, бессовестно прижал глаз к щели и увидел Тристана, который стоял лицом к кому-то невидимому, а также руку, поглаживающую голову терпеливого бобтейла, край твидовой юбки и стройные ноги в шелковых чулках. Ноги были красивые, крепкие и вполне могли принадлежать высокой девушке вроде Хелен. Впрочем, долго гадать мне не пришлось: к собаке наклонилась голова и я увидел крупным планом небольшой прямой нос и темную прядь волос на нежной щеке. Я смотрел и смотрел как зачарованный, но тут из приемной вылетел Тристан, врезался в меня, выругался, ухватил меня за плечо и потащил через коридор в аптеку. Захлопнув за нами дверь, он хрипло прошептал: -- Это она! Дочка Олдерсона! И желает видеть тебя. Не Зигфрида, не меня, а тебя -- мистера Хэрриота лично! Несколько секунд он продолжал таращить на меня глаза, но, заметив мою нерешительность, распахнул дверь. -- Какого черта ты торчишь тут? -- прошипел он, выталкивая меня в коридор. -- Она же спросила тебя! Так какого черта тебе еще надо? Иди туда. Сейчас же! Но не успел я сделать несколько робких шагов, как он меня остановил: -- Ну-ка, погоди! Стой и ни с места! -- Он убежал и через пару минут вернулся с белым лабораторным халатом. -- Только что из прачечной! -- объявил он и принялся запихивать мои руки в жестко накрахмаленные рукава. -- Ты чудесно в нем выглядишь, Джим: элегантный молодой хирург перед операцией. Я побрел по коридору, а Тристан на прощание ободряюще помахал мне рукой и упорхнул по черной лестнице. Взяв себя в руки, я твердым шагом вошел в приемную. Хелен посмотрела на меня и улыбнулась той же самой открытой, дружеской улыбкой, как и при первой нашей встрече. -- А вот теперь с Дэном плохо, -- сказала она. -- Он у нас овечий сторож, но мы все так его любим, что считаем членом семьи. Услышав свое имя, пес завилял хвостом, шагнул ко мне и вдруг взвизгнул. Я нагнулся, погладил его по голове и спросил: -- Он не наступает на заднюю ногу? -- Да. Утром он перепрыгнул через каменную изгородь -- и вот! По-моему, что-то серьезное. Он все время держит ее на весу. -- Проведите его по коридору в операционную, и я его осмотрю. Идите с ним вперед: мне надо поглядеть, в каком она положении. Я придержал дверь, пропуская их вперед. Первые несколько секунд я никак не мог оторвать глаз от Хелен, но, к счастью, коридор оказался достаточно длинным, и у второго поворота мне удалось сосредоточить внимание на моем пациенте. Нежданная удача -- вывих бедра! И нога кажется короче, и держит он ее под туловищем, так, что лапа только чуть задевает пол. Я испытывал двойственное чувство. Повреждение, конечно, тяжелое, но зато у меня были все основания надеяться, что я быстро с ним справлюсь и покажу себя в наилучшем свете. Несмотря на мой недолгий опыт, я уже успел убедиться, что удачное вправление вывихнутого бедра всегда очень эффектно. Возможно, мне просто посчастливилось, но во всех тех -- правда, немногих -- случаях, когда я вправлял такой вывих, хромое животное сразу же исцелялось, словно по волшебству. В операционной я поднял Дэна на стол. Все время, пока я ощупывал его, он сохранял неподвижность. Сомнений не оставалось никаких: головка бедра сместилась вверх и назад, и мой большой палец просто в нее уперся. Пес оглянулся на меня только один раз -- когда я осторожно попробовал согнуть поврежденную ногу, но тут же вновь с решимостью уставился прямо перед собой. О его нервном состоянии свидетельствовало только тяжелое прерывистое дыхание (он даже чуть приоткрыл пасть), но, как большинство флегматичных животных, попадавших на наш хирургический стол, он покорно смирился с тем, что его ожидало. Впечатление было такое, что он не стал бы особенно возражать, даже если бы я принялся отпиливать ему голову. -- Хороший, ласковый пес, -- сказал я. -- И к тому же красавец. Хелен погладила благородную голову по белой полосе, сбегавшей по морде, и хвост медленно качнулся из стороны в сторону. -- Да, -- сказала она, -- он у нас и работяга, и всеобщий баловень. Дай бог, чтобы повреждение оказалось не слишком серьезным! -- Он вывихнул бедро. Штука неприятная, но, думаю, его почти наверное удастся вправить. -- А что будет, если не удастся? -- Ну, тогда там образуется новый сустав. Несколько недель Дэн будет сильно хромать, и нога скорее всего навсегда останется короче остальных. -- Это было бы очень грустно! -- сказала Хелен.