оизнес слабый голос. - Не то они убьют тебя. Так или иначе ему удалось встать. Дыру внизу закрыли. Это немедленно почувствовалось. В камере было темно. В помещении 90 на 90 сантиметров вместе с ним было трое. Они стояли притиснутые друг к другу, никакой возможности опуститься на пол. Единственный источник воздуха и света - дырка пять на пять сантиметров. - На сколько тебя сюда?- спросил кто-то. - На две ночи!- ответил Генек. - А днем работать? - Да, в штрафной команде! - Это лучше, чем все время быть здесь. Хоть днем подышишь свежим воздухом. А мы все здесь на десять суток. Два дня назад один умер. Он ухитрился порвать рубашку, сделать петлю и задушиться. Его только что убрали. Он так и стоял с нами. Ужасно холодный. В этой проклятой дыре нельзя лечь, даже чтоб умереть. - Герои умирают стоя!- прошептал другой. - Мы не герои, мы просто вредные насекомые, которых надо уничтожить. - Заткните глотки! Дыхание здесь надо использовать на более полезное, чем бабья болтовня. И страшная, длинная ночь началась. Тошнотворное удушье хватало за горло, пот выступал от страха, но усталость побеждала, и они засыпали стоя. Кошмар не прекращался и во сне: серые демоны раскаленными когтями впивались в горло. Пленники рвали на себе одежду, но это не помогало. В кромешной тьме слышались хрип и стоны. На потрескавшихся губах запеклась кровь. В горле все пересохло, а они стояли, не имея возможности пошевельнуться. Распухшие губы не могли произнести членораздельного звука. А они все стояли! Стояли! Стояли! Секунды, минуты! Часы! Бесконечные века неизмеримого страдания! Они начинали ненавидеть друг друга лишь за то, что мешали друг другу дышать, лишали возможности сесть. Руки тянулись к собственному горлу, чтобы покончить со всем, но опускались, потому что хоть маленькое отверстие для воздуха, но есть. Им казалось, что никогда они не захотят больше ни есть, ни пить, только была бы возможность дышать свежим воздухом. Они стояли во мраке, охваченные безнадежностью, отчаянием и жаждой жить, все же надеясь на что-то. Два дня в штрафной прошли для Генека как кошмарный сон. Он держался на ногах только надеждой на побег, но почти ничего не ощущал. Сквозь проклятия, палочные удары, вонь трупов и лай собак до сознания доходили только особенно страшные случаи. На второй день пребывания Генека в карцере пленников задержали, когда они выходили из ворот: пришлось пропустить грузовики с новичками. В машинах стояли мужчины и женщины в изодранной одежде. Это были не евреи, скорее партизаны. Просто удивительно, как много людей можно вместить в одну машину! Везли, видно, издалека, так как ни один из них не мог стоять твердо на ногах, когда их вышвырнули из машин. "Новички - значит, в карантин, но почему их выгрузили так далеко?" - думали старожилы. Вскоре все разъяснилось. - Шнель! Шнель!- погнали эсэсовцы новых вдоль колючей проволоки в сторону от лагеря. Превозмогая боль, медленно передвигая затекшие ноги, пленники скрывались в утреннем тумане. Вдруг тишину нарушили крики эсэсовцев: - Эти сволочи бегут! Огонь!. . Залп слился с криками убиваемых. Туман рассеялся. Из-за облачка выглянуло любопытное солнце. В полдень, когда раздавали мутную баланду, Кранкеман сказал, обращаясь к Генеку и другим, не получающим пищи: - Вы не хотите жрать, так вместо того, чтобы болтаться здесь без дела, помогли бы товарищам, которые хотят есть. Голодные пленники под охраной капо и эсэсовца, подгонявших их палками, должны были отнести в лагерь котлы. Заключенные копают новое русло для реки. У илистой трясины появляется капо. - А ну плавать!- орет он. - Плавать, паршивые свиньи! Живые скелеты беспомощно барахтаются в вонючей жиже. Те, кто не умеет плавать, камнем идут ко дну. - Хватит! Выходи на берег! В одичавших глазах надежда. Измазанные илом, из болота бредут живые мертвецы. За ними тянутся следы грязи. - На четвереньки! Вы не люди, вы мерзкие лягушки!- объявляет эсэсовец. - Ну и прыгайте, как лягушки, не то я покажу вам!. . - Ква-ква-ква!- хрипло квакают сидящие на корточках "лягушки". Эсэсовцы от восторга хлопают себя по бедрам. Извивающиеся жала бичей опускаются на спины. "Лягушки" бросаются в болото. - Ныряйте, ныряйте, твари! Если лягушка не умеет нырять - это не лягушка. Таких убивают! В головы заключенных полетели камни. С вытаращенными от ужаса глазами они скрываются под водой. Скрываются навсегда. Вот над грязно-коричневой водой поднялись к небу судорожно вздрагивающие костлявые руки, затем не стало видно и их. Когда принесли котлы с супом, его пришлось вылить в "лягушиное болото" - есть было некому. Из карантина неслись вымученные голоса: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Узники не совсем чисто произносят немецкие слова. Палачи выходят из себя. Звучат револьверные выстрелы. Кранкеман в