я стала бедную Лильку утешать, на ходу сочинив историю, о том, что мы с Андреем - друзья детства, и я - гелфренд нашего 3-го друга детства, с которым поссорилась и пришла к Андрею посоветоваться. История о подлеце бойфренде, друге детства, вышла длинной и совершенно достоверной. Я наделила его именем, внешностью и душевными качествами Ярмолы, (что-то в нем было и от Коли Рюмина). Постепенно мифический бойфренд ожил до такой степени, что я заторопилась к нему - мириться, (якобы по мудрому дружескому совету Андрея). Напрасно Андрей цедил сквозь зубы, думая, что так незаметно, что он говорит, (конешно было бы незаметно, если бы Лилька была глухой, зрячей, но ГЛУХОЙ, но она - не была!) - Сиди, глупое чучело. Я ее сейчас выведу на улицу, и все будет нормально. Нет, дело уже близилось к 4-м утра, я уже ничего не хотела, кроме как оказаться в родном Квинсе и уснуть. Мы вызвали такси, я опять получила от благородного почитателя пятнаху, (Коля мне тоже тогда после РАКОВИНЫ дал эту пятнаху) и уехала домой бедной нетоптаной курочкой. И опять вслед мне неслось: -Звони! Но звонить хотелось все меньше и меньше. Любви хотелось все больше и больше - но всякой вот такой мистической хуеты с раковинами, лампами и негритянками - все меньше и меньше, поэтому я решила никогда больше этому Андрею не звонить, хотя он точно был хороший, еще лучше, чем те два предыдущих. А следующий мужчина, с которым свела меня судьба - был не ничем не хуже, но история с ним вышла - ЕЩЕ ХУЖЕ. Тут уж впервые к любовным неприятностям начали присоединяться финансовые. РЕКА ДЕЛАВЕР. "Газ стэйшн" - это маленький ночной клуб в Ист-виллидже, сделанный из бывшей газолинки - атозаправки. Весь его дизайн - модный в Виллидже металлолом - во всех видах, мы- то его навидались в пионерском детстве - именно этих швейных машинок и печатных станков, якорей - ведь старались тащить всем звеном - что потяжелее, чтобы быстренько выйти на первое место и - с победой до хаты - до коровы своей, до земли... Лицензии на продажу спиртного у "Газ Стейшн" не было, и хозяин - испанец Орландо изобрел гениальный напиток - мы звали его "Арбузовка", (а надо бы назвать "Орландина") - он смешивал в миксере водку с арбузом. Это - ихнее национальное латиноамериканское питье - только забыла какой из многочисленных Латиноамерик. Ничего вкуснее я в жизни не пила. Там иногда играли "Унтер-апельсины" - мои настоящие друзья детства. Играли они по наколке Наташи Шарымовой - еще одной легенды Русского Нью-Йорка, я их к ней когда-то и привела. "Унтер-апельсины" - довольно унылые изящные юноши - неразлучные друзья. При этом один из них - человек хороший, а другой - не очень. Таланта особого в них не наблюдается. Как говорила моя мама " Наблюдается недовложение мясного продукта", (она нашла эту чудную фразу, в случайно попавшемся ей на глаза протоколе, освещающем работу какой-то общепитовки). Пели "Апельсины" какой-то, якобы ими изобретенный Эрото-рок, а Шарымова вполне безуспешно пыталась их раскрутить - это в Нью-Йорке- то, где музыкальная энергия прет из под каждого камня - так, что идешь по городу и незаметно для себя - танцуешь. В тот раз они играли на "Газолинке" и даже там умудрились развести тоску. От тоски я стала оглядываться вокруг (все вокруг были знакомые) и радостно заметила Колю. Нет, вовсе не того! С этим именем происходит вот что: имя, как известно, что-то да значит. Вот например: пока я жила в России у меня за всю жизнь было только три знакомых Коли, а тут на Нью-Йоркщине их стало - шесть! И это при том, что местное русское комьюнити все же в массе своей - еврейское, а Коля - имя чисто русское. Вот такая странная, на первый взгляд статистика. Но если верить в силу и значение имен - то все становится на свои места, ведь Святой Николай - он же Никола Морской, в честь которого, все эти люди названы Колями - покровитель не только России и маленьких детей, но так же и всех моряков, путешественников, авантюристов и вообще рисковых людей, (уголовные преступники тоже молятся именно Святому Николе). Вот и выходит, что сила, заключенная в этом имени, потащила множество Николаев со всей России - в дальнюю дорогу, за неведомой судьбой и оттого их так много скопилось тут - в еврейской Нью-Йоркщине. В моей истории появится еще двое Коль! В общем, вижу - стоит КОЛЯ ХРЯПИН, старый знакомый. Коля Хряпин - красотой не отличается. И зуб у него золотой. Но при этом он какой-то - "Парень без кепки", и этим все сказано. Неожиданно он мне очень обрадовался. Мы с ним оба были приятели "Апельсинов", вроде как, обязанные слушать их эротические завывания, это нас и сблизило. Коля обнял меня и стал нашептывать мне на ушко всякие нежные слова, типа: - Ну и хуйня же этот их Эрото-рок. Ну и мудаки же они... Ебан в рот, за что ж мы должны так мучиться? Постепенно я почувствовала