а я, случаем, не шпион? - Вы? - Я. Живу в подвале, домой не хожу, даю мальчикам странные поручения. Подозрительно? - Вы хороший, а они шпионы, - сказал Верка. - Никто не имеет права, - сердито сказал Сур, - обвинить человека в преступлении, не разобравшись в сути дела. Поняли? - Поняли, - сказал я. - Но мы ведь не юристы и не следователи. Мы же так, предполагаем просто. - Не юрист? Вот и не предполагай. Если я скажу тебе, что, возможно - понимаешь, возможно, - Киселев затеял ограбление? Горячка! Ты будешь считать его виноватым! А так даже думать нельзя, Лешик. - Вот так так! А что можно? - Изложить факты Павлу Остаповичу, когда он придет. Только факты. Долгонько же он... Верка сказал: - Он обещал быстро прийти. Говорит, освободится и живой ногой явится. Сур посмотрел на часы. Я понял его. Он думал о Степке. Но кто разыщет Степку лучше, чем милиция? Мы стали ждать. Сурен Давидович велел мне быть в кладовой, а сам пошел в стрелковый зал. Верка побежал во двор, высматривать капитана Рубченко. Я от волнения стал надраивать пистолет, только что вычищенный Веркой. Гоняя шомпол, заглянул в блокнот Сура. Он был прав, в пеньке хранится оружие, с конфетами передаются, предположим, записки, но почему все хватались за сердце? И тут Верка промчался в тир с криком: - Дядя Сурен, дядя Павел пришел! Капитан Рубченко Павел Остапович Рубченко - друг Сура. Раньше они дружили втроем, но третий, Валеркин отец, умер позапрошлой осенью. Для нас Павел Остапович был вроде частью Сура, и я чуть на шею ему не бросился, когда он вошел, большой, очень чистый, в белоснежной рубашке под синим пиджаком. Он редко надевал форму. - Здравия желаю, пацан! - Здравия желаю, товарищ капитан! - Какие у вас происшествия? Пока вижу - проводите чистку оружия. Опять школой пренебрегаешь? - У, такие происшествия... Вы Степку не видели? Он Степку не видел. Тут заглянул Сур и попросил одну минуту подождать, пока он примет винтовки. Рубченко кивнул в сторону тира и покачал пальцем. Сур сказал: "Вас понял" - и позвал меня оттащить винтовки. Ого! Рубченко не хотел, чтобы его здесь видели, следовательно, уже известно кое-что... Я выскочил, бегом потащил винтовки. Сур даже чистку отменил, чтобы поскорее выпроводить студентов из тира, и сам запер входную дверь. Теперь нам никто не мог помешать, а Степка, в случае чего, откроет замок своим ключом или позвонит в звонок. Я уселся так, чтобы видеть двор через окно. Сурен Давидович прикрыл дверь в кладовую, закурил свой астматол и показал на меня: - Вот наш докладчик. Рубченко поднял брови и посмотрел довольно неприветливо. По-моему, каждый милицейский начальник удивится, если его притащат по жаре слушать какого-то пацана. - Алеша - серьезный человек. Рассказывай подробно, пожалуйста, - и открыл свой блокнот. Я стал рассказывать и волновался чем дальше, тем пуще. "Где же Степка?" - колотило у меня в голове. Я вдруг забыл, как Федя познакомился с таксистом, какие слова они говорили у пенька. Сур подсказал мне по блокноту. Рубченко теперь слушал со вниманием, кивал, поднимал брови. Когда я добрался до разговора о конфетах - первого, еще на проселке, - хлопнула входная дверь, и в кладовую влетел Степка. Мы закричали: "У-рур-ру!", Сурен Давидович всплеснул руками. Степан порывался с ходу что-то сказать и вдруг побелел, как стенка. "Что за наваждение! - подумал я. - Упустил он гитариста, что ли?" Степка встал у двери, уперся глазами в пол - как воды в рот набрал. Таким белым я его еще не видывал. Наверно, Сур что-то понял. Почувствовал, вернее. Он быстро увел Степку под окошко, посадил на койку и налил воды, как мне только что. Степка глотал громко и выпил два стакана кряду. - Набегался хлопчик, - ласково сказал Рубченко. - Вода не холодная в графине? Напьешься холодного, раз-раз - и ангина! Степка и тут промолчал. Даже Верке-несмышленышу стало совестно - он заулыбался и засиял своими глазищами: не обижайся, мол, дядя Павел, Степка хороший, только чудной. Сурен Давидович сказал: - Степа принимал участие в этом деле. (Рубченко кивнул.) После Алеши он тоже кое-что расскажет. Хорошо, Степик? Степка пробормотал: - Как скажете, Сурен Давидович. Кое-как я продолжал говорить, а сам смотрел на Степку. Они с Суром сидели напротив света, так что лица не различались. Я видел, как Сур подал ему винтовку и шомпол, придвинул смазку. Сам тоже взял винтовку. И они стали чистить. Степка сразу вынул затвор, а Сур, придерживая ствол под мышкой, открыл тумбочку и достал пузырек с пилюлями против астмы. Я в это время рассказал про пустую поляну и про следы в одну сторону, а Рубченко кивал и приговаривал: - Так, так... Не было следов? Так, так... Подожди, Алеша, он повернулся к Степке: - Ты, хлопчик, до самого города проехал в такси? Степка сказал: - До места доехал. - Куда же? - Въехал в ваш