-- Но вы полагаете, что все может кончиться хорошо? Я взглянул на смирного пса, который по-прежнему упорно смотрел прямо перед собой. -- Мне кажется, есть все основания надеяться на благополучный исход. Главным образом потому, что вы привезли его сразу, а не стали откладывать и выжидать. С вывихами никогда не следует мешкать. -- Значит, хорошо, что я поторопилась. А когда вы сможете им заняться? -- Прямо сейчас. -- Я направился к двери. -- Только позову Тристана. Это работа для двоих. -- А можно я вам помогу? -- спросила Хелен. -- Мне очень хотелось бы, если вы не возражаете -- Право, не знаю. -- Я с сомнением взглянул на нее. -- Ведь это будет что-то вроде перетягивания каната с Дэном в роли каната. Конечно, я дам ему наркоз, но тянуть придется много. Хелен засмеялась: -- Я же очень сильная. И совсем не трусиха. Видите ли, я привыкла иметь дело с животными и люблю их. -- Отлично, -- сказал я. -- Наденьте вон тот запасной халат, и приступим. Пес даже не вздрогнул, когда я ввел иглу ему в вену. Доза нембутала -- и его голова почти сразу легла на руку Хелен, а лапы заскользили по гладкой поверхности стола. Вскоре он уже вытянулся на боку в полном оцепенении. Я не стал извлекать иглу из вены и, поглядев на спящую собаку, объяснил: -- Возможно, придется добавить. Чтобы снять сопротивление мышц, нужен очень глубокий наркоз. Еще кубик, и Дэн стал дряблым, как тряпичная кукла. Я взялся за вывихнутую ногу и сказал через стол: -- Пожалуйста, сцепите руки у него под здоровым бедром. И постарайтесь удержать его на месте, когда я примусь тянуть. Хорошо? Начинаем. Просто поразительно, какое требуется усилие, чтобы перевести головку сместившегося бедра через край вертлужной впадины. Правой рукой я непрерывно тянул, а левой одновременно нажимал на головку. Хелен отлично выполняла свою часть работы и, сосредоточенно сложив губы трубочкой, удерживала тело пса на месте. Наверное, существует какой-то надежный способ вправления таких вывихов -- прием, безусловно срабатывающий при первой же попытке, но мне так и не дано было его обнаружить. Успех приходил только после долгой череды проб и ошибок. Не был исключением и этот случай. Я тянул то под одним углом, то под другим, поворачивал и загибал болтающуюся ногу, отгоняя от себя мысль о том, как я буду выглядеть, если именно этот вывих не удастся вправить. И еще я пробовал отгадать, что думает Хелен, которая стоит напротив меня и по-прежнему крепко держит Дэна... и вдруг услышал глухой щелчок. Какой прекрасный, какой желанный звук! Я раза два согнул и разогнул тазобедренный сустав. Ни малейшего сопротивления! Головка бедра вновь легко поворачивалась в своей впадине. -- Ну вот, -- сказал я. -- Будем надеяться, что головка снова не выскочит. Иногда такое случается. Но у меня предчувствие, что все обойдется. Хелен погладила шею и шелковистые уши спящего пса. -- Бедный Дэн! Знай он, что готовит ему судьба, он бы ни за что не стал прыгать через эту изгородь. А скоро он очнется? -- Проспит до вечера. Но к тому времени, когда он начнет приходить в себя, постарайтесь быть при нем, чтобы поддержать его. Не то он может упасть и снова вывихнуть ногу. И пожалуйста, позвоните, чтобы рассказать, как идут дела. Я взял Дэна на руки, слегка пошатываясь под его тяжестью, вышел с ним в коридор и наткнулся на миссис Холл, которая несла чайный поднос с двумя чашками. -- Я как раз пила чай, мистер Хэрриот, -- сказала она. -- Ну и подумала, что вы с барышней, наверное, не откажетесь от чашечки. Я посмотрел на нее пронзительным взглядом. Это что-то новенькое! Неужели она, как и Тристан, взяла на себя роль купидона? Но ее широкоскулое смуглое лицо хранило обычное невозмутимое выражение и ничего мне не сказало. -- Спасибо, миссис Холл. С большим удовольствием. Я только отнесу собаку в машину. Я прошел к автомобилю Хелен, уложил Дэна на заднее сиденье и закутал его в одеяло. Торчавший наружу нос и закрытые глаза были исполнены тихого спокойствия. Когда я вошел в гостиную, Хелен уже держала чашку, и мне вспомнилось, как я пил чай в этой комнате с другой девушкой. В тот день, когда приехал в Дарроуби. Но теперь все было совсем иначе. Во время манипуляций в операционной Хелен стояла совсем близко от меня, и я успел обнаружить, что уголки ее рта чуть-чуть вздернуты, словно она собирается улыбнуться или только что улыбнулась; и еще я заметил, что ласковая синева ее глаз под изогнутыми бровями удивительно гармонирует с темно-каштановым цветом густых волос. И никаких затруднений с разговором на этот раз не возникло. Возможно, я просто чувствовал себя в своей стихии -- пожалуй, полная раскованность приходит ко мне, только если где-то на заднем плане имеется больное животное; но как бы то ни было, говорил я легко и свободно, как в тот день на холме, когда мы познакомились. Чайник миссис Холл опустел, последний сухарик был доеден, и только тогда я проводил Хелен к машине и отправился навещать моих пациентов. И то же ощущение спокойной легкости охватило меня, когда вечером я услышал ее голос в телефонной трубке. -- Дэн проснулся и уже ходит, -- сообщила она. -- Правда, пошатывается, но на ногу наступает как ни в чем не бывало. -- Прекрасно! Самое трудное уже позади. И я убежден, что все будет в порядке. Наступила пауза, потом голос в трубке произнес: -- Огромное вам спасибо. Мы все страшно за него беспокоились. Особенно мой младший брат и сестренка. Мы очень, очень вам благодарны. -- Ну что вы! Я сам ужасно рад. Такой чудесный пес! -- Я помолчал, собираясь с духом: теперь или никогда! -- Помните, мы сегодня говорили про Шотландию. Так я днем проезжал мимо "Плазы"... там идет фильм о Гебридских островах. И я подумал... может быть... мне пришло в голову... что... э... может быть, вы согласитесь пойти посмотреть его вместе со мной? Еще пауза, и сердце у меня бешено заколотилось. -- Хорошо, -- сказала Хелен. -- С большим удовольствием. Когда? Вечером в пятницу? Еще раз спасибо -- и до пятницы. 