-- Прекрасно, -- сказал Зигфрид, направляясь к двери.  -- Я сам осмотрю
собаку. Утром во вторник я  все время  ждал, что  Зигфрид  вот-вот  упомянет
муллигеновского пса, хотя бы  в доказательство того,  какую пользу  приносит
полное клиническое обследование. Но этой темы он не коснулся.
     Однако  волею  судеб,  когда   я  шел  через  рыночную   площадь,   мне
повстречался мистер Муллиген, которого, естественно, сопровождал Кланси.
     Я подошел к старику и крикнул ему на ухо:
     -- Как ваша собака?
     Он извлек трубку изо рта и улыбнулся неторопливо и благодушно.
     -- А хорошо, сэр,  очень хорошо. Выворачивает ее помаленьку, но не так,
чтобы слишком уж.
     -- Значит, мистер Фарнон ее подлечил?
     -- Ага! Дал ей еще белой микстурки. Отличное средство, сэр. Отличное!
     -- Вот и прекрасно, -- сказал я. -- И пока обследовал Кланси, он ничего
плохого не обнаружил?
     Джо пососал трубку.
     -- Да нет.  Уж мистер Фарнон свое дело  знает. В жизни не видывал, чтоб
человек так живо управлялся.
     -- Что-что?
     -- Так ведь он только взглянул -- и уже во всем разобрался. Три секунды
-- и конец делу.
     Я был сбит с толку.
     -- Три секунды?
     -- Да,  -- категорично  заявил  мистер Муллиген. --  Ни  на  секундочку
больше.
     -- Поразительно! И как же это было?
     Джо выбил трубку о каблук, не спеша вытащил ножик и принялся отпиливать
новую заправку от зловеще черной полосы прессованного табака.
     -- Так я же вам толкую: мистер Фарнон, он ведь что твоя молния. Вечером
забарабанил в  дверь и  как прыгнет в комнату! (Мне были хорошо известны эти
домишки: ни коридорчика, ни даже прихожей -- дверь с улицы открывалась прямо
в жилую комнату.) Входит, а сам уже градусник вытаскивает. А Кланси, значит,
полеживал у огня, ну и вскочил, да и гавкнул маленько.
     -- Маленько гавкнул, э?  -- Я прямо-таки увидел, как косматое  чудовище
взлетает в воздух и лает в лицо Зигфриду -- пасть разинута, клыки сверкают.
     --  Ага! Гавкнул маленько. А  мистер Фарнон спрятал градусник в футляр,
повернулся и вышел в дверь.
     -- И ничего не сказал?
     --  Ни  единого словечка. Повернулся, значит, как  солдат  на  параде и
марш-марш за дверь. Вот так-то.
     Это походило  на  правду.  Решения Зигфрид  умел принимать мгновенно. Я
протянул было руку, чтобы погладить Кланси, но что-то в его глазах  удержало
меня от такой фамильярности.
     -- Ну, я рад, что ему полегчало! -- прокричал я.
     Старик раскурил  трубку с  помощью старой латунной зажигалки,  выпустил
облачко едкого сизого дыма прямо мне в лицо и закрыл чашечку медной крышкой.
     -- Ага. Мистер Фарнон прислал большую бутылочку белой микстурки, и  ему
живо полегчало. Да что уж там! -- Он улыбнулся благостной улыбкой. -- Кланси
всегда ж маленько,  а выворачивает. Уж он  такой. Более недели пес-великан в
Скелдейл-Хаусе  не  упоминался,  но, видимо, профессиональная совесть грызла
Зигфрида.  Во  всяком случае,  он  как-то днем  заглянул в  аптеку, где мы с
Тристаном занимались делом, ныне отошедшим в область преданий -- изготовляли
жаропонижающие микстуры, слабительные порошки, пессарии  из  борной кислоты,
-- и сказал с величайшей небрежностью:
     --  Да, кстати! Я послал письмо  Джо  Муллигену.  Все-таки я не  вполне
убежден,  что мы  исследовали его  собаку  в надлежащей мере. Вывора... э...
рвота почти наверное объясняется неразборчивым обжорством, но тем не менее я
хотел бы удостовериться в этом точно. А потому я попросил его зайти завтра с
собакой между двумя и тремя, когда мы все будем здесь.
     Радостных воплей не последовало, и он продолжал:
     -- Пес этот, пожалуй,  в какой-то степени  нелегкое животное, а  потому
нам надо все рассчитать заранее. --  Он посмотрел на меня.  -- Джеймс, когда
его приведут, вы будете опекать его сзади, хорошо?
     -- Хорошо, -- ответил я без всякого восторга.
     Зигфрид впился глазами в брата.
     -- А тебе, Тристан, поручим голову, договорились?
     -- Отлично, отлично, -- буркнул Тристан, храня непроницаемое выражение,
а его брат продолжал:
     -- Ты  покрепче  обхвати его обеими руками за шею, а я  уже буду  готов
ввести ему снотворное.
     -- Прекрасно, прекрасно, -- сказал Тристан.
     -- Ну,  вот и чудесно! -- Мой партнер  потер руки. -- Как только  я его
уколю, остальное  будет просто. Я не люблю  оставлять  чтото невыясненным. В
Дарроуби  практика  в целом  была типично деревенской  --  лечили  мы больше
крупных животных, а потому в приемной пациентов обычно бывало немного. Но на
следующий день после двух в ней вообще не оказалось никого, и ожидание из-за
этого  стало почти невыносимым. Мы  все трое слонялись из комнаты в комнату,
заводили разговоры ни  о чем, с подчеркнутым равнодушием  поглядывали в окно
на улицу, что-то  про себя насвистывали. К половине третьего мы окончательно
смолкли. Следующие  пять  минут мы через каждые  несколько  секунд подносили
часы к глазам, и ровно в половине третьего Зигфрид нарушил молчание.
