, Руднев и комиссар Федорова Дружинин поговорили друг с другом о своих делах, а затем, поручив гостей заботам Павловского, Ковпак вышел на улицу, с тревогой наблюдая за немецкими самолетами. Я на всякий случай старался не попадаться Федорову на глаза; чем черт не шутит, а вдруг припомнит старый должок. Сейчас, в присутствии таких гостей, никак нельзя было ударить лицом в грязь. По догадкам Ковпака, немцы должны были наступать по реке с севера. Это значит, что за ночь нужно перестроить всю сложную систему засад, окопов, траншей вдоль берега реки. Гости уже показали себя. Идущий вместе с Федоровым полковник Мельник километрах в двадцати пяти севернее нас налетел со своим отрядом на вражескую колонну на марше и расчехвостил ее в дым. Побил прикрытие обоза, а обоз захватил. А самое главное - взял две совершенно исправные 105-миллиметровые пушки системы "Шкода" со снарядами. Случись у нас неудача - позор был бы на весь партизанский мир. Командование понимало это, но оно хотя бы - умело скрывать свое волнение, маскируя его усмешками и шутками. Весть о приезде Федорова, который, "как и наш командир. Герой Советского Союза", облетела все роты и пошла по цепям. - Хлопцы, теперь нам нельзя подкачать. - Хоть сам Адольф пусть наступает - не дать спуску. Руднев до полуночи ходил по ротам, говорил с бойцами, давал задания политрукам и парторгам. До глубокой ночи в штабной хате горел огонь: сюда заходили командиры, забегали разведчики, связные приносили донесения и сводки, увозили приказы Рассвет застал нас на ногах. Утром к штабной хате подъехал командир отделения конной разведки Костя Руднев, брат комиссара. Через пять минут он вышел из штаба и крикнул: "Михаил Кузьмич!" Вскочив на коня, подъехал Семенистый. К тому времени это уже был толковый и смелый разведчик-связной. Костя Руднев похлопал по сапогу плеткой. - Михаил Кузьмич! Скачи к Ефремову, командиру пятой. Передай ему приказ командира: через пятнадцать минут вывести людей из села и занять окопы... Понял? - Понял, товарищ командир! На крыльцо вышел Семен Васильевич Руднев. Он сказал брату: - На вот, Костя, бинокль! Заберись на холм, понаблюдай за рекой, а заметишь что - дай знать! - Есть, товарищ комиссар, наблюдать на холме! С момента прихода в отряд Ковпака Костя Руднев - до войны председатель колхоза - никогда не называл брата по имени, всегда только "товарищ комиссар". У меня уже были закончены все дела, оставалось ждать новых донесений, "языков", а пока главным оружием разведчика служили глаза. Взобравшись с Костей на бугор, я лег под кустом. Понаблюдав минут пятнадцать за пустынной рекой, я почувствовал, что не могу больше бороться со сном. Вставало солнце и грело спину. Глаза слипались. Над рекой и прибрежными кустами плыл туман. - Товарищ подполковник, немцы... Я вскочил, хватаясь за автомат. - Где?.. Костя протер линзы. Тыльной стороной ладони вытер глаза. - Не показалось ли? - Вон плывут. Над рекой теперь уже ясно был виден дымок пароходов. Немцы шли из Мозыря флотилией. Костя вихрем слетел с холма. - Идут... каратели... шесть пароходов... - задыхаясь от бега, доложил он командиру. - Так-таки шисть пароходив?.. Яка честь! Може, хлопче, тоби показалось? У страха очи велики... Га? - подымаясь на холм, говорил Ковпак. - Шесть дымков... ей-богу... своими глазами... Ковпак, Руднев и Базыма влезли на холм - их главный КП. Я только сейчас заметил, что солнце было высоко. Я проспал не меньше часа. Связные остались у подножия холма. Через минуту поднялся туда и Федоров. Я верхом, пока еще суда были далеко и не могли видеть движения на низменном берегу, поскакал к командиру роты. Москаленко сидел на кряжистом дереве. Внизу под деревом стоял командир пятой роты Ефремов. д С рязанским говорком на "о" Ефремов кричал Москаленко: - Не видишь, говоришь, ничего... лучше смотри! Лучше, Микола... - ...Два, чотыри... шисть... шисть дымков бачу, Степа. Нимци йдуть... шисть пароходив!.. Караван шел быстро; в трех километрах от крайней нашей заставы - против села Дерновичи - катера открыли огонь по берегу из пулеметов и пушек. Подошли ближе; наша застава молчала. Берег был пустынен. Что-что, а маскироваться мы умели. Продолжая вести огонь наугад, суда плыли вниз по течению к Аревичам. Поравнялись с позициями пятой роты. Цель была так близка и заманчива. - Степа, давай команду... вдарим прямою наводкою... уходят же... Эх! - Товарищ командир роты, дайте команду! - Команда где?.. Уйдут немцы... Ефремов скрипнул зубами. - Молчать! Кто без команды выстрелит - уложу на месте! Бойцы знали, что их командир слов на ветер не бросает. Судорогою свело пальцы на спусковых крючках, слеза выступила на глазах, уже несколько минут державших пароходы на мушке, но выстрела не было ни одного. Ефремов, по приказу Ковпака, глубже затягивал немцев в