достигнуто положительных результатов. Таня мне рассказала, что А.А.Вишневский решил попытаться сделать другие варианты блокад, о назначении которых он сообщит по телефону. Приехав домой, они рассказали много интересного. Оказывается, А.А.Вишневский очень торжественно встретил Ландау в клинике. Все медики в клинике Вишневского были собраны на митинг, где по старым традициям их института Лев Давидович был объявлен почетным пациентом. В честь чего была заранее приготовлена именная медаль из бронзы, очень красивая, с барельефом отца А.А.Вишневского, а потом все пили коньяк за выздоровление академика Ландау. Это все мне Танечка рассказала, когда мы уложили Дау отдохнуть. Даунька восхищался умом и талантом Вишневского, потом добавил: - А ты знаешь, Коруша, мне Александр Александрович сказал, что он в тебя влюбился. Спросил меня, как я на это посмотрю. Я сказал, что не ревнив, что разделяю его вкус. Пожалуйста! Тем более сам я в таком жалком состоянии, но, боюсь, Кора никогда не ценила мужчин вашего типа. - Ты так посмел сказал Александру Александровичу?! - Коруша, прости, разве я ошибся? - У Александра Александровича есть большое обаяние талантливого человека. Его нельзя мерить под общую мерку. Рассказ Танечки о том, как Вишневский встретил Ландау в клинике, очень растрогал меня своей человеческой чуткостью. С грустью подумала: "А вот управделами Академии наук Чахмахчев, опираясь на устный незаконный приказ Миллионщикова, за руки и за ноги в буквальном смысле этого слова выбросили Дау вон из больницы в разгар зимы. Какие разные люди!". Я верила, очень верила Вишневскому. Надеялась, что его блокада окажется чудодейственной. Надежда на выздоровление Дау крепла, настроение было хорошее. К Дау приходило очень много посетителей, приезжало много иностранцев, были даже целые иностранные делегации. Я никому не отказывала в свидании с Дау. Посетителям я радовалась больше, чем Дау, я наблюдала: Дау на бесконечные боли жаловался только близким знакомым. Когда приходили посторонние, врожденное внутреннее благородство заставляло его мобилизовывать все силы! Он был приветлив, интересно вел беседу, улыбался, смеялся, казалось, его оставили боли. Можно было подумать, что он отвлекся и забыл о боли. Нет, как тень пройдет судорога по лицу, прикроет глаза, через несколько секунд опять в форме. Как-то вечером пришел студент. Дау сидел в библиотеке в кресле. Гость с первых слов хотел поразить академика, он сказал: - Лев Давидович, мне удалось решить теорему Ферма! - Присаживайтесь, пожалуйста. Вот вам бумага, изложите ваш вывод. Студент с воодушевлением начал излагать свое решение. Внимательно наблюдая за пером своего гостя, Дау вдруг сказал: - Хватит. Вы студент третьего курса математического факультета? - Да, я на третьем курсе. - Я это узнал по вашему решению. Вы сразу заблудились в трех соснах. - Нет, разрешите я закончу. - Это излишне, я все уже понял. Мой вам совет, сначала надо выучиться, а потом делать открытия! А вы решили начать с открытия, а потом кончать университет. В своем решении вы сразу заблудились в трех соснах. Вы еще не овладели математикой, как должно, свои ошибки вы принимаете за открытие. Между прочим, вы не один, это свойство очень многих математиков. Все усложнять, из простого и понятного делать все сложным и непонятным. А точнейшую и полезнейшую из наук математику использовать для личного удовольствия. Создавать математические, никому не нужные, сложнейшие шарады. Должен вам заметить: для человеческого общества эти теоремы-шарады абсолютно бесполезны. Мой вам совет - учитесь. Студент ушел расстроенный и очень озадаченный. - Дау, я слыхала или где-то читала об этой теореме Ферма. Неужели до сих пор она не решена? Разве ее не может решить такой математик, как Келдыш? - Коруша, дело все в том, что такие математики, как Келдыш, занимаются разрешением только полезных математических задач, а вот совершенно бесполезные теоремы решают недоучки, вроде нашего ушедшего гостя. Этой схоластикой от науки серьезные ученые не занимаются! Вечерами и в выходные дни я была с Дау всегда одна. Гарик вечерами дома не бывал, а я этому радовалась, так как очень боялась, что трагедия с отцом может наложить тяжелый отпечаток на молодые годы сына! Студенческие годы - самое счастливое время. Омрачать их было бы преступлением. Ни на один час за все годы болезни мужа я не оставила Дауньку на Гарика. Когда валилась без сна, изнемогая от усталости, его оклик сверху "Коруша", и я в мгновенье ока уже наверху. Как будто силой вихря меня поднимало наверх, исчезали и сон, и усталость. Это были счастливые годы. Я знала, как я нужна Дауньке, жила мечтой о его выздоровлении. Сила мечты скрашивала все трудности. После выведения грибков из кишечника, промежутки улучшения делались все чаще и все продолжительнее. Тогда он читал мне стихи, тогда мы