внимательно всматривались в лица арестованных. Мне показалось, что ни у кого не было злонамеренных улыбок, лица были серьезные и напряженные. Пришла на память картина В.И.Сурикова "Утро стрелецкой казни", где художник изобразил две группы людей, по-разному относившихся к трагедии стрельцов. Даже ребятишки, которые всюду ухитряются увидеть смешную сторону, казалось, смотрели серьезно и с любопытством. У Садовой улицы этап свернул налево и вышел на огромную площадь, где были расположены друг против друга два острога: арестантские роты для уголовников и политическая тюрьма. Высокие каменные стены политической тюрьмы, узкие железные решетки, круглые башни порождали чувство обреченности, особенно у тех, кто впервые попадает в эти бастионы. "А бедное сердце так жаждет свободы". Я вспомнил, как после февральской революции все двери тюрем были открыты. Я снова встал перед воротами той самой тюрьмы, перед которой стоял три года тому назад. Но сейчас я здесь стою не в качестве зрителя, а в качестве политического заключенного. Я думал: произошла революция, свергли монарха, а политическая тюрьма осталась. Каким чудом сохранилась эта мрачная бастилия, немая свидетельница людского горя. Стены мрачной тюрьмы как бы хотят сказать: все меняется, но мы остаемся, мы нужны всем властям. Когда я приехал через много лет в Днепропетровск хоронить своего брата, мне сказали, что губернская тюрьма уничтожена, вместо тюрьмы построен Дом советов. Этап простоял у тюрьмы около часа. Лязгнул железный засов, ворота открылись и нас ввели в ненасытную пасть каменного чудовища. Через эту тюрьму прошло не одно поколение революционеров. Мне жена (она старше меня) потом рассказывала, что и она сидела в этой тюрьме в 1912 году за участие в демонстрации по поводу Ленских расстрелов. Наш этап разбили на группы, одних сразу увели, женщин оставили на первом этаже, а небольшую группу, в том числе и меня, провели по лестнице на 2-ой этаж, одели в полосатые арестантские костюмы, выдали по паре белья и круглые шапочки, какие в теперешнее время носят академики. Начали распределять по камерам. Меня втолкнули в каменный мешок с узенькой решеткой, выходившей на пустынную Полевую улицу. Я узнал, что нашу камеру называли камерой смертников, что не предвещало ничего хорошего. В нашей камере находилось 18 человек, а в соседней камере было больше 100 арестантов. Начальником тюрьмы был некий Белокоз, он здесь сохранился с дореволюционного времени, моя жена, сидевшая в этой тюрьме до революции, помнит его. В двух камерах собрался весьма пестрый состав: эсеры, анархисты, большевики, бундовцы, сионисты, махновцы, фальшивомонетчик и просто участники каких-либо выступлений против властей. Самая большая группа была представлена новомосковскими крестьянами, обвинявшимися в участии в восстании против деникинцев. Крестьян, сидевших в нашей камере, считали зачинщиками, остальных разбросали по всей тюрьме. Махновцы, сидевшие в нашей камере, как и Нестор Махно, родились в Гуляй-поле или вблизи от центра махновского движения. Все они являлись бойцами махновских отрядов. Трое из них, в возрасте 30-35 лет, отличались высоким ростом. Один заключенный, большелобый, субтильной наружности, с весьма интеллигентным лицом, с бородкой клинышком, сидел в углу камеры и не принимал никакого участия в разговорах. Заключенный Бродский, арестованный за выпуск фальшивых денег, особенно марок, сказал мне, что этот молчаливый человек брат Феликса Дзержинского, руководителя ВЧК. В камере был и левый эсер, который категорически отрицал участие эсеров в покушении на Ленина, а также в убийстве Володарского и Урицкого.