в Коле - родственную душу, поняла, что нас связывает общее понимание искусства (хотя и на лицах всех остальных слушателей бродило довольно кислое выражение - видимо "недовложение мясного продукта" ощущалось не только нами.) Почувствовав в Коле родственную душу, я простила ему отсутствие нечеловеческой красоты и приникла к его могучему плечу на полную катушку. И тут Коля сказал: - Давай уйдем отсюда. Делать тут дальше нехуй. Сейчас Сашка Некрасов на джипе подскочит. Поехали с нами. YOU, LL HAVE A GOOD TIME! Вот эта стандартная фраза про хорошее время и явилась для меня в тот вечер роковой. Ее часто говорят бедным девушкам и всегда она означает одно и тоже - поход в ресторанчик или кафе, выпивание чего-нибудь, а потом и любовное свидание, если девушка не против. Я была Девушка Не Против и радостно согласилась. В конце концов, с лица воду не пить, по одежке встречают, по уму провожают, не а деньгах счастье, да и своя рубашка ближе к телу, то есть духовная общность - веский аргумент для физической близости. Сашку Некрасова я тоже знала давно - буквально с первых дней в Америке. Сашка Некрасов жил в знаменитой "Некрасовке", и являлся старшим сыном ее хозяев - Володи и Шуры Некрасовых. Володя и Шура - питерские художники, по природе своей - люди полностью деревенские - не хуже меня, но если я - вечная голытьба, то Некрасовы - явное кулачье - крепкое хозяйство. Володя родом кажется с Вологодщины, а Шура вроде как, коренная питерская. Они приходятся некровной родней Олегу Григорьеву. В Русском Нью-Йорке их знают все. Посреди плохого, в ту пору, Бруклина, Володя купил когда-то за бесценок пару развалин, отстроил их и один дом начал сдавать посторонним испанцам, а в другом образовалась знаменитая "Некрасовка". На одном этаже хозяева жили сами, а все остальные части дома сдавали друзьям - художникам и поэтам. Долгие годы в "Некрасовке" обитал Костя Кузьминский с Эммочкой и тремя борзыми, там же поселились, и Генрих Худяков, и Витек Володин, и живая курица, чудесно спасенная от ритуального убийства в канун субботы. Курица впоследствии размножилась и обросла другими мелкими домашними животными - козами, овцами, коровой и лошадью. Художникам и поэтам стало тесновато и все они посъезжали, оставив в "Некрасовке" уже вполне сформировавшееся кулацкое хозяйство, состоящее из Володи, Шуры и взрослых сыновей. Что же касается выпить, посидеть и послушать Шурино пение, равного которому, наверное нигде на свете нет, (и даже в Нью-Йорке это очевидно), все это по-прежнему в "Некрасовке" происходило. Я часто приходила туда с родителями. Получалось, что через родителей я дружу со старшими Некрасовыми, а сыновья их тогда были еще очень молодые и сильно американизированные, и мне с ними было не очень интересно. (Сашка впоследствии стал таким русским человеком - что дальше ехать некуда, а младший женился на ирландке, но, честно говоря, тоже сильно обрусел). Все же пару раз я приходила к младшим Некрасовым на какие то пьянки - как раз с "Унтер-апельсинами". Кажется, и Колю Хряпина я впервые встретила именно там. Одним словом, идея отправится с Колей, Сашкой Некрасовым и его в ту пору американской гелфренд, куда-то "иметь хорошее время" показалась мне вполне очень даже чудной и я доверчиво залезла в джип и прижалась к Колиному плечу. Мы поехали по ночному городу ....мимо "Энивея", мимо "Русского Самовара", мимо "Рюмочной", мимо "Дяди Вани", мимо "Черных очей", "Белых ночей" и все прочих питейных заведений Русского Манхэттена, но я не удивилась, решив, что мы направляемся во что - то американское - или вообще во что-то экзотическое (вот тут то я как раз и не ошиблась!). Дальше раз - хрясь - Бруклинский мост. Ага, думаю, значит ужинать будем в Бруклине - и там же в "Некрасовке" ночевать. Видимо старшие Некрасовы - в отъезде и дом целиком в распоряжении младших. Джип притормозил прямо у дома. - Ага, думаю, значит ужинать будем просто дома. Поужинаем и спать. И чего он тогда так торжественно обещал "хорошее время" - в смысле - ТАК хорошо он меня выебет что ли? С другой стороны трудно что-нибудь возразить против такой формулировки. Ебля в большинстве случаев - время хорошее... ну ничего страшного - плохо конешно, что в Бруклин завезли - ну завтра суббота - съездим куда-нибудь на Брайтон или на океан, в общем, как завезли, так и вывезут.... Под эти неторопливые мысли, я уже оказалась в комнате на первом этаже. И тут началось что-то странное. Никто не пытался накрывать на стол или на худой конец стелить постели. В комнате шли бурные приготовления, к чему- то, чего я совершенно не могла понять: Коля и Сашка начали ходить взад- вперед с какими-то рюкзаками, носить во двор ящики с пивом, брезентовые палатки, потом они стали обматываться патронташами, забивать пыжи... на что они намекают? Не садо-мазой ли тут