ольно холодно, но тоже вполне корректно, что мне известен глава заговора и что я глубоко встревожен тем, что в нем оказались замешаны люди из СС. С. Могу вообразить, что при этом Гиммлер испугался не меньше Шелленберга. У него не было возможности узнать, действительно ли вы имели разговор с Гитлером, так ведь? М. Так. Он просто поверил этому. Люди верят многим вещам, часто к большому вреду для себя. Он выглядел очень озабоченным и спросил меня прямо, что именно я выяснил. Стоило мне произнести слово "Кенниграц", как у него начало подергиваться лицо. "Я никогда прежде не слышал этого слова", - сказал он. На что я ответил, что вся история стала известна мне от Шелленберга не далее как час назад. Я напомнил Гиммлеру, что однажды уже советовал ему не доверять Шелленбергу. Он тут же бросился объяснять мне, что, конечно, он слышал о существовании замысла сместить Гитлера или заключить мир с той или иной стороной, но что его такие вещи никогда не привлекали. Он, естественно, прислушивался к тому, что говорят вокруг, просто чтобы знать, чего следует ждать. Потом он очень самодовольно сказал, что совещался с Гитлером по поводу готовящихся событий, и Гитлер полностью одобрил его курс действий. Тогда я поинтересовался, почему же я, начальник внутренней контрразведки и службы безопасности, не был информирован об этом? Гиммлер отвел глаза и сказал, что такие вещи надлежит держать в строгом секрете. Я должен бы быть в курсе, раз уж он располагает всей информацией. Да, сказал я ему, а теперь у меня есть и другая информация, которая, несомненно, очень неблагоприятна для некоторых людей из руководства СС. И я назвал Готтлоба Бергера, начальника Главной канцелярии СС и самого преданного сторонника Гиммлера. Бергер отвечал за организацию и снабжение войск СС. Думаю, вам известно, что СС не относились к регулярной армии и сами должны были заниматься собственным снаряжением и набирать рекрутов. У Гиммлера в войсках СС было два ключевых человека. Одним был Поль, который добывал деньги, а вторым был Бергер, занимавшийся набором войск... главным образом в Восточной Европе, поначалу из расово чистых немцев, а потом практически из всех желающих. Довольно гротескно смотрелись мусульмане или индусы в форме СС. Но Бергер пользовался большой благосклонностью Гиммлера. Он участвовал солдатом в боях Первой мировой войны, и сомнений в его храбрости не возникало, но в политике он был самым настоящим лизоблюдом. Шпионил для Гиммлера, постоянно бегал к нему с разными сплетнями, большинство которых черпал от Шелленберга. А еще Бергер постоянно строчил письма тем или иным сотрудникам, выговаривая им за разные мелкие нарушения этикета. Я уже говорил вам, насколько Гиммлер был одержим в вопросах правильного использования званий и титулов. Бергер был помехой для всех... только и знал, что Гиммлеру задницу лизать. Но, впрочем, как организатор он был довольно компетентен. Мне кое-что известно о Бергере... С. Это относится к периоду войны или после нее? М. К периоду войны. Понимаете, некоторым высшим чинам СС пришло в голову, что Германия, похоже, проигрывает войну. А у них была собственная империя, о которой следовало позаботиться, и вот в конце концов... где-то примерно в 1943 году... они решили избавиться от Гитлера и поставить во главе государства Гиммлера. Как я потом выяснил, они были связаны со всеми мелкими отрядами Сопротивления, а также с противником, и с Востоком, и с Западом. Они сумели скрыть свои следы, потому что обладали полицейской властью, и я должен с некоторым стыдом признать, что практически ничего не знал об этом. Мне, однако, было известно, каким образом они собирались финансировать свою империю, даже после войны. Это была операция "Бернгард"... С. Фальшивые деньги... М. Совершенно верно. Подделывание британской и американской валюты имело двоякую цель. Во-первых, это вызвало бы финансовые потрясения в экономике обеих стран, во-вторых, позволило бы получить средства для оплаты разведывательных операций, ну и еще можно было бы отложить кое-что для самих себя. Это мне не нравилось. Когда же ранее я выразил Гиммлеру свое недовольство в связи со стороной этого плана, ведущего к личному обогащению, он велел мне не соваться в эти дела. Хотел бы я знать, сколько он сам припрятал? С. Столько же, сколько и вы? М. Уверен, что нет. Он в основе своей был большой моралист и очень мучался бы, если бы брал столько, сколько я. Но теперь, как видите, я здесь, а он где-то сгинул. Гораздо лучше быть живой собакой, чем мертвым львом, как вы считаете? С. Продолжайте, пожалуйста. Вы говорили об этом Гитлеру? М. Нет. Такие вещи лучше оставлять в тайне. Когда я назвал имя Бергера, Гиммлер очень разволновался и заявил, что не хочет ничего слышать об истинном отце войск СС и своем самом способном помощнике. Он свирепо глянул на меня и сказал, что хотел бы видеть всех высших чинов СС такими