уре не хотелось совсем. Чего о ней говорить? В детстве все почти что ненормальные люди что-либо пишут. Кое-кто потом, нахватавшись резких болезненных впечатлений, связанных со смертью и шизофренией, поступает в разные бессмысленные творческие ВУЗы, переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы на конкурсы драматургов, получает премии, переводится, издается на других языках, получает письма из Франции, потом перестает. Потом он едет в трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер: - Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету? - Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера. Ошарашенный такой глубинной и непонятной, как ему кажется, несправедливостью, контролер молча проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать роман. Года три уже его кропаешь - а толку? Себе не веришь, переписываешь, бьешься через два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды и структуру - а война уходит в прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова - и по настоящему. По писательски. Не отвлекаясь на постороннее. Ничего, короче, кроме жизни и смерти. А то - диалоги длинные, противно читать, и канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои все одинаковые, в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С другой стороны - у тебя хоть что-то есть за душой. А то пошлешь сотню страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма: - И что там дальше? - Да все, - говоришь, - Как на самом деле. Аванс давайте. Не меньше штуки-полторы... - Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу рублей дадим, разве что, после половины. И восемь процентов роялти. А вообще нам бы в стиле трех товарищей, что-то такое. Например - три друга встречаются после войны. Вспоминают, едут снова. - У меня товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа... Идешь в "Пегас-Ко" - та же бадяга. Синопсис не утверждают. А ведь в синопсисе четко сказано, что "во второй части романа герой, избавившись от всех мешающих ему в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше происходят самые невероятные вещи, вроде поедания галлюциногенных грибов на старом мусульманском кладбище, горячие политические дебаты с бухими омоновцами, наблюдение за расстрелом пленных, удачное избежание зиндана, риторический спор с шайкой мюридов, воспоминания о настоящей любви, вскрытие старого невроза, связанного с самоубийством личного дедушки-полковника, штурмовавшего Берлин, удачное возвращение в Москву, посещение могилы дедушки и так далее по тексту до катарсиса в последней главе." Им этого мало? Идиоты какие-то. Да и я сам, с ними, похоже, тоже - уже такой же. Пока поймешь, что за деньги ничего не сработает - целая эпоха пройдет. Почти тридцатник стукнет - а ты все дурак дураком. Теперь-то уже нет, ясное дело. Чего об этом всем вспоминаю? Говорил же, что все по барабану, без привязанностей. - Убился шишками, что ли? - спрашивает Магомед, - Полчаса коньяк не пьем. Я сам-то убился, конечно... - Как дети? - спрашиваю, - Как жена? - Что может быть лучше?! - горячо восклицает Магомед. Мы чокаемся и как следует выпиваем. Сколько можно терять время? Да пока не перестанешь заморачиваться на эту тему. - Журнал "Нью-Йоркер", - разведчик просто ловит мысли, - Несколько слов о своем происхождении... - Ну что ж, - подхватываю, - С чего начать? Ну, пожалуй. Линия дедушки, наверное, главная в моей жизни. Я его никогда не видел. Ни одного, ни второго. первый пропал без вести под Москвой в сорок первом. Второй прогулял полковую казну и застрелился в сорок пятом. Папа мой - параноик, мама - шизофреничка. Оба - латентные, социально адаптированные, в быту - на твердое четыре. Простые советские беспартийные инженеры. Папа, физик-ядерщик, было дело, проектировал первую атомную подводную лодку, и тот еще Чернобыль. Мама как-то ненароком руководила строительством моста, в который врезался корабль "Адмирал Нахимов". Но все это - так, случайные совпадения. Ошибки в эксплуатации. Старшая сестра, например, строила Байкало-Амурскую магистраль - так там до сих пор мало что толком и заработало. Ну, у нас в семье считалось крайне дурным тоном приводить в дом коммунистов. Только дядя мой родной - бывший коммунист, потому что в Ливии и Индии обучает военных моряков ведению боя из нашего оружия. Так что - ноу проблем. Что еще? - Ладно, достаточно... - неожиданно смущается Магомед, - Мы спрашивали о литературных корнях. Ну, да бог с ними... Выпьем, параноидальный шизофреник! За твой курган-мурган. Мы пьем коньяк. Периодически выходим в ближайшую подворотню выкурить чистошишечный косяк, возвращаемся и пьем снова. Как герои Ремарка, как прототипы старины Хэма - а чем мы хуже? Чай, не транспоттинг какой-нибудь. Бойцы. Как хорошо, что по-правде, все это выдумка. Весь этот мир - от первого до последнего образа, от первой до последней