30 Даже и сейчас я словно вижу, как потемнело лицо Ралфа Бимиша, тренера скаковых лошадей, когда я вылез из машины. -- А где мистер Фарнон? -- сердито буркнул он. Я стиснул зубы. Сколько раз слышал я этот вопрос в окрестностях Дарроуби, особенно когда речь шла о лошадях! -- Извините, мистер Бимиш, но он уехал на весь день, и я подумал, что лучше приеду я, чем откладывать на завтра. Он даже не попытался скрыть свое раздражение, а надул толстые, в лиловатых прожилках щеки, сунул руки поглубже в карманы бриджей и с видом мученика устремил взгляд в небеса. -- Ну так идем! -- Он повернулся и, сердито вскидывая короткие толстые ноги, зашагал к одному из денников, окружавших двор. Я сдержал вздох и пошел за ним. Ветеринар, не питающий особой страсти именно к лошадям, в Йоркшире частенько попадает в тягостные ситуации, и уж тем более в скаковых конюшнях, этих лошадиных храмах. Зигфрид, не говоря уже о его профессиональных навыках, великолепно умел объясняться на языке лошадников. Он с легкостью и во всех подробностях обсуждал особенности и стати своих пациентов. Он хорошо ездил верхом, участвовал в лисьих травлях и даже внешне -- длинным породистым лицом, подстриженными усами и худощавой фигурой -- соответствовал популярному образу аристократического любителя лошадей. Тренеры на него просто молились, и многие -- вот как Бимиш -- считали чуть ли не личным оскорблением, если сам он почему-либо не мог приехать к их дорогостоящим подопечным. Бимиш окликнул конюха, и тот открыл дверь. -- Он тут, -- буркнул Бимиш. -- Охромел после утренней разминки. Конюх вывел гнедого мерина, и с первого взгляда стало ясно, какая нога у него не в порядке, -- то, как он припадал на левую переднюю, говорило само за себя. -- По-моему, он потянул плечо, -- сказал Бимиш. Я обошел лошадь, приподнял правую переднюю ногу и очистил копытным ножом стрелку и подошву, однако не обнаружил ни следов ушиба, ни болезненности, когда постучал по рогу рукояткой ножа. Я провел пальцами по венчику, начал ощупывать путо и у самого конца пясти обнаружил чувствительное место. -- Мистер Бимиш, дело, по-видимому, в том, что он ударил задней ногой вот сюда. -- Куда? -- Перегнувшись через меня, тренер поглядел и тут же объявил: -- Я ничего не вижу. -- Да, кожа не повреждена, но если нажать вот тут, он вздрагивает. Бимиш ткнул в болезненную точку коротким указательным пальцем. -- Ну вздрагивает, -- буркнул он. -- Да только если жать, как вы жмете, он и будет вздрагивать, болит у него там или не болит. Его тон начал меня злить, но я сказал спокойно: -- Я не сомневаюсь, что дело именно в этом, и рекомендовал бы горячие противовоспалительные припарки над путовым суставом, перемежая дважды в день холодным обливанием. -- А я не сомневаюсь, что вы ошиблись. Никакого там ушиба нет. Раз лошадь так держит ногу, значит, у нее болит плечо. -- Он махнул конюху: -- Гарри, поставь-ка ему припарку на это плечо. Если бы он меня ударил, я возмутился бы меньше. Но я не успел даже рта открыть, как он зашагал дальше. -- Я хочу, чтобы вы взглянули еще и на жеребца. Он провел меня в соседний денник и показал на крупного гнедого, у которого на передней ноге были видны явные следы нарыва. -- Мистер Фарнон полгода назад поставил ему вытяжной пластырь. С тех пор он тут так и отдыхает. А теперь вроде бы совсем на поправку пошел. Как, по-вашему, можно его выпускать? Я подошел и провел пальцами по всей длине сгибательных сухожилий, проверяя, нет ли утолщений, но ничего не обнаружил. Тогда я приподнял копыто и при дальнейшем исследовании нашел болезненный участок на поверхности сгибателя. Я выпрямился. -- Кое-что еще осталось, -- сказал я. -- Мне кажется, разумнее будет подержать его тут подольше. -- Я с вами не согласен, -- отрезал Бимиш и повернулся к конюху: -- Выпусти его, Гарри. Я поглядел на тренера. Он что, нарочно надо мной издевается? Старается кольнуть побольнее, показать, что я не вызываю у него доверия? Во всяком случае, я еле сдерживался и надеялся только, что мои горящие щеки не слишком заметны. -- Ну и последнее, -- сказал Бимиш. -- Один из жеребцов что-то покашливает. Так взгляните и на него. Через узкий проход мы вышли во двор поменьше; Гарри