положил на стол, в качестве отступного, большую копченую рыбу и, как водится, соврал при этом: -Лещ. Своими руками выловил. А закоптили мне его в Анютине...- и Ирина Сергеевна невольно дрогнула от упоминания этой деревни, которая неизвестно почему сорвалась с языка Ивана Александровича: тот редко когда оговаривался не подумавши, без тайного на то умысла... -Самсонов, что ль? Он же коптить не умеет? И вообще больше треплется, чем ловит...- Самсонов был его давний соперник по рыбачьей части, и Иван Герасимыч, как многие рыболовы, не жаловал и не щадил конкурентов. Между тем огромная рыбина издавала восхитительный, притягательный дух свежего копчения, и старик клюнул на наживку - хотя оглядел ее с недоверием и даже приподнял за хвост, будучи похож в эту минуту на профессора-ихтиолога.- И верно, лещ... Откуда? Сроду их тут не было. -А я вот поймал.- Пирогов ни разу в жизни не держал в руке удочки: для ужения ему решительно не хватало ни времени, ни терпения - но прибегнул к уловке: на что не пойдешь ради любимой женщины.- Сети возле плотины расставили... Это был уже кивок на старые проказы самого Ивана Герасимыча, которые в свое время чуть не привели к печальным последствиям: больнице, в лице Пирогова, пришлось брать его на поруки после того, как рыбнадзор задержал его расставляющим сети возле той самой плотины. Совпадение не могло быть случайным - старик понял намек, а с ним заодно и то, что Пирогов пришел к нему если не каяться, то мириться - и не с пустыми руками, а с подношением: как грешник к грешнику, в расчете на снисхождение. Он поглядел поверх очков на добродушно улыбающегося Ивана Александровича и нашел, что, несмотря на излучаемое им радушие, он столь же чужд и неприемлем для него, как прежде. -К рыбалке приохотились?- подозрительно спросил он. -Надо на склоне лет и это попробовать,- бодро отвечал тот.- Люблю занятия менять и профессии. Умней становишься, и жизнь длинней кажется. -Вот именно - кажется,- возразил старик, который именно за это его и не любил: за наигранный оптимизм и желание всех охмурить и одурачить.- Профессию-то зачем менять?- Сам он отличался завидным постоянством в следовании делу жизни. -Мало ли. Не хлебом единым, как говорится. -А многими? -Можно и так сказать,- согласился Пирогов и поглядел на старика с легкой насмешкой: тот тоже подвысох, подвялился и подкоптился, как лещ, за долгие годы своего существования.- У вас никогда зигзагов не было?.. Хирург принял вызов и помог ему назвать вещи своими именами: -С профессией проблем не было, а вот с женщинами был грех: каюсь, ошибался. Марья Федоровна натерпелась с моим безобразием - до сих пор мне выговаривает...- и выразительно поглядел - не на него, а на Ирину Сергеевну: будто не Иван Александрович, а она изменяла его супруге.- Старости не хватит - отчитаться. Такой уж мы народ - любвеобильный,- признал он, хотя это вовсе не означало готовности к примирению.- Тут уж с нами ничего не сделаешь. -В нас корень зла, считаете? -Конечно. Корень - он всегда один. Многих любим слишком. Жену - как жену, всех прочих - за компанию. Вот и весь сказ,- и пожал стариковскими плечами. -А если и жену не любишь?- рискнул спросить Пирогов: для ушей Ирины Сергеевны и еще потому, что Галина Михайловна утром в очередной раз допекла его предложениями о разъезде и разделе имущества и он, будучи безгрешен перед ней в течение недели, со зла всерьез над этим раздумался. Старик посмотрел недружелюбно. -А ее не любишь - значит, вообще никого не любишь... На кой тогда жениться было?.. Это у вас тоже вроде профессии - меняете?..- и снова ненароком, но назидательно поглядел на Ирину Сергеевну, которая слушала их с натугой, хотя и притворялась рассеянной. Наступила тягостная пауза. Анну Романовну взволновали слова Ивана Герасимыча о женах и любовницах - она давно об этом догадывалась. -Так всегда было и будет. Жены за детьми глядят, мужья на сторону. Непонятно только, с кем они время проводят, когда жены сидят дома... Она не хотела задеть Ирину Сергеевну, но так уж вышло. Иван Александрович скосил глаза на свою подругу, сидевшую как на угольях, и решил, что пора закругляться. -Значит, нет выхода?..- Он хотел сменить тон на официальный и спросить что-нибудь по работе, но старик не дал ему сделать это. -Какой тут выход может быть? У мусульман он есть: у них многоженство в законе - бери сколько накормишь, а на наших харчах - где нескольких? Хорошо, если одну обеспечишь. Это если только жулик какой или большой начальник. Так ему и жениться не надо - сами прибегут,- и оскорбив - намеренно ли, нет - обоих, старик поднялся:- Пойду к себе. Карточки дооформить надо. -Вы раньше это дело не жаловали?- спросил как бы из любопытства, а на деле - со скрытой угрозой Иван Александрович. -А сегодня вот настроение есть - боюсь упустить его. Надо же, как вы говорите, все в жизни испытать и попробовать. -И рыбу есть не станете? -Нет. Боюсь, желудок не примет. -Видите, какой вы стали воздержанный. Со старостью, наверно?..