мешок, чтобы вернее отрезать им пути отхода, пропустить к роте Горланова и бить по хвосту. Он дал пароходам пройти еще двести метров и только тогда скомандовал по-рязански: - Давай, робята! Жми на всю железку! Загремела пушка Миколы, забухали бронебойки, заворковали станкачи, застучали ручники Дегтярева. Не давая немцам опомниться. Горланов повел огонь в лоб. Попав под кинжальный огонь, суда заметались по Припяти. Четкий строй их был нарушен в одну минуту. Судов оказалось больше, чем дымов. Между шестью речными пароходами, из труб которых валил дым, вертелось еще пять юрких катеров. С пароходов вели сильный ответный огонь. Маленькая пушчонка Москаленко не могла с ним справиться. Я поскакал на КП и, получив санкцию Ковпака, с одной 76-миллиметровой пушкой пошел в обход, чтобы отрезать немцам отступление. Пушку прикрывала третья рота. В тот самый момент, когда Ковпак отдавал приказ начальнику артиллерии перекрыть отход немцев 76-миллиметровой пушкой, на КП, расположенный на холме, пришло донесение Горланова с просьбой прислать подводу за раненым бойцом Кулагиным. Руднев крикнул связного Семенистого: - Михаил Кузьмич! Найди сейчас же подводу и отправь к Горланову. - Есть! Семенистый поскакал к зданию школы. Здесь расположилась санчасть. Лошади стояли за клуней. На крайней подводе сидел рыжеватый парень с пухлым лицом, маленьким носиком и глазками-щелочками. На макушке прилепился старый, облезлый авиашлем. Парень сидел на сене, положив под себя винтовку. - Эй ты, парашютист! - звонко крикнул Михаил Кузьмин. - Тебе говорят! - А шо? - с досадой поднял голову парень. - А то... ехать надо за раненым. Мотай сейчас же в восьмую роту, к Горланову. Да живей, живей поворачивайся! Звать как? - А шо? - Шо, шо! Звать как, спрашиваю? - Ну, Кузя... - Нукузя! Давай, Нукузя, за раненым! - Воздух! - раздался голос дежурного. Семенистый быстро повернул коня. Осмотрелся. К селу летел самолет. С криком "маскируйсь!" Михаил Кузьмич помчался по улицам. Прошел час. Время бежало быстро, как всегда в азарте боя, незаметно... Семенистого вызвали в штаб. На табуретке возле рукомойника, в забрызганном кровью бушлате, сидел боец, связной из роты Горланова. Левой рукой он бережно поддерживал свою забинтованную правую. На свежей марле проступали яркие пятна крови. Когда Семенистый вошел в хату, связной замолчал. - Подводу послал Горланову? - поднялся с места Руднев. - Послал, давно послал, товарищ, комиссар, - весело ответил Михаил Кузьмич. - Нету подводы, - устало сказал связной. Холодок прошел по спине Семенистого. - Нету подводы... кончается Кулагин, - тихо повторил связной. Подперев подбородок ладонью, молчал Ковпак. Базыма, дохнув на стекла очков, протирал их платком. Руднев стоял, держась руками за ремень портупеи. На побледневшем лице комиссара выступили багровые пятна. - Тебя кто учил так воевать? Жесткие, гневные слова любимого комиссара долетели издалека, как из тумана. - Ей-богу, послал подводу, - шептал Семенистый. Глаза его были полны слез. - Й-э-х! - заскрежетал зубами связной. И непонятно было, к чему относится это - к сильной ли боли в руке, или к словам Семенистого. - Чтобы сейчас же подвода шла за Кулагиным! Ступай! Шарахались люди на улице, из-под ног коня с криком вылетала домашняя птица, бросались собаки в подворотни. Дергая лошадь из стороны в сторону, Миша давал шпоры, хлестал нагайкой и мчался, не разбирая дороги. Куда - сам не знал. Искал кого-то... От ярости мутилось в глазах. "Только б увидеть эту проклятую рожу..." Под небольшой вербой на околице стояла подвода. Кузя, высунув голову из-под телеги, боязливо смотрел на небо. - Съездил в роту? - подлетел Семенистый. - А шо? - Съездил к Горланову, рыжая морда? - Дак... самолет же кружився, и з парохода бьют... Боязно... Блеснув на солнце змеей, хлестнула плеть. - Ой! За що бьешь? - Я кому сказал ехать за раненым? Тебе, гад полосатый, приказ мой ноль без палочки? Не помня себя от злости, наотмашь, хлестал Семенистый Нукузю; слезы, недетские слезы горькой обиды и гнева, текли по щекам. Кони вихрем мчались к роте Горланова. Ездовой дико орал на лошадей и дергал за вожжи. А рядом на взмыленной лошади скакал Михаил Кузьмин и безжалостно хлестал ездового. В штаб поступали донесения от рот и батальонов: восьмая рота Горланова подбила два парохода, пятая рота - один и два бронекатера, но еще вела бой. Один пароход, выбросившись на мель на противоположном берегу, упорно отстреливался. Остальные догорали под Красносельем. Руднев и я пошли к берегу. Там лежали в цепи бойцы третьей роты. Пароход прочно сидел на мели. До него было метров шестьсот. Совершенно открытый берег не позволял подкатить пушку. Пулеметы немцев косили вовсю. На пароходе, видимо, не особенно боялись нашего ружейно-пулеметного огня. Только бронебойки на таком расстоянии