буквы, мантры, игра сансары с нирваной и все остальное - конечно же, верить нечему. Чего бы там не набивали ветхозаветные пророки или современные букеры-шмукеры. И скоро мне ехать в Чечню - за самым что ни на есть настоящим. Есть чувство - так вернусь здоровым! Останусь наглым по-хорошему - и победа явится сама собой. Куда ей, суке, без меня? Только не надо ничего читать на эту тему. А то действительно проснешься однажды, а ты - чистый самурай. И как здесь жить? Естественно, встает вопрос с деньгами - а там уж и до оружия недалеко. К тому же - мечты об Австралии. Завести себе дрессированного кенгуру на поводке, прятать анашу в его сумке. "Мистер полицейский, экскьюз ми, плиз... Где в вашем законе написано о кенгурах? У меня не него имеются все ветеринарные справки. Сам я преподаю в местном колледже. Да, конечно русскую поэзию - как вы догадались? Живу здесь уже двадцать пять лет, получаю пенсию. В прошом году издох уже третий мой кенгуру, Гринуэй. А это его правнучатый племянник - Карпентер. В конце концов, мне просто нравится ваша страна..." Магия всегда должна срабатывать - а как иначе? Если еще и на чистом английском, с легким сокольническим акцентом. Твой стиль - ты, твой герой - ты, деньги - твои, смерть - твоя, жизнь - твоя. Даже дети - твои. И ранее умершие любимые собаки. Какой смысл разменивать стиль на тиражи? Что же тогда достанется им всем - на самом деле? Как мне на этом гребаном истфаке умудрились поставить трояк по индийской философии? Да, конечно - тогда я толком ее не читал. Да и сейчас - зачем? Но никто ведь не будет отрицать, что мозг может сам пройти через все этапы? Вот так и я. Думая, что живу - не пишу, и думая что не живу - не пишу тоже. Редко когда пишу. Сразу помногу - провал, недельку по чуть-чуть - опять провал, в глубины подсознания. Нет усидчивости к этому делу. Подкорка шебутная больно. Все как-то нахрапом, за неделю или ночь, за деньги, обещания знакомств - и без предельной честности. Так, по верхам. Почему? Ну да и хрен бы с ней. Поскальзывай, качайся на волнах сознания - но когда каждое движение пальцев сразу же круг на воде, далеко ли уплывешь? Вот так и я. При полной бессмысленности - тонуть не желаю, при неполной - даже не думаю. Нечто невнятно-изящное, вроде насекомой водомерки... Магомед вышел из коматоза и тихо запел: - Поговори со мной, трава. Скажи мне, где берутся силы? Меня ведь тоже так косили, что отлетала голова... Это было сигналом. Поймали такси - и поехали. Так все быстро произошло. Что тут скажешь о свободе творчества? Абстрактное словосочетание абстрактных понятий. Ясно одно. Если таксист включает магнитолу, и оттуда звучит глубокая песня на английском языке про пустой космос, принадлежащая почти во всем ясному покойнику с лошадиным прикусом - надо напиваться, обдалбываться, набираться мужества и отгрызать у вечности что-то другое, столь же бесподобное. Иначе черт его знает, что еще можно сказать о свободе творчества, чего о ней говорить. Продавать тяжело - а так все более-менее. - Зима. Чеченец, торжествуя, на джипе обновляет путь. Его тачанка, снег почуяв, плетется рысью, как-нибудь... - сообщаю, обернувшись с переднего сиденья, развалившемуся сзади Магомеду. Оказывается, он спит. - Дудаевец? Племянник Бин Ладена? Наркотиш? Ду хаст мих? - хрипло бормочет Магомед, чуть просыпаясь и засыпая снова. Я, монотонно покачиваясь, забиваю наш последний на сегодня косяк. Смотрю по сторонам - нет ли ментов. Впрочем, скорость всего этого вполне приличная. Потом мы докуриваем вечер на улице, Магомед молчит, а в моей памяти правдиво, как наяву, всплывает покойный президент Чечни, незнаменитый летчик Джохар Дудаев. Он сидит под портретом шейха Мансура - шейх в расшитой газырями бурке и неестественно красивых сапогах. Только Джохар Мусаевич не в чалме, а в летной фуражке. "Будет война," - тихо говорит он, трогает ладонью стол, встает, пружинисто отходит в дальний угол кабинета, гимнастически четко падает вперед лицом и семь раз быстро отжимается "на кулачках". Потом так же резко встает, смотрит на большой круглый герб на стене - черный волк с пустыми глазами лежит на зеленом полумесяце под зелеными звездами - потом смотрит на моего попутчика, фотографа по имени Макс. Тот улыбается Дудаеву. Дудаев улыбается в ответ, возвращается за свой стол, неторопливо садится и говорит, теперь уже совсем тихо:"Будет война...". - Вечно у этих летчиков "Апокалипсис нау"... - шепчет мне на ухо Макс. Вот это правда. Они оба погибнут - Джохар Мусаевич еще не скоро, а Макс - застрелится уже в феврале. Потом уже почти - ночь. Наши с Магомедом явленные тела сидят на скамеечке в каком-то сквере, пьют "Сидр" из большой пластиковой бутылки - прямо под фонарем, где светлее - и Магомед опять начинает говорить все ту же чушь: - Ну же, Толяныч! Не грусти! Ты - всекосмически культовый! Всекосметически, как покойник без цинка! Только вот этого