что поделаешь! Придется поговорить с Джеком Додсоном: пусть заберет ее в четверг на мясной рынок. Жестковата, она, конечно, но на фарш сгодится. Он попытался шутить, но, глядя на старую корову, не сумел выдавить улыбку. Позади него, за открытой дверью, зеленый склон сбегал к реке и весеннее солнце зажигало на ее широких отмелях миллионы танцующих искр. Дальше светлая полоса выбеленной солнцем гальки смыкалась с лугом, протянувшимся по долине. Я часто думал, как должно быть приятно жить на этой маленькой ферме. Всего миля до Дарроуби, но полное уединение и чудесный вид на реку и холмы за ней. Однажды я даже сказал об этом мистеру Дейкину, и старик поглядел на меня с невеселой улыбкой. -- Так-то так, да только видом сыт не будешь, -- сказал он. В четверг мне снова пришлось заехать туда "почистить" одну из коров, и тут за Незабудкой явился Додсон, гуртовщик. Он уже собрал порядочное число откормленных бычков и коров с других ферм и оставил их на дороге под присмотром работника. -- Ну, мистер Дейкин! -- воскликнул он, вбегая в коровник -- Сразу видно, которую вы отсылаете. Вон ту скелетину. Он ткнул пальцем в Незабудку, и действительно это нелестное слово вполне соответствовало ее костлявости, особенно заметной рядом с упитанными соседками. Фермер молча прошел между коровами, ласково почесал Незабудке лоб и только тогда ответил: -- Верно, Джек. Эту. -- Он постоял в нерешительности, потом отомкнул цепь на ее шее и пробормотал: -- Ну иди, иди, старушка! Старая корова повернулась и с безмятежным спокойствием вышла из стойла. -- А ну пошевеливайся! -- крикнул гуртовщик и ткнул ее палкой. -- Ты ее не бей, слышишь! -- рявкнул мистер Дейкин. Додсон с удивлением оглянулся на него: -- Я их никогда не бью, сами знаете. Подгоняю немножечко, и все. -- Знаю, знаю, Джек. Только эту и подгонять не нужно. Она сама пойдет, куда ты ее поведешь. Никогда не упиралась. Незабудка подтвердила этот отзыв, выйдя из коровника, она послушно побрела по тропе. Мы со стариком смотрели, как она не спеша поднимается по склону. За ней шагал Джек Додсон. Тропа свернула в рощицу, корова и порыжелый комбинезон гуртовщика скрылись из виду, но мистер Дейкин все еще глядел им вслед, прислушиваясь к затихающему стуку копыт по твердой земле. Когда звук замер в отдалении, мистер Дейкин быстро повернулся ко мне: -- Пора и за дело браться, мистер Хэрриот, а? Сейчас я вам принесу горячей воды. Мистер Дейкин хранил молчание все время, пока я намыливал руку и вводил ее в корову. Извлекать послед достаточно противно, но еще противнее наблюдать, как это делает кто-то другой, а потому в таких случаях я всегда пытаюсь отвлекать хозяина разговором. Однако на сей раз задача оказалась не из легких -- я испробовал погоду, крикет и цены на молоко, но мистер Дейкин только невнятно буркал в ответ. Он держал хвост коровы, опирался на шершавую спину и, глядя перед собой пустыми глазами, глубоко затягивался трубкой, которую, как и все фермеры, благоразумно закурил перед началом чистки. Ну и конечно, раз обстановка сложилась тяжелая, то и работа затянулась. Иногда плаценту удается извлечь целиком, но на этот раз мне приходилось отделять буквально карункул * за карункулом, и каждые несколько минут я возвращался к ведру, чтобы снова продезинфицировать и намылить ноющие руки. Но всему приходит конец. Я вложил пару пессариев, снял мешок, заменявший мне фартук, и натянул рубашку. Разговор давно иссяк, и молчание становилось совсем уж тягостным. Мистер Дейкин открыл дверь коровника и вдруг остановился, не снимая руки с щеколды. -- Что это? -- спросил он негромко. Где-то на склоне раздавался перестук коровьих копыт. К ферме вели две дороги, и он доносился со второй из них -- с узкого проселка, который в полумиле от ворот выходил на шоссе. Мы все еще прислушивались, когда из-за каменистого пригорка появилась корова и затрусила к нам. Это была Незабудка. Она бежала бодро, огромное вымя моталось из стороны в сторону, а взгляд был решительно устремлен на раскрытую дверь у нас за спиной. -- Что за... -- мистер Дейкин не договорил. Старая корова проскочила между нами и без колебаний вошла в стойло, которое занимала десять с лишним лет. Недоуменно понюхав пустую кормушку, она поглядела через плечо на своего хозяина. Мистер Дейкин уставился на нее. Глаза на дубленом лице ничего не выражали, но из его трубки быстро вырывались клубы дыма. За дверью послышался топот кованых сапог, и в дверь, запыхавшись, влетел Джек Додсон. -- Так ты тут, подлюга старая! -- еле выговорил он -- А я уж думал, что не отыщу тебя! Он повернулся к фермеру -- Извиняюсь, мистер Дейкин. Она, надо быть, свернула на вторую вашу дорогу, а я и не заметил. Старый фермер пожал плечами: -- Ладно, Джек. Ты тут ни при чем. Я ж тебя не предупредил. -- Ну, дело поправимое! -- Гуртовщик ухмыльнулся и шагнул к