вместе мечтали о его выздоровлении. - Коруша, боли в животе уменьшились. Как ты думаешь, могут за ночь мои боли исчезнуть совсем? - Даунька, ведь Александр Александрович сказал, что зажатые нервы прорастут и тогда боли исчезнут сами. Ведь никто не может знать, как глубоко зажаты эти корешки нервов. В одно прекрасное утро проснешься здоровым! Даунька, когда ты выздоровеешь и скажешь мне, что уходишь на свидание к девушке, как я буду этому событию искренне радоваться. Ты будешь здоров! За годы твоей болезни я поняла цену настоящего горя. Дау в негодовании встал: "Коруша, милая. Когда я выздоровлю, я буду верен тебе целый год!". Как-то утром, в 1960 году, по звонку открыла входную дверь, незнакомый человек не только хотел войти сам, он пытался еще внести что-то непомерно большое, и это ему удалось. Оказался художник, он хотел написать портрет академика Ландау. Принес показать образцы своих творений. Два полотна оказались изумительны: портрет Н.Н.Семенова был удачен, второй портрет жены художника тоже был прекрасен! - Вы знаете, мне очень понравились ваши портреты, я пойду уговорю мужа, чтобы он согласился. Мне очень захотелось иметь хороший портрет Дау, а вдруг этому художнику удастся запечатлеть взгляд Дау. Дау, внимательно рассмотрев портреты, тоже пришел в восторг, он очень ценил живопись, скульптуру, архитектуру и понимал эти виды искусства. - Только имейте в виду, я буду приходить к вам в мастерскую точно, больше десяти минут я сидеть не могу. Когда портрет близился к завершению, Дау мне сказал: - Коруша, ты знаешь, в живописи я разбираюсь, мой портрет удался, хочешь посмотреть? - Еще бы, очень хочу, когда поедешь на очередной сеанс, возьми меня с собой. - Нет, ты поезжай, посмотри сама, художник будет тебя завтра ждать в 5-6 часов вечера. Поезжай, посмотри, портрет очень хорош. А сам художник очень талантлив. На следующий день в 5 часов я стояла у портрета. Портрет был воистину удачен, но нестерпимый блеск глаз натуры отсутствовал. Я очень хвалила портрет. "Дау считает вас очень талантливым, ему очень нравится портрет", - говорила я, натягивая перчатки. - Как, вы уходите? - Да, конечно, а что? - Останьтесь, посидите со мной,- он засуетился, ринулся в противоположный угол, включил свет торшера, свет позолотил вино, фрукты, розы и два прибора для легкого ужина на двоих. Вначале я окаменела, потом подошла к сервированному на двоих столику. Рассмотрела вино, фрукты, шоколад - все было почти так, как я сервировала стол, когда Дау посещали его девушки. Я рассмеялась. Мой милый Зайка пытается научить ярко жить таких скромных работяг, как этот художник. Окинула его впервые любопытным взглядом: бедный, как он был смущен, он покраснел, он готов был провалиться от стыда, он беспомощно засуетился, как будто готовился совершить что-то постыдное, а разве можно стать соучастницей постыдного, нет стыд лучше пережить в одиночку. Когда впервые в 1935 году я пришла в квартиру Дау в Юмовском тупике Харькова, почти так же был сервирован стол, и всегда розы. Но глаза Дау сверкали, ослепляли меня, луч сияния его глаз магически меня сковывал, а сам Дау был воплощением восторженного порыва. Он моментально сорвал с себя одежду, было что-то священное в его неудержимом стремлении, нагота его была прекрасна, ни тени смущения, как все безыскусственно чистое, созданное самой природой! Обнажался он перед женщиной впервые, в своих помыслах он был чист, целомудрен и девствен. Грязные помыслы у Ландау отсутствовали всегда. А художник стыдился, чего? - Я вижу, у вас Даунька здорово "почесал язык". Не смущайтесь, это его выражение. Он во время сеансов, конечно, молчать не мог, о физике с вами не поговоришь, как педагог он решил вас научить, как правильно надо жить? - Да, он меня познакомил с этой своей теоретической работой, он ее очень высоко ценит. - Дау очень талантливый педагог, ему удалось воспитать вас. Ведь вы совсем не похожи на ловеласа, принимающего в своем художественном ателье девушек, где за натуру пишите их портреты. Он с ужасом замахал руками, в изнеможении сел. - Как можно, вы такое говорите! Скажу вам правду, я когда вас увидел, обомлел. Вы очень красивы, мне как художнику захотелось писать с вас портрет. Лев Давидович мне сразу начал излагать теорию, как надо правильно жить. Я с удивлением его спросил, неужели он изменяет своей жене. "Еще как! Встречаясь с другими девушками, я только ярче воспринимаю ее совершенство. Кора действительно очень красива". - "Лев Давидович, а вы не боитесь, что ваша жена может вам изменить?". - "Неужели я выгляжу таким пошляком, что могу придерживаться этой пошлой двойной морали, что можно мужчинам, того нельзя женщинам! Мужчины всегда забывают, что сами заводят романы с чужими женами, а их жены заводят романы с чужими мужьями. Я считаю, для человека может быть одна мораль: женщина равноправный