вот не надо - чтобы первый труп в первой главе, прочая дрянь дрянная. Как тебя в "Сбагриусе" учили, эти... Сам знаешь... Ты нам не бешеный! Раз - и навсегда! Усек, кретин? Друг, блядь, каких мало... - Ты о чем говоришь-то? - бормочу. Мне лень опять говорить. Грузился мирно себе тишиной, а тут, вот... - Как о чем? - он всплескивает руками, как настоящий подвыпивший ветеран, - Как это о чем? Да все о том же! Культовом романе, первом русском романе двадцать первого, блядь, века! Дай я тебя поцелую! И он лезет лобызаться. - Что еще за ноздревщина! - отбиваюсь. Сильный, гад - не сладишь с ним. - Поехали, - говорю, ослабив десантные объятья, Давай, я тебя к жене отвезу. Харэ бухать. Стоп, машина для убийства. Я сам уже в жопу... в сиську, то есть... Да что ты, в самом деле, как пидор! Он отстает, вальяжно похлопывает меня по щеке, кутается в кашемировое пальто и сдается на уговоры. - Ну что, ванягут недобитый, - говорит он, словно на прощанье, - Домой? Работать? Мышь, обоженная искрой от фейерверка, скрывается в норке с моментально разработанной изощренной схемой убийства чертова кота? - Отвезу, не волнуйся, псих, - говорю, - Споешь по дороге "Вспомним, товарищ, мы Афганистан?" - Не дождетесь! - он грозит пальцем сначала мне, потом проезжающим машинам, потом засовывает два пальца в рот и действительно свистит. Когда мы ловим первое такси, Магомед представляется шоферу "стариком Хоттабычем", показывая в доказательство купленную им во еще Франкфурте новейшую электрическую бритву. Такси как ветром сдуло. "Лехаим!" - только и успел извинительно прокричать я вослед. В следующей - спокойно, без эксцессов остановленной машине - Мага очень скоро и очень глубоко отрубился. Мне пришлось искать внутри его одежды кошелек - у самого-то русской мелочи не было. - Не веришь в мои деньги?! - возмутился мой так называемый издатель, не открывая глаз, - Десантники не сгорают! Отбиваются до последней гранаты... Он засмеялся, и резко отключился опять. Таксист без остановок рассказывал о своей службе в дальневосточной артиллерии. Я обдумывал, что было более роковым для моего сегодняшнего творчества - последний косяк или последний глоток "Сидра". И все же сдача убитого десантника любимой жене прошла успешно - как всегда. - Ты настоящий друг, - сказала она мне, ничуть не обидившись, что мое общество отвлекало ее прилетевшего мужа от долгожданного воссоединения с настоящими близкими. Тут мне стало немножко стыдно - слегка, по-буддийски. И я решил не пить чай и слушать про школьные проблемы сопливой Магомедовой братвы - тем более, что у подъезда ждал тот же шеф, артиллерийский. Красавица жена у Маги, фотомодель просто - и характер у нее соответствующий, и сама она молодец. неудивительно, что Магомед - такой верный. Потому и настоящий, и мы с ним понимаем друг друга с полуслова. Все это - наши женщины. Ну, ладно. Грузить - так по полной схеме. Мы едем с шефом по ночному шоссе, я попиваю невесть откуда взявшееся и пиво и пытаюсь отогнать безумно утомившие меня мысли о литературном творчестве. Сколько можно? Да пиши хоть с утра до вечера - все равно твоей реальности в сотни тысяч раз больше! "Как следует набивать роман? - после каждого глотка проносились в голове идиотские фразы, - Или - забивать? Но тогда - на что? Получается примитивно. Прежде всего - на чистую голову. Светлую голову. Слегка обкуренную. Через три дня после кислоты. Под благостью времени. Лучше, чем истеричность утопающих в бессознательном - дай мне, время, твердую опору в области ментального котелка. Дай мне, время, антиментальную опору в области тонких энергий. Нам никто не поможет понять - так что сэкономим достойное количество времени. Поскольку в третьем чтении принят окончательный бюджет национальной идентичности. Все - и все. На мне та нация заканчивается. То ли поле, то ли волна - но никогда вместе. Никогда - против всех, всегда - за..." В дороге вышла заминка - некое столпотворение, заставившее нас с водилой отвлечься на замедление. Я посмотрел и увидел, как машина "Скорой помощи" стоит, сильно-сильно столкнувшись с джипом - явно какое-то очень непродолжительное время назад. Суетятся, как водится, люди - извлекают тела пострадавших. Такие простые люди в минуты смерти. Такова "Служба спасения". Таков тут же и "Патруль асфальта" со своими камерами, снимающими свежепреставившихся. Все было, как в телевизоре - о чем я и сообщил шоферу. Тот подтвердил, и мы поехали дальше. "Да, ты спекулируешь на крови, вечно об этом твердишь, - думаю я и думал, - Но кто не сможет сказать этого хотя бы про кого-то из действительно живущих? Пусть первым обломается. Мы и рождаемся-то в муках - перинатальная матрица до смерти вся в кровавом поту. Чего о жизни волноваться? Ад уже здесь. Смерти - ноу. И что-то тут предпринимать - самим собой, вырываться как следует... Зачем? Почему нельзя всем одновременно передать мысли на