Голос ее звучит тоскливо. Неужели ей предстоит утратить и этого друга, этого верного товарища ее жизни? Будет естественно, если доктор Кюри предпочтет жить у Жака, а не оставаться с ней - иностранкой, полькой. Но тотчас слышится желанный ей ответ: - Мари, для меня лучше всего остаться с вами, и навсегда. Он добавляет: "Если вы согласны" - фразу, проникнутую скрытым волнением, в котором ему не хочется признаться. И, быстро повернувшись, уходит в сад, куда его зовут радостные крики Ирен. Вдова, семидесятилетний старик, девочка и малышка - вот теперешний состав семьи Кюри. * * * Мадам Кюри, вдова известного ученого, назначенная профессором на кафедру, которую занимал ее муж в Сорбонне, прочтет свою первую лекцию 5 ноября 1906 года в половине второго пополудни... В этой вводной лекции мадам Кюри изложит теорию ионизации газов и рассмотрит вопрос о радиоактивности. Мадам Кюри будет читать лекции в лекционном амфитеатре. В нем около ста двадцати мест, из них большую часть займут студенты. Публике и представителям печати, тоже имеющим некоторые права, придется делить между собой самое большее двадцать мест! Ввиду этого события - единственного в истории Сорбонны - нельзя ли изменить существующие правила и предоставить мадам Кюри, только для первой лекции, большой амфитеатр? Эти отрывки из тогдашних газет отражают тот интерес и то нетерпение, с которыми Париж ждал первого публичного появления "знаменитой вдовы". Репортеры, светские люди, хорошенькие женщины, артисты, осаждающие секретариат факультета естествознания и негодующие на то, что им не дали пригласительных билетов, руководствовались вовсе не сочувствием и не стремлением к образованию. Им было очень мало дела до "теории ионизации газов", и страдание Мари в этот жестокий для нее день представлялось их любопытству только как новая пикантность. Даже у скорби бывают свои снобы! Первый раз в Сорбонне будет говорить женщина, одновременно и талантливый ученый, и безутешная вдова. Вот что влечет любителей премьер, непременное общество "больших дней". В полдень, когда Мари еще стоит у могилы на кладбище в Со и разговаривает шепотом с тем, кому она наследует сегодня, толпа уже забила маленький ступенчатый амфитеатр факультета естествознания и растянулась до площади Сорбонны. В самой аудитории перемешались полные невежды с крупными учеными, близкие друзья Мари с чужими. В самое незавидное положение попали настоящие студенты, которые пришли слушать лекцию, записывать, а должны цепляться за свои скамейки, чтобы их не вытеснили посторонние. Час двадцать пять минут. Рокот голосов нарастает. Все шепчутся, перекидываются вопросами, вытягивают шеи, чтобы ничего не упустить при входе Мари в амфитеатр. У всех одна мысль: с чего начнет новый профессор, единственная женщина, когда-либо допущенная Сорбонной в среду своих ученых? Станет ли она благодарить министра просвещения, благодарить университет? Будет ли говорить о Пьере Кюри? Разумеется, да: обычай требует произнести хвалебное слово своему предшественнику. Но в данном случае предшественник - муж, товарищ по работе. Какое "казусное" положение! Минута животрепещущая, единственная в своем роде... Половина второго. Дверь в глубине аудитории отворяется, и под шквал аплодисментов мадам Кюри подходит к кафедре. Она делает кивок головой - этот сухой жест должен означать приветствие. Мари стоит, крепко сжав руками край длинного стола, уставленного приборами, и ждет конца оваций. Они сразу обрываются: перед этой бледной женщиной, которая пытается придать своему лицу соответствующее выражение, какое-то неведомое волнующее чувство заставляет умолкнуть эту толпу, пришедшую полюбоваться зрелищем. Глядя прямо перед собой, Мари произносит: Когда стоишь лицом к лицу с успехами, достигнутыми физикой за последние десять лет, невольно поражаешься тем сдвигом, какой произошел в наших понятиях об электричестве и о материи... Мадам Кюри начала свой курс точно с той фразы, на которой оставил его Пьер Кюри. Что трогательного могут заключать в себе эти холодные слова: "Когда стоишь лицом к лицу с успехами, достигнутыми физикой..." Но слезы навертываются на глаза и текут по лицам. Тем же ровным, почти монотонным голосом ученая доводит до конца сегодняшнюю лекцию. Говорит о новых теориях природы электричества, о ядерном распаде, о радиоактивных элементах. Не понижая голоса, она доводит до конца сухое изложение предмета и уходит в маленькую дверь так же быстро, как вошла. 1 1 "Пан Тадеуш" - поэма великого польского поэта А.Мицкевича. "Кордиан" - драма известного польского поэта Ю.Словацкого. По аналогии с модным тогда романом французского писателя Октава Фейе "Роман бедного молодого человека". - Прим. перев. По-польски вместо вежливого "вы" часто употребляется третье лицо. Виктор Гюго. "Король забавляется".  