го, - распорядился офицер. Солдаты подошли к Казимиру, перерезали веревки, стягивавшие ему ноги, и начали бить его. Казимир не пошевельнулся. Пусть бьют до смерти. Наконец немцы заставили его встать. Казимир качался как пьяный. Перед глазами плыли круги. - Выходи!- рявкнул офицер. Холодный ствол автомата уперся в затылок Казимира. Толчок в спину - и он сделал несколько шагов вперед. Вот и все. Страх, боль. Смерть! Нечем дышать. Его бросило в жар. Он старался унять дрожь, чтобы не упасть на ступеньках. Его вывели на улицу. Снег уже не шел. Серое небо, казалось, отдыхало на белоснежных крышах домов. Казимир застыл от удивления, увидев на площади всех жителей деревни. - Иди, собака!- толкнул его конвоир. Может быть, они решили расстрелять его на виду у односельчан? Это неплохо. При таком количестве свидетелей он будет держаться гораздо мужественнее. - Уж не думаешь ли ты, паршивая тварь, что мы расстреляем тебя? - с ехидством спросил офицер. Не надейся. Тебя ждет кое-что другое. Ты умрешь медленной смертью. А жители этой деревни будут проклинать тебя вечно. Те, которые останутся в живых... - Что вы задумали?- воскликнул Казимир в недоумении. - Ты убил семь немецких солдат, скотина! За каждого из них мы уничтожим по десять поляков, понял? - Вы не сделаете этого!- в ужасе воскликнул Казимир. - Они тут ни при чем! - Заткни глотку, мразь!- прервал его офицер. На площади выстроились войска, стянутые за ночь из соседних гарнизонов. Сюда же согнали все население деревни - около трехсот человек. Они стояли с поднятыми вверх руками на небольшом церковном кладбище. Казимир увидел там Анну и ее родителей. Как и все остальные, она смотрела, на него с некоторым удивлением. Всем, конечно, уже известно о его вчерашнем поступке. Им трудно понять, почему он пошел на это: ведь он никогда не слушал их разговоров о ненависти и мести. Казимира подвели к ограде кладбища. Вперед вышел унтер-офицер и громко заговорил по-польски: - Эта бешеная собака уничтожила прошлой ночью семь немецких солдат. Он поплатится за свой поступок. Но не смертью! Его отправят в надлежащее место. Там он будет работать, мучаясь от вашего презрения и ненависти. За убитых им солдат мы расстреляем в назидание другим семьдесят мужчин вашей деревни. Расстреляем сейчас на этой площади. - Нет! Вы не смеете!- срывающимся голосом закричал Казимир. - Они. не виноваты! Никто ничего не знал. Вчера я был не в своем уме. Я видел, как вчера в лесу расстре... - Молчать!- рявкнул офицер. - Вы не имеете права!- в отчаянии продолжал Казимир, падая на колени. - Я один должен нести наказание. Пинок в спину, и он упал лицом в снег. Его подняли. А переводчик продолжал: - Оберштурмфюрер отберет сейчас мужчин. Трупы останутся лежать на снегу трое суток. - Нет! Только не это!- рыдая, кричал Казимир. Проклятые шкопы, вы не имеете права... Он вырывался из веревок, по заросшему лицу текли; слезы. Офицер вошел на кладбище. Мужчины отводили взгляд в сторону, чтобы не попадаться ему на глаза. Семьдесят человек. Почти половина всего мужского населения деревни. В каждой семье будет покойник. - Подлецы! Мерзавцы!- кричал Казимир в отчая нии. Его сильно ударили кулаком по лицу. Губы сразу распухли. - Убийцы!- продолжал он, не обращая внимания на боль. - Не имеете права... Офицер уже приступил к выбору жертв. Хлыстом он тыкал в лицо обреченного и коротко бросал: - Ты... Ты... Ты... Заплакали женщины. Мужчины крепче сжали губы. Отобранных отводили к церковной стене. Они стояли там с побледневшими лицами под охраной молодых эсэсовцев. - Ты!- хлыст офицера коснулся старого Томска. Его знали все. В молодости он мог согнуть монету. - Ты!- ткнул офицер в молоденького хромого Войтека. - Ты!- показал он на Владислава Ливерского, отца Анны. - Ты... Ты... Ты... Вот и все семьдесят... Их выстроили в два ряда у стены церкви. Взявшись за руки, они в упор смотрели на эсэсовцев, приготовившихся к стрельбе. - Простите!- с мольбой произнес Казимир разбитыми губами. - Я не знал, насколько они низки. Я убил семерых и считал, что они расстреляют меня одного... - Ахтунг!- скомандовал офицер. Эсэсовцы бросили сигареты и подняли автоматы. - Ты поступил правильно, Полчанский, - крикнул один из стоявших у стены. - Мы на тебя не сердимся. - Да здравствует Полчанский!- крикнул другой. - Да здравствует Полчанский!- подхватили остальные. - Огонь!- в ярости заорал взбешенный оберштурмфюрер. 