ответил: - Не знаю. НИ один человек не видел ее без вуали. Юноша прошептал: - Я дрожу, когда она идет. Я дрожу, как маленькое озеро, когда на него наступает ветер. Только глаза мои живут, и что-то перехватывает мне горло. - Тише! - заговорила женщина с карими глазами добрым лицом и с ребенком на руках. - Не так громко, лучники могут выстрелить. - Она не женщина! Она Иштар! Иштар! - воскликнул юноша. Это был Зубран! Зубран! Но он уйдет! Услышит ли он Кентона? Его тело не видно снаружи, но, может, голос пройдет сквозь камень? Офицер осмотрел молчаливую группу. Перс с серьезным видом отсалютовал ему. - Молчание! - проворчал наконец офицер и вернулся на свое место. Перс улыбнулся, оттолкнул от себя юношу, посмотрел на смуглую женщину глазами, такими же смелыми, как ее. Оттолкнул фригийца, положил руку на руку женщины. - Я слушал, - сказал он. - Кто эта жрица? Я недавно в этой земле и не знаю местных обычаев. Но клянусь Ормуздом! - он положил руку на плечо женщины. - Стоило проделать путешествие, чтобы встретить тебя! Кто эта жрица, которую считают такой прекрасной? - Она хранительница жилища Бела, - женщина прижалась к нему. - А что она там делает? - спросил Зубран. - Ну, если бы это была ты, я бы не спрашивал. И зачем жрица приходит сюда? - Жрица находится в жилище Бела на вершине храма, - заговорил ассириец. - Она выходит сюда преклониться перед его алтарем. Когда служба заканчивается, она возвращается. - Для такой красавицы, какой вы ее считаете, мир у нее маленький, - заметил Зубран. - Почему, если она так прекрасна, она удовлетворяется таким тесным мирком? - Она принадлежит богу, - ответил ассириец. - Она хранительница его жилища. Когда бог появится, он может быть голоден. Всегда в доме должна быть пища для него и женщина, которая будет прислуживать. Или он захочет любви... - И для этого тоже нужна женщина, - прервала шлюха со смелыми глазами и улыбнулась Зубрану. - В моей стране тоже есть похожий обычай, - перс привлек ее к себе. - Но жрицы никогда долго не ждут. Об этом заботятся жрецы. Хо! Хо! Боже! Неужели Зубран никогда не подойдет близко к стене? Так близко, чтобы Кентон мог окликнуть его. А если он подойдет? Услышат ли другие? - Когда-нибудь эти ждущие жрицы, - голос Зубрана звучал мягко, - развлекали... бога? Юноша сказал: "Голуби говорят о ней. Голуби Иштар. Говорят, она прекраснее Иштар!" - Дурак! - прошептал ассириец. - Дурак, замолчи! Или навлечешь на нас несчастье! Ни одна женщина не может быть прекраснее Иштар. - Нет, женщина может быть прекраснее Иштар, - вздохнул юноша. - Значит, она - Иштар! Фригиец сказал: "Он спятил". Но перс протянул руку, привлек к себе юношу. - Когда-нибудь эти жрицы принимали бога? - спросил он. - Подожди - прошептала женщина. - Я спрошу Народаха, лучника. Он иногда бывает в моем доме. Он знает. Он видел много жриц. - Она крепко держала перса за пояс, наклонилась вперед: - Народах! Иди сюда! Один из лучников обернулся, прошептал что-то соседу, выскользнул из строя. Строй за ним сомкнулся. - Народах, - спросила женщина, - скажи нам, какая-нибудь из жриц принимала... Бела? Лучник беспокойно огляделся. - Не знаю, - ответил он наконец. - Рассказывают многое. Но правда ли это? Когда я пришел сюда впервые, в доме Бела жила жрица. Она была подобна полной луне в нашем старом мире. Многие мужчины желали ее. - Эй, лучник, - вмешался перс. - А бога она принимала? Народах ответил: "Не знаю. Говорят, да; говорят, ее сжег его огонь. Жена колесничего верховного жреца Ниниба рассказывала мне, что лицо у нее было очень старое, когда вынесли ее тело. Похожа на дерево, увядшее раньше, чем принесло плоды, говорила она". - На месте жрицы, и такой прекрасной, я не стала бы ждать бога, - женщина жалась к Зубрану. - Я взяла бы мужчину. Да, я взяла бы много мужчин! - За ней была другая жрица, - продолжал лучник. - Она говорила, что к ней приходит бог. Но она была безумна, ее забрали жрецы Нергала. - А мне дайте мужчин, - шептала женщина. А Народах сказал задумчиво: "Была жрица, которая выбросилась из жилища. Была такая, которая исчезла. И была..." Перс прервал его: "Похоже, жрицы, которые ждут бога, несчастны". А женщина с глубокой убежденностью добавила: "Дайте мне... мужчин!" Гром прогремел ближе. Грозовое небо еще больше потемнело. - Идет большая буря, - прошептал перс. Девушка, которую оборвала Нарада, коснулась струн своей арфы; она строптиво, злопамятно запела: Каждое сердце, ищущее убежища, Стремилось к Нале - Рождена была Нала для наслаждения... Она прервала песню. Издалека послышалось пение, топот ног. Лучники и копьеносцы в приветствии подняли луки и копья. Вся толпа опустилась на колени. Перс прижался к стене. И теперь в круглом окне видна была только его голова. - Зубран! - негромко позвал Кентон. Перс обернулся удивленно к стене, прижался