ущий подвал и ничего не поняла. Сплошная ахинея! Автор - некий Соколов из племени физиков-"иваненковцев". Над Ландау навис дамоклов меч. У Дау погасла улыбка, но глаза сверкали гордо и гневно. Мне он очень серьезно и добро сказал: "Коруша, сейчас ты должна меня бросить, я очень боюсь, как бы тебе не пришлось жалеть, что ты стала моей женой". - Нет, нет! Никогда не пожалею! Просто, Даунька, мы сейчас с тобой вместе стоим у пропасти. Каждый день ждали. Ждал и затаился в немом ожидании весь институт. Дау шутил: "Осталось только молиться". Так он говорил всегда в самых безнадежных ситуациях. Не молились, но пронесло! Это было то время, когда Берию отстранили от руководства работами над атомной бомбой и возглавил эти работы Курчатов. Он обладал могучим талантом организатора. Первое, что он сделал, составил список нужных ему физиков. Первым в этом списке значился Л.Д.Ландау. В те годы только один Ландау мог сделать теоретический расчет для атомной бомбы в Советской Союзе. И он сделал это с большой ответственностью и со спокойной совестью. Он сказал: "Нельзя допустить, чтобы одна Америка обладала оружием дьявола!". И все-таки Дау был Дау! Могущественному в те времена Курчатову он поставил условие: "Бомбу я рассчитаю, сделаю все, но приезжать к вам на заседания буду в крайне необходимых случаях. Все мои материалы по расчету будет к вам привозить доктор наук Я.Б.Зельдович, подписывать мои расчеты будет также Зельдович. Это - техника, а мое призвание - наука". В результате Ландау получил одну звезду Героя соцтруда, а Зельдович и Сахаров - по три. Телефонный звонок управляющего делами Совнаркома Малышева. Слышу, Дау по телефону отвечает: "За звание Героя Соцтруда я очень благодарен, а вот новая семикомнатная квартира мне не нужна, я от нее категорически отказываюсь. Нет, нет! С женой советоваться я не буду, она всегда согласна со мной. Дача в Барвихе с кирпичным гаражом? Но, позвольте, у меня уже есть одна дача. Я вас благодарю, но мне эти подарки совсем не нужны, семья у меня всего три человека. Да, категорически отказываюсь! Подумать? Посоветоваться с женой? Нет, нам с женой просто ничего не нужно, а за геройскую звезду я вас еще раз благодарю!". - Коруша, слыхала, хотели меня купить, чтобы я оставил науку и переключился на технику. Техникой, да еще военной, после создания атомной бомбы настоящие деятели науки не занимались: ни Нильс Бор, ни Роберт Оппенгеймер, ни Отто Фриш, ни многие другие, в том числе Ландау. Военной техникой занялся А.Д.Сахаров, и у него получилась первая водородная бомба на гибель человечества! Возник парадокс - автору водородной бомбы была присуждена премия Нобеля за мир! Как человечеству совместить водородную бомбу и мир? Да, А.Д.Сахаров - очень хороший, честный, добрый, талантливый. Все это так! Но почему талантливый физик променял науку на политику? Когда он творил водородную бомбу, в его дела никто не вмешивался! Уже во второй половине семидесятых годов я говорила с одним талантливым физиком, академиком, учеником Ландау: "Скажите, если Сахаров - один из талантливейших физиков-теоретиков, почему он никогда не бывал у Ландау?". Мне ответили: "Сахаров - ученик И.Е.Тамма. Он, как и Тамм, занимался техническими расчетами. У Тамма был только один талантливый ученик-теоретик - Гинзбург. Вот Гинзбург от Тамма и перешел в ученики к Ландау. А Сахарову с Ландау не о чем было говорить, он физик-техник, в основном работал на военную технику". Что же произошло с Сахаровым, когда у него получилась эта злополучная бомба? Его добрая, тонкая душа надломилась, произошел психологический срыв. У доброго, честного человека получилась злая дьявольская игрушка. Есть от чего полезть на стенку. И еще умерла его жена, мать его детей. (...) Но я до сих пор не могу понять, как может здравомыслящий ученый-физик стать на защиту религии? Все религии несут народам только зло. Вспомните Варфоломеевскую ночь, резню армян, еврейские погромы! Еще совсем юным, в первую заграничную командировку Ландау говорил религиозным физикам: "Если вы верите в бога, это ваше личное дело, но причем тут физика?". Ведь науку и религию совместить невозможно, как невозможно совместить марксизм и религию. Глава 16 Возвращаясь от Дау из Москвы, я была безгранично счастлива. Дау, Дау! Какое счастье, ты опять есть! Его обаяние, его любовь, его беспредельное восхищение моей женственностью. Еще звучали его слова: "Ты стала еще красивее! Ты прекрасна, как мечта!". Окруженная облаком настоящего счастья, я сияла и даже излучала заметное сияние для посторонних глаз. Мой сосед по самолету явно хотел уделить мне внимание. Я полулежала в кресле самолета с закрытыми глазами, возвращаться к жизни не хотелось. Кусочек стихов, которые Дау на прощанье мне прочел, я запомнила и все время повторяла их: Тот, право, не дурак, Кто видится с женой пореже, Пусть прочен приходящий брак, Еще прочнее брак приезжий! - Корочка, мы с тобой уже пережили и приходящий брак, и приезжий. А сейчас я не могу жить без тебя, поскорее заканчивай все свои дела и переезжай в Москву, мы с тобой женимся. Подлетая к Харькову, мой сосед спросил меня: - Вы не спите? - Нет. - Мы уже подлетаем к Харькову. - Как быстро промчалось время. - Я не нахожу. Вы не спали? - Нет. - Я так и думал. Все время изучал вас. Простите мое любопытство. Видите ли, я писатель. Я перебрал все специальности, но для вас ни одна не подошла. Кто вы? Ваша специальность? - Кондитер, вырабатываю шоколад, - Вот оно что! Теперь мое любопытство удовлетворено. Так это шоколад придал вам такое ослепительное сияние?! Я ничего не придумываю. Все было так. Была молодость, была любовь, был Дау. Потом в Харьков полетели письма, письма, письма... Около Севастополя. 