мецком языках немцы распространяли широко. И когда я беседовал с пленными, немцами, они боялись и думали, что раз они попали в плен, то их обязательно расстреляют. - Поэтому они и сражались до конца? - Поэтому они держались. Они были уверены, что их расстреляют. И партизаны расстреливали. И я вам скажу, что у нас были случаи такие печальные, о которых лучше не писать. Сабуров расстрелял даже словаков, которые воевали сперва у немцев, а потом перешли к партизанам. Когда создалась угроза окружения, он взял их и расстрелял. - Почему? - По дурости. В Испании мы добились такого положения, что противник вовсе не применял репрессий против населения. Это хорошо. Это нам помогало. Помогало это и противнику, но нам помогало больше. Мы старались производить взрывы там, где свалить на население нельзя было. Иными методами мы работали лишь там, где население было профашистское. Тогда расстреливали. А мы в этих местах действовали очень успешно. - Илья Григорьевич, я вспоминаю один эпизод из Вашей книги. Ваша встреча с Мехлисом. В 1941 году, когда он Вам сказал, что есть приказ Сталина Подмосковье превратить в снежную пустыню. Враг должен натыкаться только на стужу и пепелище. Это же бесчеловечный приказ. - Это бесчеловечный, это дикий приказ. Текст его разбрасывался в миллионах экземпляров на партизанские районы. Там писали: гони немца на мороз! А на самом деле... - Гнали русских на мороз? - Гнали русских. Наши дураки не поняли... Вот финны те действительно гнали русских на мороз. - Но как? - Очень просто. Финны вообще, отступая, эвакуировали все население. Населения не было. А оставшиеся дома, наиболее привлекательные, заминировали. И после взрыва нескольких таких домов, дома стояли, но их никто не занимал, никто не хотел быть убитым миной. - Так почему же у нас все делали наоборот? Ведь сжигая деревни, тем самым обрекали на смерть местное население? - Да, да, да. Это было... В результате в Ленинградской области было 18 тысяч партизан, а после этого приказа осталось три. На Украине до приказа -- действовало около 30 000 партизан, к весне осталось 4 000. - Почему? - А потому что население пошло против. Немцы говорят: спасайте свои деревни. И люди шли в полицейские. Надо сказать, что у немцев в полицейских отрядах был почти миллион россиян, украинцев и белорусов. Почти миллион! - Из-за такой неумной политики? - Именно из-за такой неумной политики. - Ведь это же факт, что Зою Космодемьянскую схватили свои же, местные жители. - Да, да. - Когда она хотела поджечь коровник. - То есть убыток делали на самом деле себе. И населению. - Вы рассказываете, как Вам с большим трудом удалось спасти от голода Ваших будущих партизан? - Да. С трудом удалось - Которых Сталин потом расстрелял перед войной. - Да. Я, кстати, в Сталине разуверился, когда после посещения деревни писал докладную о том, что там творится, какой ужас. За это я чуть было не был посажен. Кстати, не попало мое письмо к Сталину. А многие из авторов таких писем пропали. - Скажите, а много раз Вы стояли на волосок от смерти при Сталине? - Много. Очень много. Впервые, я оказался на волосок от смерти, когда приехал из Испании. Если бы не взорванный поезд со штабом авиационной дивизии, то меня бы расстреляли. - Вас считали агентом Якира, Тухачевского? - Ну, не обязательно агентом Якира. Я просто длительное время работал с ним. Но так как крушение этого поезда произвело на Ворошилова и на других большое впечатление, то... Я и сам видел фотографию. Потрясающее впечатление. Это им очень понравилось... - То есть Вас спас Ворошилов? - Спас Ворошилов, да. - Илья Григорьевич, ведь Денис Давыдов практически командовал в первую Отечественную войну профессиональной партизанской армией? -- Именно. Профессиональной. И мы предлагали, и Сталин соглашался с этим. Так даже и сказал 5 сентября: мы можем победить только совместными действиями партизан и войск. Но ничего не сделал, чтобы это осуществить. Между прочим, еще князь Голицын, в 1856 предлагал развить эту идею Дениса Давыдова, но ее не развили. - А почему Сталин, зная опыт Дениса Давыдова, не принял доктрины Фрунзе, что каждая воинская часть должна в окружении обороняться? - Этот опыт использовался до 1926 -- 1927 года. А прекратилось все в 1933 году. В 1933 году мы уже считали, что Красная армия сильнее всех, и мы будем воевать на территории агрессора. - Вы организатор и стратег рельсовой войны в Белоруссии. Какие цели ставила эта война... - Я был категорический противник рельсовой войны. И потому я сейчас полковник -- не Герой, не генерал. Я заимел себе столько противников, что их хватило, когда писали историю. Эта война принесла колоссальный вред нам и принесла большую пользу немцам. Почему. Первое. У немцев не было недостатка в рельсах. У немцев на оккупированной территории к маю, когда это планировалось, было