     -- Черт  знает что!  Я предупредил  Джо,  чтобы он пришел  до  половины
третьего,   а  он   даже  внимания  не  обратил.  Он  вечно  опаздывает,  и,
по-видимому,  добиться от него  пунктуальности  невозможно. И очень  хорошо:
ждать дольше у  нас времени нет.  Нам с вами, Джеймс, пора ехать оперировать
жеребенка, а за тобой, Тристан, записана корова Уилсона. Ну, в путь!
     До той минуты я был убежден, что в дверях застревают только кинокомики,
но тут выяснилось,  что мы вполне  могли бы с  ними  соперничать: во  всяком
случае, в коридор  мы вывалились все вместе. Несколько секунд спустя мы были
уже во дворе, и Тристан, рыча мотором, унесся прочь в синем облаке выхлопных
газов. А  мы  с  Зигфридом лишь  чуть медленнее  умчались  в противоположном
направлении.
     Когда  с улицы Тренгейт  мы свернули на  рыночную площадь,  я обвел  ее
быстрым взглядом, но мистера Муллигена нигде не обнаружил. Увидели мы его на
самом выезде из городка. Он  только-только вышел из дома и неторопливо  брел
по тротуару,  окутанный  сизым дымом,  а  Кланси,  как обычно,  трусил  чуть
позади.
     -- Вон он!  --  воскликнул Зигфрид. --  Нет,  вы  поглядите  на него! С
такими  темпами  он доберется до приемной  не раньше трех. И никого  там  не
найдет. Но он сам виноват. -- Тут  он  оглянулся на огромного курчавого пса,
просто  излучавшего здоровье  и энергию. -- Впрочем, мы просто  потратили бы
время впустую, обследуя эту псину. Ничем он не болен.
     Зигфрид немного  помолчал, глубоко задумавшись, а потом  повернулся  ко
мне.
     -- Сущий живчик, ведь верно?

        6

     Мастика  эта, --  сказал мистер Пикерсгилл. -- Ну,  прямо  спасу от нее
никакого нет!
     Я  кивнул, соглашаясь,  что  упорный  мастит  у  его  коров достаточная
причина для  тревоги, а сам подумал, что другие  фермеры обошлись бы местным
термином   "опухание",   но   мистер   Пикерсгилл  остался   верен   себе  и
категорически, хотя и не вполне точно, применил научное название.
     Обычно он промахивался по цели совсем немножко, и плоды его усилий либо
точно  воспроизводили оригинал,  либо  их  происхождение  прослеживалось без
особого труда, но вот откуда взялась "мастика", я постичь не сумел, но знал,
что, раз выковав слово, он ему уже не изменит. Мастит  был для него "мастика
эта" и мастикой останется. И я знал, что он  всегда будет упрямо  отстаивать
свою правоту. А все потому, что мистер Пикерсгилл, по его убеждению, получил
научное образование. Ему было лет шестьдесят, а юношей, почти подростком, он
прослушал двухнедельный практический курс для фермеров в университете города
Лидса. Это  мимолетное соприкосновение с академическим миром оставило в  его
душе неизгладимый  след. Он словно ощутил, что  за привычными  заботами  его
будней скрыто нечто истинно значительное и важное, и это зажгло в нем огонь,
озарявший всю его последующую жизнь.
     Ни один облаченный в мантию маститый  ученый не вспоминал  свои  давние
года  в сени оксфордских шпилей с  такой ностальгией, как  мистер Пикерсгилл
эти  две  недели в Лидсе,  и  его  разговоры  были уснащены  упоминаниями  о
богоподобном профессоре Маллесоне, который, видимо, вел этот курс.
     -- Просто ума не приложу, что  же это такое! --  продолжал он. -- В мои
университетские  деньки  мне  только и твердили,  что  от  мастики вымя  все
распухает,  а молоко  идет  грязное.  Значит,  мастика эта какая-то  другая.
Маленько хлопьев  в молоке, да и то, когда они есть, а когда и нет; только я
этим сыт по горло, позвольте вам доложить.
     Я отпил  чай из  чашки, которую миссис Пикерсгилл поставила передо мной
на кухонном столе.
     -- Да, мастит затянулся и не тревожиться  нельзя.  Я убежден,  что  тут
действует какой-то скрытый фактор, и мне не удается его нащупать.
     Но  я  кривил  душой, не сомневаясь, что фактор этот  я  уже обнаружил.
Как-то я приехал на ферму под вечер и вошел в маленький коровник, где мистер
Пикерсгилл и его дочь Оливия доили  свой десяток  коров. Я стоял и  смотрел,
как  они доят,  скорчившись в  три  погибели  среди ряда серебристых и рыжих
спин. И  мне сразу  бросилось  в глаза,  что Оливия лишь чутьчуть перебирает
пальцами, даже  запястья  у нее неподвижны, но  ее  отец тянет за соски так,
словно звонит во все церковные колокола под Новый год.
     Это наблюдение  вкупе  с  тем фактом, что  хлопья  появлялись  в молоке
только  тех   коров,   которых   доил  мистер  Пикерсгилл,  убедило  меня  в
травматическом происхождении их хронического мастита.
     Но как сказать ему,  что  он  доит неправильно и единственный выход  --
выработать  более  мягкую  манеру либо согласиться, чтобы всех  коров  доила
Оливия?
     Решиться  на  это  было  тем  труднее, что  мистер  Пикерсгилл  обладал
необыкновенной внушительностью. У него  не  нашлось бы пенса  лишнего, но  и
здесь, на кухне, в потрепанной фланелевой рубахе без ворота и в подтяжках он
выглядел промышленным  магнатом. Никто не удивился бы,  увидев  эту  львиную
голову,  полные щеки,  благородный лоб и снисходительные  глаза на очередной
фотографии в финансовом отделе "Таймc". Надень он котелок и полосатые брюки,
его невозможно  было  бы отличить  от  председателя правления  какого-нибудь
крупного банка.