двор, со стороны улицы Ленина. Через арку. - Они тебя обнаружили? - Я спрыгнул под аркой. Не обнаружили. - Молодец! - горячо сказал Рубченко. - Ловко! Проследил, что они делали впоследствии? В эту секунду Сурен Давидович щелкнул затвором и пробурчал: - Каковы мерзавцы! Патрон забыли в стволе... Капитан повернулся к нему: - Прошу не мешать! Речь здесь идет о государственном преступлении! Во! Я чуть не лопнул от гордости. Говорил я им, говорил - шпионаж! Я страшно удивился, почему Степка не обрадовался. Он швырнул свою винтовку на кровать и сказал тихим, отчаянным голосом: - Сурен Давидович... Вон он, - Степка ткнул пальцем прямо в Рубченко, - он тоже хватался за сердце перед пеньком. Он - "Пятиугольник двести". Я видел. Мы замерли. Мы просто остолбенели. Представляете? И капитан сидел неподвижно, глядя на Степку. Сурен Давидович прохрипел: - Остапович, как это может быть? Но капитан молчал. А Степка вдруг прикрыл глаза и откинулся к стене. Тогда Рубченко выставил подбородок и ответил: - Объясню без свидетелей. Государственная тайна! - и опять уставился на Степана. Он смотрел сурово, словно ожидая, что Степка должен отречься от своих слов. Но где там! Степка вскочил и выкрикнул: - Объясняйте при нас! Сур прохрипел снова: - Остапович, как это может быть? - Пустяки, пустяки, - ответил Рубченко и живо завозился руками у себя на груди. - Ничего не может быть... Поперек комнаты ширкнуло прозрачное пламя, щелкнула винтовка. Я ничего не понял еще, а капитан Рубченко уже падал со стула. Сурен Давидович смотрел на него, сжимая винтовку, и из стены, из громадной черной дыры сыпался шлак. Дыра была рядом с головой Сура. Несчастье Говорю вам, мы ничего не поняли. Мы будто остолбенели. В косом столбе солнечного света блеснул седой ежик на голове Павла Остаповича, - капитан падал головой вперед, медленно-медленно, в полной тишине. Только шуршал черный шлак, осыпая белую клеенку на тумбочке. Степка еще стоял с поднятой рукой - так быстро все произошло. Я еще без страха, будто во сне, смотрел, как капитан грудью и лицом опустился на половицы, как из-под его груди снова ширкнуло пламя, ударило под кровать, и оттуда сразу повалил дым. Потом Сур вскрикнул: "Остапович!" - и попытался поднять капитана, а Степка неуверенно взял графин и стал плескать под койку, откуда шел дым. Я очнулся, когда Верка закричал и закатил глаза. Мне пришлось вытащить его в коридор. Он перестал кричать и вцепился в меня. У меня до сих пор синяки - так он крепко ухватился за мои руки. Я сказал Верке: - Сейчас же прекрати истерику! Надо помогать Сурену Давидовичу. А еще гвардеец... Он немного ослабил руки. Кивнул. - Ты, может, домой побежишь? - спросил я. - Я буду помогать, - сказал Верка. - Нет, уходи домой, - сказал я, но это были пустые слова. Верка по-детски, с перерывами, вздохнул и пошел за мной. В кладовой остро пахло дымом. Павел Остапович лежал на кровати. Сур стоял над ним и жалобно говорил по-армянски, ударяя себя по лбу кулаками. Он совсем задыхался. Мрачный, но нисколько не испуганный Степка стоял набычившись. Я не смотрел в ту сторону. Я прошептал: - Степ, как это получилось? Он умер? Степка дернул плечом. Я понял: умер. Но я все еще думал о случайном выстреле. Как же Сур, такой опытный стрелок, мог случайно выстрелить, доставая патрон из ствола? Тогда Степка сказал: - Смотри, - и показал куда-то вбок. Я не мог отвести глаз от Сура и не понимал, куда Степка показывает. Он за плечи повернул меня к столу. Там лежал поразительный предмет. Он был ни на что не похож. С первого взгляда он смахивал на стальную палку, но стоило секунду приглядеться, чтобы понять - эта штука не стальная, и даже не металлическая, и не папка уж наверняка. Даже не круглая. Овальная? Нет, бугристая, будто ее мяли пальцами. Зеленовато-блестящая. На одном конце был черный, очень блестящий кристалл, а у другого конца выступали две пластинки вроде двух плавников. Несколько секунд я думал, что это сушеный кальмар - пластинки были похожи на хвост кальмара или каракатицы. В длину штука имела сантиметров тридцать. - Видел? Это бластер, - прошептал Степа. У меня совсем ослабели ноги. Бластер! В некоторых фантастических рассказах так называются ружья, стреляющие антиматерией, или лучевые. В рассказах, понимаете? Но мы-то были не в рассказе, а в доме три по улице Героев Революции, в подвальном этаже, переделанном под тир. И здесь, на столе оружейной кладовой, вдруг оказался бластер, который принес под пиджаком капитан Рубченко, заместитель начальника милиции. Я поверил сразу - бластер настоящий. Степка прав. В косом свете бластер отливал то зеленым, то серым, волчьим цветом. Он был абсолютно ни на что не похож. Теперь я понял, что за пламя ширкало, почему в бетонной стене выжжено углубление размером с голову и, главное, почему