бешенстве. - Проклятые лодыри, сколько ходили за супом! Работать! Шнель! Шнель! Петь! Каток, мешки с цементом, бетонные столбы, и все бегом. Собаки. Палки. Сапоги. Песня! Ненавистная песня: В Освенщиме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Две бесконечно длинные ночи в "стоячей камере", а до этого, в качестве специального номера, присутствие на допросе с применением "метода Богера". Богер - офицер СС из политического отдела лагеря. Он член пресловутого "военного трибунала", который ухитряется в час вынести огромное количество смертных приговоров. Он же - специалист по допросам "бандитов" и изобретатель "простого, но эффективного метода", названного "методом Богера". Допрашиваемый со скрученными на спине руками стоит лицом к стене, по бокам два эсэсовца держат за концы толстую палку, прижатую к затылку пленника. Этой палкой они все сильнее и сильнее прижимают голову к стене. И если он не отвечает (а эти "проклятые поляки" никогда не отвечают), на палку давят изо всех сил. Краткое крак... Не выдерживает голова, а не палка! Эсэсовец полоснул кнутом по ребрам одного из рабов. С невероятной для своих исхудавших ног скоростью человек пытается скрыться. - А! Так ты спортсмен! Отлично! Попробуем установить мировой рекорд по бегу! Немец берет двухметровый шест и, упираясь в землю ногами, протягивает конец узнику. - Бегом, да смотри берегись, не урони палку!- С этими словами садиет начинает поворачиваться на месте, заставляя пленника бежать по кругу. Усталые ноги не выдерживают темпа. - Э, нет! Так не пойдет! Ты бежишь слишком медленно! Придется тебя подбодрить. Борзая поможет нам поставить мировой рекорд! И собака, злобно вцепившись в икры, подбодрила. Штаны повисли клочьями, по ногам струилась кровь. Заключенный бежал по кругу, размахивая рукой, а палка вертелась все быстрее, быстрее. В безумных вытаращенных глазах - смерть. Он цепко держался за палку, будто это могло его спасти, будто что-то еще могло принести избавление. - Быстрей! Ты, дерьмо! Обмякшее тело опрокинулось на спину с широко раскинутыми руками. Как крест. Борзая прыгнула. Блеснули два ряда острых клыков, вцепившихся в горло. В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет . пели в лагере. Игра в ковбоев - любимое развлечение эсэсовцев. Узники, оголенные до пояса, отбивают кирками глыбы камня. Непосильный, рабский труд. Палит солнце, обжигая обнаженные спины, на которых легко пересчитать позвонки. Дрожащие худые руки поднимают тяжелую кирку. Стараются изо всех сил. Рядом стоят эсэсовцы, они выжидают. Как только кирка опускается с недостаточной, по их мнению, силой или человек начинает шататься, они кричат: - Лошадки одичали! Требуется дрессировка, а то они понесут! Веселые "шалуны" наловчились в бросании лассо - первом этапе этой садистской игры. С завидной точностью веревка обвивает шею жертвы, но затягивается не слишком туго. Ведь, если "лошадка" умрет сразу, игра окончится слишком быстро. Нет! Они не были злыми парнями, эти эсэсовцы. Это они выстроили отличные домики для своих собак. Это они, сидя в свободное время за рюмкой водки, могли со слезами на глазах говорить о своей тоске по родине и о своих верных ингах, эльзах, лорах... Здесь же они просто развлекались. Ведь они имеют право на развлеченья. Благо есть над кем потешиться. А те, с петлей на шее, знали, что они уже не жильцы на белом свете. Сколько раз они видели эту игру, только тогда в главной роли были другие. Сколько раз они, испуганные зрители, задавали себе вопрос, почему "лошадки" напрягают все силы, взмахивая киркой, вместо того чтобы скорей положить всему конец? Ведь это все равно случится. Но сейчас они обнаруживают, к своему удивлению, что и сами старательно поднимают кирку, несмотря на то, что веревка стягивает шею. Задыхаясь, они начинают судорожно подергиваться. "Лошадки одичали!" В таких случаях ничто так не помогает, как пара крепких пинков в зад!. . Капо давно ждут эту команду. Сапоги опускаются на спины обреченных. Те падают, разбивая колени об острые камни. "Ковбои" натягивают лассо. - Черт возьми, какие слабые лошадки! Так и валятся с ног, не успеешь их взбодрить. Встать! Шнель! Шнель! И эсэсовцы "помогают" вставать, дергая за веревку. Снова побои. Снова падение. Снова веревка "помогает" встать на ноги. Но встают не все. В конце игры эсэсовцы, перекинув веревки через плечо, оттаскивают трупы в сторону. Клубится пыль. Острые камни рассекают лица мертвых. - Крепись!