ов, мистер Хэрриот? У нее на соске какие-то пузыри. -- Пузыри! -- Я чуть не задохнулся. -- У нее идет слюна? Она хромает? -- Нет-нет. Только эти чертовы пузыри. И в них словно какая-то жидкость. Я повесил трубку, все еще не в силах перевести дух. Вполне хватит и одного чертова пузыря. У коров ящур иногда именно так и начинается. Я опрометью бросился к машине, и всю дорогу мысли бились у меня в голове, точно птицы в ловушке. Ведь первый, к кому я поехал после Даглби, был Бейли! Что, если это я занес? Но я же полностью сменил одежду, принял ванну, взял другие инструменты и термометр. Что еще я опустил? Колеса моей машины? Но я и их продезинфицировал... Вина, во всяком случае, не моя... но... но... Меня встретила миссис Бейли. -- Я заметила это во время утренней дойки, мистер Хэрриот. (Их стадо все еще выдаивалось вручную, и в лучших традициях трудолюбивой крестьянской семьи миссис Бейли утром и вечером доила коров вместе с мужем и работниками.) Только я взялась за соски, вижу, корова беспокоится. И тут я увидела, что они все в мелких пузырьках, а один большой. Я все-таки ее выдоила. Мелкие пузырьки полопались, но большой остался. Я с тревогой осмотрел вымя. Все было, как она сказала: много мелких лопнувших везикул и одна большая, целая, флюктуирующая. Симптомы до ужаса неопределенные. Я молча прошел вперед, ухватил корову за нос, повернул и раскрыл ей рот. С отчаянным напряжением я всматривался в слизистую оболочку губ, десен, щек. Мне кажется, если бы я обнаружил хоть что-нибудь, то хлопнулся бы в обморок, но все было чисто и выглядело вполне нормально. Я приподнял переднюю ногу и промыл межкопытную щель мыльной водой. Потом повторил ту же операцию с другой ногой. Нигде ничего. Я обвязал веревкой правую заднюю ногу, перебросил веревку через балку и с помощью дояра задрал копыто. Опять промывал, скоблил, смотрел, но снова без всякого результата. То же я проделал с левой задней ногой. Когда я кончил, то был мокрым как мышь, но пузырьки так и остались загадкой. Я измерил температуру. Она оказалась слегка повышенной. Я пошел по проходу. -- А у других коров ничего нет? Миссис Бейли покачала головой: -- Ничего. Только у этой. Как вы думаете, что с ней? У меня не хватило духа сказать этой красивой тридцатипятилетней женщине с обветренным лицом, что именно я думаю. Корова с везикулами на сосках в районе, где введен ящурный карантин! Рисковать я не мог. Необходимо было сообщить в министерство. И все-таки у меня не хватило духа произнести роковое слово. Я только спросил: -- Можно мне позвонить от вас? Она посмотрела на меня с некоторым удивлением, но тут же улыбнулась. -- Конечно! Пойдемте в дом. Я шел по коровнику и с обеих сторон видел прекрасных коров, а впереди за открытыми дверями тянулись загоны с телками и телятами. Во всех них текла кровь, созданная и облагороженная тщательным отбором на протяжении многих поколений. Но боенский пистолет ни с чем подобным не считается, и, если мои опасения оправдаются, через час-другой серия торопливых выстрелов оставит здесь только траурную пустоту. Мы вошли в кухню, и миссис Бейли кивнула на внутреннюю дверь. -- Телефон там, в комнате, -- сказала она. Я сбросил резиновые сапоги, зашлепал по полу в носках и чуть было не споткнулся о Джайлса, годовалого баловника, который вперевалку вышел из-под стола. Я нагнулся, чтобы перенести его в сторону, и он одарил меня широченной улыбкой, открывшей все четыре его зубика. Миссис Бейли засмеялась. -- Нет, вы только посмотрите! Угомону на него нет, а ведь левая ручка после прививки оспы все никак не заживет. -- Бедный малыш! -- сказал я рассеянно, открывая дверь и мысленно уже начиная страшный разговор по телефону. Я сделал несколько шагов по ковру, и вдруг меня как током ударило. Я обернулся: -- Вы сказали -- "после прививки оспы"? -- Да. Мы всем нашим детям прививали оспу в годик, но у них никогда так не затягивалось. Мне все еще каждый день приходится менять ему повязку. -- Вы сменили ему повязку... и пошли доить эту корову? -- Да. На меня словно брызнуло яркое солнце, и все волнения исчезли без следа. Я вернулся на кухню и затворил за собой дверь. Миссис Бейли посмотрела на меня и сказала нерешительно: -- Вы ведь хотели позвонить? -- Нет... нет... Я передумал. -- А-а! -- Она подняла брови, по-видимому, не зная, что сказать. Но потом улыбнулась и взяла чайник. -- Так, может, выпьете чашечку чая? -- Спасибо, с большим удовольствием! -- Я опустился на жесткий стул, чувствуя себя безоблачно счастливым. Миссис Бейли поставила чайник на плиту и обернулась ко мне: -- Вы же так и не сказали, что с коровой. -- Да-да, конечно. Извините! -- ответил я небрежно, словно