Вопреки общему мнению он заявлял, что эсеры в принципе выступали против индивидуального террора. Одновременно он осуждал Марию Спиридонову -- вождя левых эсеров, обвиняя ее в политическом карьеризме, выразившемся в участии в большевистском правительстве. Один из сокамерников, Эсаул Штейнгауз, известный впоследствии под псевдонимом "Красный", был хорошо мне знаком. Он был высоко образованным человеком и прекрасным оратором. На одном митинге в Екатеринославе мы с ним встретились впервые, а в дальнейшем судьба довольно часто сводила нас вместе. В 1922 г. В Москве мы вместе поступили в Институт Красной профессуры: он на педагогический факультет, я на философский. Будучи еще студентом этого института, он опубликовал интересную работу "Огюст Бланки", посвященную Парижской Коммуне, в которой, в частности, высказал мысль, что Ленин является больше бланкистом, чем марксистом. В этой работе приводится следующее высказывание Бланки: "Дайте мне группу профессиональных ревлюционеров, и я совершу социальную революцию". Именно это и осуществил Ленин в октябре 1917 г. В 1937 г. Штейнгауза расстреляли, а пока мы, сидя в камере смертников Екатеринославской тюрьмы, много говорили о судьбе революции, совершенно не представляя, каковы будут ее результаты. Один из сидевших в камере махновцев, Москаленко, умный и образованный человек, убежденный анархист,просидевший много лет в царских тюрьмах, своеобразно опровергал марксову теорию экономического фактора в историческом процессе. Он говорил: "По Марксу получается, что массы трудящихся хотят только есть, а значит историю двигают вперед только голодные. А виновны в их голодном состоянии только помещики и капиталисты. На самом же деле -- продолжал он, - народ страдает прежде всего от государства: бюрократии, армии и полиции". По его мнению, политика -- решающая сила общественного развития, а в политике надо прежде всего бороться с теми, кто крепко держится за государственное кресло, преследуя только свои личные интересы. Москаленко считал, что Ленин преследует в своих выступлениях только завоевание личной власти, мало думая о свободе народа. В те далекие времена я не был согласен с такими высказываниями. Но уже в 1921 г., когда по указанию Ленина, который стал главой государства, начали громить рабочие оппозиции, выражавшие интересы коренных рабочих, я начал больше размышлять над позицией таких людей, как анархист Москаленко. Один из молодых махновцев Григрий Каретников, лично хорошо знавший Махно, близкий родственник знаменитого в те времена атамана Каретникова, одного из ближайших сподвижников Нестора Махно, подробно рассказал мне о жизни Махно. Передаю достаточно точно то, что он поведал мне в тюремной камере. Батько, Нестор Иванович Махно, родился в бедной крестьянской семьев Гуляй-Поле Александровского уезда, недалеко от Екатеринослава. Рано стал круглым сиротой, нищенствовал, часто спал в стогах сена и конюшнях. Летом батрачил, а осенью и зимой работал у кузнеца подручным за харчи и постель. Самостоятельно научился читать и писать, очень любил приключенческие книги. В 1905 г. примкнул к террористической группе.Они поджигали помещичьи усадьбы, и даже убивали провокаторов и особо жестоких полицейских. За активное участие в террористической группе Махно был осужден на каторжные работы. На каторге он близко сошелся с анархистами, из которых особенно выделялся Волин, по национальности еврей. Февральская революция освободила Махно с каторги, и он вернулся к себе на родину. В Гуляй-Поле он был избран в рабоче-крестьянский совет, самым свирепым образом расправлялся с помещиками, их земли передавал беднейшему крестьянству. Он пользовался большим авторитетом у себя на родине и на всей Украине. Когда Екатеринославская губерния была оккупирована немцами, Махно создавал партизанские группы из самых удалых ребят и наносил немцам чувствительные удары. Немецкое командование оценило голову атамана в миллион рублей, но никто его не выдавал. Махно пришлось бежать в Москву, где он возобновил свои связи с анархистами. С группой анархистов он снова вернулся на родину, где и создал крупный крестьянский отряд, боролся с немецкими захватчиками и войсками гетмана Скоропадского. Именно в это время Гуляй-польский атаман разработал особую тактику борьбы, воспользовался знаменитой тачанкой. Под видом крестьянских свадеб или похорон отряды Махно на тачанках проникали в районы расположения немецких войск и частей гетмана Скоропадского, стремительно передвигались по тылам Деникинской армии, захватывали вооружение и боеприпасы. Во всех городах, которые хотя бы на короткое время оказывались под властью махновских отрядов, из тюрем выпускали всех заключенных, независимо от их политической принадлежности. Мой сокамерник Каретников продолжал рассказ: - Моему земляку удалось создать несколько