же лояльными, как Бергер. Затем он сказал, что, поскольку я являюсь офицером СС, я нахожусь в его личном подчинении и он запрещает мне заниматься этим делом дальше. Я ответил, что, хотя я действительно генерал СС, моя служба, гестапо, не входит в систему СС, а является государственной организацией и в подобных вопросах моим непосредственным начальником является Гитлер. Я напомнил ему о предполагаемом звонке из ставки и сказал, что если у него, Гиммлера, есть какие-то вопросы по этому поводу, мы вместе могли бы обсудить их с фюрером. Это несколько остудило его пыл, и он замотал головой. Нет, сказал он, мы не должны беспокоить его всем этим материалом, который он, учитывая его состояние, может воспринять неправильно. Затем Гиммлер спросил, чего я хочу от него. Это, на мой взгляд, подтверждало мои предположительные заключения. Конечно, сказал он, никто ни в какой измене не виновен и Гитлер знает, что он соприкасается с диссидентами, но лучше будет позволить Гитлеру вести войну, пока он, Гиммлер, будет его верным защитником на внутреннем фронте. И, разумеется, во главе своих войск СС, которые ни разу не дали врагам передышки. Я ответил, что Шелленберга следует держать подальше от секретных сведений, что следует осадить Бергера и что всем им, в том числе и самому Гиммлеру, лучше удержаться от попыток ловить рыбку в мутной воде. Большей любезности от меня нельзя было ожидать. Гиммлер понял это очень ясно и предложил мне повышение по службе, предположив, что я не откажусь заменить Кальтенбруннера на посту главы РСХА. Я не дал себя соблазнить, хотя такое повышение вовсе не было для меня непривлекательным. Я сумел понять, к чему это приведет, и отказался от РСХА, но потребовал, чтобы мне был предоставлен полный контроль над расследованием заговора. Иначе какие-нибудь не те люди могут узнать то, что знаю я, и это приведет к серьезным проблемам для СС в целом. Факты могут быть неверно интерпретированы, сказал я, и Гиммлер со мной согласился. Я получил требуемые полномочия, и больше у меня проблем с Гиммлером не возникало. И я уничтожил Артура Небе, начальника криминальной полиции, который участвовал в измене. Мы потратили на это пять месяцев, но в конце концов взяли его и вздернули, чистенько и ладненько. Ужасная жалость. Артур был такая беспримерная дрянь, что его стоило бы выставить в зоопарке на всеобщее обозрение. Бергер отправился подавлять восстание в Словакии, а Кальтенбруннер бегал вокруг кругами, как глупая собака, которая пытается ухватить собственный хвост. Вы его в итоге повесили, и он вполне это заслужил. Кальтенбруннер был псих и садист, один из тех, на чьей совести убийства евреев и других. Для меня было редким удовольствием... и для других тоже... когда Поль врезал ему по морде. С удовольствием держал бы у себя фотографию, как Кальтенбруннер рыдает, размазывая текущую из носа кровь. Поль, по крайней мере, никогда не был изменником и не наживался за чужой счет. Вам бы следовало отпустить его в конце концов. С. Это не в моей власти, и вы об этом знаете. А Шелленберг? Он остался жив. М. И сохранил свой пост тоже. Но всякий раз, когда я останавливал его, чтобы поздороваться, он становился белым, как мел. Но, конечно, вел он себя безукоризненно, по крайней мере когда я был поблизости. Скорцени, который теперь работает на вас, говорил мне, что Шелленберг - насекомое, которое нужно раздавить. Длинный Отто сам по себе неплох, хотя едва ли из него выйдет путный шпион. Но он будет делать то, что вы ему скажете, и, не считая большой любви к вниманию публики, довольно приличный малый. С. У нас будет возможность поговорить о Скорцени позже. М. Не сомневаюсь, что будет. И я надеюсь, что вы будете держаться подальше от Шелленберга. Если в итоге он тоже будет работать на вас, это может кончиться тем, что я или Отто вышвырнем его в окно. Можете добавить сюда за компанию и Глобочника. Кстати, Небе очень любил Вирта, который всех морил газом, и даже руководил некогда одной из эйнзатцкоманд на Востоке и перебил множество евреев. Самый подходящий человек на роль героя Сопротивления. С. Нам все известно о Шелленберге, и, насколько я знаю, у него нет будущего в нашей организации. Я согласен с тем, как вы его оцениваете. Неглуп, но совершенно бесхарактерный человек. Мне однажды довелось допрашивать его, и лично я не вижу, какая от него может быть польза. М. Очень похож на Варлимонта и Бергера Тоже все время сплетничает, плетет какие-то интриги. Настоящий злобный карлик. Люди вроде него, однажды побыв у власти, всегда стремятся вернуться к ней снова. Маленькие люди нуждаются в большом внимании. Что же касается меня, то я имел гораздо больше власти, чем любой из них, и это была реальная власть. Как вы понимаете, я не совершал всяких театральных выходов на приемах, не окружал себя личными фотографами, как Риббентроп. Реальная суть власти гораздо важнее, чем ее внешние