- шепчет Мариан Генеку. - Сегодня последний день. Завтра все кончится. Он увидел, как Генек сжал зубы, наблюдая за "развлечением" эсэсовцев. Он в отчаянии вцепился в оглоблю, прикрепленную к катку. Отчаяние было написано и на лице ксендза. Следующее утро не принесет ему избавления. Избавить его может только смерть. Не думать. Не думать о себе. Если он начнет думать о себе, тогда конец. Нет! Надо жить ради других. Ведь, несмотря ни на что, здесь он выполняет свой долг. Он несет истерзанным сердцам веру в Христа. И пока он будет думать об этом, силы не иссякнут. Хорошо, что он именно здесь, среди самых несчастных. Постройка крематориев подходила к концу. У одного крематория уже выводили трубу. Над лесом по-прежнему поднимались тяжелые, черные клубы дыма. Персонал "Канады" работал в бешеном темпе. В лагерь въехал длинный состав товарных вагонов. В карантине устало пели: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... Януш помог Мариану внести Генека в блок. Тадеуш и Казимир ошеломленно смотрели на него. Неужели это несокрушимый Мордерца? Как сильно он изменился за эти три дня! Генек свалился без сознания после вечерней поверки, когда заключенных оставили на плацу, чтобы они посмотрели, как будут вешать двух "воров", у которых нашли сырой картофель. Приговоренных раздели догола. Капо и эсэсовцы подозрительно поглядывали на ксендза и Януша, когда они несли Генека, упавшего в обморок. Сострадание здесь каралось. Поэтому Януш по дороге громко ругал Генека. Они внесли его в восемнадцатый блок и положили на место. Пока Мариан, хрипло дыша, приходил в себя, Януш достал свои сокровища, которые ему удалось раздобыть у команды, сжигающей трупы: немножко водки в пузырьке из-под лекарств, пару сигарет и буханку хлеба. Разжав зубы Генека, они влили ему в рот водки, отчего он закашлялся и открыл глаза, подобие улыбки показалось на его губах. - Черт возьми, я думал, что попал в рай, когда попробовал этой водички. - Как ты себя чувствуешь?- озабоченно спросил Януш. - Все было очень забавно,- пробормотал Генек и тихонько стал напевать хриплым голосом: В Освенциме, где я пробыл Много месяцев, много лет... - Черт подери, как все же хорошо опять быть с вами. Штрафная команда, ребята,- орешек покрепче, чем мы думали! - Нас всех убьют здесь,- уныло протянул Тадеуш. - Подбадривая себя надеждой на побег, мы только продлим наши мучения. Лучше уж броситься на проволочное заграждение и... - Мы выберемся отсюда,- прерывающимся голосом произнес Януш. - Только не теряй надежду. Тело не умрет, если силен дух. - У меня есть духовная поддержка,- сказал Мариан и задумчиво посмотрел в окно на горизонт, красный от лучей заходящего солнца. В скупом свете угасающего дня его аскетическое лицо сияло, как лица святых на иконах старых мастеров. - У меня есть поддержка,- повторил он. - Януш, можно я расскажу все не сейчас, а утром? - спросил Генек. - После карцера и одиночного бункера я не совсем еще пришел в себя. Эх, проспать бы целую неделю! А еще лучше раздобыть кусок хлеба и сигарету. Януш протянул ему то и другое. - О! Что я вижу? Уж не попал ли я на небо? Глава 8. СТЕФАН ЯВОРСКИЙ И МАТУШКА ГЖЕСЛО В Кольцах Стефан натерпелся страха. Кованые сапоги заносчивых немецких солдат гремели на улицах. Редкие прохожие, шедшие по обочинам тротуаров, при виде приближавшихся немцев поспешно сходили на мостовую, склоняясь перед ними в глубоком поклоне. У Стефана был адрес родителей Генека, и он надеялся найти их в указанном доме, хотя и знал о зверствах шкопов в Кольцах. Как-то в воскресенье любовник его жены Эрих Брамберг разболтался за обедом и рассказал, что десятки жителей этого города были уничтожены или угнаны в неизвестном направлении. Он вошел в обыкновенную польскую ресторацию. До войны там можно было перекусить, выпить пива или водки, послушать музыку. Теперь здесь звучали немецкие солдатские песни. Большое помещение было разделено деревянной перегородкой на две части. В первом просторном зале за буфетной стойкой крутились две ярко накрашенные красотки. Около зеркала висел плакат: "Только для немцев". Деревянная дверь с надписью: "Для собак, евреев и поляков" - вела во вторую, тесную комнату. В каждом городе были свои оккупационные части, но действовали они по одному образцу. Стефан посмотрел на неприглядную дверь. В его кармане лежала справка из тайной полиции. Он мог сунуть ее в презрительные морды сидевших в первом зале немцев и заставить их поволноваться, накричав на них за непочтительность. Но он сдержался от искушения и вошел в маленькую комнату, где было его место, рядом с людьми "низшей расы". Несмотря на теплую погоду, здесь было холодновато. За столом сидели трое мужчин, жевали черствый хлеб и запивали его жидким военным пивом. Вошла одна из буфетчиц и недовольным тоном спросила: - Тебе чего? - Водки и хорошую закуску,- ответил Стефан. - Ты можешь заказать только пиво,- сердито сказала она. - Но в том зале... - Там для господ!- резко оборвала его буфетчица. _ Хорошо!- произнес Стефан, вынул бумажник и, положив свою справку на стол, добавил: - Мы это учтем! - Тайная полиция,- побледнев, прошептала буфетчица. Она сразу перешла на немецкий и начала оправдываться: - Я не знала... - Заткнись!