екли широкие большие хлеба, на целую неделю. Быстро сбрасывали с себя потное солдатское белье, одевали чистое отутюженное из шкафов, натягивали сверху свое солдатское обмундирование и наступали дальше. Встроенные в стенные углубления бельевые и одежные шкафы делались у них еще тогда, когда мы об этом не имели и понятия. Во многих домах стояли немецкие радиоприемники, типа "Телефункен", с наружной Т-образной антенной. Нам, радистам это было на руку. Готовую антенну "Телефункена" подключали на нашу радиостанцию РБМ, настраивали передатчик по индикаторной лампочке и быстро устанавливали радиосвязь. В одном таком доме оказались хозяева - старик и старуха. Я работал на радиостанции в большой комнате в их присутствии. А гвардии лейтенант - командир взвода связи часто заходил к нам. Однажды после ухода лейтенанта старик обратился ко мне с вопросом, показывая вслед уходящему: "Юда? юда?" Я понял, что они со старухой узнали национальность лейтенанта и теперь спрашивали моего подтверждения. Я был немало удивлен, как это австрийцы, не видевшие никогда раньше этого человека, сразу смогли безошибочно определить, что он - еврей. Интересно, что они подумали о моей национальности? Они ведь видели перед собой явного представителя им неизвестной, какой-то азиатской национальности. Тогда мне не пришло на ум спросить у них об этом. Однажды в одном пустом доме мы обнаружили оставленную генеральскую парадную форму со всеми наградами, золотым плетенным парадным поясом с кортиком. Уж очень хорош был кортик: обоюдоострое, хромированное лезвие, витая ручка с золотой плетенной нитью в витках, на торце сверху орел, державший свастику в когтях. Эти трофеи отдали адъютанту командира для дальнейшей отправки в наши тылы. Хозяин формы, видимо, переоделся во все штатское и нашел путь в надежное укрытие до конца войны. Помню, боевой комбат гвардии капитан Ерентюк был ранен в ногу. В последнюю неделю он ходил, все время опираясь на палку, на командном пункте полка. В батальоне за него командовал заместитель комбата гвардии старший лейтенант Горобец. Мне казалось тогда странным, когда все заняты делом, а Ерентюк ходит без дела. Мои боевые соратники - Алексей Гуляев родом из Воронежской области, Геннадий Козлов из Горьковской области, оба замечательные товарищи, специалисты своего дела и отличные солдаты. В наступлении не раз около наших ног с коротким свистом впивались пули, поднимая маленькие всплески пыли. Мы шли вперед. На нас пикировали Мессершмиты, бомбили и строчили из своих пулеметов. Мы падали, в только что образовавшиеся свежие воронки, после налета вставали и двигались дальше. Много раз попадали под огонь с характерным скрежущим звуком шестиствольного немецкого миномета "Ванюши". Упорно двигались вперед, выполняя нашу работу. Судьба нас сохранила. Обычно, когда велись переговоры по радио, то командир полка гвардии полковник Хацкевич с картой перед собой водил по ней указательным пальцем, слушая командира дивизии, докладывал по микротелефонной трубке. Радист в наушниках прослушивал переговоры, контролировал работу рации, если необходимо, то подстраивал приемник, улучшая слышимость, разборчивость, регулировал громкость. Комполка открытым текстом называл фамилию комбата и координаты по карте. А там, перед комдивом дивизии, лежала точно такая же карта, куда наносились отметки передней линии дивизии. 8-мая мы стояли на небольшой плоской лесистой сопке, на северо-западной опушке леса. Ярко светило солнце, небо было чистое. Отсюда открывался прекрасный вид далеко на северо-запад. Внизу лежала извилистая шоссейная дорога. Рация работала на прием, были слышны тихие, всегда приятные радисту, супперные шумы радиоприемника. Вдруг в наушниках услышал спокойный как всегда, немного окающий голос Виктора Зубкова: "Цитра! Я - Дукат, первого к аппарату!" Я ответил: "Понял!" И передал трубку командиру полка гвардии полковнику Хацкевичу. Командир дивизии гвардии полковник Степанов, впервые за все время боев, приказал по радио: "Остановите движение батальонов!" День Победы встретили мы далеко за Веной в сопках австрийских Альп. Радовались, ликовали, салютовали со всех видов оружия, в то же время вспоминали друзей и товарищей, павших в боях, грустили и скорбили по ним. Настала тишина кругом, было даже непривычно в первое время. Наступило чувство освобождения от какого-то неимоверно тягостного труда. Радость окончания войны была смешана с грустью о потерях товарищей. Чистая радость победы видимо бывает только в спорте. Начальник одной из радиостанций гвардии сержант Федор Ляшенко, родом из Сталинграда, большой любитель оружия разных марок, типов и видов, всегда ходил обвешанный тремя-четырьмя трофейными пистолетами, в том числе даже тяжелым парабеллумом, кроме своего личного автомата. В этот день Федя подстрелил где-то в лесу крупного русого зайца. Мы все были очень удивлены этому, война