крупных отрядов, во главе которых стояли такие атаманы, как Щусь, мой свояк Каретников, Марченко, Василевский, Куриленко и другие. -- Мой собеседник с восторгом говорил об рганизационном таланте батьки, сравнивал его с предводителями гайдамаков -- Гонтой, Кармелюком и другими вожаками украинских крестьян, боровшихся за землю и волю. Каретников считал, что только Махно искренне хочет передать землю крестьянам. Каретников много рассказывал о съезде махновских отрядов и представителей от 72 волостей и уездов: Александровского, Мариупольского, Бердянского, Бахмутского и Павлоградского. На этом съезде было принято несколько принципиальных решений, в том числе о создании "безвластных коммун". Все отряды махновцев формально были объединены в отдельную бригаду во главе с Махно, подчиненную Советской Заднепровской дивизии, которой командовал знаменитый Дыбенко, один из руководителей Октябрьского переворота. Впоследствии я узнал, что к Махно неоднократно приезжали ответственные представители из Москвы, в том числе Калинин, Мануильский, Карл Радек. Они пытались каким-то образом наладить взаимодействие махновских отрядов с Красной армией, но все их усилия оказались тщетными. Я слушал Каретникова с большим интересом, меня очень занимала биография современного Степана Разина. Видя мой интерес к личности Махно, Каретников привел много интересных фактов, свидетельствовавших о том, что Нестор махно безусловно был весьма незаурядной личностью нашей многострадальной эпохи. Боевая тактика Махно могла родиться именно в период Гражданской войны. Смекалка крестьянского вождя озадачивала опытных военных. Махновские отряды, пользуясь пулеметными тачанками, громили полки и дивизии, которыми командовали опытные военные специалисты. Партизаны русско-французской войны 1812 года были часто вооружены вилами и топорами, махновские отряды тоже вели партизанскую войну в условиях куда более сложных. Махно как личность, махновщина как социально-политическое явление, тактика боевых действий махновских отрядов требуют серьезного внимания любого непредубежденного историка, изучающего период Гражданской войны. Разумеется, в поведении самого Махно не последнюю роль играло чувство мести за его погубленную молодость, проведенную на каторге. К сожалению, в советской литературе совершенно неверно представлены как личность самого Махно,так и все крестьянское движение, которое он возглавлял. Пример этому - образ Махно в книге А.Толстого "Хождение по мукам". В моем представлении Нестор Махно безусловно является героем революции, мстителем за народное горе, борцом за экономическую независимость и политические права крестьянства. Я оказался свидетелем огромной популярности Махно у крестьян на всем юге Украины. В конце августа махновцев, сидевших с нами в камере, вызвали на свидание с родственниками. Из деревень им привезли богатые передачи. Они вернулись в камеру с мешками, в которых были украинское сало, жареные гуси, огурцы и помидоры, дыни, яблоки и украинская паляница. Хлопцы все это разложили на красиво вышитых полотенцах и пригласили всех сокамерников к трапезе.Один из махновцев получил записку, искусно втиснутую под шкурку жареного гуся. В ней сообщалось,что скоро батько подойдет с отрядами к городу и всех освободит из тюрьмы. Это известие всех взбудоражило, появилась надежда на освобождение. Ко мне на свидание пришли мать и мой друг Матус Канин. Нас разделяла решетка. Кругом кричали, и со стороны пришедших на свидание, и со стороны заключенных. Мать все время плакала. Матус Канин, выдавший себя за моего брата, как только жандарм отошел, крикнул: - Махно подходит к городу. - Как-то ночью, когда мы лежали на полу, услышали глухие раскаты. Подумали, что начиается гроза. Бродский, лежавший рядом со мной, сказал, что кто-то на тюремном дворе ударил по пустой железной бочке. Махновцы крепко спали. Над дверью камеры тускло мерцала лампочка, я слышал храп конвоира в тюремном коридоре. Накинул на голову подаренную мне женскую кофту и тихо подполз к узкой решетке, выходившей на Полевую улицу. Вглядывался в темноту, внезапно блеснула зарница и сразу раздался грохот. Сомнений не было -- это был пушечный выстрел. В тюремном коридоре раздались шаги. Я быстро лег