атрибуты. Полицейских никто не любит, и никому не нужно было мое присутствие на этих помпезных сборищах. Мне нравилось проводить время за работой, и я старался делать ее как можно лучше, пока всякие там отставные преподаватели гимнастики или цирковые наездники расхаживали вокруг в изысканных мундирах. Гейдрих был из того же теста, но ему по крайней мере хватало ума на то, чтобы понять, что нужно делать, и добиваться успеха в том, что он делал. Он был прекрасным музыкантом, очень хорошим фехтовальщиком и во время войны летал в люфтваффе. У него был сложный характер, и вообще он был не без странностей, но он был не такой, как другие. А Кальтенбруннер был просто скотина, как, впрочем, и Борман. Борман был поумнее и не такой неустойчивый, но тоже страшный сплетник и наушник. Мне это дело представляется так. Мы вели смертельную войну против страшных противников. Идея была в том, чтобы выстоять и сохранить жизнь и имущество наших граждан. И прятаться в огромных замках, разъезжать в роскошных лимузинах и красть все, что попадется на глаза, подобно Франку, было противно моей натуре. Будь моя воля, я всех их отправил бы на фронт, в отряды Вознесения. С. Что-что? M. За передовую линию, отыскивать минные поля. Предпочтительно при помощи собственных ног. А потом - на небеса, с громким треском. Похоже, вы не обладаете военным чувством юмора, верно? С. В этом смысле нет. М. Помню, как однажды Варлимонт прислал ко мне своего генерала Мюллера по поводу моего участия в истреблении людей в тыловых районах России. Бандитов. Елейный такой тип, выражавшийся очень окольно. Я мог бы помочь своей стране, убивая этих ужасных людей. Несомненно, меня ждет поощрение, если я и гестапо поможем армии перебить этих возмутителей спокойствия. Моего терпения хватило ненадолго, я встал и сказал ему довольно прямо, что я думаю о нем и о его планах. Я сказал, что если он или его начальник еще когда-нибудь явятся ко мне с подобной преступной ерундой, я лично отправлю его в камеру. И ему предстояло бы довольно долго гостить у Папаши Филипа {"Гостить у Папаши Филипа" означает отбывать срок в военной тюрьме. Выражение происходит от имени плацмайора Филипа, который в 1860-х находился в тюрьме в Берлине}. Позже я получил письмо от Гиммлера по этому поводу. Генерал Мюллер так перепугался, что ему пришлось взять отпуск по болезни, а Варлимонт плакался, какой я нецивилизованный. Вы знаете, что СС пришлось взять на себя ответственность за преступления военных, но лично я отказываюсь иметь с этим что-либо общее. А вот зато Артур, Артур - воплощение германской порядочности и свободолюбия, сбежал на Восток и убил там свою долю евреев и крестьян. Когда Гиммлер походя спросил меня об этом, я уклонился от ответа, и больше на эту тему не было сказано ни слова. С. А Гитлер действительно звонил вам 20 июля? М. Нет, конечно, нет, но Гиммлер поверил, что такой звонок был. Такого рода вещи заставляют людей ходить на цыпочках и держаться с вами откровеннее. С. Думаю, вы более чем ответили на мои вопросы. Благодарю вас. В дополнение к беседам, посвященным событиям 20 июля, мы приводим в этой главе еще один важнейший эпизод. ОТРЫВОК ИЗ БЕСЕДЫ О РОММЕЛЕ С. А теперь, генерал, просмотрев эти записи по 20 июля, я хотел бы обратиться к вопросу о маршале Роммеле и его участии в данных событиях. Вы можете что-нибудь сообщить нам об этом? М. О Роммеле? Да, конечно. Что вы хотели бы узнать? С. Ну, у нас имеются записи одного из бывших генералов его штаба, из которых следует, что Роммель был активным участником заговора и добивался свержения Гитлера. И еще, Роммель действительно совершил самоубийство или был убит? Вам это должно быть известно. М. О да, мне это известно. Полагаю, упомянутые записи сделаны Шпейделем {Ганс Шпейдель (род. в 1897), в 1944 году был генерал-лейтенантом и начальником генерального штаба армейской группы "В", которой командовал Роммель. Шпейдель сам участвовал в заговоре, но, попав под арест, дал показания против Роммеля, очень неточные и чрезвычайно своекорыстные. После войны Шпейдель стал генералом бундесвера.}. С. Да. M. Я никогда... мы никогда не допрашивали Роммеля, но мы допрашивали Шпейделя и его сослуживцев. Шпейдель был... вернее, попал в сферу нашего внимания после допросов Гофакера в Париже и в других местах. Тот был полковником военно-воздушных сил и кузеном Штауффенберга. Хофакер был в группе заговорщиков, намеревавшихся убить Гитлера, и его вскоре схватили. Как и остальные, он тут же сознался во всем, что касалось его участия в заговоре, и, как и остальные, постарался притянуть к этому делу всех, кого только мог. Шпейдель был одним из них. Мы допросили Шпейделя в Берлине в... я думаю, в сентябре того года... С. В 1944-м? М. Естественно. В сентябре 1945 года я никого не допрашивал. Если позволите, я продолжу... Шпейдель охотно пошел на сотрудничество, но в то же время был очень