Незабудке. -- Давай, милка, пошли. Но мистер Дейкин неожиданно преградил ему путь. Наступило долгое молчание; мы с Додсоном недоуменно смотрели на фермера, а он не спускал глаз с коровы, которая стояла у подгнившей перегородки, терпеливая и кроткая. В старом животном было какое-то трогательное достоинство, заставлявшее за * Места соединений оболочек плода с материнским организмом, через которые осуществляется перенос питательных веществ и кислорода от матери к эмбриону. быть безобразные расплющенные копыта, выпирающие ребра, дряблое вымя, метущее пол. Все так же молча мистер Дейкин неторопливо прошел между коровами и, лязгнув цепью, застегнул ее на шее Незабудки. Потом он направился в дальний конец коровника, принес навитую на вилы охапку сена и ловко сбросил его в кормушку. Незабудке только того и надо было. Она выдернула внушительный клок и с тихим удовольствием принялась его пережевывать. -- Чего это вы, мистер Дейкин? -- с недоумением спросил гуртовщик. -- Меня же на рынке дожидаются. Фермер выбил трубку о нижнюю половину двери и начал набивать ее дешевым табаком из жестяной банки. -- Ты уж извини, Джек, что я тебя затруднил, но только пойдешь ты без нее. -- Без нее?.. Как же?.. -- Ты, конечно, подумаешь, что я свихнулся, но я тебе вот что скажу: старушка пришла домой и останется дома. -- Он посмотрел на гуртовщика прямо и твердо. Додсон раза два кивнул и вышел из коровника. Мистер Дейкин высунулся в дверь и крикнул ему вслед: -- За хлопоты я тебе заплачу, Джек. Припиши к моему счету. Вернувшись, он поднес спичку к трубке, затянулся и сказал сквозь завивающийся дым: -- Вам, мистер Хэрриот, доводилось чувствовать, что вот как случилось, то так и надо, так и к лучшему? -- Да, мистер Дейкин. И не один раз. -- Вот когда Незабудка спустилась с холма, я это самое и почувствовал. -- Он протянул руку и почесал ей крестец. -- Всегда она была самой из них лучшей, и я рад, что она вернулась. -- Но как быть с ее выменем? Я, конечно, готов зашивать соски, но... -- Э, я кое-что придумал. Вы вот чистили, а я тут и сообразил, только пожалел, что поздно. -- Придумали? -- Ага! -- Старик кивнул и прижал табак пальцем. -- Чем ее доить, подпущу к ней парочку телят, а поставлю в старую конюшню: там на нее некому будет наступать. -- Отличная мысль, мистер Дейкин. -- Я засмеялся. -- В конюшне с ней ничего не случится, а выкормит она и трех телят без особого труда. -- Ну да это дело десятое, я уж говорил. После стольких лет она мне ничего не должна.-- Морщинистое лицо озарила мягкая улыбка. -- Главное-то -- что она пришла домой! 35 Недавно я увидел, как полицейский выговаривает угрюмому оборвышу, и мне вспомнился Уэсли Бинкс и тот случай, когда он сунул шутиху в щель для писем. Я побежал на звонок по темному коридору, и тут она взорвалась у самых моих ног, так что я от неожиданности просто взвился в воздух. Распахнув дверь, я посмотрел по сторонам. Улица была пуста, но на углу, где фонарь отражался в витрине Робсона, мелькнула неясная фигура, и до меня донеслись отголоски ехидного смеха. Сделать я ничего не мог, хотя и знал, что где-то там прячется Уэсли Бинкс. Я уныло вернулся в дом. Почему этот паренек с таким упорством допекает меня? Чем я мог так досадить десятилетнему мальчишке? Я никогда его не обижал, и тем не менее он явно вел против меня продуманную кампанию. Впрочем, тут, возможно, не было ничего личного. Просто в его глазах я символизировал власть, установленный порядок вещей -- или же просто оказался удобным объектом. Бесспорно, я был прямо-таки создан для его излюбленной шуточки со звонком: ведь не пойти открывать я не мог -- а вдруг это клиент? От приемной и от операционной до прихожей было очень далеко, и он знал, что всегда успеет удрать. К тому же он иногда заставлял меня спускаться из нашей квартирки под самой крышей. И как было не вспылить, если, проделав длиннейший путь до входной двери и открыв ее, увидел только гримасничающего мальчишку, который злорадно приплясывал на безопасном расстоянии! Иногда он менял тактику и просовывал в щель для писем всякий мусор, или обрывал цветы, которые мы выращивали в крохотном палисаднике, или писал мелом на моей машине всякие слова. Я знал, что кроме меня есть и другие жертвы. Мне приходилось слышать их жалобы -- хозяина фруктовой лавки, чьи яблоки исчезали из ящика в витрине, бакалейщика, против воли угощавшего его печеньем. Да, бесспорно, он был городской язвой, и непонятно, почему его нарекли в честь Уэсли, добродетельнейшего основателя методизма. В его воспитании явно не проглядывало никаких следов методистских заповедей. Впрочем, о его семье я ничего не знал. Жил он в беднейшей части Дарроуби, во "дворах", где теснились ветхие домишки, многие из которых стояли пустыми, потому что могли вот-вот рухнуть. Я часто видел, как он бродит по лугам и проселкам или удит рыбу в