более 11 миллионов штук рельсов. Хотели подорвать за один месяц 300 тысяч. Но 300 тысяч рельсов -- это составляло всего 4%, даже меньше. Но при этом в приказе не было сказано подрывать рельсы на главных магистральных путях, значит можно было и на запасных, второстепенных, деповских. То есть диверсии не были нацелены на перерыв, главным образом, магистралей. Теперь о рельсовой войне Сталин высказался с восторгом, одобрил ее и сказал, что в результате этой войны мы можем поставить противника перед катастрофой, потому что закроем все пути к источникам снабжения. Мы же считали, я, в частности, и из крупных работников, такие как Хрущев, который со мной согласился, мы считали, что этот удар будет очень маленький, а средства к подрыву будут затрачены очень большие. Почему? Потому что рвать будут рельсы, чтобы набрать очков, на второстепенных путях, где партизаны хозяева, там они и подорвут рельсы. Взрыв на второстепенных путях одинаково ценился с магистралью. Второе. Немцы очень быстро научились ликвидировать последствия взрывов этих рельсов. Они изобрели -- немцы все-таки, как-никак народ изобретательный, -- изобрели рельсовый мостик. Вот такой рельсовый мостик, 80 см, который накладывался на перебитые части рельса. Рельсы обычно при крушении поезда пробивало всего на 30-35 см. И разрыв закрывался этим восьмидесятисантиметровым мостом. Поезда снабжались этими мостиками, и где видели поврежденные рельсы, клали их и ехали дальше. В общем, что случилось в августе. В августе планировалось подорвать 300 тысяч рельс. Подорвали всего 2014. Но в августе крушений поездов у белорусов, -- я не помню у других, но примерно и у других то же самое, -- у белорусов количество крушений поездов в августе уменьшилось больше чем на 200. А сами белорусы признают, что десяток крушений поездов стоит больше сотни подорванных рельсов. Потому что при крушении поездов не только рельс подрывается, но и, что самое важное, выводится из строя подвижной состав в какой-то степени, а иногда в очень сильной. И заставляет поезда снижать скорость. Это раз. Второе. В основном были подорваны рельсы на второстепенных запасных путях. И вот началось отступление немцев. Нашим войскам было очень важно захватить железные дороги в целом состоянии. И что же получалось. Немцы подрывали рельсы на тех путях, по которым они ездили. Они выводили те пути, которые нашим войскам приходилось восстанавливать. Партизаны же подрывали рельсы на запасных путях. Помню был случай, когда на станцию Орша нужно было собрать рельсы для восстановления узла. Кабанов, ставший потом министром путей сообщения, посылает "колоду", чтобы привезли запасных путей с перегона Орша -- Апель, на котором до этого действовали партизаны. Эта дорога была теперь в освобожденном районе. Каково же было удивление, когда вечером они прибыли и не привезли рельсов. Ни рельсов, ни стрелок. Партизаны настолько изувечили рельсы, что везти их на восстановление не имело смысла. Это значит, партизаны помогли немцам затруднить продвижение наших войск. - Что для Вас республиканская Испания? Как вы сегодня оцениваете борьбу республиканской армии, действия 14-го корпуса. Что удалось перенести из опыта первой Отечественной войны в Испанию, что не удалось и почему не удалось? - Удалось то, что преодолевал вопреки директивам Ставки, вопреки директивам Сталина. Сталин призывал создавать партизанские отряды для поджога лесов. Если бы с такой идеей выступил бы я, меня бы назвали провокатором. А мне приходилось как-то этот вопрос обходить, чтобы не быть обвиненным ни с той, ни с другой стороны. Потому что если бы мы поджигали леса, то вообще партизанского движения никакого бы не было. Да и что вообще бы от России осталось? - А леса - это дом партизанских отрядов. - Второе. Сталин дал директиву все, что не может быть вывезено - скот, зерно, -- все должно быть уничтожено при отходе. Если бы это все было выполнено, то население, 60 миллионов, должно было бы погибнуть. Это не было выполнено. И благодаря тому, что не было выполнено, население могло кормить партизан и даже направлять обозы. Вот, в Ленинград обозы. Иначе с выжженными полями и лесами, уничтоженными скотом и зерном все бы население погибло, и вообще никакого партизанского движения бы не было. - Илья Григорьевич, Вы участник трех войн... - Четырех. - Гражданской, Испанской... - Финской и... - Какая из войн Вам больше всего запомнилась? - Все они запомнились. Ни одна война мимо не прошла. Я не могу даже сравнить... Самая обидная война, жалкая война -- это, конечно, Финская, когда в результате победы мы получили поражение. Это было обидно. Еще бы две недели, и мы бы воевали на два фронта. На финском и на Кавказе. А так -- каждая война. Конечно, страшнее всего, для меня была первая, Гражданская война. Где можно было бы как-то развернуться, -- это все-таки