просто забыл это сделать. -- У нее оспа. Собственно говоря, это вы ее заразили. -- Я заразила?.. Как это? -- Видите ли, вакцину для прививок изготовляют из вируса коровьей оспы. И вы перенесли его от малыша корове на своих руках. Я улыбнулся, смакуя такую приятную для меня минуту. Рот у нее полуоткрылся, потом она засмеялась. -- Уж не знаю, что скажет муж! В первый раз такое слышу! -- Она пошевелила пальцами у себя перед глазами. -- А я-то всегда стараюсь быть аккуратной и внимательной. Но из-за его больной ручки у меня голова кругом пошла. -- Ну, ничего серьезного, -- сказал я. -- У меня в машине есть мазь, которая быстро ее вылечит. Я прихлебывал чай и наблюдал за Джайлсом. Он уже успел перевернуть на кухне все вверх дном, а в эту минуту извлекал содержимое из шкафчика в углу. Согнувшись пополам и выставив круглую попку, он деловито кидал за спину кастрюли, крышки, щетки, пока шкафчик не опустел. Потом он поглядел по сторонам в поисках нового занятия, увидел меня и затопал ко мне на кривых ножках. Пальцы моих ног в носках произвели на него неотразимое впечатление. Я принялся ими шевелить, и он вцепился в них пухлыми ручонками. Когда ему удалось наконец завладеть большим пальцем, он поглядел на меня со своей широкой ухмылкой, сверкая всеми четырьмя зубами. Я ответил ласковой улыбкой. И не потому, что был ему благодарен за избавление от тревоги, -- просто он мне нравился. Джайлс нравится мне и по сей день. Он один из моих постоянных клиентов -- дюжий фермер, который уже обзавелся собственной семьей, питает нежную любовь к племенным коровам, знает о них все и по-прежнему ухмыляется до ушей. Только зубов он при этом показывает гораздо больше. Но он и представления не имеет о том, что его прививка от оспы чуть было не довела меня до инфаркта. 60 На складе у меня было много вынужденного досуга, чтобы думать и вспоминать, и, как большинство солдат, я вспоминал свой дом. Только его у меня больше не было. Когда я ушел в армию, Хелен переехала к отцу, и комнатки под черепичной крышей Скелдейл-Хауса стояли пустые и пыльные. Но в моей памяти они жили совсем такими, как прежде. Я все еще видел заплетенное плющом окошко, а за ним -- хаос крыш и зеленые холмы, видел нашу скудную мебель -- кровать, придвинутый к стене стол и старый гардероб, который удавалось закрыть, только засунув поверх дверцы мой носок. Странно, но именно воспоминание об этой болтающейся шерстяной пятке особенно будило во мне тоску. И хотя все это ушло в прошлое, я словно еще слышал музыку, льющуюся из приемника на тумбочке у кровати, и голос моей жены, сидящей по ту сторону камина, и вопль Тристана, заглушивший его в тот зимний вечер. Он кричал, стоя у лестницы далеко внизу: -- Джим! Джим! Я выбежал на площадку и перегнулся через перила: -- Что случилось, Трис? -- Извини, Джим, но не мог бы ты спуститься на минуту? -- Его обращенное вверх лицо было встревоженным. Я сбежал по длинным маршам, перепрыгивая через две ступеньки, и когда, немного запыхавшись, добрался до Тристана, он поманил меня за собой в операционную в дальнем конце коридора. Там у стола стояла девочка лет четырнадцати, придерживая свернутое одеяло, все в пятнах. -- Кот! -- сказал Тристан, откинув край одеяла, и я увидел крупного трехцветного кота. Вернее, он был бы крупным, если бы его кости были одеты нормальным покровом мышц и жира, но таз и ребра выпирали сквозь шерсть, и когда я провел ладонью по неподвижному телу, то ощутил только тонкий слой кожи. Тристан кашлянул: -- Тут другое, Джим. Я с недоумением посмотрел на пего. Против обыкновения, он был совершенно серьезен. Осторожно приподняв заднюю ногу, он передвинул кота так, что стал виден живот. Из глубокой раны наружу жутковатым клубком вывалились кишки. Я еще ошеломленно смотрел на них, когда девочка заговорила: -- Я эту кошку увидела во дворе Браунов, когда уже совсем темно было. Я еще подумала, что она очень уж тощая и какая-то смирная. Нагнулась, чтобы ее погладить, и тут увидела, как ее изуродовали. Сбегала домой за одеялом и принесла ее к вам. -- Молодчина, -- сказал я. -- А вы не знаете, чей это кот? Она покачала головой. -- Нет. По-моему, он бродячий. -- Да, похоже... -- Я отвел глаза от страшной раны. -- Вы ведь Марджори Симпсон? -- Да. -- А я хорошо знаю вашего отца. Он наш почтальон, верно? -- Ага! -- Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали. -- Ну так я пойду. Вы его усыпите, чтобы он не мучился, правда? Ведь вылечить такое... такое нельзя? Я покачал головой. Глаза девочки наполнились слезами, она тихонько погладила тощий бок и быстро пошла к двери. -- Еще раз спасибо, Марджори, -- сказал я ей вслед. -- И не тревожьтесь, мы