     Покуситься на это врожденное достоинство у меня не хватало духа, к тому
же мистер Пикерсгилл своих коров холил и лелеял. Десять его коров, как и все
животные,  принадлежавшие  быстро  исчезающей  породе  мелких фермеров, были
упитанными и чистыми. Да и как не ухаживать за своей скотиной, если она тебя
кормит? Мистер  Пикерсгилл  вырастил и поставил на ноги всех своих  детей на
доход от продажи молока, иногда пополнявшийся выручкой за двух-трех свиней и
яйца пятидесяти кур, которыми занималась его жена.
     Как они  сводили концы с концами, сказать  не  могу. Но  сводили и были
вполне   довольны  своим  жребием.  Все  дети,  кроме   Оливии,   обзавелись
собственными семьями  и жили  отдельно,  и тем  не менее в  доме по-прежнему
царил  дух  гармонии. Вот и в  эти  минуты  мистер  Пикерсгилл  обстоятельно
излагал свою точку зрения,  а жена, хлопоча на заднем плане, слушала  его  с
тихой гордостью. Оливия тоже была  счастлива. Хотя ей было за тридцать пять,
стародевичества  она  не  опасалась, ибо  за  ней пятнадцать  лет  с  самыми
серьезными намерениями ухаживал  Чарли Хадсон из  рыбной  лавки в  Дарроуби.
Пусть   влюбленность   Чарли   и   не   отличалась   чрезмерной   бурностью,
легкомысленным  мотыльком  его  назвать  было  никак  нельзя,   и  никто  не
сомневался, что не пройдет и десяти лет, как он объяснится.
     Мистер Пикерсгилл предложил мне  еще  одну масляную лепешку, а когда я,
поблагодарив, отказался, он несколько раз кашлянул, словно подыскивая слова.
     --  Мистер Хэрриот, --  начал он наконец, --  у меня нет привычки учить
людей их делу, да  только все ваши медикаменты  мы  перепробовали, и мастику
эту они  ни в какую  не берут.  А я,  когда учился  у профессора  Маллесона,
позаписал всякие  отличные  рецепты, так вот и хотел  бы испытать вот  этот.
Изволите взглянуть?
     Он засунул руку в задний карман брюк и извлек пожелтевший листок, почти
протершийся на сгибах.
     --  Мазь для вымени.  Может, если растереть им мошны хорошенько,  все и
пройдет?

     Я  прочел  рецепт,  написанный  четким  старомодным  почерком. Камфора,
эвкалиптовое масло, окись  цинка -- длинный список  таких знакомых названий!
Они вызвали  у меня невольную нежность,  но она умерялась все  укрепляющимся
разочарованием.  Я уже было  открыл рот,  собираясь сказать, что,  по-моему,
никакие втирания ни малейшей пользы не принесут, но тут фермер громко охнул.
     Он  слишком  напрягся,  засовывая руку в  задний  карман, и  застарелый
радикулит тут же дал о себе знать. Старик  выпрямился  в струнку, морщась от
боли.
     --  В  спину вступило, доложу  я вам! Прострел  чертов, и доктор с  ним
ничего поделать не может. Пилюль наглотался -- прямо гремушку из меня делай,
а толку чуть.
     Блестящими  умственными  способностями я  не  отличаюсь,  но порой меня
осеняет.
     -- Мистер Пикерсгилл! -- произнес я с глубокой серьезностью. -- Сколько
я  вас знаю, вы страдаете радикулитом,  и  сейчас мне пришла в  голову  одна
мысль. Мне кажется, я знаю, как вы могли бы от него избавиться.
     Глаза   фермера  широко   открылись,  и   в  них   засветилась  детская
доверчивость, без малейшего намека на иронию. Как  и следовало  ожидать. Раз
люди больше полагаются на слова живодера или торговца костной мукой, а не на
советы ветеринара, когда болеют их  животные, вполне  естественно,  что  они
предпочтут  рекомендации  ветеринара,  а не  врача,  когда  речь идет об  их
собственных болезнях.
     -- Вы знаете, как меня излечить? -- спросил он слабым голосом.
     -- По-моему, да. И никакого лечения не потребуется.  Просто перестаньте
доить!

     -- Доить перестать? Да какого дьявола?..
     -- Именно, именно! Вспомните: вы же каждое  утро и каждый вечер сидите,
согнувшись на низкой табуреточке. Человек вы высокий, и совсем подбородком в
колени утыкаетесь, чтобы до вымени дотянуться. Конечно же, вам это вредно!
     Мистер Пикерсгилл  уставился перед собой, словно ему  предстало  дивное
видение.

     -- Вы, правда, думаете...
     -- Безусловно. Во всяком случае, проверьте. А доить пока  может Оливия.
Она ведь всегда говорит, что отлично справится одна.
     -- Конечно, папа! -- вмешалась Оливия. -- Доить я люблю, ты же  знаешь,
а тебе пора и отдохнуть. Ты ведь с самых детских лет доил.
     -- Черт, молодой человек, а ведь вы, пожалуй, в точку попали,  доложу я
вам. И  пробовать не стану.  С этой минуты  и кончу, мое решение принято. --
Мистер Пикерсгилл откинул великолепную голову, обвел кухню властным взглядом
и хлопнул кулаком  по столу, словно только что подписал документы  о слиянии
двух нефтяных компаний.
     Я встал.
     -- Отлично, отлично.  Рецепт я захвачу с собой и составлю мазь. Вечером
она будет готова, и, на вашем месте, я бы начал лечение без проволочек.
     В  следующий раз я увидел мистера Пикерсгилла примерно  через месяц. Он
величественно катил на велосипеде  через рыночную площадь, но заметил меня и
спешился.
     -- А,  мистер Хэрриот! -- сказал он, слегка отдуваясь.  -- Рад,  что мы
встретились. Я все собирался  заехать к вам и сказать,  что хлопьев в молоке
больше нет. Как начали мы втирать мазь, так  они и пошли на убыль, а потом и
вовсе пропали.
     -- Прекрасно! А ваш радикулит?
