ру! - обиделся Фешка. - Весь Тобольск о купце знает. - Царствие ему небесное... Наверное, блинами объелся. Во сне сердечко и прихватило. Ешь, да ступай - отдохни. Егоровна тебе место укажет. Хозяйка отвела Фешку на другую половину избы и постелила ему на широкой лавке. Укрывшись зипуном, мальчик уснул. На следующее утро Спиридон проводил Фешку до Чукманки. На большаке он остановил подводу, ехавшую в сторону Тобольска. Договорившись с возницей, лесовик подался в обратный путь. ...Фешка возвращался в Тобольск, а на займище текла своя жизнь. Известие о несчастье с Орликом опечалило всю ватагу. Галкин послал в город человека, приказав ему встретиться с Кожевниковым. А на заимке к вечеру появился невысокий мужик цыганистого обличья. Войдя в атаманову избу, он бойко всех поприветствовал: - Тарас Федоровичу и честной компании! Растолстели, разбойные, от безделья! - Шуткуешь, Анисим? - с укоризной откликнулся Галкин. - А нам лихо: в Тобольске Орлика заловили. Рады хоть тебя видеть целехоньким. А то донесли, будто сдан ты в Аремзянском приставу, и сидишь, ты, растяпа, в холодной... - Залетел дуриком, - вздохнул Анисим. - Еле выкрутился. Управляющая тамошняя отпустила меня с миром. - Свет не без добрых людей, но и злых хватает, - сказал Галкин. - Кто-то сдал Орлика. Жаль его, и за остальных тревожно... - Орлик - крепкий орешек, вступил в разговор Анисим. - Им его не расколоть. Однако надо уходить с заимки... - Я и сам так мыслю, - согласился атаман. - Сменим стоянку. До сих пор не снялся потому, что ждал вести из других уездов. Да видно, зря. Время поджимает... Тарас Федорович вышел из горницы на крыльцо. Через двор - к сеннику. Влез наверх по скрипучей лесенке и лег, вдыхая запах сохнущей травы, задумался. Ему вспомнился родной поселок Игрим на берегу Сосьвы. Там он лет до двадцати жил в родной семье. Промышлял охотой вместе с батей. А потом по навету местного старосты Федор Галкин был арестован и посажен в Березове в холодную. Отца судили за оскорбление властей и заключили в тобольский острог. Через год Галкин-старший там и умер... Тарас застрелил старосту и подался в тайгу. Его ловили, сажали в тюрьму, сдавали в солдаты. Из полка бежал. Однажды он участвовал в побеге с Ялуторовского винокуренного завода, где работали каторжные. Тарас чистил там квашни от остатков бурды. Рядом с ним работал подольский гайдамак Кармалюк. Вместе с Устимом они замыслили побег и подговорили двух других арестантов. Подпилили в камере на окне решетку, сплели из рубах веревку. Ночью спустились по ней во двор, перелезли через стену и подались на волю... Мудрый был этот Кармалюк. Надолго запомнил Галкин советы гайдамака, томившегося во многих острогах, в том числе и тобольском... На свободе Тарас собрал лихих людей и нападал с ними на приставов, бар и заводских управителей. Потом затаился на дальней таежной заимке... Три года назад в западно-сибирском крае заполыхало восстание. В степях поднялись казахи. Мятежники попытались захватить Акмолинск. В низовьях Оби храбрый Ваули Пиеттомин возглавил вагулов, отказавшихся платить чрезмерный ясак, и подступил к самому Обдорску... Волновались и русские крестьяне. Мужики в Камышловском уезде - некоторое время спустя в Ирбитском и Шадринском - вооружились охотничьими дробовиками, самодельными пиками, вилами, топорами. С уральского завода им привезли две старинных мортиры... Восставших собралось много, и небольшой отряд правительственных войск укрылся от них в Далматовском монастыре, ожидая подмоги. Бунтовщики лихо двинулись на приступ. Защитники монастыря ударили по набегавшей толпе из пушек. Картечь косила атакующих, их потери были огромны. Вскоре крестьянская война кончилась. Вожаков похватали. Некоторым, среди них и Галкину, удалось спастись. Раненый атаман снова скрылся в лесу. Год назад оставшиеся на воле заводилы мятежа попытались, в который раз, поднять народ. Мужики, встревоженные слухами, что из казенных их хотят перевести в крепостные, снова заволновались. К неугомонному Тарасу стали стекаться люди. Но скоро их ручеек иссяк. Власти казенных крестьян в крепостные не записали. Может быть, испугались. В те деревни, что уже взбунтовались, послали воинские команды. Мятеж затухал... Галкин пытался уснуть, но сон не шел. Он вернулся в избу и кликнул помощников. Когда те явились, распорядился: - Завтра, Петрович, с утра поднимай конных! Пойдете вроде передовой заставы. Вперед дозорных вышли. А я с остальными двинусь следом. Поселимся на новой заимке, в Брысинском лесу, за болотом. Там на бугре сохранились старые охотничьи землянки. Поправим их и перезимуем. Коли и там нас отыщут, уйдем в Полуяновский бор. И еще далее... Тебе, Анисим, наказ: утром ступай к большаку. Пощиплешь там бар или купчишек... Шум подними. Пускай думают, что весь отряд озорует на большаке. Да и деньги нам нужны. Крестьянам за харч платить, иначе озлобим их. И на покупку пороха деньги требуются. Возьми с собой трех-четырех бывалых. Потом с ними в Брысинский лес пробирайся. После отдыха отпущу на Иркутский тракт. Может, и сам с вами пойду. Потешимся! На следующий день, на зорьке, с заимки вышли Анисим и еще трое. Все с ружьями, за поясами - топоры, на спинах - котомки. За мужиками увязалась игривая лайка. Раза два ее шуганули. Она не отставала. - Нехай бежит! - махнул рукой Анисим. 