3атрещали автоматы, и Казимир увидел, что убитые падали не разжимая рук. Потом Казимир перевел взгляд на Анну. Она стояла бледная как смерть, но не плакала, а только вздрагивала при каждом новом залпе. Она смотрела не на тех, кто стоял у стены, а на Казимира. Ее внутренняя дрожь передалась ему. Он боялся ее темно-карих глаз. Ведь он был повинен в гибели ее отца... Но в ее взгляде не было упрека, и это делало его еще более несчастным. - Я люблю тебя, Казимир Полчанский,- крикнула она. - Я люблю тебя и горжусь тобой! Анна прижалась лицом к груди своей плачущей матери, и Казимир видел только ее вздрагивающие плечи. В тот же день Казимира отправили на грузовике в Варшаву и посадили в тюрьму, где он находился до февраля 1942 года. Глава 2. ЯНУШ ТАДИНСКИЙ (Любовь сильнее смерти) - Отличная работа, Януш, - сказал Росада, командир партизанского отряда, и отложил стопку фальшивых документов в сторону. - Ты большой мастер. Сам Гитлер поклялся бы в подлинности этих печатей и подписей. - Дай-ка мне лучше водки,- прервал его Януш. Собачий холод! - У нас только самогон,- ответил Росада извиняющимся тоном. - Но ребятам нравится, у него-приятный вкус. О настоящей водке мы уже забыли. Он достал бутылку из шкафа. А Януш тем выменем вынул из кармана обрывок газеты и осторожно насыпал на него щепотку табаку. Росада налил самогона, а Януш, свернув козью ножку, с удовольствием затянулся. Где то время, когда он курил только болгарские сигареты и ничего не пил, кроме русской водки? Тогда у него была хорошая должность в чертежном бюро крупной текстильной фабрики в Лодзи. Фабрику захватили немцы, и теперь она полным ходом работает на рейх. Януш ушел с нее и стал торговать продуктами, которые тайно скупал в окрестных деревнях, а в свободные часы занимался изготовлением удостоверений для евреев. В этом деле он быстро достиг совершенства. Он мог подделать любую печать, любую печатную букву, любую подпись. Подделанный им документ потом никто не мог отличить от оригинала. К сожалению, один из задержанных с фальшивым удостоверением, не вынес и выдал его. Януш заметил из окна приближающихся к дому жандармов, выпрыгнул в сад и скрылся, не успев проститься с женой. Его юная темноволосая Геня ждала ребенка. Тогда она была на четвертом месяце. Сколько же времени прошло с тех пор? Боже, почти пять месяцев! Малыш может появиться на свет со дня на день. Лучше не думать об этом. Становится невыносимо тяжело, когда начинаешь вспоминать о Гене, об их огромной любви, о счастливой совместной жизни. Где все это? Он знал, что товарищи тайно передают ей продукты и деньги. Изредка приносят от нее письма, в которых она пишет, что любит его и назовет. сына (а родится, конечно, сын) Янушем. Она чувствует себя хорошо и надеется, что война скоро кончится. Он залпом выпил самогон и закашлялся. - Ну и крепок! - Налить еще? - Как хочешь... Януш осмотрел бедное жилище партизанского командира. На шкафу - изображение пресвятой девы, под ним - портрет Сталина. Росада был настолько же верующим, насколько убежденным коммунистом. Лицо мадонны - безмятежно-розовое, одежда - лазурно-голубая. Длинный острый палец указывал в огненно-красное сердце. - Почему бы тебе не остаться у нас?- спросил Росада. - Здесь хорошо. Мы уничтожаем массу фрицев, а им до нас не добраться... И действительно, у Росады было неплохо. В печке пылали толстые поленья. Прокуренная комната при неровном свете керосиновой лампы казалась по-домашнему уютной. Янушу вспомнились ночи, проведенные в лесах и овинах. - Нет, я не могу остаться у вас,- ответил он, выпил еще и поежился. - Не только вам нужны фальшивые документы. Теперь скрываются десятки тысяч людей, сотни тысяч евреев живут в надежде не попасть в гетто. Но очень немногие умеют подделывать документы. Вот уже почти пять месяцев Януш скитается по стране под постоянный угрозой быть схваченным. Для себя он не мог сделать того, что делал для других. Его фотография разослана по всем полицейским участкам, а за его голову даже вознаграждение назначено. Видно, здорово он досаждает оккупантам. - Бутелька был вчера в Лодзи,- осторожно начал Росада... Партизаны, приходя в отряд, брали себе кличку, не называя своих настоящих имен. В случае провала они не могли выдать врагу друг друга, так как знали товарищей только по кличкам. . Росада увидел, с каким напряжением пальцы Януша сжали рюмку. . - Говори же!- сдерживая волнение, сказал Януш. - Он видел одного из наших, который регулярно навещает твою жену. - Ну как она?- нетерпеливо спросил Януш. - Да как тебе сказать,- замялся Росада. - За твоим домом наверняка следят. - Говори, все ли у нее в порядке?