30.V.39 Корунечка, милая. Еще дня не прошло с того прошлого письма, а я уже опять надоедаю тебе. Когда я вижу тебя, мне всегда кажется, что ты в самом деле любишь меня, а когда тебя нет, мне начинает казаться, что ты просто привыкла ко мне и тебе лень заводить новые романы. Ведь ты такая красивая, и, наверное, все мужчины на тебя облизываются. А во мне совсем ничего особенного нету. Напиши, Корунечка, о себе. Как ты проводишь время, как развлекаешься. Вообще пиши все мелочи; мне интересно все, что касается тебя, а изменять тебе все равно можно, и я от этого нисколько не буду меньше тебя любить. Обязательно пришли, Корушка, свою фотографию, а то я в суматохе не взял их с собой из Москвы и мне не на что глядеть и утешаться. Только письмо перечитывать. Крепко целую твои глазки. Дау. * * * Гаспра. 1.VI.39. Корунечка, любимая. Здесь очень хорошо. Ем уже по три вторых блюда за обедом и ужином и собираюсь перейти на четыре. Зато с любовницами дело обстоит прескверно. Правда, здесь состав постепенно меняется (уже 40 человек из 80 сменилось), но приезжают все жуткие рожи. Исходил весь берег моря, но тоже ничего кроме дряни не обнаружил. Просто хоть плачь. От скуки осваиваю одну особу явно недостаточного класса (3-го). Она, впрочем, тоже послезавтра уезжает. Все время вспоминаю мою бедную девочку, которая уже два года не отдыхала, потом еще немного поволновалась из-за меня, а теперь работает с утра до вечера в душном городе. Корунечка, а вдруг тебе очень плохо?! И развлекаться, вероятно, вовсе не развлекаешься. Напиши, Коруша, об этом, а то я буду очень беспокоиться о тебе. Крепко, крепко целую. Дау. * * * Гаспра. 1.VI.39 Корунечка, дорогая, как хорошо, что ты дала мне с собой такое милое, милое письмо, а то сейчас мама пе- реслала мне твое письмо из Ленинграда - такое злю- щее, что просто жуть. Ну прямо совсем, как 3,5 года назад, с той только разницей, что тут ты утверж- даешь, что я хоть раньше тебя любил, а тогда говори- ла, что я вообще никогда не любил тебя. Ну зачем ты все глупости выдумываешь. Или я мало ласкал мою до- рогую девочку. Правда, в конце перед поездом, но ведь тут уж так получилось. И еще пишешь, что злая те- леграмма. Я, можно сказать, просто гордился, что такую нежную телеграмму придумал, в особенности фразу "вот ты какая". Неужели она в самом деле по- лучилась сухая?! Когда я получаю такие письма, мне так грустно ста- новится (а ты еще спрашиваешь, почему "бедный Дау") и кажется, что я очень плохой любовник; что моей бед- ной девочке от нашего романа только одни неприятнос- ти, и ты опять жалеешь, что познакомилась со мной. Корунечка, ну как сделать, чтобы ты была веселой и счастливой? Крепко целую. Дау. P. S. Мне очень понравилось выражение, что я "рас- сердился" на твои письма. Неужели ты думаешь, что я могу "сердиться" на тебя? Гаспра. 3.VI.39 Корунечка, золотая моя. Вот уже 5 дней прошло с того времени, как я видел тебя. И даже без поцелуев (мгновенные - не считаются). Я так ждал этой встречи, но 20 минут это даже не мало, а вовсе ниче- го: просто словно промелькнула перед глазами как фея в сказке и потом опять исчезла. Ты знаешь, что когда ты рядом, со мной и целуешь меня, тогда мне кажется, что ты в самом деле любишь меня, а когда тебя нет, то всегда кажется, что это ты просто от скуки. Я здесь перешел уже на четыре вторых и чувствую себя неплохо, но начинаю скучать. Хорошеньких девушек совершенно не предвидится. Даже полухорошенькая, ко- торую я освоил, примерно, наполовину, сегодня уезжает. Впрочем, так как она только полухорошенькая, то и удовольствие от нее весьма умеренное. Не то что ты!!!!!. Крепко целую. Дау. * * * Гаспра. 4.VI.39 Корунечка, дорогая моя девочка. Вот стараюсь не на- доедать тебе скучными письмами, но не могу удержать- ся. А от тебя ничего нет. Может, ты уже забыла сво- его Дауку или вспоминаешь о нем, как жена о муже - с заботой, но без страсти. А вдруг правда, то, что ты мне тогда говорила, и твоя былая влюбленность давно перешла в "любовь", то есть в очень теплое дружеское отношение, но лишено пьянящего угара влюбленности. Я ем 4 вторых и уже собираюсь переходить на 5. Ку- паюсь мало, т. к. вода холодная. Все мало-мальские при- годные девушки и хорошенькие и полухорошенькие уеха- ли, и постепенно становится скучно. Измышляю, где бы поискать что-нибудь, а то все килограммы зря пропадут. Крепко целую далекую девушку. Гаспра. 