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  ОДНА Нас удивляла Мари в ту пору, когда благодаря поддержке такого талантливого ученого, как ее муж, ей удавалось одновременно и вести дом, и делать свое дело в большой научной работе. Нам казалось, что более трудной жизни и большего напряжения сил нельзя себе представить, но это положение вещей являлось еще легким в сравнении с тем, что ждало ее впереди. Обязанности "вдовы Кюри" испугали бы человека даже крепкого, мужественного, счастливого. Она должна воспитывать маленьких детей, и зарабатывать на жизнь, и с блеском носить звание профессора. Она должна, уже не имея могучей научной опоры в лице Пьера Кюри, продолжать работы, начатые совместно с ним, сама давать все указания, советы ассистентам и студентам и, наконец, осуществить важную миссию: создать лабораторию, достойную обманутых мечтаний Пьера, такую, где молодые исследователи смогут развивать новую науку о радиоактивности. * * * Первой заботой Мари было создание здоровых условий жизни для своих дочерей и свекра. В Со на Железнодорожной улице она снимает дом No 6. Дом неказистый, но его красит уютный сад. Доктор Кюри занимает в доме отдельное крыло. Ирен, к своей радости, получает во владение квадратик земли, на котором имеет право сажать что ей угодно. Ева под надзором гувернантки разыскивает в густой траве лужайки любимую черепаху и бегает по узеньким песчаным дорожкам то за черной, то за тигровой кошками. За все это мадам Кюри расплачивается лишней тратой сил: получасом езды поездом до лаборатории. Каждое утро можно видеть, как она идет на станцию красивым быстрым шагом, точно стараясь наверстать опоздание куда-то. Эта женщина в глубоком трауре неизменно садится в один и тот же поезд, в одно и то же отделение второго класса и вскоре становится знакомою фигурой для пассажиров на этой линии. Она редко успевает вернуться к завтраку в Со. Она вновь сводит знакомство с молочными Латинского квартала, куда захаживала в былые времена, как и теперь, одна, молодая, преисполненная какой-то неосознанной надежды. Или же, расхаживая взад и вперед по лаборатории, она закусывает хлебцем, фруктами. По вечерам, иногда очень поздно, Мари опять садится в поезд и возвращается к себе, в светящийся огнями дом. Зимой она первым делом обследует большую печь в передней, подбрасывает угля и регулирует тягу. В ее голове прочно засела мысль, что никто в мире, кроме нее, не способен хорошо развести огонь, и, правда, она умеет артистически, как химик, распределить бумагу, щепки, положить сверху антрацит или дрова. Когда печь начинает как следует гудеть, Мари ложится на диван и отдыхает от изнурительного дня. Она слишком скрытна, чтобы выказывать свое горе, никогда не плачет на людях, не хочет быть предметом жалости и утешений. Никому не поверяет ни своих приступов отчаяния, ни страшных кошмаров, которые терзают ее по ночам. Но близкие с тревогой замечают ее потухший взгляд, все время устремленный куда-то в пустоту, ее руки с признаками тика: нервные, воспаленные ожогами радия пальцы неотвязным движением все время трутся друг о друга. Бывают моменты, когда физические силы вдруг изменяют ей. Как одно из первых моих детских воспоминаний запечатлелся образ моей матери в ту минуту, когда она, потеряв сознание, упала на пол в столовой, ее бледность, неподвижность. Мари - своей подруге детства Казе, 12 декабря 1906 года: Дорогая Казя, я не могла принять рекомендованного тобой К. В тот день, когда он заходил, мне очень нездоровилось, что бывает со мной часто, а кроме того, мне предстояло на следующий день много ходить по делам. Мой свекор - врач запретил мне принимать кого-либо, зная, что разговоры меня сильно утомляют. А в остальном, что тебе сказать? Моя жизнь до такой степени разбита, что уже больше не устроится. Думаю, что так и будет впредь, и я не стану пытаться жить по-другому. Я хочу как можно лучше воспитать моих дочерей, но они не могут пробудить во мне жизнь. Обе они славные, милые и довольно хорошенькие. Я прилагаю все усилия к тому, чтобы они выросли крепкими, здоровыми. Глядя на младшую, я думаю, что они обе станут совсем взрослыми только лет через двадцать. Сомневаюсь, чтобы я дожила до этого времени, так как жизнь моя утомительна, да и горе неблаготворно действует на силы и здоровье. В денежном отношении я не испытываю затруднений; я зарабатываю достаточно, чтобы воспитывать детей, хотя, конечно, мое материальное положение гораздо скромнее, чем оно было при жизни мужа. * * * В эти скорбные для Мари годы два человека становятся ее помощниками. Это Мария Каменская, свояченица Юзефа Склодовского, которая по настоянию Брони приняла на себя обязанности гувернантки и домоправительницы в семье Кюри. Ее присутствие частично внесло в жизнь Мари тот польский дух, которого недоставало ей вдали от родины. Впоследствии, когда пани Каменская по состоянию