- прикрикнул Стефан. - Я возьму тебя на заметку. Фамилия? - Малгорзата Маченас, - пробормотала она. - Вышло недоразумение. Пройдите в зал для господ. Здесь вам будет неудобно с этими выродками. - Я останусь здесь,- заорал Стефан. - Принеси мне... Он взглянул на "выродков", которые, услышав страшные слова "тайная полиция", поднялись из-за стола и испуганно попятились к двери. - Ладно, ничего не надо, - передумал Стефан. - Скажи только, где находится улица... - Пойдемте в тот зал,- упрашивала буфетчица. - У нас есть русская икра. А наверху четыре русские девушки. Старшей только что исполнилось восемнадцать. Мы вынуждены запирать их. Они здесь не по своей воле, сами понимаете. Если хотите, за пять марок... - Где находится улица Оболенска?- перебил ее Стефан. - Если вы не хотите русских, то я не против... - Улица Оболенска?- прошипел Стефан. Испуганно глядя на него, она рассказала, как пройти туда. - Господин полицейский, не пишите, пожалуйста, рапорт. Вышло недоразумение,- клянчила она. Стефан прошел через большой зал. Немцы презрительно смотрели на него. Вторая буфетчица, хихикая, сидела на коленях офицера-эсэсовца, который рылся у нее за пазухой. Стефана передернуло. Какой позор, что эти польские девушки... Он подумал о своей красавице жене и Эрихе Брамберге. Подумал о том, каким трусом он сам был недавно. Облупившуюся входную дверь открыла дряхлая старушка, седая как лунь, с морщинистым маленьким лицом, согнутая в три погибели. - Я, кажется, не туда попал,- сказал Стефан, взглянув на номер дома на двери, который, однако, совпадал с указанным в адресе. - Мне нужны Гжесло. - Гжесло?- переспросила женщина удивленно. - Я - Гжесло. - Я от Генека,- представился Стефан. - Можно войти в дом? - От Генека!- повторила она, и голова ее затряслась сильнее. - От Генека! Ее поведение казалось странным. Конечно, это не мать Генека. Но номер дома совпадал, да и она назвалась Гжесло. На немецкого агента она совсем не похожа. - Ваш сын!- произнес Стефан. - Ваш сын Генек... Он остановился и вдруг спросил: - Ваш муж дома? Она хитро засмеялась, подняла морщинистую скрюченную руку вверх, почти к самому лицу Стефана, и, как бы нажимая указательным пальцем на спусковой крючок, монотонно повторяла: - Паф, паф, паф... - Вашего мужа расстреляли? - Да, расстреляли,- ответила она. - Убили! Бах, бах, бах. Шкопы. Прямо на улице. Кругом кровь... - Я пришел от вашего сына!- настойчиво повторил Стефан. - Он жив. Ваш сын Генек хочет вернуться к вам. - Они все умерли,- ответила женщина убежденно. - А я нет. Я все еще жива и должна только смотреть. - Мне нужна его фотокарточка,- продолжал Стефан. - Для фальшивого документа. Он пока в тюрьме, но скоро придет сюда. - Фото!- воскликнула она, схватила Стефана за руку и потащила за собой. - Конечно. Фото. В комнатушке пахло старостью и нищетой. - Вот фото!- показала она на портрет на комоде. Допотопная фотография жениха и невесты, застывших в неестественных позах. - Мой муж. Его застрелили шкопы. - Мне нужна карточка Генека. Вашего сына Генека. Понимаете? - Сына? Ее лицо прояснилось, она выдвинула ящик комода и достала несколько фотокарточек, на которых Стефан с трудом узнал Генека. Он выхватил карточки из ее рук. - А теперь мне надо уходить,- заторопился Стефан из этого мрачного дома. - Генек в тюрьме. Он убежит и придет к вам в следующем году, первого мая. К этому времени вам надо скрыться, иначе шкопы схватят вас. Спрячьтесь где-нибудь. Генек найдет вас. Вы поняли меня? - Да, да! Я поняла,- сказала она. Уход Стефана был похож на бегство. Уже у самой двери он услышал, как женщина прошептала: - Я не могу! - Что не можете?- обернулся он к ней. - Не могу уйти отсюда. Ведь вернется мой сын... И тогда Стефан действительно убежал. - Достал фотографию?- спросил шепотом Генек. - Достал. - Видел моих стариков? - Да,- с трудом вымолвил Стефан. - Крепкий старикан у меня папаша, не правда ли? Стефан взглянул на худого, еще не оправившегося после штрафной команды Генека и подтвердил: - Да, крепкий! - Что он сказал? - Он сказал... он сказал, чтобы ты скорее убежал и рассчитался с проклятыми шкопами. Генек улыбнулся. Страшной была эта улыбка на его исхудавшем лице. - Я так и знал. Мой отец не подкачает. Он уж такой, мой старик! И мать тоже видел? - И мать видел!- ответил Стефан. - Бодрая женщина, не так ли? Сколько ей сейчас... Наверное, пятьдесят три! Ей ведь не дашь столько, правда? - Конечно, нет!- сказал он и бросил Генеку свой завтрак - бутерброды с ветчиной и сыром. - Поправляйся! Тебе понадобятся силы... - Прекратите разговоры!- прикрикнул на них эсэсовец. - Да, мои старики не позволят помыкать собой!