пробивали его железную обшивку. Часть экипажа пыталась выбраться на берег, но пулеметы Горланова пристреляли косу, отделявшую пароход от суши, и на ней уже лежало более десятка трупов. Оставшиеся на пароходе засели в трюме и отстреливались. Вечерело. Ночью они уйдут. К роте Карпенко подошел Павловский. Он был возбужден. Не замечая комиссара в цепи, он стал ругать автоматчиков. Вначале он ворчал про себя, а когда кто-то из роты огрызнулся, помпохоз совсем ошалел, вылез на берег и стал во весь рост. - Вперед! - он выхватил пистолет. Рота лежала на самом берегу и продвигаться ей, конечно, было некуда - впереди была река. Карпенко подошел к помпохозу. Павловский рассвирепел и лез на рожон. У Карпенко заиграли желваки на лице, глаза покраснели. Они стояли друг против друга, размахивая пистолетами, и не было, пожалуй, в русском лексиконе ругательств, которыми бы они не обменялись. Вот уже Павловский схватил Карпенко за грудки. Смешок, до сих пор пробегавший по цепи, затих. Третьеротцы знали, что еще никто пальцем не посмел тронуть их командира. Федя рванулся. С ворота посыпались пуговицы. Павловский и Карпенко стояли, как быки, готовые столкнуться лбами. - Эх, трусы, боягузы! - хрипел Павловский. - Кто? Я - трус? - тихо спросил оскорбленный Карпенко, загоняя патрон в ТТ. - Товарищ комиссар, зараз он его застрелит, - тихо сказал Шпингалет. Руднев, переставший наблюдать за пароходом, подошел к распетушившимся командирам и стал между ними. - Убрать оружие! Убрать, говорю! Карпенко, весь дрожа и не попадая пистолетом в кобуру, отошел и лег в цепи, лицом вниз, положив голову в ладони. Похоже, очень похоже было на то, что он плакал. - А ты, старая калоша, чего тебе надо? Пошел вон, - тихо сказал комиссар Павловскому. - Эх, товарищ комиссар. - Пошел вон, говорю! - Так немцы же уйдут. Вот только стемнеет. - А что ты с ними сделаешь?.. По воде в атаку идти, что ли? - Эх! - махнул рукой Павловский и отошел в сторону. Выстрелами бронебоек с берега удалось зажечь деревянные части внутри судна. В иллюминаторах изредка вспыхивало пламя и валил дым. Когда мы прекратили огонь, из одного иллюминатора все чаще стала показываться рука с котелком на пояске. Черпая воду, немцы, видимо, пытались потушить начинавшийся пожар. В это время из затоки выплыла лодка. На ней сидели Сердюк - командир отделения пятой роты, и еще один боец. Павловский подошел к ним и, поговорив с ними, влез в лодку, крикнув в цепь: - Прикрывайте огнем, сволочи! Я вам покажу, як у Щорса воевали, сопляки... - И над Припятью поплыло густое и виртуозное ругательство... Лодка, забирая вверх по течению, стала выходить на плес реки. - Вот дурной!.. Погибнет же, - сказал Руднев, картавя и чертыхаясь. Карпенко поднял голову и, опершись подбородком на ладонь, смотрел на реку. У Карпенко в цепи было четырнадцать пулеметов, из них три станковых. Видимо, у Сердюка был какой-то свой план или условие с Горлановым. Когда лодка Сердюка с Павловским, отчалившая гораздо выше цепи третьей роты, почти достигла середины реки, ниже от нашего берега отделилась вторая лодка. Она тоже быстро пошла вперед. - Кто там еще? Какой дурак выискался? - спросил Руднев. Карпенко, наблюдавший в бинокль, переводя его, ответил: - Кажется, брат ваш. Костя... - Вот дуроломы! Белены объелись, что ли? - Пулеметы, держать на мушке пароход, не стрелять без моего сигнала, - командовал Карпенко, не отводя бинокля от глаз. Лодки вышли на открытое место и неслись по течению, хрупкими клещами охватывая пароход. Две-три винтовочные пули могли пустить лодку на дно. К счастью, немцы не замечали их. Лодка Павловского первая перевалила через стрежень и, выйдя на уровень корабля, стала спускаться по течению вниз. Пароход стоял носом против течения. Лодка попала в мертвое пространство, и вести по ней огонь можно было только с открытой палубы, которая хорошо простреливалась с нашего берега. Поэтому Павловский и Сердюк беспрепятственно приближались к пароходу. Но по лодке Кости Руднева, заходившей со стороны тупой кормы, немцы уже стали вести огонь. Вначале раздались отдельные винтовочные выстрелы, а затем по воде полоснула пулеметная очередь. В это время Бакрадзе успел установить одну пушку и, пока немцы занимались лодками, ахнул по судну три снаряда. Один из них разворотил трубу. Из парохода повалил густой дым. Но немцы успели крепко обстрелять лодку Кости Руднева. Людей на ней уже не было видно, и она заколыхалась на воде, относимая течением вниз. Павловский успел в это время подплыть к пароходу с носа и взял железную посудину на абордаж. Стрелять из пушки мы больше не могли, опасаясь попасть в своих. Павловский прильнул ухом к обшивке корабля и слушал. Наступила тишина. Затем, карабкаясь по плечам товарищей, на палубу взобрался Сердюк. У него в руках был неизменный