здоровья будет вынуждена вернуться в Варшаву, то другие гувернантки-польки, хотя и не такие надежные и не такие очаровательные, как она, заменят ее при Еве и Ирен. Другим и самым ценным союзником Мари был доктор Кюри. Смерть Пьера стала и для него тяжким испытанием. Но старик черпает в своем строгом рационализме известную долю мужества, на что Мари оказалась не способна. Он не признает бесплодных сожалений и поклонения могилам. После погребения он ни разу не ходил на кладбище. Раз от Пьера не осталось ничего, старик не хочет мучить себя призраком. Его стоическая безмятежность действует благотворно на Мари. В присутствии своего свекра, считающего нужным вести нормальный образ жизни, говорить, смеяться, ей стыдно за свою тупость, вызванную горем. И она старается придать своему лицу выражение спокойствия. Общество доктора Кюри, приятное для Мари, было отрадой и для ее дочерей. Не будь этого старика с голубыми глазами, детство девочек заглохло бы в атмосфере траурного настроения. При матери, вечно отсутствующей, занятой в лаборатории, название которой прожужжало им все уши, старик является для девочек товарищем их игр и наставником гораздо больше, чем мать. Ева была слишком мала, чтобы между ним и ею возникла настоящая близость, но он становится незаменимым другом Ирен, медлительного и нелюдимого ребенка, так похожего характером на погибшего сына. Он не только преподает Ирен начальные сведения по естественной истории, ботанике, передает ей свое восхищение Виктором Гюго, пишет ей летом письма, разумные, поучительные и забавные, в которых отражается и его насмешливое остроумие, и изящный стиль, но и дает всему умственному ее развитию определенное направление. Духовная уравновешенность Ирен Жолио-Кюри, ее отвращение к унынию, ее непререкаемая любовь к реальному, ее антиклерикализм, даже ее политические симпатии пришли прямым путем от ее деда по отцу. Мадам Кюри окружает этого замечательного старика теплыми, нежными заботами. В 1909 году, заболев воспалением легких, он пролежал в постели целый год, и Мари проводит все свои свободные минуты у изголовья трудного, нетерпеливого больного, стараясь его развлечь. 25 февраля 1910 года он умирает. На оголенном зимой промерзшем кладбище в Со Мари требует от могильщиков произвести необычную для них работу - вынуть из могилы гроб Пьера. На дно могилы ставят гроб доктора Кюри, а на него опускают гроб Пьера. Не желая расставаться с мужем после своей смерти, Мари велит оставить место для себя и долго, бесстрашно смотрит в эту пустоту. * * * Теперь воспитание Ирен и Евы перешло в руки самой Мари. О воспитании детей у нее были свои установившиеся представления, которые и проводились менявшимися гувернантками более или менее удачно. Каждый день начинается часом умственной и ручной работы, которую Мари старается делать привлекательной. Она ревностно следит за каждым пробуждением способностей у дочерей и заносит в свою серую тетрадь успехи Ирен в вычислениях или раннее проявление музыкальности у Евы. Как только кончаются занятия на данный день, девочек отправляют гулять на чистый воздух. В любую погоду они совершают длинные прогулки и выполняют физические упражнения. В саду, у себя в Со, Мари велит построить портик, где вешают трапецию, кольца и канат для лазанья. Поупражнявшись у себя дома, обе девочки станут рьяными ученицами гимнастической школы, где завоюют первые призы по упражнениям на снарядах. Их руки, все части тела постоянно укрепляются. Девочки работают в саду, готовят кушанья, шьют. Мари, как бы ни устала, сопровождает их в прогулках на велосипедах. Летом она вместе с ними погружается в морские волны и следит за их успехами в плавании. Мари нельзя надолго покидать Париж, и Ирен с Евой проводят большую часть летних каникул под наблюдением Эли Шалай. Вместе со своими двоюродными сестрами они резвятся на каком-нибудь малолюдном побережье Ла-Манша или Атлантического океана. В 1911 году первое путешествие в Польшу, где Броня устраивает их у себя в Закопанском санатории. Девочки учатся ездить верхом, уходят на несколько дней в горы, останавливаются в избушках карпатских горцев. С мешком за плечами, в подбитых гвоздями ботинках Мари шествует впереди по горным тропам. Она не допускает дочерей до занятий акробатикой, рискованными упражнениями, но хочет развить в них смелость. Она не терпит, чтобы Ирен и Ева боялись темноты, чтобы они во время грозы прятали головы под подушки, чтобы они боялись воров или заразных болезней. Когда-то эти страхи были знакомы самой Мари: она избавит от них своих дочерей. Даже воспоминание о несчастном случае с Пьером не сделало ее боязливой воспитательницей. Девочки в раннем возрасте, одиннадцати-двенадцати лет, выходят из дому одни. А вскоре они станут и путешествовать без провожатых. Здоровый дух не менее близок сердцу Мари. Она всячески