     --  Вот  уж тут вы  маху не  дали, молодой человек, доложу я  вам,  что
спасибо, то спасибо! С того дня я ни разу не доил, так  спина даже поднывать
перестала. -- Он ласково улыбнулся  мне. -- Для нее-то вы  мне дельный совет
дали, но чтоб  вылечить мастику эту, пришлось-таки нам к  старому профессору
Маллесону  вернуться,  а?  Следующая  моя  беседа  с  мистером  Пикерсгиллом
произошла по телефону.
     -- Я по автоклаву говорю, -- сообщил он придушенно.
     -- По авто...
     -- Ну, да. В деревне из будки. По телефону-автоклаву.
     -- А, да-да, сказал я. -- Так чем могу быть полезен?
     -- Вы бы сейчас не  приехали? А то  тут у одного моего  теленка сальный
нос объявился.
     -- Простите?
     -- Сальный нос. У теленка.
     -- Сальный нос?
     -- Во-во! Тут давеча утром по радио как раз про него толковали.
     -- А-а! Да-да, понимаю.  (Я тоже успел послушать эту часть передачи для
фермеров -- лекцию о сальмонеллезе у телят.) Но почему вы  полагаете,  что у
него именно эта болезнь?
     -- Так прямо же, как объясняли: у него кровь идет из андуса.
     -- Из... А, да-да, конечно. Поглядеть его следует. Я скоро буду.
     Теленку бесспорно было очень  плохо, и  кровь из заднего прохода у него
действительно шла. Но не как при сальмонеллезе.*
     --  Поноса у  него нет,  мистер Пикерсгилл,  вы сами видите.  Наоборот,
впечатление такое, что у него трудно с проходимостью. Кровь же почти чистая.
И температура не очень высокая.
     В голосе фермера прозвучало явное разочарование:
     --  Черт,  а я-то  думал, что  у него все  точь-в-точь,  как объясняли.
Сказали еще, что следует пробы посылать в лабрадор.
     -- А...э?
     -- В следовательский лабрадор. Да вы же знаете!
     -- Да-да, совершенно верно. Но, думаю, анализы тут ничего не дадут.
     -- Ну, а что же у него тогда? С андусом непорядок?
     -- Нет,  нет, -- ответил я. -- Но где-то кишечник у него закупорился, и
это  вызывает  кровотечение.  --  Я  поглядел на  понурого,  горбящего спину
теленка. Он весь был сосредоточен на неприятных внутренних ощущениях и время
от времени напрягался и слегка кряхтел.
     Конечно, конечно,  мне  следовало  бы сразу  понять  в  чем  дело, ведь
картина была на редкость четкой. Но, вероятно, у  каждого из нас  есть  свои
слепые  пятна,  не  дающие различить то,  что  прямо в  глаза  бросается,  и
несколько  дней я,  как в  тумане, пичкал  бедняжку то тем,  то этим -- даже
вспоминать не хочется.
     Но мне  повезло.  Он  выздоровел вопреки  моему лечению. И только когда
мистер Пикерсгилл показал  мне комочек  некротизированной ткани, вышедшей  с
экскрементами, я, наконец, понял.
     И пристыженно повернулся к фермеру.
     -- Это  обрывок  омертвевшей  кишки,  которая сама  в  себя  втянулась.
Инвагинация. Обычно  она  приводит  к  гибели животного, но,  к счастью, ваш
теленок избавился от препятствия естественным  путем  и терерь должен совсем
поправиться.
     -- Но как вы сказали? Что у него было-то?
     -- Инвагинация.
     Губы мистера Пикерсгилла зашевелились, и я ожидал, что
     *   Инфекционные  болезни   молодняка   сельскохозяйственных  животных,
вызываемые  различными  видами   бактерий  сальмонелл.  Болезнь  проявляется
лихорадкой, расстройством  деятельности кишечника и воспалением  легких. Для
лечения применяют антибиотики и сульфаниламидные препараты; для профилактики
проводят  вакцинацию живой  или инактивированной  вакциной.-- Здесь и  далее
примечания  редактора.  он  вот-вот  повторит новое  словечко.  Но  попытка,
по-видимому, не удалась.
     -- А! -- сказал он только.-- Вот, значит, что у него было!
     -- Да, но в чем заключалась причина, определить трудно.
     Фермер презрительноф фыркнул.
     --  Хотите об заклад побиться, я  вам скажу! Я с самого  начала, доложу
вам, говорил,  что  расти он будет  слабеньким. У него из  пупка  кровь шла,
потому что  родился-то он в  проценте! Но  мистер Пикерсгилл  со мной еще не
кончил. Не прошло и недели, как я вновь услышал в трубке его голос:
     -- Поскорее приезжайте! У меня тут свинья безик устроила.
     --  Безик? --  Я даже замигал,  отгоняя  от себя  видение двух  хрюшек,
затеявших перекинуться в картишки. -- Боюсь, я не совсем...
     --  Я  ей  микстуру  от  глистов  дал, а  она запрыгала и ну  на  спине
валяться. Говорю же вам, самый настоящий безик.
     -- А... да-да, я... да-да. Сейчас приеду.
     Когда  я  приехал, свинья немного  угомонилась, но все еще страдала  от
боли: ложилась, вскакивала, кружила по закутку. Я  ввел ей гран гидрохлорида
морфия и через несколько минут движения ее замедлились, а затем она улеглась
на солому и уснула.
     -- По-видимому, все обойдется, --  сказал я. -- Но какую микстуру вы ей
дали?
     Мистер Пикерсгилл неохотно протянул мне бутылку.
     --  Тут  один  заезжал  --  продавал  их.  Сказал,  что  любых  глистов
изничтожит, какие только есть.
     -- Вот  и  вашу свинью  тоже чуть  не изничтожило, верно? -- заметил я,
нюхая  жидкость. --  И  неудивительно. Судя по запаху, это же  почти  чистый
скипидар.