к ней, набросив плащ на лицо. - Волк! - прошептал он. - Где ты? Что с тобой? - Я за стеной, - ответил Кентон. - Говори тихо. - Ты ранен? В цепях? - шептал перс. - Я в безопасности, - ответил Кентон. Но где Джиджи, Сигурд? - Ищут тебя, - ответил перс. - Наши сердца разбились, когда... - Слушай, - сказал Кентон, - Вблизи лестницы, у гарнизона, группа деревьев... - Знаем, - ответил Зубран. - Оттуда мы поднялись в храм. Но ты... - Я буду в жилище Бела - сказал Кентон. - Как только начнется буря, идите туда. Если меня не будет, берите Шарейн и уходите на корабль. Я приду следом. - Без тебя мы не уйдем, - прошептал перс. - Я слышу голос, говорящий сквозь камень, - это ассириец. Зубран исчез из поля зрения Кентона. Пение стало громче. Топот ног - ближе. Затем из какого-то тайного входа в храм появилась группа лучников и копьеносцев. За ними шли бритые жрецы в желтых одеждах размахивая золотыми курильницами и распевая. Солдаты образовали полукруг перед алтарем. Жрецы замолчали. Они упали на землю и прижались к ней. Во дворе появился человек, ростом с Кентона. Он был в сияющей золотой одежде, складки одежды он держал в поднятой левой руке, полностью скрывая лицо. - Жрец Бела! - прошептала склонившаяся женщина. Среди храмовых девушек началось движение. Нарада привстала, ее глазах было страстное ожидание горькое и горячее желание. Жрец Бела прошел мимо, не замечая ее. Ее стройные пальцы рванули серебряные пряди покрывала, оно вздымалось вместе с ее грудью; рыдания сотрясали ее. Жрец Бела подошел к золотому алтарю. Он опустил руку, державшую складки одежды. И пальцы Кентона чуть не рванули рычаг. Он смотрел, как в зеркало, на свое собственное лицо! 22. ТАНЕЦ НАРАДЫ Затаив дыхание, смотрел Кентон на своего странного двойника. Та же выдающаяся челюсть, то же твердое смуглое лицо, те же ясные голубые глаза. Он пытался понять замысел черного жреца. Это - будущий любовник Шарейн? Что-то промелькнуло в мозгу, но слишком неясно. Через каменную стену он услышал проклятие перса. Потом: - Волк, ты здесь? Ты на самом деле здесь, Волк? - Да, - прошептал он в ответ. - Я здесь, Зубран. Это не я. Какое-то колдовство. Он снова посмотрел на жреца Бела, начал замечать некоторые различия в лицах. Губы не так тверды, углы рта опущены, какой-то след нерешительности в подбородке. И глаза напряжены, в них полубезумное, полудикое стремление. Молча, напряженно жрец Бела смотрел над головой Нарады, не замечая ее стройного тела, такого же напряженного, как у него, смотрел на тайный выход, через который только что появился сам. Заостренное алое пламя на алтаре дрогнуло, качнулось. - Боги да хранят нас! - услышал он возглас женщины со смелыми глазами. - Тише! В чем дело? - спросил ассириец. Женщина прошептала: "Ты видел Керубы посмотрели на жреца. Они шевельнулись!" Женщина с ребенком сказала: "Я тоже видела. Мне страшно!" Ассириец: "Просто свет на алтаре. Огонь заколебался". Теперь негромко фригиец: "А может, и керубы. Они ведь посланцы Бела. Вы ведь сами говорили, что жрец любит женщину Бела". - Тишина! - послышался голос офицера из-за двойного кольца солдат. Жрецы затянули негромкое пение. В глазах жреца сверкнул огонь, тело его напряглось, будто натянутое невидимой нитью. Через пустое обширное пространство шла женщина - одна. Она с ног до головы была закутана в пурпур. Голова закрыта золотой вуалью. Кентон узнал ее! Сердце его готово было выпрыгнуть ей навстречу, кровь быстрее потекла в жилах. Он задрожал от такого желания, что сердце его могло вырваться из тела. - Шарейн! - крикнул он, забыв обо всем. - Шарейн! Она обогнула ряды солдат, вставших на колени при ее приближении. Подошла к алтарю и молча, неподвижно остановилась около жреца Бела. Послышались громкие раскаты металлического грома. Когда они стихли, жрец повернулся к алтарю, высоко поднял пуки. Остальные жрецы запели монотонно на одной ноте. Семь раз вздымались руки жреца, семь раз кланялся он огню алтаря. Потом выпрямился. Лучники и копьеносцы с шумом, звоном копий опустились на колени. Под ту же однообразную ноту жрец Бела начал свое обращение к богу: О милостивейший среди богов! О быкорогий среди богов! Бел Мардук, царь неба и земли! Небо и земля принадлежат тебе! Ты вдыхаешь во все жизнь. Твой дом ждет тебя! Мы молимся и ждем. Кентон услышал голос, дрожащий, золотой: "Я молюсь и жду!" Голос Шарейн! Голос Шарейн, натянувший в нем каждый нерв, словно мириады пальцев - струны арфы. Снова жрец Бела: О родитель! О саморожденный! О прекраснейший, дающий жизнь ребенку! О милостивый, возвращающий жизнь мертвым! Король Эзиды! Повелитель Эмактилы! Твой дом - место отдыха царя небес! Твой дом - место отдыха повелителя слов! Мы молимся и ждем тебя! И снова Шарейн дрожащим голосом: "Я молюсь и жду тебя!" Жрец пел: Владыка молчаливого оружия! Взгляни