расстоянии? Чем они все заняты? Что за уолл, блядь, стрит? Штаб вооруженного восстания! Берсерки у аппарата!" Тут я неожиданно вспомнил, как однажды мы с Кащеем пекли в микроволновой печке мухоморы. Кащея тогда забрали в вытрезвитель - он подошел к милиционерам у метро и произнес:"Менты, где чум, где мне мне поссать?" Менты сами были бухие - по словам Кащея - но не надо было ему делать интонацию юбилея имени Пушкина. Сам я тогда проснулся в абсолютно неизвестном ему месте - типа астрала, но со знаком на минус и все равно. Но, скорее, это не от мухоморов, а от поллитры женьшеневки. - Здесь - налево? - спрашивает шеф. - Да. Извините, задумался. Бывает иногда... - вежливо говорю я. Я всегда очень вежлив с простыми людьми. Нечрезмерно вежлив - как на интеллигентных похоронах. "Дипломаты мы не по призванью... - заиграл в моей голове боевой марш Магомеда, и я удивился перепутанности смысла песни в следствие тупых пустот в самих словах, - Нам милей братишка-автомат! Четкие команды приказанья, и в кармане парочка гранат!" "Тот, кто думает, что быть писателем легкое дело - ошибается, - резко, на скорости, чтобы переключиться с песни, думаю я, - По-настоящему им никто не может быть! Если ты думаешь, что делаешь что-то большее, чем просто набиваешь неслыханные сочетания букв, слов, полубреда?! Метафора - уже чей-то промысел! Икс файл! Воля - дело другое! С ее точки зрения это просто спорт с самим собой - и при этом ты сам выбираешь, что судьям показывать, а что не показывать. Какой я умный! Эдаким чертом! Заставляй себя работать, и сам решай, что будет тренировкой, а что - штрафным ударом. Ты понял меня?" Мы приезжаем. Я перехожу двор - деревянные детские постройки, как и утром, видятся все тем же стилизованным капищем. Я вхожу в подъезд и перечитываю тинейджеровские граффити - из новых появилось только "здесь живет гоа-транс", рядом с оголенными проводами вырванного с корнем распределительного электрического ящика. Возможно, мое я слегка галлюцинирует - а может быть, уже совсем - и нет. Поднимаюсь домой, открываю дверь. Дома - никого, как и должно быть на сегодня, к огромному сожалению. Я снимаю красные кеды и военную куртку с надписью "АС/DC". Мне становится жалко, что я так долго занимаюсь такой чепухой - и так долго не занимаюсь самыми важными для меня людьми. А почему - самыми? А как же все остальные? Привязанность? Да, и с ней уже ничего не поделать. Боддхисатвы обязаны возвращаться до последнего. Что главное в прекрасной жизни - за то и держись. Думая об этом, я иду на кухню, пью зачем-то зеленый чай, и курю огромный, предсонный, завершающий анашовый косяк - Магомед мне дня на три отсыпал, а по буддийски так дней на пять. До самого отлета в Чечню. Мысленно обращаюсь к луне и покрываю ее десакрализующими тихий ужас московской ночи добрыми тибетскими матюками - про себя, на внутренних волнах. И плавно вырубаюсь - на середине своих вынутых из кармана четок, сделанных из костей доброго умершего своей смертью яка - даря эти четки мне, пьяный клипмейкер Вертеньев называл их "кости яка-истребителя", бешено, как обычно, хохоча - и это почти последнее мое внятное воспоминание. "Всего за один день... - думаю я, улетая, Все и решилось. Все сошлось в одной точки. Я еду в Чечню. Верке надо позвонить. Что ей сказать? Она поймет..." Надо же - я уже на нашем огромном матрасе - даже снял джинсы и майку. Уже почти сплю. Нет, точно сплю... "Один - суслик Другой - хорька Третий - зайка земляной..." 4. Проза Лотос. Кусок четвертый. На следующее утро я проснулся отнюдь не в паранормальном состоянии. Сразу подумалось - мол, три года никакого прогресса в житухе не наблюдается, в материальном смысле. духовный идет крейсерским ходом в открытый океан. А телефон отключили за неуплату, и с квартиры скоро сгонят по той же причине. Зарплата маленькая - для такого спеца по "грязным технологиям" и чистым мыслям, как ваш покорный слуга - да еще задерживается и уходит на долги. Хорошо, хоть сегодня в кармане есть немецкий аванс и шишки. Классно, что я теперь совсем мало курю - не говоря уже обо всем остальном. Здорово, что жена с дочуркой в Ялте, у тещи с тестем. Надо бы старшую дочку навестить. Вот у нее за три года прогресс налицо, а у меня? Работать надо над собой, чего тут жаловаться. А я, кстати, уже как раз и работаю. Опять начал. В пятый раз за три года. Роман - как следует. От этого стало радостно. Сажусь медитировать - но меня хватает лишь на полторы сотни "Малого Прибежища". Потом в голову лезут монологи, диалоги и описательные перебивки. Главная идея лезет, будь она неладна, лирические отступления, признания в любви, кровавые зарисовки по чуть-чуть начинают лезть - Чечня то уже близко. Прекращаю медитировать - срединный путь насилия не приемлет. На кухне, неожиданно для себя, обнаруживаю лежащий на столе листок бумаги, исписанный каракулями. Моими. Интересное дело - сажусь читать. "Солныш! Вот и я, опять слегка надрался - ну да ничего, ничего. Как вы там, мои самые-самые-самые любимые? Мне без вас дико одиноко - но держусь, держусь. Работаю и все такое. Скоро - даже завтра - вышлю денег. Ни в чем себе не отказывайте - в рамках бюджета. Ваш папуля вас ждет-недождется, дождется. Отправлю поездом и позвоню. Сейчас - нет, завтра у стра - пойду набивать главу о том, как я вас люблю. Чао, Лотос прозы моей жизни - и поцелуй от меня покрепче эту маленькую будущую каратистку. А теперь - немного поэзии. А хотел написать вам обычный стишок, про то, как обычно я одинок, одинок, как обычные все такие, одиноки как будто. Но не вышло такого стишка. Почему? Потому что слабеет рука выводить эти слабые буквы - какие слабые эти буквы! Если б только б однажды б родился б я бы - суть была бы не в этом и в этом бы. Суть бы..." Стихотворение, похоже, осталось недосочиненным - а может, и нет. Я улыбнулся. Все сознание, наверное, ушло в эти каракули - вот и не запомнил. Автосюрприз собственному рыцарству. Ясно теперь, откуда во время медитации появлялись эти признания в любви. Хорошо, что сразу не зашел на кухню - а то было бы неинтересно. Кстати, а что это за бумажка? Формата вроде бы не моего блокнота... Черт, вот здорово! Ни хрена не помню - ничего себе! Записка от квартирной хозяйки - вот смеху! "Уважаемый Анатолий. Прошу вас съехать в течении двух недель. Переговоры бесполезны. Долг можете не возвращать и на кухне не убираться. Бутылки выставьте к мусоропроводу - отдайте людям хоть что-нибудь. Екатерина Петровна." - Да, - сказал я вслух, - через две недели как раз уже и съеду окончательно. Смотаюсь, роман в пьяном бреду нафигачу - и съеду. Хо-хо. И скорчил холодильнику дикую веселую гримасу. Зато теперь есть повод сказать Верке, что приезжать в Москву им с дочкой еще рано - мне приходится новую квартиру искать. И смотаюсь как раз в Чечню - а ей скажу, что в Элисту с шефом укатили. Кредитных баев, собак, пиарить. Звонить буду с шефовского мобильного - но он то в Чечне-то без роуминга? Ладно, шеф сказал, командировка дней пять-семь всего, не больше. Все будет хорошо. В понедельник аккредитация и билеты, во вторник утром - вылет с военного аэродрома. Хорошо, что я отпросился сегодня не приходить - неохота полностью. Надо еще успеть с собой грибов набрать. Поехать, что ли, прямо сейчас за грибами - и ну ее на хрен, эту работу? Нет. Успею. Ну их, эти грибы. Магомед достанет ЛСД, что, кажется, лучше - если попрошу. Хотя я уже полгода, как решительно отказался от кислоты. Кончилось мне ее действие. Но - вдруг т а м пригодится? В любом случае - за грибами ехать больше часа на электричке пока ломает. Пойду лучше, заберу старшую дочку из детского сада - и сходим с ней в парк. На лошади прокатиться - ей, пива выпить - мне, в тире пострелять - нам обоим. Отличная идея. Смеюсь, пью чай, курю, сажусь работать. Тоже мне работа - настоящее творчество. "Для начала, - думаю, - об этой как раз медитации и напишу. Не такая уж она, в этом случае, будет неудачная. Была, вернее. открытое пространство - вне времени, центра и пределов. Для блага всех живых существ - и это пожелание мы традиционно делаем на санскрите... Ладно. Ом мани пеме хунг - и вперед." Я вспоминаю свой прошлогодний летний отдых в Крыму. О Чечне никто не думал - еще и в Дагестане ничего существенного не происходило, вот-вот предстояло начаться кровавому мочилову. Терракты с сотнями невинных жертв еще только подступали. Оттого и ожидание вселенского бардака - пока в абсолютной норме. Мы с Веркой усыпили дочь - Верка усыпляла, я читал старую газету а потом забивал косяк - и пошли прогуляться по ночному приморскому городу Ялте. Ни городу герою, ни городу - предателю. Спокойному, как надо. Покурили у дискотеки "Лимпопо" - и пошли куда-нибудь посидеть. Пришли, и сидели на веранде под звездным небом открытого ночного клуба. Смотрели шоу - неокончательный мужской стриптиз. "Мистер Экстаз и мистер Мускул!" - провозгласил со сцены мужик в пиджаке, и шатающейся походкой скрылся за шторой. Взвыла "АББА". Мы с Веркой как следует пригубили текилы. Анаша долбила - что надо. - Я тебя люблю, - только и успел сказать я, как мы были поражены зрелищем выскочивших на сцену - в разноцветных лучах осветительных примочек и двух шелковых плавках - мистера Мускула и мистера Экстаза. На Экстазе в плюс к плавкам была надета огромная львиная голова - грязная и с пролежнями, как будто ее использовали в сценах уничтожения первых христиан у режиссера Гриффита лет семьдесят назад. Все это было отчетливо, текила впахивала, убивалась "АББА" - и была интересной картина про парочку милых пьяненьких антидостоевских проституток, махающих руками так, словно они сбрасывают несильную усталость от неискреннего секса. Вскоре девчонок усадили обратно, в большую бандитскую компанию, из которой они вышли потанцевать, хлебнув