член нашего общества и у нас одна мораль для женщин и мужчин. Если бы мне моя жена не изменяла, я бы считал, что я ее угнетаю, пользуясь сам неограниченной свободой свободного человека, живущего в свободной стране. Я за символические "рога" рогатых мужчин, не все рогатые мужчины умеют их носить с достоинством, рогам никогда не вырасти, если ваша жена не красавица, не очаровательна, не прелестна, не соблазнительна до чертиков!" - "И вы не ревнуете свою жену?" - "В цивилизованном обществе ревности не должно быть, человеческая подлинная культура и ревность несовместимы. Я культурный человек!" - "Лев Давидович, а если я вам признаюсь, что влюбился в вашу жену с первого взгляда". - "Из симпатии к вам я вам помогу, я ее завтра одну пришлю посмотреть портрет". Я обо всем этом догадалась по сервировке стола. Согласитесь, флиртовать с мужчиной по рецепту мужа несоблазнительно. - Пожалуйста, не думайте ничего плохого, я действительно хочу написать ваш портрет. - Итак, вы хотите написать мой портрет, в одетом или в раздетом виде? - Ну что вы, конечно, в одетом, и даже вот в этом вашем осеннем костюме, очень красиво сочетается серебристая каракульча с алым платком на голове. Вам поразительно к лицу этот платок. - Нет, не выдержали вы испытания. Пусть Даунька займется еще вашим воспитанием. Я поспешила уйти, было весело на душе, получить столько комплиментов! От самого художника. Домой вернулась радостная, веселая. Дау, услышав, что я пришла, слетел со второго этажа в один миг мне навстречу. - Коруша, я всегда тебе говорил, носи только красное, это самый прекрасный цвет в природе, не зря его революционеры сделали своим знаменем. Тебе очень идет красное. Как тебе понравился художник? - Твой портрет очень понравился, ну а художника ты еще недовоспитал! - Я вижу, он не в твоем вкусе, а жаль! Он в тебя влюблен, написал бы замечательный портрет! Коруша, все-таки тебя, наверное, мама в детстве уронила, ушибла голову. Ты не пользуешься своей красотой. Художник, влюбленный в натуру, создает шедевры! Такой талантливый художник, имела бы замечательный портрет. Дура и есть дура, от Никогосяна тоже отказалась. Никогосян - очень талантливый скульптор, как хотел в мраморе сделать твой скульптурный портрет, не всякой красивой женщине выпадает счастье иметь портреты настоящих, талантливых художников. Ну пусть художник оказался не в твоем вкусе, скажи, чем плох Никогосян? Он имеет очень большой успех у женщин. - Бедный Зайка, я не оправдала твоих надежд. Куртизанка из меня не получилась, я мыслю и воспринимаю жизнь немного иначе, чем ты. Помнишь роман "Мужчины предпочитают блондинок, но женятся на брюнетках"? Героиня романа хорошо усвоила нравы буржуазного общества, ее девиз жизни: "Любовь проходит, а бриллианты остаются". Я не могу сказать: красота и молодость пройдут, а портрет и скульптура останутся. Зачем они мне нужны, если как необходимую нагрузку я должна терпеть общество этого самого Никогосяна, хотя он очень смешной. Дау, когда последний раз на Николиной горе у Капицы за ужином он сидел рядом, очень уговаривал меня пойти с ним в театр. Со своим армянским выговором он так сказал: "Ты почему не хочешь пойти со мной в театр? Знаешь, какой я надену красивый костюм, у меня есть такая красивая рубашка с галстуком, мне очень идет. Я как захочу, так красиво оденусь". Не могла же я сказать этому скульптору: меня пленил навек один мужчина. Разве после этого можно размениваться на мелкие чувства? Глава 53 Прошли годы, Дау своими поступками, своей жизнью, своим трудом, своими идеями предстал мне, как нечто сверкающее своей незримой чистотой и яркостью. В часы нежности, наедине я сказала: - Дау, а ведь ты есть бриллиант чистейшей воды. - Ну что ты, Бриллиантова зовут Колей. - Не по фамилии, по чистоте, по яркости, по своей человеческой сущности ты есть не просто кристальной чистоты, таких много. Дау ты есть кристалл сверкающий, чистый, яркий, многогранный. Ты есть настоящий бриллиант. - Коруша, была еще такая Дора Бриллиант. - Дау, то была эссерка, а ты есть редкостная драгоценность. Даунька, вот сколько бы стоил бриллиант чистейшей воды, неповторимой яркости и имел бы твой вес в каратах? - Коруша, такого в природе нет. - Я знаю, ты один такой на всей нашей планете! - Коруша, самое удивительное, мне эту чушь приятно слушать. Как больно возвращаться к трагическим событиям. С того момента, когда врач Федоров сказал: "Будет жить!", трагедия отодвинулась на целых шесть с лишним лет. Эти длительные годы выздоровления для меня протекли как один длинный, нескончаемо длинный день. Я, как и Дау, потеряла счет времени, тоже не помнила ни дня, ни месяца, ни года. К счастью, невропатологи меня не спрашивали об этом. Надежда переполняла меня, я не сомневалась, он скоро будет здоров! Соматически, как говорят медики, он уже здоров, а боли, я была