- но старик, хоть и не скрывал своих лет, не любил, когда ему напоминали о них другие, и вышел молча... -Поговорили,- не стесняясь Анны Романовны, сказал Пирогов.- Что я ценю в своих подчиненных - это то, что они всегда идут навстречу руководителю...- Он поглядел с вызовом и на Анну Романовну, ввел ее в замешательство, хотел и ей сказать что-нибудь едкое, раздумал, оборотился к Ирине Сергеевне:- Пойдем, я тебе хоромы покажу новые. Там сейчас ремонт идет - самое интересное. -Может, потом как-нибудь?- Ирина Сергеевна была не очень расположена в эту минуту к инспекции. -Потом поздно будет. Жить придется. Будешь как главный врач до революции. Сам бы там поселился, да вовремя не додумался... Интересно, как с ним тогда разговаривали? Тоже, как теперь, с выпадами и наскоками?!. Старый главный врач входил в больницу с черного хода. Апартаменты его составляли то, что теперь назвали бы двухкомнатной квартирой. Новая власть была против того, чтобы люди ночевали и работали под одной крышей (видимо, в силу необходимости раздельного надзора за обоими жизненными процессами), жилье у него отобрали, а в освободившееся пространство вселили два вспомогательных отдела, без которых прежняя больница умела обходиться: кадры и бухгалтерию. В обеих комнатах резко пахло краской, белели заново покрашенные окна и стены, повсюду валялся мусор. Несмотря на учиненный разгром, Анфиса, заведующая отделом кадров и его единственный работник, продолжала упорно занимать ремонтируемое помещение: надеялась, что так у нее больше шансов в нем остаться. -Пришли качество ремонта проверять,- объяснил Иван Александрович свое появление здесь и ринулся в обход строительного объекта.- Вот смотри: две комнаты будет, здесь диван поставим, здесь кухонька с электрической плитой, а тут, прошу прощения за подробности, совмещенный санузел с душем. Душ врезаем - да и прочего у главного врача не было: бегал за нуждой до ветру. Нужник советская власть поставила... Смотри, старую краску не соскоблили!..- Он подошел к окну, поколупал высохшие белила.- А шпингалеты надо было старые оставить: столько лет простояли и еще б столько прослужили. Зачем новые ввинтили? Они ж завтра развалятся!.. Кто это делал все? Петька с Федькой? Вот я им денег не выпишу!.. А ты куда смотрела? Мы ж договорились, ты послеживать за ними будешь? -Что я понимаю в этом? Смотрю, когда пришли и когда покурить вышли,- робко возразила Анфиса и набралась смелости:- Нельзя это переиграть как-нибудь? - и, не находя нужных слов, оглядела беспорядок, царящий в ее отделе, до того безукоризненно чистом и ухоженном - перевела затем мимолетный, но емкий взгляд на источник всех бед, на Ирину Сергеевну.- Это вообще все окончательно?.. -Да уж куда окончательнее? Смета на пару тысяч... Говорили ведь уже? Анфиса поникла, но не отступила - слишком велики были в этой игре ставки. -У меня шкаф в новом кабинете не помещается. То есть вставляется, конечно, но тогда мне сидеть будет негде - не говоря уже о посетителях... -У тебя не бывает их никогда - ты с бумагами возишься. -Почему? Справки иногда выписываю... Уж очень маленький закуток выделили,- и кисло улыбнулась: в России (как и в других странах) общественное значение человека определяется величиной занимаемой им служебной площади: она не ожидала от Пирогова такого коварства.- Может, все-таки здесь его оставить? На сохранение Ирине Сергевне?..- Видя, что ей не удержать за собой комнату, она решила оставить в ней часть имущества, чтоб хоть так за нее зацепиться - уловка, известная всем квартирным тяжебщикам. -Сейф этот?..- Иван Александрович смерил взглядом железный гардероб.- И к нему сигнализация пойдет? -И что с того?- не подумавши, возразила она. -Так это каждый раз, когда она сюда входить будет, где-то сирена завоет?..- Анфиса тут подумала, что он не о Ирине Сергеевне, а о себе самом печется, но Иван Александрович, не чувствуя ее немых укоров, продолжал рисовать страшные картины:- И милиция снова наедет? Дознание производить? - Он стал с недавних пор питать предубеждение к стражам порядка.- Нет уж, придумаем что-нибудь другое. Внакладе не останешься...- и Анфиса, которая, несмотря на его заверения, в этом самом накладе уже осталась, на этот раз отмолчалась: знала, что, если он упрется, его лучше не трогать.- Ты мне скажи: ты заявки на медицинские кадры подавала? Анфиса сделала над собой усилие, отогнала мрачные думы. -В прошлом году еще,- неприветливо отвечала она. -А в этом нельзя дополнительную дать? -Почему нет?.. Кого вы имеете в виду?