открыл денник и взял жеребца за недоуздок. Я пошел следом, доставая термометр. При моем приближении жеребец прижал уши, фыркнул и затанцевал. Я заколебался, но потом кивнул конюху. -- Пожалуйста, поднимите ему переднюю ногу, пока я измерю температуру, -- сказал я. Конюх нагнулся и взял было ногу, но тут вмешался Бимиш: -- Брось, Гарри, это ни к чему. Он же тихий как ягненок. Я помедлил, чувствуя, что тревожился не напрасно, но со мной тут не считались. Пожав плечами, я приподнял хвост и ввел термометр в прямую кишку. Оба задних копыта ударили меня почти одновременно, но, вылетая спиной в открытую дверь, я (отлично это помню) успел подумать, что удар в грудь на какой-то миг опередил удар в живот. Впрочем, мысли мои тут же затуманились, так как нижнее копыто угодило точно в солнечное сплетение. Растянувшись на цементном покрытии двора, я охал и хрипел, тщетно стараясь глотнуть воздух. Секунду я уже не сомневался, что сейчас умру, но наконец, сделал стонущий вдох, с трудом приподнялся и сел. В открытую дверь денника я увидел, что Гарри буквально повис на морде жеребца и смотрит на меня испуганными глазами. Мистер Бимиш, однако, оставив без внимания мою плачевную судьбу и заботливо осматривал задние ноги жеребца -- сначала одну, потом другую. Без сомнения, он опасался, что копыта пострадали от соприкосновения с моими недопустимо твердыми ребрами. Я медленно поднялся на ноги и несколько раз глубоко вздохнул. Голова у меня шла кругом, но в остальном, я как будто отделался благополучно. И вероятно, какой-то инстинкт заставил меня не выпустить термометра -- хрупкая трубочка все еще была зажата в моих пальцах. В денник я вернулся, не испытывая ничего, кроме холодного бешенства. -- Поднимите ему ногу, как вам было сказано, черт вас дери! -- закричал я на беднягу Гарри. -- Слушаю, сэр! Извините, сэр! -- Он нагнулся, крепко ухватил переднюю ногу и приподнял ее. Я поглядел на Бимиша, проверяя, скажет ли он что-нибудь, но тренер глядел на жеребца ничего не выражающими глазами. На этот раз мне удалось измерить температуру без осложнений. Тридцать восемь и три. Я перешел к голове, двумя пальцами раскрыл ноздрю и увидел мутновато-слизистый экссудат. Подчелюстные и заглоточные железы выглядели нормальна. -- Небольшая простуда, -- сказал я. -- Я сделаю ему инъекцию и оставлю вам сульфаниламид -- мистер Фарнон в подобных случаях применяет именно его. Если мои слова и успокоили его, он не подал вида и все с тем же ледяным выражением наблюдал, как я вводил жеребцу десять кубиков пронтозила. Перед тем, как уехать, я достал из багажника полуфунтовый пакет сульфанидамида. -- Дайте ему сейчас три унции в пинте воды, а потом по полторы унции утром и вечером. Если через двое суток ему не станет заметно лучше, позвоните нам. Мистер Бимиш взял лекарство с хмурым лицом, и, открывая дверцу, я почувствовал огромное облегчение, что этот омерзительный визит подошел к концу. Тянулся он бесконечно и никакой радости мне не доставил. Я уже включил мотор, но тут к тренеру, запыхавшись, подбежал один из мальчишек при конюшне: -- Альмира, сэр! По-моему, она подавилась! -- Подавилась? -- Бимиш уставился на мальчика, потом стремительно повернулся ко мне: -- Лучшая моя кобыла! Идем! Значит, еще не конец. Я обречено поспешил за коренастой фигурой назад во двор, где другой мальчишка стоял рядом с буланой красавицей. Я посмотрел на нее, и мое сердце словно сжала ледяная рука. До сих пор дело шло о пустяках, но это было серьезно. Она стояла неподвижно и смотрела перед собой со странной сосредоточенностью. Ребра ее вздымались и опадали под аккомпанемент свистящего булькающего хрипа, и при каждом вдохе ноздри широко раздувались. Я никогда еще не видел, чтобы лошадь так дышала. С губ у нее капала слюна, и каждые несколько секунд она кашляла, словно давясь. Я повернулся к мальчику: -- Когда это началось? -- Совсем недавно, сэр. Я к ней час назад заходил, так она была как огурчик. -- Верно? -- Ага. Я ей сена дал. И у нее все было в порядке. -- Да что с ней такое, черт подери? -- воскликнул Бимиш. Вопрос более чем уместный, но только я и представления не имел, как на него ответить. Я растерянно обошел кобылу, глядя на дрожащие ноги, на полные ужаса глаза, а в голове у меня теснились беспорядочные мысли. Мне приходилось видеть "подавившихся" лошадей -- когда пищевод закупоривало грубым кормом,-- но они выглядели не так. Я прощупал пищевод -- все чисто. Да и в любом случае характер дыхания был иным. Казалось, что-то перекрывает воздуху путь и легкие. Но что?.. И каким образом?.. Инородное тело? Не исключено, однако таких случаев мне еще видеть не доводилось. -- Черт подери! Я вас спрашиваю! В чем дело? Как, по-вашему, что с ней? -- Мистер Бимиш терял терпение, и с полным на то основанием. Я обнаружил, что осип. -- Одну минуту! Я хочу прослушать