ручной пулемет, с которым он не расставался. Из крайнего иллюминатора высунулся немецкий кривой автомат и, не видя противника, а лишь чувствуя его по шороху в мертвом пространстве, немец тыркнул наугад очередь на полдиска. Павловский из-за угла схватил рукой автомат и дернул его. Немец выронил автомат, но не удержал его и Павловский. Черная кривулина бултыхнулась в воду. Сердюк в это время обследовал половину палубы до капитанской рубки и по звуку голосов и топоту определил, где в трюме люди. Он стал ходить по палубе и поливать сквозь палубу пулеметным огнем трюмы парохода. Если бы не глухое татаканье, можно было подумать, что человек ходит со шваброй и подметает пол, швабра подпрыгивает у него в руках, как отбойный молоток. Сердюк увлекся и не видел, что делалось на кормовой части палубы, закрытой от него трубой и мостиком. Из кормового трюма поднялась фигура человека. Ползком он стал пробираться к трубе. Карпенко прильнул к биноклю. - Только станковые пулеметы - огонь! - скомандовал он. Станкачи мадьярской системы повели огонь. Немец успел все же бросить гранату, но не рассчитал, и она взорвалась в воде позади Павловского. В предвечернем фиолетовом небе, слившемся с темно-синей водой, вспыхнул красным заревом взрыв гранаты. В тот же миг разноцветные трассирующие пули мадьярского станкача прошили немца, замахнувшегося второй гранатой. - Не стреляйте, сволочи, по своим! - хрипел Павловский со дна лодки, куда его сбросило взрывной волной. Он считал, что это мы с берега угостили его, и страшно ругался, забывая, что за перегородкой железного борта враги; Но выскочивший на корму немец - это уже был весь резерв загнанного в трюм экипажа. К Павловскому подоспели еще две лодки. Отвлеченные стрельбой немцы перестали тушить пожар внутри судна. Когда сгустились сумерки, команда Павловского вынуждена была покинуть взятое на абордаж судно. Оно пылало. Языки огня, вырвавшиеся из иллюминаторов, лизали борта, отражаясь в черной виде, а корма горела как свеча, ровным высоким пламенем. Двух гитлеровцев везли ко мне в качестве "языков", а в горящем пароходе страшными нечеловеческими голосами ревели остальные. Они были уже не в состоянии ни обороняться, ни сдаться в плен. Через несколько минут затихли и они. Наступила ночь. Хлюпала вода у берега, доносился треск догоравшего на мели парохода, да хриплый голос Павловского откуда-то из темноты нарушал покой и гармонию полноводной широкой русской реки, поглотившей сегодня несколько сотен немецких трупов. На берег не ушел живым ни один немец. Пророчество Ковпака сбылось полностью. Раки в Припяти пировали вовсю... А мужики окрестных деревень два дня вылавливали рыбу, оглушенную разрывами партизанских мин и снарядов. Пинская флотилия немцев была разгромлена наголову. Поздно ночью к роте Горланова прибило лодку Кости Руднева. Два бойца в ней были убиты наповал, а Костя ранен. 34 По всем правилам партизанской тактики надо было уходить подальше от места разгрома флотилии. Но нас привязывал новый аэродром, организованный километрах в восьми от Аревичей. Под селом Тульговичи, почти на берегу Припяти, удалось найти хорошую площадочку. Снова полетели к нам самолеты Гризодубовой. Нас немного удивило, что после разгрома карательной экспедиции в составе десяти судов противник не сделал больше никаких попыток выбить нас с берега и продолжать навигацию. Все прибрежные села были заняты партизанами. Ближайшие вражеские гарнизоны севернее нас, в Юревичах и Хойниках, состояли из частей словацкой бригады. Мы знали от населения, что словаки сочувствуют нам. Многие из них бежали к партизанам. Никаких активных действий против партизан словацкое командование не предпринимало. Щупальца нашей разведки доставали на полтораста - двести километров. О всяком скоплении сил противника, могущего угрожать нам, я знал заблаговременно. Вокруг активизировались мелкие партизанские отряды, чуткие к близости врага благодаря своей малочисленности. Как крупный зверь по крику птицы и тревоге лесной зверюшки узнает о появлении охотника, так и мы по настроениям и делам мелких отрядов и диверсионных групп угадывали намерения врага. В Аревичах мы простояли больше месяца, снабжаясь боеприпасами и отдыхая. Командиры решили прощупать городишко Брагин, считавшийся у немцев окружным центром. Громили Брагин тремя соединениями: Ковпака, Федорова и Мельника. Ничего особенного эта операция собой не представляла. Убито было более двухсот человек гарнизона, захвачены большие продовольственные склады. Цель операции - захват склада с боеприпасами - не была достигнута: немцы зажгли его. Остатки гарнизона засели в дзотах и каменных зданиях. Немцы успели вызвать авиацию. Я случайно имел с собой ракетницу и полные карманы ракет. Заметив сигналы осажденных, я рискнул и стал давать такие же из цепи