Великая Отечественная война. Кое-как, в обход постановлений, рискуя... Первая была очень насыщена. Из первой, Гражданской, войны я вышел воином. Потому что к концу я уже был в числе лучшей команды, которая занималась заграждениями. - А в последующих войнах Вы стали профессионалом? - В последней я приобрел специальность. - Какова роль специальных подразделений в этих операциях? - Роль специальных подразделений колоссальна. Если бы у нас были такие специальные подразделения, как рекомендовал Фрунзе, например, в 1925 году, какие рекомендовал Денис Давыдов и князь Голицын, мы бы, конечно, немцев остановили бы до подхода к Москве. - В одном из интервью Вы говорили, что Вермахт можно было разбить еще в 1943 году. Какие причины помешали этому? - В 1943 году у нас было 12 000 хорошо действующих и имеющих связь партизан. Стоило бы только государству, Сталину обеспечить их взрывчатыми веществами и поставить грамотные задачи, мы бы, конечно, в 1943 году легко могли закрыть вражеские коммуникации и тем лишить противника возможности снабжения из тыла. Отсекли бы войска противников на фронте от источников их снабжения, а без этого воевать он бы не смог. - Это предлагал еще в первой Отечественной войне Денис Давыдов? - Да, то, что он предлагал в начале войны, то мы в свое время до 1931 года и делали. Причем обе войны показывают, что на фронте нужна подготовка, а в тылу подготовка нужна еще больше. Потому что на фронте противник только впереди и на небе. А тут и сзади, и спереди, и на небе, и сбоку -- с одного и другого. Поэтому подготовка должна быть очень тщательной и рассчитана на сочетание с той техникой, которая дает возможность уничтожать противника, не вступая с ним в бой, не входя даже в боевое столкновение. Если посмотреть, самый характерный пример. Американцы 30% живой силы и 70% техники потеряли в Южном Вьетнаме, не вступая в бой. Это благодаря именно умелому применению партизанской диверсионной деятельности. Это самая большая ошибка. Второе. Ликвидировали подготовку в армии и не нацелили людей, чтобы они не сдавались в плен, а шли в партизаны. Вот рассказывает один: было видно, как целые колонны попадали в тыл противника, чтобы сдаться в плен. И они там в большинстве погибали. Между тем они могли перейти к партизанским действиям, отрезать противника. А они погибли. - Говорили так: если от роты остается один солдат, то гибнет рота, если же от партизан остается один, то образуется целое соединение. - Да. Были и такие примеры. Самый классический пример - это Иван Хариш, который прошел через Францию, Германию, Австрию и по сути один создал партизанский отряд, партизанское соединение, нанес противнику большой урона, причем за время войны он потерял всего 168 человек, а противника он уничтожил минимально 2000. Он подорвал 168 поездов, а в каждом поезде... - Тогда у меня возникает вопрос: каковы роль и значение партизанской борьбы в XIX и в XX столетии, то есть сегодня. - Роль партизанской войны все возрастает с возрастанием техники. Ведь раньше техника была, что у партизан, что в войсках. Лопата, лом, палка. А теперь партизаны имеют технику очень портативную и управляемую даже по радио. - Вы говорите, что партизаны на сегодняшний день имеют новую технику. Какую? - Что я вам должен сказать? Не секрет для всех, что у нас после войны, лет 20 назад, уже были специальные учреждения и заведения, которые изготовляли новую технику. Например, специально для партизан кумулятивный заряд. Это давало возможность примерно с зарядом в 5-7 раз меньшим выполнить ту же задачу. Теперь магнитные мины, которые были изобретены, к сожалению, не нами. В конце Второй мировой войны, их можно было и поставить, и снять, а сейчас они уже неснимаемы. Она ставится, например, на машине -- на бензобак, на трубу, а снять ее уже нельзя, -- она взорвется. Это тоже резко повышает возможности партизан. Потому что раньше нашел мину, взял ее и снял. Уже в минувшей войне примерно больше половины железнодорожных мин ставили неизвлекаемые. Их можно было найти, но извлечь - нельзя. - Сейчас движение по запрещению противопехотных мин, мин вообще. Ваша оценка этих действий? - Противопехотные мины я бы охотно убрал. От них пользы в войне мало, а населению вред колоссальный. Они остаются тысячами, Достаточно сказать, что в минувшей войне мы израсходовали около 40 миллионов противопехотных мин. А на этих минах мы не побили и 400 тысяч немцев. - Потому что взрывалось мирное население? - Их поставили, ушли и позабыли. По ним идут потом свои и несут большие потери. Поэтому для того, чтобы мирному населению не наносить урон, противопехотные мины, конечно, надо снимать. - Илья Григорьевич, можно Вас назвать партизаном номер один XX века? Это не будет сильной ошибкой? - По-моему, будет сильной. Потому что были героические партизаны, очень сильные, но