оторые донесли царю, что Давид скрывается в горных пещерах на юге пустыни Зиф и объяснили, как можно скрытно подойти к взгорью Гахила, к этим пещерам и обещали даже помочь предать Давида в руки царя. Все это узнали в стане Давида от одного из этих посланцев, который при возвращении из Гивы был перехвачен недалеко от селения Иесимана и допрошен так, что после этого уже не смог стоять на ногах, а полз по белой известковой тропе, оставляя кровавый след. Всякий раз, когда он, Маттафия, видел смерть, содрогалось его сердце. Казалось, должен был бы привыкнуть, ведь не бывает бескровных войн. И всякий раз стараешься думать, что это враг расстается с жизнью, когда пронзаешь мечом нападавшего на тебя, что не стоит он добрых слов, но ведь есть у него и мать, и жена, и дети - и кто-то будет рыдать о нем. Вот и этот убитый посланец - стремился к дому, где его ждут, не думал о смерти... и был буквально растерзан. Видел тогда Маттафия, как отвернулся Давид, как вздрагивает спина его, не переносил Давид мук и крови человеческой. Хотя в сражениях был беспощаден, меч его разил смертельно, и стрелы, выпущенные им, не миновали врагов. Но это было в сражениях, когда не дано времени думать о душе человеческой. Остался ли Давид прежним? Каким он стал - трудно представить ему, Маттафии. Власть ожесточает человека, кровь становится привычной... И тогда, в пустыне, надо было ожесточить свое сердце, чтобы выжить. И в те дни, когда Саул начал окружать пустыню Зиф, прорывались они с боем через цепи стражников, в ночи бесшумно подкрадывались к стражникам и вонзали короткие мечи или набрасывали удавки. Надо было уходить в пустыню Маон, преодолевая гряду слоистых гор, отделявшую эту пустыню от пустыни Зиф. Люди Давида двигались по одну сторону гор, а по другую сторону гор уже входили в пустыню Зиф основные силы Саула. Это были уже не отдельные стражники оцеплений, земля гудела от топота тысячи тысяч ног, воинственные крики повторяло горное эхо. Безмолвная каменистая пустыня наполнилась мелькающими тенями лазутчиков, дымом костров, криками ослов и верблюдов. - Ну вот, Маттафия, ты говорил о примирении, а нам осталось жить дня два, не больше, - сказал Давид, когда с вершины горы Хендор они наблюдали, как входят в пустыню Маон передовые отряды лучников Саула. Многие из воинов Давида начали прощаться друг с другом, ночью часть людей исчезла - бежали робкие, убоявшиеся смерти. Но стоило ли так бояться смерти? Смерть сама знает, в какой черед и к кому придти. Видно, тогда еще не пришло их время, ибо прерван был поход Саула известием о нападении филистимлян на земли Ефремовы. Была дана передышка Давиду, но очень краткая передышка. Филистимляне не приняли бой с войсками Саула и отступили при его приближении. К этому времени Давид успел вывести своих людей из каменистой пустыни Маон в песчаные просторы пустыни Эн-Гаади, а затем найти обширные и глубокие пещеры в горах, окольцевавших это мрачное и палящее жаром место, где тут и там попадались выбеленные ветрами и солнцем кости тех, кто рискнул плутать в песках. Сюда, полагал Давид, не решится вести своих воинов Саул. Но Саул не остановил погони, взяв три тысячи отборных воинов он двинулся в обход пустыни Эн-Гаади по узким горным тропам... Маттафия терпел все невзгоды вместе с воинами Давида, не делалось ни для кого поблажек и исключения - ни для священников, ни для военачальников. Вода и снедь делились между всеми поровну. Он, Маттафия, попал в странное положение. Не открывшись Давиду сразу, упустил момент, и уже ничего не мог сделать и был втянут в общий поток событий. И стали привычными - и поспешные переходы, когда вдруг снимались с обжитого места и буквально бежали, не успев загасить костры, и ненависть местных жителей, страшащихся поборов, и томительные дни без воды, и короткие жестокие схватки с разбойничавшими на караванных дорогах филистимлянами. И повсюду кровь, и повсюду смерть. Пленных не брали, вести их с собой было накладно, самим не хватало еды, да и охранять надо... Примирить Саула с Давидом было не по силам ему, Маттафии, события не давали повода к примирению. Гнев Давида возрастал. Особенно когда Давид получил известие о том, что Мелхола отдана в жены сыну Лаиша. Тем самым Саул, как бы дал понять Давиду - ты не в счет, ты не существуешь, ты для меня мертв, и потому твоя жена не принадлежит тебе. Маттафия пытался успокоить Давида, говорил, что сын Лаиша труслив и не решится взойти на ложе Мелхолы, что Мелхола останется верной ему, Давиду, что все это - мгновенный гнев Саула, и, возможно, царь уже отменил свое повеление. Давид не слушал его. В течение нескольких дней ходил он по стану сам не свой и не притрагивался к пище. Маттафия тогда хорошо понимал состояние Давида. Могло случиться подобное и с Рахилью, могли отдать ее в наложницы царю. Ведь он, Маттафия, тоже теперь не существовал для Саула, он не исполнил повеления царя, он предал своего царя. Всегда