- спросила, уже с интересом, она: обычно за такими невинно звучащими просьбами таились кадровые перемены - какая-нибудь новая симпатия или, напротив, недавно возникшее ожесточение. -Хирурга надо искать нового. Для поликлиники, я имею в виду,- сказал Пирогов самым заурядным тоном: будто речь шла о переводе уборщицы с одной лестницы на другую. -Иван Герасимыч же есть? -А что с него толку? Сколько у него приемов за месяц было?.. Ирина Сергеевна наконец пробудилась, вышла из оцепенения, вызванного еще одним унижением, на которые богат был этот день - как и многие другие тоже. В последнем случае оно состояло в том, что Иван Александрович затеял этот разговор в ее присутствии так, будто у него в кармане было ее согласие на него, а она соучаствовала в предательстве - так, во всяком случае, должна была подумать Анфиса. -А кто еще будет здесь работать - за эти копейки?!- набросилась она на своего руководителя, обнаруживая не свойственную ей меркантильность.- Надо ценить в людях бескорыстие! Лечит мужиков и баб российских - что тебе еще нужно?!.- и зло уставилась на него, будто он, а не кто другой был первый враг ее и гонитель... Пирогов опешил. Анфиса, сама прожженная политиканка и кадровичка, знавшая, как ей казалось, людей как свои пять пальцев, не ожидала от нее этого взрыва и отнеслась к нему с невольным уважением: ей самой не хватало подобной запальчивости, которая действует порой верней интриг и расчетов. Она между тем поддержала ее: -Она права... Хирурга долго придется ждать: Иван Герасимыч сам уйдет раньше. И Сорокин будет недоволен, что доработать человеку не дали. Он же считает, что надо до конца людей держать. Новые, говорит, все равно старых не лучше... Иван Александрович поостыл: -Делайте что хотите. Женщин, известное дело, не переспоришь...- а во дворе, когда они вышли из остро пахнущего краской помещения, спросил, прямолинейно и безучастно:- На дачу поедешь? Что-то настораживало в его тоне: будто он дошел до некой стены и лбом в нее уперся. -Поеду,- столь же прямо и почти безразлично - как штиль после пронесшейся бури - сказала она. Он на время успокоился. -Я глупости делаю, потому что бешусь, тебя не вижу. Целую неделю не встречались... Она смолчала: чем отчаяннее становилось положение, тем больше нуждалась она сама в подобном расслаблении... На дачу она ездила еще и для того, чтобы сменить обстановку и выбраться на лоно природы: хоть Петровское и было поселком, но городского типа - от деревни отстало, к городу не пристало... Дачу Иван Александрович выстроил в Тарасовке. Это была деревушка в сорока километрах от райцентра: далеко, но зато лес и речка. Дом, уже крытый шифером и застекленный, стоял на опушке ельника, где летом было много грибов, которые, как и люди, любят селиться на границе леса и поля. Сейчас, в начале апреля, здесь было засилье снега: он начал подтаивать снизу, но сверху лежал нетронутый - только слеживался, оседал, уплотнялся и покрывался коркой стекловидного наста, который не держал на себе и ребенка. Темнело поздно, и она, приезжая сюда после работы, могла, пока он растапливал печь и грел комнату с лежанкой, час-другой провести в компании больших елей, тянувшихся зелеными вертикалями вверх, в синеву чистого неба или в белизну облачного, и стоявших в непосредственной близости от кирпичной кладки, так что специалисты, которых всегда много (для совета, а не для работы), говорили хозяину, что они не то подроют его дом, не то соберут на себе влагу, от которой он за год отсыреет. Иван Александрович, слава богу, их не послушал, оставил деревья и теперь пожинал плоды своего неблагоразумия, потому что Ирина Сергеевна любила их общество не меньше, чем его собственное... Дом был прост, как коробка: без лишних затей и украшений, но в таких случаях материал часто дополняет или даже заменяет собой архитектуру. Кирпич был как кирпич, бледно-розовый и дешевый - ничего особенного, но вот доски, которыми Иван Александрович обил стены изнутри, стоили долгого ожидания. Они пахли сосной и еще каким-то необычным для средней полосы хвойным деревом и являли собой зрелище, с которым никакие обои, никакая художественная роспись не могли сравниться: изящное волокно шло непрерывно снизу вверх, от пола до потолка, и лишь раздвигалось круглыми спилами сучков и более мелкими - прутиков и луковиц, мест их зарождения. Цвет, как и рисунок, был повсюду переменный, изжелта-переливчатый, своего рода древесный перламутр, который зависел от силы освещения, так что глазу всегда было на чем остановиться, и он не уставал от увиденного. Это была лиственница: доски были так тверды, что в них не лезли железные гвозди, и рабочие, подрядившиеся к Ивану Александровичу на "столярку", жаловались, что не рассмотрели как следует материал и потому не запросили с него вдвое. Когда он раскалял печь до необходимой кондиции и комната разогревалась, начинало пахнуть смолою: запасы ее, десятилетиями копившиеся в живом дереве, сочились наружу и наполняли дом свежим, бодрым, озонирующим воздух дыханием. Они лежали на грубо сколоченном топчане - иногда без покрывала: настолько было жарко - и вели неторопливые разговоры: спешить им было некуда, никто не нарушал их уединения. Жена Ивана Александровича догадывалась, какое употребление нашел он своему детищу, но здесь - в это время года во всяком случае - не появлялась: может быть, разделила уже мысленно их сообща нажитое имущество и отдала ему дачу взамен квартиры в Петровском, а ближайший сосед, живший в километре отсюда, как и другие деревенские жители, лишней любознательностью не отличался. -За что ты хотел Ивана Герасимыча выгнать?.. Странное дело - расстояние. Отсюда и больница казалась меньше и ее заботы проще: так пассажиры, уходя в плавание, иными глазами смотрят с борта парохода на отдаляющийся берег и на уменьшающихся в размерах людей и постройки. -Надоел нотациями... Подумаешь - праведник! Сам был хорош - когда в силе был, а как вышел из употребления, так, видишь ли, одумался. Причислился к лику святых...- Он поглядел сбоку.- Я понимаю, ты его любишь - за что, не знаю только. Доктор-то он средний - не знаю, делал ли когда-нибудь резекции. В лучшем случае - общий хирург со стажем. Толку от него немного. Держим, чтоб ставку не отобрали. И потому еще, что Сорокин всех жалеет. -Вот молодец какой. Хорошо к людям относится. А ты свою больницу любишь? Он повернулся к ней грудью, покрытой рыжеватой, с сединою, растительностью. -За что ее любить? Больница как больница, на двести коек, каких в стране тысячи... Оказываем, однако, помощь населению. Иногда даже такие вот светлые головы,- он коснулся ее лба,- как ты, к нам приклоняются. -Когда до меня была последняя? -Не помню уже. Давно, наверно... Я, конечно, не для того себя готовил - наукой хотел заниматься, да не вышло, а теперь и сам бы туда не пошел... Я в Томске начинал: хорошие профессора были, а сейчас там сын учится - смотрю: все не то, хуже стало. Но все равно - в клинике побывать надо...- и снова наклонился над ней, раздумывая, приступиться ли к ней сразу или поберечь силы: они уезжали поздно, машина их стояла во дворе у соседа; весной сюда на легковушке было не проехать - нужны были грузовик или трактор.- Тебе школа нужна. Без нее врач не врач: хоть семи пядей во лбу - будешь, как Иван Герасимыч, велосипед изобретать и в собственном соку вариться...- Он лег на спину, согнул голову, стал разглядывать подшерсток на груди, тоже находя в нем седые подпалины, но, в отличие от нее, оставляя их без внимания.- Пристань к кому-нибудь, прилипни, как ракушка к днищу, и плыви с ним хоть в Америку. -Вот я и прилипла уже - к своему кораблику. -Одного недостаточно. Надо нескольких учителей брать. Чтоб как пчелка с цветка - с одного, с другого, с третьего... -На что вы меня толкаете, Иван Александрович? -На то и толкаю, на что жизнь подталкивает...- и, посчитав разговор затянувшимся, привалился к ней и умолк на время соития. В любви он был азартен, ненасытен и вынослив, но всякий раз нем и сосредоточен на своих ощущениях, так что к нему приходилось подлаживаться. Но Ирина Сергеевна не тяготилась и не смущалась этим: напротив, незаботливость и почти звериная бесчувственность любовника в эти деликатные минуты устраивала ее, оставляла ей душевную свободу и самостоятельность... -Далеко мы забрались. Сюда не доберутся. Хорошо, что я дачу выстроил, верно?.. Тишина мертвая... -А это кто стучит?- Она и здесь умудрялась прислушиваться. Кто-то, в самом деле, бил где-то рядом, над головой, по деревянному: будто не мог до них достучаться. -Дятел... Долбит мои елки... Тишина здесь была редкая: с одной стороны, мертвая людьми, с другой - исполненная постоянной жизнью природы: скрипом деревьев, шорохами ветра, птичьими голосами и их отдаленными отголосками... -Я сегодня снегирей видела. -Синички, наверно? -Нет, снегири - с красными брюшками... Вроде твоего. -У меня красное разве?.. Если натер только,- и поглядел на всякий случай. -Я не цвет имею в виду. -А брюхо? Оно есть у каждого... Что делать нам с тобой, Ирина Сергевна? Не знаешь? -Нет. -И я тоже... Это и в медицине так. Как что попроще, так все знают, а как посложнее, так десять профессоров не разберутся... Ни одна идиллия, однако, не длится вечно, и всякая идея несет с собой свое опровержение. Тезис в данном случае заключался в отдаленности Тарасовки, антитезис - в вытекающих из нее трудностях сообщения. Хорошо жить в большом городе, где можно спрятаться от всех на соседней улице, а на дальнюю вас доставит автобус или троллейбус. В Тарасовку автобусы не ходили - да если бы и курсировали, ими нельзя было бы воспользоваться: они насквозь просвечивались любопытными. Обычно Иван Александрович сам вез ее из Петровского, заставляя окна громоздкими предметами и занавешивая их чем попало (благо всегда было что вывезти на дачу из дому) - совсем как в правительственном лимузине: чтоб не видели, кто с кем едет. Но так было не всегда: иногда они съезжались из разных мест, и не раз выходило так, что ее после вызовов по району подвозил Иван Лукьянов. Она добиралась с ним до Тарасовки, потом отпускала, говоря, что у нее здесь частный клиент, который на своей машине отвозит ее до дому. Иван давно знал правду, которую нетрудно было вычислить: в деревне он был знаком со всеми владельцами машин - их было раз-два и обчелся, и среди них не было подходящего, с детьми, для Ирины Сергеевны. Она и не пыталась выдумать что-нибудь более убедительное: рассчитывала на его деликатность и мужское попустительство. Расчет был верен два дня, на третий споткнулся о строптивый норов водителя. -Что это вы в Тарасовку зачастили?