роты Карпенко. Самолеты ожесточенно бомбили болото, видимо, принимая кочки за партизан. Лишь к вечеру вражеские летчики, поняв нашу уловку, сбросили серию противопехотных бомб прямо на мой сигнал. Потери были незначительные. Как только стемнело, мы ушли из Брагина, увозя обозы с хлебом, сахаром, солью и оборудованием. Наступило затишье. В это время к Аревичам прибился командир партизанского соединения Наумов с частью своего кавалерийского отряда. Он зимой совершил исключительный по смелости рейд по южным областям Украины, но немцы бросили на него крупные силы и потрепали его войска и штаб. Он шел через Киевщину по нашим следам. Аревичи стали притягательным местом для многих отрядов и партизанских командиров. В эти же дни мы получили известие, вначале ошеломившее нас. Пяти командирам партизанских соединений были присвоены генеральские звания. Эти первые партизанские генералы были: Ковпак, Руднев, Сабуров, Федоров и Наумов. Аэродром в Кожушках притягивал к себе все большее количество партизан. За нападение на Брагин немцы отомстили нам лишь усиленной бомбежкой Аревичей. Село было наполовину сожжено. Поэтому штаб, санчасть, обоз и все громоздкие подразделения были выведены в лес. Уже наступили теплые дни. В селе осталась лишь пятая рота Ефремова и восьмая Горланова. Заметно было, что немцы ведут против нас усиленную разведку. Чтобы не расшифровывать лесной стоянки штаба, свою разведывательную квартиру я оставил в селе, в одной из немногих уцелевших хат. Я часто оставался в селе ночевать. Ко мне в это время ходил всякий народ, многих приводили под конвоем, шлялись подозрительные бабы и мужики. В один из вечеров, когда патрули бродили по улицам наполовину сожженного села да в условных местах ожидали своих хлопцев девчата, по селу промчалась тачанка. Я вышел на улицу. Тачанка остановилась у бывшей квартиры Ковпака. - Куда, Политуха? - спросил я у ординарца. - На аэродром. - Чего это вздумалось деду трястись ночью? - Дело срочное. Старик вышел из хаты и, хлопнув плетью по голенищу, подошел к нам. Под мышкой он держал свои валенки, вложенные холявкамн один в другой. - Что, Сидор Артемович, задумали ночью подежурить? - Эге. Задумав... тильки не я. Ох, мени ця конспирация. На, читай! Китайська грамота, а що толку? Он протянул мне листок, на котором карандашом был написан текст радиограммы, и сам подсветил электрическим фонариком. "Встречайте ценный груз. Примите меры к приему н охране аэродрома..." Над такой загадкой стоило подумать. Самолеты садились у нас еженощно, аэродром охранялся, никаких эксцессов до сих пор не было. По-видимому, имелись важные причины особо предупреждать нас. Ковпак взгромоздился на тачанку, закутался в шубу, поднял воротник. - От и разбери их... Ценный груз?! Встречайте... Доведется самому проверить. Щоб хлопцы чого не побылы. Може, яка техника новая? Он повалился на бок, видимо, собираясь вздремнуть по пути. - Можно трогать, товарищ генерал-майор? - спросил громко Политуха и оглянулся, запнувшись, правильно ли сказал. Многим ближайшим подчиненным приходилось туго в последние дни. Никак не могли привыкнуть; раньше было проще: "товарищ командир", "товарищ комиссар", а сейчас вдруг - "генерал-майор". То были себе люди как люди, а теперь вдруг - генералы. И старые партизаны крутили головами, хотя втайне и гордились, что они имеют дело с генералом. Велас, так тот упорно говорил так: "Дозвольте, товарищ майор-генерал Ковпак, Сидор Артемович, до вас обратиться?.." И Политуха, которому по сотне раз на дню приходилось обращаться к командиру, все еще с тревогой озирался, словно опасался, не сидит ли на его возке кто-нибудь другой, носящий это важное звание. - Ехать можно, товарищ генерал-майор. - Поспиешь! Не до курьерского с балагулами. От лучше давай закуримо. Политуха полез за кисетом. Дед свернул цигарку на четверть фунта махры. Закурили. Посмаковали едкий дымок. - От, теперь рушай!.. - и генерал поднял высокий воротник шубы. Я ушел спать на сеновал. На рассвете меня разбудила возня на дворе. Рядом со мной, подстелив плащ-палатки, спали два человека, одетые в новые костюмы, еще со складским запахом. Я оттолкнул дверь сеновала. Солнце осветило моих соседей. Люди были явно с Большой земли. Бледные лица горожан, незагорелые руки, спят крепко, но тревожно. Волнение непривычных людей никогда так не заметно, как во сне. Я слез с сеновала и вышел во двор. У ворот стояли подводы с грузом. Толстые, круглые грузовые мешки с нераспустившимися парашютами. Это говорило о том, что самолеты были с посадкой, а не сбрасывали груз на парашютах. Я вспомнил о радиограмме Ковпака. Может, это и есть ценный груз? Пощупав мешки, убедился, что содержимое было обычное: ящики с толом, патроны, мины, медикаменты и... киноаппарат. У ездовых узнал, что командир давно уехал в лес