с опасением ждал Маттафия лазутчиков из Гивы или тех, кто добрался сюда, чтобы стать в ряды воинов Давида - понимал, что каждый из них может принести весть о том, что он, Маттафия, подослан Саулом. Сам Саул, понявший, что Маттафия не исполнит его повеление, мог специально подослать сообщение, разоблачающее своего ненадежного сотника. Не очень большую пользу приносил он, Маттафия, и Давиду, как военачальник. Привык он сражаться на просторе долин, знал, как совершить обход врага, как прорвать его ряды, но все это здесь, в горах, окружавших пустыню Эн-Гаади, было неприемлемо. Другая шла война. И надо было быть вертким, как ящерица, хитрым, как змея, и быстрым, как лань. Малочисленные отряды Давида при появлении войск Саула рассыпались, каждый спасался в одиночку, а потом вновь сходились. Хранил Господь их, потерь было немного. И посылал Господь дни удач, и случилось даже так, что мог Давид умертвить Саула, но не решился. И хотелось верить ему, Маттафии, что благодаря его словам понял Давид всю бессмысленность противостояния и не воспользовался тем случаем. А было это так - целый месяц теснили их ратники Саула, и были крайне истомлены все люди воинства Давидова, и когда нашли овечий загон и подле него большую пещеру, то забрались туда и сразу же свалились с ног от усталости. Было темно и сыро в пещере, но все же можно было, наконец, передохнуть, и никто не хотел стоять вне пещеры на страже. И тогда вызвался быть стражником Авесса сын Саруи, и когда выглянул из пещеры, тотчас отпрянул назад. Выглянул и он, Маттафия, и увидел, что стоят у овечьего загона воины, и не сразу понял, кто они, ибо были на многих из них шлемы, наподобие тех, что носят филистимляне, и вдруг отделился от воинов человек высокого роста и направился к пещере. Снял он, Маттафия, лук со своего плеча и стал натягивать тетиву и готов уже был разжать пальцы, держащие стрелу, но жив Господь и остерег его Всевышний, ибо задержалась рука Маттафии, и поднял ладонь Авесса, упреждая - не торопись. И вздрогнул Маттафия, ибо узнал в приближающемся - Саула. И не намерен был Саул продвигаться вглубь пещеры, а остановился у входа и стал мочиться на поросшие мхом камни. И возблагодарил Господа Маттафия, что не дал Господь спустить тетиву и стать отцеубийцей. А Саул между тем вошел в пещеру, и все затаили дыхание. И зашептал Авесса, склонившись к уху Давида, что охотник сам залез в капкан, что добыча эта принадлежит Давиду. Не произнес Авесса слова - убей! - но ведь этого хотел. Надо было как-то остановить Давида, и Маттафия встал на его пути. Но Давид отстранил его и осторожно подкрался почти вплотную к Саулу, и был в руках Давида короткий обоюдоострый меч, и ужас объял Маттафию, ибо представил он кровавую развязку. Резко взмахнул мечом Давид, словно отмахнулся от осы. И вышел Саул из пещеры живым и невредимым и пошел к своим воинам, не оборачиваясь. И с облегчением вздохнул тогда Маттафия. А Давид стоял у входа недвижно - в одной руке меч, а в другой - лоскут красной ткани, отрезанной от полы царского плаща. Возмутился Авесса, шипел, словно змей, опасаясь говорить громко: "Господь наш Всемогущий предал в руки тебе врага нашего, а ты отказался от дара Божьего и не умертвил того, кто преследует нас, словно диких псов!" И ответил ему Давид раздраженно: "Не попустит ни меня и никого другого из нас Господь, чтобы наложили мы руку на помазанника его!" Между тем воины Саула удалялись от овечьего загона, и только он сам, словно почувствовав взгляды затаившихся в пещере, повернулся, а потом взошел на вершину близлежащего холма и встал там, опираясь на копье, как на посох. И тогда, сколь не удерживали Давида сыновья Саруи, кинулся тот к выходу из пещеры и, обойдя овечий загон, встал на другом холме напротив Саула. И тогда заметил Саул Давида, но не призвал на помощь своих воинов, а продолжал стоять неподвижно, словно застывший соляной столп. И Давид низко поклонился ему до земли и крикнул: "Послушай, Господин, раба твоего!" Ответил ему Саул: "Говори". И тогда сказал Давид: - Зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят, что Давид замышляет зло на тебя? Господь предал тебя сегодня в руки мои, но я пощадил тебя! Посмотри на край одежды твоей, посмотри, в руке моей лоскут, я срезал его с твоего плаща и не умертвил тебя! Ты же ищешь моей души, чтобы отнять ее. Да рассудит Господь нас с тобою, но рука моя не будет поднята против тебя! Ибо сказано пророками: от беззаконных исходит беззаконие! Ты царь по закону, и все мы твои слуги. Кто я против тебя? Против кого ты вышел на поле брани? За кем гоняешься? За мертвым псом, за одной блохой? Господь видит все свершения на лике земли и спасет меня от руки твоей! Застыл тогда он, Маттафия, все мышцы его напряглись. И поразился он смелости Давида и его благородству. И увидел, что жив Господь, ибо соединяет он своих избранников и оберегает их. Не обнажили мечи два человека, которые, казалось