! Николай Николаевич, волнуясь от общего внимания, сказал: - А в России кавалер даму в ресторане угощает, цветы дарит, шампанское. Это старинный обычай, и нам его надо пользовать с уважением. - Вы - рыцарь! - воскликнула Лена, а он зарделся и даже похорошел, весело продолжая: - А здесь? Дамы - вроде не совсем дамы, их никто угощать не хочет - на свои деньги жуют! А если в ресторан идут муж с женой... - он покачал головой и смешливо затрясся, - ...каждый сам за свою еду платит, со своего банковского счета, вот что! Со всех сторон раздался смех, слушатели кивали головами, что знают и уже повидали. - Представить не могу, чтобы мы с Вадимом по отдельности платили, - обернулась Лена к Ирке, стоявшей рядом. - На анекдот похоже! - Не, точняк! - Ирка обрадовалась вниманию Лены и подходящей теме: она кишками чуяла, что у нее с Вадимом что-то неладно, и ей было до смерти любопытно. - Австралы так живут, и нам надо побыстрее вписаться, - Лена вопросительно посмотрела на собеседницу. - Особенно язык. - Учишь-учишь, а не то... Я Дине внушаю, чтобы она здесь своим человеком стала. - А мой Костик, - отозвалась Ирка поспешно, - все хуже на русском говорит. - Она легко вздохнула: - Зато лучше меня английский понимает! - Боб - австрал, тебе проще. Вадим процесс воспитания видит иначе, чем я, приходится бороться на два фронта, - сказала Лена хмуро. - Удачу нужно хватать, как в военных условиях. - Вот именно! - Муж должен быть надежный, деньги в дом носить. Да где такого взять? Ирка насторожилась. - Мой-то, - она для надежности добавила масла в огонь, - хорошо, что в пабе не сидит с дружками, а дома нагружается. Он шурупа всадить не умеет, зато такие счета приходят - глаза на лоб лезут! Вроде и работа у него хорошая, а мы не можем собрать на первый взнос. - Вы дом еще не купили? - Пропивает все, толстопузый! - Ирка засмеялась как будто одобрительно. - Ой, Ирка, я тебе сочувствую! - заботливо воскликнула Лена. - Если б ты моего знала!.. - лицо ее изменилось, и даже голос на последних словах стал другим, не похожим на Иркин. - Замучилась я с ним, - произнесла она мрачно, - какие заработки... Хотя он сам, как человек, неплохой... - добавила она без связи с предыдущим, увидав светящиеся жарким любопытством кругленькие глазки. x x x Света, с удовольствием выполняя роль повара, обносила всех горячим еще раз. На нее смотрели кто с нежностью, кто с ревнивой завистью. Она, бесспорно, была соблазнительна, хороша и, несомненно, понимала это. Некоторые из опоздавших вновь спрашивали ее имя. Илья прошел с ней от одной группки к другой, помогая. В сторонке, пристально глядя ей в глаза, зашептал дрожащим голосом: - Ты вечером будешь дома? Она, сама не зная почему, колебалась и тихо бормотала: - Мама же дома... - Мама вечером уедет, - настаивал он. - Куда уедет? - Сама знаешь, с ребенком сидеть. - Может, не уедет... - Обязательно уедет. Она мне сказала! Света взглянула в его упрямые глаза - он шел напролом. Она секунду помедлила, как будто прислушиваясь к себе. Слегка отвернула от него лицо, красивым и, видимо, привычным для себя движением повела плечами и, указывая на дерево, в тени которого в компании стоял Вадим, заметила: - Вон, кстати, мужик, которому не только моя задница нужна... - и отвернулась. Илья схватил ее твердыми пальцами за руку, повернул к себе и жестко спросил: - Ты о чем с этим гусем шепталась? Она освободила руку. - А он не гусь. - Что же ты ему по морде заехала? - вспомнил он. Света всплеснула руками, издав какой-то звук. Мы не знаем в точности, о чем они говорили дальше. Только ясно было по их возбужденным лицам, что обе стороны неравнодушны к теме разговора и, может быть, друг к другу. Они долго гуляли в отдалении, то расходясь, то близко подходя друг к другу, размахивали руками, и видно было, что Илья кипятится и нападает, а Света защищается от его наскоков. По-видимому, выяснение закончилось миром, так как она, взяв его под руку, повела к общему кругу. И вовремя, ибо Шустер, тревожно наблюдавший за развитием событий, уже был готов поучаствовать в них. x x x Художница-австралийка, подруга Анжелы, прислушиваясь к русской речи, сказала Вадиму: - Русский язык такой грубый... Тот растерялся. Илья хлопнул его по плечу. - Я тоже обижался, а потом научился быть развязным, как американец, и нет проблем. - Извините, - сказала художница и густо покраснела. - Неповадно будет, - бесстрастно отозвался он. - Наши тоже выдают любопытные тезисы. Встречаю Мишу Дорфмана из моего отдела. Не прошло и минуты, как мы о России говорили. Он: "Коммунизм ненавижу". Ладно. А нынешний строй называет демократией. Я спрашиваю: "Ты когда эмигрировал?" Он назвал меньше года. "Так зачем от демократии убежал? Где логика?" Он вначале удивился, а потом с гордостью говорит: "Меня эта страна с ее историей не устраивает!" А я подумал: "Ай, страна-дура! Тысячу лет жила: музыку, литературу, науки дала, а Мише-мыслителю угодить не смогла! А он-то, болван, откуда появился?" - Море разливанное таких миш, - сказал Вадим. - И у нас хватает, - подтвердил Боб. Русские и австралийцы переглянулись с любопытством. - А я думал: максимализм - наша черта... - Как в России, у нас не будет, - сказал Питер. - В Австралии недавно выборы прошли, были опубликованы программы. Кандидаты доказывали по пунктам, что лучше для людей, и каждый знал о программах все. Никто не заставит человека проголосовать за кандидата на второй срок, если при его первом сроке он зарабатывал на десять долларов в неделю меньше. - Русские экономические программы не читают, - уточнил Вадим. - Вообще знают о них понаслышке. - Люди выбирают воров? - удивился Боб. - Я слышал, как русские писатели убеждали голосовать за бандитов! - Русский не программу выбирает, а голосует за Идею! - Илья напал на новую мысль. - Управляющие Россией жулики, из интеллигенции, намечают две Идеи - Старую и Новую. Одна - "Вперед, за будущее". Другая - "Откат в прошлое" - вот и вся фишка. Проголосуешь за хорошую программу, а тебя спросят: "Ты что, за прошлое? Ты не хочешь светлого будущего?" - и засовестится человек. Страну, целый народ обвели вокруг пальца одним вопросом! - Есть реальность. Программа. - Боб не мог забыть, как он сам голосовал. - Может, та программа, что за будущее - хуже? - Ты прав, это рационализм, а у нас играют на идеализме русского народа, - ответил Илья. - Но у тебя другая психология, ты и в толк взять не можешь. - Зачем идея о будущем? - не унимался Боб. - Тебе не нужна, поэтому у тебя страна цветущая. А у русских, особенно, женщин, хранительниц нации и очага, гвоздь философии звучит так: "Пусть нам плохо. Главное, чтобы детям было хорошо!" - В Австралии по три ребенка в семье. У них сегодня хорошая жизнь. - Сегодня в России - терпят. Чтобы не попасть в темное прошлое. Глава 8 Николай Николаевич переживал упоительную фиесту. Едва только поутру сияющие рассветные лучи пронзали спальню, лицо его озарялось теплым светом, не оставлявшим его потом во весь день. Блаженно он разглядывал сочные тени каштана, золотые гирлянды солнечных блинчиков, разбросанных в анархическом беспорядке по стенам, и выверенную упорядочность деталей, составляющих красоту Большой спальни. Темная мебель, поблескивание золотых ручек, крупные букеты искусственных цветов в напольных вазах - все со вкусом, без излишеств и очень солидно. Он радостно дрожал и тихонько прижимался щекою к дышащей жаром спине жены. Наступали излюбленные минуты. Впрочем, и душ, и летний завтрак перед огромным окном, и вскапывание клумб под жарким солнцем, и разнообразные покупки, и посещения знакомых - праздники и выпивоны - да и другие многочисленные дела, которых и не припомнишь все сразу, радовали его, словно он сию минуту впервые попробовал их очарование. Сверкающие дни летели чередой, превращая его скромный двухнедельный отпуск в горячий, волшебный карнавал. Николай Николаевич брился до фарфоровой белизны, прикупил чудесный золотой перстень и подумывал, не покрасить ли ему волосы. Сегодня, в канун Рождества, только оттенок религиозности смущал его душу: не совсем было ясно, что и сколько дозволено в этот день. Были какие-то колебания, какая-то неуверенность, один раз он неожиданно задумался. Нельзя сказать, что Николай Николаевич был горячо верующим, но пребывание в церкви, а особенно общение со "старыми русскими", давало чувство приобщения к родной культуре. Трудно было бы также утверждать, что Николай Николаевич чувствовал себя патриотом, взволнованным судьбами России. Да, это сильно сказано. Но нельзя не заметить, что он брал на прокат видеокассеты с записями русских песен и плясок, а это о многом говорит. Настроение было приподнятое, день сулил удовольствия. Илья обещал привезти к обеду русских, а это значило разговоры и новые анекдоты. От себя Николай Николаевич позвал сына, жившего уже в отдельном доме, самостоятельно, а жена Валя, приготовившая стол заранее, должна была прийти с работы прямо в церковь на вечернюю службу. Николай Николаевич вытащил из шкафа несколько свежих рубашек, внимательно рассмотрел их, понюхал и, надев одну, бледного шелка, застегнул манжеты шикарными запонками. Затем порывшись в обширном, великолепного дерева, но несколько пустом столе, достал кассету с песнями Кобзона, а маленькую бумажную иконку Сергия Радонежского приколол кнопкой туда, где, кажется, должен быть красный угол. Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо. Казалось, что от крыш там и сям разбросанных в садах домов поднимался густой дух чего-то подпаленного и дрожащего на огне. До праздничного обеда оставалось немало часов, и Николай Николаевич решил посетить Рождественскую ярмарку, ежегодно устраиваемую "старыми русскими" на лужке возле церкви. Заперев несколько замков, он спустился в гараж, выкатил новенькую лазоревую "Мицубиси" и, удобно разместившись внутри, покатил с холма вниз. Когда Николай Николаевич прибыл на место, активная деятельность была в самом разгаре: полтора десятка женщин продавали съестное домашнего приготовления, неизменно называя это "пиро'жки". Русский язык, на котором они говорили, был нелегко понимаем из-за сильного акцента, но не сложен, поэтому, после нескольких минут можно было включиться в обсуждаемую тему. Деньги, собранные от продажи, шли на содержание батюшки и церкви. Последние часто захиревали, так как русские прихожане, не в пример верующим других конфессий, не приносили богатых пожертвований. Тепла, слаженности и поддержки трудно было бы искать среди этого прихода, так же, как разъединены и настороженны русские общества, разбросанные по миру. Многие задавались вопросом, отчего это так, почему люди других наций поддерживают друг друга, организуют и строят дворцы-клубы, где приятно встретиться с друзьями, и только русские нуждаются друг в друге, не нуждаясь, встречаются, не испытывая тепла, расходятся, не вспоминая, и, живя едва ли не по соседству, не видят друг друга по пятнадцать лет. Один человек затеял устроить такой клуб. Мнения соотечественников немедленно разделились: одни объявили его коммунистом, другие - монархистом и ретроградом, третьи - никчемной личностью. Клуб, конечно, не состоялся. Впрочем, Николай Николаевич уже облюбовал поджаренную плюшку и принялся отсчитывать монеты. - Вы, Тамара Ивановна, так хорошо к праздничку подготовляете, - обратилась к первой женщине соседка на языке "старых русских", - вот у вас и пиро'жки покупают. А мне что-то не везет сегодня... - она с интересом взглянула на Николая Николаевича. - Я всегда хорошо пеку, а в этот раз теста замесила два ведра. И лепила, и лепила... - самодовольно выговаривала та слушателям. - Мешок сюда тащила полон с провизией, а буттер-бродов сколько! На нас одних церковь держится! - она заворачивала булочки в кокетливую розовую бумагу с крестами по углам. - Богоугодное дело, - одобрительно и важно произнес Николай Николаевич. - А ваша Валечка не хочет к другому празднику нам помочь? - Она все работает, - смутился тот. Ольга Петровна поджала губы, а Тамара Ивановна поставила другой вопрос: - А вы, Николай Николаевич, сегодня вечернюю-то собираетесь? Двенадцать программа стартует. - Буду вечернюю и русских привезу! - с облегчением воскликнул Николай Николаевич, чувствуя, что туча рассеивается и он не окончательно изгнан из общества. - Это хорошо... - пропела Тамара Ивановна, сморщив острый нос, отчего лицо ее собралось в узелок, - только непонятные они, жадные... Все им мало! - Я тоже с ними не видаюсь, - поддакнула Ольга Петровна, - недоверчивая я к ним стала. - Что у них в России деется! Не хотят от голода истощать - теперь сюда бегут, а мы расхлебывай! - воскликнула Тамара Ивановна, с грозной правотой сверкая очами. Николай Николаевич струсил. Несмотря на долгий брак, он мало понимал женщин, и временами их чувства пугали его своею силой, а, главное, неожиданностью. - Благодетельница наша, сколько к вам детей из России приходило, - начал он зависимым тоном, робко присогнувшись в ее сторону. - У вас мальчонка живет из России? - Как я устала, - она печально покачала головой, приглашая разделить ее чувства. - Сказали - на месяц, а он уже третий живет! - Что же его не забирают? - Эти русские говорят, чтобы мы обратные билеты покупали. Мало, что я его кормлю-пою, полный чемодан вещей надавала - от моих детей, что осталось, и знакомые дали, кому чего не надо, а теперь еще и билет! И наглые же эти русские! То ли это дело им давай, то ли другое! Мы теперь должны их заставить, чтобы они своих детей забрали, пусть не надеются, не на таковских напали! - пламенно закончила Тамара Ивановна столь длинный монолог на русском. Вдруг лица женщин расплылись в улыбке: к ним придвигался мужчина с очень розовым и сладостным лицом. - Батюшка, с наступающим праздником! - протянули они. - Мы пораньше, во воспоможествование! Скушайте пиро'жeк! - И мой попробуйте! Батюшка двумя пальцами подхватил булку и отправил в рот. - Не забываем ли мы о милосердии в праздник Христов? - он благосклонно оглядел лоток. - Поделитесь с нами своим удовлетворением. - У меня ребенок живет из России, я только рассказывала. Как можно бедным людям не помочь! - Правильно, - батюшка утер рот. - Я в кэмпе был, за городом. Есть у нас энтузиаст, собрал деток из русских семей со всей Австралии - кто хочет в лагере месяц отдохнуть, русский язык поучить. Детки наши на русском плохо говорят... - И мой сынок тоже, - Николай Николаевич сокрушенно повесил голову. - Лагерь они назвали "Богатырь", - продолжал батюшка. - Заметьте, из сказки название, родной