5. В пути Наступил день отъезда. После завтрака Марья Дмитриевна велела Паше и Мите надеть курточки. Вдруг поднимется ветер? А пыли и в затишье хватает. На случай дождя взяли зонты и плащи. Багаж был уложен накануне. Однако братья вновь и вновь проверяли содержимое чемоданов: не забыты ли рыболовные снасти, мешочки с "бабками" - гладкими блестящими игральными костями, гербарии и чучело бурундука, сделанное дедом Никодимом. Суета, препирательства между мальчиками, прощание с собакой Стрелкой... Наконец, подана неказистая, но прочная бричка. На ее козлах красуется Ларион. На сей раз он облачился в найденный в чулане ямщицкий кафтан, который ему явно мал и уже расползся по шву на широкой кучерской спине. Ларион натягивал вожжи, как бы сдерживая лошадей, хотя те вели себя смирно. Проводить управляющую в город собралось десятка два мастеровых и слуг. По случаю воскресенья мужчины облеклись в белые рубахи из тонкого холста, подпоясались красными или синими кушаками. Двое или трое в черных картузах... Женщины надели разноцветные ситцевые платья и домотканые сарафаны. В повседневной одежде аремзяне выглядели скромнее. Марья Дмитриевна - в серой накидке и таком же капоре - вышла из дома, села в бричку, в которой ее ждали сыновья, и обратилась к мастеровым: - Извините меня: плату вам за месяц задолжала. Самую екатеринбургские купцы подвели. Как получу с них долг, сразу рассчитаюсь. - Не тревожься, матушка, - откликнулся Сергей Маршанов, - нас огороды, скотинка и охота прокормят. Счастливой дороги! - Ты, Ларя, будешь в овраг съезжать - коней придержи, там спуск склизкий, - посоветовал кучеру Епифан Мальцев. - Сам не маленький, не учи ученого... - буркнул Ларион. - Вот язва... Я ему от души, - заворчал Мальцев. - Нашли время спорить, - заметила Марья Дмитриевна, - Едем. Христос с вами! Малиновый звон колокольцев огласил округу. И вот уже мелькают спицы экипажа. Бричка нырнула в овраг, в низине свернула направо и вскоре показалась на противоположном склоне. Менделеевы обернулись: с горы им махали. Потом село скрылось за вековыми деревьями. Лес вздымался стеной по краям дороги и лишь временами расступался, освобождая место опушкам, полям ржи и овса. Он то подступал к дороге, то отбегал на версту-другую. Потом снова надвигался на тракт. Кедры, сосны, ели удивляли Митю мощью, прямизной, хотя встречались и их зачахшие собратья, утратившие хвою или листву. "Отчего они такие? - гадал мальчик. - Погибли от избытка влаги? Или здесь была паль?" Мерный бег лошадей, плавное покачивание брички, пейзаж однообразный, но полный неизъяснимого очарования... Люди встречались редко. Только возле деревни Ровдушка Менделеевы увидели богомолок в черных платьях и платках. В руках у женщин были посохи, за плечами - берестяные короба. Потом повстречался лесоруб, шагавший рядом с повозкой, груженой жердями. Езда стала привычной, убаюкивающей. Раза два общее оживление вызвали зайцы, ускакавшие с дороги при появлении экипажа. - Ату-ату, косой! - оживились Паша и Митя. Затем мальчики успокоились и начали дремать. И каково было их изумление, когда впереди неожиданно, словно сказочное видение, возник воинский разъезд. Картинно рысили кони, как влитые плыли в седлах пять жандармов. - Стой! - пропел вахмистр, воздев руку в белой, испачканной грязью перчатке. Он натянул повод, и конь под ним присел на задние ноги. "Как красив!" - восхитился Митя. А вахмистр с казенной любезностью обратился к Марье Дмитриевне: - Прошу прощения, сударыня. Не встретили ли в пути подозрительных лиц? Мальчики смотрели на жандарма с любопытством. Он был рослый, с бакенбардами и усами. На боку у него колыхалась сабля в поблескивающих ножнах. - Ничего странного мы не видели, - спокойно ответила Марья Дмитриевна. - Разрешите ехать? - Следуйте, - разрешил вахмистр и козырнул. - Извините. Служба-с... - Трогай, Ларион, - распорядилась госпожа Менделеева, и бричка покатила. Мальчики привстали, глядя вслед удаляющемуся разъезду. Затем в один голос спросили: - Кого они ищут? - Успокойтесь. Я знаю столько же, сколько и вы. Мать откинулась на спинку сиденья. Миновали Ровдушку. Ветер доносил от крестьянских дворов запах навоза, дегтя и дыма. На поле бабы жали серпами рожь, вязали снопы. Позади жниц высились золотистые копны. Поодаль виднелось гумно. Из его распахнутых дверей долетали звуки молотьбы. За Ровдушкой тянулось редколесье, сменившееся