бы, люто ненавидят друг друга. И великое то было благо, что за ненавистью их скрывалась любовь. Стояли напротив друг друга два царя. Один из них послал своего неузнанного сына, чтобы лишить жизни другого, оба принесли и радости и печали ему, Маттафии. Стояли они на вершине холмов, разделенных узким оврагом, по которому проходило русло ручья, высохшего от летнего зноя. - Что мы ждем? - в нетерпении прошептал Авесса. - Сейчас крикнет своих воинов Саул! И крепко сжал в руке Авесса древко копья, готовый ринуться на защиту Давида. Но не призвал Саул никого и сказал он Давиду: - Ты праведнее меня, Давид, ты воздал мне добром, а я воздавал тебе злом. Кто, найдя врага своего, выпустил бы его из рук своих? Господь воздаст тебе добром за это. Я слышу ликующее пение ангелов его. Все придет к тебе, что написано в книге судеб Господней, и ты будешь царствовать, и царство Израилево будет твердо в длани твоей. И когда свершится это, не забудь меня, Давид, в величии своем. И поклянись, что не искоренишь потомства моего после меня и не уничтожишь имени моего в доме отца моего! И ответил Давид, возвысив голос свой: Клянусь! И стали они медленно спускаться, каждый в свою сторону. И увидел Маттафия слезы на глазах Давида. Если в чем-то клялся Давид, он всегда был искренним. Но проходили годы, и столь же искренне он отрекался от прежних клятв. И если верны слухи о том, что теперь он уничтожил всех потомков дома Саула, то нету ему прощения от Господа. Трудно в это поверить, возможно, клевещут на Давида - ужели поднялась бы рука у него на сына Ионафана? И вот сейчас здесь, в городе-убежище, он, Маттафия, единственный оставшийся из рода Саула, и хорошо, что сохранил он тайну своего происхождения. И если Давид столь ожесточил сердце свое, стоит ли ждать помощи от него? И все же - это единственная надежда на спасение. Давид должен узнать правду. Он, Маттафия, оклеветан, он не враг своему царю, он имеет право на милость Давида. Он заслужил это право и в те годы, когда скитался по пустыне вместе с гонимым тогда Давидом, и после, когда сражался в многочисленных битвах. И захваченный в плен, изнывая от тяжкого труда в медеплавильнях, он не отрекся от Давида, и когда Каверун ценою жизни ставит условие -- очернение Давида, он, Маттафия, не станет таким путем спасать себя. Судьба напрочно связала его с Давидом и от этого никуда не деться, можно ли забыть то время, когда в скалистых горах, в безводной пустыми они вместе уходили от преследования... Казалось, после встречи Саула с Давидом, должны были воины Саула прекратить эту бессмысленную погоню за тем, кто пощадил их царя. Но произошло иное, непонятное для Маттафии, Саул собрал десятки тысяч воинов со всей земли обетованной и устроил настоящую охоту за людьми Давида. И тогда многие из окружавших Давида подняли ропот. Особое недовольство выражал Иоав. Он даже стал поучать Давида. "Зачем ты поверил Саулу, -говорил Иоав - почему, если сам не смог поднять на него руку, не дозволил это сделать нам? Саул коварен и провел тебя, как малое дитя!" Давид не прерывал речей Иоава, только хмурился и подолгу молчал. В последнее время бывали дни, когда и единого слова он не произносил. И как-то, когда остался Маттафия наедине с Давидом, спросил его Давид: - Ужели ты, Маттафия, смог бы пронзить стрелой помазанника Божьего? И ответил ему тогда он, Маттафия, в оправдание: - Господь остановил мою руку, и не знал я, кто передо мной. Давид взглянул холодно на него и сказал: - Господь мог и не заметить тебя, я видел - глаза твои горели и готов ты был свершить убийство. И на меня вот также ты сможешь поднять руку? И смутился тогда он, Маттафия, ибо понял, что догадывается Давид о поручении Саула. А возможно, это были не только догадки, донесли Давиду его люди из Гивы обо всем... - Решай, Маттафия, с кем ты, - сказал Давид, - мне тебя терять будет тяжело... Давай поговорим обо всем искренне... Но не дано было им закончитъ разговор, ибо раздались крики вдалеке и топот ног, то приближались к их убежищу воины Саула, и бросились люди Давида спасаться в горы, чтобы в который раз уйти от преследователей. И каждый раз все труднее было найти надежное убежище и все труднее уходить от погони, потому что сдерживали отступление - и скот, который приходилось перегонять с собой, и множество людей гонимых, измученных, вовсе и не воинов, а скрывающихся от преследований сборщиков податей или изгнанных со своих земель. К тому же и женщины появились в стане. И начало тому положил Давид - были с ним жена его Ахиноама Изреелитянка, - вот ведь как пересекались пути Давида и Саула, даже жены у них носили одинаковые имена - и была еще одна жена у Давида, вновь обретенная - пышнотелая Авигея. И если Ахиноаму никто не замечал, ибо старалась она ступать неслышно, таилась в шатре и лицо закрывала платком, то Авигея была шумной, не сдерживаясь, хохотала, беспрестанно крутила бедрами, и казалось, исходит