уверена: боли могут его оставить в любой момент. Надежда на это счастье уже была огромным счастьем! Когда мою жизнь пересекла встреча с Ландау, он сказал мне: "Дау это моя кличка, имя мое Лев, но посмотрите на меня, какой из меня лев!". Я посмотрела: сиянье его огромных пламенных глаз было ослепительным. Непонятный восторг охватил меня! После каждой встречи восторг возрастал, а потом перешел в обожание, преклонение, любовь! Любовь и обожание оказались взаимными! До конца дней Дауньки и до конца моих дней! После лечения кандидомикоза (грибков) настроение стало лучше. - Ты знаешь я все время прислушиваюсь, мои боли ослабевают, вот сейчас я уверен, завтра проснусь здоровым! Боли в ноге совсем ослабели и "животная" боль тоже стала легче. Я хочу почитать тебе стихи: По одному из нас будут Панихиду служить И не позже, как в завтрашний день! - Зайка, прекрати! Даже когда ты был здоров эти стихи запрещались, забудь эти строки, я не хочу их слышать. - Смешная, боишься даже детских стишков. Как ты кричала, умоляла "Зайка прекрати", когда я говорил: Пиф-паф ой-ой-ой, Умирает Зайчик мой! Принесли его домой. Оказался он живой! Ну не сердись, ведь когда принесли меня домой, я оказался живой. - Ты действительно уже по-настоящему выздоравливаешь, начинаешь свои дразнения! Выходной день. Сумерки сгущаются, Дау читает мне Байрона по-английски, мне не понятны слова, но приятен его голос, я посматриваю на стрелки часов, уже час, как боли продолжают успокаиваться. Звонок в дверь, входит молодой застенчивый мне не знакомый человек: "Льва Давидовича можно видеть?". - Да, пожалуйста. Дау он сказал: - Простите мне мой визит. Вы меня не знаете, я минералог. Только кандидат наук. Но мне посчастливилось открыть новый, еще не известный минерал. В наш век это большое счастье и большая редкость. Я пришел к вам просить вашего разрешения назвать мой минерал вашим именем "Ландуит". - Благодарю, это большая честь, но я ведь физик и в минералогии не разбираюсь. У вас должны быть свои уважаемые учителя. - Лев Давидович, мое уважение к вам безгранично, еще со студенческих лет все московское студенчество, независимо от специальности, преклонялось перед вами! Вас очень прошу, разрешите мне мой минерал назвать "Ландуит"! - Очень благодарю, считаю это большой честью для себя. Конечно, я согласен, только неудобно себя чувствую, отнимая хлеб у минералогов. Это был Александр Михайлович Портнов. Вдруг пришла телеграмма из Киева. Зденек Кунц сообщал о своем приезде к Ландау в Москву. В Киев его вызвали для очередной консультации. Я позвонила друзьям Дау: передо мной встал вопрос, как принять Кунца без председателя консилиума Гращенкова. У меня собрались Данин, Голованов, Халатников, Шальников и другие. Поезд прибывает завтра в десять утра. На моей половине внизу было весьма бурное заседание. Единогласное мнение было одно: Кунц должен один, без Гращенкова осмотреть Ландау и высказать свое мнение о методах лечения, о возможности устранения боли и о причинах, вызывающих боли. При Гращенкове он будет только придерживаться врачебной этики, это было бы бессмыслицей! Обсуждался вопрос, как завтра во время визита Кунца не допустить к Ландау Гращенкова. После бурных обсуждений все решили, что я должна сейчас же, вечером, позвонить Гращенкову и в вежливой форме, поблагодарив за все сделанное, сказать "пошел вон". Другого выхода не было. Меня долго и упорно уговаривали все. В конце концов я сняла трубку, стала набирать номер, услышала голос Гращенкова и, ни звука не сказав, положила трубку. - Товарищи, я не могу вот так, спокойно обидеть человека, я могла с ним не соглашаться и припираться в больнице, но обидеть немолодого человека на ночь, нет, нет, не могу. Я сама слишком много по телефону слышала обид. На меня все накинулись. Выручила Майка: - Слушай, Кора, а если не ты, а кто-то другой скажет от твоего имени, за тебя? - Пожалуйста, говорите от моего имени, я знаю, его отстранить надо, но я не могу. Маечке пришла умная мысль, она объяснила: "У моей мамы, старшей сестры Коры, такой же голос, бабушка по голосу их не отличала. Я сейчас позвоню маме домой, дам телефон Гращенкова, она сначала его поблагодарит за все сделанное, а потом очень вежливо откажет от дома, она в курсе дела". Все согласились, никто из присутствующих другого выхода не видел. Халатников взял на себя миссию встретить Кунца на Киевском вокзале и сразу привезти его к нам. Кунца будет ждать накрытый стол, пока он будет завтракать, я звоню в больницу, чтобы привезли историю болезни, т. к. из Киева приехал консультант. Никто в Москве не знает о завтрашнем приезде Кунца. Когда привезут историю болезни из больницы, они здесь увидят Кунца, но пока по телефону разыщут Гращенкова, Кунц без стеснений выскажет свое мнение, которым мы все дорожили. Звонок моей сестры, я знала, не остановит Гращенкова, если