сделаем для него все, что можно. Мы с Тристаном молча уставились на растерзанное животное. В ярком свете хирургической лампы было хорошо видно, что его буквально выпотрошили. Вывалившиеся кишки были все в грязи. -- Как по-твоему, -- спросил наконец Тристан, -- его переехало колесом? -- Может быть, -- ответил я. -- Но не обязательно. Попался в зубы большому псу, а то кто-нибудь пнул его или ткнул острой палкой. С кошками всякое бывает: ведь некоторые люди считают их законной добычей для любой жестокости. Тристан кивнул. -- Ну да он все равно подыхал с голоду. От него один скелет остался. Его дом наверняка где-нибудь далеко. -- Что же, -- сказал я со вздохом. -- Остается одно. Кишки ведь в нескольких местах порваны. Безнадежно. Тристан только тихонько засвистел, водя пальцем по пушистому горлу. И -- невероятная вещь! -- мы вдруг услышали слабое мурлыканье. -- Господи, Джим! -- Тристан поглядел на меня округлившимися глазами. -- Ты слышишь? -- Да... поразительно. Наверное, ласковый был кот. Тристан, низко наклонив голову, почесывал кота за ухом. Я догадывался, что он чувствует: хотя к нашим пациентам он относился словно бы с бодрым безразличием, обмануть меня ему не удавалось и я знал, что к кошкам он питает особую слабость. Даже теперь, когда мы оба разменяли седьмой десяток, он частенько описывает за кружкой пива проделки своего старого кота. Отношения между ними весьма типичны: оба немилосердно изводят друг друга, но связывает их самая нежная дружба. -- Что делать, Трис, -- сказал я мягко. -- Другого выхода нет. Я потянулся за шприцем, но мне стало как-то неприятно втыкать иглу в это изуродованное тело, и я прикрыл голову кота краем одеяла. -- Полей сюда эфиром, -- сказал я. -- Он уснет, и все. Тристан молча отвинтил крышку флакона с эфиром и поднял его. И тут из бесформенных складок снова донеслось мурлыканье. Оно становилось все громче, словно где-то вдали урчал мотоцикл. Тристан окаменел. Пальцы напряженно сжимали флакон, глаза уставились на одеяло, из которого доносились эти дружелюбные звуки. Потом он посмотрел на меня и сглотнул: -- Рука не поднимается, Джим. Может, попробуем что-то сделать? -- Убрать все это на место? -- Да. -- Но ведь кишки повреждены, кое-где это просто решето. -- Так их же можно зашить, а? Я приподнял одеяло и вновь осмотрел рану. -- Трис, я просто не знаю, с чего тут можно начать. И ведь кишки все в грязи. Он только молча смотрел на меня. Правда, особых убеждений мне не требовалось. Мне не больше Тристана хотелось заглушить эфиром это ласковое мурлыканье. -- Ну ладно, -- сказал я -- Попробуем. Голова кота скрылась под маской, побулькивал кислород, а мы промывали теплым физиологическим раствором выпавшие кишки. Но удалить все комочки присохшей грязи было попросту невозможно. Затем началась невероятно медленная штопка множества отверстий в маленьких кишочках, но я вновь с радостью убедился, насколько гибки пальцы Тристана: он орудовал небольшими круглыми иглами куда более ловко, чем я. Потрудившись так два часа и израсходовав ярды и ярды кетгута, мы наконец засыпали заштопанную брюшину сульфаниламидом и вложили клубок в брюшную полость. Когда я сшил мышцы и кожу, наш пациент обрел вполне благопристойный вид, но меня томило скверное чувство, словно, убирая комнату, я заметал мусор под ковер. Такие повреждения при такой загрязненности... Перитонита не избежать! -- Во всяком случае, Трис, он жив, -- сказал я, когда мы начали мыть инструменты. -- Посадим его на сульфапиридин и будем надеяться на лучшее. Хотя антибиотиков тогда еще не существовало, это новое средство было значительным шагом вперед. Дверь открылась, и в нее заглянула Хелен. -- Что-то ты долго, Джим... -- Она подошла к столу и поглядела на спящего кота. -- Бедняжка. И такой тощий! -- Видела бы ты его, когда мы за него взялись! -- Тристан отключил стерилизатор и завинтил кран анестезирующего аппарата. -- Сейчас он выглядит много лучше. -- А у него серьезные повреждения? -- спросила Хелен, поглаживая пеструю шкурку. -- Боюсь, что да, Хелен, -- сказал я. -- Мы сделали, что могли, но он вряд ли выкарабкается. -- Жалко! Он ужасно симпатичный. Все лапки белые, а расцветка такая интересная. -- Она провела пальцем по рыже-золотистым полоскам, просвечивавшим на серо-черном фоне. Тристан засмеялся: -- В его родословной явно присутствует рыжий котище. Хелен улыбнулась, но как-то рассеянно и задумчиво. Потом быстро вышла из комнаты и вернулась с картонкой. -- Да-да, -- сказала она, что-то взвешивая. -- Это ему для постели, а спать он будет у нас, Джим. -- Ах так? -- Но ему же требуется тепло, правда? -- Конечно. Позже в сумраке нашей спальни