чащей. Менделеевская бричка догнала громоздкий рыдван, влекомый четверкой битюгов, запряженных попарно цугом. На правой передней лошади ехал верхом мальчонка-форейтор, облаченный в красный суконный мундирчик с блестящими пуговицами и синие канифасовые панталоны. Рядом с возницей на козлах сидел мрачный слуга в черкеске и ружьем за плечами. К поясу охранника был прикреплен кинжал. Занавеска в окне кареты отодвинулась, и выглянуло лунообразное мужское лицо, снисходительно поздоровавшееся с Марьей Дмитриевной. Когда рыдван остался позади, Митя полюбопытствовал: - Маменька, кому принадлежит сия колымага и кто этот толстяк? - Сосед наш дальний, заводчик Нефедьев Аристарх Григорьевич. Кажется, в Тобольск выбрался, - ответила Менделеева, и по ее тону нетрудно было догадаться, что владелец рыдвана ей малосимпатичен. - Судя по экипажу и прислуге, он - важный барин? - спросил Паша. - Да, богат, а спесив еще больше! - усмехнулась мать. - Его считают человеком ограниченным. Впрочем, обдирать своих крестьян у Нефедьева ума хватает... Марья Дмитриевна смолкла: позади, за поворотом дороги, раздались шум, треск упавшего дерева, крики. Грохнуло несколько выстрелов. Залилась лаем собака. Мальчики встревожились. Марья Дмитриевна перекрестилась и толкнула кучера: - Вперед! Ларион взмахнул кнутом. Он и сам сообразил: что-то случилось. С четверть часа раздавался мерный стук копыт. Кони шли рысью, пока не притомились. Кучер их больше не понукал. Снова стал слышен стрекот кузнечиков. Братья рассмеялись. Улыбалась и мать. Однако она владела собой и посоветовала сыновьям прекратить смех. - Вроде, выстрелы послышались? - спросил Митя. - Да, в лесу стреляли! - согласился Паша. - Это охотники. Я слышал лай собак: наверное, гончие напали на волка. Как бы я хотел участвовать в подобной облаве! Марья Дмитриевна велела Лариону: - Погоняй лошадей. Они уже отдохнули. Бричка поехала быстрее. ...А в придорожном лесу пели птицы. Временами глухо постукивал дятел. Юркая белка сноровисто цепляясь лапками за ствол кедра, соскользнула на тропу, обняла шишку и стала ее лущить. Внезапно зверек навострил уши и взметнулся на нижнюю ветку дерева. Там белка застыла в сторожкой позе. Затем вскарабкалась выше и исчезла в густой хвое. Тревога зверька не была беспричинной. По лесной тропе, в сторону от большака, ехали верхами на конях-тяжеловозах четверо мужиков. На голове переднего белела свежая повязка. Всадник временами хлестал упрямившегося коня хворостиной. Все двигались молча и спешно. Наконец, один из наездников окликнул передового: - Передохнем, Анисим. От большака ушли... Вожак спешился, привязал лошадь к дереву. Так же поступили его спутники. Возле тропы, на сухой прогалине, они расположились поесть, достали из торб ржаной хлеб, луковицы, вяленую рыбу. Поснедали, запивая водой из родничка. - Что же, браты? Мы наказ атамана выполнили, - довольно изрек Анисим. - Шум на большаке устроили. Деньгой и лошадьми разжились. Во, какой кошель у барина отобрал... Вожак показал кожаный мешочек. Потом вздохнул: - Зря ты, Спиря, его пришил. Можно было бы выкуп взять. Да и душу, хотя и поганую, загубил... - Он на меня пистолет нацелил, - оправдывался Спиридон. - Не попал бы барин в тебя, - заметил один из мужиков. - Я - иное дело: не ударь охранника топором, он бы меня кинжалом пропорол... - Полно препираться: умная мысля приходит опосля - сказал Анисим, - отдохнем чуток и поедем. Мужики легли в копну сена, сметанную возле тропы и уснули все, кроме вожака. А он перебирал в памяти происшедшее на дороге... Лесовики сидели в засаде, укрывшись в придорожных кустах. Пропустили две крестьянские повозки. Потом показалась бричка, судя по виду, барская. В ней кроме кучера сидели еще три человека. - Пальнем артельно, иль как придется? - спросил Спиридон. Анисим всмотрелся и прижал к земле ствол Спириного ружья: - Погодь! Не та птица летит: это управляющая из Аремзян, с сыновьями. Али я свою благодетельницу решу? У них и денег не густо... - Мы - не душегубы, - согласился один из лесовиков. - Подождем тех, у кого мошна туга. Да и с умом толстосумов встречать надо. Подрубим вон ту сосну и повалим на дорогу, когда надо будет... Бричка Менделеевых миновала засаду, когда она скрылась из виду, у дороги затюкали топоры... А потом подъехал помещичий рыдван, и мужики завалили перед ним сосну, перегородив путь. и с криком выскочили на большак. Нападавшие несколько раз выстрелили и ранили телохранителя, однако и тот успел разрядить свой пистолет. Пуля задела Анисиму темя. Обозленные лесовики убили охранника и барина, а мальчишка-слуга удрал. За ним не гнались. Кучера стукнули разок по голове, и он свалился в канаву. Затем разбойники выпрягли лошадей и уехали на них в лес. ...