ее легкие. -- Минуту! -- взорвался тренер. -- Какие там минуты! Она вот-вот издохнет! Это я знал и без него. Мне уже приходилось видеть такую же зловещую дрожь конечностей, а теперь кобылка начинала еще и покачиваться. Времени оставалось в обрез. Во рту у меня пересохло. Я прослушал грудную клетку. Что легкие у нее в порядке, я знал заранее -- несомненно, поражены были верхние дыхательные пути,-- но в результате выиграл немного времени, чтобы собраться с мыслями. Несмотря на вставленный в уши фонендоскоп, я продолжал слышать голос Бимиша: -- И конечно, это должно было приключиться именно с ней! Сэр Эрик Хоррокс заплатил за нее в прошлом году пять тысяч фунтов. Самая ценная лошадь в моей конюшне! Ну почему, почему это должно было случиться? Водя фонендоскопом по ребрам, слушая грохот собственного сердца, я мог только от всей души с ним согласиться. Почему, ну почему на меня свалился этот кошмар? И конечно, именно в конюшне Бимиша, который в грош меня не ставит. Он шагнул ко мне и стиснул мой локоть. -- А вы уверены, что нельзя вызвать мистера Фарнона? -- Мне очень жаль, -- ответил я хрипло, -- но до того места, где он сейчас находится, больше тридцати миль. Тренер словно весь съежился. -- Ну что же, значит, конец. Она издыхает. И он не ошибался. Кобылка пошатывалась все сильнее, ее дыхание становилось все более громким и затрудненным, и фонендоскоп все время соскальзывал с ее груди. Чтобы поддержать ее, я уперся ладонью ей в бок и внезапно ощутил небольшое вздутие. Круглую бляшку, словно под кожу засунули небольшую монету. Я внимательно посмотрел. Да, она прекрасно видна. А вот и еще одна на спине... и еще... и еще. У меня екнуло сердце. Вот, значит, что! -- Как я объясню сэру Эрику! -- простонал тренер. -- Его кобыла сдохла, а ветеринар даже не знает, что с ней! -- Он посмотрел вокруг мутным взглядом, словно надеясь, что перед ним каким-то чудом возникнет Зигфрид. Я уже стремглав бежал к машине и крикнул через плечо: -- Я ведь не говорил, что не знаю, что с ней. Я знаю: уртикария. Он бросился за мной. -- Урти... Это еще что? -- Крапивница, -- ответил я, ища среди флаконов адреналин. -- Крапивница? -- Он выпучил глаза. -- Разве от нее умирают? Я набрал в шприц пять кубиков адреналина и побежал назад. -- К крапиве она никакого отношения не имеет. Это аллергическое состояние, обычно вполне безобидное, но изредка оно вызывает отек гортани -- вот как сейчас. Сделать инъекцию оказалось непросто, потому что кобылка не стояла на месте; но едва она на несколько секунд замерла, как я изо всех сил вжал большой палец в яремный желоб. Вена вспухла, напряглась, и я ввел адреналин. Потом отступил на шаг и встал рядом с тренером. Мы оба молчали. Мы видели только мучающуюся лошадь, слышали только ее хрипы. Меня угнетала мысль, что она вот-вот задохнется, и, когда, споткнувшись, она чуть не упала, мои пальцы отчаянно сжали в кармане скальпель, который я захватил из машины вместе с адреналином. Конечно, следовало сделать трахеотомию, но у меня с собой не было трубочки, чтобы вставить в разрез. Однако если кобылка упадет, я обязан буду рассечь трахею... Но я отогнал от себя эту мысль. Пока еще можно было рассчитывать на адреналин. Бимиш расстроено махнул рукой. -- Безнадежно, а? -- прошептал он. Я пожал плечами: -- Не совсем. Если инъекция успеет уменьшить отек... Нам остается только ждать. Он кивнул. По его лицу я догадывался, что его угнетает не просто страх перед предстоящим объяснением с богатым владельцем кобылы -- он, как истинный любитель лошадей, гораздо больше терзался из-за того, что у него на глазах мучилось и погибало прекрасное животное. Я было решил, что мне почудилось. Но нет -- дыхание действительно стало не таким тяжелым. И тут, еще не зная, надеяться или отчаиваться, я заметил, что слюна перестает капать. Значит, она сглатывает! Затем события начали развиваться с невероятной быстротой. Симптомы аллергии проявляются со зловещей внезапностью, но, к счастью, после принятия мер они нередко исчезают не менее быстро. Четверть часа спустя кобылка выглядела почти нормально. Дыхание еще оставалось хрипловатым, но она поглядывала по сторонам с полным спокойствием. Бимиш, который смотрел на нее как во сне, вырвал клок сена из брикета и протянул ей. Она охотно взяла сено у него из рук и принялась с удовольствием жевать. -- Просто не верится, -- пробормотал тренер. -- Никогда еще не видел, чтобы лекарство срабатывало так быстро, как это! А я словно плавал в розовых облаках, радостно стряхивая с себя недавнее напряжение и растерянность. Как хорошо, что нелегкий труд ветеринара дарит такие минуты: внезапный переход от отчаяния к торжеству, от стыда к гордости. К машине я шел буквально по воздуху, а когда сел за руль, Бимиш наклонился к открытому окошку. -- Мистер Хэрриот... -- Он был не из тех, кто привык говорить любезности, и его щеки, обветренные и выдубленные бесконечной скачкой по открытым холмам, подергивались, пока он подыскивал слова. -- Мистер Хэрриот... я вот подумал... Ведь не обязательно разбираться в лошадиных статях, чтобы лечить лошадей, верно? В его глазах было почти умоляющее выражение. Я вдруг расхохотался, и он улыбнулся. Мне было невыразимо приятно услышать из чужих уст то, в чем я всегда был убежден. -- Я рад, что кто-то наконец это признал! -- сказал я и тронул машину. 