на пол и замер. Вскоре услышал пулеметные очереди. Наступило утро. В соседней камере, самой большой в тюрьме, было необычно тихо. Звякнули ключи, тяжелая дверь нашей камеры открылась, на пороге стояла группа охранников, впереди в черной шинели начальник тюрьмы Белокоз, известный своей свирепостью. Он приказал всем лечь и заявил: - За малейшее нарушение тюремного режима, за громкие разговоры будем расстреливать. -- Мы тихо лежали на каменном полу, я слышал стук своего сердца. Нас не вывели умываться, только разрешили вынести парашу. Когда мы с Бродским несли парашу, нас сопровождал усиленный конвой. Ночью из нашей камеры увели двоих анархистов, один из них крикнул: - Прощайте, братишки, нас ведут на расстрел! -- Вскоре на тюремном дворе раздались выстрелы. Ночью никто не спал, каждый мысленно прощался с жизнью. Я почему-то думал не о родителях, а о друзьях -- Матусе Канине, Штейнгаузе, Соне Солнцевой и особенно о Наташе Зарудной. Это были очень тяжелые часы. Вдруг что-то оглушительно треснуло на тюремном дворе, до нас долетел гул большой массы людей, а затем крики: - Ура! Братцы, выходи на свободу! Город в руках батьки Махно! -- В коридоре шум и песня, это был гимн анархистов: "...Довольно позорной и рабской любви, мы горе народа потопим в крови..." В какой-то камере заключенные запели Марсельезу.Мы стали ногами и кулаками бить в дверь камеры, нам казалось, что нас могут забыть. Но вот возле нашей камеры крикнули: - Отойдите от двери! -- После нескольких сильнейших ударов молотом со стороны коридора дверь камеры сорвалась с петель. Мы с криком ринулись в коридор, бегом спустились по лестнице, влились в поток освобожденных из других камер и , продолжая кричать, выбежали на тюремный двор. Лил проливной дождь. Но мы, вышедшие из Екатеринославской бастилии, мало страдали от этого. Ливень нам даже казался отрадой, мы как бы освежались стихией после наших камер, пропитанных гнилостным и зловонным воздухом параши, а также дыханием обреченных. Впервые в моей жизни я так глубоко ощутил дух свободы. Свобода особенно ощущается, когда люди выходят из каземата. Когда толпа людей, одетых в полосатые костюмы, вышла из тюремных ворот на площадь, все увидели необычайную картину. На огромном пространстве между двумя тюрьмами стояли сотни тачанок, в которые были впряжены упитанные и красивые кони. На всех тачанках стояли пулеметы, а у пулеметов сидели махновцы в кожаных куртках, поверх которых были наброшены дождевики. Каждую группу заключенных, вытлкнувшихся из тюремных ворот, махновцы встречали криками: "Да здравствует свобода, да здравствует анархия, долой казематы!" Каждому из освобожденных махновцы выдавали украинскую паляницу и колечко колбасы. Поговаривали, что Белокоз -- начальник тюрьмы, не успевший удрать, был сброшен с крыши. Рядом с губернской тюрьмой находился спирто-водочный завод. Оттуда приходили подвыпившие махновцы, распевали залихватские песни, отплясывали гопака под гармошку и лезли лобызаться со всеми бывшими заключенными. Из арестантских рот были освобождены все уголовники, они почти все сразу же влились в махновские отряды. На Садовой улице, примыкавшей к тюремной площади, продолжалась перестрелка. В махновцев стреляли с крыш и чердаков слащевские офицеры, не успевшие удрать через мост на Амур -- правобережный район Екатеринослава. Махновцы с белогвардейцами расправлялись беспощадно. Во время этой перестрелки самым глупым образом был убит Бродский, пытавшийся перебежать площадь, чтбы скорее добраться домой. Очевидцы описываемых событий рассказывали мне о совершенно необычном и молниеносном захвате Екатеринослава армией Махно. Накануне в город въехало много повозок, высоко загруженных сеном. Оказывается, под сеном были спрятаны пулеметы и пулеметчики. Эти повозки рассредоточились по всему городу, поближе к местам размещения офицеров слащевской армии. По какому-то синалу в город со всех сторон на большой скорости с оглушающим гиком ринулись знаменитые махновские тачанки и кавалерийские отряды, и одновременно по всему городу заработали пулеметы, спрятанные под стогами сена. Выйдя за ворота тюрьмы, я еще успел увидеть несколько мчавшихся тачанок и верховых, у которых в одной руке была сабля, в другой -- маузер.