К вечеру того же дня к околице Чукманки прибрел нефедьевский форейтор и, хныча, рассказал старосте о случившимся. Послали за исправником, и на следующее утро тот прискакал в деревню в сопровождении шестерых стражников. Прихватив десятских, вооруженных двумя ружьями и дубинами, и взяв с собой форейтора, исправник двинул свою рать к месту происшествия. Мальчонка привел их к поваленной сосне. Тут же лежал опрокинутый рыдван. - Лошадей-то злодеи увели, - со вздохом сказал один из десятских. - Лихой народ! - Кто же оставит добрых коняг? - откликнулся другой. - С понятием работали... - Полно пустое молоть, - прикрикнул на них исправник и велел осмотреть кусты. Стражники, для храбрости пальнув в чащу из двух ружей, полезли в придорожный кустарник и вытащили из него тела барина и слуги. Нашли и кучера, оказавшегося живым, хотя не способным идти. Его повезли в Тобольск. - Осторожнее, - сказал исправник мужику, на телеге которого отправляли раненого. - Это свидетель. Не доставишь до госпиталя... берегись! 6. Здравствуй, город! Менделеевский экипаж спускается в глубокий овраг, на дне которого змеится мелкая речка. Потом медленно преодолевает подъем. На Ровнее становится дорога. Бричка катит теперь мимо вырубок, редких домов и обширных огородов. Каждый раз, приближаясь к родному городу, Митя ощущал волнение. Отчего? Все знакомо до мелочей. С горы отчетливо видны исхоженные им вдоль и поперек улицы нижнего посада. Вон белое двухэтажное здание гимназии. За ней - церковь Михаила Архангела. Поблизости от нее родной дом... Вокруг него море обывательских строений. Среди них островками выделяются купеческие особняки с усадьбами. А на холме, в верхнем городе, высятся Софийско-Успенский собор, бывший дворец наместника и дворец архиепископа. За оврагом, на краю яра, - обелиск в память о Ермаке. Бричка съезжает по изогнутому Никольскому взвозу. Еще немного - и экипаж на Большой Болотной. Вот и дом Менделеевых, добротный, приглядный, на высоком кирпичном фундаменте. Фронтон, ставни, наличники украшены радующей глаз резьбой. Двор по сибирскому обычаю отгорожен от улицы прочным глухим забором. Ларион слезает с козел, открывает калитку. Войдя во двор, он вынимает у ворот засов и распахивает их. Бричка вкатывается внутрь двора. Паша и Митя оглядываются вокруг, словно впервые увидели и дом, и флигель, и конюшню с хлевом, и сад, просматривающийся в просвете между хлевом и погребом. Все, как прежде, только постарело и уменьшилось. Совсем недавно сад - он же и огород - казался бескрайним. Как вольготно было играть здесь в прятки, в казаков-разбойников, в индейцев... В дальнем углу сада дети сооружали из палок и ветвей "вигвам". В нем обитал вождь ирокезов Орлиный Коготь. Лицо у него было непроницаемое, жесты уверенные и величественные, речь неторопливая... Вождя обступали воины, которых изображали соседскиемальчишки, размалевавшие себе лица углем и охрой и воткнувшие в волосы петушиные перья. Митя, бледнолицый трапер, смело входил в вигвам и предлагал вождю выкурить с ним трубку мира, Орлиный Коготь иногда соглашался, но чаще разражался гневной тирадой: - О, бледнолицый, зачем ты продал обещанные моему племени ружья нашим врагам - гуронам? И где ящики с виски? Хватайте его и снимайте скальп! Воины набрасывались на Митю, стараясь повалить. вцеплялись в волосы. Он сопротивлялся и, вырвавшись, убегал в прерии, то есть в лопухи и крапиву. Схватку нередко прекращали воины чужого племени, иными словами - домашние. Чаще всего это были сестры Менделеевы: им надоедали вопли, несшиеся из сада. Девушки составляли небольшой, но сплоченный отряд, который изгонял вениками из вигвама и трапера, и воинов, и самого вождя. Вот этот самый сад почему-то сжался, стал меньше в размерах. Митя спросил об этом Пашу, но брат отмахнулся: - Сад прежний. Лучше вынесем багаж из брички. Смотри! Нас заметили в доме. Действительно, распахнулось окно в мезонине. Из него выглянула Лиза. Сестра махнула рукой и скрылась. "Вниз побежала, - подумал Митя, а Лиза уже спускалась с крыльца. За ней спешили сестры Поля и Маша. Они целуют Марью Дмитриевну, братцев... Со стороны можно подумать, что Менделеевы не виделись год. На самом деле, сестры и отец вернулись в Тобольск из Аремзянского лишь на два дня раньше матери и братьев, чтобы навести в доме порядок и приготовить комнаты к возвращению остальных. И вот все носят из брички в дом чемоданы, саквояжи, свертки. Мальчики стараются ухватить вещи потяжелее. Но показывать свою силу им удается недолго. Ларион берет в охапку почти весь остававшийся в экипаже багаж. Толкотня, шутки... Марья Дмитриевна проникается общим настроением и не смиряет шалунов. Однако работа окончена. Матушка велит сыновьям умыться после дороги. Поплескав водой в лицо, Митя начинает слоняться по комнатам, как бы заново осваивая родное гнездо - милое, надежное. Он замечает происшедшие за лето перемены, причем приятного свойства. Передняя оклеена красивыми синими обоями. В гостиной