милостиво на твой дом, о повелитель отдыха! Пусть в мире пребудет Эзида в твоем доме! Пусть отдохнет Эмактила в твоем доме! Мы молимся и ждем тебя! И снова Шарейн: "Я молюсь и жду тебя!" Кентон увидел, как жрец протянул к алтарю руки с вызывающим видом. Потом повернулся и посмотрел на Шарейн. Голос его зазвенел громко, радостно: Полно радости твое превосходство! Ты открыватель замка утра! Ты открыватель замка вечера! Твое право - открывать запоры неба! Я молюсь и жду тебя! При первых же словах пение жрецов смолкло. Кентон заметил, что они неуверенно поглядывают друг на друга, увидел, как зашевелились коленопреклоненные солдаты, как молящиеся подняли головы, услышал шепот, удивленный, беспокойный. Рядом с ним стоящий на коленях ассириец произнес: "Этого нет в ритуале!" Перс спросил: "Чего нет в ритуале?" Ответила женщина: "Последних слов жреца. Это не молитва Белу. Это молитва госпоже нашей Иштар". Юноша прошептал: "Да! Да, он тоже узнал ее. Она Иштар!" Женщина с ребенком всхлипнула: "Вы видели, как керубы вытянули когти? Я боюсь! Я боюсь, а это плохо для молока. Огонь на алтаре похож на пролитую кровь!" Беспокойно сказал ассириец: "Мне это не нравится! Этого нет в ритуале Бела. И буря быстро приближается". Неожиданно встала Нарада. Ее девушки склонились к барабанам и арфам, поднесли флейты к губам. Послышалась мягкая любовная тема, тонкая, звонкая, как биение крыльев бесчисленных голубей, объятия бесчисленных мягких рук, дрожь бесчисленных сердец. Под эту музыку Нарада качнулась, как зеленый тростник при первом порыве весеннего ветра. Все, как один, выдохнули и ждали. Но Кентон заметил, что взгляд жреца не отрывался от Шарейн, которая стояла под вуалью, как во сне. Все громче звучала музыка, все быстрее, пронизанная любовным желанием, нагруженная страстью, горячая, как самум. И Нарада начала танцевать под эту музыка, превращая ее невысказанные страсти в движения тела. В полуночных глазах, доныне столь печальных, вспыхнули и заплясали многочисленные маленькие веселые звездочки. Алый рот призывал, обещал неслыханные восторги, рой бабочек, вышитых на ее одеянии, вспархивал и ласкал ее прекрасное жемчужное тело, как будто она была чудесным цветком. Золотые бабочки покрывали ее, целовали сквозь покровы, сквозь туманное облачное покрывало виднелись только очертания безупречного тела. Танец и музыка становились все быстрее, безумнее, в нем Кентону виделись соединяющиеся звезды, встречающиеся солнца, луны, взбухшие перед родами. Он чувствовал всю страсть, все желания всех женщин под луной, под солнцем, под звездами. Музыка стала тише, замедлилась. Танцовщица застыла. В толпе послышался рокот. Зубран хрипло сказал: - Кто эта танцовщица? Она как огонь! Как огонь, который танцует перед Ормуздом на алтаре десяти тысяч жертвоприношений! Женщина ревниво ответила: "Это был танец ухаживания Бела за Иштар. Она его танцевала много раз. И ничего нового не показала". Фригиец злобно: "Он спросил тебя, кто она такая?" Женщина презрительно: "Боги! Говорю вам, танец не новый. Многие женщины танцевали его". Ассириец: "Это Нарада. Она принадлежит Белу". Перс гневно: "Неужели все прекрасные женщины в этой земле принадлежат Белу? Клянусь девятью адами, царь Кир дал бы за нее десять талантов золота!" - Тише! - прошептал ассириец. Остальные подхватили: - Тише! Нарада снова начала танцевать. Музыка зазвучала громче. Но теперь она была томной, сладкой, источающей желание. Кровь зазвенела в ушах Кентона. Она танцует "Иштар уступает Белу" - это насмешливо ассириец. Перс выпрямился. - Ах! - воскликнул он. - Кир дал бы за нее пятьдесят талантов! Она как пламя! - воскликнул Зубран хриплым, сдавленным голосом. И если она принадлежит Белу, почему она так смотрит на жреца? Никто не слышал его из-за шума толпы; солдаты и молящиеся не отрывали взглядов от танцовщицы. Не слышал и Кентон. Но вот колдовство полуночной женщины рассеялось; сердясь на себя, Кентон ударил о камень. Потому что спокойствие Шарейн нарушилось. Ее белая рука просунулась сквозь складки покрывала. Она обернулась, быстро направилась к тому тайному выходу, через который вошла. Танцовщица остановилась, музыка стихла, снова беспокойно зашевелились молящиеся, громче стал ропот. - Этого нет в ритуале! - ассириец вскочил на ноги. - Танец еще не кончен. Над головой послышались раскаты грома. - Ей не терпится встретиться с богом, - цинично сказала женщина. - Она Иштар! Она луна, скрывающая свое лицо за облаками. - юноша сделал шаг к жрице. Женщина со смелыми глазами схватила его за руку, сказала солдатам: - Он безумен! Он живет в моем доме. Не трогайте его. Я уведу его. Но юноша вырвался, оттолкнул ее. Прорвался сквозь строй и побежал по площади навстречу жрице. Бросился к ее ногам. Спрятал лицо в ее покрывале. Она остановилась, глядя на него сквозь