выстрелил Сурен Давидович. Я держался за край стола. Ох, слишком многое случилось за одно утро, и конца событий не было видно! Шнурок И еще оставалось тело Рубченко на кровати. Мне было страшно заговорить, взять в руки бластер, взглянуть на Сурена Давидовича. Степка же был не таков. Он потрогал бластер и сказал нарочито громко: - Совершенно холодный! Сур услышал и обернулся. Ох, вспомню я эту картину... Как он смотрит коричневыми, яростными глазами на разорение, на дрожащего Верку, на винтовки, валяющиеся в лужах, и на бластер... Он посмотрел и внезапно заметался, открыл железный шкаф с оружием и быстро-быстро стал запихивать в него винтовки. Потянулся к бластеру - Степка перехватил его руку. - Это спуск, Сурен Давидович, эти вот крылышки. Сур начал крепко тереть виски. Тер со злостью, долго. Потом проговорил: - Конечно, спуск. Бот именно... Где шнурок? Степка показал пальцем - на полу, а я поднял. Черный шнурок от ботинок, вернее, два шнурка, связанных вместе. Все четыре наконечника были целы, торчали на узлах. - Понимаю, - сказал Сур. - Брезгуешь... - Принял у меня шнурок, положил в шкаф. - Напрасно все-таки брезгуешь, Степан. - Он предатель, - сказал Степка, показывая на Рубченко, - а вы его жалеете! Я вздрогнул - рядом со мною закричал Верка: - Врешь! Дядя Павел - папин друг, а не предатель, врешь! - Так, мой мальчик... Степан, слушай меня: если Павел Рубченко - предатель, то и я предатель. Таких людей, как он... - Сур закашлялся. - Он не только честный воин. Не только храбрый и добрый человек. На моих глазах он двадцать лет проработал в милиции. И на фронте. И всегда был настоящим рыцарем... Степка молчал. Трудно было не согласиться - такой человек на виду, как в стеклянной будке. Зато Сур очнулся от своего отчаяния и продолжал говорить: - Мы потеряли много времени... Необходим врач. Кто позвонит в "Скорую помощь"? Ты, Лешик? Придержите дверь. - Он осторожно поднял бластер и перенес в шкаф. Запер на два оборота. - Ах, Остапович!... Ах, Остапович!... Лучше бы... - Он осекся. Я знал почему. Он сто раз дал бы себя сжечь этим бластером, лишь бы не стрелять в друга. Он выстрелил, спасая нас. И, посмотрев на нас, он подобрался, тряхнул головой, стал по виду прежним, даже погладил Верку, как всегда, от носа к затылку. - Да, тяжелое положение... В "скорую" нельзя обращаться. Степа, Алеша! Загляните в четвертый подъезд, квартира шестьдесят один. Доктор Анна Георгиевна... Пригласите ее сюда. Что сказать? У нас раненый. Мы побежали. Степка на ходу сказал: - Правильный приказ. - Почему? - спросил я. Он ответил: - А вдруг эти уже на "скорую" пробрались? - Кто - эти? - С бластерами. - А зачем им пробираться? Степка только свистнул. Тогда я возразил: - Доктор Анна Георгиевна тоже могла пробраться. - Чудной... - пропыхтел Степка. - Она же пенсионерка, дома принимает. Видишь табличку? Я видел. Квартира 61, медная яркая табличка: "Доктор А. Е. Владимирская". Степан позвонил и вдруг сказал свистящим шепотом: - Он меня было... Того. Рубченко ваш... - Он же не в тебя стрелял - в Сура! - Да нет, - прошептал Степка. - Не из бластера. Он так... Глазами, что ли. Я будто помер на полсекунды. - Ой, а меня... - заторопился я, но тут дверь отворилась, и из темной прихожей спросили: - Ко мне? Я ответил, что к доктору и что в тире лежит раненый. - Сейчас, ждите здесь, - сказал голос, как мне показалось, мужской. В прихожей зажегся свет. Мы вошли, но там уже никого не оказалось. Будто с нами разговаривали здоровенные часы, которые стучали напротив двери. Потрясающие часы! Выше моего роста, с тремя гирями, начищенными ярче дверной таблички. Часы тут же проиграли мелодию колокольчиками и стали бить густым тройным звоном - одиннадцать часов. Я охнул, потому что все началось ровно в половине девятого, всего два с половиной часа назад. В школе прошло три урока - и столько всего сразу! И Верка еще. А Верка очень нежный и доверчивый. Позавчера подошел к милиционеру и спросил: "Дядь, почему вам не дают драчных дубинок?..." Зазвенело стекло. Кто-то запричитал тонким, старушечьим голосом. Резко распахнув дверь, в прихожую выскочила женщина в белом халате, с чемоданчиком, совершенно седая. Она стремительно оглядела нас синими эмалевыми глазами. Спросила басом: - Раненый в тире? - и уже была на лестнице. А мы едва поспевали за ней. Вот так пенсионерка! Из квартиры пищали: "Егоровна!" - она молча неслась вниз по лестнице, потом по дорожке вдоль дома и по четырем ступенькам в подвал. Степка забежал вперед, распахнул дверь и повел докторшу по коридору в кладовую. Доктор Анна Егоровна Сурен Давидович был в кладовой наедине с Рубченко. Стоял, прислонившись к шкафу, и хрипел астматолом. Когда мы вошли, он поклонился и проговорил: - Здравствуйте, Анна Георгиевна. Вот... - Он показал на койку. - Вижу. Меня