9.VI.39 Корунечка, дорогая. Ты не представляешь себе, как грустно каждый вечер спрашивать о письмах и полу- чать в ответ то же вежливое НЕТ. А ты еще гово- ришь, чтобы не было других любовниц. Тогда я бы хоть немного утешался письмами от них. Бедный Даука! Я так люблю тебя, Корунечка, всю, всю, всю. И глаз- ки, и пальчики, и волосы (и те и другие), и грудь, и плечи, и голос, и поцелуи, и все остальное. А вдруг я уже надоел тебе и ты не бросаешь меня только потому, что тебе лень искать других любовников. Как с путевкой? Ты обязательно должна получше от- дохнуть и поразвлечься. Вспоминаешь ли ты меня, Корунечка, хоть иногда, а то мне кажется, что когда меня нет, ты совсем, совсем забываешь обо мне, словно меня "не было", как и Петеньки. Достаточно ли развлекаешься? Крепко целую. Дау. Москва. 11.IV.39 Корунечка, дорогая моя. Все время перечитываю твое письмо (ведь фотографий ты мне так и не дала). Оно такое миленькое. Особенно про то, как начальник цеха не учитывал твоих обстоятельств. Но, Корунечка, не- ужели он такой нахальный, что может вовсе не отпус- тить тебя?! Имей в виду, Корунечка, что мужчины все- гда слушаются хорошеньких девушек. В крайнем случае делай ему побольше глазки, и тогда он, наверное, растает. Не знаю, как быть с билетами? Боюсь, что потом их трудно будет достать и ты соскучишься со мной (мне- то неважно, потому что я всегда могу гладить и цело- вать тебя). Я здесь веду очень тихий образ жизни. Ем мороже- ное, играю в теннис, занимаюсь наукой и ожидаю Корочку. Стал гораздо лучше спать. Крепко целую. Дау. * * * Гаспра. 16.VI.39 Сейчас получил два твоих письма от 14-го. Неужели ты так совсем всерьез решила "страдать"? Уже оказы- вается, что ты не сможешь приехать, если Женя с Ле- лей будут жить у меня. Я уже не говорю о том, что мы не раз раньше говорили с тобой по этому поводу. Твое первое письмо я, кстати, получил с запозданием, проис- шедшим не от адреса, а от того, что его занесли в дру- гую комнату, а ее обитатель был хам, который не видел необходимости передавать чужие письма обратно; раз- ве ты не получила моего ответа на него? Кроме того, ты знаешь, что я вовсе не верю в твои сомнения в моей любви. Кстати, весьма замечательно, как это я "ни- сколько не думаю о тебе" и в то же время пишу тебе страстные письма; и это при моей любви к писанию пи- сем. Для тебя все это, конечно, только повод для "стра- дания". Знаешь что, Корунечка, давай я умру. Тогда всякие основания для "ревности" исчезнут (в моем распоряже- нии останутся в лучшем случае ангелы), а с другой сто- роны появятся факты гораздо более убедительные, чем те, которые ты с таким трудом находишь, и в каждом письме принуждена менять. Имей в виду, что это пишется совершенно серьезно, и мне совсем, совсем не трудно это сделать, в особеннос- ти, если это сделает тебя менее несчастной. Ты не представляешь себе, Корунечка, как я устал. Помнишь, как я мечтал раньше отдохнуть хотя бы несколько ме- сяцев подряд, в течение которых меня бы никто и ничто не мучило. Ведь уже 13 лет подряд я живу в постоянном нервном напряжении. Но ты знаешь, что из моей мечты так ничего и не вышло. Сначала переезд в Москву, потом непрерывное боление, потом Шуб, потом этот жуткий год. Когда ты была у меня в Москве, я старался дер- жаться веселее, и ты, вероятно, не видела, до какой сте- пени я сейчас устал. Меньше 1,5 месяцев отдыха в полу- больном состоянии это, конечно, слишком мало. Судя по твоему письму, ты, очевидно, считаешь, что я должен быть благодарен тебе за любезное предложение "бе- жать" и "не нарушать моих новых увлечений унылыми письмами", но, к сожалению, потеря любимой девушки меня мало устраивает, а для того, чтобы разлюбить тебя, мне надо было бы заниматься самоистязанием в течение многих месяцев, а на это я сейчас совершенно не способен. * * * Гаспра. 16.VI.39 Корунечка, золотая моя. Ну разве ты не жулик? Ока- зывается, ты не можешь быть счастлива, так как я, де, не могу любить тебя, как ты. Надо же иметь такое на- хальство! Конечно, если влюбленность измеряется всякими "не надо", "нельзя" и всевозможными мучительствами, то здесь тебе первое место обеспечено. Но что мне делать, если мне не доставляет никакого удовольствия мучить тебя. Единственное, чего мне хочется, это чтобы ты была счастливой и хоть немного любила меня. А о том, насколько ты меня любишь, я всегда могу судить по тo- му, как ты ласкаешься и целуешься. Мне абсолютно без- различно, сколько и каких романов ты заводишь, но ког- да я почувствую, что ты целуешься без энтузиазма и мои ласки наводят на тебя скуку, я пойму, что твоей любви ко мне пришел конец. Но счастливой ты должна быть обязательно, все равно, хочешь ты этого или нет. И то, что ты всячески саботируешь счастье, пытаясь быть несчастной под всяческими жульническими предлогами, меня необыкно- венно возмущает. Кстати, ты так ничего и не пишешь о путевке, ко- торую ты должна достать в первых числах июня???!!!! Крепко целую нахальную сероглазую девочку. Дау. * * * Гаспра. 