старается предохранить дочерей от тоскливых мыслей, от чрезмерной чувствительности. У нее возникло своеобразное решение: никогда не говорить сироткам об их отце. В подобном решении сказывалась просто физическая невозможность для нее говорить на эту тему. До конца своей жизни Мари с громадным трудом произносит слова "Пьер" или "Пьер Кюри", "твой отец" или "мой муж" и в разговорах прибегает к невероятным маневрам, стараясь обойти определенные островки своих воспоминаний. Она не считает свое молчание о муже нечестным по отношению детям. По ее мнению, лучше не вызывать в них, да и в самой себе, волнующих благородных чувств, чем заставлять детей снова и снова переживать трагедию. Не создавая у себя в доме культа погибшего ученого, она не развивала и культа мученицы - Польши. Мари хочется, чтобы Ирен и Ева выучились польскому языку, чтобы они знали и любили ее родину. Но решительно делает из них француженок - только бы они не чувствовали мучительного раздвоения между двумя отечествами. Девочек не крестили и не воспитывали в благочестии. Мари сознавала свою неспособность преподать им догмы, в которые сама уже не верит. В особенности она боится для них той скорби, которую сама перенесла, потеряв веру. Тут не было никакого антирелигиозного сектантства: Мари отличалась полной терпимостью; и не один раз будет говорить своим детям, что, если у них явится потребность в какой-нибудь религии, она предоставит им полную свободу. Ее радует, что девочки не знают ни скудного детства, ни трудного отрочества, ни убогой юности, какие выпали на ее долю. Несколько раз ей представлялся случай обеспечить Ирен и Еву крупным состоянием. Мари не сделала этого. После смерти Пьера ей надо было решить вопрос о применении того грамма радия, который Пьер и она добыли своими руками и который является ее собственностью. Вопреки мнению доктора Кюри и нескольких членов семейного совета, она решает подарить лаборатории эту драгоценную частицу радия, стоящую свыше миллиона франков золотом. По ее понятию, если быть бедным не приятно, то быть очень богатым и ненужно, и обидно для других. То, что ее дочерям придется самим зарабатывать себе на жизнь, представляется ей и здоровым, и естественным. В тщательно разработанной Мари программе воспитания своих дочерей есть один пробел, а именно воспитание в узком смысле слова, я имею в виду обучение хорошим манерам. В семье, носящей траур, бывают гостями только самые близкие друзья: Андре Дебьерн, Перрены, Шаванны... Кроме этих любящих и всепрощающих друзей Ирен и Ева не видят никого. Ирен при встрече с чужими впадает в панику и упорно отказывается произносить "добрый день". Отделаться от этой привычки ей не удастся никогда. Улыбаться, быть милыми, ездить в гости, принимать у себя, говорить комплименты, вести себя согласно этикету - все это неведомо Ирен и Еве. Лет через десять-двадцать они поймут, что у общественной жизни есть свои требования, свои законы, что говорить "добрый день, мадам" - увы! - необходимо... Когда Ирен получила свидетельство о законченном начальном образовании и достигла возраста, необходимого для поступления в колледж, Мари решила дать дочери образование не по обычным, устаревшим канонам. Эту заядлую труженицу преследует мысль о переутомлении, на которое обречены ее дети. Ей кажется варварством запирать молодые существа в плохо вентилируемые классы, отнимать у них бесчисленные и бесплодные часы "сидения" в школе, когда их возраст требует движения, беготни. Она пишет своей сестре Эле: ...Иной раз у меня создается впечатление, что детей лучше топить, чем заключать в современные школы. Ей хочется, чтобы Ирен училась очень немного, но очень плодотворно. Она раздумывает, советуется с друзьями - профессорами Сорбонны и такими же главами семьи, как и она. По ее почину рождается проект своего рода образовательного кооператива, где крупные ученые применят к своим детям новые методы образования. Для десятка мальчиков и девочек открывается эра, полная возбуждающего интереса и занимательности, когда эти ребята ходят каждый день только на один урок, который им дает кто-нибудь из лучших знатоков предмета. Утром в определенный день они завладевают лабораторией в Сорбонне, где Жан Перрен преподает им химию. На следующий день маленький батальон отправляется в Фонтене-де-Роз: урок математики у Поля Ланжевена. Мадам Перрен, мадам Шаванн, профессор Мутон, скульптор Магру преподают литературу, историю, иностранные языки, естественную историю, моделирование, рисование. И, наконец, в одном из помещений Школы физики по четвергам во второй половине дня сама мадам Кюри преподает им курс физики, самый элементарный. Ее ученики, а из них некоторые станут потом известными учеными, сохранят восторженную память об этих увлекательных уроках, о ее дружеском, милом обращении. Благодаря ей физические явления, описанные