от нее жар жгучий, и один вид ее вызывал непреодолимое желание. И ей нравилось вертеться среди мужчин и смущать всех лукавыми многообещающими взглядами и выставлять груди, выпиравшие из-под полупрозрачного платья. И никто не мог уговорить Давида отправить этих женщин в тайные пещеры, в земли Моава, чтобы не отягощать их жизни и сберечь для продолжения рода Давидова. И глядя на Давида, стали обзаводиться женщинами его военачальники. И все это осложняло и без того нелегкую жизнь. Сayл с тремя тысячами отборных воинов преследовал их почти по пятам, и приходилось даже ночами не прекращать быстрые переходы через пустыню. Каменистые просторы, ночью освещенные луной, призрачные и таинственные, страшили сердца людей. Тени отступающих сливались с тенями от скалистых гор, и все казалось голубоватым, будто бежали они не по земле, а по дну морскому. И трещины в каменистых тропах были столь глубоки, будто доходили они до самого Шеола, и если припасть к ним, то можно было, казалось, услышать крики мучеников, сжигаемых демонами. Но некогда было останавливаться, и своих мучений было предостаточно. Ибо иногда расстояние между преследуемыми и преследователями сокращалась до броска копья, и копья летели вслед, и свистели смертоносные стрелы... Сам жe Саул не участвовал в погоне, стан его оставался на холме Гахила, в отдалении от его отрядов, рассыпанных по пустыне. И внезапно ночью Давид, взяв с собой только Авессу, пробрался незамеченным к холму Гахила. Там они прокрались к шатру Саула, им даже удалось проникнуть в шатер, где в эту ночь спали только Саул и его военачальник Авенир. В полутьме разглядели Давид и Авесса врагов своих и увидели, что копье сауловское воткнуто рядом с его изголовьем. И тут, в шатре, среди стана врагов, затеяли они спор. Авесса убеждал Давида, что нельзя упускать посланный Богом случай, и стал просить Давида, чтобы тот позволил пригвоздить копьем спящего Саула, и говорил, что поразит царя с одного удара. Но Давид опять, как и в прошлый раз, заколебался, стал объяснять, что нельзя поднимать руку на помазанника Божьего, что если захочет Господь, то сам поразит Саула, но его, Давида, на это не попустит. И взяли они копье Саула и кувшин с водой, и никем незамеченные покинули шатер. Уже светало, когда Давид возвратился к шатру и стал звать Авенира. Тот полусонный выбрался из шатра, и Давид стал укорять его, говорил, что Авенир не бережет своего царя и достоин за это смерти. И говорил еще Авениру, чтобы тот посмотрел, где копье царя и кувшин с водой. Проснулся Саул, вышел из шатра и услышал голос Давида. И стал ему кричать Давид, что не сделал никакого зла, что недостойно царю гоняться за ним, Давидом, как гоняется охотник за раненой куропаткой, что будут прокляты Господом те клеветники, которые настроили царя против него, Давида. И опять Саул стал раскаиваться говорил, что согрешил, называл Давида - сын мой, каялся, что поступил безумно и не будет делать больше зла, и даже благословил Давида... Обо всем этом поведал Маттафии Авесса, при этом заметил зло Авесса, что Саул и Давид кинулись бы обниматься, если бы не воины Саула, подбежавшие к своему царю. "Мы рискуем, проливаем свою кровь, - говорил Авесса, - а Давид готов сдаться на милость Саула, он даже вернул Саулу копье. Если бы Саулу представился такой случай, у него бы рука не дрогнула. А мы удрали позорно!" Был не прав Авесса, Саул ведь тоже не дал своим воинам умертвить Давида, Саул позволил уйти Давиду и Авессе. Но спорить с Авессой, понимал Маттафия, было опасно и опасно было говорить что-либо доброе о Сауле, ибо не только Давид, но и братья Саруи подозревали, что Маттафия заслан Саулом. Размышляя обо всем этом сейчас, Маттафия понимал, что Саул и Давид не были такими врагами, как это казалось многим, они были два помазанника, их обоих избрал Господь. И если теперь рассказать Каверуну об их благородстве, не захочет и слушать это правитель. Каверуну нужно другое, он хочет знать все подробно о кровавых злодеяниях Давида. И они были не только позже, но и в те годы гонений, была ведь и измена Израилю - переход в стан филистимлян, и были кровавые набеги, при воспоминании о которых и сейчас становится не по себе. В каждом человеке соединил Господь и добро, и зло. И часто злобные дела заслоняют добрые, и люди, из тех, кто бесчестны и замараны кровью, хотят видеть в другом, особенно в царе - низость и падения. Но Каверуну нужны подробности пагубных дел Давида не для того, чтобы унизить царя, Каверун ищет свою выгоду. Дано ему, Маттафии, два дня, чтобы все вспомнить, два дня могут растянуться на годы, а могут и мелькнуть, как единый миг... Глава XX Как слова Саула расходятся с его деяниями, они поняли очень скоро. Ненадолго отступившие в Гиву, войска его вновь появились в пустыне. И на этот раз столько воинов привел Саул, словно не горстку людей предстояло победить, а готовилась битва против всех народов, обитающих на