язык поддерживают. Мальчиков зовут "богатырями", а девочек "богатыршами", а всех вместе - "лагерниками". Они Устав и режим приняли, очень эффектно по утрам будят, по команде гуляют, за трапезой сидят. Никаких сластей, кон-фектов. Я свою дочку там на две недели оставил. Лагерники должны остаться удовлетворенными, потому что такой отдых и воспитание навряд ли где получить можно. - Какое культурное движение! - подтвердила Ольга Петровна. - Я перед строем лагерников, - продолжал батюшка, - молебен отслужил на открытие, и началась положенная лагерная жизнь по установленной программе. На закрытие же, отнюдь, Пафнутий, протопоп, поедет. Еды много было весь день - так благолепно! А на другой день Рождества лагерники вместе с администрацией примут участие в организованном колядовании, затем проведут атлетические соревнования на Кубок Великой Княжны Марии Владимировны, чтобы здоровенькими сохраниться. Детки на уроках высиживают немного, но пишут пока... - батюшка вздохнул. - Один богатырь никак не мог вывести столь простое задание: "Ванька купил в лавке ситцу". А моя дочка на уроке писала композицию, за что высший балл получила. - Батюшка вытащил из кармана листок и прочитал с выражением: - "Мы пошли на прогулку и начали с хорошего шага, но через полчаса сменили его на медленный. Было солнце, и отсвечивался яркий свет на ярких красочных формах. Но потом погода повернулась к худшему. По дороге мы, конечно, зашли не туда, куда надо, и нам пришлось перелезать через заборы. Пока мы гуляли, мы все промокли и устали, вдобавок, нам пришлось тащить девочку, которая подвернула себе ногу. Мы шли четыре часа и были очень голодны, так как пропустили чай, но если мы не хотели от голода истощать, мы должны были следовать за нашим путеводителем через лужи и другие неприятные места. Когда мы дотащились до места, мы готовы были умереть, но съеденные апельсины освежили нас. Потом мы ехали на поезде назад в лагерь. Ветер выл беспощадно, качая мокрые мохнатые верхушки мокрых деревьев. Станции теперь были реже. Мой брат устал и поэтому беспощадно пинал меня ногами, а ветер все выл и выл. В поезде было спокойно и удовлетворительно. Скоро, натурально, показался город, и поезд остановился. Ветер выл уже тише и тише..." Подпись: лагерница Лена. - Она талант имеет. - Всего шестнадцать лет девочке, - радостно подтвердил батюшка, - ребенок малый, а как живописует! Николай Николаевич задумчиво выставил вперед ногу. - Новые в лагерь не захочут... Они религию не уважают. Есть, конечно, хорошие, но то ли дело попадаются настроенные очень. Я, бывает, трюки вспоминаю... - Что же вы встречали? - мигом обернувшись, спросила Тамара Ивановна. - Иду я мимо магазина "Армии Спасения", дай, думаю, банку воды куплю. Там цены умеренные, и много русских закупается: посольство русское - пешком дойти. Хожу я мимо одежды, смотрю, женщина симпатичная с другой про размеры говорят. Что-то они не понимают. Поздоровался, а они буркнули и тикать от меня. Что, думаю, за такое удивление? На кассе китайка знакомая сидит, спрашиваю, а она говорит - это посольские. Ни с кем не разговаривают, своих шарахаются, вот какие дела! - У меня в уме тоже остались трюки увиденные! - вдохновенно подхватила Ольга Петровна. - Мы с сестрой к блинам ехали, а эти русские у посольства сели. Мы спрашиваем: "Вы давно тут живете?" Они молчат, в окно смотрят, так и притворились, что нас не понимают. Во как! - Какие с русскими эксциденты проходят... - задумчиво протянул Николай Николаевич. - Приятно побеседовать, интересного много получить. Мне пора к службе приуготовляться, - сказал батюшка. - Бай - бай! Вообще говоря, батюшка превращался в православного священника только по выходным и праздникам, когда у него выдавалось свободное время. Большую часть жизни он перебирал бумажки в налоговом управлении, где служил инспектором. Сейчас он подошел к своему огромному джипу и, подхватив рясу, забрался в задний отсек. Оттуда вытащил коробку с принадлежностями и зашагал к церкви. Несколько женщин, умильно глядевших на его статную фигуру, оставили лотки и поспешили за ним - помогать. Покупателей было немного, в основном, знакомые знакомых приехали поискать экзотики в великом русском празднике среди еды: мяса бэф-строганофф, пиро'жков с капустой и неизвестно как сюда попавших матрешек - незабвенных деятелей партии и правительства. Словом, ярмарка, как всегда, удалась на славу! x x x Женщина, которую Шустер безуспешно искал все утро, тоже была на ярмарке. Договорившись встретиться здесь с подругой, она меланхолично обходила ряды. Странно, грустно было у нее на душе. Она то отчаянно зевала, то глаза начинали слипаться без причины, хотя ночь она проспала без снов и встала свежей. Появилось ощущение, что время не движется, а стоит, поджидая что-то. И это новое уже близко, неподалеку... Чувство