     -- Скипидар? Ох, черт, только-то? А  он-то  божился, что средство самое
новейшее. И деньги с меня содрал кардинальные.
     Я вернул ему бутылку.
     -- Ну, ничего. Дурных последствий, мне кажется, не будет, но место этой
бутылке в мусорном ведре, поверьте.
     Садясь в машину, я поглядел на мистера Пикерсгилла.
     --  Я вам, наверное, порядком  надоел.  Сначала мастит, потом теленок и
вот теперь свинья. Целая полоса незадач.
     Мистер Пикерсгилл  расправил  плечи и поглядел на меня с монументальным
спокойствием.
     --  Молодой  человек, --  сказал он,  --  я  на это просто  смотрю.  Со
скотиной без беды не обойтись. А я,  позвольте вам  доложить, по опыту знаю,
что беда -- она всегда ходит циклонами.

        7

     --  Послушай, Джим, -- сказала Хелен,  -- нам никак нельзя  опаздывать.
Миссис Ходжсон  удивительно милая старушка, она ужасно  огорчится,  если  мы
задержимся и ее ужин перестоит.
     Я кивнул.
     -- Ты абсолютно права, этого допустить нельзя. Но у  меня  после  обеда
только три вызова, а вечер взял на себя Тристан. Так что я не задержусь.
     Подобные тревоги из-за  простого приглашения на ужин могут  кому-нибудь
показаться преувеличенными,  но  для  ветеринаров и  их  жен,  особенно в те
времена, когда человек работал один или с единственным помощником, опасность
оказаться   грубо   невежливым  была  вполне  реальной.  Мысль,  что  кто-то
приготовит для меня угощение,  а  потом будет  сидеть в напрасном  ожидании,
необыкновенно  меня пугала, но  такое случалось  со  всеми нами. Этот  страх
воскресал во мне всякий раз, когда нас с Хелен куданибудь приглашали, -- тем
более если  приглашали  люди вроде  Ходжсонов.  Мистер  Ходжсон, на редкость
симпатичный  старый фермер, был  очень  близорук, но глаза его  за  толстыми
стеклами очков  смотрели  на мир  безмятежно и  ласково. Его жена, такая  же
добрая душа, как он  сам, лукаво покосилась на  меня, когда я за два дня  до
этого заехал к ним.
     -- Под ложечкой у вас не сосет, мистер Хэрриот?
     -- Еще как, миссис Ходжсон! Ничего аппетитнее я не видывал!
     Я  мыл  руки  на  кухне  и  невольно поглядывал  на  стол,  где во всем
великолепии красовались  доказательства того,  что  свинью для  собственного
употребления  здесь откормили на  славу: отбивные на  ребрышках,  золотистые
ряды пирогов,  пирамида только что набитых колбас, банки с рублеными ножками
и головой. В духовке еще вытапливалось  сало, заливавшееся затем  в  большие
горшки.
     Старушка внимательно на меня посмотрела.
     -- А почему бы вам на днях не привезти сюда вечерком  миссис Хэрриот  и
не помочь нам со всем этим управиться?
     -- Вы очень любезны и я бы с огромным удовольствием, но...
     -- Нет-нет! И слышать  ничего не  хочу!  --  Она  засмеялась.--.  Да  и
правда, слишком тут всего много, как ни раздаривай!
     Она не преувеличивала. В те  дни каждый фермер и многие жители Дарроуби
откармливали свиней  для  собственного  стола,  и время, когда такую  свинью
кололи, оборачивалось всеобщим пиршеством.  Окорока  и бока коптились впрок,
но все  остальное надо было съесть, и  поскорее.  Для многосемейных фермеров
это  особых трудностей не  составляло, но все прочие  щедро оделяли друзей и
знакомых  восхитительными  сверточками, не  сомневаясь,  что в свой  час  их
отдарят  тем же. И вот я  беззаботно отправился во вторник  в послеобеденный
объезд, а  передо  мной  в соблазнительнейших видениях  витал ужин,  который
миссис Ходжсон уже, наверное, готовит.  Я  знал, что нас ожидает:  отбивные,
зажаренные  с  луком,  печенью и  ветчиной,  окруженные  гирляндой  домашних
сосисок, каких уж теперь не попробуешь! Да, было о чем помечтать!
     Собственно говоря, это видение продолжало манить меня, и когда я въехал
во двор Эдварда Уиггина. Подойдя к большому сараю,  я оглядел моих пациентов
-- десяток молодых бычков, отдыхающих на  толстой соломенной  подстилке. Мне
предстояло вакцинировать  их от эмфизематозного карбункула*. Без этого почти
наверное кое-кто из них сдох  бы, так как луга вокруг были  заражены спорами
смертоносной бациллы Clostridium chauvoei.
     Болезнь  достаточно   распространенная,  и  скотоводы  еще  в   старину
выискивали способы борьбы с "черноногостью" -- например продергивали бечевку
сквозь складку кожи под челюстью. Но мы, к счастью, уже располагали надежной
вакциной.
     Я полагал, что разделаюсь за несколько минут -- Уилф,  работник мистера
Уиггина, удивительно ловко умел ловить  животных. Но тут я увидел, что через
двор  ко мне  идет  сам фермер, и  сердце у меня упало: в  руке он нес  свое
лассо. Шагавший рядом с ним  Уилф посмотрел на меня  и  страдальчески возвел
глаза к небу. Он тоже явно опасался худшего.
     Мы вошли в  сарай, и  мистер Уиггин принялся тщательно  сматывать  свою
длинную белую веревку, а мы с Уилфом тоскливо наблюдали за ним.  Этот щуплый
старичок в молодости несколько лет прожил в Америке. Рассказывал  он об этих
годах весьма  скупо, но мало-помалу у всех сложилось впечатление, что был он
там ковбоем -- во всяком случае, говорил  он с  мягкой техасской  оттяжкой и
прямо источал суровую романтику ранчо и бескрайних прерий. Все, хоть  как-то
связанное с Диким Западом, он обожал -- и в первую очередь -- свое лассо.