уклончив. Он заявил, что Роммель активно участвовал в заговоре, целью которого было убийство Гитлера, и, само собой, такую информацию следовало до Гитлера донести. Гитлер Шпейделю не поверил, но дело, безусловно, требовало дальнейшего расследования. С. А вы поверили Шпейделю? М. В некоторых вещах - да, но не во всем. Как и большинство из них, он боялся за свою жизнь. Они любили играть с огнем, но не желали в нем сгореть. Я считаю, что Роммель ничего не знал о заговоре Штауффенберга. Роммель чувствовал, что какой-то выход из этой войны должен быть найден. В итоге он послал Гитлеру меморандум на эту тему. Но о том, что существует заговор с целью убить Гитлера, нет, об этом Роммель не знал. Вы знаете, Роммель был нелегким человеком. Неуживчивый, упрямый, очень прямолинейный, и у него вечно возникали какие-то трения на службе. Никто из высшего армейского командования во Франции его не любил. И еще, Роммель был очень популярен в Германии благодаря своим камланиям в Африке, и заговорщики видели в нем респектабельное прикрытие для осуществления своих планов. Роммель же ничего не знал о покушении, был, как в конце концов выяснилось, абсолютно лоялен по отношению к Гитлеру и никогда не стал бы замышлять его убийство. Но и Шпейдель, и Гофакер показали на него, и дело было отправлено в армейский отдел расследований. Дело уперлось в то, чтобы поверить либо Шпейделю, либо Роммелю, а Роммеля Гудериан и его клика терпеть не могли и решили по крайней мере провести следствие по его делу. А затем всплыло еще кое-что, и эти господа побоялись везти Роммеля в Берлин на допросы, потому что он мог бы рассказать там об их друзьях, настроенных против Гитлера. Вот они и сообщили, что Роммель покончил с собой. Мне это известно, потому что гестапо было тогда посвящено во многие детали. Это не было ни моим решением, ни волей Гитлера. Я знаю, что Гитлер расстроился, но он в то время был очень зол на военных и относился к ним с большим подозрением. А с другой стороны, он крайне нуждался в них. После того, как мы схватили Фелльгебеля... С. Командующего войсками связи? М. Да, того самого. Он был лидером заговора, и мы арестовали его. В его штабе были и другие, кто вызывал большие подозрения, Тиле {Фриц Тиле, родился в 1894 году, казнен 4 сентября 1944-го. В 1944 году был в чине генерал-лейтенанта и высшего офицера связи в верховном командовании. До своего разоблачения Тиле, помимо других документов, передал чрезвычайно секретный материал советской шпионской организации в Швейцарии.} например, и тоже покончил с собой, и так далее. И я должен сразу сказать, что я не собирался заниматься дальше их департаментом. Гитлер велел мне оставить их в покое, потому что, лояльны они или нет, он нуждался в их технической помощи. То же самое относилось и к другим важным офицерам. Например, я был уверен, что Клюге пытался сдаться англичанам, но упустил свой шанс. Когда же мы вызвали его в Берлин, он сделал из этого собственные выводы и покончил с собой. Он знал, что мы готовим судебный процесс по этому делу, и не пожелал подвергаться такому унижению. С Роммелем же все было иначе. В конце концов, он стал такой же жертвой Штауффенберга, какой предназначалось стать Гитлеру. В качестве отступления скажу, что жалкое поведение военных во Франции после вторжения во многом было вызвано попытками заговорщиков и их друзей спастись, сдавшись Западу или пропустив американцев и британцев сквозь линию фронта, чтобы они достигли Германии раньше русских. Офицеры не давали своим частям вступать в бой и пытались установить самые разные контакты с вашей стороной. Похоже, низшие офицерские чины американской и британской армий были готовы договориться, но этого не допустили Рузвельт с Черчиллем, которым нужно было только одно - стереть Германию с карты. Теперь и не скажешь, сколько людей погибло из-за этой подлой недальновидности. Теперь вы, конечно, пожелаете использовать Шпейделя на каком-нибудь посту. Но знаете, используя этих людей, вам следует быть очень осторожными. Если они так быстро предали своих хозяев в собственной стране, как они поступят с вами? Я знаю, что Гальдер работает на вас, но эта слабая в коленках старушка тут же отвернется от вас, если почувствует, что это выгодно. Или тот человек, который явился в военную контрразведку с требованием призвать полицию в помощь армии для поддержания порядка в тыловых районах России, а потом отрицал это и свалил на СС и Гиммлера вину за эксцессы, которые сам лично вызвал. Это не мужчины. Пожалуйста, берите их. А почему бы вам не собрать их всех и не увезти к себе, подальше от Германии? Нам эта мерзость не нужна. С. Может быть, стоит сказать в их защиту, что они видели в Гитлере воплощение зла, человека, который разрушил их страну и которого следовало остановить?. М. Вы сейчас прямо агнец божий. Это не Гитлер разрушил Германию. Вы и русские сделали это, а любая