- продолжал тихо Генек, развертывая пакет Стефана. - Свой непримиримый характер я унаследовал от них. Вот это завтрак! У тебя же ничего не осталось. - Я уже поел,- ответил Стефан и ушел из карьера. У него больше не было сил смотреть в глаза Генеку. - Слышали, что он сказал? - спросил Генек Тадеуша и Казимира, протягивая им хлеб. - Ну и кремень мои старики! Они с ума сходят друг об друге. Ну а если не поладят, то дерутся как львы. Мне кажется, что для них это просто развлечение. Ведь после ссоры они опять спят вместе, и тогда даже на улице слышно, как скрипит кровать. С такими шкопам не справиться. - Замолчи там! Не то спущусь вниз,- угрожающе крикнули сверху. - Заткнись, сволочь,- прошептал Генек. - Теперь, когда я получил весточку от своих стариканов, я бы с удовольствием перегрыз тебе глотку. - Ты был в Кольцах?- спросил Эрих Брамберг Стефана. Немец удобно развалился в кресле, обняв Ванду, сидевшую рядом. - Был,- ответил Стефан. - Мы здорово похозяйничали в этих Кольцах,- хвастался Брамберг. - Да, впрочем, в этой стране мы везде навели порядок... К концу войны не много останется поляков. Вам повезло, что я с вами... - Ты зачем приходишь сюда? Спать с моей женой или превозносить свои заслуги?- рассвирепел Стефан. - Это еще что за разговорчики?- удивился Брамберг. - Пришла охота поболтать? - Оставь меня в покое,- зло сказал Стефан. - Можешь спать с моей женой, а меня не трогай! - Пошли, Ванда,- вне себя от негодования проговорил Брамберг, отбросив в сторону спичку, которой ковырял в зубах. - Если это дерьмо будет слишком распускать язык, то я... Она заторопилась увести его в коридор, на лестницу. Скрипнула четвертая ступенька, потом одиннадцатая. Стефан глубоко и прерывисто дышал. Он чуть-чуть не выдал себя, этот новый Стефан Яворский. Ноги еще дрожали, а руки были мокрыми от напряжения, которое потребовалось, чтобы сдержаться и не задушить ненавистного жирного шкопа. "Сегодня первое сентября", - подумал Стефан и решительно произнес: - Первого мая! Через двести сорок два дня. Он посмотрел на свои руки, которые непроизвольно сжались в кулаки. Ногти впились в ладони, показалась алая кровь. Глава 9. СВАДЬБА В ОСВЕНЦИМЕ Тадеуш получил весточку о Ядвиге в самое трудное для него время. Он узнал, что она тоже в Освенциме, жива и находится рядом. В середине декабря 1942 года вечером у кухни повесили шестерых поляков. Накануне они бежали без особой надежды на удачу. Возможно, они хотели положить конец своим мучениям и погибнуть от эсэсовской пули в спину. Но те не стали стрелять, как бы разгадав замысел беглецов. Большой сторожевой пояс замкнулся, и началась "охота". Убежавших загнали в ловушку и схватили. Они отделались сравнительно легко: пинки сапогами и удары кулаками не шли в счет. Грозное предзнаменование! У эсэсовцев было что-то другое на уме. Так и случилось. На другой день перед вечерней поверкой беглецов вывели на плац и поставили на скамейки под виселицей около кухни. Петли болтались у них перед лицом, руки были связаны за спиной. Целую ночь они должны были простоять в этом положении на восемнадцатиградусном морозе под охраной старшего по лагерю, которому такое задание было не по нутру. Чтобы согреться, он бил их палкой, выбирая наиболее болезненные места. Осужденные чувствовали, что его обуревает бессмысленное желание убить их, если они упадут. Чтобы не доставить ему этого "удовольствия", они стойко держались, несмотря на порывы леденящего северного ветра, пронизывавшего их насквозь. На утренней поверке они все еще стояли под виселицей - белые, как гипсовые статуи, с широко раскрытыми глазами, с вылетавшими изо рта облачками пара, исчезавшими в туманном свете прожекторов. Стояли они и вечером, собрав всю свою волю, чтобы, несмотря на полное отсутствие сил, держаться на ногах. Заключенные выстроились на вечернюю поверку. Смертельно усталая команда из каменного карьера, измученные рабочие со строительной площадки и с канала, скелетоподобные штрафники. Всем было нелегко. В полдень внезапно потеплело, и им пришлось шлепать по грязному талому снегу. Перед строем появился комендант лагеря собственной персоной, чтобы руководить казнью. Он сам прочел приговор, в котором говорилось, что шестеро беглецов должны быть повешены в назидание другим. Ретивые эсэсовцы уже побежали к скамейкам, на которых стояли приговоренные. Оставалось только накинуть петли, но вдруг пошел дождь. Комендант крикнул, что проклятые бандиты могут и подождать и что он не наме- рен мокнуть под дождем ради их удовольствия. Он скрылся в беседке, стоявшей около виселицы. Неподвижно ждали приговоренные. Неподвижно ждали и тысячи заключенных в строю. Комендант зажег в беседке свет, сделал какие-то пометки в записной книжке и начал читать эсэсовскую газету "Дас шварце кор". Под проливным дождем картина выглядела еще ужаснее. Мокрая одежда прилипла к телам, вода текла по стриженым головам и лицам обреченных, проступавшим