земле Ханаана. Со всех сторон окружили пустыню Маон войска Саула. Надо было прорываться из сужающегося кольца и искать новое убежище. Все устали, подолгу не мылись, сберегая скудные запасы воды, на теле появились язвы и короста, одежда истрепалась до лохмотьев, и только священник Авиафар сохранял чистым и целым свой белый эфод. Давид собрал к себе в шатер военачальников держать совет. И говорили все в один голос, что не хватит у них сил для битвы. И никто не мог предложить, куда отступить, ибо не было уже места в пределах земли Израиля, где бы не расставил свои засады Саул. И неожиданное для всех решение принял Давид - найти убежище у извечных врагов Израиля филистимлян. - Рано или поздно, - сказал Давид, - настигнет нас войско Саула, и мы попадем в его руки, и нет для нас иного выхода, как уйти в филистимлянские земли. Тогда отстанет от нас Саул и не будет более преследовать нас, и спасемся мы от руки его. Почти никто с ним не согласился в душе своей, но роптать открыто поначалу никто не решался. Насупился храбрый военачальник Иоав, обхватил руками голову его брат Авесса, и первым не выдержал беспокойный Асаил: - Ужели филистимляне примут нас, ужели забыли, как поражал их господин наш? И после затянувшегося молчания поддержал его Авесса: - Дважды предавал Господь в руки твои, господин наш и повелитель, жестокосердного Саула. Мог я пригвоздить его к земле ударом копья и не повторил бы удара! Но ты, господин мой, остановил меня. И клялся Саул в верности, и не сдержал своей клятвы. Пошли меня в стан его и свершу я возмездие! И не надо будет искать милости у филистимлян, и будет все царство Израиля под твоей дланью! И тогда... - Постой, не спеши, Авесса, - прервал его Давид, - кто, подняв руку на помазанника Господня, останется ненаказанным? Ужели возомнил ты, Авесса, себя судьей Господним? Ужели ты думаешь, что прежде чем решиться искать убежища у филистимлян, не вопрошал я Господа нашего через священные камни урим и туммим? И знай - ответил мне Господь: встань и иди к филистимлянам! И не нашли слов, и не решились собравшиеся сподвижники Давида далее возражать ему, ибо если сам Всевышний повелел, то им ли, рабам Господним, перечить и решать самим судьбу свою... И в тот день твердо решил он, Маттафия, что это не для него. И впервые усомнился в воле Господней. Не мог он и представить, что простят филистимляне Давида, что забыли, как поражал их в битвах Давид, как добывал краеобрезания по велению Саула. Да и у него, Маттафии, на счету не один филистимлянин. Наверное, так думали и другие воины, ибо многие хотели покинуть Давида. И словно проникнув в их мысли, оказал тогда Давид: - Никого не неволю я, пусть каждый изберет свои стези, и не будет моего гнева на тех, кто отступится от меня. До утра решайте, а с восходом солнца пусть приблизятся к моему шатру те, кто пойдет со мной... Всю ночь не спал Маттафия, лежал, вглядываясь в темноту, туда, где в пологе шатра был небольшой просвет. Напротив стоял шатер Давида. Оттуда слышалось печальное пение. Тянуло встать и пойти туда, открыться во всем и распрощаться, а может быть, и закончить свои земные дни от меча Давида. Смерти ни теперь, ожидая казни во дворце Каверуна, ни тогда в безводной пустыне он, Маттафия, не страшился. С филистимлянами же не хотел иметь ничего общего и твердо решил, что пришла пора вернуться в Гиву. Обнять жен и сыновей, омыть тело горячей водой, лечь на чистое ложе, ощутить на своем лице сладкие и мягкие, как лепестки роз, губы Рахили, услышать добрые слова Зулуны, выучить распознавать написание слов Амасию, пойти вместе с Фалтием на просторные пастбища, где можно бросать копье - не во врага, а для того, чтобы научиться точному броску, посражаться с сыном на мечах, показав ему тайные приемы, чтобы смог постоять за себя в этой жизни. Сыновей всему надо научить. Тогда это понимал и сейчас, достигнув города убежища и волею судьбы не увидев их, страдал от того, что так мало успел им дать в жизни... Видит Господь, как тогда в пустыне он рвался к ним. Но утром, когда, казалось, уже все решил, увидел он, что собрались воины у шатра Давида. И Авесса крикнул: "Ты что спишь так долго? Все уже здесь, а тебя и гром небесный не разбудит!" Что оставалось делать? При всех заявить: я ухожу. Повернуться и ощущать на спине взгляды тех, с кем столько перестрадал и столько прошел... Никуда ему было не деться. Их было тогда шестьсот мужей, способных метать копья и натягивать тетиву лука, стариков и больных посадили в повозки, отроки сели на ослов, еще в одной крытой повозке разместились жены Давида. За два дня преодолели они земли, разделяющие наделы сынов Израиля от пределов земель филистимлянских. И пришли они тогда в ближайший город филистимлян Гефу, и как назло, оказалось, что правил в Гефе царь Анхус. Давид узнал об этом поздно, отступить было невозможно, уже подошли к городским воротам. И все сокрушался и сомневался Давид -примет