и боязливый русак. Из винных хранилищ в скалах гвардейцы притащили светлые, сухие австрийские вина сколько-то летним сроком хранения. Кухня, как обычно не успевала за нами. На нашем торжественном дастархане из солдатских плащ-палаток, посвященном величайшему событию в нашей жизни и всего мира, под открытым небом на Альпийской сопке, жаренный австрийский русак стал первой и главной закуской победителей в наступившем мире. 9-го мая утром мы, хорошо выспавшись, встали. Командование как бы опомнилось. Скорее всего, сверху поступило указание. Приказали быстрыми темпами идти вперед на север, как объяснили с целью захвата побольше территории. А кому и для чего нужна территория нам не объяснили. Уже никакого противника не было. По пути устроили митинг в честь дня победы. Один из ораторов назвал этот день днем окончания второй мировой войны. О предстоящей осенью японской компании он не мог тогда знать. Сейчас мы находились на земле нижней Австрии, недалеко от границы с Чехословакией. Настроение было приподнятое, несмотря на усталость от быстрого перехода. Поступила команда: "Временно расположиться на отдых!" На большой лесной поляне соорудили шалаши из жердей и накрыли их елочными ветками лапами вниз. Получилось пахнущее лесом ароматное жилье. Наконец догнали нас наши походные кухни. Стала налаживаться походная жизнь. Спали в шалашах на мягких еловых лапах, сверху застеленных натянутыми плащ-палатками. Однажды во сне слышу казахскую речь. Уверен, что это сон. Однако, голоса нескольких человек становятся все отчетливее. Вдруг всего меня поразила молнией догадка, что это явь! Открываю глаза, в проеме входа в шалаш светит раннее майское утро. Выскакиваю наружу и замираю от увиденного: справа от меня метрах в тридцати горит костер, вокруг сидят седоусые, седобородые, как показалось мне тогда, очень старые солдаты-азиаты наши и ведут неторопливую беседу. Они как по команде повернули головы ко мне. В наших рядах солдат таких возрастов мы не видывали. Медленно подхожу к ним и, волнуясь, почтительно приветствую: - Ассаламугалайкум! - Уагалайкумуссалам! - Вразнобой принимают они мое приветствие. Всматриваясь в их лица, в свою очередь и они рассматривают меня. Подвинувшись и освобождая мне место, приглашают меня сесть в круг между собой. Наливают чай в кружку из чайника, подвешенного над костром на перекладине, опирающейся на рогатульки, воткнутые в землю. Давно не разговаривал я на родном языке. Волнуясь и с удовольствием слушаю их слова. Не торопясь, медленно отвечаю на расспросы. Постепенно, понемногу подбираю и нахожу нужные слова. Знаю, что до утоления жажды по родной речи еще далеко. Знаю и уверен, что это время придет. Оказалось, что их спешно везли на пополнение какой-то воюющей пехотной стрелковой части, а попали они к нам - воздушным десантникам. К счастью, война закончилась. В этот же день их отправили дальше, по назначению. Эта неожиданная встреча с сородичами по крови и вере в самом конце войны - как хорошая примета на будущее, сильно порадовала и окрылила меня на долгое время. Долго ходил я потом в приподнятом настроении и в хорошем состоянии. В ЧЕХОСЛОВАКИИ После Победы нас вывели на отдых на территорию Чехословакии. Около двух месяцев мы отдыхали, отсыпались, пополнялись, освобождались от вшей, приводили себя в порядок на берегу лесной речки Лужнице возле городка Тржебонь. Из этого места были посланы наши представители в Москву на парад Победы. Командование опросило всех оставшихся в живых радистов - кого бы мы хотели послать в Москву на парад Победы. По единогласному решению всех радистов дивизии были удостоены чести представлять нас на параде победителей, москвичи братья-близнецы Лазаревы Владимир и Анатолий - оба награжденные орденами Отечественной Войны и Красной Звезды. И заодно, чтобы они побывали дома - решили радисты. Их командиру полка гвардии подполковнику Сорокину за активные действия полка в боях было досрочно присвоено звание полковника. Наш отдых здесь был отменным. Нас не беспокоили никакими занятиями. Единственное, что от нас требовалось - это вовремя ходить кушать. В это время стали нас пополнять освобожденными из плена, примерно такими же по возрасту и чуть старше нас, бывшими солдатами нашей армии. Их приводили к нам уже обмундированными в нашу форму. С некоторыми из них даже познакомились поближе. Но к концу нашего отдыха в наших рядах никого из них не осталось, постепенно все куда-то исчезли. Оказывается, по ночам, когда мы спали, их по одному таскал к себе человек Лаврентия Берии, допрашивал как следует по своим правилам и отправлял в Союз. А в Союзе, как известно, они пополняли ряды знаменитого ГУЛага МВД. А они-то, бедные, радовались, что война кончилась, отслужат в наших рядах и вернутся домой. Не тут-то было. Горько, но такие правила и законы были установлены нашим усатым, жестоким отцом, "величайшим гением и полководцем