18.VI.39 Корунечка, девочка моя. Ну как мне приструнить тебя, чтобы ты обязательно была счастливой. Уж как я ни объяснял тебе, что ты вообще моя и никто и ни даже ты сама не имеет права обижать тебя, ниче- го не помогает. А еще утверждаешь, что будто бы сильно меня любишь. Попробуй расскажи кому угодно, что субъекта выпустили из тюрьмы, а его девушка по этому поводу не обрадовалась, а стала выискивать предлоги для того, чтобы быть несчастной, и спроси - можно ли такое отношение называть любовью! Уж какой я был 1,5 месяца назад измученный и несчастный, а когда я целовал и обнимал тебя, мне казалось, что счастливее меня никого на свете нет. Да и сейчас, если нет от тебя злобных писем, я мечтаю о том, как буду целовать тебя со всех сторон, и мне кажется, что жить очень хорошо. Впрочем, потом ты сразу присы- лаешь что-нибудь такое злобное, что веселое настрое- ние сразу пропадает. Я, конечно, вымарал на нем воз- мутительные надписи. Как ты себя чувствуешь??!! Что с путевкой???!! Крепко целую. Дау. * * * Гаспра. 22.VI.39 Корунька, любимая. Очень обрадовался, получив от тебя миленькое письмо. Не вздумай только теперь на- чать волноваться о моем здоровье. А для того, чтобы я не нервничал, самое главное, чтобы тебе было хорошо, и даже не просто хорошо, а очень хорошо и притом все время. Почему ты ничего не пишешь про сочинскую путев- ку? Я чувствую, что ты там что-то жульничаешь. Вообще ты, воспользовавшись ревностью, так ничего и не написала о себе. А мне так хочется знать, что с тобой. Еще целых шесть дней осталось ждать, пока я уви- жу тебя. Впрочем, увидеть - это пустяки, я должен почувствовать тебя всем своим телом, и глазами, и гу- бами, и руками и т. д. А пока остается целовать на словах. Дау. * * * Гаспра. 23.VI.39 Корунечка, моя сероглазенькая. Сейчас я уже ни о чем другом почти не думаю, только рвусь к тебе, мечтаю о том, как буду гладить и целовать тебя со всех сторон, чувствовать тебя всем своим телом. Вот как я люблю тебя, а ты, когда меня выпустили, даже счастливой не стала. Жди меня 28-го, поезд ╧10, вагон ╧ 6. Приходит он вечером, часов около семи (точно здесь узнать невоз- можно). Женьке я писал, чтобы он и другие никоим об- разом не встречали меня. Если он спросит тебя, то по- втори ему, чтобы не приходил. Разве только ты не смо- жешь меня встретить и захочешь что-нибудь передать через него. На случай, если это письмо пропадет, я напи- шу о поезде еще пару раз. Люблю, люблю, люблю. * * * Гаспра. 24.VI.39 Корунечка, чудненькая моя. Обидно, что уже так и не получится ни одной настоящей ночи, поскольку ты 30-го работаешь. Придется в Москве дорабатывать. Но самое главное это - как объяснить тебе, что ты не имеешь никакого права не заботиться о своем здоровье (я уже не говорю о счастии) и переутомля- ешься. Говоришь, что любишь меня, а обращаешься с моими вещами так небрежно. Ведь и серенькие глазки, и губки, и груди, и каждый волосок - все это мое и ты вовсе не имеешь права неосторожно обращаться с чу- жой собственностью, даже если ты и не очень любишь меня. Крепко целую нахальную и лживую (жульничаешь с путевкой) девочку. Дау. * * * Теберда. 13.VII.39 Корунечка, дорогая. Очень рад был, получив твое письмо. Карточки, впро- чем, очень посредственные: не то, что те. Не телегра- фирую тебе, т. к. сейчас ты, вероятно, уже получила мое письмо (это, кажется, 6-е или 7-е). Здоровье мое в прекрасном состоянии. Сердцебиений нет никаких. Напрасно ты, Корунька, стараешься узнать, что я хочу. Во-первых, я действительно сам не знаю. Во-вто- рых, для тебя этот вопрос настолько более сложен, что здесь ты одна должна решать. Мне важно только, что- бы ты была счастлива. Когда получишь это письмо, телеграфируй, пожалуй- ста, день своего отъезда и Н. Афонский адрес, а то я не буду знать, куда писать. Смотри, Корунечка, отдыхай как следует. Бояться тебе теперь нечего и можешь развлекаться как угодно. Ты ведь знаешь, что я от этого не буду меньше тебя любить. Пиши мне, Корунечка, почаще. Я так люблю полу- чать твои письма. Крепко целую. Дау. В этом письме его слова: "Для тебя этот вопрос настолько более сложен, что ты одна должна решать. Мне важно только, чтобы ты была счастлива". По своей человеческой честности и наивности ребенка он мог думать, что я, дав слово не ревновать, смогу это выполнить! * * * Теберда. 18.VII.39 Корунечка, любимая. Получил сегодня два твоих письма сразу. Боюсь я все- таки за тебя. Что ты-де сама виновата, это не утеше- ние. Если кто-нибудь нечаянно разбил драгоценную вазу, то разве можно оправдываться тем, что она неудобно стояла. С драгоценными вещами надо обращаться осто- рожно, а что может быть драгоценнее красивой жен- щины. Ведь я отвечаю не только за то, чтобы у тебя не было неприятностей, а чтобы ты была вообще счастливой. Очень хорошо делаешь, что осторожно обращаешься с путевкой. Что бы ты в конце концов ни надумала, но отдохнуть ты должна обязательно. Я буду в Харькове 3-го в 12 час. 45 мин. и уеду, очевидно, 5-го вечером. Я бы, конечно, приехал раньше, если бы ты была в это время в Харькове, но, к сожалению, билеты надо заказывать за- долго, а торчать в Харькове без тебя мне ни к чему. О моем здоровье не беспокойся. Никаких сердцебие- ний и в помине нет. Крепко целую бедную сероглазую Корочку. Дау. * * * Теберда. 