перестлан паркет: прежний был темный, потрескавшийся, его давно собирались заменить. А новый приятно пахнет свежей древесиной и натерт воском так, что можно поскользнутся. Умеет маменька создавать уют: на окнах - длинные, до пола, занавески; в простенке - круглое зеркало в позолоченной раме; на полу, в кадке - фикус - предмет заботы и гордости хозяйки дома. Посредине гостиной - продолговатый стол. Тут же батюшкино кресло с подлокотниками в виде львиных морд. Его купили еще в ту пору, когда родители жили в Тамбове. - "Тамбов - на карте генеральной значком отмечен не всегда", - шутливо декламировала Марья Дмитриевна, вспоминая те годы, и говорила, что город этот действительно невелик и весьма провинциален. Однако тут же добавляла, что для семьи это было хорошее время. Иван Павлович благополучно директорствовал в тамбовской гимназии. Пять лет пролетели незаметно... Затем мужа перевели в Саратов на такую же должность. И здесь поначалу все складывалось неплохо, но потом... Марья Дмитриевна замолкала и задумывалась. И Митя понимал почему: в Саратове родители похоронили дочь Машу. Сестре было уже пятнадцать лет. Первая тяжелая утрата в семье Менделеевых. Там же, на Волге, у Ивана Павловича начались служебные неприятности. Он не захотел угодничать перед попечителем Казанского учебного округа Михаилом Магницким, и был отстранен от должности. Однако благодаря хлопотам и заступничеству столичных друзей вся история закончилась сравнительно благополучно. Менделеев-старший вновь оказался в Тобольске. На этот раз тоже в ранге директора гимназии... Но это все , так сказать - воспоминания... Между тем, Митя продолжает осматривать гостиную... Вот - бронзовая люстра, давняя, привычная вещь. Долгими зимними вечерами она добросовестно освещает эту просторную комнату, называемую в семье залом. А сейчас в дом проникают лучи солнца. В гостиной светло, и отчетливо видны портреты, висящие над диваном, обитом черной клеенкой. На них изображены батюшка и матушка, которых недавно увековечил масляными красками тобольский рафаэль Денис Петрович Желудков, преподающий в гимназии рисование. Живописец талантливый, окончивший в Петербурге Академию художеств. В углу мерно постукивают напольные часы - создание швейцарского умельца середины восемнадцатого века. Ими владел еще дедушка Дмитрий Васильевич, но и ему они достались по наследству. Маятник движется плавно, завораживающе, словно понимая: он отсчитывает вечность... По лесенке, перила которой отполированы прикосновениями множества рук, Митя поднимается в мезонин. Там, наверху, - комнатки с низкими потолками - личные апартаменты сестер и братьев, в основном, используемые ими как спальни. Митя открывает дверь в свою каморку. Однако помещение не кажется ему тесным. Возможно, в силу привычки или потому, что здесь нет ничего лишнего: столик, два стула, кровать, вешалка и книжная полка. На стене над кроватью прикноплена зеленоватая карта России, с оторванными нижними углами. А вот и сюрприз. На столике разложены новые тетради, перья, карандаши, кисточки и пенал - подарок сестер к началу учебного года. Грызи, братец, гранит науки! Тут же лежит перочинный ножик с белой костной ручкой. Прекрасная вещь! Ее обладателю позавидует любой мальчишка. Рад ножику и Митя. Одновременно он ощущает неловкость. Ему вспоминается одна прошлогодняя история... Такой же нож подарили сестры год назад Паше, когда брат окончил четвертый класс. Митя тогда ему очень завидовал. Однажды, когда Паши не было дома, он взял ножик, чтобы поиграть в "тычки" со своим приятелем, однокашником Максимом Деденко. Они пошли в сад и там бросали нож в кучу песка. Если он втыкался, а не падал плашмя, засчитывалось "очко". Потом мальчики метали нож в стену сарая, и неожиданно лезвие сломалось. Митя зашвырнул обломки и стал помалкивать о случившемся. Вечером брат долго искал ножик. А через несколько дней Митя сознался. Паша не придал услышаному особого значения. Зато Марья Дмитриевна отчитала провинившегося - не столько за нож, сколько за скрытность. - Но пойми, маменька, он молчал, чтобы не огорчить меня, - защищал брата Паша. - В следующий раз я сама его огорчу, чтобы не было повадно плутовать! - вспылила мать. - Впрочем, я рада, что ножа теперь нет. Нечего с ним расхаживать... А сестрицам лучше не делать подобные подарки. Она пожурила дочек, но, видимо, не слишком. Спустя год те забыли о своем промахе. И вот у братьев снова появились ножики с ручками из оленьей кости. Митя задумался над тем, как отблагодарить Полю, Лизу и Машу, но не успел прийти к какому-нибудь решению - снизу позвали обедать. Когда Митя вошел в столовую, там было уже людно и оживленно. На своем "троне" восседал Иван Павлович и беседовал с гостем, приятелем Жилиным. Тобольский старожил Петр Дмитриевич Жилин обладал многими добродетелями и достоинствами, в том числе и редким по