всех времен и народов" именовавшимся в то время. К нам прибыли командующий 9-ой гвардейской армии генерал-полковник Глаголев, командир 37-го гвардейского корпуса генерал-лейтенант Миронов, и приняли парад Победы 103-ей гвардейской дивизии. Мы прошли перед деревянной трибуной, на которой стояли Глаголев, Миронов и руководители их штабов, парадным шагом, с развернутым знаменем. Земля Чехословакии вокруг нас утопала в садах. Солдаты наедались всяких фруктов и ягод, каких только душа желает: черешни, вишни, крыжовника, смородины, абрикосов, груш, слив, яблок. Русские любят крепкие горячительные спиртные напитки. Гвардейцы и здесь нашли их у местных братьев чехов и словаков. Фронтовые, боевые друзья стали часто появляться на трапезу навеселе. Как правило ходили купаться, загорать, наслаждаться лесным воздухом, природой на речку Лужнице. Там, на пляже, брили головы друг другу трофейной бритвой "Золинген", стали заниматься нанесением татуировок. Где-то раздобыли тушь, иглы и нитки. Стали появляться солдаты с нарисованными на груди орлами, Лениным и Сталиным, на предплечье - за горизонт заходящее солнце с надписью "Не забуду мать родную! ", на запястьях - парашют со скрещенными автоматом и финкой и другие рисунки. Однажды трое подвыпивших боевых друзей пристали ко мне: "Кабдул, у тебя тело чистое, давай мы тебе нарисуем парашют, ведь мы - боевые гвардейцы-десантники. Будет тебе память на всю жизнь". Я хотел было не даться. Куда там, двое держали меня за руки. Один нарисовал парашют химическим карандашом на бумаге. Намочил и прилепил на мое левое запястье. Затем по следам прилипших чернил двумя вместе связанными иглами, обмакивая их в тушь, обколол парашют. На следующий день это место опухло, а потом зажило. Так на всю жизнь я стал меченным. Тем временем вернулись из Москвы наши представители, участники парада Победы братья-близнецы Владимир и Анатолий Лазаревы. На них парадная форма - суконный китель и брюки полугалифе и кирзовые сапоги. На груди добавилась медаль "За победу над Германией 1941-45г.г. " с профилем Генералиссимуса Сталина с надписью вокруг "Наше дело правое, мы победили! " Братья рассказали как их муштровали в Москве перед парадом до десятого пота. Командиры добивались от них безукоризненного парадного шага при прохождении по Красной площади перед Мавзолеем. Для этого их, парадников, тренировали ежедневно по несколько часов. А дома братьям довелось побывать только два раза и то только на несколько часов. Такие строгие порядки были тогда даже для победителей. 600 КИЛОМЕТРОВЫЙ ПОХОД-ПЕРЕХОД На доброй земле Чехословакии, под ее ласковым солнцем провели два чудесных месяца незабываемого отдыха. Утраченные наши физические и психологические силы почти полностью восстановились. Нашим командованием был получен приказ передислоцироваться на место постоянного базирования в качестве оккупационных войск на юг Венгрии в город Сегед. Для этого нам предстояло совершить 600 километровый поход-переход, рассчитанный с передышками примерно на месяц. Лето настало довольно жаркое. В первые дни шли походным строем только днем. В то время асфальтированные дороги Чехословакии с обеих сторон были обсажены черешнями и вишнями. На них красными огоньками горели и постоянно звали солдат спелые ягоды. Солдаты периодически выбегали из походного строя, т.к. останавливаться было некогда, ломали по целой ветке, и в строю втроем-вчетвером объедали ягоды. Так мы показали Европе нравы оккупационной армии, культуру и воспитание советских солдат. Ночами спали в походных палатках повзводно. Через несколько дней достигли и прошли большой город Брно. Примерно еще через неделю прошли по мосту большую реку Морава. На Мораве сделали остановку с отдыхом и купанием в реке. Вода в Мораве была чистая, холодная, освежающая и приятная. Дивизионная газета "Гвардеец" сообщила о смерти на сотом году жизни патриарха казахской поэзии Жамбыла Жабаева. Солдаты сказали: "Он дожил до Великой Победы, узнал о ней и только потом ушел из жизни." Хотя все наше оружие, снаряжение размещались на подводах, из-за жары днем стало трудно идти. Поэтому командованием было решено осуществлять поход ночью, а днем отдыхать в палатках. Прошли большой город Братиславу. Дальше поход продолжался только ночами. Утром с восходом солнца достигали места дневки, ставили по шнуру в качестве линейки палатки в ряд, валились с ног и засыпали мертвецким сном. Как бы днем хорошо не спали, ночь есть ночь. Ночью, идя походным строем, все равно хотелось спать. Оказывается, можно дремать и на ходу. В этом случае шли плечом к плечу под монотонное топание шагов. Только тогда, когда дорога поворачивала, спящий продолжал идти прямо, спотыкаясь о поворачивающих товарищей, и просыпался. Было много смеха. Ночная команда: "Привал!" Все валимся в кюветы ногами вверх склона и тут же засыпаем. Команда "Становись!" и все нехотя