20.VII.39 Корунечка, дорогая. Так приятно, просматривая письма на букву Л, уви- деть твой почерк. Если бы я только знал, что нужно, чтобы сделать тебя счастливой. Но кто тебя разбе- рет, и потому я даже советовать тебе боюсь. В коопе- ративное твое счастье при моем развратном стиле я тоже не верю. В результате я даже не могу отплатить тебе за то счастье, которое для меня связано с тобой. Ведь когда я думаю о счастливых минутах моей жизни, то я вспоминаю прежде всего те, когда я обнимаю тебя, а ты прижимаешься ко мне и я всем телом чувствую тебя. Я здесь прекрасно развлекаюсь и чувствую себя очень хорошо, только в весе никак не прибавляю. Чтобы ты обязательно хорошо отдохнула на курорте!!! Крепко целую серые глазки. Дау. * * * Москва. 1.Х.39 Корунечка, родная. Ну какие ты чудные письма ста- ла писать. Когда их читаешь, все становится как-то ве- селее и лучше. Как с твоим приездом? Как твое здоровье? Я сейчас все думаю, что тебе плохо, вероятно, в результате утомления. Приезжай, Корунечка, скорее, тогда мы об- судим, что с этим делать. Ведь я очень, очень люблю те- бя, и когда думаю, что тебе плохо, мне тоже становит- ся грустно. Крепко, крепко целую бедную девочку. До скорого свидания. Дау. * * * 4.Х.39 Корунечка, дорогая моя. Мне очень, очень жалко мою бедную девочку. Приез- жай поскорее сюда, и мы все обсудим и придумаем, что делать. Имей, кстати, в виду, что если ты, как ты пи- шешь, "не хочешь причинять мне неприятности" - то не пиши, что твой приезд "не очень сильно интересует меня". Ведь ты прекрасно знаешь, что это явная неправ- да. Неужели я все это время так плохо обращался с то- бой, что ты имеешь основания, когда тебе плохо, писать мне такие фразы. Я так сильно люблю тебя, Корунечка, и когда я знаю, что тебе плохо, я вообще не могу жить спокойно. Приезжай, Корунечка! Я так жду тебя, а ты теперь вдруг пишешь, что вообще приедешь неизвестно когда. Ведь даже если тебе уж не так хочется видеть меня, ты хоть сможешь отдохнуть здесь. А ведь теперь же ты уже не боишься, что я могу изнасиловать тебя. Крепко, крепко целую. Жду телеграммы о приезде. Дау. * * * 27.X.39 Корунечка, дорогая. Ну зачем ты умствуешь о всякой ерунде? Что я ми- моза какая-то, что ты боишься, что я переволновался при твоем отъезде. Все это ерунда! Ведь я очень, очень люблю тебя и возиться и волноваться для тебя я всегда готов (уже не говоря о том, что вся история была ерун- довая). Ты бы лучше написала о том, как ты там в вагоне с субъектом любезничала (который тебе вещи втаски- вал). Мои дела в этом направлении обстоят прескверно. Просто хоть плачь! Крепко целую дорогую девочку. До скорого свидания. Дау. * * * 23 ноября, 1939 г. Корунечка, любовь моя. Звонил тебе на прощание еще несколько раз с вокзала, так хотел услышать твой чуд- ный голосочек, но так и не дозвонился. Очень смешно чи- тать твои письма, в которых ты волнуешься по поводу моей любви к тебе. Ведь я просто по временам с ума схо- жу от любви к тебе, ведь ты такая изумительная, те- бя вообще трудно не любить. А о других ты зря волну- ешься. Подумай, Корунечка, ведь мы живем всего толь- ко один раз и то так мало, больше никакой жизни не будет. Ведь надо ловить каждый момент, каждую возможность сделать свою жизнь ярче и интереснее. Каждый день я с грустью думаю о том, сколько неиспользованных возможностей яркой жизни пропадает. Пойми, Корунечка, эта жадность к жизни ничем не мешает моей безумной любви к тебе. Напиши, что тебе сказали в поликлинике. Крепко целую серенькие глазки. Дау. * * * 25.XI.39 Корунечка, любимая. Как жалко, когда от тебя нет писем, чтобы перечитывать их. Те письма, которые пришли за время моего отсутствия, к сожалению, сов- сем для этого не годятся. Ты не думай, Корунечка, что это оттого, что они "плохие"; дело просто в том, что когда я читаю их, то мне кажется, что тебе очень плохо, и от этого становится очень грустно. Ведь я так люблю мою чудную сероглазую блондинку, которая хитрым образом ни за что не хочет быть счастливой. Дела мои в смысле любовниц в довольно жалком со- стоянии. Сижу у моря и жду погоды. А сколько можно было бы за это время пережить интересного! Без любви к тебе я как-то даже не могу себе представить своей жизни, но ведь она должна быть такой яркой и интересной, что дальше некуда. В Ленинград решил пока не ехать - боюсь, что устану. Как с твоим лечением?! Снималась ли уже без трусиков? Ведь ты такая чудная, что всякому, имеющему аппарат, естественно хочется все пленки извести на тебя. Что у вас делается? Крепко целую всю Корочку. Дау. * * * Москва, 30.XI.39 Если ты приедешь сюда, то это письмо может не застать тебя в Харькове. Поэтому пишу на всякий слу- чай. Может, тебе действительно трудно разбирать мои каракули. Ведь знаешь, Корунечка, я все-таки ни- как не могу себе представить, что ты можешь очень сильно любить. Ведь даже если бы ты любила