пахнет? - На. Это будет твое. Передо мной стоял Коля и протягивал мне - РУЖЬЕ. - Чего, МОЕ? - Ружье. Да оно не тяжелое, попробуй. - Да я не умею. Стрелять то... зачем оно мне? - Стрелять мы тебя научим. Ты же сказала, что хочешь с нами ехать. - Куда ехать? - Как куда? На Делавер, понятно. Мы ж едем на Делавер до понедельника - охотиться на оленей. Мы с тобой и Сашка с Деборой. А стрелять я тебя научу, не волнуйся, это просто, ну может с первого раза ты оленя и не завалишь, но все равно, будь уверена YOU,LL HAVE A GOOD TIME! Мне уже был ясен весь ужас моего положения - плохой Бруклин - три часа ночи... - А родители...? - На Делавере. Они там дом строят. Ну, мы- то прямо там, в горах палатки поставим. Классно будет, вот увидишь. Все ясно. Ночевать я тут не могу. Через Квинс они не едут - это ровно в обратную сторону, а им до Делавера пилить и так часа четыре.... В кармане у меня - последняя двадцатка и я на нее должна дотянуть до следующей пятницы. И дотянула бы, но кар-сервис отсюда до меня как раз столько и стоит... Господи!!! Что ж ты издеваешься надо мной!!! Дальнейшее вспоминать уж совсем неприятно - их удивление, уговоры... Мои, оправдания: вегетарианка, ненавижу охоту и поездки на природу, оленей, наоборот - люблю, звучали для них непонятно и оскорбительно, и уж совсем невозможно было им объяснить - зачем же я села в с ними в джип и сюда приехала. Потом вызывали кар-сервис, раздраженно ждали, когда он приедет, при этом было ясно, что колличество людей, считающих меня сумасшедшей - увеличилось еще на две штуки (Дебору - не считаю). В общем, я опять покатила в Квинс - точно как поет Шура Некрасова, своим несравненным голосом в одной из песен: Эх да на последнюю пятерку Найму я тройку лошадей... А ребята отправились на своем джипе на реку Делавер. Я тогда не знала и не думала, что через несколько лет загадочная и прекрасная река Делавер - станет тем самым местом на земле, где находится мой ОТЧИЙ ДОМ. Не метафизический, а конкретно-реальный Отчий дом, есть далеко не у каждого. У большинства жителей моей исторической родины России - в прежние годы, Отчие дома мало у кого встречались - последние сто лет истории этого места плохо располагали к сохранению Отчих домов, в каком бы то ни было виде. Метафизическим Отчим домом - являлся все тот же Пушкин ну и конешно - Береза, которая для всего годиться: и для "в лес погуляти...", и для "ты прежде, Отчизна, меня напои...", и для лапти сплесть, и для повеситься, если уж пришла такая нужда, одним словом - НАША РУССКАЯ БЕРЕЗКА, над которой никак мне не удается зарыдать, при встрече с ней где-нибудь в Мэне или Вермонте ; а вот в сосновой роще - всегда готова плакать, стоит только увидеть эти сиренево- розовые голые стволы-мачты, уходящие высоко в небо, услышать запах сосняка - запах Родины. Всеволожского, там стоял зеленый дачный дом, построенный другим дедушкой - столяром. Там проходило самое раннее детство - все эти карты на темном чердаке и голые попы на помойке (игра в доктора) и война с осиными гнездами... Все же там была дача, а Отчего дома - не было. Нынче в России все изменилось - повсюду леса и пилы, полным ходом идет постройка множества новеньких Отченьких домов - скоро будет как в Америке, а Америке - Отчий дом есть почти у каждого - ничего, что он часто находиться в какой- нибудь жопе, типа Мид-Вест Индианы - и к тому же в весьма захудалом состоянии - все равно это здорово, когда он есть. Раньше - в додвадцатом веке - и в России у многих эти Отчие дома находились, где попало и в захудалом состоянии, а все равно легче жить, зная, что где- то ОН есть. Никто из моей семьи, ни о каком Отчем доме и не мечтал, мечты таковые несвойственны потомкам российских евреев и бакинских армян, достаточно для счастья и того, что все мы, в очередной раз живы и вместе - ну хотя бы по одну строну океана, но судьба, в лице писателя Василия Агафонова, а попросту Юлика Гантмана - рассудила иначе. Юлик первый купил старый дом на реке Делавер, привел его в порядок и начал жить там подолгу один или с гостями. Но в одиночестве Юлик скучал и по этой причине всегда внимательно просматривал объявления о продаже недвижимости в местной газете. Когда Костю Кузьминского с Эммочкой и тремя борзыми начали в очередной раз выкидывать на улицу за неуплату - Юлик увидел некий вариант, показавшийся вполне подходящим. Костя, конешно, пытался остаться на Брайтоне, не из любви к маленькому Брайтону, который он все эти годы тихо ненавидел. А из любви к большому ОКЕАНУ, лежавшему прямо у ног Брайтона и соответственно у Костиных тоже. Костя позвонил даже своему старому другу - ВЕЛИКОМУ РУССКОМУ ХУДОЖНИКУ и рассказал, что вот плохи дела - если не внести к пятнице триста баксов - выкинут на хуй с вещами, борзыми и Эммочкой. Друг посочувствовал и сказал, что с жильем всегда