встаем, выстраиваемся в колонну по четыре и идем дальше. На этих бесчисленных привалах, когда засыпали ногами вверх на склонах, сколько осталось в кюветах трофейных портсигаров, сигаретниц, зажигалок, часов, расчесок, мундштуков, портмоне и всяких других солдатских принадлежностей, выскользнувших из карманов, знает один только Бог. После реки Морава несколько раз купались в реке Дунай. По территории Венгрии шли все время ночами, отдыхая при дневках в палаточном лагере. Очередной переход начинался всегда с наступлением вечерней прохлады. В сумерках солдаты шли в походном строю, тихо разговаривая между собой. О чем они рассуждали тогда между собой? "Если бы нас победили немцы, то они заставили бы своих солдат победителей идти пешком? Конечно, нет! Они ведь на нас-то наступали на моторах. Сколько у нас автомашин: студебеккеров, фордов, доджей, и еще сотни и тысячи трофейных автомашин Германии и ее сателлитов. А еще целые железные дороги, составы, стоящие на станциях. При таких возможностях командование нашей армии не дорожит честью победителей. Идем пешком пол Европы поперек. Хорошо хоть идем ночью, меньше людей нас видят!" - роптали они. Это была первая обида солдат победителей последнего этапа войны, оставшихся в живых, на свое командование, высказываемая вслух между собой. Итак, жарким летом 1945-го года мы пересекли пешком часть Чехословакии и всю Венгрию с севера на юг. Около города Сегед, у деревни Альдие, недалеко от реки Тисы расположились летним лагерем. В СЕГЕДЕ Командованием 103-ей гвардейской дивизии было решено соорудить летний лагерь из бревенчатых домиков с двускатной камышовой крышей. По берегу Тисы росли рощи акаций. Недалеко нашлись озерки, по берегам которых буйно росли камыши. Приступили к рубке и заготовке бревен акации на берегу Тисы. Акация оказалась очень крепким деревом. При рубке топором отлетали только мелкие щепки. Потребовались острые пилы и топоры, а также наши молодые силы. Там же очищали от веток и коры. Заготовленные по заранее определенным размерам бревна доставляли в лагерь. Так мы примерно за неделю-полторы построили летний лагерь. Все домики получились одинаковые, светлые, одного размера, выстроились по линейке по шнуру, любо-дорого было смотреть. Началась летняя лагерная служба с сигналами трубача: подъем, на завтрак, обед, ужин, отбой. Утром, после завтрака - развод подразделений на занятия под музыку военного духового оркестра, под марш "Прощание славянки". Все ждали демобилизации. Вот в Москве заслушали на сессии Верховного Совета доклад начальника Генерального штаба генерала армии Антонова. Вскоре из лагеря отправили в Союз самых старших по возрасту мужчин и всех женщин, служивших в армии. А мы, 1924 года рождения, остались в надежде, что в следующий раз и нам улыбнется счастье. Примерно в это время в газетах появилось сообщение, что в Америке испытана первая атомная бомба и ответ Сталина что атомное оружие не может оставаться долго монополией одного государства. Какое-то количество офицеров, младших командиров и рядовых было тайно, не афишируя, отправлено на Дальний Восток. Мы только потом узнали из сообщения Советского правительства, что союзниками было решено покончить с японским милитаризмом на Дальнем Востоке. Нам прислали нового командира дивизии генерал-майора Эпина. Выстроили нас в каре: П-образный строй. Старый наш командир гвардии полковник Степанов сдавал нас, новый - принимал. Подходя к каждому подразделению, стоящему в строю, спрашивали: "Есть претензии и жалобы к командиру дивизии гвардии полковнику Степанову?" Какие могут быть жалобы или претензии у нас? Стоим, молчим. Наши офицеры тоже молчат. Командир взвода гвардии лейтенант Щетинин говорит своему помощнику гвардии старшему сержанту Шошукову: "Выскочи на середину строя, поблагодари от нас всех Батю, за все наши успехи в боях под его командованием!" - и подталкивает его несколько раз. Куда там, Шошуков, не страшившийся в бою вооруженного врага, здесь так и не вышел. Застеснялся, застыдился, не хотел быть выскочкой перед лицом своих товарищей. Вот такими были мы, грозное поколение сороковых-роковых. Мы молча распрощались с командиром дивизии гвардии полковником Степановым - нашим Батей. Говорили, якобы уезжает он учиться в какую-то академию. Наш лагерь располагался недалеко от деревни Альдие. В один из выходных дней мы встретили там пожилого мадьяра, хорошо говорившего по-русски. Заинтересовались. Оказывается Миклош Лайош в свое время воевал в 25-ой Чапаевской дивизии. Знал всех своих тогдашних командиров и товарищей, помнил их лица и сейчас. Многие мадьяры, особенно пожилые, курили трубки. Мадьярская трубка особенная, с сеткой поддувалом снизу, металлической крышкой с дырочками сверху и с длинным прямым мундштуком, почти как печка-плита с трубой. Табак у них разрезан узкими ленточками, легкий, ароматный, турецкий. Однажды местные жители