зовут Анна Егоровна... Ого! Детей - за дверь. - Я расстегнул рубашку, - сказал Сур. Она достала стетоскоп из чемоданчика. Мы, конечно, остались в комнате, в дальнем углу, под огнетушителями. Анна Егоровна что-то делала со стетоскопом, вздыхала, потом стукнула наконечником и бросила прибор в чемоданчик. - Давно произошел несчастный случай? Сур сказал медленно: - Убийство произошло двадцать минут назад. Анна Егоровна опять сказала: "Ого!" - и быстро, пристально посмотрела на Сурена Давидовича. На нас. Опять на Сура. - Что здесь делают дети? Степка шагнул вперед: - Мы свидетели. Она хотела сказать: "Я не милиция, мне свидетели не нужны". У нее все было написано на лице: удивление перед такой странной историей, и от почти прямого признания Сура. Мы тоже показались ей не совсем обычными свидетелями. Она сказала: - Моя помощь здесь не требуется. Смерть наступила мгновенно, - и повернулась к двери. Но Сур сказал: - Анна Георгиевна... - Меня зовут Анна Егоровна. - Прошу прощения. Я буду вам крайне благодарен, если вы согласитесь нас выслушать. Слово офицера, вам нечего бояться. Как она вскинула голову! Действительно: "Ого!" Она была бесстрашная тетка, не хуже нашего Степана. Она уже успела крепко загореть и выглядела просто здорово: круглое коричневое лицо, белые волосы, крахмальный халат и круглые ярко-синие глаза. - Слушаю вас, - сказала Анна Егоровна. - Я прошу разрешения прежде задать вам два вопроса. Она кивнула, не сводя с него глаз. - Первый вопрос: вы ученый-врач? - Я доктор медицинских наук. Что еще? - Когда вы последний раз выходили из дому? - Вчера в три часа пополудни. - Ее бас стал угрожающим. - Чему я обязана этим допросом? Сур прижал руки к сердцу так похоже на тех, что мы вздрогнули. Но это был его обычный жест благодарности. - Доктор, Анна... Егоровна, сейчас вы все-все поймете! Очень вас прошу, присядьте. Прошу. Сегодня в восемь часов утра... Сурен Давидович рассказывал совсем не так, как я. Без подробностей. Одни факты: заведующий почтой, старший телеграфист, поездка на такси, оба разговора Феди-гитариста с шофером, история с конфетами, потом капитан Рубченко. О выстреле он рассказал так: - Эта история была сообщена Павлу Остаповичу не вся целиком. Он остановил Алешу... Когда, Лешик? - Когда пень грузили в такси, - поспешно подсказал я. - Да, в такси. Павел Остапович начал расспрашивать второго мальчика... - Вот этого, - сказала Анна Егоровна. - Да, этого, Степу. Он сообщил, что пень доставили во двор милиции. - И почты... - Да. В этот момент я разрешил себе восклицание, не относящееся к делу. Павел Остапович меня осадил. Меня это крайне удивило. Мы с ним дружили почти тридцать лет... - Он закашлялся. Докторша смотрела на него ледяными глазами. - Да, тридцать лет! Мальчики об этом знают. И Степка в эту секунду сорвался и заявил, что капитан Рубченко тоже хватался за сердце, стоя перед пеньком. - Вот как... - сказала Анна Егоровна. - Павел Остапович не возразил. Напротив, он начал поспешно извлекать из-под пиджака некий предмет, подвешенный на шнурке под мышкой. Не пистолет, Анна Егоровна. Пистолет, подвешенный таким образом, стреляет мгновенно. Этот же предмет... Я вам его покажу. Шкаф отворился с привычным милым звоном. Степка пробормотал: "Дьявольщина!" Вот он, бластер... Не приснился, значит. - Этот предмет, доктор, он висел на этом шнурке, видите? Прошу вас посмотреть, не касаясь его. - Странная штука. - Именно так, доктор. Она висела на петле-удавке, никаких антабок не имеется. Висела неудобно. Ему пришлось извлекать этот предмет три-четыре секунды. - Вы настолько точно заметили время? - Я кадровый военный. Это мой круг специфических навыков. Она кивнула очень неодобрительно. - Вы понимаете, Анна Егоровна, я следил за Остаповичем с большим интересом. Предмет не походил на оружие, и я подумал о каком-то вещественном доказательстве, с которым хотят нас ознакомить. Но... Смотрите сюда. С конца предмета сорвалось пламя, пролетело рядом с моей головой... Я сидел вот так - видите? Отверстие в бетонной стене он прожег за долю секунды. А дети? Здесь были дети, понимаете? - Скорее ниша, чем отверстие, - задумчиво сказала докторша. - Покажите ваше левое ухо... М-да, ожог второй степени. Больно? - Какая чепуха! - крикнул Сур. - "Больно"! Вот где боль! - кричал он, показывая на мертвого. И снова осекся. Помолчали. Теперь Анна Егоровна должна была спросить, почему Сур беседовал с Рубченко, держа в руках винтовку. Или просто: "Чем я могу помочь, я ничего не видела". Она сказала вместо этого: - Я обработаю ваше ухо. Поверните голову. - Вы мне не верите, - сказал Сур. - Разве это меняет дело? - Доктор! - сказал Сур. - Если бы речь шла о шайке бандитов... - М-да... О чем же идет речь? - Она бинтовала его голову. - До сегодняшнего дня я думал, что подобного оружия