- прошептал в тревоге Януш. - Все идет как нельзя лучше. Наверное... . . - Ну. - же? . . . - Наверное, ты скоро станешь отцом. Врач сказал, что это случится сегодня днем или ночью. - Я должен идти к ней,- заторопился Янущ. - Непонятно, почему они не забрали ее сразу же после твоего бегства. Ведь в их правилах расправляться с женами за мужей. Представляю, что у тебя творится на душе, но я на твоем месте все же не пошел бы. - Боже мой! Я же должен взглянуть на своего сына и подержать его на руках. Мне надо посмотреть, как Геня кормит его грудью и поцеловать ее. - Я понимаю тебя,- сказал Росада. - У меня тоже есть дети. Но зачем твоему сыну мертвый отец? - Прошло пять месяцев,- возразил Януш. - Может быть, немцы уже и забыли обо мне. Ведь им приходится заниматься многими поляками. Он встал. - Не делай глупостей,- предупредил Росада. - Твое состояние понятно. Но маленький Януш появится на свет и без твоей помощи. Садись и выпей еще. Я пошлю Бутельку снова в Лодзь, и послезавтра ты все узнаешь. - Я пойду сам, - решительно сказал Януш. Он сделал несколько приседаний, чтобы немного размяться. В этот день он прошел сорок километров, а до Лодзи оставалось еще тридцать. - До свидания, Росада. - Наберись мужества,- ответил тот. - Тебя могут схватить. А на что они способны, ты сам знаешь. Я видел, как они разделались с Лямпкой. Содрали ногти на руках и на ногах. Но он не вымолвил ни слова. Тогда они сделали так, что он уже никогда не сможет говорить. Они отрезали у него язык, и он захлебнулся собственной кровью. Я знаю тебя, Януш. Несмотря на участие в нашем деле, ты остался мирным человеком. Тебе еще не приходилось убивать и сам ты не испытал чужой жестокости. - Я знаю, что они собой представляют,- ответил Януш. - Я прошел всю страну и слышал, что происходит в Освенциме и в Гросс Розене. Я видел выжженные дотла деревни и разговаривал с вдовами повешенных. Я представляю, что меня ждет, если я попаду в их руки. Но не сомневайся, я буду держаться мужественно. Росада посмотрел в худое умное лицо. - Иди,- согласился он. - Поцелуй за меня сына, Януш, и жену, если не ревнуешь. Да возьми эту бутылку, в дороге холодно. От холода Януш уже натерпелся. Он ушел из дома летом в одной рубашке и легкой куртке. С тех пор у него появились лишь сапоги убитого партизана да поношенное пальто, которое он получил за подделанный им паспорт. Было три часа ночи. Первые километры он чуть не бежал. Теперь, когда он узнал, что с Геней, ему стали мерещиться разные страхи. Родовые судороги, родильная горячка, кровотечения! Скорее к ней! Ему казалось, что рядом с ним она будет в безопасности. Он хотел, чтобы маленький Януш был похож на мать. Она так хороша, хрупка и стройна, его прекрасная милая Геня. Ее красота неброская, но не заметить Геню нельзя. В нем она вызывала чувство горячей нежности и бесконечного благоговения. Из лесу Януш вышел на большую дорогу. Здесь он пошел тише, опасаясь немецких патрулей. Крутой, насколько видел глаз, лежал снег, освещенный холодной луной. Мороз доходил до двадцати градусов. Каждый раз, когда по дороге проезжали военные машины, Януш поспешно прятался от них в канаву. Утром он подошел к окраине города. Чтобы не привлекать к себе внимания, он поднял воротник и надвинул кепку на глаза, подобно тем, кто шел в это хмурое утро на работу. У переезда пришлось задержаться. Там стоял готовый к отправлению пассажирский поезд, на некоторых вагонах которого было написано по-немецки: "Для собак, евреев и поляков". Эти вагоны были битком набиты, а в соседних по одному на скамейке сидели самодовольные немцы. В этом проявлялась одна из отвратительнейших черт оккупантов: пренебрежительное отношение "расы господ" к тем, кого они относили к людям низшего сорта. Януш шел по, городу, останавливаясь и почтительно снимая кепку перед каждым встречным немцем. Он злился на себя, что ему приходилось это делать. Но немцы задерживали любого, кто не оказывал оккупантам надлежащего почтения. Черт с ними, лишь бы добраться до дома! Он шел пешком. Ехать в трамвае было опасно. Там часто устраивали облавы, проверяли документы, набирали рабов для германской военной промышленности. Около половины десятого он подошел к Гданьской улице, где он жил. У него был собственный двухэтажный особнячок, расположенный между высоким современным многоэтажным домом и маленькой деревянной хибарой. В этих контрастах было что-то живописное, и поэтому он всегда так любил Лодзь. Януш посмотрел на окна своего дома, и сердце его забилось часто-часто. Ему стало страшно. А вдруг что-нибудь неблагополучное Геней? Его охватила дрожь, ноги налились свинцом. Теперь, когда он снова дышит с ней одним воздухом, он понял, как безумно ее любит. И как только он мог жить без нее все эти месяцы? "Надо быть осторожным",- подумал он, обошел несколько раз вокруг. дома и убедился, что засады нет. Подбежал к двери и, волнуясь, нажал на кнопку звонка, который всегда был не совсем исправным. Януш забывал починить его. Знакомый звук звонка еще больше встревожил его. Отворилась дверь. Высокая незнакомая женщина с лицом крестьянки удивленно посмотрела на него. Януш не мог произнести ни слова. - Вам кого?- спросила она хмуро. - Геню Тадинскую!- хрипло ответил Януш. - Геня Тадинская живет здесь? - Я акушерка,- ответила женщина. - Значит?. . - спросил он нетерпеливо. - У нее родился сын. Чудесный малыш. Вес... - Я должен ее видеть! Видеть их обоих!- перебил Януш, унимая дрожь, и попытался пройти в дом, отталкивая женщину. - Но кто ты?