праздновали свой национальный праздник. На лужайке в тени деревьев около нашего лагеря их местная самодеятельность - хор, оркестр и танцевальная группа дали концерт для нас. Из этого концерта мне на всю жизнь запомнились мотивы музыки Чардаш. Его пели, под него танцевали девушки и парни в своих национальных костюмах, взявшись вытянутыми в стороны руками друг другу за плечи, выстроившись в круг, то сужая его, то расходясь кружили они с песней на лужайке. Мы от души и горячо аплодировали им. Венгры сами себя называют мадьяр или магьяр. Страну свою они называют Хунгария. Это слово, очевидно, происходит от слова гун (гун, кун-солнце). Гуны, саки, скифы - общие корни многих народов. Язык мадьяров относится к угро-финской языковой группе. Эйт, кэйт, харум - один, два, три. Тудом - понял, нэмтудом - не понял. В венгерском языке встречаются слова, пришедшие от тюрко-язычных народов. Теперь известно, что корни части народов Венгрии происходят от кипчаков. Кипчаки - турко-язычные, одни из самых древних и разветвленных родовых племен (92 рода-племени), давно вошедшие в составы разных национальностей. Слова алма - яблоко, кичи - маленький употребляются без изменений. Загорая и купаясь в Тисе, мы всегда плавали на другую сторону реки на бахчи за арбузами. У них арбузы внутри не красные как у нас, а желтые, но все равно спелые и сладкие. Обратно плыли, подталкивая перед собой два арбуза и борясь с течением Тисы. Арбуз в воде не тонет, плавает, благодаря своему большому объему водоизмещению. Регулярно, каждые десять дней, водили нас в баню в город. Баня была собственностью одного хозяина. До войны и в войну в Венгрии все было в руках частной собственности. Большая, круглая, занимающая площадь почти одного квартала, баня с круглым двором в центре имела душевые, парильные и моечные отделения, много разных по площади плавательных бассейнов. На внутренний двор поставили нашу жарильную машину "жарилку" для избавления нас от насекомых. Пока мы принимали душ, плавали в бассейнах и наслаждались, наша одежда жарилась в "жарилке". Температура там была высокая, случайно забытые кожаные ремни сильно высыхали и трескались. С наступлением осенних холодов нас перевели в зимние казармы бывшего правителя Венгрии адмирала Хорти. Казармы находились на площади, образованной банком, костелом и еще каким-то зданием. Окна нашей казармы смотрели на площадь. Перед банком стояла полосатая будка точь-в-точь как в кинофильмах о царских тюрьмах. Перед будкой всегда стояла пара плетенных из рогожи очень просторной стационарной обуви. Широкие голенища их выше щиколоток, но не доходили до колен. Особенно забавным было для нас наблюдение момента смены охранников. Когда они менялись, старый охранник моментально вытаскивал из рогожных пар свои ноги, а новый тут же вставлял в них свои. Движения их в этот момент походили на игры механических кукол-марионеток. Это очень забавляло наших солдат. Каждый день утром мы выстраивались на плацу во внутреннем дворе казарм для развода по занятиям под марш "Прощание славянки". Война кончилась, теперь мы тосковали по родной стране, по мирной жизни и очень хотелось домой. Этот ежедневный утренний марш, провожавший нас, еще больше возбуждал эти наши чувства. Тогда мы по-своему назвали его "Тоска по Родине" или "Марш Сегед". Однажды утром я не смог нагнуться, чтобы обуться из-за боли в пояснице. Наш врач гвардии капитан медицинской службы (фамилию не помню) поставил мне на поясницу много стеклянных баночек, накрыл меня, сам вышел куда-то. Я незаметно для себя заснул. Проснулся от того, что он снимал банки. Все боли прошли с одного раза. Это была моя первая и последняя болезнь в армии, если не считать травму, полученную до этого в Яхроме при прыжке с парашютом. С приходом Советской власти в Венгрию поменялись у них и деньги на новое пенго. Старые бумажные купюры во множестве валялись на площади, уносимые ветром. Мы были свидетелями этого. Известно, что намного позже описываемого периода пенго были замещены на форинты. Сегед - по-нашему город областного масштаба. По численности населения и занимаемой площади примерно как наш Уральск. Начало зимы с 1945-го на 46-ой год застало нас в этом городе. Получен приказ грузиться в воинские эшелоны. Прощаемся с гостеприимным Сегедом и отправляемся на Восток, на Родину. В СЕЛЕЦКИХ ЛАГЕРЯХ НА ОКЕ Наш железнодорожный состав, пересекая юго-восточную часть Венгрии, теперь везет нас по Румынии. Едем долго. Места здесь горные, дорога петляет по равнинам и вдоль рек. На станциях выходим. В Румынии мужчины и женщины торгуют красным вином, салом, варенной картошкой, пирожками, соленьями, вареньями и всякой другой снедью. У нас нет советских денег. Любители вина довольствуются разрешенной пробой. Имеющие что-то трофейное, меняются. Некоторым нашим гвардейцам понравилось традиционное румынское блюдо из кукурузы - мамалыга. На головах