на земле нет. На всей земле. - Вы бредите, кадровый военный, - сказала докторша. - Лазерных скальпелей не достанешь - что верно, то верно. Погодите... Вы серьезно так думаете? - Эх, доктор... - сказал Сур. - Лешик, открой дверь. Смотрите осторожно, из-за косяков. И вы, доктор, выйдите. Смотрите из коридора. Он прижался вплотную к стене, оттолкнул ногой дверь и сказал: "Стреляю..." Мы услышали - ш-ших-х! - и стенка над шкафом вспучилась и брызнула огненными шариками, как злектросварка. Сурен Давидович, с черным, страшным лицом, в белом шлеме повязки, вывернулся из-за косяка. - Входите. Этой штукой, доктор, можно за пять минут сжечь наш город дотла. Может быть, люди с таким оружием уже захватили почту, милицию, телеграф... Вы понимаете, о чем я говорю? Что видел Степка Тело Павла Остаповича покрыли простыней. Нам обоим докторша дала по успокоительной таблетке. Мы устроили военный совет. Первым выступил Степка. Его приключения начались у кондитерского магазина, где водитель покупал конфеты, а Федя охранял свой ценный груз. Степка всю дорогу сидел в правом переднем углу кузова. Пень лежал у левого борта, на мягких веревках для привязывания мебели. А едва машина остановилась у кондитерской, Федя-гитарист выскочил из кабины и сунулся в кузов. Степка успел забраться под скамью - знаете, такие решетчатые скамьи вдоль бортов. Втиснулся и загородился свернутым брезентом и оттуда выглядывал, как суслик из норы. Федя же осмотрел "посредник" и принялся его поглаживать. "Дьявольщина! - рассказывал Степка. - Я даже поверил, что чурбак живой. Курица так с яйцом не носится. Ну, потом шофер принес конфеты и сказал, что оставшиеся два квартала будет ехать медленно, чтобы Федя успел подготовить хотя бы дюжину-другую. И они поехали медленно". Степка не рискнул посмотреть в окошечко, что они там делают, в кабине. Он выбрался из укрытия и, когда машина въехала под арку, метнулся к заднему борту и спрыгнул. Такси проехало в глубину двора - Степка шел следом - и развернулось таким образом, что задний борт встал напротив одного из сараев. Гитарист тут же вылез, забрался в кузов. А шофер прямо направился к водителю милицейской "Волги", которая стояла чуть поодаль. Водители поговорили, подошли к заднему борту такси и заглянули внутрь. И тут, как выразился Степка, "началась самая настоящая дьявольщина". Сержант с милицейской машины был здоровенным парнем, еще крепче таксиста. Он посмотрел в кузов, крякнул, схватился за сердце и стал падать. Шофер Жолнин не смог его удержать, такого здоровяка, и он ударился о борт машины, разбил губы до крови. Киселев из машины схватил его за волосы, тряхнул. Тогда он пробормотал: "Это красивая местность", на что Жолнин ответил: "Вижу, все в порядке" - и стал утирать ему лицо носовым платком. Причем сержант очень сердился и плевался кровью. Жолнин что-то ему сказал на ухо. Держа платок у лица, сержант ушел в милицию, вернулся с ключом от сарая и вложил его в висячий замок. Другой милиционер - старшина Потапов, мы его знали - спросил, за каким шутом он лезет в сарай и что у него с физиономией. Сержант ответил: - Мебель из ремонта привезли. - Нет у отдела мебели в ремонте, - сказал Потапов и, естественно, заглянул в кузов машины. Ну опять хватание за сердце и "красивая местность", и буквально через полминуты старшина Потапов вместе с Киселевым и сержантом выволакивали из машины этот пень... Вот дьявольщина! Они поставили пень сразу за дверью, и Степка было заликовал, что сможет все видеть, да рано обрадовался, - они повозились в сарае и расчистили от старья небольшую площадку в глубине. Они работали как одержимые, а устроив "посредник", стали водить к нему разных людей. Степка поместился на пустых ящиках и коробках, сваленных у заднего входа в универмаг, и, хотя не мог видеть "посредник", отмечал всех людей, которые приходили в сарай. Вот список. Продавщиц универмага - пятеро. Первой была, конечно, Нелла, и привел ее Федя-гитарист, а остальные приводили друг друга, по цепочке. Из милиции побывало восемь человек, с почты и телеграфа - шестеро. Других людей, которых Степка не знал, двадцать три человека. Да, еще две продавщицы газированной воды. Они шли и шли, эти люди, пока Степан не сбился со счета. Побывавшие у "посредника" уже вели себя во дворе как хозяева. Степку шуганули с ящиков, у сарая поставили милиционера. Тогда Степка догадался забежать в соседний двор и стал искать дырку в задней стене. Повезло! Сарай был щелястый. Широкая щель нашлась рядом с "посредником". Степка сменил позицию как раз тогда, когда я в тире рассказывал Суру об утренних чудесах. Вот почему я это понял: первыми Степан увидел в сарае начальника почты и Вячеслава Борисовича, научного сотрудника с телескопа. Вячеслав Борисович сердился и говорил раздраженно-вежливо: - Не заходит