было так сильно, что Света непроизвольно оглянулась, задумчиво осматривая толпу. В этот момент ей на глаза попалась знакомая машина, и она увидела Шустера, разговаривающего с человеком, которого она издалека не узнала. Она повернулась к ним спиной, сдвинув большую соломенную шляпу на затылок, зашла за край пестрой палатки и осторожно выглянула оттуда. Шустер и его приятель - конечно, это был Николай Николаевич, - усаживались в машину, показывая рукой на церковь. Машина завелась и тронулась с места. Света повернула за угол и вздрогнула от неожиданности: неподалеку стоял Вадим. Незамеченная, она шагнула в сторону. Сердце ее билось. Она смутилась, в нерешительности прошла несколько шагов и остановилась, чувствуя хаос в голове. Ей не хотелось уходить, ей хотелось вернуться. Она села на скамейку, с любопытством заглянула в свою сумочку. Из кучи мелочей извлекла пачку старых счетов и начала с интересом их перебирать, раскладывая на кучки. Внезапно достала губную помаду и накрасила губы, а бумажки бросила назад. Улыбнулась себе в зеркальце. Подумала. Стерла помаду платком, достала другую и снова накрасила губы. Когда она подошла к деревьям, под которыми были разбросаны столики, Вадим сидел один и, прихлебывая кофе, перелистывал газету. Света колебалась, не решаясь подойти к нему. Эта, уже пожалуй затянувшаяся пауза наполнила ее глубоким, тревожным, но восхитительно приподнятым чувством, ни принадлежность, ни названия которому она не взялась бы определить в те несколько секунд, что пали на краткий выбор у границы тенистого кафе. Несколько человек уже повернули головы, оглядывая стильно одетую девушку с пышными волосами, рассеянно и даже отрешенно оглядывающую сидящих. Пауза становилась неудобной, и Света, стремительно сбросив оцепенение, уверенно шагнула вперед. Вадим поднял голову, заметил подходящую Свету, и его лицо выдало какие-то смешанные чувства. В следующий момент, увидев ее приподнятое настроение, он дружески улыбнулся, жестом приглашая сесть. Он разглядывал ее бесспорно красивые, но чересчур правильные черты лица, напоминающие прекрасных принцесс из мультяшных сериалов. В жизни было любопытно встретить такое лицо, но в его голове непроизвольно всплыло известное выражение: "в лице этом было передано сахару". Правда, что-то сглаживало и даже меняло это первое впечатление - ее улыбка. Она начиналась исподволь, а затем, вмиг, ее лицо расцветало сияющим светом. "Красиво и даже гармонично", - мелькнула у него мысль. Он отложил газету и, поднимаясь, спросил: - Что вы будете: кофе, сок? - Эта жара сводит с ума, что-нибудь пожиже. Прозрачную водичку! Когда он возвращался к столику со стаканом в руке, Света смотрела в статью, которую он читал. - Какая у вас замечательная профессия, Вадим. История искусств - моя любимая наука, когда кто жил, например. Художники такие стебные, но, думаю, трудно за художником жить... А вы умеете рисовать? - Нет, но люблю картины. Поэтому, я их немного собирал. - Вы знаменитый коллекционер? - Нет, конечно, я вообще не коллекционер, как это понимается. Я ничего не продаю и не перепродаю. - Коллекционеры деньги на этом делают? - По-разному. Публика мало об этом знает, и коллекционер для нее фигура титаническая. Художники знают это занятие с другой стороны и считают коллекционеров если не за мошенников, то за людей меркантильных, хватких и немного, но бесчестных. И даже идеалистические личности без этой мысли на тебя не глянут, им идеалистичность в этом не помеха. Так что я раз и навсегда оградил себя от этих вещей и редко покупал картины. - Не пойму? - Художник старался тебе картину продать, звонил, сбавлял цену, а потом рассказывал, что ты собираешься нажиться на его картинах и огромные деньги на его наивности заработаешь. Обидно им очень, что они покупателя упрашивают, обидно, что денег нет. Очень самолюбие разжигает, когда богатый иностранец у других покупает, а у него нет, но еще обиднее когда купит. Обман, денег недодали! Если у покупателя деньги есть, а у художника нет, значит, тот подлец. А еще они уверены, что их работы огромных денег стоят, и деньги от них стороной уходят - и деньги, и настоящая слава. - Им трудно бывает положиться, - задумчиво сказала Света. - У вас много друзей? - Какая тут дружба, - заметил Вадим, перебирая газету. - Русских не любят. На самом деле, англо-язычные не любят никого. "Вам нравятся шотландцы?" - Морщaт нос: - "Не-е". - "А как насчет французов?" - "Свиньи". - "Итальянцы?" - "Мы их презираем!" - "Я хочу съездить в Грецию, посмотреть на развалины Трои". - "Вы серьезно думаете поехать к грекам?!" - А в России думают, что американцы и англичане чистенькие, умненькие - в костюмчиках! Вадим засмеялся, а Света сказала, разглядывая его: - У вас костюм другой, чем у них, и лицо... я такие в церкви видела. - "Умненькие в костюмчиках" - это