румын-мужчин - черные, сужающиеся кверху, каракулевые шапки-папахи. Они сами шутят: "Чем папаха на нем выше, тем он считается богаче!" Что-то не очень видно богатых. Одеваются в основном в овечьи шубейки-безрукавки мехом вовнутрь, сшитые и отделанные вышивками в национальном стиле. Проехав через города: Брашов, Плоешти, Бузэу, наконец достигаем румынского пограничного города Галац. Здесь меняется железнодорожная колея. У них - уже, наша - шире. Нашему эшелону долго меняют ходовую часть. Наконец вступаем на землю Молдавии. Через несколько недель ночью нас привозят на станцию Дивово, расположенную на берегу реки Оки в 18 км северо-западнее города Рязани. Прямо через реку Оку переходим ночью по мосту и оказываемся в сосновом лесу в Селецких лагерях, основанных в 30-х годах еще при наркоме К.Е.Ворошилове. Название лагеря происходит от имени ближайшего селения Сельцы. Казармы здесь земляные, с заросшими травой дерновыми крышами. Стены и потолки внутри из бревен, не то что кирпично-каменные казармы венгерского адмирала Хорти. Всю зиму занимались по расписанию боевой и политподготовкой. Физически закалялись ходьбой на лыжах по просекам сосновых лесов. Повторно изучали материальную часть техники и вооружений, по принципу: повторение - мать учения. Настала весна 1946-го года. Ока разлилась так широко, что местами ее ширина достигала 11 км. Еле-еле видно другой берег. Поневоле вспоминается песня "Широка Ока в Рязани". Наш лагерь остается на полуострове. Почту, газеты бросает У-2 над лагерем. К нам прибыл новый командир дивизии 36 летний пышущий здоровьем и физической закалкой генерал-майор Бочков. Он вселился с семьей в деревянный домик лагеря, на песчаном пригорке в сосновом бору. Он даже играл в сборной футбольной команде дивизии. Вскоре заменили весь наш офицерский состав. Нам прислали офицеров из негвардейских и не воевавших частей. Высокое руководство мотивировало это тем, что офицерский состав на фронте якобы сжился с рядовым и сержантским составом. Для исключения подобного панибратства и поддержания должной дистанции между офицерами и солдатами срочной службы было придумано и осуществлено мероприятие - замена офицеров. Вдруг получаю письмо от земляка Туяка Сертекова с фотографией. Он воевал на знаменитых "Катюшах". Оказывается, ему прислали мой адрес с письмом из Новой Казанки. Мы с ним долго потом переписывались и обменивались фотографиями. В боях, походах, в перебежках и падениях наши личные оружия, автоматы, карабины и винтовки испытывали на себе различные механические удары и сотрясения. Теперь им требовалась корректировка мушек, прицелов и пристрелка. Однажды командир роты гвардии старший лейтенант Денисов приказал мне пойти к оружейникам и пройти у них проверку на допуск к пристрелке оружия роты. Оружейники находились в расположении артиллеристов. Там меня встретили гвардии инженер - подполковник и гвардии инженер - майор в серебренных с молотками погонах. Я доложил о цели своего визита, они повели меня к полевому оборудованному небольшому стрельбищу в их расположении и подвели к черной прямоугольной мишени в белых мелких сетках, установленной на расстоянии 50 метров. Такую мишень я видел впервые. Объяснили мне как и куда целиться на такой контрольного типа мишени. На линии огня лежал пристреленный по всем правилам и готовый к применению карабин оружейников. Для стрельбы лежа был положен упор из куска обтесанного бревна. Выдали мне три боевых патрона и я выполнил три выстрела лежа с упора. Затем мы все трое подошли к мишени. Гвардии инженер-майор прямыми линиями соединил следы пуль и стал считать количество клеток между ними. А гвардии инженер-подполковник, обращаясь ко мне, произнес: - Товарищ гвардии сержант, у вас - зверское зрение. Экзамен по стрельбе был сдан, оружейники допустили меня к пристрелке оружия всей роты. В течении целых трех дней мы с оружейником, гвардии техник лейтенантом выполняли работу по пристрелке оружия роты. Он имел при себе технические инструменты, которыми регулировал "мушку" по высоте, вворачивая или выворачивая ее, и в горизонтальной плоскости, "чуточку" сдвигая ее вправо или влево. К каждому оружию прилагался паспорт с сетчатой мишенью, с отметками попадания последних трех пуль при пристрелке. Паспорт скреплялся нашими фамилиями, подписями и датой. После этой работы у меня несколько дней болело правое плечо от отдачи прикладом назад при стрельбе из винтовок и карабинов. Здесь, в Селецких лагерях мне присвоили звание гвардии старший сержант и я был назначен начальником радиостанции РСБ-Ф средней мощности, смонтированной на автомашине. Теперь наш расчет радиостанции состоял из начальника радиостанции, старшего радиста, двух дежурных радистов и шофера-электрика. По штату начальником такой радиостанции должен был быть офицер, техник-лейтенант или младший техник-лейтенант. Но за неимением таковых в то время