к штабу. Я оседлал коня и поскакал к лесной опушке, где были расположены штабные подразделения. Ковпака и Руднева я нашел на поляне, уходившей вверх огромным косогором, заросшим мелким ельником. Рядом с ними на расстеленной шинели сидел человек в полувоенной фуражке, сером коверкотовом костюме, с орденом Ленина, Он, казалось, дремал, прикрыв рукой глаза от солнца. Я взял под козырек. - Знакомьтесь, - сказал Руднев. Я отрекомендовался по всей форме. - Демьян... - сказал скороговоркой человек. Руднев продолжал докладывать обстановку. Потребовались справки. Я давал их по памяти, все время ощущая на себе внимательный взор из-под ладони. Незнакомец интересовался всем: частями противника, системой гарнизонов и патрулей, работой дорог и транспорта, базами и аэродромами, гебитскомиссарами, ландвиртами и комендантами полиции... Но больше всего удивил он меня вопросом: - А какие у вас сведения о политике немецких властей в сельском хозяйстве? Я молчал. "А черт их немецкий знает, какая у них политика!" - думалось мне. Ковпак нахмурил брови и дымил самокруткой, как паровоз. - Н-не знаю... - процедил я сквозь зубы. - Надо знать, - сказал Демьян резко и больше не задавал вопросов. Мне показалось, что мое присутствие уже не требовалось, и я отошел к штабу. Было немного обидно. Совсем недавно я закончил солидный доклад о состоянии гитлеровского тыла. Около тридцати страниц текста, отпечатанного Васей Войцеховичем на машинке, вмещали данные о гарнизонах по крайней мере четырех областей; расписания движения на железных дорогах и состава грузов; около полусотни характеристик немецких должностных лиц и почему-то фольклорные записи сказаний и песен народа о войне. "Правда, о сельскохозяйственной политике немцев там, кажется, не сказано ни слова, - думал я. - Да что я, агроном или облзо, что ли?.." С бугра семенил к штабу Ковпак. Лицо у него было сконфуженное. - Що ж ты, Вершыгора? Про сельску политику? А? От и надийся на вас, интеллигенция-яа! - Ну что ж, что интеллигенция? Мало ли что кому захочется знать? Я ж не справочное бюро. - Не кому, а... Поняв? - и дед поднял многозначительно палец к соснам. Я ничего "не поняв". - Да кто такой? Говорите вы толком. - Радиограмму читав вчера? Ценный груз. Поняв? Я начинал немного понимать. Ковпак сделал таинственное лицо. - А как же обращаться, звать как? - Так и кажи: "товарищ Демьян", и точка. А про сельскую политику щоб все сведения... Поняв? Конечно, законспирировать в отряде "ценный груз" не удалось. Уже к вечеру по всему отряду знали, что к нам прилетели руководители ЦК партии большевиков Украины. - А Хрущев буде? - спрашивал дед Велас вечером у штабной кухарки, тети Фени, но сразу же удалился под ее грозным взглядом. Мы все же решили не особенно разбалтывать о том, что в нашем отряде находятся такие люди, и Руднев поговорил минут пять с политруками и парторгами. Объяснил, что среди прибывших Хрущева нет. Что группу возглавляет один из секретарей ЦК КП(б)У. Руднев объяснял: - Был у нас такой обычай никогда не спрашивать у командования, куда идем, зачем. Так и сейчас, будут спрашивать: "Кто приехал с Большой земли?" - "Кому надо, тот и приехал". - "А как обращаться?" - "А вот так и называйте - товарищ Демьян, товарищ Сергей, товарищ..." Этих объяснений было достаточно, и на следующий день наш лагерь зажил привычной трудовой, кропотливой жизнью муравейника. Только пытливые глаза "товарища Демьяна" ко всему приглядывались, все изучали. Иногда он отходил в сторону на поляну или на лесную тропу и, заложив руки за пояс брюк, ходил взад и вперед, о чем-то сосредоточенно думая. Иногда подходил к Рудневу, спрашивал и о чем-то снова думал. Люди его группы, Сергей Кузнецов, кинооператор Глидер, занимались своим делом. Не скажу, чтобы мы чувствовали себя очень спокойно. Это партия проверяла нас и готовила для нас новые задания. На третий день товарищ Демьян, встретившись со мной на поляне, спросил улыбаясь: - Ну, как материалы по сельскому хозяйству? - Постараюсь... - А что еще у вас есть нового? Я подал последнюю сводку. Он прочел. - Вы не пробовали это собирать систематизировать, обобщать? Я вспомнил о своем докладе. Порывшись в полевой сумке, подал ему тридцать страниц печатного текста. - Ого... это я у вас возьму. Возьму, возьму, - и ушел, улыбаясь и потирая руки. Через полчаса, съездив верхом в главразведку, я, возвращаясь, увидел Демьяна. Он сидел на пне, держал на коленях мой доклад и, видимо, читал его вторично, карандашом подчеркивая что-то. - Слушайте! Подполковник... Я остановил коня. - Это то, что мне нужно... вот только бы сведения посвежее... Действительно, доклад относился к прошлому месяцу и был расплывчат, охватывая обширнейшую территорию нескольких областей. - Это хорошая информация, по без целеустремленности... А сейчас нужно