- насмешливо спросил он, заранее отвергая ее выдумку.- Все сюда и сюда, будто других мест нету?..- Он был в этот день не в духе: сорвался не то куш, не то какая-то сделка - она так и не поняла из его неохотных и коротких объяснений. Она решила не ломать комедию, а поставить его на место: -Хочу и езжу... Завидно? Он не сразу ответил: думал, пропустить мимо ушей или оскорбиться. -Чему завидовать?.. Этого добра много - было бы желание...- и вопреки себе же похвастал:- У меня много вашего брата было... Не считая супружницы... С высшим образованием, я имею в виду. Одна даже пианистка. В настоящих концертах участвовала. -Есть какая-нибудь разница? С высшим или низшим? -Болтать больше приходится. Турусы на колесах разводить... Про вас, правда, этого не скажешь: своя в доску...- и сдерзил:- Не понятно поэтому, зачем сюда ездите... Она осерчала: -Я же сказала: хочу и езжу... Вам какое дело? Ее настроение передалось ему - гнев вообще заразителен. -Возить вас сюда я не обязан - вот что, а остальное, точно, меня не касается. -Не обязан - дай выйду... Останови машину!.. Он заколебался, пожалел, что сказал лишнее, но на попятную не пошел: затормозил и открыл перед ней дверцу - как прощальный знак внимания, дань последнего уважения...Она доехала до Тарасовки на попутке, проковыляла километр по скользкой, обледенелой и подтаявшей, дороге, разозлилась еще больше и не нашла ничего лучше как рассказать о своих злоключениях Ивану Александровичу. Он внимательно ее выслушал, в заключение бледно усмехнулся и сказал то, что ей никогда бы не пришло в голову: -Это они заранее приход Егора Иваныча празднуют... Хорошо, я учту это. Приму к сведению... Несмотря на то, что он произнес эти слова самым уравновешенным и почти нейтральным тоном, она насторожилась и едва не испугалась. -И что теперь делать будешь?..- но вопрос ее повис в воздухе: наученный опытом с Иваном Герасимычем, он если и держал камень за пазухой, то на сей раз предпочел его не показывать. Ее разобрали сомнения: -Он и в самом деле не должен был везти меня сюда? Что по этому поводу говорит трудовое законодательство? Иван Александрович глянул неодобрительно и ответил формально: -Водитель обязан доставить врача домой после вызова. -Домой, но не сюда? -Это уже детали. Во всяком случае, высаживать тебя посреди дороги он не имел никакого права...- и тут только в его голосе и в лице мелькнуло нечто каменное и непреклонное... Гроза разразилась через неделю. Ивана на больничной "Волге" задержали где-то на окраине областного центра, по выезде из района, на территории юрисдикции города. В машине были два попутчика, которых он нанялся везти от Петровского, и еще - баранья полутуша, которую он не должен был перевозить на больничной машине и на которой не было клеймения. То и другое были совершеннейшие мелочи, не стоящие гаишного внимания, но у нас любой пустяк, попадая в поле зрения милиции, может обернуться составом преступления и на глазах изумленной публики вырасти в дело, чреватое далеко идущими разветвлениями. Машину арестовали и поставили во дворе ГАИ, а у Лукьянова отобрали документы и отпустили домой, зная, что он никуда не денется. Опасность состояла в том, что все произошло на чужой территории: в своем районе Лукьянов знал всех и никого не боялся. Он пошел к Пирогову, но тот отнесся к нему с прохладцей, не захотел вникать в его положение и принимать в нем участие - сказал только, что он сам во всем виноват, потому что сажает в машину тех, кого не следует, и не везет кого нужно. -И машину им оставите?- с лихой, хотя и вымученной, улыбкой спросил Лукьянов. Он боялся последствий задержания, но арест машины беспокоил его пока больше: он лишался с ней средств передвижения и существования. -За машиной поеду, конечно,- обнадежил его Пирогов.