ли шутка слишком далеко? Звонят о письме, потом говорят: ошибка... Почему вы храните мою посылку в этом бедламе? - Исключительно для скорости, товарищ Портнов... Они подходили к "посреднику". - Не споткнитесь... Сейчас подъедет ваш водитель... Готово! - Он схватился за сердце, бедный веселый человек. Постоял, как будто размышляя о чем-то, и спросил: - Это красивая местность? Нелепо... - Что делать, - сказал почтарь. - Вот и автобус. - Где Угол третий? - Ты прошел мимо него - гитарист Федор Киселев. - А, удачно! Зову водителя. Связью снабдит Киселев? Почтарь кивнул. Вячеслав Борисович вышел и вернулся с водителем автобуса... Степка говорит, что Вячеслав Борисович оставался на вид таким же веселым и обаятельным, а остальные обращались с ним почтительно и звали его "Угол одиннадцать". Да, Степке было о чем рассказать! Одним из последних явился Павел Остапович Рубченко. Он говорил сердитым, начальственным басом: - Отлучиться нельзя на полчаса! Паноптикум! Что здесь творится, товарищ дежурный? - Чудо природы, товарищ капитан! - отрапортовал дежурный. - Вот, у задней стенки! Капитан шагнул вперед, присматриваясь в полутьме... Ну и ясно, чем это кончилось. Правда, он тоже показал свой характер. Не произнеся еще пароля, распорядился поставить охрану у задней стенки сарая, снаружи: - Весь состав прошел обработку? Хорошо. Потапова нарядите, с оружием! Дежурный сказал: - Есть поставить Потапова. И они вышли. Степану приходилось снова менять место. Он вспомнил, что окна лестничных площадок над универмагом выходят в этот двор, и побежал туда и еще добрых полчаса смотрел. С трех наблюдательных позиций он насчитал примерно пятьдесят человек, приходивших в сарай, кроме тех, кто являлся по второму разу как провожатый. С нового поста было видно, как Киселев распоряжается у сарая и каждому выходящему что-то сует в руку. Потом он ушел. Да, в самом начале милицейский "газик" укатил и вернулся через сорок минут. Сержант привез тяжелый рюкзак, затащил его в сарай. За ним поспешили несколько человек, видимо дожидавшиеся этого момента. Степка заметил, что они теперь выносили из сарая небольшие предметы - кто в кармане, кто за пазухой. Среди них был и Вячеслав Борисович. А детей в сарай не пускали. Снова капитан Рубченко Пока Степан рассказывал, я только кряхтел от зависти и досады. Как я не догадался пройти на почту через двор, уму непостижимо! В двух шагах был от Степки, понимаете? Анна Егоровна слушала и все чаще вытягивала из кармана папиросы, но каждый раз смотрела на Сура и не закуривала. Сур исписал второй лист в блокноте. Когда Степка закончил словами: "Я подумал, что вы с Алехой беспокоитесь, и побежал сюда", Анна Егоровна вынула папиросу. Сур сказал: - Прошу вас, не стесняйтесь, Анна Егоровна. Она жадно схватила папиросу губами, Сур чиркнул спичку. - Литром дыма больше, литром меньше, - сказал Сур. - Пожалуй, такого не придумаешь, - сказала Анна Егоровна. - Еловое полено!... Покажите ваши записи, пожалуйста... Так, так... Киселев устойчиво именуется Третьим углом. Хорошенький уголочек! Он руководит, он же обеспечивает связь... Складывается довольно стройная картина. - Какая? - живо спросил Сур. - Гипноз. Пень, который они называли "посредником", маскирует гипнотизирующий прибор. Жуткая штука! Но кое-что выпадает из картины. Дважды гипнотизировал сам Киселев, и вот этот вот разговор: "Развезем коробки по всем объектам". - Вижу, - сказал Сур. - Коробки эти мог потом уже привезти в рюкзаке сержант. Осмелюсь вас перебить, Анна Егоровна. Картина может быть та или иная, дело все равно дрянь. Время идет. Первая задача - известить райцентр. Как быть с ним, ваше мнение? - Сур показал на койку. - Сейчас надо заботиться о живых, - сказала Анна Егоровна. - Правильно. Необходимо ехать в район. - Она повернулась к Степке: - Горсоветовских работников ты знаешь в лицо? Некоторых... Они приходили в сарай? Нет? Впрочем, все течет, могли и побывать покамест. - Телефон и телеграф исключаются, - сказал Сур. Она кивнула, сморщив лицо. Теперь было видно, что она уже старая. - У меня машина, - сказала докторша, - "Москвич". До райцентра-то пустяк ехать, два часа, но кто знает положение на дорогах? Ах, негодяи! - сказала она и ударила по столу. - Знать бы, какую пакость они затеяли! Степка сказал: - Может, все-таки шпионы? Сур промолчал, но докторша презрительно махнула рукой: - В Тугарине шпионы? Брось это, следопыт... Секрет приготовления кефира и реле зажигания для "Запорожцев"! Брось... У меня такое вертится в голове... - отнеслась она к Суру, но Степан не унимался. - Дьявольщина? - спросил он. Докторша серьезно ответила: - Это бы полбеды, потому что черти - простые существа. Их обыкновенным крестным знамением можно спровадить. Как действует это оружие? - Что такое "крестное знамение"? - спросил