большие расходы - у него вот в имении - тоже неприятность - погнулся чугунный столб для привязывания лошадей и вынь да положь - три штуки на починку - морока... В общем, Юлик нашел что-то, правда без крыши, пола и стен - но зато на реке Делавер, да еще и на ручье, да еще и прямо возле узкоколейки. Кузьминский согласился в ЭТО - въехать. Он продал пару картин художника, которому лошадь, блин, важнее старой дружбы и купил... нет, Костя купил не Отчий дом, а свой собственный ДОМ-МУЗЕЙ. И тут уж тема ПЕРВОЙ ЗИМЫ вступила на полную катушку - непонятно было как они с Эммочкой переживут эту первую зиму. Я звонила и спрашивала: - Ну, унитаз у тебя, по крайней мере, есть? - Есть, но куда ведет - неизвестно. Вместо стен поначалу были какие - НАШИ РУССКИЕ БЕРЕЗКИ, обтянутые целлофаном. В общем, - ПЕРВАЯ ЗИМА. А у моих все вышло наоборот - Юлик нашел для них совершенно игрушечный домик на горе в соседней деревне Экванак - оставшийся от двух гномов - мужа и жены. Все дверные ручки в этом доме находились где-то на уровне колен. Но зато там сразу было все, что необходимо для жизни - полный набор свершившейся Американской Мечты - кафель, коврики, креслица, даже ножи и вилки, и все к тому же подобранное по цвету в нежнейшей пастельной гамме "Кантри". Дети старичков-гномов решили ничего там не разрушать, а так и продать этот игрушечный набор "Счастливая старость" - в целом виде. Вот этот подарок и достался моим родителям. Теперь там - на реке Делавер, прямо на горке - напротив пожарной команды стоит мой Отчий дом. И постепенно создается маленькая русская "артистическая" колония, вокруг Юлика, родителей, Кузьмы и Некрасовых. Кузьма обжился и завел важные для хозяйства вещи - пулемет Калашникова, три неработающих джипа и яхту "Эмма Подберезкина" - яхта вполне исправная - но на воду ее никогда не спускают - лень. Эммочка посадила сад и огород. Потом они построили баню, а на втором этаже - комнаты для гостей. Каждый вечер ровно в десять, мимо усадьбы, на которой крупными русскими буквами написано "БАНЯ", проноситься товарный поезд, и машинист отдает Кузьминскому честь - вся округа знает - что это - русская знаменитость. В деревне Экванак - горы и орлы. Иногда медведи.... Лирическое отступление: Мама и медведь. Мама стоит во дворе и готовит салат любимому мужчине (это папа). Вдруг кто-то тихонько и ласково трогает ее за плечо... - Миша, пойди душ прими, эта ваша манера не мыться - и ты и твоя дочь... запах же! А купание - мытья не заменяет. Мыться надо в ванной с мыл..............аааааааааааааа ааааааааааааааааааа!!!!!!! Мама вбегает на веранду и запирается в доме, медведь некоторое время пытается выломать дверь, а потом мирно съедает не ему приготовленный салат (имя все же совпадает!) и уходит. Такие случаи на реке Делавер - нечасто - раза два-три за сезон. Мама говорит, что страшно было только в первый раз. Внизу в деревне, меня спрашивают, в лавке мистера Ханта: - Вы дочка русской писательницы, которая поселилась на горе? Там на реке Делавер - охота на оленей. Мы давно знали эту реку - с того самого дня, как по редким первым питерским видикам прошла "Всегородская премьера" фильма "Охотник на оленей". Помните, как он начинается? Не гундосым голосом знаменитого переводчика Володи, а знакомым колокольным звоном, свадьбой в православной церкви и спутанной русско-украинской речью. Герои "Охотника на оленей" - фильма о вьетнамской войне и американском патриотизме - делаверские украинцы. Там есть один кадр - героя спрашивают в сайгонском военном госпитале, как его имя и он отвечает: - Mikolaytchyck. - Mikolaytchyck? What,s kind of name - Мikolaytchyck? - It,s AMERICAN name. Так он отвечает - белоглазый красавец Кристофер Уолкер ... Делаверский украинец, прошедший плен и пытки крысами, видевший деревни, сожженные напалмом... Там - трое друзей. Один стал калекой, другой умер, третий вернулся на Делавер живым и здоровым... Но выстрелить в оленя этот человек больше не может. Он возненавидел войну. Войну, но не Родину, которая его туда укатала. В конце фильма, выжившие ребята сидят, выпивают и поют: " Благослови Америку, господи..." - по-английски. Когда-нибудь так станет и в России - кто-то скажет про непривычно звучащее имя: - Это - РУССКОЕ имя. И люди не удивятся... братство и прощение - иных вариантов - не предвидится.... Река Делавер... БОРЬБА С БУДДИЗМОМ И ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ. - Река Делавер! Это уже полная фантастика! На этот раз Ирка меня даже пожалела, одолжила двадцатку до пятницы, ни в чем обвиняла и только сокрушенно качала головой. - Не знаю, что с тобой творится... правда бесы какие-то. Ну что ж с тобой делать то? - Знаешь, Ирка, давай смотреть правде в глаза: Я - женщина немолодая... - Это ты-то? - Не перебивай! Немолодая, некрасивая, с ребенком на руках