как следует красного портвейна или еще чего-нибудь. Их мало что волновало - минут пять назад одной из них сильно съездил по лицу ее кавалер, но даже это было уже забыто. Шоу набирало обороты. Покрутившись вместе с мистером Мускулом в разные стороны вокруг металлического шеста, торчащего из центра сцены, мистер Экстаз выбежал в зрительный зал, уставленный круглыми столиками без свободных мест, и стал изображать пылкую страсть к наиболее эффектным внешне посетительницам. Профессионально не помня о других страстях, танцор был практически бесконтактен. Легкий массаж спины. Всем было весело - все были здесь сезонными завсегдатаями. Первым мистер Экстаз подбежал к Верке - все-таки от 182-х сантиметровой московской фотомодели, пребывающей в длительном счастливом замужестве, энергетика прет более, чем эффектная. Экстаз мельком посмотрел на меня - я успел сделать легкий дружелюбный жест рукой - и схватил Верку в свои объятия. Танцевать она умела - правда, предпочитала рок-н-ролл, как и я, а не эту попсятину. - Аккуратней, у нее остеохондроз, - сказал я мистеру Экстазу и засмеялся в ответ грустной секондхендовской львиной ухмылке. Эта смешная голова вела свою собственную, независимую ноту в грусти разухабистой атмосферы. Верка - тоже лев. Да еще и коза - по году. Намявши спину сияющей Верке, Мистер Экстаз убежал, откуда прибежал. Потом мы еще несколько раз заходили в то место - только пили уже портвейн, потому что деньги быстро кончались. Да - летние воспоминания самые лучшие, это точно. Как я упал со скалы в полнолуние - и даже не ободрался о камни, только выкупался в одежде. Как плюнули с фуникулера менту на фуражку - и спрятались, а потом стали целоваться, как Микки и Мэлори. Как занялись сексом среди рододендронов в Ботаническом саду. Как тогда еще слегка ругались - и сильно мирились. Счастье, короче. У нее третий курс психиатрического отделения главной медицинской академии страны. Суперженщина, уникальнейших ума и красоты. Настоящая любовь. На двести процентов женщина и на сто мужчина - характер, воля, полная независимость, чистейшая насыщенность солнцем на всю жизнь. Другой Верки быть не может. Что с того, что я отлично помню свою первую физически возлюбленную - пятнадцатилетнюю подругу-пэтэушницу. Подсудное дело. Помню и свою первую официальную жену-еврейку, уехавшую в объединенную Германию через два месяца после развода со мной, расписавшись с незнакомым мне начинающим пианистом, сидевшим с родителями на чемоданах по немецкой квоте за Холокост. Год назад, кстати, я из литературных соображений попытался найти ее через Интернет, давал объявления от имени бывшего одноклассника - но поклевок не было. Помнил я еще девчонок, за которыми таскался в школе, помню вторую жену - а чего ее не помнить, если мы из-за ребенка видимся больше раза в месяц? Но все это мало интересно по сравнению с тем, что со мной случилось, когда я впервые встретил свою супердлинноногую Верку с огромным сердцем и великой кармически обусловленной душой. Да, я помню, как мы с бывшей женой устраивали дочь в бассейн, как я с ней гулял - но гораздо больше я уже с ней общался, живя отдельно. Она, небось, и не помнит, как мы жили вместе. У нее потом новый папа был, потом опять - только я, старый, на стороне. В общем - все, как у современных людей. Жизнь продолжается. Вот я с утра переживал, что за три года прогресса никакого - а почему не вспомнил те семь лет до этого? Когда очень много пил, разводился и женился - так, что вскоре это стало главной темой моей коммуникации с окружающей средой. Слава богу - сначала подоспела Верка, потом Ксюха маленькая, и теперь - сильный буддизм. А теперь еще и Чечня - но это хорошо, следствие буддизма, не иначе. В смысле - личное очищение подходит к концу. Или - или. Не слишком записывается, но верно. - Чухонский экспресс, - говорю я вслух, вспомнив про гонконгскую любовь режиссера Карвая, - Калифорния дримс... И песенка в голове немного, но очень четко играет. Интересно, как там дочка в Ялте засыпает без своего любимого музыкального сопровождения - йогин на кассете бесконечно поет мантру, отгоняющую смерть? Мамаша в попыхах в Москве забыла - ну, ничего. Там, кстати, и магнитофон у них сломался - Верка сообщала в позапрошлый телефонный разговор. Сколько бы я сам не медитировал под эту мантру - все никак не мог отогнать раздумья о способах борьбы за политическую свободу Тибета. Никакая это не медитация - под магнитофон. Хотя дочке очень нравится - не то, что даже с детства, а прямо с пресловутого перинатального периода. Когда я еще был уверен, что она - мальчик. Потому что УЗИ Верке делали, но пол ребенка не сказали - так уж мы с ней их попросили, не сговариваясь. Мысли то у нас - синхронные. Легко быть любвеобильным к самому себе - но когда никуда больше не денешься, тут и разверстывается самоотреченность, тут-то и встречаешь Ее - самую, что ни на