31 После того как мы с Хелен сходили в кино, уже само собой получалось, что мы виделись чуть ли не каждый день. Не успел я оглянуться, как это превратилось в твердо сложившийся обычай: около восьми часов ноги сами несли меня на их ферму. Вполне возможно, что так продолжалось бы очень долго, если бы не Зигфрид. Однажды вечером, как у нас было заведено, мы сидели в гостиной Скелдейл-Хауса и обсуждали события дня, прежде чем отправиться на боковую. Вдруг он засмеялся и хлопнул себя по колену. -- Сегодня заходил заплатить по счету Гарри Форстер. Старик что-то расшутился -- сидел здесь, поглядывал по сторонам, и твердил: "Хорошее у вас тут гнездышко, мистер Фарнон, хорошее гнездышко!" А потом хитро посмотрел на меня и заявляет: "Пора бы в это гнездышко да птичку. Какое же гнездышко без птички?" -- Ну вам давно следовало бы к этому привыкнуть! -- сказал я и тоже засмеялся. -- Вы ведь лучший жених в Дарроуби. И конечно, они тут не успокоятся, пока вас не женят. -- Э-эй, не торопитесь! -- Зигфрид задумчиво оглядел меня с головы до ног. -- Гарри имел в виду вовсе не меня, а вас. -- Как так? -- А вы вспомните. Сами же рассказывали, что встретили старика, когда прогуливались вечером с Хелен по его лугу. Ну а у него на такие вещи глаз острый. Вот он и решил, что пора вам остепениться, только и всего. Я откинулся на спинку кресла и захохотал. -- Мне? Жениться? Вот потеха! Вы только представьте себе! Бедняга Гарри! -- Почему вы смеетесь, Джеймс? -- Зигфрид наклонился ко мне. -- Он ведь совершенно прав. Вам действительно пора жениться. -- Не понимаю! -- Я ошеломленно уставился на него. -- Что вы такое говорите? -- Как что? -- ответил он. -- Я говорю, что вам надо жениться, и поскорее. -- Зигфрид, вы шутите! -- С какой стати? -- Да черт подери! Я только-только начал работать. У меня нет денег, у меня ничего нет! Мне даже и в голову не приходило... -- Ах, вам даже в голову не приходило? Ну так ответьте мне: вы ухаживаете за Хелен Олдерсон или не ухаживаете? -- Ну, я... Мне просто... Если хотите, то, конечно, можно сказать и так. Зигфрид устроился в кресле поудобнее, сложил кончики пальцев и назидательно продолжал: -- Так-так. Значит, вы признаете, что ухаживали за ней. Пойдем дальше. Она, насколько я могу судить, весьма и весьма привлекательна: всякий раз, когда она проходит по площади в рыночный день, машины только чудом не налетают друг на друга. Все признают, что она умна, обладает прекрасным характером и отлично готовит. Быть может, вы против этого спорить не станете? -- Разумеется, нет, -- ответил я, обозлившись на его тон снисходительного превосходства. -- Но к чему все это? Зачем вы произносите речь, словно судья перед присяжными? -- Я просто аргументирую мою точку зрения, Джеймс. А именно: вы встретили девушку, которая может стать для вас идеальной женой, и ничего не предпринимаете! Говоря без обиняков, я предпочту, чтобы вы перестали валять дурака и взглянули на дело серьезно. -- Все далеко не так просто! -- сказал я раздраженно.-- Я же только что объяснил, что сначала мне нужно тверже встать на ноги... да к вообще я знаком с ней всего несколько месяцев -- этого же недостаточно, чтобы так сразу и жениться. И еще одно: по-моему, я не нравлюсь ее отцу. Зигфрид наклонил голову набок, и я даже зубами скрипнул -- такая святость разлилась по его лицу. -- Послушайте, старина, не сердитесь, но я должен вам кое-что сказать откровенно для вашей же пользы. Осторожность, бесспорно, прекрасное качество, но порой вы перегибаете палку. Этот маленький изъян в вашем характере проявляется постоянно и во всем. Вот, скажем, в той робости, с какой вы решаете затруднения, возникающие в вашей работе. Вы всегда действуете с оглядкой, маленькими шажками, тогда как следует смело бросаться вперед. Вам чудятся опасности там, где их и быть не может. Учитесь рисковать, дерзать. А то ваши собственные сомнения подрезают вам поджилки. -- Короче говоря, я жалкий безынициативный болван? -- Ну послушайте, Джеймс, я ведь ничего подобного не говорил, но, кстати, еще одна вещь, которой я хотел бы коснуться. Я знаю, вы меня извините. Но, боюсь, пока вы не женитесь, я не могу рассчитывать на вашу полноценную помощь. Ведь, откровенно говоря, вы все больше доходите до такой степени обалдения, что уж, наверное, половину времени пребываете в сомнамбулическом состоянии