Степка шепотом. Я ответил, что не знаю, а Сур в это время говорил, что не может судить об этом оружии - о бластере то есть, - так как за долю секунды, пока оно работало, ничего нельзя было понять. - В конце концов неважно, как оно действует, - сказала Анна Егоровна. - Мне что важно: форма очень уж странная. Смоделировано отнюдь не под человеческую кисть. Простая палка. Ни ручки, ни приклада... Антабок этих ваших нету, придела... - Анна Егоровна, - сказал Сур, - именно на эти странности я вам и указывал в начале разговора. - Вы думаете... - сказала она. Сур кивнул несколько раз. Теперь я не выдержал и влез в разговор: - Марсианское оружие бластер! Видели, как пыхнуло? Аннигиляционный разряд, вот что! - Ну, пусть марсианское, - сказала она. - Я не люблю оружия, следопыты. Слишком хорошо знаю, как плохо оно соотносится с человеческим организмом. Товарищ Габриэлян, я хотела бы забрать этот властер с собой, в район. Для убедительности. Да и одного из мальчиков. Лучше этого. - Она показала на меня. - Второй пригодится здесь, вы совсем задыхаетесь. Властер придумали!... - Бластер, - поправил я. - Бластер, властер... - проворчала Анна Егоровна. - Пакость! Что-то у меня было противоастматическое, для инъекций... Она нагнулась к своему чемоданчику, откинула крышку. Сур рассматривал бластер, направив его кристалл в потолок. Вдруг докторша тихо проговорила: "Ого!", очутилась около Рубченко, тронула его веко и молниеносно нагнулась к груди. Мы вскочили. Анна Егоровна тоже встала. Лицо у нее было красное, а глаза сузились. Она сказала: - Сердце бьется нормально. Он ожил. Ну, это было чересчур... Ожил! Степа и тот попятился в угол, а у Сурена Давидовича начался сердечный приступ. Анна Егоровна "вкатила ему слоновую дозу анальгина", потом занялась "бывшим покойником" - это все ее выражения, конечно. Движения у нее стали быстрые, злые, а голос совершенно хриплый и басистый. Раз-раз! - она выслушивала, выстукивала, измеряла, а бедный Сур смотрел изумленно-радостными глазами из-под бинтов. Вот уж было зрелище! А время только подбиралось к двенадцати, понимаете? За четыре часа разных событий накопилось больше, чем за двадцать шесть лет - сколько мы со Степаном вдвоем всего прожили. Едва Сур немного оправился, докторша приказала запаковать бластер для дороги. Я принес из мастерской футляр для чертежей, забытый кем-то из студентов, - коричневая труба такая разъемная и с ручкой сбоку. Сур обмотал бластер ветошью, опустил его в трубу, плотно набил ветошью, как пыж, поверх бластера и закрыл крышку. Она была свободная - Сур подмотал лист бумаги. Мы помогали. Докторша в это время еще возилась с Павлом Остаповичем. Ему тоже забинтовала голову; бинтов пошло меньше, чем на голову Сурена Давидовича. Оказывается, ухо забинтовать труднее, чем лоб с затылком. - Ну, я готова, - сказала Анна Егоровна. - Раненому ухода не требуется. - Она посмотрела на Степкино лицо и пробасила: - Дьявольщина! На выходном отверстии уже соединительная ткань. Для нас это была китайская грамота. Сур спросил: - Доктор, вы не ошибались, когда установили... Гм... - Смерть? Голубчик, это входит в мой круг специфических навыков. - Она язвительно ухмыльнулась. - Но предположим, я ошибалась. Бывает. А вот чего не бывает: за сорок минут, прошедших от одного осмотра до другого, свежая рана приобрела вид заживающей, трехдневной давности. Поняли? - Нет, - сказал Сурен Давидович. - Признаюсь, и для меня сие непонятно. Да, вот еще, посмотрите... Мы придвинули головы. На клочке марли докторша держала овальный кусочек такого же материала, из которого был сделан бластер. Серый с зеленым отливом или зеленый с серым - он все время менялся и был похож на травяного слизняка. - Это было прикреплено к твердому небу раненого, вдоль. - Как прикреплено? Боже мой... - простонал Сур. - На присоске. У вас найдется коробочка? Степка нырнул под стол, выудил пустую коробочку из-под мелкокалиберных патронов. "Слизняк", положенный на дно, сразу прихватился к нему - прилип. - Оп-ля! - сказала Анна Егоровна. - Класть в вату не требуется. Прячь в карман, Алеша. Через пять минут я подгоню машину. Я спрятал "слизняк" в карман. Докторша пожала руку Сурену Давидовичу: - Ну, держитесь. Учтите, спустя полчаса он может и подняться. Честь имею... - Какая женщина! - потрясенно сказал Сур. - Гвардейцы, вы познакомились с русской Жанной д'Арк! В этот момент на меня накатило. Если с вами не случается, так вы и не поймете, как накатывает страх в самое неподходящее и неожиданное время. До пятидесяти пяти минут двенадцатого я не боялся, а тут меня затошнило даже. Мы со Степаном привыкли всегда быть вместе. И вдруг - уезжать. Я сказал: - Не поеду никуда. - Вот еще какой! - сказал Степка. - Почему я должен ехать? Я останусь с Суреном Давидовичем! - Ты лучше расскажешь, у