есть. Вечером того дня, когда я познакомился с прибывшей поездом из Симферополя юной первокурсницей-психиатричкой, Майкл Рожков выжал газ секундой раньше, чем эта Верка приготовилась сесть в машину и ехать вместе с нами двумя за анашой в некое северное Бутово. От нее еще пахло морем - вагон, видать, был фирменный. Мы познакомились на Курском вокзале - я вез своему покинутому ребенку аллигатора, а также и часть каких-то гонораров бывшей жене - когда мы с еще не моей женщиной столкнулись лбами у столика с порнографическими фильмами. "У нас в Крыму одна эротика," - сказала Верка, очень приятно улыбнувшись этому обаятельному андеграундному парню в рыжей затертой кожаной куртке, синих шортах и желтых кедах. Да. и с большой с серебряной сережкой в ухе. То есть - со мной. Я же, вспомнив старика Шоу, поинтересовался акцентом и генотипом - вроде греческо-крымско-татарский, безошибочно - в общем, заобщался со всей свойственной мне душевностью, благородно, по-рыцарски без ограничений. Как будто в последний раз. Потом я продемонстрировал аллигатора, рассказал про ребенка и мы пошли погулять и выпить пива. И когда Майкл Рожков выжал газ секундной раньше - Верка ударилась правой надбровной дугой где-то об железку машины - в результате чего у нее появился такой же шрам, как у меня. Абсолютно такой же. С тех пор мы почти неразлучны - если бывает, то совсем на чуть-чуть, пара-тройка месяцев, по обстоятельствам нашей жизни, легкой духовно и средней материально. Сила и молодость - вот, что значительно выше среднего. Почти до неба. Так что, сам браток, если жалуешься на судьбу - это не судьба, а так, какое-то жалкое замешательство перед смертью. Если реально хочешь чему-то помешать - так оно и будет, но в зависимости от твоей реальности, и здравый смысл тут - не большее заклинание, чем невольно вырвавшееся радостное ругательство в оценке той фразы из свежекупленной книги старика Юнга, вполне истинные слова которой только вчера самостоятельно сформулировал и записал в собственный ежедневник. Надо ли было? Что за судьба? Любовь - вот это дело! А мысли - так, инсталляция. Высшая бестелесная суть повторения. Как у Кьеркегора - только не без секса, увольте. Хотя - кто его знает? В общем, самое главное - погрузиться как можно глубже. Неважно - в женщину, или в роман. В неразделимую единственную ясность. И дети обязательно появятся. И маленькие, и большие. Похоже, я один и переделываю сейчас эту реальность. Естественно, вместе с Буддой - который я без всяких "я". Который пока еще не всех достал. Что без жестких взглядов. Эх, хорошо быть! Эх, хорошо быть писателем! Что ни делай - все медитация. Как ни медитируй - все равно, пока не напишешь, не умрешь. Представляю, как вваливаюсь в наш буддийский центр на Цветном бульваре - радужный, окрыленный, сумасшедший. Кричу с порога: - Просветлился я! Накрыло! Улетаю! Обещаю вернуться! А продвинутые мне и отвечают: - В Чечню опять? Ну ничего, ничего. Если убьют - Пхову сделаем. Попадешь в чистые страны. И мыслей - нет. Одни чувства. Опять - потому что пунктик у меня. Как напьюсь с буддистами пива - так и грожусь сразу в Чечню улететь. Мне всегда верят - на то и буддисты. Но сейчас я еще не улетел. Иду со своей шестилетней Варькой в парк Сокольники - а куда еще? Мы все время с ней туда ходим. - Пап, а мы у бабушки останемся? - спрашивает дочка. - Ну, - отвечаю, - Это как ты сама хочешь. - Я с тобой хочу, - говорит. - Мне работать надо... - вру я. Как ей объяснить, что не могу я ночевать у своих родителей, дедушки с бабушкой, которым бывшая жена частенько ее оставляет. И не потому не могу, что напротив тюрьма "Матросская тишина" - с балкона по бритым дядькам в детстве яйцами кидались, я к ней привык, это только мой батя мог выбрать такое местожительства, между тюрьмой, психушкой и больницей - а потому, что из каждого угла ползут детство, слабость и унижение. Ребенку не понять своего унижения - ей еще не жаль, что она родилась. А мне - только-только уже не жаль. Потому что - поздно. Солнце сияет, люди вокруг торгуют чем попало. Почему я их не вижу, не запоминаю, не могу описать? Да надоели они мне за тысячу разных историй, где все одно и то же - в лучшем случае глупость, а в худшем такое, что лучше на этих людях и не фокусироваться. Надо будет - в морду дадим. Много людей вокруг - пятница, многие желают нажраться уже в три часа дня. Остальные подгоняют время во вред окружающим - торопятся отключиться вечером. Или мне это только кажется? Тем более - не хрена за ними наблюдать, запоминать, забивать в память. Все сдохнут - никуда не денутся. Вон, столб придорожный упал, машина, должно быть. в него врезалась. Что это? Непостоянство. Вон к церкви кого-то на крови - я туда школьником раз десять заходил, даже молился - подъезжает джип с батюшкой. Десяток нищих крестится. Что это? Причина и следствие. Там у них внутри - многочисленные орудия