которым не довелось дотянуть до 1999 года. Мне просто повезло дотянуть. А так, я считаю, Медведев Николай Архипович -- сильнейший партизан, наконец, Квитинский. - Ну, хорошо. А Вы ощущаете себя представителем всего партизанского движения России? - К сожалению, нет. - Почему? - Потому что все партизанское движение я охватить не мог в виду того, что у нас его не было, к сожалению, централизованного. - Но Вы ведь в своей жизни все делали для того, чтобы оно было? - Я все делал, рисковал, но не смог. И в результате остался, как говорится, с сумой. Потому что во главе партизанского движения был поставлен человек умный, рассудительный, толковый, но, который власть любил больше, чем себя. - И больше, чем Россию? - Видимо, больше. И считал, что можно рисковать людьми, ради достижения своих целей. - Вы имеете в виду Сталина? - Сталина. Это установлено Сталиным. Он ввел привилегии, создал касту неприкасаемых руководителей, и вот мы получили результат. - Вы хотите сказать, что мы сейчас пожинаем плоды сталинского посева? - Совершенно точно. Абсолютно. Очень удачное выражение, я до него не додумался. Совершенно правильно. - А если выразиться на Вашем профессиональном языке, на языке минера, как можно оценить нынешнюю ситуацию? - Мы преданы. И народ не осознал этого предательства. - Вот Вы говорили о мине замедленного действия? - Мину замедленного действия мы не можем обезвредить. Их много наставлено. - Илья Григорьевич, так что мы имеем сейчас? - Мы пожинаем посев мин замедленного действия, установленных Сталиным. - Почему? - Потому что не можем до сего времени их обезвредить. Он сумел оторвать исполнителей от руководителей, и поэтому мы привыкли голосовать, а не выбирать, привыкли верить и ждать, когда лягут на рельсы, вместо того, чтобы разобраться с тем, кто дает такие обещания. - Тем не менее, они на рельсы не ложатся, хоть и обещают. - На рельсы не ложатся. А вера в эти обещания - самое наше обнищание. ЧАСТЬ 3. РАЗМЫШЛЕНИЯ 99 лет сквозь все преграды Давая, дышится глубоко не только совести, душе И ум летит во мне высоко На нужной богу высоте. Сергей Шило. ВСТУПЛЕНИЕ Когда вышли в 1997-1999 годах мои книги воспоминаний и особенно после моего 98-летия ко мне поступило много вопросов. Первым был вопрос "почему я, будучи награжденным, орденами Ленина, 5 орденами Красного знамени, 3 другими орденами СССР, а также орденом Чехословакии им. Егорова, прослужив в армии свыше 3-х лет на генеральских должностях и совершив ряд блестящих операций, остался в звании полковника. Второй вопрос: чем объясните то, что Вам удалось дожить до 99 лет, сохранив при этом память и работоспособность, которым могут позавидовать даже молодые? Третий вопрос: какие мои самые впечатляющие положительные и отрицательные случаи жизни? И вот в этой записи я постараюсь ответить на эти вопросы. Мое счастье, что я остался полковником. Меня спасла Испания. Возвратясь в ноябре 1937года из Испании в Ленинград и зайдя в военную комендатуру станции Ленинград-Московский, место моей последней службы, я был ошеломлен. Весь состав комендатуры был репрессирован, за исключением писаря, за их связь с врагами народа, за то, что военный комендант станции Борис Иванович Филиппов получил орден Красной Звезды по представлению начальника военных сообщений Красной Армии генерала Апоги, который был, якобы, в группе врагов народа. Я был заместителем Бориса Ивановича и если бы я не был в Испании, то был бы репрессирован вместе с его помощниками. С тех пор я стал спать в теплом белье. При возвращении в Москву меня принял начальник главного разведывательного управления красной Армии генерал С.Г. Гендин. Он поздравил меня с возвращением и получением ордена Ленина и Красной Звезды, которые мне вручил М.И. Калинин, и представил меня наркому обороны СССР маршалу Ворошилову. Климент Ефремович выразил свое восхищение моими делами: взрывом поезда со штабом итальянской авиационной дивизии, подрывом поезда в туннеле, другими делами и дал указание Гендину о представлении меня к дальнейшим наградам. Гендин представил меня к званию Героя Советского Союза, но сам был вскоре арестован, в результате я остался в гостинице "Балчук", и продолжал спать в теплом белье, Днем ходил в ГРУ и писал отчет, о том, как диверсионная группа Доминго Унгрия превратилась в 14-й партизанский корпус. Потом меня перестали пускать в ГРУ. В Москве я нашел сослуживца Петра Николаевича Монахова, с которым я прослужил 8 лет в Коростенском железнодорожном полку. Он, узнав, что я работал за границей, оказал: -- Илюша, ты работал за границей, а у меня дети. Больше я к нему не заходил. В начале февраля 1938 года меня пригласили на Лубянку и предложили написать все о своей работе с Якиром и Берзиным. Ошеломленный, я вышел из дома на Лубянке. Долго не мог опомниться. Что делать? Решил попытаться попасть на прием к Ворошилову, ибо только он мог спасти меня. И я не ошибся. Мне повезло, что я вместе с сыном А.