в учебниках отвлеченно, скучно, иллюстрируются живым, наглядным образом. Шарики от велосипедных подшипников обмакивают в чернила, затем бросают на наклонную плоскость, и таким образом наглядно проверяется закон падения тел. Маятник записывает свои периодические колебания на закопченном листе бумаги. Термометр, сделанный и разделенный на градусы самими учениками, действует, к великой гордости ребят, в соответствии с термометром установленного образца. Мари внушает им свою любовь к науке и влечение к труду. Передает свои методы работы. Обладая виртуозной способностью считать в уме, она заставляет своих питомцев упражняться в устном счете: "Надо добиваться делать это, никогда не ошибаясь", "Секрет успеха - не торопиться". Если кто-нибудь из ее учеников конструирует электрическую батарею и при этом мусорит на столе, Мари, вся вспыхнув от негодования, накидывается: "Не говори мне, что уберешь потом! Нельзя захламлять стол, когда собираешь прибор или ставишь опыт!" Время от времени лауреат Нобелевской премии давала своим любознательным ребятишкам урок простого здравого смысла. - Как вы поступите, чтобы сохранить жидкость теплой в этом сосуде? - спрашивает Мари. Сейчас же Франсис Перрен, Жан Ланжевен, Изабелла Шаванн, Ирен Кюри - лучшие ученики этого курса физики - предлагают изобретательные решения: окутать сосуд шерстью, изолировать его способами сложными и... неосуществимыми. Мари улыбается и говорит: - Что касается меня, то я прежде всего накрыла б его крышкой. На этом заключении домашней хозяйки и закончился урок в тот четверг. Дверь отворяется, служанка вносит огромный запас хлебных рожков, плиток шоколада, апельсинов для коллективной закуски. Следя за каждым шагом Мари Кюри, газеты весело подсмеиваются над вводом (на весьма ограниченное время и под строгим наблюдением) сыновей и дочерей ученых в научные лаборатории: Это маленькое общество, едва умеющее читать и писать, - пишет один обозреватель, - имеет полное право пользоваться приборами, конструировать аппаратуру, проводить химические опыты... Сорбонна и дом на улице Кювье пока не взорвались, но надежда на это еще не потеряна!" Через два года наступил конец коллективному обучению. Родители слишком перегружены собственной работой, чтобы уделять время этой затее. Детям предстоит сдача экзамена на степень бакалавра, поэтому они должны пройти установленную программу обучения. Мари выбрала для старшей дочери частную школу - коллеж Севинье, где количество уроков значительно сокращено. В этом превосходном заведении Ирен и закончит свое среднее образование, а позже здесь будет учиться Ева. * * * Оказались ли плодотворными эти трогательные попытки Мари дать свободу развитию индивидуальных способностей у своих дочерей с детства? И да, и нет. "Коллективное обучение" дало старшей дочери за счет общего гуманитарного образования высокую научную культуру, какой она не получила бы ни в какой средней школе. А нравственное воспитание? Было бы прекрасно, если бы оно могло изменить в корне природу человека, но я не думаю, чтобы благодаря нашей матери мы стали много лучше. Тем не менее некоторые достоинства укоренились в нас прочно: любовь к труду в тысячу раз больше у моей сестры, чем у меня; определенное равнодушие к деньгам; инстинкт независимости, дававший нам обеим уверенность, что при любых обстоятельствах мы сумеем без посторонней помощи выйти из затруднительного положения. Борьба с грустным настроением, успешная у Ирен, плохо удается мне. Несмотря на старания моей матери, пытавшейся помочь мне в этом, я в годы моей юности не была счастливой. Только в одном отношении Мари одержала полную победу: ее дочери обязаны ей хорошим здоровьем, физическим развитием, любовью к спорту. Вот все лучшее, чего достигла в нашем воспитании эта высокоинтеллигентная и великодушная женщина. * * * Не без опасения я попыталась определить те принципы, которыми руководствовалась Мари в своих первоначальных отношениях с нами. Я боюсь, что они вызовут представление о ней, как о человеке методичном, сухом, педантичном. На самом деле она была совсем другой. Женщина, желавшая сделать нас неуязвимыми, сама по своей нежности, утонченности была слишком предрасположена к страданию. Та, что отучала нас быть ласковыми, несомненно, хотела бы, не признаваясь себе в этом, чтобы мы еще больше целовали и нежили ее. Желая сделать нас нечувствительными, Мари вся сжималась от огорчения при малейшем признаке равнодушия к ней самой. Она никогда не испытывала нашу "нечувствительность", подвергая нас наказанию за наши шалости. "Классические" наказания в виде невинного шлепка, стояния в углу, лишения сладкого у нас не применялись. Не бывало также ни домашних сцен, ни криков: наша мать не терпела повышенного тона ни в радости, ни в гневе. Как-то раз Ирен надерзила, тогда Мари решила дать ей урок - не говорила