красоте почерком. Говорили, что так, как он, могут выводить буквы только царские писаря. Во всяком случае, когда надо было писать прошение или ходатайство в высшие инстанции, то просили именно Петра Дмитриевича. По столовой витал аппетитный запах грибного супа: Марья Дмитриевна разливала его по тарелкам из большой фарфоровой супницы. Некоторое время раздавался легкий перестук ложек. Потом постепенно в разных уголках столовой завязались разговоры. Жилин критиковал правительственное постановление, запретившее ссыльным иметь охотничьи ружья. Иван Павлович бранил купцов, тянущих с выплатой Менделеевым долга. Марья Дмитриевна расспрашивала Полю о новой иконе, привезенной в Ивановский монастырь из Долматовской обители... Неожиданно повысил голос Паша: - Извините, но во время нашего путешествия из деревни в город произошло занятное происшествие, - и тут он с лукавством оглядел присутствующих. - В лесу стреляли охотники, а братец принял их за разбойников. Он очень перепугался. Посмотрели бы на него в этот момент! Обедающие в это время расправлялись уже со вторым блюдом - жареным чебаком с картофельным пюре. Однако оторвались от тарелок и посмотрели на Митю, который смутился и сказал: - Из тебя, Пашенька, получится второй Булгарин или Загоскин. Я испугался не больше, чем ты... - Нет, больше! - Полно вам препираться - вмешалась мать, - это просто неприлично. - Он сам струсил, - не успокаивался Митя. - Я - свидетель. Вы оба держались, как настоящие мужчины, - улыбнулась Марья Дмитриевна. - Поговорим, однако, о другом: все ли приготовлено у вас, мальчики, для похода в гимназию? - Все, - заверили братья. - Только не знаем, какие брать учебники. Нет расписания уроков... - Родители назавтра приглашены в гимназию, там все им и скажут - заметил Иван Павлович. - Пойду, послушаю. - Сходи, - согласилась Марья Дмитриевна. - Впрочем, я сегодня вечером могу заглянуть к Петру Павловичу и узнать у него. Она имела ввиду давнего друга их семьи, инспектора гимназии Ершова. Когда-то тот был учеником Ивана Павловича, а теперь сам воспитывал его сыновей. Менделеевы гордились дружбой с инспектором. В девятнадцать лет, будучи петербургским студентом, Ершов сочинил знаменитую сказку "Конек-Горбунок", одобренную самим Пушкиным. Слава не вскружила Ершову голову. Он остался скромным человеком, снискавшим симпатии тоболяков. - Петр Павлович из преподавателей - самый толковый и добрый, - сказал Паша. - Он огорчается Митиным двойкам больше, чем сам братец. - Придется Мите учиться только на пятерки, чтобы не расстраивать милого Петра Павловича, - пошутил отец. - Я, Митюша, со страхом думаю, что у тебя в ведомости вновь появятся "пары" и меня потянут в кабинет Качурина слушать его нотации: "У вашего сына - двойка. Он опять подрался с Амвросиным..." Захар Амвросин был Митиным одноклассником, парнем очень задиристым. Характер его сложился под влиянием матери, женщины грубой, воинственной. Супруг ее, жандармский офицер, был человеком такого же склада, хотя во время службы в Петербурге и обрел некоторый внешний лоск. В гимназии Захара Амвросина считали, и не без основания, фискалом и прозвали "Харей". - Если Амвросин будет приставать - я не спущу, - упрямо пообещал Митя. - Меня зови, если что, - откликнулся Паша. - Неужели недоразумения можно разрешать только кулаками? - вздохнул Жилин. - Держитесь, приятели, подальше от этого Амвросина. Его отец не упустит возможности навредить. А повод найти не трудно: в вашем доме бывает немало ссыльных. - Он меня джунгаром дразнит, - пожаловался Митя. - Не обращай внимания, - сказала Марья Дмитриевна. - Тот, кто обзывается, обнаруживает глупость и невоспитанность. Наверное, этот лоботряс что-то слышал о нашей родословной. - А я-то воображал, что мы - чистокровные русаки... - Стоит ли слишком сожалеть, что не "чистокровные"? - вмешался Иван Павлович. - Русский народ никогда не был отгорожен "китайской стеной" от других рас и племен. У нас немало людей со смешанной кровью, среди них имелись и имеются очень одаренные. В роду Пушкина был, например, африканец, у Жуковского - мать турчанка, предки Лермонтова - шотландского происхождения, отец Даля - датчанин... Если справедлива мысль, что смешанные браки дают талантливое потомство, то у вас, ребята, есть шанс стать незаурядными личностями. Одним из предков Корнильевых, действительно, был джунгарец... - Пусть о нем еще раз расскажет мама, - попросила Лиза. Марья Дмитриевна согласилась. Все перешли в кабинет и приготовились ее слушать ... 