меня хоть совсем немного, только разрешая мне любить те- бя - это уже было бы неплохо, а то, что ты еще сама любишь меня - это так хорошо, что этому как-то трудно поверить. Если бы я сам не чувствовал, как ты всем телом прижимаешься ко мне, я бы вообще считал это абсурдом. Корунечка, дорогая, почему от тебя ничего нету? Са- мо по себе это неважно и я ничего не вижу в том, что у тебя не было настроения писать, но когда от тебя вовсе ничего нет, мне начинает казаться, что тебе очень пло- хо живется, а это самое плохое, что вообще может произойти. Прошло ведь всего 10 дней, как мы были вместе, но мне кажется, что прошел уже целый месяц, и так силь- но хочется почувствовать мою чудную Корочку. А ты еще болтаешь, что я меньше люблю тебя, чем 4 года на- зад. Временами мне хочется, чтобы ты уже жила здесь, но потом я вспоминаю, что других любовниц еще нету и что вместо яркой жизни может получиться скука, от которой мы быстро разлюбим друг друга. Вот когда все устроится как следует, мы с Корунькой заживем как боги. Крепко целую всю Корочку. Дау. * * * Москва, 6.ХII.39 Корунька, дорогая. Ну и нахальная же ты. Не отве- тить на две телеграммы в расчете на письмо, написан- ное 1.XII. Вообще это, конечно, закономерно для особы, но поскольку недавно ты учинила болезнь и у меня не бы- ло со времени отъезда из Харькова ни одного твоего письма, я у же в самом деле взволнован. И еще имеешь на- хальство сомневаться в том, что я тебя люблю гораздо сильнее. Насчет лечения это возмутительно. Почему это у тебя нет времени лечиться. На всякие дела у тебя есть время, а чтоб заботиться о моей самой любимой вещи - нет. И нисколько ты меня не любишь. Фотокарточка очень чудненькая. Я представляю се- бе, как на тебя там субъекты облизываются. Кстати, прочел недавно замечательную фразу для тебя. Когда мадмуазель де Соллери была поймана своим любовником на месте преступления, она храбро это отрицала, а по- том заявила: "Ах, я прекрасно вижу, что вы меня разлюбили, вы больше верите тому, что вы видите, чем тому, что я говорю вам". Мои дела в этом смысле пока в довольно посредственном состоянии. В Ленинград пока не собираюсь. Целовать тебя, принимая во внимание твое обраще- ние с моим телом, не следовало бы, но разве можно удержаться! Дау. Москва, 15.XII.39 Корунечка, родная. Следовало бы похвалить тебя за чудненькие пись- ма, но нельзя, потому что из тех же писем выясняет- ся, что ты много работаешь, чего тебе никогда не разрешалось. На твои две открытки, очевидно, со- блазнился кто-нибудь на почте, а маленькую (которая действительно очень чудная), как я тебе уже писал - получил. Что ты кроме меня никем не интересуешься, отнюдь не доказывает, что ты сильно любишь меня; отсюда только следует, что, во-первых, ты слишком много работаешь; во-вторых, отсюда можно было бы заключить, что ты рыбьего нрава, но так как опыт показывает, что это не так, то отсюда только вид- но, как ты любишь приврать, что, впрочем, и так из- вестно (вспомни хотя бы лживую телеграмму об ан- гине, в каковом отношении, в отличие от собственных ситуаций, тебе, как известно, вовсе не разрешалось врать). Очень хочется увидеть тебя. Так приятно чувство- вать, что такая прелесть любит меня. Ведь письма ты все равно такие оке будешь писать и когда разлюбишь меня, а всем телом соврать гораздо труднее. Крепко целую со всех сторон. * * * 10.I.40 Корунечка, любимая. Вот уже восемь дней как ты уе- хала и ничего не знаю о тебе. Главное чувствую, что ты хитрым образом по какой-либо причине все-таки не сча- стливая. Напиши, Корушка, что-нибудь, а то, когда от тебя ничего нет, мне становится как-то немного груст- но. Ведь если ты меня разлюбила, то я просто не знаю, как я смогу жить дальше. Здесь все время очень холодно - 20-30. Поэтому я никуда не хожу. А когда торчишь дома, вспоминаешь все грехи в смысле серости жизни. Адка мощно обхамила - условились с ней по телефону зайти около 4-х, а в пол пя- того ее не было дома - не дождалась. Так что я даже не видел ее. Танька держит себя весьма неопределенно. Других даже не пытался увидеть. Крепко целую тебя, хотя и "характерную", но совер- шенно чудную девочку. Дау. * * * 30.I.40 Корунька, родная. Ну как тебе было не стыдно гово- рить мне такие вещи по телефону. Я уже узнал у Лет- ного отца все подробности. Оказывается, ввиду трудно- стей с транспортом, выдают билеты в Москву только командировочным. Само собой, что это не означает ни- какого запрещения въезда в Москву. Что касается во- проса по существу, то не говоря о том, что это несо- мненно временная вещь (которая кстати уже раз бы- ла), я убежден, что мне всегда разрешат привезти в Москву мою жену (хотя бы через Академию Наук). В общем, по этому поводу можешь не беспокоиться. Но самое главное - это вопрос о твоем здоровье. Имей в виду, Корунька, что я совершенно всерьез ни- когда не прощу тебя, если ты сейчас будешь трепать свое здоровье, и так достаточно подорванное. Я дей- ствительно очень виноват в том, что в свое время ог- раничился одними уговорами, а не заставил тебя по- ехать