- . спросила она, преграждая путь. - Ее муж,- ответил Януш,- Муж Гени. По широкой каменной лестнице он вбежал наверх и нерешительно остановился у двери, ведущей в их комнату. Их комната! Комната, в которой был зачат их ребенок. Они были так счастливы, несмотря на войну. В этой комнате царили взаимная нежность и любовь, полное взаимопонимание и целомудренная близость. Вдруг он Представил, как ужасно сейчас выглядит. Полуоборванный и весь пропахший потом. Когда же он мылся последний раз по-настоящему? Геня вряд ли узнает его. Дрожащей рукой он открыл дверь и застыл, не в силах сдвинуться с места. Боже мой! Какая ослепительная чистота! Какой идеальный порядок! Веселые светло-серые обои. Начищенная до блеска кровать, белоснежные простыни. И его Геня! Счастливая юная мать с ребенком у белой пышной груди! - Проклятие!- прошептал Януш. Он не мог найти других слов после пяти месяцев лишений, после пяти месяцев разлуки со своим счастьем. "Проклятие... " Горячие слезы навернулись на глаза. В горле застрял комок, он проглотил его и повторил: - Проклятие! - Януш!- воскликнула Геня, широко раскрыв глаза. - О Януш! Ребенок захлебнулся и закашлялся. - Мальчик?- спросил Януш. Ему хотелось сказать многое, но слов не было. Он не. мог оторвать взгляда от Гени и ребенка, снова прильнувшего к груди. Голова кружилась. - Конечно, мальчик!- ответила Геня с гордостью. "Она пополнела",- подумал Януш. Его маленькая девочка превратилась в цветущую женщину, стала еще прекраснее, чем была в его одиноких мечтах. Это его несколько пугало. Теперь он не осмелится прикоснуться к ней. - Иди же сюда, чудак,- нежно позвала Геня. - Подойди к нам. - Я очень грязный,- ответил Януш. - Не стригся и не мылся целую вечность, неделями спал одетый. - Ну иди же!- повторила Геня почти повелительно и продолжала, гордая и счастливая:- Погляди, как он сосет, этот маленький обжора. Акушерка говорит, что у меня молока - как у дойной коровы. Януш осторожно, не спеша прикрыл за собой дверь и нерешительно приблизился к видению, которое часто представало перед ним в дни одиночества. Ему не верилось, что все это происходит не во сне, а наяву. Он с опаской вдыхал родной воздух комнаты и постепенно возвращался к прошлому счастью. В смущении он остановился у кровати, смотрел, не сводя глаз с прекрасного лица своей темноволосой жены, которая стала похожа на мадонну. Он смотрел на белую грудь, и на крошечную ручку, лежащую на ней, и на жадно сосущий ротик. Смотреть не было сил. Неужели эта изумительная женщина - его жена? Неужели они были близки? И это маленькое существо - его сын? - Ну хватит с тебя, ненасытный,- сказала Геня, от'няла малышку от груди и, гордо держа его в руках, повернулась к Янушу: - Он как две капли воды похож на тебя, Януш. Может быть, ты все-таки поцелуешь меня? Она протянула руку. Тонкую, нежную, белую руку. Этого он уже не вынес, упал на колени и покрыл руку поцелуями. Их лица оказались рядом. - Я грязный,- шептал он. - От меня, наверное, пахнет самогоном... Но губы были уже рядом с ее губами. Милые мягкие губы его Гени. В ее поцелуе было столько любви и нежности, что он чувствовал себя с каждой секундой все беспомощнее. Она была сказочной феей, а он напоминал лешего. Его облик не гармонировал с чистотой комнаты и красотой молодой матери. - Откуда ты узнал?- спросила Геня. - Как тебе удалось прийти? - Мне сказали,- ответил он неопределенно и прижался головой к ее плечу. Она гладила его заросшее лицо. Как хорошо и в то же время страшно! Как теперь вернуться обратно в леса с воспоминаниями о прикосновении ее пальцев, о вкусе ее поцелуев на своих губах? - Ты изменилась,- сказал он. Но изменился он сам. В течение пяти месяцев скитаний семья, дом, жена, ребенок жили лишь в его мечтах. И теперь, когда эти мечты осуществились, он потерял уверенность. Геня стала почти чужой. Нет, не чужой. Она стала иной, недосягаемой для пропахшего потом партизана. - Я тебе больше не нравлюсь? - спросила она с обидой. - Акушерка говорит, что я буду такой же стройной, как прежде. Разве только несколько шире в бедрах. Ну посмотри на меня! Он опустил глаза. Сначала нужно привыкнуть к тому, что все это происходит не во сне и рядом его Геня. - Поглядел бы ты на меня в последние дни перед появлением иа свет этого шалунишки!- проговорила Геня. - Я была как бочонок и смеялась над собой, смотрясь в зеркало. Мне казалось, что малыш будет гораздо крупнее, и я была немного огорчена, что он весит меньше восьми фунтов. Акушерка обрадовала меня, сказав, что родился мальчик. Послезавтра его будут крестить. Мы назовем его Янушем в честь его татека, в честь его папы. - А кто эта акушерка?