7. Корнильевы - Во время императора Петра Алексеевича жил-был сибирский купец Парфентьев, - начала рассказ хозяйка дома. - Во время поездки в Джунгарию - было такое ханство на севере Китая - Парфентьев купил мальчика-раба. Поступок этот был совершенно в духе того времени. Впрочем, у нас и сейчас можно купить крепостного... Купец назвал мальчика Яшей, а когда тот вырос, сделал его одним из своих приказчиков. В ту пору как раз вышел государев указ о приведении иноверцев к благочестию и Яша принял христианство. - Крещение помогло его карьере? - спросила Лиза. - Не думаю. Яков крестился не из корыстных соображений, - ответила Марья Дмитриевна. - Просто с годами он совершенно обрусел, с головой ушел в дела. А время было удивительное: сибирская промышленность набирала силу. Возникали заводы, фабрики, рудники, торговые компании. Яков сделался совладельцем парфентьевской фирмы. А после смерти купца выкупил у его наследников долю своего благодетеля. Ему улыбалось предпринимательское счастье. Но однажды Яков простудился, заболел, да и не встал на ноги. После него осталась жена Анна с кучей ребятишек. Женщина сильного характера, вдова не пала духом и продолжила дело мужа. Когда один из ее сыновей - Алексей - подрос, стал молодым человеком, Анна послала его в Москву хлопотать разрешение на строительство в Аремзянском стекольного завода. Несмотря на молодость, Алексей оказался достаточно предприимчивым. В 1750 году он раздобыл нужную бумагу. Под завод отвели землю и приписали к нему крестьян. В Аремзянском начали выпускать столовую и аптекарскую посуду, изготовлять бутыли, стеклянные пороховницы... Другой сын Анны, Василий, основал бумажную фабрику и открыл первую в Сибири типографию. Он издавал в Тобольске журнал под названием "Иртыш, превращающийся в Иппокрену". Вот каковы были Корнильевы! Но потом дела пошли хуже. Торговые пути сместились к югу. Тобольское купечество несло убытки. Мой дедушка и его братья тоже попали в трудное положение. Бумажную фабрику им пришлось закрыть. Прекратился и выход журнала. Из центра Западной Сибири Тобольск постепенно превращался в заурядный губернский город. Мой отец, Дмитрий Васильевич, правда, продолжал владеть заводом в Аремзянском. Хотя прежнего достатка у Корнильевых не было, но жили они не в нужде. Отец любил книги, с годами собрал богатую библиотеку. Еще он увлекался охотой. По первой пороше выезжал в поле травить зайцев. Сам верхом, рядом - псарь. Свора гончих. Рога трубят - прямо барский выезд. И обоих сыновей с малолетства приучил к этой забаве. Один из них и погиб на охоте. Гнался на коне за зверем, выскочил на замерзшее озеро, а лед оказался тонким, проломился. Брат и утонул. Впрочем, был слух, что его нарочно погубили недруги и все подстроили... Батюшка страшно переживал гибель старшего сына. Второму запретил когда-либо ружье в руки брать и послал его служить в Москву, от охотничьего соблазна подальше. Там братец Василий постепенно выбился в люди. Князья Трубецкие доверили ему управлять своими имениями. С годами дом на Покровке заимел собственный. В нем и живет, занят не только делами, но и дружит с учеными, писателями. - Я у него в гостях застал однажды самого Гоголя, - не без гордости сказал Иван Павлович. - Неужели? Когда? - воскликнули Паша и Лиза. - Отец видел Николая Васильевич, когда ездил в Москву, - заметила Марья Дмитриевна. - В 1834 году, в год рождения Мити, он ослеп и был уволен из гимназии. Пришлось освободить казенную квартиру. Жить стало негде. Батюшкиной пенсии нам на жизнь не хватало. Тогда-то брат и предложил мне управлять аремзянским заводом, которым Василий владел по наследству. Он оформил доверенность на мое имя... Марья Дмитриевна вспомнила, как нелегко ей было без опыта и капитала налаживать запущенное заводское хозяйство. Пришлось влезть в долги. С утра до вечера склонялась она над канцелярскими книгами, ездила на переговоры с поставщиками сырья и скупщиками готовой продукции. Изворачивалась, как могла, училась. И через некоторое время завод начал приносить доход. Достаток семье Менделеевых вновь был обеспечен. Скопились деньги на поездку Ивана Павловича в Москву к известном доктору Броссеру. Тот удалил ему катаракту, и зрение вернулось! - Я бродил по Москве, опьянев от счастья! - сказал Иван Павлович. - Жили мы у Василия Дмитриевича. У него на званом ужине я и повстречал Гоголя... - Однако почему ты, обретя зрение, не стал вновь директором тобольской гимназии? - спросил Митя. - Вакансия оказалась занятой, - вздохнул отец. - Я ходатайствовал перед министерством, чтобы мне подобрали такую же должность в другом городе. Но из столицы ответили: свободных мест нет. - Петербургское начальство просто не хотело иметь дело с Иваном Павловичем, - взгляд Марьи Дмитриевны посуровел. - Ему не доверяли, зная об его дружбе со ссыльными. В глазах властей он выглядел карбонарием. С тех пор батюшка прирабатывает корректурой в типографии, да тянет вместе со мной Аремзянский завод Когда вам, мальчики, пришла пора поступать в гимназию, наша семья оказалась вынужденной вернуться из Аремзян в Тобольск. Поселились в доме, в котором живем и сейчас. А до этого он принадлежал Якову Семеновичу Капустину. Зятя как раз