полечиться и отдохнуть. Правда, не думаю, чтобы ты по этому поводу имела основания писать (хотя бы и зачеркивая потом), что я больше думал о чем-либо другом, чем о твоем здоровье, но факт оста- ется фактом, а то, что ты сама ничего не хотела де- лать, конечно, для меня плохое оправдание. Тебе во что бы то ни стало надо поехать на курорт и всерьез полечиться. * * * Корунька, любимая. Как я соскучился по тебе, по всей Корушке от волос до кончиков ног. Не вздумай, впрочем, из-за этого раньше приезжать. Перед тем как приедешь сюда, твое лечение в харьковской поликлинике должно быть полностью закончено. Отсюда ты должна сразу же поехать на курорт. Спишись об этом с Верой, если Сергей сможет достать тебе путевку. Лучше всего бу- дет, если ты проведешь здесь недели две. Тогда можно будет в последний раз пообращаться с тобой как с лю- бовницей и вводить кооперативный стиль уже после твоего возвращения с курорта. Как с перевозкой твоих вещей? Мои дела в довольно жалком состоянии. Танька ве- дет себя довольно кисло. Единственным утешением была одна ленинградка, которую я слегка осваивал в Тебер-де и которая мило держала себя. Но, во-первых, она была здесь всего два дня и уехала в Ленинград, а, во-вторых, я не уверен, что она 2-го класса. Корунька, дорогая. Временами мне кажется, что хо- рошо, что ты будешь рядом под руками (во всех смыс- лах), но с другой стороны - а вдруг ты застрадаешъ. Смотри! Крепко целую тебя, Корушка; Дау. P.S. Никаких твоих писем после первых двух не было. Сколько моих писем ты получила? * * * 23.II.40 Корунька, родная. Получил два твоих "красных" письма. Ты спрашиваешь меня, в какой мере я сам хочу твоего приезда? Должен сказать, что я все-таки очень скучаю по тебе, и мысль иметь Корушку под руками со- блазнительна. Надо бы только с самого начала хорошо организовать нашу совместную жизнь. Поэтому мне и хочется, чтобы ты сначала приехала как любовница и только после возвращения с курорта уже жила бы в сво- ей новой профессии. Тем более, что любовница такая хо- рошая, что жалко терять. Напиши по этому поводу! Очень смешно читать, когда ты спрашиваешь, ску- чаю ли я по тебе. Я просто мечтаю о возможности крепко обнять свою чудную Корушку. В моих делах с другими девушками ничего нового. Килечка в Ленинграде, пишет мне милые письма, но чтобы освоить ее дальше, надо ехать в Ленинград, что сейчас весьма сложно. Та- нечка ведет себя несколько лучше, но все-таки неопреде- ленно и даже слабых достижений пока не имеется. Ад- ки - не видел. Хотя ты и по телефону утверждала, что соскучи- лась, но я как-то не очень этому верю. А то ты привык- ла к моему кроткому нраву и, вероятно, думаешь, что со мной всегда можно потом договориться. Имей в виду, Корунечка, что все это тебе писалось по этому поводу совершенно серьезно, и лучше не пробуй легкомысленно относиться к своему телу. Крепко целую это чудное тело. Дау. * * * 19.IV.40 Корунька, дорогая. Насколько я понимаю твой характер, ты, исходя из того, что я долго не писал тебе, уверена в моих успехах. В действительности в этом случае я, вероятно, писал бы каждый день. В настоящий же момент говорить о каких бы то ни было успехах не приходится. Из Катьки ничего сделать невозможно, но что касается Кирки, то освоить ее было бы в общем нетрудно, но, к сожалению, она все-таки недостаточно красива, и делать ее своей постоянной любовницей мне не хочется. Если же осво- ить ее просто так, то, принимая во внимание, что она, по-видимому, сильно влюблена в меня, мороки не оберешь- ся. Поэтому ограничиваюсь изучением фигуры. В общем, очень трудно. Когда подумаешь, просто удивляешься, как это такая чудная особа, как ты, мо- жет любить меня. Крепко целую самую любимую Корочку. Дау. * * * Ленинград, 21.IV.40 Корунька, золотая моя. Не знаю, успеешь ли ты уже получить это письмо до моего приезда, но мне очень хо- чется написать тебе. В первую неделю, когда не видишь тебя, то как-то тоже лень писать, а потом начинает тянуть к тебе, и сейчас мне очень приятно думать, что приедешь в Москву и опять будет Корушка под руками (и в буквальном и в переносном смысле слова). Мои дела не особенны. Изучаю Килечкину фигуру, ко- торая, к сожалению, далеко уступает твоей, но осваи- вать ее полностью не собираюсь. Вообще я какой-то не- удачник. Крепко целую дорогую девочку, которая даже не мо- жет вообразить, как я сильно ее люблю. Дау. * * * Москва, 21.IV.40 Дорогая моя девочка. Еще только шесть дней, как от тебя нет писем, а мне уже кажется, что прошла целая вечность. Когда я облизываюсь на какую-нибудь особу, я всегда вспоминаю про Корушку, например, что у ней грудь лучше или про серые глазки. А ты, когда прижимаешься к субъекту, то вовсе и не думаешь о Дау. Вообще вся разница между на- ми в отношении к "другим" - это то, что я честно го- ворю, а ты хитро привираешь. А твою любовь ко мне и сравнить нельзя с моей любовью к тебе. Ведь если бы ме- ня не было, то ты сразу нашла бы сколько субъектов. 