вуаль. Немедленно рядом оказался жрец Бела. Он ногой ударил юношу по лицу, тот откатился. - Алькар! Дручар! Возьмите его! - закричал жрец. Два офицера подбежали, обнажая мечи. Зашептались жрецы, все молящиеся застыли. Юноша вырвался, вскочил на ноги, встал лицом к жрице. - Иштар! - воскликнул он. - Покажи мне твое лицо! позволь умереть! Она стояла молча, будто не видела и не слышала его. Солдаты схватили его, потащили за руки. И тут сила хлынула в стройное юношеское тело. Он, казалось, разрастается, становится выше ростом. Он отбросил солдат, ударил жреца Бела по лицу, схватил вуаль жрицы. - Я не умру, не увидев твое лицо, о Иштар! - воскликнул он - и сорвал вуаль... Кентон увидел лицо Шарейн. Но не Шарейн с корабля - сосуд, полный огнем жизни. У этой Шарейн широко раскрыты, но невидящие глаза; в глазах ее сон; мозг ее блуждает в лабиринте иллюзий. Жрец Бела закричал: - Убейте его! Два меча пронзили грудь юноши. Он упал, сжимая вуаль. Шарейн без всякого выражения смотрела на него. - Иштар! - выдохнул он. - Я видел тебя, Иштар! Глаза его помутились. Шарейн вырвала вуаль из стынущих пальцев, набросила ее обрывки на лицо. Пошла к храму - и исчезла. Толпа зашумела. Лучники и копьеносцы начали теснить толпу к колоннам, толпа рассеивалась. Вслед за жрецами ушли солдаты. Ушли арфистки, флейтистки и барабанщицы Нарады. На широком дворе, окруженном стройными колоннами, остались только танцовщица и жрец Бела. Грозовое небо все более темнело. Медленно движение туч ускорилось. Пламя на алтаре Бела загорелось ярче - гневно, как поднятый алый меч. Вокруг керубов сгустились тени. Металлический гром звучал все продолжительней, все ближе. Кентон хотел открыть бронзовую дверь сразу, как только ушла Шарейн. Что-то подсказало ему, что еще не время, что он должен еще немного подождать. И тут танцовщица и жрец подошли к тому странному окну, у которого он стоял. Рядом с ним они остановились. 23. ТАНЦОВЩИЦА И ЖРЕЦ - Бел должен быть доволен службой, - услышал Кентон слова танцовщицы. - О чем ты? - хмуро спросил жрец. Нарада приблизилась к нему, протянула руки. - Шаламу, - прошептала она, - разве я танцевала для бога? Ты знаешь, я танцевала - для тебя. А кому поклоняешься ты, Шаламу? Богу? Нет - жрице. А кому, ты думаешь, поклоняется жрица? - Она поклоняется Белу! Нашему повелителю Белу, который - все! - горько ответил принц. Танцовщица насмешливо сказала: "Она поклоняется самой себе, Шаламу". Он повторил упрямо, устало: "Она поклоняется Белу". Ближе придвинулась Нарада, лаская его ждущими, жаждущими руками. - Разве женщина поклоняется богу, Шаламу? - спросила она. - Нет! Я женщина, я знаю. Эта жрица не будет женщиной бога - и мужчины тоже. Она слишком высоко себя держит, слишком она драгоценна для мужчины. Она любит себя. Она преклоняется перед собой. Она преклоняется перед собой как перед женщиной бога. Женщины делают из своих мужчин богов и поклоняются им. Но никакая женщина не любит бога, если сама не создала его, Шаламу! Жрец угрюмо сказал: "Я поклоняюсь ей". - Как она - самой себе, - подхватила танцовщица. - Шаламу, разве хочет она принести радость Белу? Нашему повелителю Белу, обладавшему Иштар? Можем ли мы дать радость богам - богам, имеющим все? Лотос раскрывается навстречу солнцу - но ведь не для того, чтобы принести радость солнцу. Нет! Чтобы самому радоваться! Так и жрица. Я женщина - и я знаю. Руки ее лежали на его плечах, он взял их в свои. "Почему ты говоришь мне это?" - Шаламу! - прошептала она. - Посмотри мне в глаза. Посмотри на мой рот, на мою грудь. Как и жрица, я принадлежу богу Но отдаю себя тебе, любимый! Он сонно ответил: "Да, ты прекрасна". Руки ее обнимали его, губы прижимались к его губам. - Люблю ли я бога? - шептала она. - Разве я танцевала, чтобы была радость в его глазах? Для тебя танцевала я, любимый. Для тебя смею я вызывать гнев Бела. - Она мягко привлекла его голову к себе на грудь. - Разве я не хороша? Разве я не красивей этой жрицы, которая принадлежит Белу и никогда не отдастся тебе? Разве не приятен мой запах? Ни один бог не владеет мной, возлюбленный. Опять он сонно ответил: "Да, ты очень хороша". - Я люблю тебя, Шаламу! Он оттолкнул ее. "Ее глаза как бассейны мира в долине забытья! Когда она подходит ко мне, голуби Иштар вьются над моей головой. Она идет по моему сердцу!" Нарада отшатнулась, алые губы побледнели, брови грозно сошлись в одну линию. - Жрица? - Жрица, - ответил он. - ЕЕ волосы как облако, закрывающее солнце в сумерках. Ветерок от ее платья обжигает меня, как ветер из полуденной пустыни обжигает пальмы. И холодит, как ночной ветер пустыни холодит пальмы. Она сказала: "Этот юноша был храбрее тебя, Шаламу". Кентон видел, как краска появилась на лице жреца. - О чем ты - выпалил он. - Почему ты убил юношу? - холодно спросила она. Он горячо