ли его Анхус, которого обманул когда-то, притворившись сумасшедшим, не отвергнет ли сразу, не придется ли обнажить мечи и пролить кровь. Маттафию и многих воинов такой исход устраивал даже больше, и потянулись воины Давида к рукояткам мечей, и сняли с плеча свои луки... Но раскрылись перед ними городские ворота - и сам Анхус, в расшитом золотой тесьмой плаще, вышел навстречу. И даже в свои объятия заключил Давида. И стояли Давид и Анхус у городских ворот, уткнувшись друг в друга - щека к щеке, и не верилось, что все это происходит наяву. А потому, окружавшие их воины - и филистимляне, и те, что пришли с Давидом - держали руки на рукоятках мечей, чтобы в случае надобности быстро выхватить из ножен свое оружие. Но постепенно настороженность стала исчезать. И все заулыбались радушно, когда Анхус, выпустив Давида из объятий, сказал: - Мы рады, что великий воин будет теперь нашим гостем! Ты думаешь, Давид, что обманул меня, помнишь, когда притворился безумным, я ведь узнал тебя сразу. И теперь, и тогда я не жажду и не жаждал выдать тебя Саулу. Отныне у нас общий враг, а ты, желанный моему сердцу гость! - Если я приобрел благоволение в твоих глазах, - сказал Давид, -то пусть будет дано мне место в одном из твоих городов, чтобы смогли я и мои воины жить там. - Ты гость мой, - ответил Анхус, - живи в главном городе моем, в Гефе, вместе со мной. И повел царь филистимлян Анхус гостя своего Давида к дому своему, и вместе с Давидом пошли его военачальники, и он, Маттафия, был среди них. Простых воинов Давида пригласили к себе филистимлянские воины. И был полон город веселья. Только непонятно было - искреннее оно или показное. Дом филистимлянского царя Анхуса, сложенный из каменных глыб, напоминал крепость. Он стоял на берегу мелководной реки и возвышался над всеми другими строениями Гефы. Повсюду у дома стояли воины с копьями, а во дворе было несколько боевых колесниц. Филистимляне настороженно разглядывали своих гостей, и не только любопытные взгляды ощущал на себе он, Маттафия, но порой и злоба таилась в глазах хозяев, и не покидала Маттафию тревога. Сейчас, когда все уже позади и наступает предел жизни, он понимает, что это была его ошибка, невольная, но ошибка, объяснить которую никогда бы он не смог Саулу, если бы тот остался жив. Возможно, это такая же тяжелая ошибка, какую совершил он теперь, войдя в город-убежище. Сам захлопнул за собой капкан... Захотелось покоя, но забыл он, что не дано человеку покоя на этом свете, что для того и рожден, чтобы пройти все испытания, назначенные Господом Богом. И никогда не надо пытаться перехитрить свою судьбу и считать, что ты умнее других, ибо на каждого хитрого человека находится еще более хитрый сын человеческий. И думается, в хитрости своей Анхус не уступал Давиду. Искал пристанища Давид, хотел отсидеться, дать отдых людям. Анхус же видел в нем ту силу, которую сможет направить против Саула... Подобны же помыслы Каверуна, он хочет использовать его, Маттафию, чтобы подорвать доверие к Давиду, использовать и потом выдать Давиду. И даже нажиться на этом. И еще показать всем жителям крепости, как страшен для них царь Израиля. И лучше встретить человеку медведицу, лишенную детей, чем попасть в сети хитроумному и коварному властителю. И обильна пища, задумавшего коварные козни, и мягко он стелет, да бывает отрыжка от переедания и жестко спать на его ложе. Человек же, не замечающий расставленных ему силков, подобен спящему среди моря на верху мачты... Уподобился такому человеку и Давид, ищущий спасения в стане врагов. Роскошен был пир в покоях Анхуса, но кусок застревал в горле. И слушал Маттафия, как славил Анхус своего гостя Давида, как провозглашал здравицы, видел, как осушал Анхус одну за другой чаши с вином, как обнимал Давида, но все равно понимал Маттафия, что сидит среди врагов, и одно неосторожное слово может все изменить. И еще понимал, что если согласится Давид остаться в Гефе и будет все время рядом с Анхусом, то не избежать им столкновения. И Давид, видимо, не хуже Маттафии понимал, что нужен ему на земле филистимлян свой город, нужна самостоятельность в деяниях своих. И выбрав тот миг, когда Анхус уверял, что не только желанный гость в его покоях Давид, но и человек, дружбу которого лестно обрести, сказал ему Давид: - И для меня лестно быть другом могучего царя, и друзьям всегда приятно принимать друг друга в домах своих, но хороший гость не должен долго задерживаться в доме хозяина, а посему неуместно мне жить все время в гостях, пусть дом мой будет отдален от дома царя. Для чего же мне стеснять тебя и жить в царском городе вместе о тобой? И не смог Анхус, вкусивший много вина, отказать тому, кому клялся в вечной дружбе. И было решено тогда, что отдаст он во владение Давида свой город Секелаг. Может быть, и не очень желал Анхус делать такой дар вчерашнему врагу, но не хотел он и спугнуть Давида, ибо был уже у филистимлянских царей