в сумраке неясными бледными пятнами. Злость поднималась в сердцах заключенных. Злость против жестокости эсэсовцев. Злость против дождя. Злость против шестерых приговоренных, из-за неудачного побега которых они лишились ужина и отдыха в блоке. Тадеуш стоял между Генеком и Казимиром, потрясенный происходившим. Дождь, заливавший его лицо, смешивался с горькими слезами. Тадеуш сдал. Он был самым слабым из друзей. Из-за больной ноги ему больше других доставалось от эсэсовцев, осыпавших его грубейшей бранью, от чего он особенно страдал. На работе с него тоже не спускали глаз. Друзья всячески старались помогать ему. Тадеушу отдавали самые лучшие кусочки из завтраков Стефана, Януш оставлял ему большую часть добытого хлеба. Но Тадеуш сдавал не физически, а морально. В нем стала таять надежда, которая воодушевляла его друзей, давала им силы готовиться к выполнению плана побега. Януш был очень озабочен состоянием Тадеуша. Его мучил вопрос, что будет с их планом, если Тадеуш погибнет. Его смерть ворвется в их маленький кружок и поколеблет уверенность в том, что они смогут выбраться отсюда живыми. В полночь дождь перестал. Температура резко понизилась. Все кругом покрылось ледяной коркой. Комендант вышел из беседки. Он не поленился зачитать приговор еще раз. Заключенные и осужденные в обледеневшей одежде молча слушали, дрожа от холода. Эсэсовцы, носившиеся с дубинками вдоль строя, чтобы согреться, бросились к виселице и быстро накинули петли на шеи приговоренным. Смертники не дрогнули, только их глаза стали неподвижными. Эсэсовцы уже приготовились выбить скамейки из-под ног беглецов, но комендант потребовал музыку. Капо побежал за лагерным оркестром. Шестерка несчастных опять ждала. У Тадеуша стучали зубы. - Возьми себя в руки,- уговаривали его друзья. - Скоро все кончится. - Песню!- заорал комендант лагеря. Оркестр заиграл бравурный оственцимский марш, в такт ему засвистели кнуты. Слабые, срывающиеся голоса раздались в зимней морозной ночи. В Освенциме, где я пробыл... Один из приговоренных, сильный мужественный человек, пел вместе со всеми. Потом он вдруг замолчал и крикнул во весь голос: - Да здравствует Польша! Этот возглас перекрыл все остальные звуки. - Да здравствует Польша!- воскликнул он снова и ударил стоявшего рядом эсэсовца ногой в тяжелом деревянном ботинке прямо по лицу. - Да здравствует Польша! - крикнул он последний раз и, громко рассмеявшись, сам выбил скамью из-под своих ног. Разъяренные эсэсовцы смотрели на качающийся труп. Ему уже была не страшна их слепая ярость. Она обернулась против пятерых, стоявших под виселицей. Как по команде бросились к ним эсэсовцы, чтобы жестоко рассчитаться за поступок смельчака. Но осужденные сразу догадались, что их ждут страшные мучения, и с возгласом "Да здравствует Польша!" они отшвырнули скамейки. А оркестр играл. Но в голосах заключенных, певших непристойную лагерную песню, слышались уже другие ноты. В них звучала вера в победу. На виселице качались коченеющие тела повешенных. Орал комендант, проклиная все на свете. Орали эсэсовцы. Орали капо. - Пустите!- вырывался из рук друзей Тадеуш. - Пусть меня тоже повесят. Не держите меня, черт вас подери... Но Генек толкнул его в середину строя и ударил кулаком в висок. - Никто не получит сегодня жратвы!- кричал комендант. - Все в блоки! Бегом! Над Тадеушем, принесенным в блок друзьями, участливо склонился Мариан Влеклинский. - Нет, ваше преподобие,- произнес Тадеуш, стуча зубами и не называя Мариана, как обычно, отцом. - Я больше не верю в детские россказни. Нас учили, что бог везде. Где же он был, когда повесились шестеро несчастных? Они самоубийцы, не так ли, ваше преподобие? Их отправят в ад гореть на вечном огне, ха-ха?! Я плюю на бога, если он есть. И пошли вы все к черту с вашими сказочками, с вашей брехней. Они сами распорядились своей жизнью, и я хочу последовать их примеру. Голос Тадеуша звенел от давно сдерживаемого негодования: - Я хочу умереть, слышите вы?! Я ни во что больше не верю, ни на что не надеюсь,- продолжал он. - Каждый день, прожитый здесь, состоит из двадцати четырех часов мучения. Я брошусь на колючую проволоку. Никто не смеет удерживать меня. - Ты огорчаешь меня, Тадеуш,- кротко проговорил ксендз. - Именно ты, который всегда так твердо верил. Ты, которому сегодня бог ниспослал чудесное подтверждение его существования. - Где он? Я плюю на него!- крикнул Тадеуш со злостью. - Я плюю на этого мошенника, который... - Ядвига жива!- прервал его Мариан. Тадеуш разрыдался. Мариан хотел дать ему выплакаться, но тот сквозь слезы стал спрашивать: - Где она? - В женском лагере, здесь, в Освенциме. - Ты видел ее? - Да! Видел и говорил с ней. Она передала тебе привет и велела сказать... - Что?