страна имеет право защищаться от врагов. А у меня есть право и обязанность истреблять ваших агентов и других предателей во время этой борьбы. Я не испытываю сейчас ни малейших сожалений об этом, и если ваши люди готовы использовать таких рептилий, пусть поберегутся последствий. Вы знаете о Гелене и его донесениях. Конечно, я вполне уверен, что Гелен будет делать то, что вы ему скажете. Но поскольку речь идет о Роммеле, было бы бесчестно валить его в одну кучу со всякими Шпайделями и Штауффенбергами. Роммель, при всем его сложном характере, был хорошим солдатом, лояльным солдатом, и очень храбрым человеком. Я буду лично оскорблен, если вы попытаетесь представить этого героя войны как предателя и труса. Я знаю, что мое мнение никакого значения не имеет, но вы его услышали, и давайте покончим с этой темой. КОНЕЦ ШТАУФФЕНБЕРГА Хотя в архивах Мюллера материалы по заговору 20 июля насчитывают тысячи страниц, вероятно, самым драматическим из них является данный отрывок. С. Хотя это и не так важно для данной дискуссии, но, может быть, вы сможете ответить на один вопрос, касающийся последствий 20 июля? Кое-кто из родственников Штауффенберга спрашивал о судьбе полковника... М. Он был расстрелян во внутреннем дворе штаб-квартиры Резервной армии на Бендлерштрассе ранним утром 21-го числа. С. Я имею в виду нынешнее местонахождение останков. Был слух, что тела расстрелянных были тайно сожжены где-то в Берлине, и семья хотела бы получить этому какое-то подтверждение. Это не потому, что им известно о вашем существовании, просто у меня здесь есть записка... М. Они были вывезены на кладбище Св. Матфея и там сожжены. На следующий день... или, вернее, в тот же самый день у меня было совещание, на котором присутствовал Гиммлер, и я сказал ему, что, возможно, было бы неплохо произвести опознание трупов. Ни я, ни Гиммлер их не видели. Он согласился, что, пожалуй, это хорошая идея. Тогда я сказал, что сам займусь этим. Вопрос был еще и в том, куда их в конце концов деть, ведь мы не должны были оставить от них ничего такого, что наши враги смогли бы превратить в реликвию, и с этим он тоже согласился. Тогда я предложил, чтобы после того как тела будут тщательно и однозначно опознаны, они были полностью уничтожены. Путем кремации. А от пепла необходимо избавиться. Это вызвало всеобщее одобрение, но встал вопрос, куда же потом девать пепел. Я сказал, что сам разберусь с этим. Затем я отправился вместе с группой судебных следователей на кладбище, и трупы были выкопаны и сфотографированы, в мундирах и без них. Впоследствии готовые снимки были отправлены Гиммлеру и мне, и они до сих пор хранятся у меня, если вам будет угодно на них взглянуть. Выглядели они не лучшим образом. У Бека была повреждена голова, а у Штауффенберга, естественно, и раньше недоставало одной руки и глаза, не говоря о пулевом отверстии в плече. Но их можно было опознать без всяких проблем, а потом мы засунули их в холщовые мешки, какими пользуется почтовая служба, отвезли в ближайший крематорий и сожгли. Я все время был там и лично наблюдал за всем мероприятием. Когда все было сделано, возникла проблема, что же делать с пеплом. Я велел ссыпать его в металлическое ведро, в котором держали песок для зажигательных бомб, и тщательно проверил, чтобы в нем не осталось зубов или каких-нибудь других частиц. С. Не слишком приятное занятие для вас, я думаю. М. Ну и напрасно. Вопрос о том, куда девать пепел, был неожиданно решен одним из технических сотрудников, который спросил у директора крематория, где находится умывальная комната. Я сразу сообразил, как следует поступить с останками, и просто высыпал содержимое ведра в унитаз и дернул за цепочку. Думаю, для полного завершения дела мне пришлось слить воду дважды или трижды. Только после этого я позволил тому человеку воспользоваться удобствами. Поверьте, это достойно увенчало их судьбу. Ведро я взял с собой и выкинул его в реку. Так что можете передать семье, чтобы они не слишком усердствовали в поисках бедного Клауса. Я бы сказал, что он распался на первоэлементы. Однажды я рассказал об этом Герингу, и он довольно долго смеялся, а потом прислал мне коробку отличных сигар и ящик превосходного вина. С. Не думаю, что сам стану повторять что-либо из этого разговора. По крайней мере, вне стен нашей организации. Мы вовсе не видим в Штауффенберге героя, но мы знаем о нем кое-что, и не только от вас. М. Будь он до сих пор жив, нам следовало бы сделать все то же самое. БЕГСТВО ВОЛКА Берлин, 1945 Обстоятельства, связанные с исчезновением Гитлера в Берлине, были смутны и неопределенны с самого начала. Все сведения о его кончине, прочно стоявшие на фундаменте незыблемой версии о самоубийстве, совершенном чуть ли не в последнюю секунду перед появлением советских войск, не давали никакого простора для других предположений, с порога отбрасывались как неправдоподобные, немыслимые, совершенно