замысел - о нем еще не знали тогда ни Давид, ни Маттафия, ни другие Давидовы военачальники - по которому филистимляне должны были в ближайшее время объединиться и нанести сокрушительный удар по войску Саула. И филистимлянские цари рассчитывали вовлечь Давида в эту предстоящую войну и использовать его на своей стороне. И когда за пиршественным столом Давид провозглашал здравицы Анхусу, был сделан первый шаг к тому, что случилось на склонах горы Гелвуй, где пали Саул и его сыновья. И есть в том вина и его, Маттафии... А тогда, в Гефе, все были довольны, что дарован им город Секелаг и не придется обитать при царском доме Анхуса, и думали, что удалось провести филистимлянского царя. И не задержались они в Гефе, а на следующий день после пиршества навьючили своих ослов и верблюдов, подаренных Анхусом, и двинулись в Секелаг. Жители Секелага радушно встретили их и отделили им место для установки шатров и даже для постройки домов и загонов для скота, и дали место на своих пастбищах, и продали им овец и коз. Чем-то был похож Секелаг на каверунский город-убежище. Был он расположен на границе с землей Иудиной, а потому здесь жили не только филистимляне, но и сыны Израиля, нашли здесь приют и амаликитяне, и эдомитяне, изгнанные Саулом из своих земель. И там, в Секелаге, Маттафия впервые убедился, что могут жить вместе люди разных племен и могут они всегда найти общий язык, и никто не хочет воевать друг с другом. Разноязычный говор слышался в городе повсюду, и было много жертвенников, где каждый мог принести жертву своему Богу. И перемешались здесь боги, и стояли на высотах рядом - и медные тельцы, и свирепые деревянные Ваалы, и богиня плодородия Астарта с серпом луны на голове. Служение Астарте сопровождалось буйными плясками и сладострастными оргиями, и многие из воинов Давида, истосковавшиеся по женской ласке, прельщались веселыми и доступным женщинами Секелага. Астарта была покровительницей соития, и в праздник полнолуния разрешалось предаваться любви у подножия ее статуи. Маттафия не осуждал воинов, его и самого тянуло хотя бы посмотреть на общее веселье, но сдерживал он себя и томительными ночами думал не о блудницах, а о прекрасной Рахили и рассудительной Зулуне. И просил он мысленно прощения у них за то, что оставил одних на столь долгий срок, и мучил себя упреками и порицал за свою нерешительность. И никого из своих воинов не останавливал, когда те шли к блудницам. Авиафар же был в гневе и осуждал постоянно тех, кто прельстился вседозволенным весельем и блудом. И злило Авиафара, что военачальники да и сам Давид молчат и не остерегают от греха своих людей. И говорил Авиафар: - Покарает Господь тех, кто уклонился от пути своего, кто поклоняется идолам, предается блуду. Наведет Господь страх и трепет на них. Но и нас не минует кара Всевышнего, ибо смотрели мы и молчали! Давид сказал ему тогда, что не видел на лике земном безгрешных людей, и что будет молить Господа Бога простить неразумных воинов. Но не успокаивался Авиафар, и тогда Давид собрал всех своих людей и сказал: - Просил я Господа нашего Всемогущего простить грехи воинов, ибо неразумны и горячи их молодые сердца. Велико терпение Господа, и не будем испытывать его. И клянусь именем его, что будет изгнан тот, кто поклоняется идолам и прельстился недостойным блудом. И обрушатся на тех кары Господа, кто не внемлет моим словам! И каялись в содеянном воины, и молили они все вместе в тот день Господа, чтобы не отступился от них. Но были среди воинов и те, кто осуждал Давида, и хотя не осмеливались говорить о том в лицо ему, но сходясь в своих шатрах, выражали свое недовольство. Был среди воинов молодой вениамитянин Ахиам, сын Сераха, человек бесстрашный, не раз видел Маттафия, как ловок и смекалист в бою этот отрок, но был Ахиам вспыльчив, кипела в его жилах горячая кровь, и стал он подбивать других к неповиновению, и открыто осуждал Давида. Говорил он: - Доколе терпеть нам Давида? Две жены и пять наложниц ублажают его плоть, и привел он нас в Секелаг филистимлянский, чтобы сберечь своих жен. И не постыдно ли нам прятаться за спины филистимлян - извечных врагов Израиля, почему мы доверились им, ужели не знаем, что никогда волку не стать ягненком. Покинем же Секелаг и пойдем в земли свои! И как не остерегал Ахиама военачальник Иоав, как не просил умерить свой пыл, не внял его предостережениям Ахиам, собрал он всех недовольных и предстали они перед Давидом, решив высказать ему все накипевшее на душе. И Давид не разгневался, выслушав их, а даже восхвалил Ахиама: - Блажен ты, Ахиам, ибо не прячешь зла в сердце своем и открыто идешь к господину своему. Потерпи, и утешится плоть твоя, и копье твое, и стрелы твоего лука поразят наших врагов. И возвратишься ты с добычей в дом свой! И если гневаешься, что взял я наложниц в дом, то взойди к ним на ложе, когда пожелаешь... И замялся Ахиам, и стал говорить, что понимает он все, и готов терпеть, и