     Задеть мистера Уиггина было не так-то  легко,  обидные намеки он просто
пропускал мимо ушей, но  стоило усомниться в его способности одним движением
руки  заарканить  самого дикого  из быков, как тихонький  старичок  впадал в
ярость. Беда была  лишь в том,  что сноровка  эта существовала только в  его
воображении.
     Наконец,  мистер  Уиггин ухватил конец лассо  с петлей,  закрутил его у
себя над головой и начал подбираться к ближайшему
     *  Острая  инфекционная  болезнь в основном  крупного  рогатого  скота;
характеризуется образованием припухлостей в богатых мускулатурой частях тела
и быстрой  смертью животных.  Для  профилактики эмкара  применяют  живую или
инактивированную вакцину. бычку.  Вот петля взвилась в воздух... и произошло
то,  что  должно  было  произойти:  веревка  шлепнулась  на  спину  бычка  и
соскользнула на солому.
     --  О,  чтоб тебя!  --  выдохнул  мистер  Уиггин  и начал  все сначала.
Двигался он с  величавой неторопливостью, и  можно было  с ума сойти, глядя,
как  он вновь тщательно  сворачивает лассо. Казалось, прошло сто лет, прежде
чем он опять двинулся к бычку, крутя петлю над головой.
     -- А, черт! -- буркнул Уилф, когда лассо хлестнуло его по лицу.
     Хозяин свирепо накинулся на него:
     -- Не лезь под руку, Уилф! Вот и начинай из-за тебя сначала!
     На этот раз петля  прямо  шлепнулась на солому, и,  когда мистер Уиггин
потянул лассо к себе, мы с Уилфом безнадежно привалились к стене.
     Вновь  петля взмыла  в воздух, закрученная с такой силой, что  достигла
стропил, где и застряла. Мистер Уиггин дернул лассо раз, другой, но тщетно.
     -- У, койот  тебя заешь! За гвоздь зацепилась! Сбегай-ка во двор, Уилф,
приволоки лестницу.
     Пока  я ждал,  чтобы  Уилф  принес лестницу, а  потом  наблюдал, как он
карабкается по ней под сумрачную крышу, мысли мои были заняты тайной мистера
Уиггина. И его оттяжка и ковбойские словечки для Йоркшира особой новостью не
были,  проникая  сюда  из-за  Атлантического  океана  в  книгах  и  фильмах.
Собственно  говоря,  ходили  темные слухи,  будто  мистер Уиггин оттуда их и
позаимствовал, а никакого ранчо даже близко не видел. Как знать...
     Наконец,  лассо было  высвобождено,  лестница убрана,  и  весь  процесс
повторился заново. Старичок опять промахнулся, но бычок ненароком наступил в
петлю, и несколько секунд фермер с исступленной решимостью висел на веревке,
а бычок пружинисто брыкался, стараясь сбросить стеснительную помеху. И глядя
на сосредоточенное  морщинистое лицо,  на  дергающиеся  худые плечи, я вдруг
понял, что мистер Уиггин не просто ловит полувзрослого теленка для инъекции,
но готовится повалить на бегу бешеного быка,  а ноздри его  втягивают воздух
прерий, а уши внемлют тявканью койота.
     Бычок незамедлительно высвободился,  и  мистер Уиггин, буркнув "у, змей
гремучий!", приступил к делу снова.  Он бросал и бросал лассо впустую, а я с
тревогой  думал,  что  время  идет и  шансы  провести  вакцинацию  нормально
стремительно уменьшаются.  Когда имеешь дело с молодняком, самое главное  --
не взбудоражить  животных. Если бы  не мистер Уиггин, мы с  Уилфом осторожно
оттеснили бы бычков в угол, и Уилф поочередно  хватал бы их за носы могучими
ручищами.
     А теперь  они взбудоражились,  лучше не  надо.  Еще  недавно одни мирно
жевали  жвачку,  другие  лакомились  клочьями  сена  из кормушки, но  теперь
раздраженные  хлещущей и  ползающей  веревкой  они  носились по  сараю точно
скаковые  лошади.  Мы  с  Уилфом наблюдали  в  угрюмом молчании, как мистеру
Уиггину  удалось-таки  набросить  лассо  на  шею бычка,  но петля  оказалась
слишком широкой и соскользнула на туловище. Бычок вырвался  из нее с гневным
мычанием и помчался по  кругу галопом, брыкаясь и вскидывая голову.  Я уныло
смотрел на  мечущееся  маленькое стадо -- с каждой минутой  происходящее все
больше смахивало на родео.
     Назревала  катастрофа. После обеда мне пришлось  посмотреть  в приемной
двух  собак, и  из  дома я уехал почти в половине  третьего. Теперь  стрелки
неумолимо приближались к четырем, а я еще не сделал ровно ничего.
     Наверное,  так оно  и продолжалось бы без конца,  если  бы не вмешалась
судьба.  Внезапно  по капризу случая  мистер Уиггин набросил петлю точно  на
рога проносившемуся  мимо  четвероногому снаряду,  она  затянулась на шее, и
мистер  Уиггин на  другом  конце лассо,  изящно  пролетев по  воздуху  шагов
десять, хлопнулся в деревянную кормушку.
     Мы кинулись к  нему и  помогли  встать. Он был  цел  и  невредим,  хотя
заметно ошеломлен.
     -- Так его и разэдак! Не удержал  подлюгу, -- буркнул он. -- Пожалуй, я
дома пока посижу. А вы сами с ними разберитесь.
     Когда мы вернулись к бычкам, Уилф сказал мне вполголоса:
     -- Вот уж верно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь можно
и за  дело взяться. И может, он хоть на недельку позабудет про свое  чертово
лассо!
     Хватать за нос  бычков теперь было  уже поздно, зато Уилф показал  мне,
как  работают  с  веревкой   по-йоркширски.  Многие  местные  скотники  были
настоящими мастерами, и я следил за ним с наслаждением: миг -- и  одна петля
ложится за уши, а другая обвивает нос.