недопустимые. В свое время американская разведка подвергала Мюллера дотошному допросу относительно этого периода, и можно довольно уверенно сказать, что ее сотрудников меньше всего занимал тогда вариант, связанный с самоубийством и сожжением трупа Гитлера. Вот один из моментов допроса. С. Думаю, вас не удивит наша особая заинтересованность информацией о судьбе Гитлера. Полагаем, что вы в состоянии помочь нам в этом. М. Одну минуту. Я упоминал раньше, что не скажу ничего, кроме того, что уже было мною сказано. Я не собираюсь оказывать вам помощь в установлении места его пребывания, так что не нужно снова возвращаться к этому. С. Да, мы помним, о чем вы говорили, и не ждем, что вы раскроете, где он находится, но все же хотели бы получить некоторые уточнения. М. Смотря какие... Но для чего вы так хотите знать, где он? Чтобы арестовать? Отдать под суд? Или воспользоваться его услугами в случае, если вступите в войну со Сталиным? С. Нет, не по этим причинам. Хотя лично я считаю, что Гитлера нужно казнить, однако мы сейчас обсуждаем не мои взгляды и чувства. М. Да, это так. Впрочем, я с вами совершенно не согласен. Но спрашивайте, о чем хотели. С. Вначале хочу сказать: для нас абсолютно ясно, что Гитлер должен навсегда сойти с мировой сцены. По этому пункту у Запада полное согласие с русскими: ни видеть его, ни слышать о нем мы больше не желаем. Я бы даже добавил, что судить его, на мой взгляд, не самая лучшая идея. Кто знает, чего он наговорит в зале суда? М. Я-то знаю это, а вам его речи определенно не на пользу, и у вас остается один выход: убийство. Только кто возьмет на себя смелость отдать такое распоряжение теперь, когда Черчилль уже не у власти? Могу сообщить вам, что Гитлер настолько измотан и так разочарован, что и сам не вернется в политику... Если не начнется война с Советами и Запад сам не попросит его вернуться. В том, что народ его примет, у меня нет никаких сомнений... Так что же вы все-таки хотите знать? С. Сейчас загляну в свои записи... Итак, не могли бы вы поточнее рассказать о... бегстве Гитлера из Берлина? О том, как он покинул город? Нас интересует, когда вы впервые узнали об этом, какую играли роль. И вообще все, что вы можете сказать. М. Господи, да мы проведем тут целые сутки, если я стану говорить обо всем подробно! Ладно, попытаюсь ответить, не прибегая к своим записям. С. Сделайте все, что от вас зависит. М. Я стараюсь припомнить... Итак, в марте 1945-го, когда я находился в рейхсканцелярии, мне сообщили, что Гитлер хочет меня видеть как можно скорее. Когда я прибыл, он беседовал с чиновником Министерства иностранных дел и потом сразу принял меня. С ним больше никого не было. Он сказал, что желает поговорить со мной наедине, и предложил прогуляться по саду. С. При канцелярии? М. Да, в том знаменитом саду. День был холодный, и я посоветовал не выходить на воздух, но Гитлер настаивал, и мы вышли в сад. Внезапно там показался Борман в теплом пальто: судя по всему, он был готов принять участие в беседе, но Гитлер очень спокойно сказал ему, что намерен говорить только со мной. Борману это очевидно не понравилось, однако он не посмел перечить Гитлеру и ушел, всем своим видом пытаясь выразить полное удовлетворение. Позднее я приметил, что он смотрит на нас из верхнего окна канцелярии, но, конечно, слышать нашего разговора не мог при всем желании. С. Этот разговор, полагаю, имел отношение к отъезду? M. Первые же фразы были именно об этом. О том, что война вступила в неблагоприятную для нас фазу и совершенно очевидно: конец близок. На западе уже форсировали Рейн, а с востока советские войска быстро подходят к Берлину. И ничто их уже не сможет сдержать... "Мюллер, - сказал Гитлер, - я хочу услышать ваше мнение по очень важному для меня вопросу. Вы один из немногих, кто достаточно независим и беспристрастен, а следовательно, можете быть объективным. То, о чем я сейчас скажу, должно остаться между нами. Даете слово?" Разумеется, я обещал хранить молчание, и он начал подробно рассказывать о военной ситуации. Говорил, что понимает: война почти окончена, и не в нашу пользу, и сейчас он ищет какого-то решения, выхода. Хочет понять свою роль на этом, последнем, этапе. Упомянул о возможности уехать из Берлина в горы и продолжать оттуда сопротивление... А может, сдаться... или покончить с собой... Он говорил обо всем этом как-то отстраненно, словно речь шла о другом человеке из другого времени. И спрашивал моего совета, хотел знать, что я думаю об этих трех вариантах. Я отвечал, что наши враги желают разделаться с ним лично; что уничтожение немецкого государства, нашей партии для них важно, но еще важнее арест Гитлера или его смерть. Он был согласен со мной. С. А не было у него ощущения, что лучше всего сдаться? Это бы спасло множество жизней с обеих сторон. М. Я твердо рекомендовал ему ни в коем случае этого не делать. С