- Без водителя можно обойтись, а без машины закрываться можно... Ты, я вижу, привык к ней? Она у тебя как своя стала?.. Утром следующего дня Анна Романовна самолично отменила утренний прием и пришла на работу к шапошному разбору. В чайной комнате, которую она должна была миновать, чтоб попасть в кабинет, сидели в это время и читали, каждый свою книгу, Иван Герасимыч и Ирина Сергеевна. Кроме них в комнате была регистраторша амбулатории, Авдотья Никитична, женщина по натуре своей уютная и покладистая, а в данную минуту особенно устраивающая обоих докторов, потому что в присутствии посторонних они, скрывая размолвку, объявляли дипломатическое перемирие: принимали участие в общем разговоре и даже обменивались мнениями (хотя обычно не напрямую, а через третью сторону), но, оставшись наедине, прочно умолкали и интеллигентно дулись друг на друга. -Подбери мне карточки милиционеров наших,- обратилась Анна Романовна к Авдотье Никитичне, как бы нарочно не замечая тех двоих. -Господи, зачем они вам?!- удивилась она. -Хочу внеплановый профосмотр устроить,- солгала неприветливая Лукьянова.- Тех, кто к начальству поближе,- прибавила она и села ждать: Авдотья Никитична, благодаря своей картотеке, знала в Петровском всех и каждого и была своего рода адресным столом и именным справочником поселка. -Случилось что?- Ирина Сергеевна, уже хорошо знавшая своего избранника, начала испытывать темные предчувствия и опасения. -А вы не знаете? -Нет конечно... Откуда?..- Она ждала разъяснений, но Анна Романовна, готовя месть и мысленно поражаясь ее простодушной наглости, примолкла и насупилась... Она успела побывать и у приятеля своего Воробьева, и у недруга Ивана Александровича - и в обоих случаях без толку. Воробьев, которого после решенного ухода Зайцева прочили в первые секретари райкома, не стал впутываться в сомнительное дело, где сама пустяковость проступка говорила о правомочности действий милиции - равно как и о незначительности возможного наказания. -Подумаешь - штраф заплатит? Что они еще за лишнего пассажира сделают? Я ж в этом разбираюсь...- сказал он, успокаивающе и ворчливо разом. -Там еще баранина была,- со значением прибавила она, не называя главного. -Что?!.- разозлился он.- Знаешь, у меня и без тебя дел полно! Этот Зайцев уходит, а после него тут - вагон и маленькая тележка остается!.. Я думал, он лучше свои дела ведет!..- и зарылся в бумагах, оставляя ее одну в беде - в лучших традициях российского чиновничества. Пирогов и вовсе отперся: не захотел и пальцем шевельнуть в пользу сотрудника - сослался на то, что не может ничего предпринять на чужой территории. В его лицемерно звучащих объяснениях было нечто подсказавшее Анне Романовне, что не кто иной, как он сам был всему причиной - во всяком случае, к нему причастен. Она вернулась домой и поделилась сомнениями с Иваном. Тот и сам так думал и объяснил почему. Вот тогда-то Лукьянова и разъярилась и пошла в амбулаторию: будто бы за адресами и телефонами (с ними она пока сама не знала, что делать), а в действительности - чтоб поквитаться с Ириной Сергеевной, которую посчитала истинной виновницей происшедшего. -Что случилось?- спросил теперь и Иван Герасимыч.- С Иваном что не так? -ГАИ его в области остановила,- отвечала она сухим, черствым голосом.- За то, что пассажиров взял и три кило баранины... А на самом деле - за то, что вас не довез!- вспыхнув, обратилась она прямиком к Ирине Сергеевне.- До дачи Ивана Александровича!..- и в лице ее мелькнула ненависть к обоим. Ирина Сергеевна ждала чего-то подобного, хотя высказанного в не столь резкой форме, - но оттого, что мы чего-то ждем, оно, случившись, не щадит нас, а, наоборот, сильнее бьет - по подставившемуся месту. Она попыталась защититься, уйти в кусты: -Я прямой связи не вижу... В любом случае, все претензии - к Ивану Александровичу... -А откуда ему известно стало, что Иван вас не повез?..- Анна Романовна не знала всех обстоятельств дела, но, благодаря жизненному опыту, догадывалась о последовательности событий. -Погодите!..- вступился Иван Герасимыч за притихшую Ирину Сергеевну. Если бы ему предложили выбор между Анной Романовной и Ириной Сергеевной, он и теперь бы остановился на последней - пусть скомпрометированной связями со всеми областными и районными тузами вместе взятыми.- Он тебя из машины выставил? -Я сама вышла. -Но не довез: куда - это нас не интересует. -Не довез. -И где высадил? -На развилке у Федоровки. -И ты пешком драла до Тарасовки? -На попутке добралась... Пешком - это слишком уже, Иван Герасимыч!..- Странное дело: она больше обиделась сейчас на него, чем только что - на Анну Романовну. Иван Герасимыч не стал настаивать: -На попутке так на попутке... Значит, твой Иван обнаглел совсем,- сказал он Лукьяновой.- Ему какое дело, куда она едет? Хоть к черту на рога!.. Что недалеко от истины,- признал он, но Анна Романовна не обратила внимания на этот уравновешивающий выпад: ее грызли другие заботы.- Подумаешь, пассажира взял?- Иван Герасимыч почти слово в слово повторил мнение Воробьева.- Кто их не берет? А баранина вообще тут при чем? Мало ли? Везу к приятелю... О чем речь вообще? Было б из-за чего огород городить. -Вот именно!- зло сказала она.