пыток. Главное - на маковке. И внутри храма есть комната, где никто не живет - но куда женщин вообще не допускают, даже в платках, после ихнего причастия. Чего они женщин-то боятся? Чем, спрашивается, не ваххабиты? Ладно - каждому своя пилюля. Юношеский максимализм. - Чего ты больше хочешь, - спрашиваю Варьку риторически, - На машинках кататься или на лошадке? - На лошадке! - честно говорит она. Мы входим в парк. Идем по аллее. Сколько симпатичных девочек на коньках - просто замечательно. Так называемые влюбленные кое-где - да ладно. без скепсиса - настоящие влюбленные. - Телевизор смотришь? - спрашиваю Варьку неожиданно для себя. - Смотрю, - говорит серьезно, - Даже новости, с мамой. - А мама-то чего? - удивляюсь. - Она хочет быть депутатом, - отвечает. - А я в Чечню еду, - говорю, - Знаешь. что такое Чечня? - Знаю, - говорит, как само собой разумеющееся, - А зачем ты туда поедешь? - Ну вот смотри, прикинь, - говорю я ей, - Пойдешь ты на будущий год в школу, и у тебя единственной будет папа-герой. Ну, может, не у единственной, конечно - неважно. Зато единственный, кто может об этой ситуации внятно рассказать. приду я к вам на открытый урок. сядете - а я вам расскажу о том, что такое Чечня. Учительница. ясное дело, загрустит. А ты будешь смеяться. Как думаешь - выгонят тебя из школы? - Нет, - твердо сказала она, - Тебя выгонят. - Ну, милая моя! - я крепко пожал ей руку, - Я уже и так все-все знаю. Побежали на лошадок? - А потом - в тир-р-р! - радостно завопила дочь. И мы побежали на лошадок. А потом - в тир. По животным я не стрелял - только по вертолету, крутящему от меткости винтами и "скорой помощи", включающей мигалку и сирену. Варька смеялась. Затем мы пошли на выставку живых гигантских насекомых - но не дошли, потому что в глубине рощи стала слышна автоматная стрельба, потом громыхнула пушка, стали видны клубы дыма и послышались возгласы: "Стоп! Стоп! Еще раз!" "Вертеньев, - подумал я, и почесал затылок, - А ведь он мне действительно что-то такое говорил. Вот ведь, сама работает, подкорочка..." - Папа, это война? - радостно спросила Варька. - Это мои друзья, - говорю, - Пойдем туда, к ним. На поляне, неподалеку от ресторанчика "Фиалка", идут съемки клипа. мой друг Вертеньев в гуще событий - командует реконструкцией ожесточенного боя между отрядиком РККА и группкой Вермахта. У них есть даже пушка - ее как раз не могут перезарядит и почти солдатские слышны матюки. - Перерыв! - командует Вертеньев и подходит к нам. - Моя дочь, представляю Варьку, - Длинные ноги. Будущая актриса. - Хочешь сигарету? - Вертеньев достает из кармана пачку сигарет и протягивает Варьке. Варька смущается и прячется за меня - но на клипмейкера смотрит уже с нескрываемым восторгом. - Дети и животные любят меня одинаково, - сообщает Вертеньев, - Расход пленки один к пяти. После кризиса это мало кто себе позволяет... Пусть сходит, пообщается с солдатней. Может, стрельнуть дадут. Мы отправляем дочь в расположение ребят из военно-исторического клуба - Вертеньев дает продюсеру соответствующую команду - а сами отходим к "Фиалке" за пивом. Вертеньев заходит, а я остаюсь - смотреть на небо. Борька - мой огромный друг. Если бы не он - не попал бы я к буддистам. Рассказать историю его жизни невозможно - он не существует, как мы. Он не отсюда. Это герой отдельного романа - и проживает он его сам. Потом мы сидим на корточках с пластиковыми стаканами в руках и курим. - Как сын? - спрашиваю. - Не будем о грустном, - говорит, - Хотел его от армии отмазать, а он, оказывается, на опиаты подсел. Зачем деньги тратить? Тем более, что их нет. В общем - пока думаем... - Что за клип? - спрашиваю. - "Штык для Геббельса", - говорит, - Четыре тысячи всего бюджет. Хорошо, что Васька - вон тот, видишь, полковник РККА - мой отличный приятель. Только что гашиш не курит - а так вполне хороший человек. - Каков сценарий? - спрашиваю. - Да никакого! - Вертеньев начинает смеяться. - Представляешь, они все с прибабахом! Одному чуть не каждую ночь снится, что он летчик - немецкий асс - и что его сбивают. Вон он, в эсэсовской форме расхаживает, с кобурой. Другой все скупает - вплоть до солдатского нижнего белья того времени. Зачем. спрашивается. ему на съемках клипа нижнее солдатское белье? А кошелек с десятью тысячами натуральных рейхсмарок? Ну, кошелек-то я использую, в результате... - Реинкарнация, - говорю, - Других версий нет. У меня у самого дед в 41-м ушел в ополчение, очкарик, винтовка на пятерых. Маме два года было. Так она до сих пор пишет в "Красный крест" - думает, он в плен попал, выжил, осел и теперь у нас родственники в Германии. - Да... - говорит Вертеньев, - запутанность та еще. А я, представляешь, даже на похороны к отцу не поехал. Зачем, думаю? И так ведь все ясно. Он вздыхает. - Ты просто тогда еще Пхову не умел делать, - говорю, - А то бы поехал. - А можно ведь и на расстоянии...