приказом был назначен я - гвардии старший сержант. Мы тогда придерживались золотого правила: на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся. Благодаря четырем с половиной годам непрерывной службы в армии, каждый из нас достиг вершин профессионального мастерства в своей отрасли. Преобладающее большинство из нас стали на деле высококлассными специалистами. Теперь, когда победно закончили войну, мы стали воинами "понюхавшими запах пороха". Такой бесценный опыт можно приобрести только опытом - непосредственным участием в боях. После Победы мы находились на уровне хорошо подготовленной, оснащенной передовой техникой, умеющей воевать и побеждать не численным превосходством, а умением, профессиональной армии. Этим самым я хочу высказаться не за увеличение срока службы в армии, а за то, чтобы армия стала профессиональной. Тогда военная служба, как всякая профессия, станет по зову сердца, с любовью и сознательно избранной профессией здорового душой и телом гражданина государства, посвятившего себя целиком делу защиты своей страны. Однажды к нам в Селецкие лагеря прибыла группа генералов и старших офицеров - инспектора Главного штаба воздушно-десантных войск. Состоялся инспекторский смотр. Они проверили нашу боевую подготовку по стрельбе на капитально оборудованном стрельбище в лесу. Мы вначале отстрелялись повзводно, затем каждый в отдельности, индивидуально, из личного оружия. Здесь я отличился дважды меткими поражениями целей, за что впервые за время службы в армии мне предоставили краткосрочный отпуск домой. Я с несказанной радостью и счастьем побывал в своей родной Новой Казанке. Встречу с родственниками, близкими и знакомыми аульчанами вернувшегося с войны живым и здоровым солдата описать словами невозможно. Родные сестры Майжихан и Майаптап, мать и тетя моего не вернувшегося домой с фронта школьного друга Жусупа Мухамеджанова обняли меня прямо на улице и, обильно заливая меня горючими слезами, запричитали:"Ой, дорогой Кабдул, где теперь твой друг, наш единственный Жусупжан?! Он не вернулся домой! Мы не знаем, где он сложил свою головушку?! Нам никогда не забыть, как ты с ним, с нашим единственным, ходил в школу, как вы играли вместе, дружили. Сейчас, когда мы встретились с тобой, нам показалось, что вернулся наш Жусупжан!..." Горе матерей, выливавшееся в таких встречах, трогало до глубины души всех присутствующих. Это было народное горе. Гибель родного человека в бою, плен, контузии и увечья коснулись многих семей. После возвращения из отпуска в Селецкие лагеря я узнал, что 324-ый гвардейский полк расформирован. Его личный состав пополнили подразделения других частей. Этим же летом 1946-го года перебазировали нас в Белоруссию в город Полоцк. В ПОЛОЦКЕ Город Полоцк расположен на берегу реки Западная Двина, в Витебской области Белоруссии. Двухэтажные кирпичные казармы воинских частей построены недалеко от города в сосновых борах. Очень большой бор белорусы называют боровухой. У Полоцка их целых три: Боровуха I, Боровуха II и Боровуха III. Нашу 103-ю гвардейскую дивизию разместили в этих боровухах. 187-ой отдельный гвардейский батальон связи разместился в Боровухе II на 2-ом этаже большой казармы. Здесь, в боровухах продолжалась наша боевая и политическая подготовка. По несколько прыжков выполнили с парашютом с самолета ПС-84, готовились выполнять прыжки на воду и в леса. После выполнения прыжка с парашютом всегда сильно хотелось кушать. Около нашей Боровухи II работал небольшой базарчик. Местное население, в основном бабки-белорусски, торговали там всякой снедью. Торговали и взятыми откуда-то рыбными консервами в овальных банках сардины в масле. Очень уж были они вкусными. Одна банка стоила 30 рублей. Мы покупали их и с удовольствием уплетали с хлебом за обе щеки. Начальнику радиостанции РСБ-Ф платили в то время по должности по 375 рублей в месяц плюс за классность по профессии - материальный стимул сколько-то, и еще плюс за каждый прыжок с парашютом - это были деньги ко всему бесплатному обеспечению. Мы очень ждали демобилизации. Нам казалось, что прошли все сроки нашей службы. Война кончилась в прошлом году весной. На дворе идет уже четвертая четверть 1946-го года. Мы все сознавали необходимость учиться дальше, приобрести мирную гражданскую профессию, а нас все еще держат здесь. Между собой говорим: "Служим ведь с лета 1942-го года. Сколько можно служить?" Нам уже эти казармы осточертели и опротивели. Благо, что повара все еще были свои, фронтовые. Стали на выходной брать у них продукты сухими и уходить из казарм в лес на целый день. На белорусских болотных кочках хорошо растет брусника, в лесах - черника, костяника, голубика и грибы. Наши казахи до войны грибов не ели и не собирали, хотя у нас местами растут белые грибы и шампиньоны. Тогда в них я не разбирался, какой из них съедобный, а какой - поганый и ядовитый. Ребята мне