ответил: "Он совершил святотатство. Он..." Она презрительно остановила его: "Он храбрее тебя. Он осмелился сорвать с нее вуаль. А ты трус. Вот почему ты его убил!" Руки его схватили ее за горло. "Ты лжешь! Ты лжешь! Я посмею!" Она снова рассмеялась: "Ты даже не посмел убить его сам". И она спокойно отвела его руки. - Трус! - сказала она. - Он посмел снять вуаль с той, которую любил. Он пренебрег гневом Бела и Иштар. Жрец судорожно воскликнул: "А разве я не посмею? Разве я боюсь смерти? Разве я боюсь Бела?" Глаза ее смеялись над ним. - Эй! Как сильно ты любишь! - дразнила она. - Жрица ждет бога - одна в его одиноком доме. Но, может, он не придет. Может, занят с другой женщиной... О, бесстрашный! Храбрый любовник! Займи его место! Он отшатнулся от нее. - Занять... его... место! - прошептал он. - Ты знаешь, где хранятся доспехи бога. Иди к ней как бог! - сказала она. Он стоял дрожа. Кентон видел, как решимость заняла место нерешительности. Жрец шагнул к алтарю - пламя уменьшилось, задрожало, погасло. В сгустившемся сумраке керубы, казалось, расправили крылья. Блеснула молния. В ее блеске Кентон видел, как жрец быстро пошел туда, откуда вышла и куда ушла Шарейн; видел Нараду, лежащую в груде своих покрывал, усеянную золотыми бабочками; услышал негромкий отчаянный плач. Рука Кентона медленно отпустила рычаг. Сейчас время использовать ключ, оставленный синим жрецом, пройти там, куда указывал жрец. Но тут рука его застыла на рычаге. Тень, чернее собравшегося сумрака, прошла мимо окна, остановилась над танцовщицей; огромное громоздкое туловище - знакомое. Кланет! - Хорошо! - прогремел черный жрец и коснулся ее ногой. - Теперь ни он, ни Шарейн больше не будут беспокоить тебя. И ты заслужила обещанную награду. Нарада повернула к нему жалкое побледневшее лицо, протянула к нему дрожащие руки. - Если бы он любил меня, - плакала она, - никогда бы не ушел. Если бы он хоть немного любил меня, я не дала бы ему уйти. Но он рассердил меня, он устыдил меня, он отказался от любви, которую я предлагала ему. Не для тебя, черная змея, не ради нашего уговора я послала его к ней - и на смерть! Черный жрец рассмеялся. - Как бы то ни было, ты послала его, - сказал он. - А Кланет платит обещанное. Он бросил горсть сверкающих драгоценностей в ее протянутые ладони. Она закричала, разжала пальцы, как будто драгоценности жгли ее; они упали и покатились по камням. - Если бы он любил меня! Если бы он хоть немного любил меня! - всхлипывала Нарада - и снова скорчилась под своими бабочками. Теперь Кентону стал ясен замысел черного жреца; Кентон опустил рычаг, быстро пошел к дальней бронзовой двери, сунул в нее клинообразный ключ; скользнул в открывающуюся дверь и побежал по коридору, который за ней открылся. В нем пылали два пламени: белое пламя любви к его женщине, черное пламя ненависти к Кланету. Он знал, что там, где теперь будет жрец Бела, там будет и Шарейн. Конец, если только Кентон не опередит черного жреца, неизбежен. На бегу Кентон испускал проклятия. Если Шарейн, погруженная в свой колдовской сон, увидит в жреце Бела бога, она примет земного любовника. И ее невинность не спасет ее. Кланет позаботится об этом. Нарада раскаялась - но слишком поздно. А если Шарейн проснется - Боже! В полутьме она примет жреца Бела за него самого, кентона! И в любом случае присутствия жреца в жилище бога будет достаточно, чтобы осудить их обоих. Да, об этом позаботится Кланет. Кентон пересек поперечный коридор, побежал вниз по длинному спуску мимо ряда ухмыляющихся химер; остановился перед широким порталом, который закрывал занавес, неподвижный и жесткий, казалось, выкованный из серебра. Что-то предупредило ему, что нужно быть осторожнее. Он осторожно раздвинул занавес, заглянул за него... И увидел собственную комнату. Перед ним была его старая комната из его старого мира. Он увидел драгоценный корабль, сверкающий, мерцающий, но видел его как бы сквозь туман, сквозь облако ярких частиц. Длинное зеркало сзади отражало такое же сверкающее облако. Бесконечно маленькие, в бесчисленном количестве, сверкающие атомы отделяли его от его комнаты - в Нью-Йорке. Он - в этом странном мире. Туманной была его комната, облачной дрожащей, она отступала в бесконечность. И вот, пока он смотрел, сжигаемый отчаянием, он почувствоваЛ6 как занавес в его руках становится все более жестким, металлическим, потом снова рассеивается, и так несколько раз попеременно. А очертания корабля в его комнате стали яснее, кристаллизовались, они звали его к себе, тянули назад. 