какой стати ему сдаваться после такого длительного сопротивления, затраты стольких сил? Он согласился со мной. Я сказал также, что, если он отправится в горы, неприятель станет неотступно преследовать его и в конце концов через месяц или полгода поставит в то же положение, в каком Гитлер находится в данное время - перед тем же выбором. И с этим он был согласен. И тут он начал очень резко говорить о нашем военном командовании, обвиняя их всех в том, что они при первой возможности его непременно предадут и уже предали. Потом стал еще резче осуждать Гиммлера. Ведь тот возглавлял войска СС, охранные отряды, и Гитлер всегда был уверен, что может положиться на них, что они выполнят свой долг по отношению к нему лично... А что он видит с недавнего времени? Гиммлер стал бесполезен, у него сдали нервы, и тогда Гитлер отправил его командовать армейской группой "Висла" с обещанием сделать командующим армией, если тот сумеет сдержать наступление Советов. Однако, продолжал Гитлер, он не выполнил приказа защитить Померанию, а вместо этого присоединился к армии, отступавшей к Берлину. Советские войска, как и предрекал Гитлер, захватили Померанию, и теперь что остается? Только избавиться от этого человека... Гитлер называл его психом и маньяком. Он также очень грубо говорил о Геринге и его военно-воздушных силах. Я сказал, что согласен с его мнением об этих двух людях, и предложил их уволить немедленно, но он ответил, что уже поздно, этим не поможешь. Уверяю вас, в тот момент он их люто ненавидел. С. Не хочу показаться невежливым, генерал, но не предложили вы себя в тот момент на должность Гиммлера? М. Чепуха! На несколько недель? Конечно, нет... После взрыва откровения Гитлер успокоился и несколько минут медленно ходил взад и вперед по дорожке сада. Потом вдруг спросил меня, что я думаю о его самоубийстве. С. Полагаете, он рассчитывал на ваше одобрение? М. Нет, мы оба католики, хотя Гитлер не посещал церковь. Но самоубийство для нас все равно большой грех. Мы поговорили несколько минут на эту тему, и затем он заговорил о своей юности, о католических школах в Австрии. Он вообще был склонен во время беседы ходить вокруг да около основной темы. Мне было холодно, я хотел, чтобы он поскорее добрался до сути и высказал прямо, чего хочет. В конце концов он спросил, как бы я поступил на его месте. Я сразу ответил, что уехал бы из Берлина и некоторое время тщательно скрывался. А потом, если Советы и Америка начнут драчку друг с другом в Европе, он мог бы оказаться полезным для американцев. Я не стал обсуждать, стоит ли ему объединиться со Сталиным: мы оба ненавидели коммунистов, и я точно знал, что в последние годы Гитлер отверг несколько серьезных советских предложений о мире. С. Он всерьез рассматривал идею о том, что может быть востребован американцами? М. Достоверно сказать не могу, но разговор об этом был. Лично я сомневаюсь, хотя совершенно ясно, что в это время он нуждался в поддержке и искал ее... Еще я сказал ему тогда, что сейчас он должен инсценировать смерть и появиться, если сумеет, значительно позднее. Я объяснил свои слова так: если враги узнают, что вы скрылись, они начнут искать вас; станут исследовать всю поверхность земного шара, и вам негде будет укрыться - разве только в ледяной пещере на Южном полюсе. Если же они посчитают, что вы мертвы, то не станут предпринимать такие поиски... Я добавил, что скрываться ему нужно не в Германии, где его почти все знают, а где-то в тихом, укромном месте, где он сможет спокойно ждать перемен. И еще сказал, что мир не живет без перемен и что Америка и Советы не могут не столкнуться лбами. С. Вы забыли об англичанах... М. Это вполне естественно. Эта страна совершила историческое самоубийство, когда приняла решение объявить нам войну. Когда-то Англия была самой могущественной страной на планете, но не теперь. К тому времени главными силами на земле остались русские и американцы. Но, пока Рузвельт был президентом у вас в стране, Сталин еще мог добиваться чего хочет. Однако Рузвельт болел и угасал. Это было ясно даже по фотографиям и фильмам, и у меня были сведения, что он не доживет до конца своего президентского срока. Впрочем, это не значило, что ему не суждено увидеть конец войны и разгром Германии... Я говорил Гитлеру, что, если ждать долго, что-то всегда может измениться. Он больше, чем кто-либо другой, должен это знать. Я припомнил наши прежние деньки в Мюнхене, когда мой отдел полиции преследовал его и с ним в любой момент могли покончить, но он был настойчив и выдержал. Он согласился, что так и было, и, как мне показалось, успокоился, взял меня под руку и повел по саду. С. Вы долго не возвращались в дом, генерал? М. Довольно долго. С. И по-прежнему никого не было вокруг? М. Ни в саду, ни в канцелярии. Конечно, стояла стража у входов, но они не могли слышать нашего разговора. А в саду, повторяю, никого - только