     Прямо-таки  ослабев  от  внезапного  облегчения,  я вытащил  бутылку  с
вакциной, шприц -- и через двадцать минут все десятеро получили по инъекции.
     В машине я взглянул на часы, и сердце у меня заколотилось. Без четверти
пять! А у меня еще два вызова. С другой стороны, до семи еще два часа и вряд
ли меня подстерегает второй мистер Уиггин. Глядя на мелькающие мимо каменные
стенки, я вновь  принялся гадать, был ли все-таки старичок в  юности ковбоем
или это -- мечта о несбывшемся.
     Тут мне  вспомнился некий вечер в четверг, когда мы с Хелен выходили из
бротоновского  кинотеатра,   посещением  которого   обычно   завершался  мой
свободный день. Фильм был американский, о  ковбоях, и в  дверях, взглянув на
темный задний ряд,  я в дальнем его конце обнаружил мистера Уиггина, который
с настороженным видом съежился на стуле.
     Вот с тех пор  во мне и зародились сомнения... В пять часов я влетел на
маленькую  ферму  двух  мисс Данн. Их  свинья поранила шею о гвоздь, но  мои
предыдущие визиты к ним подсказывали, что ничего серьезного меня не ожидает.
     Эти две пожилые девицы  самостоятельно управлялись на нескольких  акрах
под  деревней Доллингсфорд. Они были  интересны потому, что почти всю работу
делали без  посторонней  помощи,  а  свой  скот и  прочую  живность окружали
нежнейшей заботой и баловали  точно комнатных собачек. В небольшом коровнике
стояли четыре  коровы,  и всякий  раз,  пока я осматривал  одну,  ее соседка
нет-нет  да  и  лизала  мне спину шершавым языком. Их  немногочисленные овцы
подбегали  к  людям на лугу и обнюхивали  им  ноги на  собачий манер, телята
ласкаючи обсасывали  вам пальцы, а старенький пони приветливо тыкался мордой
во  всякого,   кто  оказывался   рядом.  Единственным  исключением  в   этой
дружелюбной   компании  была  свинья  Пруденция,  избалованная  до   полного
безобразия.
     Вот на нее-то я сейчас и смотрел. Она рылась пятачком в соломе у себя в
закутке  -- внушительнейшая груда мяса  и жира,-- и четырехдюймовая царапина
на толстой шее особенно ее жизни не угрожала. Тем не менее ранка была рваная
и оставлять ее в таком виде не следовало.
     -- Надо бы наложить пару-другую  швов,  -- сказал я, и дюжая мисс Данн,
ахнув, прижала ладонь к губам.
     --  Боже  мой!  Ей   будет   больно?  Боюсь,  у  меня  не   хватит  сил
присутствовать!
     Я взглянул на ее высокую мощную фигуру, на красное обветренное лицо, на
широкие плечи, на  вздувающиеся бугры бицепсов и в  который раз подумал, что
при желании она и в свои пятьдесят лет могла бы одним ударом расплющить меня
в лепешку. Но как ни странно, прозаические детали лечения животных настолько
ее нервировали,  что при отеле, окоте и  прочем помогала мне  ее миниатюрная
сестра.
     -- Не  беспокойтесь, мисс Данн, -- заверил  я ее,  -- все будет кончено
прежде, чем она успеет понять, что происходит! -- С этими словами я  перелез
через загородку, подошел к Пруденцин и легонько потрогал ее шею.
     Могучая  свинья испустила  обиженный визг,  словно ее  прижгли  каленым
железом, а когда  я  попытался дружески почесать  ей спину,  огромная  пасть
снова  разверзлась  и  завизжала  вчетверо  громче.  Кроме  того,  Пруденция
угрожающе  двинулась на меня.  Я  стойко  удерживал позицию, пока  ощеренные
желтоватыми  зубами челюсти не приблизились к моим лодыжкам, а тогда  оперся
на верхнюю жердь и выпрыгнул из закутка.
     -- Надо перегнать ее в  более  тесное  помещение, -- сказал я. -- Тут я
зашить ее не сумею. Ей есть где увертываться, а она слишком велика, чтобы ее
можно было удержать силой.
     Субтильная мисс Данн подняла ладонь.
     --  У нас есть  то, что требуется.  В телятнике  по  ту  сторону двора.
Стойла там узкие, и, если мы ее туда отведем, ей придется стоять смирно.
     --  Отлично! --  Я даже руки потер от удовольствия. --  И я смогу шить,
стоя в проходе. Так двинулись!
     Я  открыл  дверь,  и  после  долгих  уговоров,  тычков  и  подпихивания
Пруденция величественно  прошествовала во двор.  Но там она остановилась как
вкопанная, нагловато похрюкивая, а глазки ее горели злокозненным упрямством.
Я  навалился  на нее всем весом,  но  с  тем  же успехом мог бы  попробовать
сдвинуть  слона. Идти  дальше она  не желала,  а до телятника было пятьдесят
шагов. Я покосился на свое запястье: четверть шестого, а я еще и не начинал.
     Мои размышления прервала субтильная мисс Данн.
     -- Мистер Хэрриот, я знаю, как перевести ее через двор.
     -- Да?
     --  Да-да. Пруденция и прежде капризничала, но мы нашли способ убеждать
ее.
     Я с трудом улыбнулся.
     -- Чудесно! А как именно?
     -- Видите ли, --  обе  сестры  виновато хихикнули, --  она очень  любит
сухие галеты...
     -- Простите?
     -- Она обожает сухие галеты.
     -- Неужели?
     -- Безумно.
     -- Это прекрасно, -- сказал я, -- но причем тут...
     Дюжая мисс Данн засмеялась.
     -- Погодите, сейчас сами увидите.