23.IV.40 Письмо задержалось, так как я несколько прихвор- нул. По-видимому, объелся чем-то. Сейчас уже лучше, и завтра-послезавтра надеюсь быть в полном здравии. От тебя все ничего нет, а уже 8 дней прошло. * * * 10.VII.40 Корунька, любимая моя девочка. Мои дела что-то не- сколько улучшились, и меня стало еще сильнее тянуть к тебе. Ведь ты такая чудная, что на свете не может быть ничего равного тебе. Когда прикасаешься к какой- нибудь другой особе, то потом ярче вспоминаешь твое чудное тело. А ты, вероятно, уже понемногу забываешь меня. Бог с тобой, конечно, что не пишешь, если бы я только мог быть уверен, что с тобой все хорошо, но раз- ве с тобой можно хоть в чем-нибудь быть уверенным. И иногда мне становится вдруг очень страшно, что мо- жет быть ты больна. Это, конечно, глупо, но я так люблю тебя, что страх потерять тебя мелькает у меня в голове. На прощание вот тебе еще отрывок стихотворения: И промолвил так Саади лукавый пророк: Если солнце восходит, иди на восток, Если солнце заходит, на запад иди, Будет солнце всегда у тебя впереди. Ты солгал нам, о Саади, лукавый пророк, Если солнце любя и о солнце скорбя. Ты за солнцем пойдешь без путей, без дорог, То на западе солнце взойдет для тебя И от запада солнце пойдет на восток. До свидания, моя самая, самая любимая. Дау. * * * 14.VII.40 Дорогая моя девочка. Как мне хочется получить что- нибудь от тебя. Но сейчас я уже 4 дня не в Теберде, а в отделении Дома отдыха наДомбае, куда письма не пере- сыпают. Завтра мне обещано привезти письма, и я с ра- достью думаю, а вдруг будет письмо от Корушки. Впро- чем, вероятнее всего, ни черта не будет. В Москве я оче- видно буду двадцать девятого, т. е. через приблизитель- но 15 дней. А вдруг выяснится, что ты разлюбила меня. Ведь какая ты ни хитрая и лживая, в этом вопросе те- бе все-таки никогда не удастся обмануть меня. Как ты ни будешь стараться, но без одежды я чувствую каж- дую часть твоего тела, и тебе не удастся вытрениро- вать его так, чтобы оно все лгало. Вообще все это" очень глупо. Всю жизнь, как ни хоро- шо я относился к людям, я никогда не чувствовал себя за- висимым от кого-либо, а сейчас я так сильно завишу от тебя. Ты знаешь, как я облизываюсь на хорошеньких и как мало я при этом преуспеваю, но если бы явился сата- на и предложил, мне мощнейший успех с условием, что тебя не будет, я сразу отказался бы. Мне здесь (если не считать беспокойства о тебе) очень неплохо. Гуляю, меру и, правда, с неопределенным успехом, увиваюсь за в общем неплохими особами. Если бы я только мог быть уверен, что ты совсем, совсем сча- стлива! Крепко целую такие далекие и такие любимые серые глазки. Дау. * * * 12.VI.41 Корунька, любимая. Как я люблю тебя! Когда ты ря- дом со мной, это кажется мне чем-то самоочевидным, и только когда тебя нет, я чувствую, до какой степени ты мне нужна; тогда я вспоминаю каждый изгиб твое- го тела и мечтаю о том, как буду целовать тебя всю. И как хорошо, что я могу болтать с тобой о "дру- гих", а не как с другими придумывать всякую чепуху. От этого ты становишься мне такой родной и близкой. И когда мне, увы, в ограниченной степени удается изучать чужие фигуры, я всегда с гордостью вспоминаю, что у меня есть еще Корушка. Ведь ты сейчас правда не жале- ешь бедному зайчику немного разнообразия. Только дня приезда еще не знаю. Все мои дела на- столько посредственны, что не знаю, как их и кончить. Когда решишь окончательно, телеграфируй. Развлекайся побольше, но не забывай своего нежного зайца. Ведь я все-таки всегда боюсь, что ты заметишь, наконец, какой я неинтересный, и разлюбишь меня. Крепко целую. Дау. Глава 17 - Коруша, я не изменил свои взгляды, но ведь я не видел тебя целый год. И сейчас каждый день без тебя - это потерянный день! А оправдание браку - мы были любовниками пять лет - солидный срок. А я влюбляюсь в тебя все больше и больше. Скорей устраивай свои дела и приезжай ко мне в Москву, уже как жена! Но здесь он тщательно разработал свою самую "блестящую" (так он говорил) теоретическую работу и назвал ее "Как правильно жить", или "Брачный пакт о ненападении". Этот "пакт" предоставлял полную свободу, как он понимал ее, для себя и меня. Я не могла сказать "нет". Его нервы, его сон, его здоровье надо было беречь! Тогда я не принимала этот "пакт" всерьез и была согласна на все. Я уже не могла ему бросить: "У тебя слишком удачно сложилась жизнь". Его здоровье было подорвано, его надо было беречь. Но иногда закрадывалось сомнение, я боялась, что тот самый зверский, злостный человеческий предрассудок - ревность - сидит во мне! А вдруг в самом деле на моих глазах он будет волочиться за бабами? Даже когда он в письмах воспитывал меня, я неделями не снимала трубки с телефона, когда звучал междугородний длинный звонок. Я не отвечала на письма, а потом начинала врать о своих болезнях. Кроме того, была еще одна неприятность: тот самый Женька, к которому, кроме презрения, нельзя питать иных чувств, женился и нахально поселился у Дау в Москве, в его пятикомнатной квартире. Вместе с женой и домработницей. Правда, Дау что-то говорил, когда я была у него. Но он был такой хрупкий, ему противоречит