- спросил Януш, чтобы заставить ее говорить. Голос Гени успокаивал его. Лучше пусть говорит она, а не он. Что мог он рассказать ей об этих пяти месяцах? Слушая ее, он чувствовал себя снова дома. Для нее он словно и не отсутствовал. Он же за время разлуки совсем отвык от семьи. - Ты ее не знаешь,- ответила Геня. - Она из Данцига, обычно принимала у евреек. Немка, но прилично говорит по-польски. Да и фамилия у нее польская. У меня она несколько недель. Ухаживала за мной очень хорошо. Ты ведь останешься. Немцы уже давно не появлялись, а сначала приходили регулярно и обыскивали дом. Думаю, что теперь они забыли о тебе. Прими ванну и переоденься. Сегодня ночыо мы будем спать вместе, но ты же понимаешь - тебе нельзя,. . Я так тосковала по тебе... Он резко отшатнулся от нее. - Мне надо уходить,- сказал он торопливо. Ванна, несколько дней дышать с ней одним воздухом, провести ночь рядом с ней - нет, этого ему не вынести! Домашняя обстановка и атмосфера его бывшего счастья так подействуют на него, что у него уже не хватит мужества уйти снова. - Нет, не уходи,- воскликнула Геня. Слезы показались на глазах. - Я так люблю тебя и не перенесу, если ты сейчас же уйдешь. Мы часто говорили о тебе. Ты и не представляешь, что можно говорить с ребенком даже тогда, когда он еще в тебе. Он понимал меня. Честное слово! Я клала руку на живот и рассказывала ему о его татеке. А он начинал шевелиться. Мне было больно, но очень приятно. - Завтра я должен быть в Варшаве,- солгал Януш. Я не могу остаться. Но, возможно, скоро приду опять. Может быть, и война протянется недолго. - Постой! Подержи его на руках. Смотри, какой он легкий, - упрашивала Геня, протягивая ребенка. Его руки ноказались ему слишком большими для такого крошечного, хрупкого создания, смотревшего на него испытующе своими разумными глазками. Знакомство оказалось удачным. Малышка икнул и уцепился ручонкой за его палец. Януш растрогался. - - Он узнал своего татека,- сказала Геня. - Он плачет, когда в комнату входит акушерка. С тобой же он спокоен, чувствует себя в безопасности. Я так много рассказывала ему о тебе, что... - Я пойду,- перебил ее Януш с болью в сердце и отдал ей ребенка. - Ничего не поделаешь, Геня. Эта проклятая война взяла меня в свои цепкие лапы. Я и не предполагал, что все это еще существует,- сказал он, обводя взглядом комнату. - Там, где я, некогда заниматься собой. Мы говорим о еде, о водке и о немцах, которых предстоит уничтожить. Мне придется снова привыкать к тебе, к счастью... Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, страшась соблазна прикоснуться к ее влажным, теплым губам. Его смущала белизна ее тела, которое принадлежало ему и подарило ему сына и которое все же стало для него чужим. Он был поражен, когда она без стеснения заговорила с ним о своих бедрах и груди, словно это было неприличным по отношению к такому грубому мужику, каким он стал. - Я привыкну снова!- произнес он заикаясь, повернулся и направился к двери спальни. - Януш!- прозвучал ее голос, как крик о помощи. Ты меня больше не любишь? - Здесь мир, - ответил он, неопределенным жестом показывая на окружающую обстановку. - Ковер, шторы, обои, распятие, кровать, ты. И ребенок! Мне нельзя было приходить. Это лишит меня мужества. Это жизнь, которую я... "Которую я забыл",- хотел сказать Януш, но это обидело бы ее. К тому же это было и не совсем так. Он не забыл, он просто отвык. Ему надо заново привыкнуть к счастью, как в свое время ему пришлось привыкать к войне. - Я люблю тебя,- произнес он отрывисто и вышел в коридор. Его трясло. Он не мог уже представить себе сморщенное личико своего сына. Нельзя было приходить. Месяцами он жил в атмосфере ненависти. Любовь в этом доме, любовь его . собственной жены пробуждала в нем страх. Страх, что он уже не сможет привыкнуть к ненависти. К ненависти, которая стала необходимой в разграбленной и униженной Польше. Но ему нечего было бояться, чти он разучится ненавидеть. У чувствительного интеллигентного Януша Тадинского будут еще причины для ненависти... Внизу у лестницы стояла акушерка. Она улыбалась ему. Это была странная улыбка. - Ты заставил себя долго ждать,- сказала она. - Мы думали, ты придешь гораздо раньше. - Кто это "мы"?- спросил Януш. В облике женщины он почувствовал скрытую угрозу. - Мои друзья из тайной полиции и я,- ответила она. Он в западне! Взгляд метнулся к двери на черный ход. - Нет!- поспешно предупредила она. - На этот раз тебе не удастся нас провести. Этот выход отрезан. Не поднимай шума. Твоей жене не обязательно знать об этом. Тебя ждут на улице. Если будешь благоразумным, твою жену, может быть, оставят в покое. - Если с ней что случится... - хриплым голосом произнес Януш. - Если с ней что случится, то я... - Лучше думай о себе,- прервала немка. - Если будешь сговорчивым и усвоишь, что от тебя требуется, то она, может быть, и не понадобится. У него похолодели: руки. Если бы он мог задушить эту тварь... Но тогда они схватят вместо него Геню. Его, Геню, нежную, чистую, невиновную. - Не горячись,- прошипела "акушерка". - Выходи на улицу да не забудь поднять руки. Тебя там ждут! Их было четверо. Здоровенные парни в гражданском. Они стояли, засунув руки в карманы, около заведенной машины. - Без шума!