хорошо! - снова рассмеялся Вадим. - У меня и одного нет. А, может, мне чалму подобрать? - он оттянул свою бороду вниз. - У вас лицо, как на иконах. Такие длинные, красивые... Я в церковь ходить хочу. Но не подумайте, что мне плохо! - Почему я должен так думать? - Говорят, что человек идет в церковь, когда что-то не в порядке. - Это нарочно, чтобы мы туда не пошли. Наоборот! Когда у человека трудности, он преодолевает их и в своих усилиях начинает понимать превосходство духа - и в этот момент приходит к вере. - И я смогу преодолеть? - спросила Света, взглянув на Вадима так, словно спрашивала о чем-то другом. - Если вы решили пойти в церковь, значит, самое главное с вами уже произошло, - ответил он. Они говорили, и Света обрадовалась тому, как свободно можно разговаривать в чужой стране среди людей, которые не знают твоего языка, о том, что на людях бы не сказал. И с человеком, для которого впервые начинаешь подбирать слова... - Погулять бы по траве, полной росы и колокольчиков... - она с нежностью посмотрела на Вадима. - И я хочу домой, - откликнулся он. - Сейчас. В крайнем случае - после обеда. Она засмеялась. - Чем бы мне в Австралии заняться? - Можно помочь бездомным собакам, написать книгу или уйти в монастырь, - предложил, улыбаясь Вадим, и Света его поняла: - Йогой заняться и другими науками смотрения в себя? Чтобы все из рук не валилось... - Можно писать музыку или строить под нее машину. - ? - Европейцы создали классическую музыку, а американцы приспособления, на которых ее можно слушать. Бантики строчат! - Знаете, - немного таинственно сказала она, - мы с подругой тоже считали, что нужно особенно прожить. Замуж выйти классно... за миллионера. Вадим встал. - Мне пора, - сказал он, а Света растерянно проговорила: - Как это... пора? Вадим скользнул по собеседнице взглядом, как будто не замечая выразительности своего поступка, начал газету сворачивать, но остановился и в упор посмотрел на Свету. Та молчала и тоже смотрела на него, ее лицо было сухим и напряженным. - Зачем вы пришли за мной? - спросил он. - Какой вопрос! - вырвалось у Светы, и ее глаза сверкнули. - Вам неприятно со мной? - Нет... но зачем вы на себя наговариваете?.. - ответил он, заметив, что сделал что-то не то и боясь сказать обидное слово. - Что значит "наговариваю"?.. - произнесла она в недоумении, готовом перейти в обиду, но пока с улыбкой. Она с ужасом вспомнила, что ударила Вадима по лицу. - Вы необычайно красивая, удивительная женщина, но эти слова не могут быть ваши. - Почему не могут? - радостно заглянув ему в глаза, спросила она. - Мне тяжело слышать, что вы себя так... хуже, чем вы есть на самом деле. - Вы так ухаживаете за мной? - Нет, я совсем не ухаживаю за вами, - просто сказал Вадим. Света искренне расхохоталась: - Вы - чудак! Какой же я человек по-вашему? - она дернула его за рукав, как ребенок. - У вас чудная улыбка и прелестный смех, и все мужчины влюблены в вас, а меня не оставляет чувство, что вы это делаете через силу, но привыкли и не можете остановиться. Может быть, это вам даже неприятно... Она промолчала. - На пикнике вы казались счастливой, - продолжал Вадим осторожно, с нежностью глядя ей в глаза, - а я подумал, что у вас, кажется, большое несчастье, оно вас мучает и вы несчастны. Простите, если я неправ, - добавил он смиренно и оглянулся на нее, удивляясь себе самому. Света смотрела на него. Она не могла бы повторить смысл его слов, но все ее существо знало, что она услышала необычайное, важное, то, что она не слышала никогда. Удивленная, она пыталась охватить разумом какую-то пролетевшую мысль, но та мгновенно исчезла, оставив внутри глубокую занозу. Она ощутила, что этот заряд будет причинять боль до тех пор, пока не разъяснится, что было сказано и какое необычное, но совершенно точное содержание было подумано в ответ. Молча она смотрела на него. И он, в ответ, осознав, что произнес, возможно, запретное, растерянно глядел в ее лицо, пугаясь ее молчания и пытаясь собрать вмиг разлетевшиеся мысли. "Он совсем, как папа..." - подумала Света и ощутила огромное беспокойство. Сердце ее гулко забилось, но в этот момент мысли смешались, потеряли остроту. Ей показалось, что это не Вадим, словно она увидела в толпе лицо и, вздрогнув, повернулась, глядя вслед. С минуту они сидели так, наконец, она прошептала: - Какой вы странный... Услышав ее голос, Вадим опустил вдруг уставшие плечи и улыбнулся виновато и тепло. Свет и непонятность этого человека легли в ее сердце, она почувствовала себя необъяснимо связанной с ним. Недоговоренная, но тесная связь проступила изнутри, притягивая ее чувствами более властными, чем вспыхивающие между нею и мужчинами живые пути. Ее, ставшим внимательным глазам, открылась застенчивость его глаз, часто опускаемых вниз, и бережная осторожность слов и жестов, обращенных