что даже в мыслях никогда не покушался на ложе царя. Давид умел найти подход к людям, умел прощать их грехи. Маттафия смотрел тогда на Ахиама и видел, как исчезает гнев на его лице, как преданно он смотрит на Давида. Саул в подобном случае дал бы волю своему гневу. Саул считал себя безгрешным и требовал от людей полного подчинения. Саул не видел своих грехов. Об этом как-то завел разговор Давид со своим священником Авиафаром. И Авиафар, ненавидящий убийцу своего отца, сказал, что ничем не смыть Саулу крови невинных, не смыть крови священников из Номвы, что Саул не ведает, что творит, и Господь отступил от него, и грех разъел душу Саула. И Давид сказал: - Не только вина Саула в убиении священников, кровь их на мне тоже. Я не должен был идти в Номву и искать там защиты. Я ведь обманул отца твоего Ахимелеха, и ты прости, Авиафар, мой страшный грех. Об этом и Господа ежечасно прошу. И при этих словах - Маттафия тому свидетель - встал Давид на колени перед Авиафаром, и тот смутился и тоже опустился на колени, и так они стояли долго, и вместе молили Господа простить грехи. Таков был Давид - и непонятно было, когда он искренен, а когда просто подстраивается под состояние души другого и хочет казаться таким, как этот другой его видит. И все же - Давид умел каяться, и не было дня, чтобы он не воспевал Господа, и наверное за то Господь оберегал его. Маттафия понимал тогда в Секелаге, что развращает людей безделие и сытая жизнь, не должен воин долго держать свой меч в ножнах, ибо прикипает железо ржой своей к ножнам и зеленеет медь. Он об этом говорил с Давидом. Он настоял, чтобы людей разбили на сотни и начали обучать воинским навыкам. И одно тяготило тогда Маттафию - для чего он обучает своих людей -чтобы разить врага или стать на сторону тех, кто многие годы измывался над сынами Израиля, и убивать своих братьев. И сомнения его обрели реальность, и новые испытания повисли над воинством Давида. А началось это так. В один из дней прискакал на взмыленном коне в Секелаг гонец царя Анхуса и привез царское послание Давиду. Анхус в том послании упрекал в бездействии своего нового друга. Написал Анхус на глиняных плитках, что слабеют крылья орла, когда он безвылазно сидит в гнезде, и что все филистимлянские цари клянут его, Анхуса, напрасно пригревшего Давида. И рассыпаясь в любезностях и клятвах в вечной дружбе, просил Анхус подтвердить эту дружбу делом и писал далее, что неподалеку от Секелага, у города Хеврон, пасут израильтяне стада овец Саула, и восхваляют они своего царя и предают поношению Давида. И будет лучшим подтверждением дружбы и преданности Давида филистимлянским царям, если совершит он набеги на нечестивых слуг Саула. Давид ответил тогда филистимлянскому царю Анхусу, что не окрепли еще люди после скитаний среди пустынь, и что надо отковать новые мечи, ибо те, что были, изношены и покрылись ржой. Но не удалась Давиду отделаться хитрыми отговорками. Анхус вскоре прислал новые мечи и ни слова не написал. А когда Давид спросил у филистимлян, доставивших оружие, что велено передать ему, то ответили - что не будет слов у царя Анхуса к другу своему Давиду, ибо обида съела слова, и не будет Анхус вступаться за Давида перед лицом других царей филистимлянских, коли страшится тот обагрить мечи своих воинов кровью рабов сауловых. Давид был мрачен в те дни и не выходил из своего дома. Ночами молил он Господа отвести беду, и неизвестно, что ему ответил Господь. Давид тогда не допускал к себе даже главного своего военачальника Иоава, не говоря уже о нем, Маттафии, простом сотнике. И так продолжалось девять дней, а на десятый Давид вышел из своего дома и неожиданно приказал Иоаву готовить людей к походу. И когда Иоав спросил, куда направит Давид стопы своих людей, ничего не ответил ему Давид, а так взглянул на Иоава, что тот поспешно бросился исполнять повеление своего господина. И в тот день прошел слух среди жителей Секелага, что Давид выступает походом в пределы Иудины, чтобы разорить стада Саула и выжечь его поля, и разрушить поселения сынов Израиля. Слухи эти камнем легли на душу Маттафии, и все воины были мрачны, словно тучи, но не перечили своим военачальникам, а молча готовились к походу и не смотрели в глаза друг другу. Тогда Маттафия решил, что если слухи подтвердятся, то встанет он на защиту пастухов, и никто уже не остановит его, и чтобы не говорил Давид, замкнет он, Маттафия, свой слух, ибо всему есть свои пределы на лике земном. Они выступили из города на рассвете и весь день молча двигались по караванной дороге, ведущей к Хеврону. И каждый из них думал об одном - ужели придется поднять свой меч на мирных пастухов Саула и жечь их поселения. Легкой добычей могли стать эти поселения, ибо все, кто мог держать оружие, были взяты Саулом в его войско. Знал, конечно, тогда Анхус, что Саул готовится к решающей битве, и потому торопил Давида. Филистимлянский царь полагал, что узнав о