он узнает, что Кунц у Ландау. Моя сестра после разговора с Гращенковым мне в тот же вечер сообщила: "Корочка, у Гращенкова не было и тени сомнения, он сам узнал "тебя" по голосу, я его очень вежливо за все поблагодарила и в конце концов попросила не посещать Ландау, на что он очень тоже вежливо, правда повысив голос, сказал: "Не вы, Конкордия Терентьевна, приглашали меня к Ландау...", но здесь трубку, видно, выхватила его жена и наговорила мне, т. е. тебе, кучу не очень приятных комплиментов. Она кричала: "Вы за все годы ни разу ничем не поздравили Николая Ивановича". Кора, у семейства Гращенковых нет сомнения, что они говорили с тобой". На следующий день события разворачивались по намеченному плану: профессор Халатников с вокзала привез Кунца к нам. Пока я угощала его завтраком, Танечка позвонила в больницу и попросила срочно привезти историю болезни, т. к. из Киева приехал профессор, он уже у Ландау. Историю болезни привез сам главврач Сергеев. Открыв ему дверь, я пригласила его войти в столовую: "Знакомьтесь, это профессор Кунц из Чехословакии, он был на всех международных консилиумах у Ландау". Сергеев передал историю болезни Кунцу. Кунц вместе с физиками стал подниматься на второй этаж. Сергеев меня спросил: - Вы уже поставили в известность Николая Ивановича? - Нет, он не знает, что Кунц в Москве. - Разрешите, я от вас позвоню, надо срочно пригласить Николая Ивановича. - Товарищ Сергеев, вы главврач у себя в больнице, вы можете приглашать Николая Ивановича к себе в больницу, а мы с мужем, когда вчера получили телеграмму от профессора Кунца, решили Гращенкова не приглашать, мы хотим поговорить только с профессором Кунцем! - Так вы еще вчера знали, что приезжает всемирно известный профессор Кунц из Чехословакии, и нам никому не сообщили? - Я очень много получаю телеграмм от известных людей, но мне не приходило в голову кого-то ставить об этом в известность. Сергеев ушел очень обиженный и возмущенный. Я побежала наверх. Кунц тщательно осматривал Дау. Кунц хорошо владел русским языком, но с Дау он разговаривал, все время переключаясь то на английский, то на немецкий, то на французский. Долго, очень долго Кунц осматривал и изучал больного Ландау, я уже сервировала стол для обеда, а Кунц как настоящий клиницист все изучал больного и пришел в конце концов в полный восторг от больного, был счастлив, он сиял, он вспоминал, каким он видел Ландау в первые дни травмы: человек остался жив. - В моей практике первый случай: с такими травмами больной не умер! Сам встает, сам ходит, боли пройдут сами, сейчас у Ландау один врач - время! Все будет хорошо, слишком много было травм, слишком серьезны были травмы. С Львом Давидовичем интересно разговаривать, мне бы такого больного в клинику, такой больной для медика - большое счастье. - Дайте слово нам, физикам, что берете к себе в клинику Ландау, мы найдем пути, мы, физики, доставим Ландау к вам в клинику,- сказали физики. Кунц стал очень серьезен, помолчав, он сказал: - Весь мир знает, что Ландау - больной Гращенкова, у нас, врачей, есть своя этика! Я эту этику не понимала и разделять не могла! Она мне всегда казалась чудовищной. По-моему, эта этика выглядит так: один врач ошибается, ведет своего больного в могилу, другой врач это видит и может предотвратить, но уходит в кусты. Так я думала, а Кунцу сказала: "Я вам очень благодарна за все. Вы, вероятно, даже не представляете, как были полезны все ваши советы. Ландау жив и на пути к выздоровлению, а вы в этом сыграли большую роль! Вы в ваш первый приезд дали очень ценные советы!". На следующий день свой официальный визит Кунц нанес вместе с Н.И.Гращенковым и еще другими врачами. Когда все стали подниматься наверх, Гращенков на первых ступеньках лестницы умышленно задержался. Все поднимались наверх, я замыкала шествие. - Конкордия Терентьевна, я вас умоляю, никакого разговора у вас с членами моей семьи не было. - Николай Иванович, а вы знаете, я действительно не разговаривала с членами вашей семьи! Я говорила уверенно и искренне. - О, благодарю, вы не можете себе представить, как я вам благодарен! Спасибо, спасибо! Глава 54 Время мчалось, календарь менял погоду, а боли продолжались! Моментами ослабевали, а потом вспыхивали с прежней силой. Узким местом по уходу за больным оставались ботинки и ванна, каждую ночь без выходных, иногда до десяти раз за ночь надо было внимательно зашнуровать высокие ботинки, а потом расшнуровать и правильно поставить, чтобы первым делом брать для надевания протезный ботинок, и так изо дня в день. Глубокой ночью, в который раз проверяя, что больная нога в протезном ботинке, а не наоборот, вспомнила, что Кунц, будучи у нас с визитом, рассказывал, что у них в Праге в протезном институте есть замечательные мастера по производству протезной обуви. Сон, недомогания у меня как рукой сняло: надо поехать в Прагу, там, быть может, знаменитые мастера по изготовлению протезной обуви сумеют сделать легкие протезные ботинки на крепких молниях. Молнии на ботинках Дау сможет сам застегивать. Кроме того, Карловы Вары знамениты своими лечебными источниками. Я слыхала, там есть воды от всех кишечных заболеваний. Вишневский говорил, что запущенный кандидомикоз мог оставить патологические изменения в стенках кишечника. В свой очередной визит А.