- грубо прорычал один из них. - Садись! - кивнул он в сторону машины. Если сейчас попытаться бежать, то его пристрелят. Придется подчиниться, тогда у них не будет причин придраться к Гене. Хватит ли у него мужества? Вряд ли. Особенно теперь, когда он увидел, какой удивительно прекрасной может быть мирная жизнь. Надо выдержать во что бы то ни стало. А вдруг все эти рассказы о зверствах преувеличены? А вдруг его просто посадят в тюрьму?. . Януш сел в машину. За рулем сидел ефрейтор, на заднем сиденье - офицер СС с пистолетом в руке. - Наконец-то,- пробурчал недовольно офицер. - Ты мог бы появиться и несколькими месяцами раньше, паразит. - Не понимаю по-немецки!- сказал Януш. - Посмотрим,- засмеялся немец. В машину сел еще один немец, заняв месте рядом с Янушем, а третий сел рядом с водителем. - Поехали!- приказал офицер шоферу. Януша подвезли к зданию тайной полиции. Улица была пустынна. Поляки обходили этот район, как зачумленный. За малейшую оплошность их здесь хватали часовые и тащили в помещение. Януш вышел из машины. Под охраной четырех солдат его ввели в дом, принадлежавший до войны богатому еврею. Теперь хозяин особняка сидел в каком-нибудь концентрационном лагере, если чудом остался жив. По широкой мраморной лестнице Януша провели в роскошную большую комнату. Офицер сел за стол и посмотрел на Януша, сзади которого встали солдаты. - Я майор Циммерман,- сказал офицер. - Никогда не слышал обо мне? Януш не ответил. Он почувствовал себя так, словно его окатили ледяной водой. О Циммермане ходили страшнейшие слухи. Если даже одна десятая доля их была правдой... Януш смотрел в окно. Росадане ошибся. Януш был слаб духом. Все в нем дрожало от страха. Он пытался ни о чем не думать и только смотреть в окно. На крыше соседнего дома прыгали два воробья, с проводов слетал снег... - Я считаю, что все же следует побеседовать, - сказал Циммерман. - Говори ты, а я послушаю. Плохо, если начнешь врать. Итак, сколько фальшивых, документов ты сделал? Януш продолжал смотреть на улицу. Прилетел третий воробей. Они сразу же улетали, как только их что-то пугало, но каждый раз возвращались обратно. - Ты что, не слышишь, свинья, о чем тебя спрашивает господин майор? - заорал один из немцев, стоящих сзади. Януша сильно ударили кулаком в спину. У него перехватило дыхание. - Я не понимаю по-немецки,- с трудом произнес он. Циммерман иронически улыбнулся. Из-под нависших бровей хмуро смотрели холодные глаза, большой ястребиный нос почти касался тонкой верхней губы. Он выдвинул ящик стола, вынул папку, развернул ее и громко прочел: Януш Тадинский. Родился в Варшаве 4 декабря 1918 года. Надо же, сегодня как раз твой день рождения. И если ты не разговоришься, то этот день рождения будет для тебя крайне неприятным. - Не понимаю по-немецки, - упрямо твердил Януш. - - Учился в технической школе,- - продолжал читать Циммерман. - Одновременно посещал трехгодичные вечерние курсы по немецкой торговой экономике, которые окончил с высшей наградой. Так, значит, не знаешь немецкого? - Ну что, все еще не понимаешь по-немецки?- проревел немец, стоявший сзади Януша. Новый удар в спину, от которого чуть не лопнули легкие. Януш широко раскрыл рот, силясь перевести дыхание. Ему стало стыдно, что он был так беспомощен перед врагом. - Я ничего не знаю,- ответил он. - Ну и ну,- удивился Циммерман. Его голос звучал почти дружелюбно, но это настораживало гораздо больше, чем грубые окрики его подчиненных. - Не знаешь, с кем встречался в течение этих пяти месяцев? Не знаешь, где спал и что ел? Не знаешь, где работал и кому отдавал свои маленькие произведения искусства? А нам как раз именно это хотелось бы знать, мошенник. И ты скажешь, иначе... Поляки подробно рассказывают о наших методах. Рассказы не преувеличены. Слышишь, Тадинский? Смотри, не пришлось бы испытать их на собственной шкуре. Дошло? Воробьи нашли, кажется, что-то съестное. Один схватил добычу и улетел в сторону, остальные бросились за ним. Поднялась драка. "Даже воробьи ведут войну",- - подумал Януш и произнес вслух: - Я ничего не знаю. - На твоем месте я сначала хорошенько подумал бы, Тадинский, - продолжал Циммерман. - Насколько мне известно, у тебя красивая жена. К тому же у тебя родился сын. В России полно солдатских борделей. Твоей жене, верно, не очень понравится, если мы пошлем ее туда вложить свою лепту в дело окончательной победы. Нежная, милая, чистая Геня. Геня, с ясными, непорочными глазами. Геня, излучавшая столько душевного благородства, что даже он, ее муж, мог приблизиться к ней лишь с волнующей робостью. - В Смоленске мы открыли дом исключительно с благородными дамами и женами высших чиновников. Наши мальчики любят