тихих речных заводях в то время, когда должен был бы сидеть в школе на уроках. Стоила ему заметить меня, как он выкрикивал ядовитую насмешку, и, если с ним были приятели, все они покатывались от хохота. Неприятно, конечно, но я напоминал себе, что ничего личного тут нет,-- просто я взрослый, и этого достаточно. Решающую победу Уэсли, бесспорно, одержал в тот день, когда снял защитную решетку с люка нашего угольного подвала. Она находилась слева от входной двери, а под ней был крутой скат, по которому в подвал ссыпали уголь из мешков. Не знаю, была ли это случайность или тонкий расчет, но решетку он убрал в день местного праздника. Торжества начинались шествием через весь городок, и во главе шел Серебряный оркестр, приглашавшийся из Хоултона. Выглянув в окно нашей квартирки, я увидел, что шествие выстраивается на улице внизу. -- Погляди-ка, Хелен, -- сказал я. -- Они, по-видимому, пойдут отсюда. Там полно знакомых лиц. Хелен нагнулась через мое плечо, разглядывая длинные шеренги школьников, школьниц и ветеранов. На тротуарах теснилось чуть ли не все население городка. -- Очень интересно! Давай спустимся и посмотрим, как они пойдут. Мы сбежали по длинным лестничным маршам, и вслед за ней я вышел на крыльцо. И тут же оказался центром общего внимания. Зрителям на тротуарах представилась возможность в ожидании шествия поглазеть на что-то еще. Младшие школьники принялись махать мне из стройных рядов, люди вокруг и на противоположной стороне улицы улыбались и кивали. Я без труда догадывался об их мыслях: "А вон из дома вышел новый ветеринар. Он на днях женился. Вон его хозяйка рядом с ним". Меня охватило удивительно приятное чувство. Не знаю, все ли молодые мужья его испытывают, но в те первые месяцы меня не оставляло ощущение тихой и прочной радости. И я гордился тем, что я "новый ветеринар" и стал в городке своим. Возле меня на решетке, как символ моей значимости, висела дощечка с моей фамилией. Теперь я прочно стоял на ногах, я получил признание! Поглядывая по сторонам, я отвечал на приветствия легкими, полными достоинства улыбками или любезно помахивал рукой, точно особа королевской крови во время торжественного выезда. Но тут я заметил, что мешаю Хелен смотреть, а потому сделал шаг влево, ступил на исчезнувшую решетку -- и изящно скатился в подвал. Эффектнее было бы сказать, что я внезапно исчез из виду, словно земля разверзлась и поглотила меня. Но к большому моему сожалению, этого не случилось. Тогда я просто отсиделся бы в подвале и был бы избавлен от дальнейших испытаний. Увы, скат оказался коротким и мои голова и плечи остались торчать над тротуаром. Мое маленькое злоключение вызвало огромное оживление среди зрителей. Шествие было на время забыто. На некоторых лицах отразилась тревога, но вскоре хохот стал всеобщим. Взрослые хватались друг за друга, а младшие школьники, расстроив ряды, буквально валились с ног, и распорядители тщетно пытались восстановить порядок. Я парализовал и музыкантов Серебряного оркестра, которые уже подносили к губам мундштуки своих труб, чтобы дать сигнал к выступлению. Им на время пришлось отказаться от этой идеи: вряд ли хоть у кого-нибудь хватило бы сил подуть даже в детскую свистульку. Собственно говоря, на свет божий меня извлекли именно два музыканта, подхватив под мышки. А моя жена, вместо того чтобы протянуть мне руку помощи, изнемогала от смеха под моим укоризненным взглядом у дверного косяка, утирая глаза платочком. Что произошло, я понял, когда вновь достиг уровня тротуара и начал с небрежным видом отряхивать брюки от угольной пыли. Вот тут я и увидел Уэсли Бинкса: согнувшись от хохота в три погибели, он показывал пальцем на меня и на угольный люк. Он был совсем близко в толпе зрителей, и я впервые мог как следует рассмотреть злобного бесенка, который так меня допекал. Наверное, я бессознательно шагнул в его сторону, потому что он мгновенно исчез в толпе, ухмыльнувшись напоследок по моему адресу. Вечером я спросил про него у Хелен. Но она знала только, что отец Уэсли бросил семью, когда мальчику было лет шесть, а его мать потом снова вышла замуж и он живет с ней и отчимом. По странному стечению обстоятельств мне вскоре представился случай познакомиться с ним покороче. Примерно неделю спустя после моего падения в угольный подвал, когда рана, нанесенная моему самолюбию, еще не зажила, я, заглянув в приемную, увидел, что там в одиночестве сидит Уэсли, то есть в одиночестве, если не считать тощей черной собачонки у него на коленях. Я просто не поверил своим глазам. Сколько раз отшлифовывал я фразы, приготовленные именно на этот случай! Однако из-за собаки я сдержался: если ему требовалась моя профессиональная помощь, я не имел права начинать с нотаций. Может быть, потом... Я надел белый халат и вышел к нему. -- Чем могу служить? -- спросил я холодно. Мальчик встал, и