А.Вишневский нашел вздутие живота у больного ненормальным: "Передайте ведущему врачу вашей больницы товарищу Зарочинцовой, пусть соберет консилиум из диетологов по лечебному питанию, они дадут тебе меню, где будут исключены продукты, стимулирующие газообразование". Даже такой выдающийся медик-клиницист, как А.А.Вишневский, не мог предположить, что газообразование в кишечнике возникает потому, что от травм аппендицит сошел со своего места и образовал вредные петли в кишечнике. Но диетологи собрались и нашли у больного неправильный прикус, вследствие чего с пищей и особенно с питьем больной затягивает слишком много воздуха, отсюда вздутие живота и сильные газообразования в кишечнике. Прописали обилие киселей и компотов, все питье через стеклянные трубочки, тогда воздух не будет заглатываться и кончатся газообразования. Когда Дау был здоров, его живот был у позвоночника, имел вогнутую линию, не было вздутий и газообразований, а прикус с рождения такой, и то количество воздуха, которые он заглатывал, не давало о себе знать! Но моя репутация у медиков была не блестящей. Заказала у стеклодувов изогнутые стеклянные трубочки, через несколько дней вздутие и газообразование увеличились: обилие сахарозы в диете диетологов не могло благотворно действовать на больного. Не поставив никого в известность, все прописанное диетологами пришлось отменить. Спросила у А.А.Вишневского: - Что, если съездить в Карловы Вары? - Это самое лучшее, что можно придумать после этого страшного кандидомикоза. Ему там так промоют и прочистят, просто обновят стенки его кишечника, но тебе будет очень трудно с таким больным в пути. - Александр Александрович, мне и дома не легко, я выдержу, и потом когда Дау со мной, он все старается делать сам, он так старается мне облегчить уход за ним, трудности поездки принесут ему пользу. Я вспомнила, как заставила его ходить, и, главное, я ему закажу хорошие протезные ботинки! Эту поездку мне сможет оформить только Гращенков. Когда появился у нас Гращенков, я пригласила его на свою половину: - Николай Иванович, как вы считаете, после этого страшного кандидамикоза, если я Дау повезу в Карловы Вары, в Чехословакию? Я слышала, там лечат все кишечные заболевания. - Ни в коем случае я вам этого разрешить не могу. Лев Давидович еще очень болен, чтобы совершать путешествие за границу. - Вы нашли его уже давно слишком здоровым, когда выписывали из больницы! Сейчас бесполезно говорить о ваших ошибках, повлекших обморожение и тромбофлебит. - Конкордия Терентьевна, эти упреки ни к чему. Я знаю, вы хотите его оставить на излечение у Кунца в его клинике. Так должен вас огорчить: Кунц попал в автомобильную катастрофу, сам был за рулем, ему раздавило рулевым управлением грудную клетку. - Он жив? - Да, он остался жив, но он еще будет долго болеть, ваша затея не удастся. - Какой кошмар, мне очень жаль Кунца! Николай Иванович, вы не знаете подробнее о состоянии Кунца? - Он сейчас уже вне опасности. - Николай Иванович, я хочу не в Прагу, а в Карловы Вары, полечить кишечник знаменитыми источниками. Вишневский очень советует, он говорит, больному будет очень полезно после такого запущенного кандидомикоза, который, кстати сказать, просмотрели все врачи вашего консилиума! - Нет, поездку за границу я не могу разрешить, еще слишком рано, у нас в Советском Союзе есть минеральные воды, но и туда еще рано! Вы переоцениваете свои возможности, я этого разрешить не могу. Он встал и пошел наверх к Дау. Известие, что Кунц сам с раздавленной грудной клеткой стал тяжелобольным, ошеломило меня. Поднялась к Дау, когда Гращенков ушел. - Коруша, когда этот дурак Гращенков оставит меня в покое? - Рука у Дау дрожала. - Танечка, что здесь произошло? - Ничего, Лев Давидович игнорировал присутствие Гращенкова, не хотел с ним разговаривать, отвернулся к стене и молчал. (В.М.Бехтерев: "Если больному не стало легче после разговора с врачом, то это не врач"). Е.М.Лившиц стал приходить довольно редко. В одно из воскресений, когда я готовила в кухне обед, Дау делал у шведской стенки разминку: придуманные мной стальные круглые поручни в обхват руки, опоясывавшие весь верх квартиры, дали ему возможность легко передвигаться. В моей страховке он уже не нуждался, в протезных ботинках он только слегка прихрамывал, а снимала я ботинки только на ночь. Е.М.