с ней ни слова в течение двух дней. И для нее, и для Ирен все это время стало тяжким испытанием, но из них двоих наказанной казалась Мари: расстроенная, она как потерянная бродила по дому и страдала больше, чем ее дочь. Как и многие дети, мы, несомненно, были эгоистами и мало обращали внимание на оттенки чувств. Тем не менее мы замечали и обаяние, и сдержанную нежность, и скрытое благоволение той, которую мы, начиная с первых наших строчек к ней, забрызганных кляксами, во всех наших маленьких глупых письмах, хранившихся у Мари до самой ее смерти в пачке, перевязанной кондитерской ленточкой, называли "дорогой", "милой", "дорогой и милой" или чаще всего "милой Мэ". Милая, очень милая Мэ, почти неслышная, говорившая с нами чуть ли не робко, не стремившаяся внушать ни страха, ни обожания к себе. Милая Мэ, которая в течение длинной череды годов нисколько не стремилась открыть нам, что она не обычная мать семейства, как прочие, и не обычный профессор, целиком погруженный в свою работу, а исключительное существо здесь, на Земле. Никогда Мари Кюри не старалась возбудить в нас гордость ее научными успехами, ее славой. Да разве могло прийти ей в голову, что она при всей своей чудесной научной карьере являлась олицетворением сомнения в себе, самоотречения и скромности? Мари Кюри - своей племяннице Ганне Шалай, 6 января 1913 года: ...Ты пишешь, что хотела бы прожить целый век, а Ирен уверяет, что предпочла бы родиться позже, в грядущих веках. Я думаю, что в каждую эпоху можно жить интересно и приносить пользу. Для этого нужно не растрачивать бесплодно свои силы, а иметь право сказать: "Я сделал все, что мог", как Жан Кристоф из романа Ромена Роллана. Это то, что могут требовать от нас другие люди, а также то единственное, что способно дать немного счастья. Весной прошлого года мои дочери вывели шелковичных червей. Я еще была очень больна и в течение нескольких недель своего вынужденного безделья наблюдала за образованием шелковичных коконов. Оно крайне заинтересовало меня. Эти гусеницы, деятельные, добросовестные, работающие так охотно, так настойчиво, произвели на меня большое впечатление. Глядя на них, я почувствовала себя принадлежащей к их породе, хотя, может быть, и не так хорошо организованной для работы, как они. Я тоже все время упорно и терпеливо стремилась к одной цели. Я действовала без малейшей уверенности в том, что в этом истина, зная, что жизнь - дар мимолетный и непрочный, что после нее ничего не остается и что другие понимают ее иначе. Я действовала несомненно оттого, что нечто меня обязывало к этому, совершенно так же, как гусеница обязана делать кокон. Бедняжка должна начать свой кокон, даже в том случае, когда ей невозможно его закончить, и все-таки работает с неизменным упорством. А если ей не удастся закончить работу, она умрет, не превратившись в бабочку, - без вознаграждения. Пусть каждый из нас, дорогая Ганна, прядет свой кокон, не спрашивая зачем и почему... ЦЕНА УСПЕХА Очень бледная, сильно похудевшая, с чуть осунувшимся лицом и белокурыми, тронутыми сединой волосами, женщина-физик входит утром в лабораторию на улице Кювье, снимает с крюка фартук из грубого холста, надевает поверх черного платья и принимается за работу. В эту печальную пору своей жизни Мари, неведомо для самой себя, достигла совершенства во внешнем облике. Говорят, что люди приобретают с возрастом достойное их выражение лица. Как это верно в отношении мадам Кюри! В ранней юности она была только мила, студенткой и молодой женой - прелестна, а в зрелой, убитой горем женщине-ученом проступает изумительная красота. Ее славянское лицо, озаренное живым умом, не нуждалось в дополнительных украшениях: свежести и жизнерадостности. После сорока лет выражение печального мужества и все более и более обозначающаяся хрупкость становятся благородными особенностями ее красоты. Эта идеальная внешность останется в глазах Ирен и Евы такой же еще много лет, до того дня, когда они с ужасом заметят, что их мать превратилась в старуху. Профессор, исследователь, директор лаборатории, Мари Кюри работает с огромным напряжением. Она продолжает давать уроки в Севрской высшей нормальной школе. В Сорбонне, куда зачислена штатным профессором, она читает первый и в то время единственный в мире курс радиоактивности. Великие усилия! Если среднее образование во Франции казалось ей несовершенным, то высшее образование вызывало у нее искреннее восхищение. Ей хотелось бы сравниться с теми корифеями науки, которые некогда ослепили своим блеском студентку Маню Склодовскую. Вскоре Мари задумывает издать курс своих лекций. В 1910 году она выпускает свой основной труд - "Руководство по радиоактивности". Девятьсот одиннадцати страниц едва хватило, чтобы свести воедино знания, приобретенные в этой области, начиная с того, еще недавнего дня, когда супруги