я, засыпая, созерцал мирную сцену: по одну сторону камина -- Сэм в своей корзинке, по другую -- кот на подушке в картонке под теплым половичком. Бесспорно, было приятно сознавать, что мой пациент устроен так уютно, но, закрывая глаза, я подумал, что утром, возможно, все будет кончено. Когда я открыл их в половине восьмого, то понял, что кот еще жив, -- моя жена уже встала и беседовала с ним. Я подошел к ним в пижаме, и мы с котом поглядели друг на друга. Я почесал ему горло, а он открыл рот и испустил хрипловатое "мяу!" Но при этом не шевельнулся. -- Хелен, -- сказал я. -- У него в животе все держится только на кетгуте. По меньшей мере неделю он должен питаться исключительно жидкостями, хотя, вероятно, и при этом ему все равно не вытянуть. Если он останется здесь, тебе придется поить его молочком с ложечки чуть ли не каждый час. -- Ладно, ладно... -- Она снова погрузилась в задумчивость. И все следующие дни она действительно то и дело поила его с ложечки, но не только молоком. Через регулярные промежутки ему в глотку лился мясной экстракт, костный бульон и всевозможные детские смеси. Как-то, вернувшись пообедать, я застал Хелен на коленях перед картонкой. -- Мы назовем его Оскаром! -- объявила она. -- Он что -- останется у нас? -- Да. Я люблю кошек, однако в нашей тесной квартирке мы уже держали собаку, и мне представились разнообразные будущие трудности. Но я спросил только: -- А почему, собственно, Оскаром? -- Не знаю. -- Хелен уронила несколько капель мясного соуса на красный язычок и внимательно смотрела, как кот глотает их. В женщинах меня пленяет, в частности, их загадочность, их непостижимая логика, а потому я не стал спрашивать дальше. Но ход событий меня вполне удовлетворял. Я все еще давал коту сульфапиридин каждые шесть часов, а утром и вечером измерял ему температуру, по-прежнему ожидая, что она вот-вот стремительно подскочит, начнется рвота и напряженная брюшная стенка неумолимо возвестит о перитоните. Однако ничего подобного так и не произошло. Казалось, инстинкт подсказал Оскару, что ему следует двигаться как можно меньше: во всяком случае, день за днем он лежал абсолютно неподвижно, поглядывал на нас... и мурлыкал. Его мурлыканье прочно вошло в нашу жизнь, и, когда в конце концов он покинул свое ложе, прошествовал в нашу кухоньку и продегустировал обед Сэма, состоявший из мясных обрезков с сухарями, это была триумфальная минута. Я не стал портить ее опасениями, не слишком ли рано он перешел на твердую пищу. Ему виднее, про себя решил я. С этой минуты было уже чистым наслаждением наблюдать, как тощее мохнатое пугало толстеет и наливается силой. Кот ел, ел, ел и, по мере того как плоть нарастала на его костях, черные и золотые полосы уже глянцевитой шкурки становились все ярче. Мы оказались владельцами удивительно красивого кота. Когда Оскар совсем выздоровел, Тристан стал нашим постоянным гостем. Возможно, он считал -- с полным на то правом,-- что жизнью Оскар в первую очередь был обязан ему, а не мне, и часами играл с ним. Больше всего он любил тихонько выдвигать ногу из-под стола и тут же отдергивать, прежде чем кот успевал в нее вцепиться. Оскар (и его можно понять!) сердился на такое поддразнивание, однако он сумел показать характер: устроил однажды вечером засаду на Тристана и ловко укусил его за лодыжку, прежде чем тот вновь принялся за свои штучки. На мой взгляд, Оскар очень украсил наш семейный очаг. С Сэмом они стали такими друзьями, что водой не разольешь. Хелен его просто обожала, а я, возвращаясь вечером домой, каждый раз думал, что умывающаяся у огня кошка придает комнате особый уют. Оскар уже несколько недель был признанным членом нашей семьи, но затем Хелен как-то встретила меня на пороге, расстроенная чуть не до слез. -- Что случилось? -- спросил я. -- Оскар... он исчез... -- Как так -- исчез? -- Джим, по-моему, он убежал! -- С какой стати? -- Я посмотрел на нее с недоумением.-- Он же часто в сумерках спускается в сад. Ты уверена, что его там нет? -- Совершенно уверена. Я обыскала весь сад, а заодно и двор. И по улицам ходила. Ты вспомни... -- У нее задрожали губы. -- Он ведь уже убежал от кого-то. Я взглянул на часы: -- Почти десять. Да, странно. В такое время ему следует быть дома. Я еще не договорил, когда внизу раздался звонок. Я кубарем скатился с лестницы, галопом обогнул угол коридора и увидел за стеклом миссис Хеслингтон, жену нашего священника. Я распахнул дверь -- в ее объятиях покоился Оскар. -- Это ведь ваш котик, мистер Хэрриот? -- спросила она. -- Да-да, миссис Хеслингтон. Где вы его нашли? Она улыбнулась: -- Видите ли, это даже как-то удивительно. У нас было собрание Материнского союза, и