     Она неторопливо направилась  к  дому, и  мне  пришло  в голову, что эти
пожилые  барышни, хотя  и не принадлежали к  типичным  фермерам  йоркширских
холмов, видимо,  разделяли их глубокое убеждение, что торопиться некуда. Вот
за ней затворилась дверь  и  началось ожидание. Вскоре я  уже не сомневался,
что она решила заодно выпить чашечку чаю. Постепенно закипая, я повернулся и
посмотрел на луг, убегающий по склону к серым крышам и  старинной колокольне
Доллингсфорда, встающим над  деревьями у  реки. Тихий  мир, которым веяло от
этого пейзажа, совсем не гармонировал с моим душевным состоянием.
     Когда я уже перестал надеяться,  что  она  когда-нибудь вернется, дюжая
мисс  Данн спустилась с крыльца  с  длинной  цилиндрической  пачкой в руке и
поднесла ее к моим глазам с лукавой улыбкой:
     -- Вот от чего Пруденция никогда не откажется!
     Она  извлекла галету и бросила ее на  булыжник в двух шагах перед рылом
Пруденции. Та  несколько секунд смотрела на  желтоватый кружок непроницаемым
взглядом, потом медленно приблизилась к нему, внимательно оглядела и взяла в
рот.
     Когда  она проглотила последнюю  крошку, дюжая  мисс  Данн одарила меня
заговорщицким взглядом и  бросила перед свиньей еще одну  галету.  Пруденция
вновь  шагнула  вперед  и  подобрала лакомство. В  результате  она несколько
приблизилась к службам по ту сторону двора, но только несколько. Я прикинул,
что первая галета  продвинула ее вперед на пять  шагов и  вторая примерно на
столько же, а до  телятника  их остается сорок. По две с половиной минуты на
галету -- значит, доберется она до него минут через двадцать!
     Я вспотел, видя, что мои опасения более чем оправдываются, ведь никто и
не думал  торопиться.  Особенно Пруденция, которая медленно-медленно сжевала
очередную галету, а потом обнюхала землю,  чтобы подобрать последнюю  крошку
под любящими улыбками своих хозяек.
     -- Извините, --  робко произнес  я, -- но не могли бы вы бросать галету
чуть подальше... для экономии времени, так сказать?
     Субтильная мисс Данн весело засмеялась.
     -- Мы пытались, но она редкостная умница! Отлично сообразила, что тогда
ей достанется меньше галет!
     В  доказательство  своих слов следующую приманку  она  бросила шагов на
восемь впереди свиньи, но  та  обозрела галету с сардоническим выражением на
огромном рыле и соизволила шагнуть, только когда галету подтолкнули ногой на
требуемое  расстояние. Мисс Данн  была права: Пруденция еще с ума не сошла и
лишаться собственной выгоды не собиралась.
     Я  вынужден  был  беспомощно  ждать,  скрипя зубами, нескончаемо долгое
время, хотя все  остальные  извлекали из  этой  томительной процедуры  массу
удовольствия.  Но  вот  последняя  галета  летит  в  телячье  стойло, свинья
вразвалочку следует за ней, и  сестры с торжествующим смешком захлопывают за
ней дверцу.
     Я подскакиваю  с  иглой и шелком -- и, естественно, Пруденция испускает
полный ярости визг.
     Дюжая мисс Данн заткнула уши и в ужасе сбежала, но ее субтильная сестра
мужественно  осталась  со  мной  и  подавала  мне  ножницы и дезинфицирующий
порошок, едва я знаками  объяснял, что мне требуется. Когда я сел за руль, в
ушах у меня нестерпимо звенело, однако мне  было  не до того. Время!  Время!
Шел седьмой час.

        8

     Я торопливо  оценил  свое положение. До  следующей  --  и  последней на
сегодня -- фермы две мили. Через  десять минут я там.  Кладем двадцать минут
на работу, еще пятнадцать минут до Дарроуби, молниеносно моюсь, переодеваюсь
-- и около семи сажусь-таки за стол миссис Ходжсон.
     Много времени следующая  работа не потребует  --  продеть кольцо в  нос
быку  и все. В наши дни с  распространением искусственного  осеменения иметь
дело  с  быками  нам приходится  редко --  держат их только  хозяева больших
молочных  ферм  и  племенных  заводов,  -- но  в  тридцатые  годы  они  были
практически на каждой ферме, и  вдевание колец входило в  самую обычную нашу
работу. Кольцо  бычок получал примерно в годовалом возрасте, когда наливался
силой и с ним становилось трудно справляться.
     Еще издали завидев  во дворе тощую фигуру старика Теда Бакла и двух его
работников,  я  испытал  невероятное  облегчение.  Меня  ждут!  Ведь сколько
времени напрасно  теряет ветеринар, кружа  с воплями  среди пустых служб,  а
потом  отчаянно размахивает руками на лугу, чтобы привлечь внимание  темного
пятнышка где-то у горизонта!
     --  А,  молодой  человек!  --  произнес  Тед,  и  даже на это  короткое
приветствие  ему понадобилось порядочно  времени.  Я с неизменным  восторгом
слушал старика, говорившего на подлинном йоркширском наречии (воспроизводить
которое здесь  я  и пытаться  не стану) с  солидной неторопливостью,  словно
смакуя каждый слог, как смаковал его и мой слух. -- Приехали, значит.
     -- Да, мистер Бакл, и рад, что у вас все готово и вы меня ждете.
     -- Не  люблю я, чтоб человек по  делу приехал  и зря тут толокся. -- Он
поглядел  на  работников.  --  Ну-ка, ребятки, идите в  стойло,  приготовьте
животину для мистера Хэрриота.
     "Ребятки", Эрнест и Герберт, которым обоим было  за шестьдесят, побрели
в  стойло к быку  и закрыли  за собой дверь. Оттуда  тотчас донеслись глухие
удары о  дерево  и  мычание,  перемежавшееся  добрыми  старыми  йоркширскими
выражениями, затем все стихло.
     -- Вот и сладили, -- буркнул Тед, а я по обыкновению удивлялся про себя
его одеянию. З