24. ЖЕЛАНИЯ БОГОВ - И ЧЕЛОВЕКА Кентон напрягся, прочнее ухватился за занавес. Всей силой воли он пытался помешать ему растаять. Теперь занавес был преградой между его старым миром и миром его великого приключения. Какая-то сила тащила его вперед всякий раз, как занавес начинал таять и яснее становились туманные очертания комнаты. Он ясно различал каждую деталь в этой комнате, видел длинное зеркало, шкаф, диван - все еще влажные пятна крови на полу. И всякий раз занавес снова становился прочным - и сверкающим. Теперь комната повернулась, старый китайский ковер оказался под ним - близко и в то же время бесконечно далеко. Он уже слышал кричащие голоса пространства. И в это же мгновение понял, что назад его тянет сверкающая игрушка. Что-то тянулось к нему с черной палубы корабля. Что-то злобное и насмешливое. Тянуло его, притягивало к себе. Все темнее становилась черная палуба - сильнее ее притяжение... - Иштар! - взмолился он, глядя на розовую каюту. - Иштар! Вспыхнула ли розовая каюта, наполнившись светом? Очертания комнаты поблекли; снова он ощутил в руках тяжелый занавес; снова стоял прочно на ногах у входа в храм Лунного бога. И еще раз, и два, и три комната тянула его к себе, но с каждым разом все менее сильно, более призрачно. И каждому рывку Кентон противопоставлял свою волю, закрывал глаза и отбрасывал изо всех сил вид комнаты. Он побеждал. Комната исчезла, исчезла окончательно, он не мог ошибиться. Чары разрушены, непрочная линия разорвана. Охваченный реакцией, он держался за занавес, колени его дрожали. Медленно пришел он в себя, решительно распахнул занавес. Он смотрел в обширный зал, наполненный туманным серебряным светом. Туман стоял неподвижно, но ощутимо - как будто был сплетен из осязаемых нитей. Этот светящийся, переплетенный нитями туман делал зал огромным. Кентону показалось, хотя он не был уверен, что в серебряной паутине что-то движется - появляются и исчезают смутные формы, но они не становятся полностью видимыми. Вдали он уловил другое движение, неумолимо, равномерно двигалась чья-то фигура. Она медленно приближалась, стала хорошо видна - человек, в золотом шлеме через плечо короткий золотой плащ, вышитый алым, в руке золотой меч, голова наклонена, как будто человек пробивается сквозь сильное течение. Жрец Бела, одетый в доспехи своего бога! Не дыша, Кентон смотрел на него. Глаза, как и у него, но полны ужасом и благоговением - но и целеустремленностью и решительностью; неизбежностью. Рот сжат губы побелели, тело дрожит, дрожит - глубоко внутри - душа жреца. Реальные или призрачные, Кентон знал, ужасы этого места вполне реальны для этого его странного двойника. Жрец Бела прошел мимо, и Кентон, подождав, пока тот наполовину скроется в тумане, выскользнул из-за занавеса и пошел за ним. Теперь Кентон услышал голос спокойный, бесстрастный, как тоТ, что призвал его встать с каменной скамьи; голос этот не был ни внутри зала, ни вне его. Как будто он рождался где-то в бесконечно далеком пространстве. Голос Набу, бога мудрости! Слушая, Кентон ощущал себя не одним человеком, а сразу тремя: Один Кентон, целеустремленный, шел следом за жрецом и будет идти за ним и в ад, если там Шарейн; другой Кентон, связанный неразрывной нитью с мозгом жреца, чувствовал, видел и слышал, страдал и страшился, как и он; и Кентон, который вслушивался в слова Набу так же холодно и бесстрастно, как они произносились, следил так же холодно и отстраненно, как рисовалось в словах бога. - Дом Сина! - звенел голос. - Главы богов! Наннар! Родителя богов и людей! Повелителя Луны! Повелителя бриллиантового полумесяца. Обладающего великими рогами! Наннар! Совершенного в формах! Открывателя судеб! Самосоздателя! Чей дом в первой зоне и чей цвет - серебро! Он проходит через дом Сина! Он проходит мимо алтаря из халцедона и сардоника, усаженного большими лунными камнями и горным хрусталем, алтаря, на котором горит белое пламя, из которого Син Созидатель сотворил Иштар! Он видит, как извиваются ему навстречу бледно-серебряные змеи Наннара, как сквозь серебряный туман, который скрывает рога бога, на него ползут белые скорпионы. Он слышит топот миллиардов ног, ног тех, кто еще будет рожден под Луной. Он слышит плач миллиардов женщин, плач всех женщин, которые будут рождены и будут рожать. Он слышит гул несозданного. И проходит. Ибо ни Создатель богов, ни страх перед ним не могут остановить желания человека! Голос прозвенел - и стих. И Кентон все это видел - видел серебряных змей, извивающихся в тумане и набрасывавшихся на жреца видел кидающихся на него крылатых скорпионов; видел в тумане гигантскую фигуру, на голове которой светился изогнутый полумесяц. Своими ушами слышал он топот армий нерожденных, плач нерожденных женщин, гром несозданного. Виде и слышал, как - он знал это - видел и слышал жрец Бела. И шел следом. Высоко над ним вспыхнул золотой шлем. Кентон остановился у основания широкой извивающейся лестницы, чьи широкие ступени завивались вверх, при этом цвет их постепенно переходил от серебряного к горящему оранжевому. Он подождал, пока жрец, не торопясь, не