повозиться с этими изысканными женщинами, у которых лица святош. Я могу обеспечить там местечко и для твоей Гени. Видишь, мне все известно, даже ее имя. Воробьи чего-то испугались и улетели. Впрочем, Януш все равно их уже не видел. Он ничего больше не видел. Глаза застилала серая пелена тумана, а за ней - Геня в постели, с ребенком у груди. Тут же Росада, и Лямпка, и все безымянные люди, которым он помог. И Польша, которая должна жить и ради которой нужно идти на жертвы. Что стоит жизнь одного незаметного чертежника, делавшего фальшивые документы? Какое значение имеет честь простой польской женщины в то время, когда на карту поставлено будущее цивилизаций? - Я ничего не знаю,- упрямо повторил Януш. - Если твою жену отправят, Тадинский, то сын останется один, - ехидно сказал Циммерман. - Но для него мы тоже что-нибудь подыщем. У тебя почти арийская морда, грязный поляк. Если жена не обманывала тебя, то, возможно, мы направим твоего сына в одно из специальных заведений в Германии. Там из мальчишек делают настоящих мужчин, Тадинский. Чистокровных нацистов, ясно тебе? - Подлецы!- крикнул Януш. - У вас нет ни стыда, ни совести. Вы проиграете эту войну, потому что у вас нет чести. Да, я боролся с вами скромными средствами, которыми я располагал. Но я все равно ничего не расскажу. Возможно, я не вынесу всех ваших пыток и признаю себя виновным. Я не родился героем и все же буду держаться до конца. Но какое отношение к этому имеет мой сын? При чем здесь моя жена? Я здесь, и вы можете расправиться со мной. Но предупреждаю, это будет не так легко сделать. С божьей помощью мне удастся выдержать и... - Не смей трогать бога, грязный поляк,- закричал Циммерман, впервые потеряв самообладание. - Все вы проклятые коммунисты. - Но, во всяком случае, мы не проявляем свой героизм, расправляясь с женщинами и детьми!- воскликнул Януш. Циммерман посмотрел на свои дрожащие руки, вынул сигарету и закурил. - Взять его!- приказал он, сдерживая бешенство. Отведите его в соседнюю комнату и поработайте над ним. Два солдата схватили Януша и поволокли. Циммерман пошел следом. Он несколько раз затянулся, потом вынул из кармана мундштук, выбил его о ноготь большого пальца и вставил сигарету. "Начинается,- подумал Януш в смятении. - Мне страшно. Я трус. Я не переношу боли и не выдержу более четверти часа". Его ввели в большую полупустую комнату с белыми крашеными стенами. Посредине стоял тяжелый дубовый стол. На нем лежали зловещие предметы: резиновая дубинка, железная цепь, бамбуковая палка, железный брусок, длинный кнут. Над столом - мощная лампа под белым стеклянным абажуром. С потолка свисал толстый канат с петлей на конце. В углу комнаты - умывальник, у стен - несколько стульев. - Раздевайся,- приказал Циммерман. - Посмотрим, как ты сейчас запоешь. - Януш не пошевелился, и Циммерман сказал солдатам: - Помогите-ка этому ребенку снять штаны. Януша схватили цепкие тренированные руки, в которых он почувствовал себя жалкой игрушкой. С него сорвали одежду. По голой дрожащей спине струйками побежал пот. На лице отразился испуг. - Ты, кажется, сдрейфил?- спросил Циммерман. И не без оснований. Не зря я слыву специалистом по горящим сигаретам. Тебя привяжут к столу, и ты станешь моей пепельницей. Одно только обидно: паленая кожа поляка страшно воняет. А ну, ребята, зададим ему перцу! Самый высокий солдат схватил кнут. Второй встал у двери, а Циммерман сел на край стола, с интересом наблюдая за происходящим своими колючими глазами. - Парень с кнутом - Вилли,- сказал Циммерман Янушу. Вилли почти с нежностью взял кнут в руку, привычно играя им. - Начинай, Вилли,- приказал Циммерман. Кнут ожил в руке эсэсовца, вложившего в него всю ненависть и презрение к этому голому тощему "бандиту" поляку. Уже при первом ударе Януш пронзительно закричал от нестерпимой боли. Он не выдержал и двадцати секунд. Кожа на спине поползла клочьями. Боль пронзила его насквозь. За первым пробным ударом последовал второй. Вилли бил по одному и тому же месту. Януша трясло, как от электрического тока. Вилли выругался. - Не связать ли его, господин майор? - Пусть попляшет,- ответил Циммерман,- веселее смотреть. Сквозь адскую завесу красного прыгающего тумана на Януша, содрогающегося от невыносимой боли, смотрели холодные глаза. Он плотно сжал губы и напрягся в ожидании третьего удара. Кнут со страшной силой обрушился на спину. Януш взвыл от боли и волчком завертелся по комнате. Немец, стоявший у двери, громко смеялся, а Вилли бегал за Янушем остервенело хлестал его. После десятого удара Януш упал. Раскаленный свинец жег спину. Лицо Циммермана проступало зловещим бледно-желтым пятном в кроваво-красном море. - Тебе все равно не выдержать, - сказал Циммерман. - Никто не выдерживает. А ведь это только цветочки. - Будьте прокляты, бандиты!