Кюри заявили об открытии радия. Мари не приложила своего портрета в начале этой книги. Против титульного листа она поместила фотографию своего мужа. Двумя годами раньше эта фотография украшала том в шестьсот страниц - "Труды Пьера Кюри", приведенные в порядок и отредактированные Мари. Вместо предисловия к этой книге вдова составила очерк научного пути Пьера. Она жалуется на несправедливость судьбы, на несвоевременность его смерти: Последние годы Пьера Кюри были очень плодотворны. Умственные способности его достигли своего полного развития, так же как и его искусство ставить опыты. Перед ним открывалась новая эпоха жизни: ей предстояло при более действенных возможностях работы стать естественным продолжением его удивительной ученой карьеры. Судьба решила по-другому, и мы вынуждены склониться перед ее неумолимым приговором. * * * Число учеников мадам Кюри все время возрастает. Американский филантроп Эндрю Карнеги начиная с 1907 года предоставляет Мари ежегодные дотации, что дает возможность приютить на улице Кювье начинающих ученых. Они присоединяются к ассистентам, получающим жалованье от университета, и к сотрудникам-добровольцам. Среди последних выделяется своими способностями высокий юноша Морис Кюри - сын Жака Кюри. В этой лаборатории он начинает свою научную карьеру. Мари гордится успехами племянника и всю жизнь питает к нему чувство материнской нежности. Всем составом из восьми - десяти сотрудников руководит вместе с Мари бывший сотрудник Пьера, верный друг и выдающийся ученый Андре Дебьерн. У Мари есть программа новых исследований. И она проводит ее с успехом, несмотря на какое-то общее недомогание. Она выделяет несколько дециграммов хлористого радия и вторично определяет атомный вес радия. Затем приступает к выделению чистого металлического радия. До этих пор всякий раз, когда она пыталась получить чистый радий, дело ограничивалось солями радия (хлористыми или бромистыми), представлявшими собой его единственно стойкую форму. Андре Дебьерну и Мари удается выделить сам металл, не изменяющийся под воздействием воздуха. Это одна из самых тонких операций, которую до этого никто никогда не проводил. Андре Дебьерн помогает Мари изучать радиоактивность полония. Наконец Мари, уже в самостоятельной работе, устанавливает способ дозировки радия путем измерения его эманации. Всеобщее развитие радиотерапии требует, чтобы мельчайшие частицы драгоценного вещества могли быть разделены с большой точностью. Там, где дело идет о тысячных долях миллиграмма, от весов мало толку. Мари предлагает "взвешивать" радиоактивные вещества на основании интенсивности их излучения. Она доводит эту трудную технику до желанной цели и создает у себя в лаборатории отдел дозиметрии, куда ученые, врачи и просто частные лица смогут отдавать для проверки радиоактивные вещества или минералы и получать сведения о количестве содержащегося в них радия. Опубликовывая "Классификацию радиоэлементов" и "Таблицу радиоактивных констант", она заканчивает также работу общего характера: получение первого международного эталона радия. В этой легонькой стеклянной трубочке, которую Мари с волнением запаяла собственноручно, содержится 21 миллиграмм чистого хлористого радия. Впоследствии этот эталон послужит образцом для эталонов на всех пяти континентах и будет торжественно водворен в Бюро мер и весов в Севре, под Парижем. * * * После совместной славы четы Кюри известность самой мадам Кюри взлетает и рассыпается огнями, как ракета. Дипломы на степень доктора honoris causa, члена-корреспондента заграничных академий наук заполняют ящики письменного стола в Со, но она не выставляет их напоказ и даже не составляет списка этих званий. Франция отмечает своих выдающихся людей при их жизни только двумя способами: орденом Почетного легиона и званием академика. В 1910 году Мари предложили крест Почетного легиона, но, руководствуясь отношением Пьера к этому вопросу, она отказалась. Почему же несколько месяцев спустя она не оказывает такого сопротивления своим слишком рьяным коллегам, которые советуют ей выставить свою кандидатуру в Академию наук? Разве она забыла унизительное количество голосов, поданных за Пьера, и при его провале и даже при его избрании? Разве она не знает, какая сеть интриг расставлена вокруг нее? Да, не знает. А главное, будучи наивной полькой, она боится выказать себя притязательной, неблагодарной, если откажется от высокого отличия, предложенного ей вторым ее отечеством, каким она считает Францию. У нее есть конкурент - выдающийся физик и убежденный католик Эдуард Бранли. Разгорается борьба между "кюристами" и "бранлистами", между вольнодумцами и церковниками, между защитниками и противниками такого сенсационного нововведения, как избрание женщины в члены академии. Беспомощная, испуганная Мари присутствует при полемике, которой она не ожидала. Крупнейшие ученые - Анри Пуанкаре, доктор Ру, Эмиль Пикар, профессора Липпманн, Бути и Дарбу - стоят за нее. Но другой лагерь организует могучее сопротивление. "Женщины не могут быть членами академии!" - восклицает в добродетельном негодовании академик Амага, оказавшийся восемь лет тому назад счастливым соперником Пьера Кюри. Добровольные осведомители, вопреки очевидности, говорят католикам, что Мари еврейка, либо напоминают вольнодумцам, что она католичка. 