разведать Киев, Днепр. Я поговорю с командованием, а вы подумайте и доложите свои соображения. Мы собрались еще раз: Ковпак, Руднев, Базыма и я. Товарищ Демьян уточнил свое задание. Пока что это была крупная разведывательная операция, но по своему размаху она стоила больше другой боевой, кровавой. Уже не только "на себя", не на дивизию, не на армию, а на всю Красную Армию мы вели разведку. В это время гитлеровское командование кричало о неприступных оборонительных "валах" на востоке. Главным "валом" оно называло рубеж реки Днепра. Нужно было проверить, действительно ли существует этот "вал" на Днепре. Была у меня карта, которую Руднев шутя назвал стратегической. Обыкновенная десятиверстка, от Дона до Одера и от Черного до Балтийского морей. Когда было время подумать, он говорил мне, всегда улыбаясь при этом: - Товарищ подполковник, нельзя ли стратегической одолжиться на часок? А? А когда бывал в шутливом настроении, все уговаривал продать ее. Каких только благ не предлагал он мне! То немецких марок, то оккупационных карбованцев - хоть миллион. А зачем мне марки? - А хочешь, коровами расплачусь? За каждый квадрат плачу по корове. Сколько тут? Двадцать? Плачу двадцать коров. Как, по рукам? Но я был непреклонен, и "стратегическая" оставалась у меня в сумке. "Ну зачем мне коровы?" Разведчикам особенно трудно было без карт. Посылаешь хлопца в разведку, а он два часа сидит у тебя и, пыхтя, срисовывает "кроки" своего маршрута. Дать ему карту нельзя, потому что она единственная, а рисовать эти "кроки" для него каторжный труд... Вот и перебивались. Вынув из сумки "стратегическую", мы с Рудневым сообща мусолили ее, разрабатывая задания. Одновременно восемь разведывательных групп пошли на Днепр. Берега Днепра от Речицы и Гомеля до Киева ставились на неделю под тщательный контроль нашей разведки. Каждый паром, мост, дорога, высотка, рощица ощупывались, наблюдались, изучались. Надо было дать командованию Красной Армии подробное и исчерпывающее представление о силах и намерениях противника на Днепре. Существует ли там "вал", или он только выдумка, рассчитанная на то, чтобы обмануть русских и заставить испугаться реки? Мы не льстили себя надеждой, что этот наш кропотливый труд решает важную проблему стратегии. В великой войне слишком мала была песчинка нашего отряда. Но сейчас мы знаем, как протекала одна из славнейших операций Отечественной войны - битва за Днепр. И думается мне, что в небывалом в истории военного дела решении форсировать большую реку с ходу, раньше чем враг успеет занять на ней жесткую оборону, и форсировать ее именно на участке Гомель - Киев, думается мне, что в этом решении есть и наша капля творческого, пытливого, осмысленного государственного труда. Это был первый результат пребывания у нас "ценного груза". Человек, которого мы называли "товарищ Демьян", учил нас в любой мелочи чувствовать государственный пульс. Свыше двухсот человек лучших партизан-разведчиков мы разослали на задания и поэтому не могли уходить с места. Через Москву к нам попала радиограмма крупного партизанского вожака - товарища С. Москва писала: "С. доносит: агентурным путем удалось узнать о готовящейся крупной карательной экспедиции немцев, названной ими "мокрый мешок". С. предполагает, что это операция против Ковпака, и просит указать Ковпаку выходить из боя не в его сторону. Радируйте ваши соображения". - Сукин сын, - пробурчал Ковпак. - Что, что? - переспросил товарищ Демьян. - Сукин сын вин, а не партизан. Демьян молчал, хмуро улыбаясь. Руднев задумчиво вертел в руках радиограмму. Так уже сложилась тыловая обстановка, что действующие отряды в тылу врага разделялись на рейдовые и сидящие на месте. Рейдовые ходили по тылам, совершали набеги, будоражили противника, соответственно своим силам громили его, а базирующиеся на месте создавали базы, обосновываясь в глухих лесных дебрях, действуя вблизи своего района. Каждый вырабатывал свою тактику. Не все понимали, что каждый из этих двух видов тактики нужен и они лишь дополняют друг друга. Ясно было, что С. опасался нашего прихода, ибо это наверняка означало появление вслед за нами крупных сил врага. Руднев, усмехнувшись, отдал радиограмму начштаба. - Спрячьте. История разберется... может быть. - Шутки шутками, а треба нам рушать в дорогу, - ворчал Ковпак. - Як, начштаба? Базыма взглянул на командира. - Не надо было рассылать разведчиков. А теперь, хочешь не хочешь, а придется их дожидаться. - Ох, вылизае нам боком ця стратегия! Базыма внимательно вчитывался в радиограмму, как будто в коротком ее тексте можно было найти какой-то скрытый внутренний смысл. Угроза "мокрого мешка" становилась все более реальной. Мы залезли в него сами, и обстоятельства, помимо нашей воли, удерживали нас в междуречье Днепра и Припяти. Ковпак еще долго