выражение вызова, смешанного с отчаянием, сказало, чего ему стоило прийти сюда. -- С собакой у меня неладно, -- буркнул он. -- Хорошо. Неси ее сюда. -- Я пошел впереди него в смотровую. -- Пожалуйста, положи ее на стол, -- сказал я и, пока он укладывал собачонку на столе, решил, что не стоит упускать случая. Осматривая собаку, я небрежно коснусь недавних событий. Нет, никаких упреков, никаких язвительных уколов, а просто спокойный разбор ситуации. И я уже собрался сказать: "Почему ты все время устраиваешь мне пакости?" -- но взглянул на собаку, и все остальное вылетело у меня из головы. Собственно, это был полувзрослый щенок самых смешанных кровей. Свою черную глянцевитую шерсть он, наверное, получил от ньюфаундленда, а острый нос и небольшие вздернутые уши говорили, что среди его предков присутствовал терьер, но длинный, тонкий, как веревочка, хвост и кривые передние ноги поставили меня в тупик. Тем не менее он был очень симпатичным, с доброй выразительной мордочкой. Но все мое внимание поглотили желтые комочки гноя в уголках его глаз и гнойная слизь, текущая из носа. И боязнь света: болезненно зажмурившись, песик отвернулся от окна. Классический случай собачьей чумы определить очень просто, но удовлетворения при этом не испытываешь ни малейшего. -- А я и не знал, что ты обзавелся щенком. Давно он у тебя? -- С месяц. Один парень спер его из живодерни в Хартингтоне и продал мне. -- Ах, так! -- Я смерил температуру и нисколько не удивился, увидев, что столбик ртути поднялся до 40 градусов. -- Сколько ему? -- Девять месяцев. Я кивнул -- самый скверный возраст. И начал задавать все положенные вопросы, хотя знал ответы заранее. Да, последние недели песик вроде бы попритих. Да нет, не болел, а как-то заскучал и иногда кашлял. Ну и, разумеется, мальчик забеспокоился и принес его ко мне, только когда начались гнойные выделения из глаз и носа. Именно на этой стадии нам обычно и доводится осматривать чумных животных -- когда уже поздно. Уэсли отвечал настороженно и насуплено поглядывал на меня, словно в любую секунду ожидал получить затрещину. Но теперь, когда я рассмотрел его поближе, моя враждебность быстро рассеялась. Адский бесенок оказался просто ребенком, до которого никому не было дела. Грязный свитер с протертыми локтями, обтрепанные шорты и кисловатый запах детского, давно не мытого тела, который особенно меня ужаснул. Мне и в голову не приходило, что в Дарроуби могут быть такие дети. Кончив отвечать мне, он собрался с духом и выпалил свой вопрос: -- Что с ним такое? После некоторого колебания я ответил: -- У него чума, Уэс. -- Это что же? -- Тяжелая заразная болезнь. Наверное, он подхватил ее у другой, уже больной собаки. -- А он выздоровеет? -- Будем надеяться. Я сделаю все, что можно. -- У меня не хватило мужества сказать мальчику, что его четвероногий друг скорее всего погибнет. Я набрал в шприц "мактериновую смесь", которую мы тогда применяли при чуме от возможных осложнений. Большого проку от нее не было, но ведь и теперь со всеми нашими антибиотиками мы почти не можем повлиять на окончательный исход. Если удается захватить болезнь на ранней стадии, инъекция гипериммунной сыворотки может дать полное излечение, но хозяева собак редко обращаются к ветеринару так рано. От укола щенок заскулил, и мальчик ласково его погладил. -- Не бойся, Принц, -- сказал он. -- Значит, ты его так назвал? Принцем? -- Ну да. -- Он потрепал шелковистые уши, а песик повернулся, взмахнул нелепым хвостом-веревочкой и быстро лизнул его пальцы. Уэс улыбнулся, поглядел на меня, и вдруг с чумазого лица исчезла угрюмая маска, а в темных ожесточенных глазах я прочел выражение восторженной радости. Я выругался про себя: значит, будет еще тяжелее. Я отсыпал в коробочку борной кислоты и протянул ее мальчику. -- Растворяй в воде и промывай ему глаза и нос. Видишь, ноздри у него совсем запеклись. Ему сразу станет полегче. Уэс молча взял коробочку и почти тем же движением положил на стол три с половиной шиллинга -- наш обычный гонорар за консультацию. -- А когда мне с ним опять прийти? Я нерешительно посмотрел на мальчика. Конечно, можно было повторить инъекцию, но что она даст? Он истолковал мои колебания по-своему. -- Я заплачу! -- воскликнул он. -- Я заработаю, сколько нужно! -- Да нет, Уэс. Я просто прикидывал, когда будет удобнее. Как насчет четверга? Он радостно закивал и ушел. Дезинфицируя стол, я испытывал гнетущее чувство беспомощности. Современный ветеринар реже сталкивается с собачьей чумой просто потому, что теперь люди стараются сделать щенку предохранительные прививки как можно раньше. Но в тридцатые годы такие счастливцы среди собак были редкостью. Чуму легко предупредить, но почти невозможно вылечить. За следующие три недели Уэсли Бинкс преобразился самым волшебным образом. У него уже была прочная репутация заядлого