мы вдруг заметили, что ваш котик сидит в комнате и слушает. -- Он просто сидел?.. -- Да. Но так, словно слушал нашу беседу с большим интересом. Поразительно! Когда собрание кончилось, я решила отнести его к вам. -- Огромное спасибо, миссис Хеслингтон! -- Я выхватил у нее Оскара и зажал его под мышкой. -- Моя жена совсем расстроилась. Она уж думала, что он пропал. Почему вдруг Оскар взял да и ушел? Однако всю следующую неделю он вел себя совершенно так же, как прежде, и мы перестали раздумывать над этой маленькой загадкой. Затем как-то вечером клиент, который привел собаку для противочумной прививки, оставил входную дверь открытой. Когда я поднялся к себе, выяснилось, что Оскар снова исчез. На этот раз мы с Хелен обегали рыночную площадь и все прилегающие проулки, но вернулись домой с пустыми руками и в очень унылом настроении. Было уже без малого одиннадцать, и мы решили ложиться спать, но тут в дверь позвонили. И я опять увидел Оскара -- но уже на округлом брюшке Джека Ньюболда. Джек прислонялся к косяку, и в струе лившегося в дверь душистого ночного воздуха явственно ощущались пивные пары. Джек служил садовником в богатом особняке. Деликатно икнув, он улыбнулся мне широченной благожелательной улыбкой: -- Вот принес вашего котищу, мистер Хэрриот. -- Ну спасибо, Джек! -- сказал я, сгребая Оскара в охапку. -- А где вы его нашли? -- По правде сказать, эго он меня нашел. -- То есть как? Джек на мгновение смежил веки, а потом заговорил четко и раздельно: -- Нынче вечер был особый, мистер Хэрриот. Вы же знаете. Чемпионат по метанию дротиков. Ребята, значит, собрались в "Собаке и дробовике" -- видимо-невидимо их там собралось. Одно слово -- чемпионат. -- И наш кот был там? -- Ага. Был. Сидел с ребятами. Весь вечер так с нами и просидел. -- Просто сидел? -- Во-во! -- Джек испустил смешок. -- Можно сказать праздновал. Я сам дал ему капельку наилучшего портера из моей собственной кружки. А он-то только что не начал дротики метать, право слово. Всем котам котище. -- Он снова засмеялся. Поднимаясь с Оскаром по лестнице, я размышлял. В чем тут дело? Эти неожиданные побеги из дома расстраивали Хелен, и я чувствовал, что скоро они начнут действовать на нервы и мне. Ждать следующего исчезновения пришлось недолго. На четвертый вечер Оскар снова пропал. Но мы с Хелен уже не бросились искать его, а просто ждали. На этот раз он вернулся раньше. В дверь позвонили еще до девяти. Сквозь стекло в коридор заглядывала старушка мисс Симпсон. Но Оскара у нее на руках не было -- он крутился на половичке, ожидая, когда ему откроют. Мисс Симпсон с интересом следила, как он прошествовал по коридору и свернул за угол к лестнице. -- Вот и хорошо! Я так рада, что он благополучно вернулся домой! Я знала, что это ваш кот, и весь вечер наблюдала за ним. -- Но где... -- Ах да! В Женском клубе. Он пришел вскоре после начала и оставался до самого конца. -- Неужели? А что было в программе вашего вечера, мисс Симпсон? -- Ну, сначала мы обсуждали кое-какие текущие дела, потом мистер Уолтере из водопроводной компании прочел небольшую лекцию с диапозитивами, а в заключение мы провели конкурс на лучший домашний пирог. -- Так-так... И что же делал Оскар? Она засмеялась: -- Вращался среди гостей, как будто с большим удовольствием смотрел диапозитивы и проявил заметный интерес к пирогам. -- Вот как! И вы его сюда не принесли? -- Нет. Он нашел дорогу сам. А я, как вы знаете, прохожу мимо вашего дома и просто позвонила, чтобы предупредить вас, что он явился. -- Весьма вам обязан, мисс Симпсон. Мы немножко тревожились. Я взлетел по лестнице, поставив рекорд. Хелен сидела, поглаживая Оскара, и удивленно на меня посмотрела. -- А я разгадал Оскара! -- Разгадал? -- Я знаю, почему он уходит по вечерам. Он вовсе не убегает, а наносит визиты! -- Какие визиты? -- Вот именно! -- объявил я. -- Как ты не понимаешь! Ему нравятся новые знакомства, он любит бывать с людьми, особенно в больших компаниях, -- ему интересно, чем они занимаются. Прирожденная душа общества. Хелен поглядела на симпатичный меховой клубок у себя на коленях. -- Ну конечно же! Он... как это?.. Фланер! -- Ага! Любитель вращаться в высшем обществе. -- Светский кот! Мы расхохотались, а Оскар сел и уставился на нас с явным удивлением. Его громкое мурлыканье вплелось в наш смех. Смеялись мы еще и от облегчения: с тех пор как наш кот повадился исчезать по вечерам, нас мучили опасения, что он уйдет насовсем. Но теперь они рассеялись. С того вечера радость, которую он нам доставлял, еще увеличилась. Было очень интересно наблюдать, как раскрывается эта черта его характера. Свои светские обходы он совершал с большой аккуратностью