ругался, придираясь то к штабным писарям, то к Политухе. Он в последние дни был особенно не в духе. Старика окончательно одолели зубы. Выкрошились, болели и вынуждали к молочной диете, что ему было не по душе. Самолеты шли на аэродром в Кожушках через час по столовой ложке. Прибывали груз, инструкторы, минеры, новая подрывная техника. На одном из самолетов прилетели два врача. Оказалось, это прибыли врач-стоматолог и зубной техник - вставлять зубы Ковпаку. Леша Коробов, улетая, обещал похлопотать перед начальством и выручить старика из беды. И сдержал слово. Через день стоматолог установил в ельнике хрупкую, блестящую хромированными частями бормашину и начал свое дело. Старые ветераны отряда ходили целыми экскурсиями в ельник и с благоговением наблюдали сложную и необычную операцию. - Из Москвы. Значит, знают про нас все. Даже про зубы нашего генерала не забыли, - восхищался Велас. Еще через несколько дней для Ковпака и Руднева прибыли новые военные костюмы с фронтовыми генеральскими погонами. Соединение партизанских отрядов стало принимать вид войсковой части. Батальоны и роты, взводы и отделения становились стройней и организованней, дисциплина и порядок все больше проникали в дух и содержание нашей работы. Мы стали готовиться в новый рейд. Куда мы пойдем, еще никто не знал. Ясно было лишь то, что пойдем на юг, где нет лесов, только степи, холмы и горы. 35 К нам перебежал словацкий солдат Андрей Сакса. Вначале трудно было договориться с ним. Он все пытался изъясняться на международные темы и поэтому употреблял чисто чешские выражения. Более половины слов я не понимал. Как только удалось перевести разговор на обычные темы о жизни солдат-словаков, об их домах, о семье, о немецких властях, мы прекрасно поняли друг друга. Дав ему побыть у нас несколько дней и немного пообвыкнуть, я стал подольше с ним беседовать. Андрей рассказал мне занятные вещи. То, что среди словацких солдат есть люди, хорошо относящиеся к русским и даже готовые перебежать к партизанам, это я знал, но что подполковник Гусар Иозеф, командир словацкого полка, стоявшего в Хойниках, положительно относится к нам, этого я никак не ожидал. Убедившись, что мы действительно дружески настроены к словакам, Андрей признался, что был шофером подполковника. Дело начинало принимать серьезный оборот. - Почему сразу не сказал? - спросил я его. - Боялся, пан офицер. - Чего боялся? Солдат молчал. Я поставил вопрос ребром. - А может, тебя послал сам подполковник? - Не, не, прошу пана... - замахал он руками. - Но знал, что ты к нам идешь? - Нет. У нас дисциплина, И если бы он смолчал, то завтра половина солдат пошла бы в партизаны, а послезавтра швабы повесили бы самого пана подполковника Иозефа. Я доложил о нашем разговоре командованию. Больше всех им заинтересовался товарищ Демьян. Мне показалось, что его уже начал разбирать партизанский зуд. Ничем его не обнаруживая, он говорил спокойно: - Надо этого словацкого подполковника обязательно агитнуть. - Но как? - Написать письмо. - Это можно. А как его передать? Если оно попадет к немцам, мы погубим человека. Подполковника расстреляют. А если письмо дойдет, надо же еще получить ответ. - Ну, это ваше дело. Думайте. Передают же люди... - немного вспылил Демьян. Я подумал об Андрее, но этот вариант сразу отпадал Его знали солдаты, знали, что он бежал к партизанам. И тут я вспомнил о Карповне, о том, что она сама вызывалась на разведку в Овруч. - Давайте ее сюда, - сказал Демьян. Мы рассказали ей все, ничего не скрывая. - А это очень нужно? - спросила Карповна. - Да, нужно, - ответил, не колеблясь, товарищ Демьян. - Дайте подумать. - Думайте. Учительница прошлась по просеке взад и вперед. Минут через десять она подошла к нам и сказала; - Я согласна. Только с условием... - Какое условие? - Достаньте мне шикарное платье... - Ну, от ще выдумка... - пробурчал Павловский. Ковпак так посмотрел на помпохоза, что тот даже крякнул. На чистом куске холста от парашюта Вася Войцехович напечатал текст письма. Карповна зашила его в полу куртки. До места ее провожало отделение разведчиков под командованием Кашицкого. В нескольких километрах от городка они должны были ждать ее, пока она не вернется. К вечеру экспедиция вышла из лагеря. На четвертые сутки Карповна вернулась. Я расспросил ее и повел к Демьяну. Когда мы, внимательно выслушав Карповну, обменялись мнениями о результатах, товарищ Демьян сказал: - Почему вы не фиксируете такие вещи? Надо фиксировать. Тем более, что это же грамотный человек. Я взял в штабе несколько листов бумаги и пошел к Карповне. - Вы можете записать весь ваш разговор с подполковником? - На свежую память могу. - Пишите. Она присела у пня свежесрезанной сосны и тут же карандашом записала весь свой разговор. Я передаю его без изменений. "- Господин подполковник, я п