23 января 1911 года, в день выборов, президент, открывая заседание, говорит служителям: - Пропускайте всех, кроме женщин. Один из академиков, горячий сторонник мадам Кюри, но почти слепой, жалуется, что чуть было не проголосовал против нее, так как ему подсунули не тот избирательный бюллетень. В четыре часа дня переволновавшиеся газетчики бегут писать о выборах разочарованные или торжествующие отчеты. Мари Кюри не хватило одного голоса для избрания в академию. Ее ассистенты и лаборанты с большим нетерпением, чем сама кандидатка, ждут на улице Кювье решение академии. Уверенные в успехе, они с утра купили большой букет цветов и спрятали под столом, на котором стояли точные весы. Провал Мари ошеломил их. Механик Луи Раго с тяжелым чувством уничтожает ненужный теперь букет. Молодые физики подготовляют ободряющие фразы. Но говорить их не придется. Мари появляется из маленькой комнаты, служившей ей кабинетом. Ни слова о своем провале, не огорчившем ее нисколько. В истории супругов Кюри, по-видимому, на долю других стран выпало исправлять действия Франции. В декабре того же 1911 года Академия наук в Стокгольме, желая отметить блестящие работы, выполненные мадам Кюри после смерти мужа, присуждает ей Нобелевскую премию по химии. Никогда ни один мужчина или женщина ни тогда, ни сейчас не был дважды удостоен такой награды. Мари просит Броню сопровождать ее в Швецию. Берет с собой и старшую дочь, Ирен. Девочка присутствует на торжественном заседании. Спустя двадцать четыре года она в том же зале получит ту же премию. Кроме обычных приемов и обеда у короля устраивают для Мари и другие развлечения частного характера. Чарующее воспоминание осталось у нее от одного крестьянского праздника, когда сотни женщин, одетых в платья ярких цветов, украсили свои головы венцами из зажженных свечек, пламя которых волновалось при каждом движении крестьянок. Делая публичный доклад, Мари посвящает все выпавшие на ее долю почести Пьеру Кюри. Прежде чем излагать тему моего доклада, я хочу напомнить, что открытие радия и полония было сделано Пьером Кюри вместе со мною. Пьеру Кюри наука обязана целым рядом основополагающих работ в области радиоактивности, выполненных им самим, или сообща со мной, или же в сотрудничестве со своими учениками. Химическая работа, имевшая целью выделить радий в виде чистой соли и охарактеризовать его как элемент, была сделана лично мной, но тесно связана с нашим совместным творчеством. Мне думается, я точно истолкую мысль Академии наук, если скажу, что дарование мне высокого отличия определяется этим совместным творчеством и, следовательно, является почетной данью памяти Пьера Кюри. * * * Большое открытие, мировая известность, две премии Нобеля вызывают у многих современников удивление личностью Мари, а у многих других - завистливое, враждебное к ней чувство. И злобный шквал внезапно налетает на Мари, стремясь ее уничтожить. Против этой женщины сорока четырех лет, такой хрупкой, измотанной трудом, предпринимается вероломный поход. Мари, занятую мужской профессией, окружали друзья, приятели-мужчины. Она приобретает большое влияние на близких к ней людей, в особенности на одного из них. Чего же больше! И вот преданная науке женщина, всегда жившая достойно, скромно, а в последние годы так несчастливо, обвиняется в разрушении чужих семейных уз, в том, что она совершенно открыто позорит имя, которое носит. Не мое дело судить тех, кто дал сигнал к нападению, или рассказывать о том, с каким отчаянием и трагической неловкостью Мари старалась защититься. Оставим в покое и журналистов, имевших наглость оскорблять беззащитную женщину в то время, как ее травили и терзали анонимными письмами, публично грозили ей насильственными действиями, когда сама ее жизнь подвергалась опасности. Позже некоторые из них приходили к Мари просить у нее прощения, с раскаянием и слезами... Но преступление свершилось: Мари была на краю самоубийства, сумасшествия, лишилась сил, и ее сразила тяжелая болезнь. Вспомним лишь один, наименее убийственный, но наиболее гнусный способ травли, которому подвергалась моя мать в этот тяжелый период своей жизни. Всякий раз, когда представлялся случай унизить эту единственную в своем роде женщину, как, например, в тягостные дни 1911 года не дать ученого звания, награды или забаллотировать на выборах в академию, ей ставили в упрек ее происхожде