и принимал участие почти во всех событиях общественной жизни города. Он стал завсегдатаем карточных турниров, дешевых распродаж, школьных концертов и благотворительных базаров. И всюду встречал самый благожелательный прием -- кроме заседаний местного сельскохозяйственного совета, откуда его дважды изгоняли: по-видимому, членам совета не нравилось, что в их дискуссиях принимает участие кошка. Сперва меня пугала мысль, что он попадет под машину, но, последив за ним, я убедился, что он всегда смотрит направо, потом налево и лишь потом изящно перебегает через мостовую. Мне стало ясно, что он прекрасно чувствует уличное движение и, следовательно, искалечил его тогда не грузовик и не мотоцикл. Впрочем, даже это обернулось к лучшему -- мы с Хелен считали, что судьба, подарив нам таким образом Оскара, действовала во благо. Он привнес в нашу семейную жизнь что-то важное и сделал ее еще счастливее. И когда разразилась катастрофа, мы никак не были к ней подготовлены. Мой рабочий день подходил к концу, и, выглянув в приемную, я увидел, что там сидят только два мальчугана и средних лет мужчина. -- Следующий, пожалуйста, -- сказал я. Мужчина встал. У него не было с собой никакого животного. Взглянув на его выдубленное непогодой лицо, я решил, что это работник с какой-нибудь фермы. -- Мистер Хэрриот? -- спросил он, нервно крутя в руках кепку. -- Да. Чем я могу быть вам полезен? Он сглотнул и посмотрел мне прямо в глаза. -- Кот мой у вас... -- Что-что? -- Кот у меня пропал... -- Он откашлялся. -- Мы прежде жили в Мисдоне, а потом я устроился к мистеру Хорну в Уидерли поля пахать. Вот как мы переехали, кот и пропал. Старый дом пошел искать, я так думаю. -- Но Уидерли ведь за Бротоном... В тридцати милях отсюда. -- Это так. Да ведь с кошками не угадаешь. -- Но почему вы решили, что он у меня? Он снова покрутил кепку. -- У меня тут родственник проживает. Так я от него слышал, что тут один кот по всяким собраниям повадился ходить. Ну я и приехал. Мы же его где только не искали... -- А скажите, этот ваш кот, как он выглядел? -- спросил я. -- Серый с черным и вроде бы рыжий. Хороший такой кот. И где народ ни соберется, он уж тут как тут. Ледяная рука сжала мне сердце. -- Ну пойдемте ко мне. И мальчики тоже. Хелен укладывала уголь в камине. -- Хелен, -- сказал я, -- это мистер... Извините, я не знаю, как вас зовут. -- Гиббонс, Сеп Гиббонс. Крестили меня Септимус, потому что я в семье седьмым был. Вроде бы и нам без Септимуса не обойтись: шестеро-то у нас уже есть. Эти двое -- младшенькие. Мальчики, явные близнецы лет восьми, глядели на нас серьезно и выжидательно. Если бы хоть сердце у меня не так колотилось! -- Мистер Гиббоне думает, что Оскар -- его кот. Он у них потерялся некоторое время назад. Моя жена положила совок. -- А... да-да. -- Она постояла, а потом сказала со слабой улыбкой. -- Садитесь, пожалуйста. Оскар на кухне. Я его сейчас принесу. Через минуту она вернулась с котом на руках. Едва она показалась в дверях, как мальчуганы закричали наперебой: -- Тигр! Это Тигр! Тигр! Лицо их отца словно осветилось изнутри. Он быстро прошел через комнату и нежно провел заскорузлой ладонью по пестрому меху. -- Здорово, малый! -- сказал он и обернулся ко мне с сияющей улыбкой: -- Это он, мистер Хэрриот. Он самый. А выглядит-то как! -- Вы его звали Тигром? -- спросил я. -- Ага, -- ответил он радостно. -- Из-за рыжих полосок. Это ребята его так прозвали. Просто извелись, как он пропал. Тут мальчуганы повалились на пол, а Оскар прыгнул к ним и, восторженно мурлыча, принялся игриво бить их лапами. Сеп Гиббонс снова опустился на стул. -- Вот так он с ними всегда играл. Возились на полу целыми днями. Очень мы без него скучали. Такой кот хороший. Я взглянул на обломанные ногти, царапающие кепку, на простое открытое честное лицо одного из тех йоркширских тружеников, которые внушали мне неизменную симпатию и уважение. Работники вроде него получали в те дни тридцать шиллингов в неделю, что яснее ясного подтверждали залатанная куртка, потрескавшиеся, хотя и начищенные, сапоги и одежда мальчиков, которую они явно донашивали после старших братьев. Но все трое выглядели чистыми и умытыми; волосы мальчиков были тщательно расчесаны и приглажены. Хорошая семья, подумал я, не зная, что сказать. За меня это сказала Хелен: -- Так что же, мистер Гиббонс! -- Тон ее был неестественно бодрым. -- Конечно, берите его. Он нерешительно спросил: -- А вы-то как, миссис Хэрриот? -- Ничего... Он же ваш. -- Да ведь говорят, раз нашел, так и твои. По закону вроде бы. Мы ведь пришли не затем, чтобы его назад требовать или там... -- Да-да, конечно. Я понимаю, мистер Гиббонс. Но ведь