к собеседнику, к ней - под неприметной внешностью тихого человека. Одновременно, из самых глубин начало подниматься радостное тепло. Она смотрела на Вадима новыми глазами, смущенная, не могла подобрать слова. Они то говорили, то замолкали, и за внешним фоном слов Света улавливала поднимающееся в ней волшебное ощущение: без названия, без границ, но интуитивно уже понимаемое и желанное. День перестал быть мучительно жарким, зелень коричневатых деревьев стала яркой - в каждой черточке проступила воздушная улыбка появившейся близости. Внезапно кто-то закрыл ей сзади глаза. Света вздрогнула и сообразила, что когда-то давно условилась встретиться с Иркой. Отняла руки подруги, взглянув на нее разочарованно. Обе женщины принялись бурно выяснять, кто из них потерялся и почему. Вадим поднялся, чтобы уйти, но Света, страстными уговорами поехать на обед к "очень интересному русскому", нимало удивившими Ирку, добилась от Вадима согласия захватить Лену и отпраздновать Рождество вместе. Глава 9 Прозевав Свету дома, Шустер кружил по ярмарке, разыскивая ее. Сделав круг, он затормозил недалеко от тенистого кафе. Было невыносимо жарко. В машине работал кондиционер, и он решил, что караулить из холодка удобнее. Терпеливо он просидел в машине с полчаса. Совсем было собравшись уехать, Шустер заметил Николая Николаевича и, имея к нему важное и щекотливое дело, радостно закричал из окошка: - Христос Воскрес! - Что ты! - Николай Николаевич замахал на него руками и оглянулся, не слышал ли кто. - Сегодня Рождество, а не Воскресение! - Все едино! - хохотнул тот и открыл приятелю дверь. - Бабы балаган учинили? - Богоугодное дело, батюшка сказал! - Николай Николаевич с обидой взглянул на Шустера. - Шучу. У тебя сидим? - Я салмона прикупил, ну, лосося... розовенький какой! - Розовенький, - Шустер длинно улыбнулся. - Я такую присмотрел, сладкая бабенка... - Ты мне не говорил, - в голосе Николая Николаевича послышалось дрожание, как будто его обнесли лучшим куском. Шустер еще раз оглянулся, ища кого-то в толпе. - Нет ее... пропустил где-то... - Он внимательно посмотрел на приятеля, разглядывая глуповатое, но солидное лицо его, и решительно произнес: - Дело есть. Отъедем куда-нибудь? - Поехали ко мне! - Николай Николаевич задрожал от предвкушения и любопытства: у него был счастливый дар на угадывание будущих интриг. - Где твоя машина? - Поедем на моей, а твою... к церкви припаркуем... до завтра, - предложил Николай Николаевич, и глаза его на секунду стали оловянными. - Думаешь - подешевле и скорее уцелеет? Николай Николаевич стыдливо посмотрел на свои сандалеты. Шустер не возражал. Душа его загорелась нетерпением, и он уже позабыл обо всем на свете. Через минуту приятели мчались по улицам утопающего в зелени города. Январская жара загнала всех в дома, и улицы опустели, только редкий пешеход пробирался от одной группы эвкалиптов к другой. Впрочем, категория "пешеход" не очень применима к жителям, которые поголовно передвигаются на машинах: в ремонт обуви, на почту и в булочную. Забавно видеть усохших, древних старушек, крутящих маленькими лапками баранки новых машин, а, иногда, огромных джипов. Они так велики, а старушки так крошечны, что за рулем видны только волосы и дужки очков. Мчатся автомобили: бабульки едут за сосисками к обеду. Нередко попадаются машины 40-50-х годов, любовно ухоженные и сияющие деталями, маленькие лягушки под названием "Калифорниец", как будто выпрыгнувшие из мультиков, и помпезные американские крокодилы из серии "Король - жив!" (больше напоминающие крылатые ракеты). Николай Николаевич рассеянно слушал знакомую ему историю дружбы Шустера и Ильи в московской школе, общем выборе профессии и переезде в Австралию. Наконец, он расслышал жалобу в словах своего приятеля. Шустер был не тот человек, чтобы не взять того, что он себе наметил, так что Николай Николаевич слегка изумился и стал прислушиваться внимательнее. - У мужиков закон: бабу своего друга не тронь! - раздраженно говорил Шустер, - а этот красавчик... - Что случилось? - перебил Николай Николаевич, потерявший нить рассказа. - Мою бабу отбивает, вот что, - насупился Шустер. - Свету. - Красотку длинноногую?! - Николай Николаевич присвистнул: - Ты замахнулся! - Разговор вдруг показался ему необычайно интересным, он почувствовал прилив сил. Что поделать, Николай Николаевич был чрезвычайно любопытным человеком. - Как ты думаешь такую привязать? - Нет ничего проще! - безразлично сказал Шустер и посмотрел в окно. Николай Николаевич помолчал, обдумывая, потом крикнул негромко, но сильно: - Деньги? - Николай, я бы не позволил себе вкладывать деньги в убыточное дело. Но глупо брать нахрапом, хитростью вернее. Все так делают, верно? - Ага... - протянул Николай Николаевич, заражаясь его мыслями - за компанию. - Но все разные... - довольно непоследовательно