи он возлагал на немецкие официальные источники. В обстоятельном меморандуме министерству иностранных дел Шнурре объяснял, что затруднения проистекают не от русских, а от немецких промышленных фирм, которые пытаются разорвать контракт с русскими. Здесь следует отметить, что Гитлер делал все возможное, чтобы опровергнуть эти слухи, но одновременно упорно убеждал своих генералов и высших чиновников, что угроза нападения на Германию со стороны России нарастает. Несмотря на то что генералы по данным военной разведки знали, что это не так, гипнотическое влияние Гитлера на них было настолько сильно, что даже после войны Гальдер, Браухич, Манштейн и другие (но не Паулюс, который, очевидно, был более честен) утверждали, будто концентрация советских войск на польской границе к началу лета приобрела угрожающий характер. Граф фон Шуленбург, прибывший из Москвы в краткосрочный отпуск в Берлин, встретился с Гитлером 28 апреля и пытался убедить его в миролюбивых намерениях России. "Россия очень встревожена слухами о предстоящем нападении на нее Германии, - объяснял он Гитлеру. - Не могу поверить, что Россия собирается напасть на Германию. Если Сталин не мог идти вместе с Англией и Францией в 1939 году, когда эти две страны были еще сильны, то сегодня, когда Франция разгромлена, а Англия жестоко побита, он тем более не примет такого решения. Наоборот, я убежден, что Сталин готов идти нам на дальнейшие уступки". Фюрер изобразил притворный скептицизм. Он заявил, что воспринимает события в Сербии как предостережение. "Какой дьявол вселился в русских, когда они заключали пакт о дружбе с Югославией?" {5 апреля, за день до нападения Германии на Югославию, Советское правительство предприняло отчаянную попытку воспрепятствовать намерениям Гитлера - в срочном порядке заключило Договор о дружбе и ненападении с новым югославским правительством. Молотов информировал об этом Шуленбурга накануне нападения, и посол воскликнул, что момент для этого выбран очень неудачный, и безуспешно пытался уговорить русских по крайней мере отложить подписание договора. - Прим. авт.} - вопрошал фюрер. Он, правда, не верит, что "Россия способна напасть на Германию", тем не менее он обязан "проявлять осторожность". Гитлер ничего не сказал своему послу в Советском Союзе о планах, направленных против этой страны, и Шуленбург, честный и порядочный дипломат старой школы, оставался до конца в полном неведении относительно его планов. Сталин тоже пребывал в неведении, несмотря на многочисленные предостережения и симптомы, указывающие на подлинные замыслы Гитлера. 22 апреля Советское правительство официально заявило протест по поводу 80 случаев нарушения границы немецкими самолетами, имевших место в период между 27 марта и 18 апреля, подробно описав каждый случай нарушения воздушного пространства. В одном случае в немецком разведывательном самолете, приземлившемся недалеко от Ровно 15 апреля, была обнаружена фотокамера с засвеченной пленкой и разорванная топографическая карта западных областей СССР, "которые со всей очевидностью говорят о целях экипажа этого самолета". Даже протестуя, русские вели себя более чем корректно. Пограничным войскам был отдан приказ, говорилось в ноте, "не открывать огня по немецким самолетам, летящим над советской территорией, пока эти полеты не участятся". В начале мая Сталин предпринял новые шаги к примирению - в угоду Гитлеру он выпроводил из Москвы дипломатических представителей Бельгии, Норвегии, Греции и даже Югославии и закрыл их посольства. Он признал пронацистское правительство Рашида Али в Ираке. Советской прессе были даны строжайшие указания воздержаться от публикации таких материалов, которые могли бы спровоцировать Германию. "Такая демонстрация намерений сталинского правительства, - телеграфировал Шуленбург в Берлин 12 мая, - рассчитана... на ослабление напряженности между Советским Союзом и Германией и создание более благоприятной атмосферы на будущее. Мы должны помнить, что сам Сталин всегда выступал в поддержку дружественных отношений между Германией и Советским Союзом". Хотя Сталин давно обладал абсолютной диктаторской властью в Советском Союзе, Шуленбург в этом донесении впервые употребил термин "сталинское правительство". Для этого у него имелись достаточные основания. 