и сами не понимаете, что делаете. -- Да что вы такое несете? В жизни не слыхивал подобной... -- Будьте добры, дослушайте меня до конца, Джеймс. Я говорю чистейшую правду: вы бродите, как лунатик, и у вас появилась прискорбная привычка глядеть в пустоту, когда я с вами разговариваю. От этого, мой милый, есть только одно средство. -- И крайне незамысловатое! -- закричал я. -- Ни денег, ни собственной крыши над головой, но женись очертя голову, с ликующим воплем. Все так просто и мило! -- Ага! Ну вот, вы опять сочиняете всякие трудности. -- Он засмеялся и поглядел на меня с дружеским сожалением. -- Денег нет? Так вы же в недалеком будущем станете моим партнером, повесите табличку со своими титулами на решетку перед домом, и, следовательно, хлеб насущный будет вам твердо обеспечен. Ну а что до крыши... Посмотрите, сколько комнат пустует в этом доме! Вам совсем нетрудно будет устроить себе наверху отдельную квартирку. Иными словами, ваши возражения -- полнейшие пустяки. Я запустил пятерню в волосы. Голова у меня шла кругом. -- У вас все это получается так просто! -- Это же и есть ПРОСТО! -- Зигфрид выпрямился в кресле.-- Отправляйтесь к ней сейчас же, сделайте предложение и обвенчайтесь до конца месяца! -- Он укоризненно погрозил мне пальцем. -- Жизнь, как крапиву, надо хватать сразу и крепко, Джеймс. Забудьте вашу манеру мямлить по каждому поводу и запомните, что сказал Брут у Шекспира. -- Он сжал кулак и гордо откинул голову. -- "В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха..." -- Ну хорошо, хорошо, -- буркнул я, утомленно поднимаясь на ноги. -- Достаточно. Я все понял и иду ложиться спать. Вероятно, я не единственный человек, чья жизнь полностью переменилась в результате одного из непредсказуемых и случайных зигфридовых взрывов. В тот момент его доводы показались мне смехотворными, но семя пало на благодарную почву и буквально за одну ночь проросло и распустилось пышным цветом. Вне всяких сомнений, это он повинен в том, что еще относительно молодым человеком я оказался отцом взрослых детей, -- ведь когда я объяснился с Хелен, она ответила мне "да" и мы решили пожениться немедленно. Правда, сначала она как будто удивилась, -- возможно, она разделяла мнение Зигфрида обо мне и подозревала, что я буду раскачиваться несколько лет. Но так или иначе, не успел я оглянуться, а все уже было улажено, и, вместо того чтобы скептически усмехаться самой возможности такой идеи, я увлеченно обсуждал, как мы устроим свою квартирку в Скелдейл-Хаусе. 32 В моей ветеринарной практике были свои темные стороны, и в первые годы я больше всего боялся министерства сельского хозяйства. Быть может, кому-то это покажется странным, но я не преувеличиваю. Страх мне внушала всяческая писанина -- все эти извещения, сводки и анкеты. Что касается непосредственно работы, то, как мне казалось, я со всей скромностью мог сказать, что справляюсь с ней. В моей памяти еще живы туберкулиновые пробы, которые я делал в неимоверном количестве. Выстригаешь крохотный, точно выбранный участок на коровьей шее, вводишь иглу строго в толщу кожи и впрыскиваешь одну десятую кубика туберкулина. Это было на ферме мистера Хилла, и я смотрел, как под иглой вздувается вполне удовлетворительная внутрикожная "горошина". Именно так и полагалось -- "горошина" свидетельствовала, что ты добросовестно выполняешь свои обязанности и проверяешь животное на туберкулез. -- Шестьдесят пятый, -- объявил фермер и обиженно покосился на меня, когда я посмотрел номер в ухе. -- Напрасно только время теряете, мистер Хэрриот. У меня тут весь список, и в нужном порядке. Нарочно для вас составил, чтобы с собой забрали. Но меня грызли сомнения. Все фермеры свято верили, что содержат свою документацию в полном порядке, но я уже на этом попадался. Сам я по числу промахов в составлении документов бил все рекорды, и дополнительная помощь фермеров мне совершенно не требовалась. И все же... все же... соблазн был велик. Я взглянул на зажатый в мозолистых пальцах лист с длинными столбцами цифр. Если я его возьму, то сэкономлю массу времени. Здесь оставалось более пятидесяти животных, а до обеда надо еще проверить два стада. Я взглянул на часы. Черт! Уже порядочно отстаю от графика! Меня захлестнуло знакомое чувство безнадежной беспомощности. -- Хорошо, мистер Хилл, я его возьму. И большое спасибо.