Действительно, освобождение махновцами Екатеринослава от слащевской армии достойно войти в историю гражданской войны как очень значительная военная операция, спланированная и проведенная талантливыми людьми. Очень жаль, что до сих пор нет объективного освещения событий тех лет. В литературе создан образ махновца, напоминающего бандита. Такое представление является либо отражением образа махновца в сознании испуганного мещанина, либо литератора, писавшего по специальному заказу советской власти или просто не представлявшего характера и мотивов широкого и мощного крестьянского восстания. За воротами тюрьмы я с большим интересом продолжал присматриваться к хлопцам. Вдали, ближе к арестантским ротам, была слышна жалобная песня "не осенний мелкий дождичек...", ее пели несколько голосов. До меня долетели слова: Но тоска, друзья -- товарищи, В грудь запала глубоко, - Дни веселия, дни радости Отлетели далеко. Мне стало грустно. Я отдавал себе отчет, что многие из этих отчаянных молодцов не вернутся в свои дома, не увидят своих матерей, жен и невест. Но вот прозвучали в другом месте бодрые голоса: Полно, брат -- молодец! Ты ведь не девица: Пей, тоска пройдет!... Младший Каретников, увидев, что я стою под дождем и не знаю, куда мне направиться, подошел ко мне и обнял своими сильными руками. Я заметил, что на глазах его блестели слезы. Он мне сказал, что на тюремнм дворе лежат расстрелянные, в том числе и два анархиста, сидевших с нами в камере. Каретников поднял руку и крикнул: - За каждого из них снимем 10 голов белых гадов. -- К нам подошла руппа рослых парней, это были односельчане Каретникова. У одного был кувшин со спиртом, он предложил нам выпить за свободу, за волю и счастье народа. Мы отказались от угощения. Каретников только сказал: - Спасибо нашему батько. -- Он спросил у меня, думаю ли я присоединиться к махновцам или вернусь к своим. Я сказал, что меня ждет мать, повидаю ее, а потом уж решу, что делать. Каретников понял меня и попросил своих односельчан отвезти меня на Философскую улицу к дому 25, где проживал мой старший брат с семьей. В городе еще продолжалась перестрелка, женщины с детьми и старики бежали к мосту. В толпе мелькнула фигура женщины с ребенком на руках, похожая на Наташу Зарудную. Разве не романтично, что за меня боролась дворянка Наташа Зарудная, что меня, большевика, анархисты везут к моим родным? Разве не удивительно, что из тюрьмы, а возможно от расстрела, меня спасли "свирепые махновские бандиты", анархисты? Как все в жизни противоречиво. В тачанку мы сели втроем. Один махновец правил лошадьми, другой сидел у пулемета. Лошади неслись, возница покрикивал: - Эх вы разудалые, ласточки сизокрылые мои. -- Махновец, сидевший у пулемета, внимательно следил за чердаками и крышами, откуда нас могли обстрелять. У базарной площади тачанка повернула в сторону Философской улицы, остановились напротив входа в квартиру моего брата. Вся улица была запружена тачанками и махновской кавалерией. Ставни всех квартир в доме были наглухо закрыты.Сойдя с тачанки, я тихо постучал в дверь. Никакого ответа. Я снова постучал посильнее и сказал: - Откройте, это Гриша, меня освободили из тюрьмы. -- Какое-то время за дверью было тихо, потом услышал шум, голоса, плач, внутренний засов был отодвинут, и дверь распахнулась. Я попал в объятия своей матери. Все мое лицо стало морым от слез, меня щупали, словно проверяя, я ли это. Мать начала целовать мои виски и вдруг вскрикнула, оказывается, они у меня стали седыми. Вот такой глубокий след оставила моя первая тюрьма. А шел мне только 20-ый год. На время мы забыли о моих спасителях, а те сидели в тачанке и улыбались, любовались семейной встречей. Думаю, что и они думали о своих семьях, от которых были оторваны революционной стихией. Как тут не вспомнить картину Репина "Не ждали". Мой брат, его жена, сестры жены, мать и я упрашивали махновцев зайти в дом и отдохнуть в домашней обстановке от непрерывных бдений и скачек по лесным тропам и широкой степи Украины. Они поблагодарили за приглашение, но отказались войти в дом. Мы все стояли на лесенке и видели, как они умчались на своей тачанке в сторону Днепровского моста. В такие минуты меньше всего думаешь о