Д. Цюрупы возвращался на пароходе из Испании, а тот дружил с сыном Ворошилова. Он дал мне прямой телефон Клемента Ефремовича. Я ему позвонил, рассказал о том, что у меня спрашивали на Лубянке и просил его меня принять. Встреча состоялась и я услышал такой разговор с Ежовым: -- Здравствуйте, Николай Иванович. У меня сидит недавно прибывший из Испании некий Старинов. Его допрашивали о выполнении заданий Якира и Берзина по подготовке банд и закладке для них оружия. Пауза. В трубке слышится неестественно тонкий говорок. Снова говорит Ворошилов: -- Конечно. Он выполнял задания врагов народа, но он был маленьким человеком, мог и не знать сути дела. Опять пауза. И опять говорит маршал: -- Но он отличился в Испании в значительной мере искупил свою вину. Оставьте его в покое, сами примем соответствующие меры. (Весь этот разговор записан в моих воспоминаниях по согласованию с Ворошиловым К. . в 196З году на его даче). После этого последовал приказ о присвоении мне звания полковника и назначении начальником Центрального научно-испытательного железнодорожного полигона около станции Гороховец Горьковской области. По штату на этой должности полагалось быть генералу. Перед отъездом к новому месту службы мне предстояло побывать на лечении в Кисловодске и я решил занести свои вещи к старинному знакомому Евсевию Карповичу Афонько, с которым еще в 1926-1930 годы готовил к заграждению приграничные участки Украины. Сейчас он работал на Метрострое и не испугался, что я вернулся из-за рубежа. Я оставил у него радиоприемник, пишущую машинку и другие вещи, которые я приобрел в Париже. Вернувшись с курорта, я узнал, что Афонько репрессирован, но мои вещи уцелели. На полигоне мне не повезло. В конце ноября 1938 года были разморожены несколько моторов автомашин и кранов по оплошности моих подчиненных и меня и их могли обвинить во вредительстве. Но нам с комиссаром Денисовым удалось найти человека, который все исправил. Все обошлось. Осенью 1939 года меня стали обвинять в том, что я дал положительную оценку изобретению Баркаря, проходящего на испытаниях у нас на полигоне, и к тому времени арестованному. К счастью, в ноябре меня вызвали в Москву, откуда я выбыл в Ленинград в качестве начальника оперативно-инженерной группы по разминированию железных дорог на Карельском перешейке по мере освобождения их войсками Красной Армией. Во время войны с Финляндией в январе 1940 года я, был тяжело ранен в правую руку. Был награжден вторым орденом Красного Знамена, которым к тому времени было награждено 236 человек. При выписке из госпиталя мне была выписана справка о негодности к военной службе со снятием с учета, но я эту оправку никому не показал вплоть до 1999 года, когда оформил свою инвалидность 2-ой группы. С перевязанной рукой я вернулся на полигон и с согласия начальника сообщений Красной Армии приступил к исполнению своих обязанностей. Рука нуждалась в дальнейшем лечении, т. к. кости срослись, а перебитые нервы вызвали ее паралич. Мне помог начальник инженерных войск Красном Армии генерал А.Ф Хренов. который пригласил меня к себе на работу в качестве начальника отдела минирования и заграждений в Главное управление инженерных войск Красной Армии. Это дало мне возможность продолжить лечение руки -- сшить разорванные нервы и снять ее с повязки, но полностью восстановить руку не удалось. Великая Отечественная война застала меня в командировке на учениях войск Белорусского военного округа, которые должны были начаться 22 июня под Брестом, но, к счастью, я с З.И. Колесниковым -- зам. начальника управления боевой подготовки ГВИУ, доехали только до Кобрина (это, примерно, в 40 км от Бреста) и там остались ночевать. 24 июня мы возвратились в Москву. 26 июня я был назначен, начальником оперативно-инженерной группы Ставки Главнокомандующего на Западном фронте, в распоряжение которого были приданы 3 саперных батальона и очень небольшое количество минно-взрывных средств. Перед отъездом нас принял нарком обороны маршал Тимошенко. От его имени мы получили широкие полномочия по разрушению различных объектов перед наступающим противником. Сведения о маршрутах наших групп, о дислокации штабов фронтов и армий, действующих на направлениях, где предполагалось применять минно-взрывные заграждения и разрушению различных объектов, мы получили у начальника оперативного управления Генерального штаба генерал-майора Г.