он у вас вырос, и вы его столько времени искали. Не можем же мы его у вас отнять. Он быстро кивнул. -- Большое вам спасибо. -- Он помолчал, сосредоточенно хмурясь, потом нагнулся и подхватил Оскара на руки. -- Ну, нам пора, а то опоздаем на восьмичасовой автобус. Хелен взяла мордочку Оскара в ладони и несколько секунд смотрела на него. Потом погладила мальчиков по голове. -- Вы ведь будете о нем хорошо заботиться? -- Да, миссис, спасибо. Вы не беспокойтесь! -- Они поглядели на нее и заулыбались. -- Я вас провожу, мистер Гиббонс, -- сказал я. Пока мы спускались по лестнице, я щекотал пушистую скулу, прижимавшуюся к широкому плечу, и в последний раз слушал басистое мурлыканье. В дверях я пожал Гиббонсу руку, и они пошли по улице. На углу они остановились и помахали мне. А я помахал им -- мужчине, двум мальчикам и коту, который глядел на меня через плечо прежнего хозяина. В ту пору моей жизни я взлетал по лестнице, перепрыгивая через две-три ступеньки, но на этот раз я поднимался по ней, еле волоча ноги, как старик. Горло у меня сжималось, глаза пощипывало. Выругав себя сентиментальным дураком, я с облегчением подумал, что Хелен приняла случившееся на редкость хорошо. Ведь она выходила этого кота, горячо к нему привязалась, и, казалось бы, такой непредвиденный удар должен был страшно ее расстроить. Но нет, она вела себя в высшей степени спокойно и разумно. Конечно, с женщинами никогда не угадаешь, но все-таки легче... Значит, и мне нужно взять себя в руки. Изобразив на лице подобие бодрой улыбки, я твердым шагом вошел в комнату. Хелен сидела, прижав лицо к столу, одной рукой обхватив голову, другую бессильно протянув перед собой. Ее тело сотрясалось от отчаянных рыданий. Я впервые видел ее такой и, совершенно растерявшись, забормотал какие-то утешения, но рыдания не стихали. Я беспомощно придвинул стул к столу и начал поглаживать ее по голове. Возможно, я и нашел бы что сказать, но только на душе у меня было так же скверно. Но все проходит. Ведь Оскар жив и не потерялся, убеждали мы друг друга, а просто поселился у добрых людей, которые будут хорошо о нем заботиться. Собственно говоря, он вернулся домой. И ведь нам остался наш любимый Сэм. Правда, в первые дни утешения от него было мало: он все время тоскливо обнюхивал место, где прежде лежала подстилка Оскара, а затем опускался на коврик с унылым вздохом. А у меня зрел план, который я собирался сообщить Хелен в надлежащую минуту. Примерно месяц спустя после этого рокового вечера мы в мой свободный день поехали в Бротон посмотреть новый фильм. После конца сеанса я поглядел на часы. -- Еще только восемь. -- Сказал я. -- Может быть, навестим Оскара? Хелен удивленно на меня посмотрела: -- Ты хочешь поехать в Уидерли? -- Да. Это же всего пять миль. Она нерешительно улыбнулась: -- Как бы хорошо! Но ты не думаешь, что им будет неприятно? -- Гиббонсам? Конечно, нет. Так поехали? Уидерли -- большая деревня, и домик Гиббонса находился в дальнем ее конце, за методистской молельней. Я открыл калитку, и мы прошли по дорожке к двери. На мой стук ее отворила невысокая женщина, вытиравшая руки грубым полотенцем. -- Миссис Гиббонс? -- спросил я. -- Да. -- А я -- Джеймс Хэрриот. И вот моя жена. Она ответила мне недоуменным взглядом. Наша фамилия ей явно ничего не сказала. -- У нас некоторое время жил ваш кот, -- добавил я. Она вдруг широко улыбнулась и махнула полотенцем. -- Ну да, конечно! Сеп же мне про вас говорил. Да входите, входите! Большая кухня, она же гостиная, красноречиво повествовала о жизни на тридцать шиллингов в неделю с шестью детьми. Видавшая виды мебель, штопаное-перештопаное белье на веревке под самым потолком, прокопченная плита и неописуемый беспорядок. Сеп встал со стула у огня, положил газету, снял очки в стальной оправе и потряс нам руки. Он усадил Хелен в продавленное кресло. -- Очень приятно опять с вами свидеться. Я про вас хозяйке частенько рассказывал. Его супруга подхватила, вешая полотенце: -- Верно! А вот теперь я с вами и познакомилась! Сейчас поставлю чайку. Она засмеялась и унесла в угол ведро с мутной водой. -- Вот отстирываю футболки. Мальчишки взяли да и подсунули их мне. Будто у меня других дел нет! Пока она наливала воду в чайник, я украдкой оглядывал кухню и Хелен тоже косилась по сторонам. Но тщетно. Никаких признаков кота обнаружить нам не удавалось. Неужели он опять сбежал? С нарастающей тревогой и растерянностью я вдруг сообразил, что мой заветный план может привести к совсем обратным результатам. Но коснуться жгучей темы я решился, только когда чай был заварен и разлит по чашкам. -- А как... -- спросил я робко, -- как поживает... э... Тигр? -- Лучше