6 мая Сталин взял на себя полномочия Председателя Совета Народных Комиссаров, заменив на этом посту Молотова, который остался Народным комиссаром по иностранным делам. Впервые всемогущий секретарь Коммунистической партии взял на себя функции главы правительства, и мир воспринял это как признак того, что ситуация для Советского Союза настолько осложнилась, особенно его отношения с нацистской Германией, что с ней мог справиться только Сталин, будучи номинальным и фактическим главой правительства. Такая интерпретация событий была очевидна, но была и другая, не столь очевидная, о которой проницательный немецкий посол в Москве сразу же догадался и сообщил в Берлин. Посол докладывал, что Сталин был недоволен ухудшением германо-советских отношений и вину за это в значительной мере возложил на Молотова, проводившего свою неуклюжую дипломатию. "По моему мнению, - докладывал Шуленбург, - можно со всей определенностью утверждать, что Сталин поставил перед собой внешнеполитическую цель исключительной важности... которой он надеется достигнуть посредством личных усилий. Я твердо верю, что ввиду осложнений международной обстановки Сталин поставил перед собой цель уберечь Советский Союз от конфликта с Германией". Неужели хитрый советский диктатор не понял к середине мая 1941 года, что это уже недостижимая цель, что, чтобы достигнуть поставленной цели, не оставалось уже ничего, кроме как капитулировать перед Гитлером? Наверняка он понимал, что означает захват Гитлером Югославии и Греции, концентрация огромных масс немецких войск у юго-восточных границ Советского Союза в Румынии и Венгрии, наращивание сил вермахта у восточной границы Польши. Да и слухи, упорно циркулировавшие в Москве, до него конечно доходили. К началу мая то, что Шуленбург назвал в донесении от 2 мая "слухами о неизбежном германо-советском военном столкновении", настолько распространилось по советской столице, что ему и его сотрудникам в немецком посольстве стало просто трудно с этим бороться. "Пожалуйста, имейте в виду, - писал он в Берлин, - что попытки противодействовать этим слухам здесь, в Москве, неминуемо окажутся неэффективными, если такие слухи будут непрерывно поступать из Германии и если каждый приезжающий в Москву или проезжающий через нее, принося с собой эти слухи, сможет и подтвердить их, ссылаясь на конкретные факты". Дипломат с большим опытом, Шуленберг и сам был охвачен подозрениями. Он получил указание из Берлина по-прежнему опровергать слухи и распространять версию, будто не только не наблюдается никакого сосредоточения немецких войск у русских границ, но и значительные силы (восемь дивизий, как ему было сообщено в порядке личной информации) перебрасываются с востока на запад. Вероятно, подобные инструкции лишь усиливали беспокойство посла, поскольку к этому времени пресса во всем мире начала трубить о наращивании немецких военных сил у советских границ. Однако Сталин задолго до этого получил недвусмысленные предупреждения о планах Гитлера и, вероятно, не придал им значения. Наиболее серьезное предупреждение поступило от правительства Соединенных Штатов. В начале января 1941 года американский торговый атташе в Берлине Сэм Е. Вудз направил в государственный департамент конфиденциальное донесение, в котором сообщал, что, как ему стало известно из заслуживающих доверия немецких источников, Гитлер планирует нападение на Россию весной этого года. Это было длинное и подробное донесение с изложением в общих чертах плана нападения, разработанного генеральным штабом (оно оказалось совершенно точным), и приготовлений к экономической эксплуатации Советского Союза после того, как страна будет завоевана {Корделл Хэлл раскрывает детали этого обстоятельства в своих мемуарах. У Вудза был друг из числа антинацистски настроенных немцев, который имел связи в высших эшелонах власти, Рейхсбанке и партии. Еще в августе 1940 года этот друг информировал Вудза о совещаниях в ставке Гитлера, на которых обсуждались планы нападения на Советский Союз. С тех пор этот источник держал Вудза в курсе приготовлений, которые велись как в генеральном штабе, так и в ведомствах, разрабатывавших планы экономического грабежа России. Во избежание разоблачений Вудз встречался со своим другом в различных кинотеатрах и в темноте получал от него краткие записи (см. Хэлл К. Мемуары). Я покинул Берлин в декабре 1940 года. Джордж Кеннэн, блестящий американский дипломат, остававшийся в Берлине, утверждает, что посольство получало из различных источников информацию о предстоящем нападении на Россию. За две или три недели до нападения, по словам Кеннэна, американский консул в Кенигсберге сообщал точную дату нападения. - Прим. авт.}. Государственный секретарь Корделл Хэлл сначала решил, что Вудз стал жертвой провокации немецкой агентуры. Он пригласил Эдгара Гувера. Шеф ФБР прочитал донесение и признал его подлинным. Вудз называл имена некоторых источников, служивших как в различных министерствах в Берлине, так и в немецком генеральном штабе, и после проверки в Вашингтоне пришли к выводу, что эти люди относятся к той категории сотрудников, которые знают о том, что замышляется в верхах, и настроены достаточно враждебно по отношению к нацизму, чтобы ненароком разболтать секреты. Несмотря на натянутые отношения, существовавшие тогда между американским и советским правительствами, Хэлл решил проинформировать русских и попросил заместителя госсекретаря Самнера Уэллеса сообщить суть донесения из Берлина советскому послу Константину Уманскому. Это было сделано 20 марта. "Мистер Уманский побледнел, - писал позднее Уэллес.