Лившиц пришел с физиками, они пробыли у Дау довольно долго, я не вышла их проводить, меня остановил их разговор. Физики утверждали, что они в поведении Дау ничего страшного не заметили: нет, Женя, вы ошибаетесь, Дау совсем прежний, тот же юмор, тот же взгляд, о науке не захотел разговаривать, логично обосновав: "Я на несколько лет отстал". Второй физик добавил: что, если бы у вас, Женя, болел живот, ведь Дау примерно за час три раза выходил в туалет, предварительно извинившись, он просто еще очень болен, у него слишком много было серьезных травм. Дверь в квартиру Женьки рядом, они остановились на крыльце, продолжая разговор. Женька очень уверенно, с печалью в голосе сказал: "К моему большому сожалению, я полностью убедился в противном. Вы ведь медицины не знаете, а я вырос в семье медика, медицина мне близка, я все время держу связь с профессором Корнянским. К сожалению, Кора по глупости отстранила его, но он мне сказал: никто и ничто не вернет Ландау его интеллекта! Он как ученый погиб, мозговая травма плюс клинические смерти. Вначале я тоже этому верить не хотел. У меня не осталось больше никаких надежд. Дау в науку не вернется, я лучше знаю его! Нет, нет! Я в этом твердо убежден. У него потеря ближней памяти". Меня уверенность Лившица не испугала, это я все слыхала и от Гращенкова, и от главврача Сергеева, и от Зарочинцевой. И, конечно, от Корнянского. А вот профессор Рапопорт из нейрохирургии с первых дней травмы мне сказал: "Трещина в основании черепа без смещений, трещина полая". Он верил показаниям энцефалограммы, придавал большое значение тому, что когда пропилили щель в черепе, гематомы не оказалось. Он в нейрохирургии наблюдал больного с первых дней пробуждения сознания и всегда на все страшные прогнозы консилиума, не боясь Егорова, просил записать его мнение особо, и оно всегда шло вразрез с мнениями Егорова и Корнянского и всегда было оптимистично! К сожалению, профессора Рапопорта тоже уже нет! (Рак желудка). Я-то лучше всех знаю своего Зайку! Он безусловно весь прежний! Интеллект, талант, все осталось прежним. Он сам всех поставит на место, когда кончатся боли и будут опубликованы его новые работы! Особенно если он закончит свой последний труд. Теперь его уже стали называть гением. А пока надо создавать спокойную обстановку дома для его полного выздоровления. Это условие необходимо, а главный врач - время. Это сказал Пенфильд, это подтвердил Кунц, об этом я читала в учебниках медицины. И самым желанным гостем для Дау и меня был Померанчук. Еще с харьковских времен, когда я ничего не знала о его сверходаренности, он покорил мое сердце, назвав Дауньку учителем там, на цементной площадке у двери квартиры Дау. И потом всегда, в Москве, в Казани, дома, на даче при встречах с Дау, академик Померанчук произносил слово "учитель", вкладывая в это слово столько любви, преданности, преклонения, восторга. Сам Померанчук излучал чистую детскую наивность, доброту и доброжелательность ко всем. Заглянув в его глаза, можно было поверить, что человечество лишилось зла. За словом "учитель" следовала математическая выкладка физических идей. "Учитель, ты не отстал от современной физики, за годы твоей болезни ничего существенного физики не сотворили, главное: та область физики, которой ты посвятил два года перед своей болезнью, остается белым пятном. Ни один физик мира ничего не сделал в этой области, поскорей выздоравливай, это открытие ждет тебя". - "Чуча, я истосковался по науке, меня изводят боли, как я жду конца болей! Я как зверь накинусь на науку". Они говорили физическими терминами. Разговаривать о том, над чем он работал, Ландау, мог только с Чучей, только один академик Померанчук мог на равных говорить о науке с Ландау. Даже больной, Дау ни разу не сказал Чуку, что болит живот, о науке разговаривать не могу. У Дау с Чуком иных разговоров не бывало, при встречах они говорили только о науке. Чук с порога начинал научный разговор, Дау подхватывал. Так было до болезни, так было во время болезни, больной Ландау свой характер не изменил. Наступал уже 1965 год, иностранцы не забывали Дау. Звонили из Парижа, Берлина и Варшавы! Поздравляли с наступающим Новым годом, справлялись о здоровье Ландау. Очень часто приезжали целые делегации из разных стран. Как-то И.А.