сказали: "Собирай подряд, здесь у ручья потом рассортируем." Так я научился в них разбираться. Заместитель командира дивизии по строевой части, ярко рыжий подполковник Чепурной - очень строгий начальник, после развода подразделений по занятиям всегда проверял казармы, ловил там "сачков" и наказывал. От занятий отлынивать было нельзя. Солдаты стали про него говорить: "Подполковник Чепурной, вечно хмурый, вечно злой". Или: - Слева танк, а справа Чепурной! Куда бросаешься!? - Под танк! - отвечает солдат. В начале зимы с 1946 на 1947 год в Белоруссии проводились первые послевоенные выборы депутатов в Верховный Совет республики. Страна была сильно разрушена войной. Связь с районами и селами не была налажена. На время выборной компании потребовалась наша помощь по обеспечению радиосвязью. Наши радиостанции РСБ-Ф на автомобилях стояли в автопарке. Командование их не стало трогать. Составили расчеты по три человека. Снова раздали нам наших фронтовых подружек - радиостанции РБМ и разослали нас по районам области. Нашему расчету достался городок Десна, расположенный на берегу реки Десна, - районный центр Дисненского района. В городке дома были в основном из красного кирпича, но много домов разрушено. Прибыли в распоряжение председателя Дисненского райисполкома, бывшего гвардии капитана, боевого комбата, вышедшего в отставку по ранению. Кабинет его оказался на втором этаже. Доложил как положено. Он принял нас очень тепло. Побеседовали и он отвел нам рабочую комнату, смежную с его кабинетом. Развернули радиостанцию, высоко натянули на дерево лучевую антенну, как на фронте, и установили радиосвязь с главной радиостанцией, расположенной в городе Витебске. Тем временем председатель вызвал к себе одного местного хозяина и определил нас к нему. Рация будет постоянно находиться здесь. Мы, радисты, будем посменно дежурить и работать. Здание охраняется. Корреспонденты газет, журналисты стали ежедневно передавать по рации материалы своим редакциям о ходе подготовки к выборам. Статьи и материалы были пространные, многословные, не то что фронтовые - короткие и точные. Некоторые даже по радио просили прислать гонорар за прошлые статьи. Примерно так протекала работа день за днем. Дом, где мы разместились на постой, был в селе сразу за рекой. Река была замерзшей, лежал снег, мы ходили напрямую. Хозяин имел свой дом, подворье, свиней, баню, которая топилась по-черному. Хозяин с хозяйкой были людьми пожилыми. В разговорах с нами часто упоминали свою раннюю жизнь при поляках, как тогда им было хорошо, все время хвалили ту жизнь. Однажды хозяин предложил вымыться с ним в бане. Баня была внутри вся черная, закопченная дымом. Куча раскаленных камней, в центре которой был бак с горячей водой. Рядом другой бак с холодной водой. Очень было жарко, как будто нечем дышать. Хозяин и еще двое таких же как он мужчин одели шапки-ушанки, уши завязали, на руки надели рукавицы и начали париться, бить себя березовыми вениками. От жары я не смог усидеть на пологах. Лег на пол, головой ближе к двери, из щелей которой шло немного свежего воздуха. Так я впервые в жизни мылся в бане, топящейся по-черному. В их селе гнали самогон из "бульбочки дробненькой" (картошки мелкой). У них основной пищей являлись хлеб, бульба, сало свиное, всякое соленье и варенье. От самогонки мы отказались, у нее запах не хороший. У нас были сухие армейские продукты. Мы их отдали хозяйке и она готовила всем нам вместе, как одной семье. У них мы слышали шуточную песенку, в которой есть, по-моему, слова: Бульбу печем, бульбу жарим, бульбу варим, буль, буль, буль ... В клубе городка бывали и вечера молодежи с песнями, танцами и играми. Впервые я увидел и слушал звуки музыкального инструмента цимбалы. Когда несколько цимбал играют в унисон, то звучит довольно приятная нежная музыка. Это многострунный музыкальный инструмент с натянутыми в горизонтальном направлении струнами, по которым бьют маленькими молоточками двумя руками. Председатель райисполкома шутя говорил нам: "Ребята, женитесь, пока не наступил церковно-славянский праздник. А там жениться нельзя будет". Сейчас я не помню, какой праздник приближался тогда. Раз это было в декабре месяце, то, наверное, это были Рождество Христово или святки. В городке церковь работала. В день голосования через каждый час передавали сведения о ходе избирательной компании, активности населения района по каждому избирательному участку. Тогда во всех избирательных участках голосование заканчивалось в 24 часа. После подсчета голосов по избирательным бюллетеням, когда комиссия подвела итоги, сводки были переданы в Витебск по рации. Так наши фронтовые радиостанции РБМ с хозяевами, таскавшими их на своих плечах, успешно справились с мирными делами. Все радисты вернулись на базу с благодарностями районных и областных руководств. ДЕМОБИЛИЗАЦИЯ С августа прошлого 1946 года пошел пятый год слу