- нетерпеливо спросил Тадеуш. - Она велела сказать, что ты был прав. Она опять верит в бога и молит его о том, чтобы он дал ей силы выжить и встретить тебя. Она очень хорошая девушка, Тадеуш. А теперь беги из барака и прыгай на проволоку, проклиная бога! Беги, как последний трус,- резко закончил ксендз. - Нет! Теперь нет!. . - успокоившись, сказал взволнованный и счастливый Тадеуш. - Вы еще увидите ее, отец? - В следующий раз. Януш прав, что не разрешает мне ходить туда часто. Это опасно и для меня, и для тех, кого я посещаю. - Черт возьми, ваше преподобие, а почему бы вам не обвенчать их? - послышалось в темноте. Все замолкли в напряженном ожидании. Прекратились стоны. Забыты были холод и голод. - И в самом деле, ваше преподобие? Если Янушу удается туда вас пропускать, то он сможет организовать и свадьбу... - Брачная ночь в Освенциме,- иронически рассмеялся кто-то. - А я стащу пару обручальных колец в "Канаде"! - У меня в карьере спрятаны два яблока. - А я утащу из эсэсовской кухни пирог. Свадьба так свадьба! - Видишь, что получается, Януш?- сказал ксендз, сдаваясь. На сердце у него стало теплее от мысли обвенчать Тадеуша и Ядвигу прямо здесь, в Освенциме. Католическая свадьба в этом адском месте! Новая семья, дающая начало новой жизни в лагере массового уничтожения людей! - Надо сделать свадьбу в субботу,- сказал Януш. - В другой день Тадеуш не успеет уйти из женского лагеря до утренней поверки. Я думаю, что первую брачную ночь он должен провести вместе с Ядвигой. - Само собой разумеется. Ведь уж если женишься, то можно... а? - Тадеуш должен жениться не с этой целью,- неуверенно произнес ксендз, не зная, с какими мерками подходить к женитьбе в таких необычных условиях. - Черт побери, ваше преподобие, уж если женишься, то, конечно, имеешь право... В свою первую ночь с Малгосией... - Избавь меня, пожалуйста, от подробностей, - добродушно улыбнулся Мариан. - Ты действительно хочешь жениться на Ядвиге, Тадеуш? - Вы еще спрашиваете?!- взволнованно воскликнул Тадеуш. - О отец! Хочу ли я этого!. . - Лучше всего устроить свадьбу в ночь под рождество,- предложил Януш. - В прошлом году мы не работали накануне рождества. Но в рождественскую ночь эсэсовцы налакались и выгнали нас на массовую поверку, . продержали на плацу целый день и затем убили много заключенных. Я предлагаю назначить свадьбу на двадцать третье декабря, а двадцать четвертого утром мы заберем обратно усталого, но довольного жениха. Как ты считаешь, Януш? - Хорошо!- ответил Януш. - Попробую все организовать. А сейчас спать, иначе завтра ни один из вас не вернется живым с работы. С грустью и тоской он подумал о Гене. - Я должен выбраться отсюда,- прошептал Януш в тишине. - Я всегда буду возвращаться к ней живым. Последующие дни были для заключенных настоящим адом. Пронесся слух, что эсэсовец, которого стукнул тяжелим ботинком по лицу один из беглецов, умер в ту же ночь. Его действительно нигде не видели. Эсэсовцы старались расквитаться с заключенными за то поражение, которое они потерпели на виду у всех от шести поляков. Издевательства и побои сыпались на заключенных и на работе, и по пути в лагерь. Их гоняли "мелкой рысью", заставляли каждого нести по два тяжелых камня. В такой обстановке нечего было и думать, что двадцать четвертое декабря станет нерабочим днем. Поэтому Януш начал обрабатывать Юпа Рихтера. Он заговорил с ним прямо, без особых мер предосторожности. На случай неуступчивости Юпа у него имелось надежное оружие. - Как ты проходишь к бабам? - А зачем тебе? Тоже потянуло? - Спрашиваю я, а не ты. - С каких это пор немец должен отвечать поляку? Ну, ладно. Тут нет никакой тайны. Я прохожу в женский лагерь вместе с электриками, каменщиками, плотниками. Если могу быть полезен... - Несколько раз ты оставался там на ночь,- сказал Януш. - А ты откуда знаешь? - Еще бы не знать. Утром тебя не было, а на поверку ты шел прямо оттуда. - Что тебе все же надо?. - Провести в женский лагерь четыре человека. - Зачем? - А как ты думаешь? - Ведь ты сам можешь назначать людей на работу в женский лагерь и делал это не раз. - Один из четверых должен пробыть там всю ночь,- ответил Януш. - Всю ночь!- удивился Юп. - Черт возьми! Чем только занимаются в этих рабочих командах? Я и не предполагал, что в моем блоке есть молодчик, способный целую ночь... - Все выглядит совсем не так, как в твоем испорченном мозгу,- обрезал его Януш, готовясь сказать Юпу всю правду. - Невеста моего товарища находится в женском лагере, и ксендз хочет обвенчать их. Я и еще один будем свидетелями. Потом мы вернемся, а жених останется. Ты ведь не думаешь, что он оставит молодую жену в первую же брачную ночь? Януш говорил подчеркнуто грубо. Этот тон был наиболее понятен Юпу Рихтеру, который громко расхохотался, услышав о свадьбе. - Свадьба! Ну и потеха! Не возьму вот только в толк, черт побери, почему я должен помогать паршивому поляку... - Ты сделаешь доброе дело,- ответил Януш. - В рождество и от большого мошенника можно ждать Добра. - А ты считаешь меня большим мошенником? - Конечно,- ответил Януш. Юп не рассердился, а рассмеялся, приняв, видимо, ответ Януша за похвалу. - Почему бы и не помочь! Только вторым свидетелем буду я сам. - Зачем? - Тогда и я проведу там ночь. Поиграю в жениха, но не с одной, понимаешь? - Ну и свинья же ты!