-- Я сунул лист в карман и двинулся дальше по коровнику, торопливо выстригая шерсть и втыкая иглу. Неделю спустя на открытой странице еженедельника я увидел страшную запись: "Позв. мин.". По обыкновению, у меня кровь застыла в жилах, хотя эта криптограмма, написанная почерком миссис Холл, просто означала, что меня просят позвонить в местный отдел министерства сельского хозяйства. Но с другой стороны, из этой просьбы следовало, что у меня снова рыльце в пушку. Я протянул дрожащую руку к телефону. Как всегда, трубку сняла Китти Пэттисон, и я уловил в ее голосе нотку жалости. Она была очень симпатичной молодой женщиной, заведовала штатами и знала о моих безобразиях все. Когда погрешности оказывались не слишком велики, Китти нередко сама доводила о них до моего сведения, но если за мной числился тяжкий грех, за меня брался лично Чарлз Харкорт, региональный инспектор. -- А, мистер Хэрриот! -- весело сказала Китти. (Я знал, что она мне сочувствует, но ничем помочь не может.) -- Мистер Харкорт хотел бы поговорить с вами. Ну, все! Эта зловещая фраза всегда вызывала у меня сердцебиение. -- Спасибо, -- хрипло пробормотал я в трубку и целую вечность ждал, пока она переключит телефон. -- Хэрриот! -- Зычный голос заставил меня подпрыгнуть. Я сглотнул. -- Доброе утро, мистер Харкорт. Как вы себя чувствуете? -- Я скажу вам, как я себя чувствую. Доведенным до исступления. (Я живо представил себе породистое холерическое лицо, не розовое, как всегда, а побагровевшее, и горящие гневом зеленоватые глаза.) Проще говоря, я зол как черт! -- А-а... -- Нельзя ли без ваших "а"? Вы тоже сказали "а", когда сделали прививку корове Фрэнкленда, хотя она покойница уже два года! В толк не возьму, как вам это удалось. Чудотворец, да и только! А сейчас я проверял результаты вашей работы у Хилла в "Хайвью", и среди коров, прошедших пробу, обнаружил номера семьдесят четыре и сто три. А согласно нашим данным, он продал их полгода назад на ярмарке в Бротоне, и, следовательно, вы сотворили очередное чудо. -- Я очень сожалею... -- Не сожалейте, это же просто диву достойно! Вот передо мной цифры -- измерения кожи и прочее. Как я вижу, вы установили, что у обеих кожа тонкая,-- установили, хотя они находились от "Хайвью" в пятнадцати милях. Поразительная сноровка! -- Ну, я... -- Ладно, Хэрриот, я кончаю шутить. И намерен сказать вам в очередной и последний раз... Надеюсь, вы слушаете?-- Он перевел дух, и я словно увидел, как он ссутулил тяжелые плечи, прежде чем рявкнуть в трубку: -- Впредь СМОТРИТЕ ИХ ЧЕРТОВЫ УШИ! Я беспомощно залепетал: -- Да, конечно, мистер Харкорт, обязательно! Уверяю вас, что теперь... -- Хорошо, хорошо. Но это еще не все. -- Не все? -- Да, я не кончил. -- В его голосе появилась тягостная усталость.-- Могу ли я попросить, чтобы вы припомнили корову, которую вы изъяли как туберкулезную у Уилсона в "Лоу-Паркс"? Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Начало было грозным. -- Я ее помню. -- Ну так, милый мой Хэрриот, может быть, вы помните и нашу небольшую беседу о документации? -- Чарлз был весьма порядочным человеком и всячески пытался сдержать свое негодование, но это ему дорого давалось. -- Хоть что-нибудь из нее запало в вашу память? -- Ну разумеется. -- В таком случае почему, ну почему вы не прислали мне квитанцию о сдаче на убой? -- Квитанцию о... Разве я не... -- Нет, вы не! -- перебил он. -- И я просто не в силах этого понять. Ведь в прошлый раз, когда вы забыли переслать копию соглашения об оценке, я разобрал с вами всю процедуру по порядку. -- Я, право, крайне сожалею... В трубке раздался тяжелый вздох. -- И ведь это так просто? -- Он помолчал. -- Ну вот что: давайте еще раз пробежимся по всей процедуре, согласны? -- Да-да, конечно. -- Отлично, -- сказал он. -- Итак, обнаружив больное животное, вы вручаете владельцу извещение Б-двести пять Д. Т., форму А, то есть извещение о выбраковке и изоляции указанного животного. Затем (я слышал, как он ударяет пальцем по ладони, перечисляя пункт за пунктом) следует Б-двести семь Д. Т., форма В, извещение о забое. Затем Б-двести восемь Д. Т., форма Г, свидетельство о вскрытии. Затем Б-сто девяносто шесть Д. Т., справка ветеринарного инспектора. Затем Б-двести девять Д. Т., соглашение об оценке, а в случае разногласия с владельцем еще и Б-двести тринадцать Д. Т.-- назначение оценщика. Затем Б-двести двенадцать Д. Т. извещение владельцу о времени и месте забоя, а также Б-двести двадцать семь, квитанция о сдаче животного для забоя, и, наконец, Б-двести тридцать Д. Т., извещение о приведении в порядок и дезинфекции помещения. Черт побери, любой ребенок сразу усвоил бы такую процедуру. Она же на редкость проста, вы согласны? -- Да-да, конечно, несомненно. На мой взгляд, простой ее назвать было никак нельзя, но я предпочел обойти этот факт молчанием. Он уже спустил пары, и не стоило вновь доводить его до кипения. -- Благодарю вас, мистер Харкорт, -- сказал я. -- Постараюсь, чтобы это не повторилось. Я положил трубку, чувствуя, что все сошло сравнительно благополучно, но тем не менее меня еще долго била нервная дрожь. Беда была в том, что министерские контракты имели или нас огромную важность. В те трудные дни мы сводили концы с концами главным образом благодаря им. Уж эта выбраковка туберкулезных животных! Когда ветеринар обнаруживал ко