холод и резкий ветер, так что лучшего места для тайных переговоров не найти. Гитлер говорил тихо. Его голос звучал вообще довольно мягко, когда он разговаривал с глазу на глаз... Мы начали обсуждать побег. У него была способность быстро соображать и делать выводы. Не могу не признать, в эти минуты я думал и о своей судьбе, прекрасно понимая, что, если русские схватят меня, то тут же расстреляют на месте. С. Были у вас уже какие-то определенные планы в это время? О вашем побеге мы уже говорили раньше. М. Да, у меня были планы, я размышлял по этому поводу. После 1943 года я уже предвидел исход войны и решал в уме вопрос "когда?", а не вопрос "нужно ли?". Так что довольно рано я уже строил планы в этом смысле... Гитлер говорил о Швейцарии, но я всегда был против: он там не мог бы чувствовать себя защищенным ни при каких обстоятельствах. Если враги узнают о месте его пребывания, то не остановятся перед тем, чтобы направить туда войска. Да и сама Швейцария сделает все, чтобы не впустить его на свою территорию. Когда мы говорили в саду, он согласился с моим мнением и предложил Испанию или Южную Америку. Мы долго обсуждали эти варианты. Все, что я могу сказать вам сейчас по этому поводу, укладывается в несколько слов: я предложил Испанию. А еще точнее, если угодно, - Барселону. Это один из главных портов, откуда легче выехать, если будет необходимо. В Барселоне у меня были свои люди, я мог помочь ему попасть туда и обосноваться там. Он согласился, и мы перешли к более конкретным вопросам, связанным с его отъездом. Я сказал, что ему следует вылететь с аэродрома Гатов или с какого-либо другого южнее и что выполнить этот полет может Вернер Баумбах. Как вы, наверное, знаете, он достаточно искусный пилот, знакомый с различными типами самолетов. В преданности Баумбаха, заверил я, можно не сомневаться. Мои слова вызвали саркастические замечания Гитлера по поводу преданности вообще. Однако с кандидатурой Баумбаха он согласился. С. Вы поговорили с Баумбахом? М. Конечно. С этим все было в порядке, но появилась другая проблема: Гитлер начал рассуждать о том, кого он должен взять с собой. Ему хотелось проявить заботу и спасти как можно больше людей из своего окружения. Мне стоило немалых усилий и времени доказать ему, что это просто невозможно, и в первую очередь по соображениям конспирации. Ведь если противник знает, что Гитлер находится в Берлине и затем внезапно исчезает оттуда с большим числом своих соратников и обслуживающего персонала, это сразу наводит на подозрение, что он бежал, и поиски начнутся немедленно. У нас возникли споры по этому поводу, и в конце концов список был сокращен до нескольких человек. Я считал, что чем больше людей из его окружения останется здесь, в Берлине, тем лучше для... тем больше надежды, что противник поверит в смерть Гитлера. Он первым вспомнил о своем двойнике, и мы оба немного посмеялись. В общем, все было достаточно просто. Мы отправили всех остальных... врачей, стенографистов, других чиновников сразу после празднования дня рождения фюрера. В тот же день улетели и главные фигуры - Геринг. Риббентроп. Остались те, кто не представлял большого интереса для противника. Если не считать Геббельса. О нем вопрос особый. Он говорил, что сам решит свою судьбу, независимо от того как поступит Гитлер, и что его единственное решение - покончить с собой. Я уже знал об этом из наших с ним разговоров, и меня беспокоила судьба его шестерых детей, но он был непоколебим. Убедить ни Геббельса, ни его жену я не мог, не удалась и хитрость: уговорить, чтобы они покончили с собой до того, как принудят к этому своих детей. В этом случае мы могли бы спасти их. Не удивляйтесь: да, я мог бы, пожалуй, застрелить Бормана или еще кого-то... но смерть детей... совсем другое дело. В последний день своего пребывания там... когда я сидел в бункере и просматривал радиосообщения, ко мне вошел малыш Геббельс и спросил, не поиграю ли я с ним. Со стесненным сердцем я отказал ему и отправил обратно к родителям. Теперь уже было важно, чтобы Геббельс поскорее выполнил свое намерение, чтобы русские, когда войдут, нашли и опознали его останки. Мои попытки остановить или задержать его и его жену Магду, в том числе попытка спасти детей, не привели бы уже ни к чему хорошему... Еще раз повторю: можете удивляться тому, что человек, посылавший стольких людей в концлагеря и на смерть, проявил такую слабость к каким-то шестерым ребятишкам, и тем не менее это так. А теперь поговорим о чем-нибудь другом. С. Я вовсе не осуждаю вас за проявление чувств. Это свойственно всем, генерал. М. Продолжим. Итак, Гитлер и я закончили разговор в полном согласии. Мне было поручено взять полное руководство операцией и сообщать ему о каждом своем шаге. Я снова упомянул о Бормане, и Гитлер сказал, что на определенном этапе тот был полезен, но необходимость в нем исчезла и говорить ему ни о чем