политике, партии, движениях, мне было откровенно жаль расставаться с этими людьми, которых я, может быть, никогда не увижу. А они принесли мне свободу, а может быть, вернули мне и жизнь. Я мучительно думал, почему в жизни все спуталось, настолько спуталось, что мы часто не видим людей с их индивидуальностью из-за каких-то отвлеченных идеологических понятий и догматизма. Я испытывал странное чувство. Казалось бы я снова на свободе, нахожусь среди близких, которые за мной ухаживают, обмывают, кормят и укладывают в чистую постель. Что же меня тревожит? На улице раздавался топот лошадей, слышны были пулеметные очереди, гул пушек и одиночные винтовочные выстрелы. Армия генерала Слащева обстреливала с Амура город, захваченный махновцами. Снаряды попадали в магазины, в частные дома и вызывали пожары. Красное зарево полыхало по всему небу. Почти по-соседству с нашим домом застрочил пулемет, слышен был визг винтовочных пуль. Но раздавались и голоса пьяных, они во все горло распевали песни, меньше всего думая о смерти. В эту тревожную ночь я спал не больше двух часов. Утром я заявил своим, что пойду в город искать друзей, тем более, что стрельба затихла. Меня уговаривали, чтобы я никуда не выходил, что в городе неспокойно. Но я настоял на своем. По тихим переулкам я пробирался к центру города, видел, как догорали магазины, а возле них были навалены огромные кучи спасенных от пожара вещей: пальто, мужские и женские платья, каракулевые и котиковые шапки, кипы разных тканей, ботинки и калоши. Вокруг этих вещей толпами стояли люди, по-очереди получали от махновцев "подарки". Вот на одну деревенскую бабу напялили меховую шубу, а голову покрыли огромным шерстяным платком. Баба вся просияла и сказала: "Спасибо, хлопцы, за подарок", она села на свою телегу и быстро умчалась, как бы боясь, что от нее потребуют деньги за такие дорогие вещи. Такую же картину я увидел возле гостиницы "Франция", где беднякам раздавали шубы, каракулевые шапки, сапоги, ткани и продукты. В толпе добытчиков я не встретил рабочих. В этой дележке участвовали преимущественно крестьянки и городское мещанство, голытьба, особенно с Жандармской балки. Эта пестрая толпа радовалась, что впервые в жизни напяливали на себя драгоценные вещи, о которых они и мечтать не могли. Конечно, никто из них не думал о том, морально или аморально участвовать в этом шабаше. Мне было стыдно смотреть на эту картину, я думал, неужели, это тот народ, за который проливается столько крови, за свободу которого боролись несклько поколений революционеров. Когда я глядел на эту жадную толпу, в голову приходили грустные мысли, и я смутно начинал ощущать, что мои высокие идеалы как бы постепенно превращаются в воздушные замки. На столбах и театральных тумбах был вывешен приказ махновской армии. В этом приказе запрещались всякие грабежи,нарушения гражданских прав и свобод. В этих же приказах отмечалось, что погромы и антисемитские выступления также будут караться строжайшим образом. Потом я неоднократно в газете махновцев "Путь к свободе" читал статьи, в которых говорилось о необходимости борьбы с национализмом и великодержавным шовинизмом, отмечалось, что анархисты и их сторонники махновцы по своим убеждениям являются интернационалистами. Мне до сих пор не понятны версии о том, что махновцы, якобы, поощряли еврейские погромы. Эти версии тем более нелепы, что в махновском штабе было немало анархистов -- евреев, а председателем Реввоенсовета махновской армии был еврей Волин. Мне довелось побывать на митинге в Екатеринославском оперном театре. На этом митинге выступили батька Махно и Волин. Дружба между Махно и Волиным, одним из теоретиков анархизма, началась на царской каторге. В ложах и партере сидели командиры многочисленных отрядов махновской армии. В одной ложе сидел красивый, длинноволосый человек, он все время улыбался и поглаживал свои усы. Мой сосед сказал, что это легендарный Щусь, командир конного отряда, совершавшего стремительные рейды по тылам Белой армии. В другой ложе, к моему удивлению, я увидел Полонского, командира знаменитой "железной повстанческой дивизии" и Бродского, комиссара той же дивизии. Эту дивизию, входившую в 12-ю армию, присоединили к махновской армии для совместных действий против Деникина. Махно появился на подмостках театра, снял с себя серую шинель, папаху и маузер, все положил на стол. Весь зал восторженно его приветствовал. Махно молча стоял, всматривался в сидевших в зале. Я рассматривал этого крестьянского вождя, легендарного героя Гражданской войны. Это был человек небольшого роста, хрупкого сложения, с длинной гривой черных волос.