- Было бы, тогда и разговор был легче. Это как раз и плохо, что за пустяки взяли... Умный вы, а главного не видите... У него судимость была... Могут пришить теперь по-крупному... Я это при Авдотье Никитичне говорю, потому что знаю, она никому не скажет...- и поглядела так, что стало ясно, что предостережение ее касается не одной только Авдотьи Никитичны... Это снова и радикально меняло дело. Каждый имеет право на жизнь: это одно из тех немногих прав человека, которые в российском обществе, хотя пунктуально не соблюдаются, но в общем и целом признаются - и не Пирогову с гаишниками было лишать его кого бы то ни было и его семейства в придачу. Иван Герасимыч еще раз посмотрел на Анну Романовну: будто в первый раз увидел - осунулся, брякнул: -Как же это его угораздило?.. Тогда надо делать что-нибудь. Искать кого-то в милиции. -Вот я и пришла... Знаю своих только,- пожаловалась она.- Но они не помогут. Хирург поглядел на нее: сочувствующе и осудительно разом. -А я со всеми разознался. Потому как надоели до одури. Раньше пили вместе. Они страсть как любят с доктором выпить... У тебя нет никого, Ирина? Она думала как раз об этом. -Так-то никого... Но был мальчик в пионерлагере. Его отец, кажется, начальник областной милиции... Предлагал: если что понадобится... Анна Романовна вцепилась в нее: -Сейчас так именно и есть! Начальник областной милиции - это то, что нужно!.. -Надо еще вспомнить фамилию... Даже имени не помню... Дима, кажется... Помню только, что большие гланды были... Следующие полчаса ушли на розыски необходимой карточки, похороненной на полке в связке пионерлагеря: Авдотья Никитична словно наперед знала, что они смогут когда-нибудь пригодиться, и берегла, как другие хранят любимые фотографии. Поиски по титульным листам ничего не дали, но, перелистав каждую карту в отдельности, Ирина Сергеевна нашла запись о гландах, по которой нетрудно было восстановить все прочее. Мальчика звали Васей, фамилия его была Львов. Такой именно была фамилия начальника областного ОВД: Анна Романовна, готовясь к предстоящему обиванию порогов, успела это выяснить. -Звони!- распорядилась она, считая себя вправе командовать. На карточке был домашний и служебный номер отца: начальник был чадолюбив и в силу своей профессии склонен к ожиданию худшего - он оставил оба телефона, чтоб его разыскали при любой неприятности или, не дай бог, несчастном случае. Ирина Сергеевна не была уверена, что он ее вспомнит, но у милиционеров своя память на лица и на все остальное тоже: -Помню, помню, конечно!- оживился он.- Случилось что? -Не со мной, а с нашим сотрудником. -С сотрудником - хуже,- разочарованно протянул он.- Вас бы я из любой истории вытащил... Они беседовали в родительский день. Он спросил о здоровье ребенка: его смотрели многие, но ему хотелось знать мнение рядового врача, которых до мальчика не допускали. Она сказала, что у сына все в порядке, но надо убрать гланды: она только начинала работать и лишних сомнений поэтому не испытывала. -Вот и хорошо - так и сделаем,- сказал он тогда, поддавшись ее врачебным и женским чарам.- А то меня светила ваши вконец запутали: один одно говорит, другой другое. И каждый терминами сыплет. Как наш брат - статьями уголовного кодекса... Он, помнится, звал ее в область, а она отказалась. -Нравится здесь?- спросил он. -А чем плохо? Какая разница вообще - где работать? Он слегка озадачился: -Вы так считаете?.. И условия какие, тоже не важно?..- но потом передумал:- Хотя, может, так оно и есть. Как посмотришь со стороны, а еще лучше - сверху... -Как у Васи дела?- спросила она сейчас. -Да спасибо, все хорошо. Благодаря вам все. Операцию сделали - теперь не болеет. А что у вашего сотрудника? Как фамилия его? -Лукьянов...- Она собралась рассказать суть дела, но он прервал ее: -Я знаю. И вы за него просите?.. Она была неопытна в подобных делах и сказала то, чего говорить не следует: -Не я одна. Еще ряд товарищей... Это ему не понравилось. -А вы там не фигурировали разве?.. Ладно, поговорю с замом,- и повесил трубку не прощаясь. Можно было на него обидеться, но Ирина Сергеевна не сделала этого: со многим уже здесь свыклась. -Обещал поговорить,- сказала она, кладя трубку. -С кем?- нетерпеливо спросила Анна Романовна. -Со своим замом. -Это хорошо,- сказал Иван Герасимыч.- Когда хотят отказать, говорят, что участковому позвонят... Или кому там - гаишному инспектору... Анна Романовна, кажется, тоже поверила в счастливую звезду, слегка успокоилась, но благодарить Ирину Сергеевну не стала - только сказала: -Вот что значит молодость. Ты его в этом лагере пять минут смотрела? -И полчаса потом с отцом разговаривала. -А я б год лечила и только виновата осталась.- У нее были, видимо, какие-то свежие впечатления на этот счет.- Молодежь: с ней ухо востро держать надо...- уже и пошутила она.