тебя язык хорошо подвешен, - уговаривал Сур. - У всех подвешен! - отругивался я. - Не поеду! - Боевой приказ, - сказал Сур. - Выполняй без рассуждений. Я вздрогнул. У моей ноги заговорил очень тихий, очень отчетливый голосок: "Пятиугольник двести! Вернись к "посреднику"". Пауза. Потом снова: "Пятиугольник двести! Вернись к "посреднику"". Степка зашипел: - Рация. Понял? Федька с поляны докладывал. Понял? Опять геометрия - пятиугольники! Я выудил эту штуку из кармана. Она пищала: "Пятиугольник двести, отвечай". И сейчас же на полтона ниже: "Пятиугольник, говорит Угол третий. Я иду к тебе". - Киселев, - с тоской произнес Сур. - Ну ладно, Киселев... Его обмякшая фигура вдруг распрямилась. Он выдернул из шкафа боевой пистолет "Макарова", сунул за пазуху, запер шкаф, оттиснул печать на дверце, ключи бросил Степке, выхватил у меня "слизняк" и переложил его в железную коробочку из-под печати, сунул ее в мой нагрудный карманчик и рявкнул еще неслыханным нами голосом: - Алексей! Бегом! Перехвати доктора у гаража, сюда не возвращаться! Степан! Наблюдать снаружи, не вязаться! Марш! Он, задыхаясь, протащил нас по коридору, выкинул наружу и захлопнул дверь. У меня в руках был бластер в чехле для чертежей. Я "инфекционный больной" - Ну, выполняй приказ! - выговорил Степка, сильно морща нос и губы. - Выполняй! - А ты? Он выругался и побежал. Шагах в двадцати он обернулся, крикнул: "Иди!" - и побежал дальше, Я понял, куда он бежит, - к пустой голубятне, посреди двора. Я, кажется, заревел. К гаражам явился с мокрой физиономией - это я помню. Из третьего или четвертого кирпичного гаражика выползал серый "Москвич", мирно попыхивая мотором. Анна Егоровна, как была, в халате, сидела за рулем. Она открыла правую заднюю дверцу, и я влез в машину. - Вытри лицо, - сказала докторша. Я полез в карман за платком. - Погоди, Алеша. Знаешь, не вытирай. Так будет лучше. Я не понял ее. Тогда она объяснила: - Видишь, я в халате? Везу тебя в районную больницу. У тебя сильно болит под ложечкой и вот здесь, запомни. Ложись на заднем сиденье, мое пальто подложи под голову... Погоди! Это спрячь под мое сиденье. Я положил бластер под сиденье и лег. Наверно, у меня был подходящий вид для больного - докторша одобрительно кивнула. - Больше ничего не произошло, Алеша? - Произошло. Киселев идет к Рубченко на выручку. - Ты видел его? - Нет. Маленькая штука заговорила... - Понятно, - перебила Анна Егоровна. - Держись. Мы поехали. От гаражей сразу налево, пробираясь по западной окраине, в обход города. Так было немного ближе, и дорога ничуть не хуже, чем мостовая на улице Ленина, и все-таки я знал: мы нарочно объезжаем город. "Лежи, друг, лежи", - приговаривала Анна Егоровна. За последним домом она поехала напрямик, по едва просохшей строительной дороге, чтобы миновать пригородный участок шоссе. Потом сказала: "Садись". Я сел и посмотрел в заднее окно. Город был уже далеко. Окна домов не различались, крошечные дымки висели над красным кубиком молокозавода. - В сумке еда, - сказала докторша, не оборачиваясь. - Поешь. - Не хочется, спасибо. - Откуси первый кусок - захочется. Я послушался, но без толку. Еле прожевал бутерброд, закрыл сумку. И трясло здорово - она так гнала машину, что ветер грохотал по крыше. - А гараж вы нарочно оставили открытым? - спросил я. - А наплевать! Ты смотри, чтобы твой властер не шарахнул из-под сиденья. - Нет, Сур его хорошо запаковал. Маленькую штуку тоже - в стальную коробочку. - Чтобы не разговаривала? Догадлив твой Сур... Как его звать по-настоящему? Я сказал. - Армяне - хороший народ... Но подумай - никого не обгоняем, уже восемь километров проехали! Я возразил, что обгоняли многих. Анна Егоровна объяснила, что все эти грузовики идут по окрестным деревням, а в райцентр или на железную дорогу никто не едет. Откуда она знает? Водительский глаз. Она тридцать лет ездит, с войны. Так мы разговаривали, и вдруг она сказала: - Ложись и закрой глаза. Дыши ртом, глаза не открывай. Приехали, кажется... - Глаза для чего? - Для больного вида. "Уй-ди, ох, уй-ди..." - выговаривал гудок. Потом провизжали тормоза, и Анна Егоровна крикнула: - Попутных не беру - инфекционный больной! Ответил мужской голос: - Проезд закрыт. На дороге авария. - Я объеду. Ребенок в тяжелом состоянии. - Проезд закрыт до семнадцати часов. Вмешался второй мужской голос: - Извините, доктор, - служба. Мы бы с милым сердцем пропустили, так начальство нас не помилует... Первый голос: - Что разговаривать, возвращайтесь! В Тугарине хорошая больница. Пока проговорите, мальчишка и помрет. Анна Егоровна: - Покажите ваше удостоверение, сержант. Я должна знать, на кого жаловаться в область. Второй голос: - Пожалуйста, пожалуйста! Мы бы с милым сердцем! Новый мужской голос: - Доктор, не подхватите до города? Они меня задерж