бездельника, теперь же он стал образцом трудолюбия и усердия -- разносил газеты по утрам, вскапывал огороды, помогал гуртовщикам гнать скот на рынок. Но, вероятно, только я знал, что делает он все это ради Принца. Каждые два-три дня он являлся со щенком на прием и платил с щепетильной точностью. Разумеется, я брал с него чисто символическую сумму, но все остальные его деньги тоже уходили на Принца -- на свежее мясо, молоко и сухарики. -- Принц сегодня выглядит настоящем щеголем, -- сказал я, когда Уэс пришел в очередной раз. -- А, да ты купил ему новый ошейник с поводком? Мальчик застенчиво кивнул и напряженно посмотрел на меня: -- Ему лучше? -- Не лучше и не хуже, Уэс. Такая уж это болезнь -- тянется и тянется без особых перемен. -- А когда... Вы это заметите? Я задумался. Может быть, ему станет легче, если он поймет настоящее положение вещей. -- Видишь ли, дело обстоит так: Принц поправится, если ему удастся избежать нервных осложнений. -- А это что? -- Припадки, паралич и еще хорея -- когда мышцы сами дергаются. -- Ну а если они начнутся? -- Тогда худо. Но ведь осложнения бывают не всегда.-- Я попытался ободряюще улыбнуться. -- И у Принца есть одно преимущество: -- он полукровка. У собак смешанных пород есть такая штука -- гибридная стойкость, которая помогает им бороться с болезнями. Он же ест неплохо и не куксится, верно? -- Ага! -- Ну так будем продолжать. Сейчас я сделаю ему еще одну инъекцию. Мальчик вернулся через три дня, и по его лицу я догадался, что ему не терпится сообщить замечательную новость. -- Принцу куда лучше! Глаза и нос у него совсем сухие, а ест что твоя лошадь! -- Он даже задыхался от волнения. Я поднял щенка на стол. Да, действительно, он выглядел намного лучше, и я постарался поддержать ликующий тон. -- Просто замечательно, Уэс! -- сказал я, а мозг мне сверлила тревожная мысль: если начнет развиваться нервная форма, то именно сейчас, когда собака как будто пошла на поправку. Я отогнал ее. -- Ну, раз так, вам можно больше сюда не ходить, но внимательно следи за ним, и чуть заметишь что-нибудь необычное, сразу же веди его ко мне. Маленький оборвыш сиял от восторга. Он буквально приплясывал в коридоре, а я от глубины души надеялся, что больше его и Принца не увижу. Это произошло в пятницу вечером, а в понедельник вся история уже отодвинулась в прошлое, в категорию приятных воспоминаний. Но тут в приемную вошел Уэс, ведя на поводке Принца. Я сидел за письменным столом и заполнял еженедельник. -- Что случилось, Уэс? -- спросил я, поднимая голову. -- Его дергает. Я не пошел с ним в смотровую, а тут же сел на пол и стал вглядываться в щенка. Сначала я ничего не обнаружил, но потом заметил, что голова у него чуть-чуть подрагивает. Я положил ладонь ему между ушами и выждал. Да, вот оно: очень легкое, не непрерывное подергивание височных мышц, которого я так опасался. -- Боюсь, у него хорея, Уэс, -- сказал я. -- А это что? -- Помнишь, я тебе говорил. Иногда ее называют пляской святого Витта. Я надеялся, что у него она не начнется. Мальчик неожиданно стал очень маленьким, очень беззащитным. Он стоял понурившись и вертел в пальцах новый поводок. Заговорить ему было так трудно, что он даже закрыл глаза. -- Он что, умрет? -- Иногда собаки выздоравливают от хореи, Уэс. -- Но я не сказал ему, что сам видел только один такой случай. -- У меня есть таблетки, которые могут ему помочь. Сейчас я тебе их дам. Я отсыпал ему горсть таблеток с мышьяком, которые давал той единственной вылеченной мной собаке. Я даже не был уверен, что ей помогли именно они. Но никакого другого средства все равно не было. Следующие две недели хорея у Принца протекала точно по учебнику. Все, чего я так боялся, происходило с беспощадной последовательностью. Подергивание распространилось с головы на конечности, потом при ходьбе он начал вилять задом. Уэсли чуть ли не каждый день приводил его ко мне, и я что-то делал, одновременно стараясь показать, что положение безнадежно. Но мальчик упрямо не отступал. Он с еще большей энергией разносил газеты, брался за любую работу и обязательно мне платил, хотя я не хотел брать денег. Потом он пришел один. -- Принца я не привел, -- пробормотал он. -- Он ходить не может. Вы бы не съездили посмотреть его? Мы сели в машину. Было воскресенье, и, как всегда, к трем часам улицы обезлюдели. Уэс провел меня через мощеный булыжником двор и открыл дверь. В нос ударил душный запах. Сельский ветеринар быстро отучается от брезгливости, и все-таки меня затошнило. Миссис Бинкс, неряшливая толстуха в каком-то бесформенном балахоне, с сигаретой во рту читала журнал, положив его на кухонном столе между грудами грязных тарелок, и только тряхнула папильотками, когда мы вошли. На кушетке под окном храпел ее муж, от которого разило пивом. Раковину, тоже заваленную грязной посудой, покрывал какой-то