- возмутился Януш. - А свиньи ненасытны,- отпарировал Юп. - Короче, если жених останется на ночь, то останусь и я, чтобы вывести его оттуда утром. - Каким образом? - Я знаком со всеми, кто дежурит у ворот женского лагеря. Там нет ни одного эсэсовца. - Ладно,- согласился Януш. О том, что старший по блоку тоже останется в женском лагере, он решил не говорить Мариану. Ксендз может отказаться от католической свадьбы, чтобы не подвергать несчастных женщин грубому и мерзкому надругательству со стороны такого чудовища, как Юп Рихтер. - Мы пойдем туда двадцать третьего после вечерней поверки. - Только заткните свои пасти. Кроме участников, никто ничего не должен знать. Если эсэсовцы пронюхают... - Мы не предатели,- отрезал Януш. - Мы не... Он хотел добавить "старшие по блоку", но прикусил язык. Какой прок злить Юпа, ведь он поможет им только ради своего удовольствия, видя во всей этой истории лишь возможность развлечься необычным способом, утолить свою похоть. Не стоит выводить его из себя раньше времени. Надо хранить свое тайное оружие - фотографию Юпа - для более серьезного момента. - Все ясно,- сказал Януш и против желания добавил: - Спасибо. - Думаю, что там я подыщу себе нескольких евреек - захихикал Юп в предвкушении забавы. - У них такой вид, словно они хотят облевать меня, когда я занимаюсь ими. И все же уступают. Из-за куска хлеба, который я приношу. Понимаешь? Ужасно забавно, когда женщина дозволяет спать с ней, хотя ты для нее страшнее чумы... Януш отвернулся, чувствуя позывы к рвоте. Двадцать третьего декабря шел снег. Бескрайняя заснеженная равнина казалась особенно печальной. Еще страшнее вырисовывались на белом снежном фоне черные облака. Снег усиливал чувство одиночества и приглушал зловещие звуки. Однако на этот раз в глазах измученных заключенных, пробегавших с работы ускоренным маршем через ворота лагеря с двумя камнями в руках, не было отчаяния. С некоторым удивлением смотрели на заключенных музыканты лагерного оркестра, закоченевшие пальцы которых с трудом двигались. Сегодня в лагерь вернулись почти все, даже штрафники. В "мясной лавке" лежали только два трупа. Сердца узников были полны радостным ожиданием, словно они сами являлись женихами. Несмотря на старания Януша, новость быстро распространилась среди заключенных не только восемнадцатого блока, но и всего лагеря. Но ничего опасного в этом не было. Как ни отупели люди в лагере, в них жил дух настоящего товарищества, рожденного в муках и тяжких испытаниях. Религиозные споры, философские разногласия, антипатии людей отступили на задний план перед товариществом, выросшим из общего страдания. Просто невероятно, как много было приготовлено к свадьбе. Из "Канады" утащили даже ночную рубашку для невесты и пижаму для Тадеуша. ("Он с ума сойдет, когда ее наденет",- шутили товарищи). Достали и два настоящих золотых обручальных кольца. Не забыли и об "ужине" новобрачных. Яйцо, три яблока, буханка хлеба, четыре картофелины, кусок пирога и даже кусок жареной свинины из эсэсовской кухни. Где-то раздобыли пол-литра вина. Была тут и туалетная вода, и порошок от вшей, "чтобы Тадеуш не тратил время на почесывание, ха-ха-ха!" Все старались вести себя на вечерней поверке особенно дисциплинированно, чтобы она закончилась побыстрее. Но это вывело эсэсовцев из себя, и они затянули ее на два часа. Эти дни Тадеуш жил как во сне. Он немного поправился, стал спокойнее, а когда подсмеивались над его хромотой, только улыбался. Друзья чувствовали, что готовящееся событие имело очень важное значение для Тадеуша. Он уже был близок к полной потере сил, и то, что готовилось, было похоже на рождественское чудо. Когда команды разбрелись по блокам, в женский лагерь отправились четверо. Ксендз предупредил Ядвигу, и в женском лагере, так же как в мужском, царила атмосфера ожидания запретной радости. Они шли молча. Оказалось, что почти весь лагерь знает Тадеуша. Он шел, а заключенные беззлобно подшучивали. - Держись, Тадеуш! - Не теряйся, Тадеуш!  * ЗАРЯ НОВОЙ ЖИЗНИ *  Глава 1. ВСТРЕЧА У ФРАНЕКА Тревога поднялась на вечерней поверке. Януш, как обычно, стоял перед строем рядом с Рихтером. Он вопросительно взглянул на Генека, когда завыли сирены и сотни эсэсовцев с лаявшими собаками бросились за ворота. Генек подмигнул. В этот вечер поверка длилась недолго. Охранникам тоже не терпелось принять участие в охоте на людей. Уже