добавил он. Шустер скосил на приятеля смеющиеся глазки. Его юмористическое отношение к жизни и самоуверенность убеждали и как будто очаровывали, и Николай Николаевич почувствовал, что опять согласен с его философией, но неожиданно для себя подумал: "А с ним хочется стать хуже" и простодушно удивился собственной мысли. - А почему Илья не женится, такой мужчина видный? - спросил он, стараясь замять смущение. - Илья у нас женат. - Где он ее потерял?! Шустер рассмеялся, видя, что Николай моментально сел на крючок, и, предвкушая успех, с удовольствием начал рассказ: - Илюша взял в жены хорошую бабенку, Валентиной звали. - Как мою жену. - Верно. А у Валечки была подружка закадычная: нежная, черноглазая, хитренькая, а сплетница какая, а стерва! Все знала, вынюхивала. - Шустер наслаждался. - Когда все закончилось, она мне за бутылкой коньяка все в сладчайших подробностях расписала - мы в одной компании были, - он с удовольствием почмокал губами, глядя вдаль, оглянулся на приятеля и быстро, громко захохотал: - Интересно? А?! Николай Николаевич поерзал, даже вильнул рулем и промычал что-то, обозначающее, конечно, согласие, но и изрядный запас вежливого, не истраченного пока терпения. Шустер заливался, коварно поглядывая на дружка, и явно растягивал удовольствие. Когда, наконец, измученный Николай Николаевич в полном томлении закрутил головой, сдерживая себя из последних сил, и умоляюще завел глаза, Шустер, не затягивая чрезмерно, не дав приятелю на последней минутке совершенно обидеться, хлопнул его по спине и воскликнул: - Тебе расскажу, как другу! Цени! Николай Николаевич прибавил газку и выключил ненужное радио. - Валечка влюбилась в Илюшу беспредельно, души в нем не чаяла. Может быть, оттого, что до встречи с ним мыкалась она в одиночестве не один год, пытаясь создать собственную семью. Но вот беда: неженатые почему-то оказывались не совсем подходящими, а все интересные мужчины были заняты и женаты именно на ближайших подругах. Валечку это озадачивало, но планы ее никак не меняло. Сначала она выбрала стройного спортсмена, к тому же увлекавшегося астрологией. С его женой Валечка занялась вязанием, переписыванием новых видов вязки и примерками, пока не стала самым желанным гостем в семье. Тогда они с подружкой принялись за выпечку. Между тем засела Валюша за книги, так как астрология внезапно стала ее страстью, и уже через несколько недель вполне к месту вставляла замечания о восточных календарях, Нострадамусе и тайном знании. Наука эта была ей до одури скучна, но плечи спортсмена так красиво выглядели в облегающем трико, что у Валечки слабело сердце, и вечерами она методично, упорно сидела над глупыми книжками... Не прошло и двух месяцев, как спортсмен, жарко прижав Валечку в коридоре за шубами, позвал ее с собой на сборы. Она не заставила себя просить дважды, оформила отпуск, и они провели поистине медовый месяц вдали от тягостных уз. Спортсмен был влюблен. Валечка подумывала о настоящем венчании в церкви. Неожиданная и грубая проза разрушила этот восхитительный сон. Выяснилось, что любимая подруга Валечки и она же - жена спортсмена, обладает незаурядным нюхом. Ничего не было открыто достоверно, но спортсмен был водворен к своим двум детишкам, а Валечка навсегда удалена из дома. Он тосковал, мучился, даже написал однажды стихи, но присутствие малышей сыграло свою роль. Поразмыслив, спортсмен решил не оставлять их сиротами. Валечка, пережив фиаско, не упала духом, а задумчиво обвела очами окружающее общество. Обнаружилось, что совсем недалеко есть не менее прекрасная кандидатура: красив, есть машина и только один ребенок. К тому же мать семейства, имея хороший голос, два раза в неделю отлучается на хоровые занятия. В эти же часы папа с дочкой посещают бассейн. Не колеблясь, Валечка купила абонемент в бассейн на те же часы. Очень скоро ее стали приглашать в дом, так как выяснилось, что все любят и немного умеют играть в волейбол. Образовалась веселая компания. На дворе стоял июль, когда решено было вырваться из города на неделю с палатками. Народу собралось много. Валечка вкусно готовила, задорно подпевала подруге у костра и часто отправлялась с новым другом на долгие экскурсии вдвоем, вооруженная тяжелыми фотопринадлежностями, так как теперь Валечка - вслед за ним - стала страстным фотолюбителем. Вернувшись в город, они проводили долгие часы в темноте ванной, печатая фотографии "для всех друзей", и тут крепость рухнула. Роман протекал столь же бурно, что и предыдущий, за исключением того, что Валечка была чрезвычайно осторожна. У любящих возникло настоящее взаимопонимание, когда вкусы Валечки в фотографии вылились в интересную и самостоятельную тему. Все шло чудестно. Валюша твердой рукой выводила красивый флирт на столбовую дорогу замужества - не форсируя событий, аккуратно и совершенн