- И в каталажку упечет и оттуда вытащит... Это никак не походило на благодарность, и Иван Герасимыч, более всего на свете любивший в людях справедливость и объективность, заступился за бывшую ученицу: -Тут не в молодости дело. Она и в сорок и в пятьдесят будет такая, и вы, Анна Романовна, какой были, такой и останетесь. У каждого свой потолок - выше головы, говорят, не прыгнешь... Есть такая штука - ум да талант, не слыхали?.. Вам они - как бельмо на глазу: ничего нету хуже, а люди их все-таки чествуют. Потому как в конце концов полезными оказываются. Хотя богатства ими не наживешь и немного в жизни заработаешь...- и высказав то, чего никогда бы не сказал наедине с Ириной Сергеевной, Иван Герасимыч встал и пошел к себе, а Ирина Сергеевна осталась сидеть, придавленная в равной мере и пристрастной неприязнью Анны Романовны, и не вполне заслуженной ею похвалой хирурга... На следующий день у нее было неприятное объяснение с Иваном Александровичем. Он позвал ее после утренней пятиминутки. -Что ты не в свои дела лезешь?! Это тебя разве касается?!.- Он не объяснял, что имеет в виду, но она без того это знала. -Конечно касается, Иван Александрович,- и села без приглашения: не было времени чиниться.- Из-за меня весь сыр-бор загорелся. -Это ты так считаешь!- запальчиво возразил он, нисколько этим не вразумленный.- Если бы только из-за тебя, я стал бы, по-твоему, с этим мараться?.. Ты могла прийти ко мне - спросить хоть для начала?.. Они же под меня роют - ты этого не знала? -Иван хочет главным врачом стать? -Не он, а Анну Романовну на это место прочат. Хочешь, чтобы эта парочка здесь всем заправляла?.. Я ж тебе говорил - здесь власть меняется. Смутное время идет... Они уже и пасквиль сочинили - на меня и на тебя заодно, кстати. -Откуда ты знаешь?- Она все не верила - или, точнее, не хотела ему верить. Он поглядел на нее предвзято. -Земля слухами полнится!.. Не ожидал я, что ты так меня подведешь. Замначальника милиции уже звонил: что это у вас там в больнице делается?.. Что ты ему сказала? От себя звонила или от кого? Он знал ответ и хотел только услышать от нее подтверждение. -Сказала, что не одна прошу,- признала она. -Ну вот! Группа товарищей!..- и развел руками.- Умная женщина, вроде. Кто со мной после этого считаться будет? Когда я у себя фракции допускаю?.. Кому нужно вообще лишний шум поднимать? А ему давно пора по рукам дать! Без конца левый товар гоняет и вообще черт знает чем занимается! Ей и без того все было ясно. -А что про меня написали? -Что у меня с тобой внебрачные отношения и что я из-за них другим стал - на старости рехнулся! В райком анонимка пришла!..- и глянул в высшей степени выразительно. Опять эти внебрачные отношения... Она вдруг сразу от всего устала: -Знаешь что, Иван?.. Давай лучше разойдемся. На время хотя бы. Не могу больше. Мне уже казаться начинает, что вокруг меня петля сужается и на шее затянуться хочет. Я тебя люблю конечно, но еще больше люблю свою профессию, а тут, если так дальше пойдет, работать станет невозможно. Я уже не о детях, а обо всей этой ерунде думаю. Кто что сказал и как посмотрел в мою сторону... Пирогов поглядел сумрачно и не стал с ней спорить. Он не сказал ей, что накануне его остановил во дворе не кто иной, как сам Зайцев, и, после обязательных по партийному этикету ненужных слов и вводных предложений, дежурно и почему-то брезгливо улыбаясь, посоветовал, ввиду его предполагаемого отъезда, прекратить, хотя бы на время, отношения с Ириной Сергеевной: -Зачем вы так подставляетесь, Иван Александрович?.. Хочется, конечно, - я понимаю, но не в такой же мере и не с такими служебными последствиями... На этот раз их разрыв был почти официален, санкционирован сверху и потому окончателен. 28 В конце апреля Ирина Сергеевна переехала в больницу. Квартира вышла однокомнатная, второе помещение отдали-таки Анфисе - лишьзабили наглухо дверь, из-за которой теперь в дневное время, а иногда и в вечернее слышалась дробь пишущей машинки. Но Ирине Сергеевне и не нужно было второй комнаты: дело было не в просторности жилья, а его местонахождении. Жить в больнице никому раем не покажется: нужно постоянно отвечать на просьбы медсестер и вмешиваться в лечебный процесс, ничего взамен не получая. Трудно себе представить, сколько вопросов возникает в ходе лечения каждого тяжелобольного: как его уложить или переложить, как напоить и накормить, если он отказывается есть или поперхивается, как поправить или укрепить гипс, как успокоить малыша, от которого отошла мать, три ночи подряд с ним ночевавшая, как разобраться в одышке, болях, припадках с потерей сознания, и прочая, и прочая - и по каждому такому непредвиденному случаю медсестры повадились ходить за Ириной Сергеевной, не имевшей воли и желания отказать и воспротивиться дерзкому посягательству на ее права и само трудовое законодательство. Врачи, дежурившие в больнице, сделав обход и поторчав для приличия в отделениях,