перевели по работе в Омск. Катя с мужем переехали тогда в Омск, их тобольский дом опустел, и его заняли мы, постепенно выплатив Капустиным стоимость всей усадьбы. Завод в Аремзянском без постоянного хозяйского присмотра стал работать хуже. А что делать? Семье, детям, тоже надо былоуделять внимание... Особенно мальчикам. Митя у нас какой-то странный: вроде способный, но учится неважно, вспыльчив, ссорится с одноклассниками. - Когда ты будешь серьезнее? - обращается к Мите мать. - Скучно в гимназии, - оправдывается он. - Одни учителя пьянствуют, преподают неинтересно. Другие дерутся, чуть что - по голове линейкой или в коридор выталкивают... - Ты не вполне прав, - замечет вошедший в комнату и услышавший слова Мити Иван Павлович. - Есть в гимназии среди педагогов и светлые личности: Ершов, Руммель, Плотников, Доброхотов. Да, господин Бострем выпивает. Не противники Бахуса и некоторые другие. Они ограничены, часто издерганы, но и у них при желании можно кое-чему научиться. Мир вообще не идеален. - Эк, куда тебя занесло, Павлыч! - не утерпела жена. - Просто Качурин превратил гимназию в казарму. Когда директорствовал ты, было несравнимо лучше... - Спасибо на добром слове, - улыбнулся супруг. - Однако пойду - отдохну. Гостиная постепенно опустела. Митя пошел в батюшкин кабинет порыться в книгах. Их там скопилось множество. Книжные полки заполонили все стены, и даже в коридоре громоздились до потолка. На полках и за стеклянными дверцами шкафов, наверное, - тысячи томов. Ломоносов, Сумароков, Княжнин, Карамзин, Пушкин... Тут же сборничек стихотворений Михаила Лермонтова. Прочитанный недавно, он произвел на мальчика неизгладимое впечатление. В сравнении с Лермонтовым померк даже Байрон - кумир тобольских старшеклассников... А глаз скользит дальше по полкам: Шекспир, Расин, Корнель, Шиллер... Другие знаменитости... Есть в отцовской библиотеке и сочинения по типографскому делу, производству стекла, книги о коммерции, горном деле и медицине. Вот том " Истории", сочиненной архитектором, краеведом и путешественником Семеном Ремезовым. Здесь же "Историческое обозрение" Петра Словцова. Митя берет эту книгу и листает. Если тоболяк Ремезов - личность легендарная - жил более ста лет назад, то Словцова еще совсем недавно можно было встретить на городских улицах. Многие прохожие почтительно здоровались с рослым седым стариком в поношенной бекеше. Некоторые при этом называли его "почтенным" или "дорогим Петром Андреевичем". Словцов, говорят, был крупный ученый. Одна мысль о нем волновала воображение Мити. Выдающийся человек вот так запросто прогуливается по Тобольску. С ним можно поздороваться или даже коснуться его рукой. Митя не раз хотел заговорить со стариком, но не знал о чем: и его сковывала робость. Только вернувшись домой, он вел со Словцовым остроумные воображаемые беседы. Три года назад ученый умер, унеся с собой ведомые только ему тайны. Митя позднее пытался выведать их из книг старика, но ум гимназиста не смог продраться к истине сквозь бесконечные препоны из сложных, длинных фраз. Невозможно было запомнить обилие названий и имен... И тогда хотелось почитать что-нибудь легкое, развлекательное. Митя раскрывал роман Вальтера Скотта "Айвенго" и, пропустив скучноватое предисловие, погружался в пленительный мир мужественных рыцарей и прекрасных женщин. Захватывало уже начало книги: "В той живописной местности веселой Англии, которая орошается рекой Дон, в давние времена простирались обширные леса, покрывавшие большую часть красивейших холмов и долин... между Шеффилдом и Донкастером". "У них тоже есть Дон! - дивился мальчик, - и леса вроде аремзянских. Только наши, наверняка, больше и гуще". Герои Скотта чем-то напоминали ему казачьего атамана Ермака и его сподвижников. Они тоже верно служили своему государю и были преданы ему, как Айвенго королю Ричарду. Разумеется, в старой Англии встречались и негодяи. Прежде всего, это храмовник Буагильбер, сильный и коварный... До самого ужина Митя не отрывался от романа. И потом, вечером. читал его в мезонине. Только к полуночи Лиза заставила брата спать, решительно погасив свечи и унеся канделябр. Ночь выдалась беспокойная. Во сне Мите привиделась какая-то ерунда, довольно жуткая. В его комнату будто бы ворвался одноклассник Амвросин, облаченный в доспехи Буагильбера. Он дико захохотал и кинулся вперед с обнаженным мечом. "А-а-а! На помощь!" - попытался крикнуть Митя, но смог только замычать и проснулся. Порадовавшись спасительному пробуждению, он перевернулся на другой бок и снова уснул, теперь безмятежно и крепко. Светил месяц. На полу комнаты темнела тень переплета рамы. Было тихо, слышалось лишь ровное дыхание спящего. 8. В жандармском управлении В августе выпали обильные ночные росы. По утрам в подгорной части города ровной пеленой стлался туман. Днем в садах сбивались в шумные стаи,