отвратительный зеленый налет. На полу валялись газеты, одежда и разный непонятный хлам, и над всем этим в полную мощь гремело радио. Чистой и новой здесь была только собачья корзинка в углу. Я прошел туда и нагнулся над щенком. Принц бессильно вытянулся, его исхудавшее тело непрерывно дергалось. Ввалившиеся глаза, вновь залитые гноем, безучастно смотрели прямо перед собой. -- Уэс, -- сказал я, -- его лучше усыпить. Он ничего не ответил, а ревущее радио заглушало мои слова, когда я попытался объяснить. Я повернулся к его матери: -- Вы не могли бы выключить радио? Она кивнула сыну, он подошел к приемнику и повернул ручку. В наступившей тишине я сказал Уэслн: -- Поверь мне, ничего другого не остается. Нельзя же допустить, чтобы он вот так мучился, пока не умрет. Мальчик даже не посмотрел на меня, его взгляд был устремлен на щенка. Потом он поднес руку к лицу, и я услышал тихий шепот: -- Ладно... Я побежал в машину за нембуталом. -- Не бойся, ему совсем не будет больно, -- сказал я, наполняя шприц. И действительно, щенок только глубоко вздохнул. Потом он вытянулся, и роковая дрожь утихла навсегда. Я положил шприц в карман. -- Я его заберу, Уэс? Он поглядел на меня непонимающими глазами, во тут вмешалась его мать: -- Забирайте, забирайте его! Я с самого начала не хотела эту дрянь в дом пускать! -- И она снова погрузилась в свой журнал. Я быстро поднял обмякшее тельце и вышел. Уэс вышел следом за мной и смотрел, как я бережно кладу Принца в багажник на мой черный сложенный халат. Когда я захлопнул крышку, он прижал кулаки к глазам и весь затрясся от рыданий. Я обнял его за плечи, и, пока он плакал, прижавшись ко мне, я подумал, что, наверное, ему еще никогда не доводилось плакать вот так -- как плачут дети, когда их есть кому утешать. Но вскоре он отодвинулся и размазал слезы по грязным щекам. -- Ты вернешься домой, Уэс? -- спросил я. Он замигал и взглянул на меня с прежним хмурым выражением. -- Не-а, -- ответил он, повернулся и зашагал через улицу. Я смотрел, как он, не оглянувшись, перелез через ограду и побрел по лугу к реке. И мне почудилось, что я вижу, как он возвращается к своему прежнему существованию. С тех пор он уже не разносил газет и никому не помогал в огороде. Меня он больше не допекал, но поведение его становилось все более ожесточенным. Он поджигал сараи, был арестован за кражу, а в тринадцать лет начал угонять автомобили. В конце концов его отправили в специальную школу, и он навсегда исчез из наших краев. Никто не знал, что с ним сталось, и почти все забыли его. Среди тех, кто не забыл, был наш полицейский. -- Этот парнишка, Уэсли Бинкс, Помните? -- как-то сказал он мне задумчиво. -- Второго такого закоренелого я еще не встречал. По-моему, он в жизни никого и ничего не любил. Ни единого живого существа. -- Я понимаю вас, -- ответил я. -- Но вы не вполне правы. Было одно живое существо... 36 Тристан не пожал бы лавров ни на одном кулинарном конкурсе. Конечно, я был избалован -- сначала миссис Холл, а потом Хелен. В Скелдейл-Хаусе мы ели по-царски, за исключением редчайших случаев, как, например, в тот единственный раз, когда Тристан был временно возведен в повара. Все началось как-то утром за завтраком (я тогда еще был не женат). Мы с Тристаном заняли наши места за обеденным столом красного дерева; влетел Зигфрид, невнятно поздоровался с нами и налил себе кофе. В какой-то странной рассеянности он намазал маслом ломтик жареного хлеба, подцепил вилкой кусочек жареной грудинки, начал задумчиво его пережевывать и вдруг хлопнул ладонью по столу с таким треском, чти я подпрыгнул. -- Вот-вот! -- крикнул он. -- Что-вот? -- осведомился я. Зигфрид положил нож и вилку и назидательно погрозил мне пальцем. -- Довольно-таки глупо. Я сижу, ломаю голову, как же быть, а выход -- вот он. -- Да что случилось? -- Миссис Холл! -- ответил он. -- Она только что предупредила меня, что едет ухаживать за больной сестрой. Вернется примерно через неделю, и я все думал, кому пока поручить хозяйство. -- Понятно! -- И тут меня осенило! -- Он отрезал кусок яичницы. -- Этим займется Тристан, -- А? -- Его брат удивленно оторвал взгляд от своей "Дейли миррор". -- Я? -- Да, ты! Ты только и знаешь, что задницу просиживать, Можешь и поработать немножко. Тебе это будет полезно. Тристан настороженно поглядел на брата: -- В каком смысле -- поработать? -- Поддерживать в доме порядок, -- ответил Зигфрид. -- Я не требую ничего особенного: будешь заниматься уборкой и, конечно, готовить. -- Готовить? -- Вот именно. -- Зигфрид сурово поглядел на него. -- Ты ведь способен приготовить обед? -- Ну... э... да. Я могу приготовить сосиски с пюре. -- Ну вот и прекрасно. -- Зигфрид удовлетворенно кивнул,-- И никаких трудностей. Джеймс, будьте добры, передайте тушеные помидоры. Я молча подал ему салатницу. Собственно, все это время я слушал вполуха