Н. Маландина, который предупредил, что мы прикрываем московское стратегическое направление, и если не будут взорваны важные мосты при отходе наших войск, или будут взорваны раньше отхода войск, то нас расстреляют. Затем нам вручили мандат, подписанный наркомом обороны. За Вязьмой возле моста через Днепр я предъявил свой мандат начальнику охраны моста и объявил, что мост следует подготовить к разрушению. Не успел я это договорить, как мы были окружены и обезоружены. Начальник охраны презрительно бросил! -- Плохо ваши хозяева работают? Не знают даже кому охрана мостов подчинена. Теперь тебе крышка, гад фашистский. Оказывается, начальник-то прав! Охрана мостов передана в ведение наркома внутренних дел, а наши мандаты подписаны наркомом обороны. Нас доставили в районное отделение НКВД, ушло Много времени на выяснение и управление нашими батальонами было потеряно. Очень важные мосты через реку Березина у станции Борисово досталась противнику целыми. Мехлис вызвал меня в штаб фронта, состоялась неприятная беседа, которая закончилась только при появлении немецких самолетов. Он ушел в укрытие. Дальше группа действовала успешно. В середине сентября я получил приказ срочно возвратиться в Москву. Мой начальник М.А. Нагорный приказал заниматься заграждениями под Москвой, и я несколько дней принимал участие в формировании новых частей, выезжал на оборонительные рубежи - вокруг столицы, даже облетал их, выясняя, где как усилить заграждения. В конце сентября я был назначен начальником специальной оперативно-инженерной группы для помощи войскам Юго-Западого фронта в обороне харьковского района массовыми минно-взрывными заграждениями. В ставке Верховного Главнокомандующего меня с начальником ГВИУ генералом Л.З. Котляром принял глубокой ночью начальник генерального Штаба Красной Армии маршал Шапошников В. Обрисовав обстановку, сложившуюся на Юго-Западном фронте, он спросил меня: -- Операцию "Альберих" помните? Конечно, я хорошо знал эту операцию: военные историки считали ее самой значительной по массовому разрушению и минированию. -- Так вот, -- продолжал Шапошников, -- разрушать и минировать в районе Харькова придется на гораздо большей площади, а пяти недель для работы гарантировать не могу. Действовать придется быстро. 29 сентября я выехал в Харьков вместе в небольшой группой специалистов. Задача была выполнена, несмотря на все тяжести, а 24 октября враг занял Харьков. 10 ноября нашей группе пришлось испить чащу горечи: разведка доставила в штаб Юго-Западного фронта копию приказа немецкого командования от 8 ноября 1941года. В приказе сообщалось, что при наступлении "доблестных войск фюрера" на Харьков и в самом Харькове обнаружены в большом количестве русские инженерные мины и среда них -- мины замедленного действия с часовым замыкателями и электрохимическими взрывателями. Неумелая установка и маскировка мин поэволили опытным саперам рейха быстро их обнаружить и обезвредить". В действительности, они ни одной неизвлекаемой мины замедленного действия не обезвредили и мины продолжали длительное время взрываться, но это было установлено только после освобождения Харькова в 1943 году. Копию названного приказа в переводе на русский язык мне доставили с сопроводительной запиской, написанной незнакомым, но энергичным почерком: "Эти легко обнаруживаемые и обезвреживаемые мины устанавливались под руководством полковника И.Г. Старинова". Не успел, я дать объяснения. Военному Совету фронта, где указать на моменты, явно свидетельствующие, что приказ фашистского командования - фальшивка, как пришло новее известие: немецкие саперы извлекли из полуподвала дома No 17 на улице Дзержинского в Харькове особенно сложную мину и теперь в доме расположился начальник гарнизона генерал-лейтенант Георг фон Браун. Нервы мои были напряжены, двое суток прожил так, словно сам находился на неизвлекаемой мине. 13 ноября Н.С. Хрущев дал указание произвести взрыв радиомин в Харькове и 14-го ноября мы его выполнили, послав рано утром радиосигналы с Воронежской радиостанции. Днем 14 ноября посланный на разведку самолет, сфотографировал интересующие военный Совет районы Харькова. Снимки подтвердили, что часть радиомин взорвались с большим эффектом. К сожалению, район улицы Дзержинского в объектив фотоаппарата не попал и результат взрыва особняка Хрущева я увидел только после освобождения Харькова, в августе 1943 года, а о результатах операции "Западня" я узнал только после окончания войны, но я уже не был в инженерных войсках. Больше того, после войны я увидел в Харьковском музее фотоснимки разрушений ряда объектов, в ом числе особняка Хрущева, штаба Украинского военного округа, якобы разрушенных партизанами-подпольщиками. Эта фальсификация была проделана бывшим секретарем Харьковского обкома партии А.