и... в доску бедная. ЗНАЧИТ НЕМОЛОДАЯ, НЕКРАСИВАЯ ЖЕНЩИНА ИЗ ЕБАНОГО КВИНСА С РЕБЕНКОМ НА РУКАХ - ТО ЕСТЬ ПРЕДМЕТ - НА ХУЙ НИКОМУ НЕ НУЖНЫЙ... - Перестань сейчас же глупости говорить! - Не перебивай! В общем, единственный мой шанс найти кого-нибудь - это стать знаменитой. Моложе красивее и богаче - мне точно не стать, а знаменитой - могу. Для этого мне надо выйти из художниц и стать поэтессой. Буду выходить на сцену - читать стихи. - Зачем стихи? Песенки свои пой. Они чудные! Ведь говорят же, что ты "Галич в юбке" и "поющая Цветаева". Песенки я действительно сочиняла с 15-ти лет и пела друзьям на кухне. - Песенки - забудь. И Цветаеву с Галичем. Особенно Цветаева - на редкость удачный пример для подражания. И конец у нее прямо голливудский! Нет, в Цветаеву я играть не буду, я должна стать не "Наш Галич" и не "Наша Цветаева", а "Наша Ахматова" - вот кем я должна стать! И тогда мне достанутся в конце жизни "Наши ахматовские сироты, Наша оксфордская степень и Наша законная могилка в Комарово", а не "Наша петля в Елабуге". - Но ты ж Ахматову не любишь. - Стихи ее я не люблю. И личность ее мне предельно не близка, но что-то важное она сделала. Вот наступил этот Двадцатый съезд - и людям вроде как разрешили снова в чего-нибудь верить. Ну, в чего-нибудь, или кого-нибудь, кроме Пушкина. Они оглянулись вокруг - а нет никого, и верить то не в кого. А тут Бродский, Найман, Бобышев и Рейн обнаружили на чердаке Ахматову - потемневшую икону - оставшуюся от ТЕХ, в кого можно было верить. Вытащили ее на свет божий и стало ясно, что икона - чистая, ничем не засранная и есть хоть что-то на что можно молиться. Так потихоньку народ и начал в себя приходить... - Так ты хочешь стать не просто знаменитостью, ты иконой хочешь стать? - Причем тут икона, я тебе просто объясняю свое отношение к Ахматовой. И стишки тут совершенно не важны. Песни мои - хорошие и, по-моему, даже лучше, чем ахматовские стишки. Но я их петь не буду. Я буду как раз стишки зачитывать - они у меня в основном плохие, но это не важно. Я просто должна ЕЕ сыграть. Как хорошая актриса. Для осуществления моего замысла, мы с Иркой отправились в мастерскую Комара и Меламеда на поэтический вечер. Вечером руководил крупный розовый мужчина в очках - доктор Андрюша. Андрюша сам был поэтом и читал смешные стихи - про натюрморт, сделанный из внутренних органов человека. Мне он понравился и стихи его тоже. Поняв, что он самый тут главный, я подошла к нему в перерыве: - Андрюша, можно я тоже буду поэтессой? Понимаете, я развелась и мне нужен какой-нибудь любовник. Я хочу выходить на сцену и читать стихи, чтобы сразу много мужчин меня увидели... - А вам не лучше в таком случае куда-нибудь в топлесс, например? - Нет. Не лучше. Потому что я - толстая, без чувства ритма и вообще от физкультуры освобождена с первого класса. - Даже не знаю, что сказать.... С первого класса - да это серьезный аргумент... А стихи у вас есть? - Стихи - плохие. Есть хорошие песни, но это неважно. Давайте я лучше плохие стихи прочту. Как- то я его уболтала и он позволил мне выйти на сцену. Я вышла на сцену и объявила: БОРЬБА С БУДДИЗМОМ. Дальше я начала читать: Если ты полюбишь Будду Я тебе давать не буду! Тут все сразу засмеялись, и мне стало легше. Дальше я уже без запинки прочла всю поэму: Сколько время? Два яврея. Третий жид - По веревочке бежит. Бежит себе шатается, Спрашивает дорогу: Вы не скажете, как пройти к китайцам? Говорят, они сделали доброго Бога. Заглянул он в лавку корейскую. Стоит на пороге и плачет. Обменяйте мне долю еврейскую На что-нибудь послаще. Я о многом просить не буду Не хочу ни любви, ни удачи, Дайте только круглого желтого Будду И круглую сладкую дыню впридачу. ...Значит, ты от нас ушел? У буддистов хорошо. Там и сухо и светло, Ходит дедушка По Ло (Принял пегую кобылу За гнедого жеребца...) А ты его принял было За Бога и Отца? Значит, ты идешь в буддисты? Там у них тепло и чисто. Пахнет рисом и лапшой. Просветленною душой. Как тебе я замолвлю слово За мой бедный народ пастуший? И за нашего Бога - злого? И за наши темные души? И за то, что не медом и мятой Пахнут женщины и младенцы: Кровью, семенем, жестким мясом Да куда ж от этого деться? Значит, ты идешь в японцы? Ну, иди, иди, не бойся... Бог желает тебе удачи. Он поможет тебе дойти. Ни буран, ни разъезд казачий Твоего не прервут пути... Но однажды проснешься где-нибудь в Тянь-Шане, У подножья восточных скал И увидишь с дорожным мешком за плечами, Бога, которого ты не искал. Он встанет - усталый и спокойный. (Его руки испачканы в НАШЕЙ грязи и крови) и скажет: Браток, ты просто меня не понял. Я хотел тебе дать немного ЛЮБВИ... Вот что я прочла. Это я сочинила для красивого скульптора Лени Лермана, еще когда замужем была. Леня увлекался буддизмом, а я с этим увлечением, как могла, боролась. Не