и размышлял о своем. Перед самым завтраком мне позвонил Кен Биллингс, один из лучших наших клиентов, и его слова все еще отдавались у меня в голове: "Мистер Хэрриот, теленок, которого вы вчера смотрели, издох. Третий за неделю. Просто ум за разум заходит. Вы бы приехали сейчас, поглядели бы еще разок, какая может быть причина". Я рассеянно допивал кофе. Не только у него ум за разум заходил. У троих отличных телят появились признаки острых желудочных болей. Я дал им лекарство, а они сдохли. Достаточно скверно! Но куда хуже было то, что я даже не представлял себе, почему так произошло. Я вытер губы и торопливо встал. -- Зигфрид, я хотел бы начать с Биллингса. А потом побываю у тех, кого вы мне дали. -- Разумеется, Джеймс, как считаете нужным. -- Мой патрон одарил меня ласковой одобрительной улыбкой, положил шляпку гриба на кусочек хлеба и, смакуя, отправил в рот. Он не был гурманом, но завтракал всегда со вкусом. Всю дорогу я думал, думал, думал... Чего еще я не сделал? Что упустил? В подобных неясных случаях естественнее всего предположить, что животное съело что-то вредное. Сколько часов я провел, бродя по пастбищам, проверяя, нет ли там ядовитых растений! Но телятам мистера Биллингса это не помогло бы: они даже не знали, что такое пастбище, им ведь еще не исполнилось и месяца. Я провел вскрытие погибших животных, но обнаружил только гастроэнтерит неясного происхождения. Почки я отослал в лабораторию для проверки на свинец -- и получил отрицательный ответ. У меня, как и у их владельца, действительно ум за разум заходил. Мистер Биллингс ждал во дворе. -- Хорошо, что я вам позвонил! -- торопливо сказал он. -- Еще у одного началось! Мы с ним кинулись в телятник, и я увидел именно то, чего ожидал и страшился: маленький теленок пытался брыкнуть себя в живот, ложился, вскакивал, иногда катался по подстилке. Типичная боль в желудке. Но отчего? Я внимательно осмотрел его, как прежде тех, других. Температура нормальная, в легких чисто, только атония рубца и резко выраженная болевая чувствительность при пальпации живота. Я укладывал термометр в футляр, когда теленок рухнул на пол и забился в судорогах. На губах у него выступила пена. Я поспешно сделал инъекции успокаивающих препаратов и магнезии кальция, но с ощущением полной безнадежности. Все это я уже испробовал раньше. -- Так что же это, черт подери? -- спросил фермер, словно читая мои мысли. Я пожал плечами. -- Острый гастрит, мистер Биллингс, но причины я не знаю. Хотя могу поклясться, что этот теленок проглотил какое-то едкое ядовитое вещество. -- Так я же ничего им не даю, кроме молока да горстки орехов. -- Фермер уныло развел руками. -- Неоткуда им что-нибудь вредное взять. И еще раз я безнадежно начал осматривать телятник в поисках хоть чего-нибудь, что могло бы объяснить гибель его обитателей. Жестянка из-под краски, лопнувший пакет химикалий для промывки овечьей шерсти -- просто поразительно, на что только не натыкаешься в коровниках и конюшнях! Но не у мистера Биллингса. Он был сама чистоплотность и аккуратность, особенно во всем, что касалось телят, и ни на подоконниках, ни на полках не было ничего лишнего, опасного или просто забытого. И ведра, в которых телятам давали молоко, каждый раз отмывались и начищались до блеска. Телята были слабостью мистера Биллингса. Двое его сыновей-подростков увлеченно работали на ферме, и он старался предоставить им побольше самостоятельности. Но телят всегда кормил сам. "Выкармливать телят -- это в скотоводстве самое главное,-- говаривал он.-- Тут все первый месяц решает: если хорошо пройдет, значит, полдела сделано". И опыта ему было не занимать стать. Его питомцы никогда не страдали обычными болезнями молодняка -- ни гастроэнтеритов, ни пневмоний, ни рахита. Я всегда поражался его успехам, но как раз поэтому нынешняя катастрофа воспринималась еще тяжелее. -- Ну ладно, -- сказал я на прощание с притворным оптимизмом. -- Может быть, у этого обойдется. Утром позвоните мне. Все время объезда настроение у меня оставалось мрачным, и за обедом мои мысли были так далеко, что я не сразу понял, почему на стол подает Тристан. Отъезд миссис Холл совершенно вылетел у меня из головы. Впрочем, сосиски с пюре оказались совсем недурны, а Тристан накладывал их щедрой рукой. Мы все трое очистили тарелки до блеска: утро для ветеринара -- самое рабочее время и к середине дня меня начинал терзать волчий голод. До вечера я продолжал ломать голову над таинственной гибелью телят мистера Биллингса, а потому как-то не обратил внимания, что ужинаем мы снова сосисками с пюре. -- То же самое, а? -- буркнул Зигфрид, но съел свою порцию и вышел из-за стола, не сказав больше ни слова. Следующий день начался скверно. Когда я спустился в столовую, завтрак еще не был подан и Зигфрид нетерпеливо расхаживал по комнате. -- Где завтрак, черт