А. Епишевым. Правда была восстановлена только 6 февраля 1963 года, после публикации статьи Овидия Горчакова в "Известиях". А через пару лет об операции "Западня" был создан фильм "История одной идеи". Он неоднократно показывался по телевизору. В июне 1943 года меня вызвал Хрущев и показал письмо начальника инженерных войск Назарова, в котором писалось, что при наступлении немцев на Ростов, враг легко преодолел оборонительные рубежи на дальних подступах. Минные заграждения производились под руководством полковника Старинова. Никита Сергеевич спросил меня, что я могу сказать по этому письму. Меня оно возмутило, но не обескуражило. Я ответил: -- Действительно, я участвовал в январе-феврале 1942 года в устройстве этих заграждений совместно с майором Журиным, начальником инженерных войск 56 армии. У нас было очень мало противотанковых и противопехотных мин. Я организовал их производство в Ростове, Новочеркасске и Акае. Работы по минным заграждениям мы закончили в начале марта, и я убыл в Москву. В связи с таянием снега мины оказались на поверхности и саперы 56-й армии под руководством майора Журина проделали огромную работу по маскировке установленных мин. Это, наверное, заметили немцы. Когда началось наступление на Ростов, минными заграждениями занимался майор Журин, а я к ним никакого отношения не имел. Больше того, командующий 56 Армией генерал Цыганов, при встрече с ним в 1942 году отметил исключительно важное значение "Ледовых походов" через замерзающий Таганрогский залив. Это организованные нашей группой ледовые походы, способствовали тому, что немцы не вторглись зимой 1942 года на Кубань. Хрущев внимательно выслушал меня, улыбнулся и сказал: -- Ясно. Завтра полетим вместе на фронт. И я вместе с Хрущевым и Строкачем полетел на Воронежский фронт. В течение пяти дней мы знакомились с состоянием минно-взрывных заграждений на Курской дуге. Я убедился, что в случае наступления войск противника, он не сможет использовать на оккупированной им территории железные и автомобильные дороги, так как проделана большая работа по устройству на них заграждений. Назад возвращались опять вместе. Через несколько минут полета загорелся правый мотор. Была сделана вынужденная посадка и мы пересели на другой. Хрущев вел себя спокойно. Наибольшую опасность представляла для меня моя деятельность на поприще партизанской войны, когда мне пришлось выступить против начальника штаба партизанского движения П.К. Пономаренко, отстаивая ленинское положение о том, что "партизанское выступление не месть, а военные действия". В результате у нас сложились очень тяжелые отношения. Особенно они стали опасны для меня после того, как я отрицательно отнесся к идее "рельсовой войны", предложенной Пономаренко и одобренной Сталиным. Вот как это было. В начале июля 1941 года в штабе Западного фронта я встретился с Ворошиловым, который поинтересовался, готовлю ли я партизан и обещал вызвать и подключать меня по этому делу. 11 июля я встретил группу капитана артиллериста Васильева, вышедшую из тыла противника и тут же я вспомнил положение Дениса Давыдова и Михаила Фрунзе о значении и наших возможностях вести партизанские действия. Вызова от Ворошилова не было и я пошел к находящемуся в штабе фронта представителю Ставки армейскому комиссару 1 ранга 3.Л. Мехлису. Он принял меня и выслушал мои предложения по вопросам партизанской войны. Я объяснил какое важное, непрерывно возрастающее значение имеет минирование железных дорог в тылу немецких войск, что диверсии на коммуникациях врага потребуют гораздо меньше сил и средств, чем их бомбардировка, что врагу не хватит сил для надежной охраны коммуникаций. Мехлис ничего не предпринял. Тогда я обратился к члену Военного Совета фронта П.К. Пономаренко и показал ему сделанные мною в полевых условиях два образца противопоездных мин ПМС и КЗ -- колесный замыкатель. Пономаренко попросил меня немедленно представить записку на имя наркома обороны и проект приказа НКО об организации оперативного учебного центра Западного фронта и его штат. На следующий день они были подписаны маршалом Тимошенко, который, оставаясь наркомом обороны, принял командование Западным фронтом. Таким образом, 13 июля был создан оперативно-учебный центр -- ОУЦ западного фронта. Начальником его назначили меня. В задачу ОУЦ входили: подготовка, материально-техническое обеспечение и переброска в тыл противника партизанских формирований. Свою деятельность я начал с подготовки инструкторов из приданных мне офицеров-пограничников и из наиболее грамотных людей, желавших вступить в борьбу с врагом в его тылу. Это мне удалось сделать в течение двух недель и одновременно, вопреки моему желанию, офицеры-пограничники перебрасывали в тыл противника диверсионные группы и партизанские отряди без должной подготовки по указанию ЦК партии Белоруссии. В конце августа 1942 года Пономаренко по просьбе Хрущева направил меня, в Киев для подготовки там группы инструкторов, что я сделал за пять суток. Но ни одного партизана, подготовленного нами до войны, я в Киеве не нашел. Когда я представил составленный мною список подготовленных до войны партизан секретарю ЦК компартии Украины Бурмистренко М.