то что бы я особый враг буддизма - буддизм для меня вещь скорее неинтересная, нежели неприятная - это ловушка для слабых душ, ловушка-убежище, нет в буддизме ни стыда, ни счастья; буддизм и травка - неразлучные брат с сестрой - оба они призваны вызвать возбуждение - там, где не от чего возбудиться, умиротворение - там, где не с чего умиротвориться, нежность и страсть - там, где не хватает любви, искусственную энергию - там, где нет собственной. Ничего плохого во всем этом нет - но я предпочитаю искать настоящую любовь, настоящее возбуждение - от чего то, что меня "всухую" возбуждает и умиротворяться от истинного умиротворения. Если же этого не происходит - то куковать без всего вышеперечисленного, но уж зато, когда это есть - знать что это - взаправдашнее. Алкоголю я больше доверяю - он лишь усугубляет уже существующее состояние. Кроме того - я считаю, что за буддийским доброжелательным равнодушием - системой невмешательства, кроется - как и за любой формой нейтралитета - помощь врагу - в данном случае всякой дьявольщине. Я слишком деятельный человек, чтобы принимать буддизм без раздражения. Но вообще - то нелюбовь к буддизму - это моя тайна, кажется, не любить буддизм так же неприлично, как не любить евреев - признаешься где-нибудь в приличном обществе, всяко, какой никакой, но пизды получишь. И правильно! Это все - сугубо личные проблемы, и их надо обсуждать дома - с домашними. Вот мы с Полей - любим иногда поговорить, на досуге, о нашей неприязни к буддизму и траве - интимный разговор матери с дочерью. А стихи я написала, потому что Леня Лерман увлекался буддизмом, а мне хотелось, чтоб он мною увлекался, а вовсе не буддизмом этим - вот и написала. Кузьма - ужасно над этим стихом издевался и обзывал меня по-разному: "Киплинг, говорящий на идиш", "Иосиф Уткин в пробковом шлеме" и прочие ругательства. А сама я считала, что это лучшее из моих стихотворений Мой бедный пастуший народ, представленный в мастерской Комара и Меламеда некоторым количеством зубных врачей и адвокатов - тоже был в полном восторге. Куда бы не занесла еврея жизнь - от телячьего вагона до Аппер Ист-сайда, никогда он не чужд изящной словесности. Любовь к слову видимо последнее, что остается - вымаривают ли наше тело голодом, или душу - излишней сытостью, а стихам находиться место везде... Мои стихи кого-то просто развеселили, а кого-то тронули. Знание почти всех присутствующих о буддизме было не больше моего и сводилось к смутной сплетне о том, что "У Наташки Козловой муж ушел в буддийский монастырь...", некоторое время назад поразившей Русский Нью-Йорк. Тем не менее, мои стихи дали людям возможность почувствовать их личную причастность к какому-то, хоть и тоже смутному Богу - но, СВОЕМУ-НАШЕМУ, и из стихов явно следовало - что он-то будет получше, чем у буддистов! Людям обычно такие стихи нравятся. ( Мне тоже нравятся такие стихи!) В результате, я снискала некоторый дешевый успех и уже следующим утром проснулась знаменитой, а в тот же вечер раздался телефонный звонок: - Юля? Здравствуйте. Это Андрей Рицман - мы познакомились вчера. Вы что-то говорили насчет любовника. Я все же не понял - у вас есть любовник? - Именно что - нет! Если б был - стала бы я со сцены стихи читать! Стихи у вас очень забавные, но вам совсем не обязательно становится поэтессой, для того чтобы иметь любовников. Вашим любовником - буду я. Вот этот розовый доктор из предместья как- то решительно не вписывался в мою идею любовника. - Нет, Андрюша, вы знаете, я такая женщина, ну дикая, некоторые меня считают даже СУМАСШЕДШЕЙ. Любовник мой должен быть - ну такой, знаете, такой Феденька Протасов. Чтобы он там пил, к цыганам ездил, кидал, знаете ли, хрусты направо и налево, требовал "Невечернюю"... - Это - я. - Чего? - Все, что вы описываете - это я. Ну вот - подумала я, кажется нашего полку сумасшедших и вправду прибыло - можно по крайней мере наладить группу поддержки и дружбу по интересам. - Нет, Андрюша, вы все же меня не понимаете. Мне нужен такой человек, который пьет запоем, потом бродит ночью по городу... - ...Пешком, потому что полицейские отобрали у него ключи от машины, а потом они его вяжут и он одному из них разбивает нос, а потом ему приходиться долго судиться... - Ой, откуда вы знаете такие истории? - Потому что это - мои истории. Я же сказал - человек, который вам нужен - это я! (Ну и что я теперь буду делать с этим, выдуманным мною чудовищем, которое пьет запоем и бродит, по ночному городу, разбивая носы полицейским? Этот хуев Голем может и мне запросто нос разбить....) - Завтра встречаемся в "Дяде Ване" в полвосьмого. Вам подходит? Мне подходило. "Дядя Ваня" - маленькое кафе на 54-й между 8-й и 9-й. Над входом гордо реет Андреевский флаг. Хозяйка - красивая русская актриса Марина, но все ее зовут "Тетя Маша". В "Дяде Ване" - уютно и спокойно, под крылом у Маши собираются русские девушки с судьбой - актрисы, танцовщицы из топлессов, скучающие "американские жены", валютчицы, приехавшие в Нью-Йорк на гастроли или просто бляди на отдыхе. Во всяком случае, если где в этом городе и можно встретить большое скопление красивых баб - так это в "Дяде Ване", поэтому я и указала точный адрес этого заведения. Но, если для знакомства "Дядя Ваня" место самое подходящее, то для первого свидание - совсем неудобное - там все друг друга знают и нету никакой приватности. Поэтому мы с Рицманом решили перейти оттуда в какое-нибудь другое место. Мы вышли на улицу. Вокруг простиралась "Адова кухня" - так называется район Сороковых и Пятидесятых улиц между Девятой и Одиннадцатой авеню. Там куча всяких забегаловок. - Я вам сочинил стихи. Андрюша начал читать стихи прямо на улице - громко и вдохновенно, но в эту минуту грянул гром, и началась жуткая гроза. В Нью-Йорке, как и в Питере, погода меняется каждые полчаса без малейшего на то основания, так что Айрис Мэрдок с ее чудной фразой "Эта сумасшедшая старуха - лондонская погода" - может смело отдыхать, пожила бы она У НАС! Гром грянул, и мы с Андрюшей заметались по "Адовой кухне" в поисках какого-нибудь славного местечка - нырять абы куда, нам не хотелось - все-таки, первое свидание - не хуй собачий! Славное местечко нашлось почти сразу - что-то забавное в стиле 60-х, с оранжевыми пластмассовыми креслами и розовыми торшерами, мы вбежали мокрые, плюхнулись в эти кресла и Андрюша снова начал читать стихи: Ты лежишь на краю теплой бездны, Названной одиночеством ночью. Или покоем? Судить бесполезно. Каждый себя доживает заочно Так вот и я; оживая помалу, Впрок берегу затвердевшую данность. Мертво губами шепчу все условия И прижимаю к себе одеяло... В эту минуту я вдруг увидела у него за спиной что-то странное. Я увидела абсолютно голого малайского мальчика лет 15-ти. Он стоял к нам спиной, и я увидела его круглую желтую попу - почти, как наяву. Но ясно было, что наяву такое происходить не может, поэтому я зажмурилась и крепко потерла глаза. Когда я их снова открыла - попа никуда не исчезла. Я помню страшный разговор, Сердцебиенье без обмолвок, Где слово - ледяной осколок, Входило в ткань судьбы. И не осталось ничего, воздушной ток молчанья, осел как мокрый снег... Андрюша читал, вдохновенно запрокинув голову и прервать его было немыслимо - к тому же он читал мне посвященные любовные стихи: ...Забыть нельзя, (я пью твой горький смертный сок), но вот, остыв и не простив, перетопить соль бурую московских зимних улиц в теченье речевых, бездомных, донных строк... Я открывала и закрывала глаза, в надежде, что видение исчезнет, но оно не исчезало. Наконец мой новый друг закончил, и я молча показала ему глазами, чтобы он обернулся. Он обернулся и небрежно заметил: Жопа... Это мы в гейский бар заскочили Тут только я заметила, еще нескольких голых мальчиков. Что касается того - первого мальчика, то он нес на блюде, приставленном к низу живота, своего "мальчика" джентльмену за столиком напротив нас. Джентльмен стал принесенное сокровище тихо поглаживать, а я вылупилась на них так, что нас, наконец, заметили, определили как разнополых - НЕНАШИХ натуралов и так закидали косыми взглядами, что пришлось уйти. Голый мальчик так и остался самым ярким моментом в нашей с Андрюшей любви. Дальше все пошло как-то странно: он звонил мне по несколько раз в день, и домой и на работу, объяснялся в любви и читал стихи - множество стихов. Но больше ничего не происходило. Ничего не произошло ни на следующий день, ни через неделю... - Ирка, я все-таки не понимаю - что у меня с ним происходит? - Но он тебя любит? Влюблен? - Слушай, каждый день я прихожу с работы и там полный автоответчик стихов и признаний в любви! Да у меня такой СТРАСТИ в жизни не было! - Но ты с ним спала? Хоть раз - было у вас? - Нет еще. Но может это период ухаживанья? - Какого ухаживанья? Ты же говорила, что он сразу в первый день в любовники попросился. Ты вообще с ним часто видишься? - Да я не виделась с тех пор - с голого мальчика. Он все занят. - Не виделась? Так уж две недели прошло! Ты не понимаешь, что происходит? Он никаким любовником тебе никогда не будет. - Но он стихи читает, в любви объясняется! - Правильно. Он сидит в своем госпитале, на дежурстве - делать ему не хрен - и пишет эти стихи, а потом читает на твою машинку. А потом едет домой - спать с женой. Он любит свою жену Лену и спит с ней, а ты ему нужна для вдохновения. Понятно? - Так чего теперь делать? - А что - он тебе мешает? Ну, стихи эти и клятвы? - Да нет, наоборот приятно, но только я думала, дальше чего-нибудь будет. - Ничего дальше не будет. С этим вариантом - все ясно. Это, между прочим - не худший вариант. Ты с ним, с Андрюхой этим - дружи. Дружи, но ни на какой секс не рассчитывай, он уже давно был бы, если бы хоть как-то входил в его планы. Ирка было как всегда права, прошло и три недели и четыре, мы с Андрюхой действительно подружились и даже иногда встречались в "Дяде Ване" выпить по рюмочке, но никаких завершенных действий между нами не происходило. Так проще, привычней. Забудь меня. Пыль застынет знакомым и матовым слепком. И оклик, приняв очертание "мы", Осядет на дно и запомнится пеплом... В это время в моей жизни начало происходить что-то, что заставило меня отвлечься на некоторое время от поисков любви и сосредоточиться на поисках хлеба насущного. Гармент-дистрикт - это район в Нью-Йорке, где делают одежду. Тридцатые - улицы между Мэдиссон и Восьмой. Седьмая в этом месте называется "Фэшн эвеню" и на углу Седьмой и Сороковой даже стоит памятник Портному - еврейский старик в ермолке, сидящий за швейной машинкой. Известно ли вам, что Нью-Йорк стоит на трех китах, это: "Фэшн бизнес" "Паблишинг бизнес" и "Интертеймент бизнес". А, проще говоря - Тряпки, Книжки и Зрелища. Все это - на самом деле еврейские деньги. Про это я тоже сочинила стихи: ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ. Где пустили - там и княжим Слава Всевышнему. Наша денежка - портняжья, Балаганная, книжная... Не стыдись ее звона, Поднеси ее к устам, Мальчик - белая ворона, Залетевший в волчий стан. Мы устроили - как знали От Бруклина - до Голливуда Мальчик, хочешь жить с нами? Среди храма и блуда, Среди блуда и храма, Шансонеток, жилеток, Плохих стихов, Человечьего хлама, Сметенного со всех уголков. Мы устроили, как веселей и проще, А придут за нами, в который раз - Утекай в кукурузу, хлопчик, Не тебе - умирать за нас Вожди, подстрекаемые народами, Нас снова посадят в вагоны телячьи, А ты, давай огородами, кирпичами Южного Бронкса, Беги, прячься. Не жалей обреченное племя, Раздели с нами жизнь, но не смерть Не жалей свое бедное семя, что в нас не успело созреть... Вот и кончился город человечьего хлама Шансонеток, жилеток, плохих стихов, Снова варят суп из еврейской мамы, Перинного пуха и куриных потрохов. И опять настала полночь И опять не стало нас... Глухо воет Матерь волчья, Матерь божья - не подымет глаз. .................................................................................... ...А в Австралии - за океаном - Нас как - будто еще не били.... Остатки собрали храма и балагана Оплакали и ... поплыли! За еврейскими деньгами, За веселою наживой... Мальчик, хочешь плыть с нами? Мы пока еще - живы. Это - тоже - "Киплинг, говорящий на идиш и Уткин - в пробковом шлеме". Но мне уж больше не приходилось читать стихи - в поэтессы меня приняли после первого раза - единодушно и без испытательного срока, но легче мне от этого не стало - никакая "Наша Ахматова" мне явно не светила - ни почета я не обрела, ни уважения, а лишь еще больше дурной славы. Однажды Яша Крейно - знаменитый исполнитель еврейских песен, вытащил меня на радио в свою передачу "Блуждающие звезды". Поскольку блуждающих звезд явно не хватало - его коллеги попросили одолжить меня им на прямой эфир. Я никогда раньше на радио не была и не очень понимала, что такое прямой эфир, но поскольку меня назвали известной еврейской поэтессой - то я и не стала петь песни о бедных девушках, а начала читать это патриотическое стихотворение. Почти сразу за стеклом передо мной появилось чье-то красное злое лицо. Лицо яростно замахало руками. Яша безмятежно улыбался. Потом человек, сидящий слева от меня, начал бить Яшу ногой по ноге (все-таки не меня, а Яшу, и то хлеб!) Когда прямой эфир кончился, они стали жутко на меня орать, обзывать хулиганкой, в общем, устроили безобразную сцену. Я никак не могла поверить, что это - евреи. Не особенно они были похожи на евреев, я, пожалуй, сильней смахиваю. Кроме того, непонятно, что им не понравилось. Видимо само предсказание, а я ведь только хотела сказать: -Не обижайтесь на меня за то, что я не встаю с вами в очередь за ортопедическими матрасами и грантами на изучение английского. Когда будет очередь в телячий вагон, я встану вместе с вами, не скажу что радостно побегу, но, придется, никаких действий к тому, чтоб эту очередь миновать, я не предпринимаю... - Яша! Эти мужчины - что они так орут на меня? Они обиделись? Они что - евреи? - Это не мужчины и не евреи! Это бесполое, безнациональное существо под названием СОВОК! В общем, дурную славу снискать легко, а почет и уважение - впоследствии могущие привести меня к любви и сексу, кажется еще больше от меня отдалились с момента перехода из художниц в поэтессы. Значит - три кита - три еврейские денежки: Зрелища - от поглядеть на Сорок второй за 25 центов в дырочку - как ябуцца, до Бродвейских мюзиклов и Метрополитэн Оперы. Издательства - самые крупные во всем мире. И - шмотье, есть три