оглядываясь, поднимется и пройдет начало лестницы, и последовал за жрецом. Он увидел храм, заполненный шафрановым светом, который, как и тот, через который он уже прошел, был переплетен лунными лучами. В ста шагах от него шел жрец, и Кентон, идя следом за ним, услышал спокойный голос: - Дом Шамаша! Сына Луны! Бога дня! Живущего в сияющем доме! Уничтожителя тьмы! Короля справедливости! Судьи человечества! Того, на чьей голове рогатая корона! В чьих руках жизнь и смерть! Кто своими руками очищает человека, как сверкающую медную табличку! Чей дом во второй зоне и чей цвет оранжевый! Он проходит через дом Шамаша! Вот алтари из опала, усаженные бриллиантами, и алтари из золота, выложенного янтарем и желтым солнечным камнем. На алтарях Шамаша горит сандаловое дерево, кардамон и вербена. Он проходит мимо алтарей из опала и золота; он минует птиц Шамаша, чьи головы - сверкающие огненные колеса и которые охраняют колесо, вращающееся в доме Шамаша, - гончарное колесо, на котором вылепляются души людей. Он слышит шум миллиардов голосов - голосов тех, которые уже осуждены, и тех, кому еще предстоит суд. И он проходит. Потому что ни Король справедливости, ни страх перед ним не может встать между человеком и его желанием! Снова Кентон видел и слышал все это и следом за жрецом пришел к второй лестнице, цвет ступеней которой менялся от оранжевого к абсолютно черному. И все так же идя следом, он оказался наконец в большом мрачном зале, имя ужасного хозяина которого он знал раньше, чем спокойный голос донесся до него из тайного далекого пространства: - Дом Нергала! Могучего в Великом жилище! Короля смерти! Разбрасывателя эпидемий! Того, кто правит над погибшими! Мрачного Безрогого! Чей дом в третьей зоне и чей цвет черный! Он проходит через дом Нергала! Он проходит мимо алтаря Нергала из черного янтаря и красного железняка! Он проходит мимо алтаря, на котором горит циветтин и бергамот! Он минует львов, охраняющих этот алтарь! Черных львов, чьи глаза как рубины, а когти кроваво-красные, и красных львов, чьи когти черны, и глаза черны; он минует ястребов Нергала чьи глаза как карбункулы и у которых бесплотные женские головы. Он слышит шепот жителей этого великого жилища и ощущает пепел их страстей. И он проходит! Потому что ни Повелитель мертвых, ни ужас перед ним не могут отвернуть человека от его желания! Теперь ступени лестницы, по которой Кентон поднимался от дома Нергала, из черных стали алыми, и ярко-алым и свирепым был свет, заполнявший зал, в котором он стоял, глядя на уходившего жреца. - Дом Ниниба! - продолжал голос. - Повелителя копий! Повелителя битв! Хозяина щитов! Владыки сердец воинов! Правителя битв! Уничтожающего противников! Разрушителя замков! Молотобойца! Чей цвет алый, чей дом в четвертой зоне! Из щитов и копий сделаны алтари Ниниба, а огонь на алтарях питается кровью мужчин и слезами женщин, на алтаре Ниниба горят ворота павших городов и сердца побежденных королей! Он минует алтарь Ниниба! Он видит нацеленные на него алые клыки кабанов Ниниба, чьи головы оплетены правыми руками воинов, видит слонов Ниниба, чьи ноги увешаны черепами королей, видит алые языки змей Ниниба, которыми они лижут города! Он слышит звон копий, удары мечей, падение стен, крики завоеванных. И проходит! Сколько существует человек, алтари Ниниба кормятся плодами человеческих желаний! Кентон поставил ногу на четвертую лестницу, поднялся по ступеням, цвет которых их алого становился спокойно-синим, цветом безмятежного неба; стоял в зале, заполненной спокойным лазоревым светом. Голос теперь казался ближе. - Дом Набу! Повелителя мудрости! Носителя посоха! Могучего на водах! Владыки земель, открывающего подземные потоки! Провозгласителя! Того, кто открывает уши понимания! Чей цвет синий и чей дом в пятой зоне! Алтари Набу из голубого сапфира и изумруда, и с них сияют ясные аметисты. Пламя, горящее на алтарях, голубое, и в его свете только правда отбрасывает тень. Огонь Набу холодный огонь, и запаха у него нет. Он проходит алтари из сапфира, изумруда, с их холодным пламенем. Он проходит рыб Набу, у которых женские груди, но молчащие рты. Он проходит всевидящие глаза Набу, которые глядят из-за алтарей, и не трогает посох Набу, в котором содержится мудрость. Да, он проходит! Когда же мудрость останавливала человека перед его желанием? Вверх от синего дома Набу поднимался жрец, а за ним по лестнице цвет которой из сапфирового становился розовым и белым, поднимался Кентон. Тонкие ароматы почувствовал он, услышал томные любовные звуки, льстящие, зовущие, бесконечно привлекательные, опасно сладкие. Медленно, медленно шел Кентон за жрецом, слушая голос и почти не замечая его, почти забыв о своем поиске, борясь с желанием не слышать ничего, кроме этой зовущей, вяжущей любовной музыки, поддаться духу этой