Лицо энергичное, очки в серебряной оправе, за очками острый взгляд. Махно поправил свою косоворотку, рукавом вытер нос и поднял руку. Зал затих. Махно начал свою речь с заявления, что он плохой оратор, при этом он посмотрел на Волина, сидевшего в президиуме, ткнул пальцем в его сторону и бросил фразу: - Вот он вам красиво изложит, чего мы хотим, за что боремся. -- Махно немного помолчал, а затем сказал следующее: - Я скажу вам по-простому. Моя армия идет вместе с революцией, пока революция ведет борьбу с белогвардейскими прихвостнями. -- Повернувшись в сторону ложи, где сидели Полонский и Бродский, Махно зловеще произнес: - Но как только мы увидим, что на место белой власти и бюрократии хотят поставить новую власть, чтобы продолжать издеваться над народом под новой вывеской, мы объявим войну самой революции. -- Эти слова Махно были встречены ревом всей массы, все встали и долго кричали: - Хай живе наш батько! Да здравствует Нестор Махно! Долой казематы, долой прокуроров и продажных судей! -- Вначале запели марш анархистов, потом Марсельезу, гимн Французской революции. Председатель митинга Аршинов, ближайший помощник Махно, поднял руку. Было дано слово Волину. К рампе подошел широкоплечий среднего роста человек интеллигентного облика. Небольшая, клинышком бородка с проседью, выражение лица страдальческое, глубоко посаженные глаза. Волину можно было дать не больше 50-ти лет, на самом деле ему было около 60-ти. Мне было известно, что Волин - старый каторжник, один из лидеров русского анархизма, друг и последователь князя Кропоткина, автора знаменитых "Речей бунтовщика". Волин, в отличие от Махно, начал свою речь спокойно, плавно. Говорил он без бумажки, хотя его речь была насыщена огромным количеством фактов, ссылок на авторитеты и исторические события. Дикция и стиль речи были прекрасными, Волин пользовался сравнениями, метафорами и остроумными замечаниями по адресу политических противников анархизма. Хочу отметить, что выдающиеся идеологи анархизма, Михаил Бакунин, Элизе Реклю и другие не были участниками или хотя бы свидетелями широкого анархистского движения. Они лишь философски осмысливали теорию анархизма. Волин же был активным участником русской революции, прекрасно знал многих революционеров, разбирался во всех нюансах и противоречиях революционного движения. Поэтому его позиция представляет большой исторический интерес. Я попытаюсь кратко, но довольно точно передать речь одного из выдающихся теоретиков анархизма и одновременно одного из главных руководителей махновского движения. ---Граждане и соратники по борьбе! -- так начал свою речь Волин -- Всознании напуганных обывателей и политических интриганов, стремящихся к "порядку", анархизм выглядит весьма непривлекательно... Якобы, анархизм проповедует разнузданность народных страстей, направленных против общественного спокойствия, культуры и цивилизации. По мнению этих политиканов, анархизм проповедует полное безвластие, разрушение элементарных понятий о праве и законности. Это абсурдное представление об анархизме. Анархизм разрушает не нормальный общественный порядок, а так называемое государственное право, бюрократическое представление о праве и порядке и впервые восстанавливает право народа на полную свободу, на жизнь без государственных нянек! -- Речь Волина была прервана громом аплодисментов. Командиры Красной армии, сидевшие в ложе, улыбались, но не аплодировали. Оратор перешел на более высокий регистр, широко развел руки и голосом, в котором зазвучала медь, продолжал: - Укажите мне такое государство в прошлом и настоящем, которое выражало бы интересы народа! Такого государства не было, нет и не будет. Государство -- это группа людей, всеми силами и средствами оберегающих свою власть. И революционеры, как только они занимают кресло государственного чиновника, теряют весь свой