некуда, -- бодро ответила миссис Гиббоне и взглянула на часы, украшавшие каминную полку. -- Он вот-вот вернется, тогда сами посмотрите. Не успела она договорить, как Сеп поднял палец: -- По-моему, уже заявился. Он направился к двери, открыл ее, и наш Оскар переступил порог со всем своим величавым изяществом. Увидев Хелен, он мигом вспрыгнул ей на колени. Она радостно вскрикнула, поставила чашку и принялась гладить пестрый мех, а кот под ее ладонью выгнул спину и кухню огласило знакомое мурлыканье. -- Он меня узнал! -- шептала Хелен. -- Он меня узнал! Сеп радостно закивал. -- А как же! Вы ведь его вызволили из беды. Он вас никогда не забудет. И мы тоже, верно, мать? -- Да уж само собой, миссис Хэрриот, -- ответила его жена, намазывая маслом ломтик имбирной коврижки. -- Вы же такое доброе дело для нас сделали! Обязательно к нам заглядывайте, как еще будете в наших краях. -- Спасибо, -- ответил я. -- Непременно. Мы часто бываем в Бротоне. Я нагнулся, почесал Оскару шею и опять обернулся к миссис Гиббоне: -- Кстати, ведь уже десятый час. Где он пропадал весь вечер? Она перестала намазывать коврижку и уставилась в одну точку: -- Погодите, дайте сообразить. Нынче же четверг, верно? Значит, йогой занимался, не иначе. Вот и кончилась еще одна глава моей жизни, подумал я, захлопнув дверь купе и втискиваясь на сиденье между толстушкой в форме женской вспомогательной службы военно-воздушных сил и крепко спящим капралом. Вероятно, я выглядел типичным демобилизованным солдатом. Голубую форму у меня забрали, выдав взамен "увольнительный костюм" -- жуткое одеяние из бурой саржи в лиловую полоску, в котором я смахивал на старомодного гангстера. Зато мне оставили форменную рубашку с галстуком и блестящие сапоги -- они теперь казались добрыми старыми друзьями. Мои скудные пожитки, включая "Ветеринарный словарь" Блэка (я не расставался с ним все время моей летной карьеры), лежали на полке в фибровом чемоданчике того типа, который пользовался особой популярностью у низших чинов. У меня не было даже пальто, о чем я не замедлил вспомнить, потому что в вагоне скоро стало холодно, а путь до Дарроуби мне предстоял неблизкий. Под конец я сменил поезд на автобус -- тот же самый маленький, тряский, дребезжащий автобус, который несколько лет назад вез меня в неведомое будущее. И шофер был тот же самый. А потому, когда в голубой дали вновь начали подниматься холмы, время, разделявшее эти две поездки, словно исчезло: в свете раннего утра я видел знакомые фермы, каменные стенки, убегающие вверх по травянистым склонам, и деревья, клонящие ветви над рекой. Часов в десять мы загромыхали по булыжнику рыночной площади и на лавке, в дальнем ее конце, я прочел вывеску: "Дарроубайское кооперативное общество". Солнце поднялось уже высоко и припекало ярусы черепичных крыш на зеленом фоне уходящих ввысь холмов. Я сошел, автобус отправился дальше, и я остался стоять рядом со своим чемоданчиком. И снова все было как в тот раз: душистый воздух, тишина и площадь -- совсем безлюдная, если не считать стариков, сидящих под башенкой с часами. Один из них оглянулся на меня. -- А, мистер Хэрриот! -- сказал он невозмутимо, словно видел меня только вчера. Передо мной от площади отходила улица Тренгейт и, загибаясь, исчезала за бакалеей на углу. Почти вся протяженность этой тихой улочки с церковью у ее конца была скрыта от моего взгляда, и я давно уже не ходил по ней. Но стоило мне закрыть глаза, как я увидел Скелдейл-Хаус и плющ, увивший его стены до маленьких окошек под самой крышей. Там мне придется начать все сначала, там я узнаю, сколько я забыл и смогу ли снова лечить животных. Но пока еще я туда не пойду, пока еще не пойду... С того дня, как я впервые приехал в Дарроуби в поисках работы, случилось очень многое, но тут мне вдруг пришло в голову, что между моими тогдашними обстоятельствами и теперешними почти нет разницы. Тогда все мое имущество исчерпывалось старым чемоданом и костюмом, который был на мне. Как, в сущности, и теперь. С одной только чудесной разницей: теперь у меня были Хелен и Джимми. А потому все выглядело иначе. Пусть у меня нет ни денег, ни даже дома, который я мог бы назвать своим. Но меня ждут жена и сын, а там, где они, там и мой дом. И имеете с ними меня ждет Сэм. До фермы отца Хелен от города было неблизко, но я поглядел на тупые носки сапог, выглядывающие из-под штанин. Пока я был солдатом, я научился не только летать, но также и ходить в строю, и несколько миль казались мне пустяком. Я крепко ухватил ручку своего фибрового чемодана, свернул на ведущее из города шоссе и, печатая шаг -- левой-правой, левой-правой, -- пошел по дороге, которая вела домой.