зачарованной комнаты, не идти дальше, забыть - Шарейн! - Дом Иштар! - слышался голос. - Матери богов и людей! Великой богини! Повелительницы утра и вечера! Полногрудой! Производительницы! Той, что склоняется к просителям! Великого оружия богов! Той, что рождает и убивает любовь! Чей цвет розовый. А дом Иштар в шестой зоне! Он проходит дом Иштар Из белого мрамора и розового коралла ее алтари, и белый мрамор испещрен голубым, как женское сердце. На ее алтарях горят мирра и ладан, розовое масло и серая амбра. И алтари Иштар усажены белыми и розовыми жемчужинами, усажены гиацинтами, бирюзой и бериллами. Он проходит мимо алтарей Иштар, и, как розовые ладони страстных женщин, крадутся к нему венки ароматов. Белые голуби Иштар бьют крылами перед его глазами. Он слышит звук соединившихся губ биение сердец, вздохи женщин, поступь белых ног. И все же он проходит. Ибо никогда любовь не останавливала желаний человека! Неохотно поднималась лестница из комнаты любовного колдовства, и розовый цвет сменился пламенным, сверкающим золотом. Поднявшись, Кентон оказался еще в одном обширном покое, светлом, как будто это сердце солнца. Быстрее и быстрее шел вперед жрец Бела, как будто все ужасы, пройденные им, столпились сзади, гнались за ним. - Дом Бела! - гремел голос. - Мардука! Правителя четырех королевств, повелителя земель! Рожденного днем! Быкошеего! Со слоновьими клыками! Могучего! Покорителя Тиамат! Повелителя Иджиджи! Короля неба и земли! Создателя совершенств! Возлюбленного Иштар! Бела-Мардука, чей дом в седьмой зоне и чей цвет золотой! Быстро проходит он через дом Бела! Алтари Бела из золота и светятся, как солнце! На них горит золотой огонь летних молний и аромат фимиама висит над ними, как грозовые тучи. Керубы с львиными туловищами и орлиными головами и керубы с бычьими телами и человеческими головами охраняют золотые алтари Бела, и у всех керубов могучие крылья! И алтари Бела стоят на мускулистых слонах, которые стоят на шеях быков и на лапах львов. Он минует их. Он 25. В ЖИЛИЩЕ БЕЛА Началась буря. Кентон, поднимаясь, слышал гром, похожий на удары щитов, звон бесчисленных цимбал, бой миллионов бронзовых колоколов. По мере того как он поднимался, гром становился все слышнее. С ним смешивался гул ветра, стаккато водопадов дождя. Лестница поднималась по крутой стене контрфорса как виноградная лоза на башню. Она была неширокой - только три человека могли пройти по ней в ряд, не больше. Она головокружительно вела вверх. Пять резко изгибавшихся пролетов по сорок ступеней в каждом, четыре меньших пролета по пятнадцати ступеней прошел он, прежде чем добрался до вершины. Внешний край лестницы ограждала только толстая веревка витого золота, поддерживаемая на расстоянии пять футов друг от друга столбиками. Так высока была эта лестница, что когда Кентон поднялся на вершину и посмотрел вниз, дом Бела скрылся в золотистом тумане, как будто Кентон смотрел с высокого горного хребта на долину, которую покрывали облака, тронутые восходящим солнцем. На вершине лестницы находилась плита длиной в десять и шириной в шесть футов. На нее выходила дверь - узкий арочный портал, едва позволяющий двум человекам пройти бок о бок. Дверь вела в темные внутренние помещения. Комната, куда она открывалась, находилась на вершине гигантского контрфорса. Один человек мог защищать здесь лестницу от сотни. Дверь была завешена золотым занавесом, таким же тяжелым и металлическим, как тот, что скрывал вход в серебряный дом лунного бога. Невольно Кентон отшатнулся от занавеса - вспомнив, что он увидел за тем, первым. Подавив страх, он отвел угол занавеса. Он увидел квадратную комнату примерно в тридцать футов, полную танцующих огненных отблесков молний. Это его цель - место развлечений Бела, где ждет его любовь, опутанная сном. Он увидел жреца, прижавшегося к дальней стене и восхищенно глядящего на женщину в белой вуали, которая стояла, широко расставив руки у окна близко к правому углу комнаты. Тысячами огней молнии освещали картины любовных приключений Бела, вышитые на настенных шпалерах. В комнате находились золотые сто и два стула массивная, деревянная, с украшениями из слоновой кости, кровать. Возле кровати стояла широкая толстая жаровня и курительница в форме больших песочных часов. Из жаровни вздымалось высокое желтое пламя. На столе стояли небольшие пирожные, шафранного цвета, на тарелках желтого янтаря и золотые флаконы с вином. Вдоль стен маленькие лампы и под каждой - кувшин с благовонным маслом для наполнения ламп. Кентон неподвижно ждал. Опасность собиралась внизу, как грозовая туча, которую Кентон расшевелил в колдовском котле. Он ждал, понимая, что должен постигнуть сон Шарейн, проникнуть в фантазию, которой она живет со спящим мозгом, прежде чем разбудить ее. Так сказал ему синий жрец. Он услышал голос