Д., то и тот никого не нашел. В ноябре 1941 года представил Пономаренко отчет о работе ОУЦ за четыре месяца и письмо на имя И.В. Сталина, в котором доказывалась на основе моего испанского опыта и первых донесений партизанских командиров, возвратившихся из тыла, потребность в организации широкой систематической диверсионной работы и предлагались необходимые для этого меры. Я показывал, что танковый батальон -- грозная сила на поле сражения -- в эшелоне совершенно беспомощен и может быть уничтожен даже двумя диверсантами. Плановыми массовыми диверсиями можно закрыть движение на железных дорогах и ночное движение на автомобильных. Это заставит противника снять с фронта десятки дивизий на охрану коммуникаций, которые затруднят осуществление диверсий, но не исключат их. Я предлагал создать на каждом фронте по одной диверсионной бригаде и широко готовить асов-диверсантов. Пономаренко не возразил против содержания моего письма, но предложил послать его тов. Сталину от имени ЦК партии Белоруссии. Для надежности. Я согласился. Такое письмо было написано и отправлено. Однако, как я позже узнал, оно было сильно отредактировано: в нем не было приведенных мною выражений о том, что партизанские выступления не месть, а военные действия; о тем, что основная цель партизанской войны -- отрезать войска противника от источника снабжения; о том, что, надо готовить асов-диверсантов. Больше того, предлагалось от длительной подготовки одиночек или групп "классиков-диверсантов" перейти к широко организованной, планированной массовой диверсионной работе. Но, как показал опыт партизанской войны в Испании, это можно было достичь только при наличии достаточного количества классиков-диверсантов. В своих работах Пономаренко пишет, что это письмо написано им на основе опыта, полученного в результате трех месяцев партизанской борьбы. В действительности, мое письмо, которое использовал Поыемаренко, было написано на опыте партизанской войны в Испании. В декабре 1941 года Сталин вызвал Пономаренко. Состоялась двухчасовая беседа по вопросам развития и руководства партизанским движением. Сталин указывал, что надо ориентировать партизан на то, чтобы они решали свои задачи, захватывая трофеи, собирая брошенные отступающими войсками на полях сражений оружие и боеприпасы. Правда отмечалось, что по мере возможности, снабжение партизан из центра будет расширяться, но этот путь пока не может стать основным, главным образом, из-за нехватки самолетов. Сталин и Пономаренко высказались против специальных формирований для переброски их в тыл противника. Вместо этого Сталин предложил Пономаренко приступить к организации центрального штаба партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандующего и возглавить этот штаб. С первого дня работы ЦШПД его усилия были направлены на организацию связи с партизанскими отрядами. Для этого была создана радиошкола. После разгрома немцев под Москвой Сталин дал указание прекратить работу по формированию штабов партизанского движения, а центральную радиошколу перевели на бюджет Совнаркома Белоруссии. Весной 1942 года началось мощное наступление немцев на юге. В результате 30 мая было принято решение ГКО: в целях объединения руководства партизанским движением в тылу врага и для его дальнейшего развития создать центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) при Ставке Верховного Главнокомандования, а также образовать Украинский, Брянский, Западный, Калининский, Ленинградский и Карело-Финский штабы партизанского движения. Впоследствии: были созданы другие штабы. П.К. Пономаренко был назначен начальником ЦШПД. В конце августа меня срочно вызвал в Москву заместитель министра обороны генерал Щаденко Е.А. и, вопреки моим возражениям приказал мне явиться в распоряжение начальника ЦШПД, не сдав командование пятой отдельной инженерной бригады. Пономаренко назначил меня начальником технического отдела ЦШПД и согласился со мной о формировании высшей оперативной школы с использованием группы испанцев. 6 сентября был учрежден пост Главнокомандующего партизанским движением во главе с К.Е. Ворошиловым. 8 сентября по предложению Ворошилова меня назначили помощником начальника ЦШПД по диверсиям. Ворошилов, имея опыт партизанской войны, проделал большую работу по материально-техническому обеспечению партизан. Еще в начале августа 1942 года мы с комиссаром пятой отдельной инженерной бригады А.И. Болотовым написали письмо И.В. Сталину и обосновали необходимость срочного создания диверсионных бригад. Нас поддержал Командующий Калининским фронтом И.С. Конев. Письмо попало Ворошилову. Узнав об этом, Конев направил нас к нему. Ворошилов принял нас в присутствии М.И. Калинина. Они полностью согласились с нашим предложением. Ворошилов позвонил помощнику Маленкова, который: нас принял. Маленков прочитал письмо и приказал явиться вместе с начальником инженер