Луначарская привела шведов из Стокгольма, с Дау они говорили по-английски, а ко мне обратились на русском языке: - У нас в Стокгольме много писали о вас. Мы, стокгольмские мужья, ставим вас в пример своим же нам. У нас было сообщение, что вы каждый день почти три года приходили к мужу в больницу, неужели это правда? - Да, это правда, но это не подвиг, уверяю вас, если бы вы были в такой опасности, как мой муж, ваши жены тоже не выходили бы из больницы! Ирина Анатольевна, уходя, мне сказала: "Кора, шведов поразила эрудиция Дау. Они говорят, этот человек знает все! Чтобы его ни спросили, он дает ответ и какой!". Алеша Абрикосов появлялся чаще остальных, к нему Дау издавна питал особо теплые чувства. Алеша добр, добродушен и, конечно, талантлив, а Дау мечтал, чтобы хоть один ученик его переплюнул в науке. Алеша был трудолюбив, у Дау были на него большие надежды. Только уж больно Алеша боится свою жену Таню, устойчиво пребывает под ее каблуком. "Мой ученик и подкаблучник!" - дразнил его без конца Дау. "Дау, вы, как всегда, правы,- отвечал Алеша добродушно,- кроме того, я очень счастлив в обществе собственной жены. Дразнением вы меня не проймете, я давно с вами согласился. Да, я подкаблучник, и представьте себе, Дау, мне там очень уютно". Но как-то Дау после вечернего визита Женьки спустился ужинать в кухню очень задумчивый. Медленно прошелся по передней. - Даунька, чем Женька тебя расстроил? - Коруша, скорее удивил. Понимаешь, мой Абрикосик давно как-то говорил, что его Таня очень настаивает, чтобы Алеша завел дневник и ежедневно тщательно записывал все, что я говорю, не науку, нет, а просто все мои частные разговоры. Это он говорил мне не наедине, все подняли его на смех, я лично сказал Алеше, что он рожден для более полезных дел на земле. А потом Женя стал замечать, что Алеша завел такой дневник и фиксирует мои частные разговоры. Женя не хотел огорчать меня впустую. Заботясь обо мне, решил выяснить, зачем это понадобилось Алешиной Тане. Он очень много потратил времени, выслеживая Таню, и зафиксировал, что Таня посещает всем известное здание на площади Дзержинского. Вот видишь, Коруша, как Женька предан мне, а ты его не ценишь! Чего Женьке не простишь за такую преданность? Ведь пока не убедился, он мне ничего не говорил. Преданный друг много стоит. Есть такое предание, когда был подожжен в древние времена Капитолий в Риме, где сгорели ценнейшие пергаменты, враги Тиберия хотели это злодеяние приписать Тиберию и, допрашивая Гракха, спросили, приказал ли ему Тиберий поджечь Капитолий. Преданный Тиберию Гракх ответил, что Тиберий не говорил этого, но если бы он сказал, счел бы за честь исполнить поручение! Коруша, как красиво выглядит истинная преданность! - Даунька, милый, ты просто ребенок: у твоего Женьки негде поместиться истинной преданности, он весь заполнен только корыстью и жадностью. Алешу и Таню он просто оговорил, ты слишком восхищаешься Алешей, а у Женьки нет Алешиного таланта, вот он и решил посеять в тебе недоверие к Алеше. Если Таня и просила записывать Алешу твои изречения, то мне тоже иногда хотелось записать их. То, что ты болтаешь, у тебя здорово получается, ты умеешь просто и коротко сказать о многом. Я уверена, Женька боится твоего расположения к Алеше, я не верю Женьке, он все придумал сам насчет Тани. Ты посмотри на своего Женьку, ведь вид у него Иуды! Он решил убить двух зайцев: отдалить от тебя Алешу и подчеркнуть свою преданность тебе. - Коруша, неужели ты думаешь, что Женька на такое способен? - Не думаю, Дау, я в этом уверена, сейчас у нас подобный шпионаж не в моде, а потом, кому нужна твоя болтовня. Всю эту чушь, пойми, придумал Женька сам, ему выгодно подчеркнуть свою преданность тебе. За эту услугу он через несколько дней выудит у тебя под каким-нибудь предлогом сотню фунтов стерлингов. Он только и говорит о том, что мы еще не разменяли чек на 1000 долларов, премию Фрица Лондона. К сожалению, я оказалась права, когда Женька убедился, что пользы от больного Ландау ему нет, он перестал приходить, теперь он жалеет тратить свое время на Ландау. Как-то днем вдруг ввалились веселые, жизнерадостные Халатников, Абрикосов и Женька. Оказывается, они только что вернулись из Берлина, ездили Халатников и Женька вместе по туристическим путевкам, взахлеб, с восторгом делились впечатлениями. Халатников обратился ко мне: - Кора, вам обязательно следует по туристической путевке съездить в Берлин, там только что вышли все тома по теоретической физике, и Женя получил массу немецких марок, он накупил огромное количество замечательных и очень дорогих вещей. Вам по приезде в Берлин тоже издательство выплатит столько же немец ких марок, как и Жене, вы сразу разбогатеете! Дау уже прекрасно ходит и замечательно выглядит. Медсестра Таня обойдется без вас каких-нибудь 10 дней, кроме того, вам необходимо отдохнуть. У меня мелькнула мысль, что Таня обойдется, а Дау нет. Кто будет шнуровать ботинки ночью, покупать продукты, готовить и всех кормить. Алеша поддержал Халатникова, Женька напыженно молчал, потом быстро выскочил из комнаты Дау, а мне сказал: "Кора, я хочу вам кое-что сказать" и, спустившись ко мне произнес: - Кора, дело вот в чем. Вам в Берлине ничего не причитается. Я помогал издательству корректировать. Только поэтому мне и заплатили. Вы, конечно, можете съездить в Берлин, но вам там получать нечего. - Женя, я не могу оставить Дау ни на один день, ехать я никуда не собираюсь. Женька ушел, я поднялась наверх. Дау