- выкрикнул Януш. Вы мерзавцы... . Боль и страх были безмерными. Но Януш не хотел уже думать о себе. Он должен был думать о сотнях и тысячах тех, кого ждет та же судьба, если он заговорит. Он вынесет все удары ради тысяч подпольщиков, борцов за свободу. - Бейте, бейте до смерти, но я ничего не скажу. Вы подлецы, и я плюю на вас... - проговорил он и плюнул в Циммермана. Плевок не достиг цели, слюна текла по подбородку, но Януш рассмеялся, хотя от смеха боль во всем теле усиливалась. Новый удар кнута. Он вскочил как ошпаренный, но сейчас же упал от следующего. Боже, больше нет сил! Он сойдет с ума от боли, превратится в жалкого труса и расскажет им все, что они захотят. Надо перехитрить их. Надо сделать так, чтобы они убили его. Руки Януша превратились в раскаленные клещи. Он, пошатываясь, пошел в сторону Циммермана, полный решимости вцепиться в его толстый прусский загривок. Циммерман, увидев в глазах Януша смерть, пронзительно закричал. Кнут хлестнул Януша по шее, руки палачей грубо оттащили его назад. Он упал. Его ударили сапогом по голове. Все завертелось, как в водовороте, и он провалился в бездну беспамятства. Януша облили холодной водой. Он очнулся, но глаз не открывал. Пусть думают, что он все еще без сознания. А то начнут снова. Он нащупал в разбитой десне два качавшихся зуба. Рот был полон крови. Да, было чертовски тяжело. Но им, кажется, пока не удалось добиться своего. Теперь Януш уже не ощущал боли, испытывая лишь чувство тупого оцепенения. Он продолжал лежать с закрытыми глазами, но провести палачей не удалось. Они собаку съели в своем деле и прекрасно знали, когда их пациенты притворяются. - Открой зенки, Тадинский. Иначе мы сделаем это за тебя. Ножом! Януш с трудом сел. Он выплюнул един из выбитых зубов и засмеялся, услышав, как тот упал на пол. Ему хотелось встать, но ноги не слушались. Голова тряслась, как у юродивого. - Еще несколько таких ударов по голове, и тогда я вообще не смогу разговаривать, Циммерман. - Уведите его,- рявкнул майор. - Подумай хорошенько над тем, что мы можем сделать с твоей вшивой бабой и твоим щенком. Сделай вывод из сегодняшнего урока и представь, что тебя ждет завтра. - Куда его, господин майор, в тюрьму?- спросил один из солдат. - Нет, брось его в подвал, к остальным. Я займусь им сам. Может быть, он потребуется мне завтра, а может быть, и через час. - Встать, дерьмо поганое!- заорал Вилли. - Вам придется мне помочь,, мальчики, - произнес Януш, с трудом выговаривая слова распухшими губами. Они грубо схватили его, поставили на ноги и вывели под руки из камеры пыток в канцелярию. Там Януш вырвался, покачиваясь подошел к традиционному портрету фюрера и выкрикнул: - Хайль Гитлер - мерзавец из мерзавцев! Вилли бросился к нему и изо всей силы ударил по затылку. Януш упал без сознания. На этот раз Януш очнулся на холодном полу. Он лежал на животе, а чьи-то чуткие пальцы осторожно массировали ему виски. Мягкие, теплые пальцы волшебника, который старался прогнать боль из его горящей головы. - Пить,- прошептал Януш. - Потерпи,- послышалось в ответ. - Здесь не дают пить. Глотай слюну - это немного помогает. Януш попытался последовать совету, но ничего не получилось. - Черт возьми, у меня совсем нет слюны,- огорчился он. - Кто ты? - Называй меня Мальпа. Мое настоящее имя не должно тебя интересовать. Уже десять дней они стремятся узнать его. - Десять дней,- прошептал Януш в страхе. - Боже мой, целых десять дней. - Ты, видно, получил сегодня свою первую порцию? - Гм... - Попробовал кнута Вилли? - Да. Такое чувство, что на спину льют кипящее масло. - К тому же тебе досталось и сапогом, как я вижу. - Разве ты что-то видишь?- удивился Януш. Для него в этом сыром и холодном подвале царила сплошная тьма. - Здесь есть крошечная щель, через которую просачивается свет. Ты тоже привыкнешь. - А что, на второй день они опять обрабатывают кнутом? - Нет. Вилли очень изобретателен. А если у него не хватит фантазии, то сам Циммерман что-нибудь придумает. Януш облегченно вздохнул и сказал: - Ну, тогда самое страшное позади. Страшнее кнута, по-моему, ничего не придумаешь. - Ты считаешь? Если бы ты испытал цепи и пытку водой, то заговорил бы иначе. - А что это такое? - Лучше и не говорить об этом, приятель. Не знать бы тебе, что за мерзавцы эти фрицы. Если ты не уверен в своих силах, завтра же расскажи им все. Это избавит тебя от многих бед. - Я буду молчать,- сказал Януш. - Надеюсь, что выдержу. - Как ты сюда попал?- раздался из угла подвала другой голос. - Молчи!- предупредил Мальпа. - Он только и делает, что задает вопросы. А сам еще ни разу не был на допросе. Будь осторожен с ним. - Черт возьми, как холодно! Почему эти грязные шкопы не отдали мою одежду? - Здесь все голые. Такая уж подлая привычка у этой "расы господ". Ты еще узнаешь их нравы. Тебе надо привыкать. У меня уже все позади. Через несколько дней меня расстреляют или отправят в