побери? -- взорвался он. -- И где, черт побери, Тристан? -- Он ринулся в коридор, и через несколько секунд из кухни донеслись крики: -- Тристан! Тристан! Я знал, что он напрасно тратит время и энергию: его брат частенько вставал поздно. Просто сегодня это было особенно заметно. Мой патрон яростным галопом промчался назад по коридору, и я стиснул зубы, ожидая очередного скандала, едва он вытащит младшего брата из постели. Но, по обыкновению, хозяином положения оказался Тристан. Только Зигфрид кинулся вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, как на верхней площадке показался виновник всех этих треволнений, невозмутимо завязывавший галстук. Просто колдовство какое-то! Он почти никогда не вставал вовремя, но захватить его под одеялом удавалось очень редко. -- Извините, ребята, -- прожурчал он. -- Боюсь, я немножко проспал. -- Очень мило! -- возопил Зигфрид. -- Но где завтрак? Я же поручил тебе вести дом! Тристан был само раскаяние. -- От всего сердца прошу прощения. Но я вчера допоздна чистил картошку. Лицо Зигфрида налилось кровью. -- Как бы не так! -- рявкнул он. -- Ты взялся за нее, только когда "Гуртовщики" закрылись! -- Ну и что же? -- Тристан сглотнул и на его лице появилось знакомое мне выражение оскорбленного достоинства. -- Да, у меня вчера к вечеру пересохло в горле. Наверное, потому, что я без конца подметал и вытирал пыль. Зигфрид ничего не ответил. Метнув в брата испепеляющий взгляд, он повернулся ко мне: -- Придется обойтись хлебом с мармеладом, Джеймс. Идемте на кухню и... Его перебил пронзительный телефонный звонок. Я взял трубку, прижал ее к уху, и Зигфрид остановился как вкопанный наверное, такое у меня стало лицо. -- Что случилось, Джеймс? -- спросил он, когда я отошел от телефона. -- У вас такой вид, словно вас лошадь лягнула в солнечное сплетение. -- Вот именно. -- Я кивнул. -- Вчерашний теленок у Биллингса издыхает, и уже заболел новый. Вы не могли бы съездить со мной туда, Зигфрид? Зигфрид стоял и смотрел через перегородку на теленка. Теленок, казалось, никак не мог найти себе места: он вскакивал, ложился, брыкался, словно отгоняя невидимую боль, вертел крупом из стороны в сторону. А потом упал на бок и задергал всеми четырьмя ногами. -- Джеймс, -- негромко сказал мой патрон, -- он отравился. -- Я и сам так думаю. Но каким образом? Мистер Биллигс не выдержал: -- Напрасно вы это говорите, мистер Фарнон. Мы все тут пересмотрели, и не один раз. Нечем им было травиться. -- Ну посмотрим заново. Зигфрид обошел телятник, как уже обходил его я, и вернулся. Иго лицо ничего не выражало. -- У кого вы покупаете орехи? -- буркнул он, разламывая аккуратный кубик между пальцами. Мистер Биллингс развел руками: -- У Райдерсов. Лучшие. Уж они-то тут ни при чем! Зигфрид промолчал. Райдерсы славились тщательностью изготовления кормов. Он выслушал нашего пациента с помощью стетоскопа, измерил ему температуру, потыкал пальцами в волосатую брюшную стенку, невозмутимо вглядываясь в мордочку, чтобы проверить реакцию. Затем он проделал все это с моим вчерашним больным, чьи стекленеющие глаза и похолодевшие конечности неумолимо говорили об ожидающей его судьбе. Потом он сделал, обоим телятам те же инъекции, какие делал я, и мы уехали. Сначала Зигфрид молчал, но когда мы проехали около полумили, он внезапно ударил ладонью по рулевому колесу. -- Это какой-то минеральный яд, Джеймс. Тут сомнений никаких нет. Но черт меня побери, если я понимаю, как он попадают к ним в желудок! Возня с телятами заняла много времени, и мы сразу поехали в Скелдейл-Хаус обедать. Как и я, Зигфрид был поглощен загадкой телят мистера Биллингса и даже не поморщился, когда Тристан поставил перед ним дымящуюся тарелку сосисок с пюре. Но затем он погрузил вилку в пюре и словно очнулся. -- Господи! -- воскликнул он. -- Опять то же самое? Тристан умиротворяюще улыбнулся: -- Ну да! Мистер Джонсон заверил меня, что сегодняшняя партия сосисок на редкость удачна. Высший сорт, сказал он. -- Ах так? -- Старший брат смерил его угрюмым взглядом.-- По-моему, от вчерашних их не отличить. Ужинали сосисками, обедаем сосисками... -- Его голос стал громовым, но затем снова понизился. -- А, да что там! -- пробормотал он и начал вяло ковырять сосиску. Мысль о телятах явно парализовала его силы, и я прекрасно понимал, как он себя чувствует. Но мой патрон никогда не падал духом надолго, и, когда мы встретились вечером, к нему уже полностью вернулись обычная энергия и оптимизм. -- Признаюсь вам, Джеймс, визит к Бнллингсу меня совсем было доканал, -- сказал он. -- Но с тех нор я посмотрел кое-каких моих пациентов, и все они быстро идут на поправку. Удивительно бодряще это действует. Разрешите, я вам налью? Он достал бутылку из шкафчика над каминной полкой, налил джин в две стопочки и благодушно посмотрел на брата, который занимался уборкой гостиной. Т