- "Красная Пашечка" а-ля натюрель! - вот-вот сварится.) Дверь приоткрывается и в комнату заглядывает Панюхов. "А че это вы тут делаете?" - Леонид Дмитриевич! - аж взвизгивают наши тетки. Панюхова усаживают за стол. Тут же находится чистая тарелка. (Нет, я был не прав, когда представлял Панюхова гибридом вороны и селезня. Тут есть еще что-то и от удава.Да-да, именно: от удава.) - Леонид Дмитриевич, огурчик!.. Леонид Дмитриевич, колбаска!.. Леонид Дмитриевич, сырок!..- хлопочут вокруг него женщины. "Кстати, МНЕ сырок никто не предлагал!" - ревниво замечаю я. Но я без претензий! Я их понимаю. Панюхов - не просто первый зарегистрированный кандидат. Он живое воплощение всего того, что несет в себе слово "перестройка". Равные ПРАВА и равные в о з м о ж н о с т и. К тому же, у меня сегодня отличное настроение! Есть такой анекдот. В ресторане посетитель, после сытого обеда, спрашивает официанта: - Как у вас, братец, поступают с теми, кто, поев, отказывается платить? Официант хмурит брови: - Бьют и выгоняют! - Ну, так, бейте меня и выгоняйте! Вот в таком сыто-умиротворенном настроении - "бейте и выгоняйте!" - я разглядываю Панюхова. Надо отдать ему должное... (Боюсь, что "Надо отдать ему должное..." станет моей второй визитной карточкой.) И все же, надо отдать ему должное, по отношению к остальным н е з а р е г и с т р и р о в а н н ы м сотрудникам он ведет себя вполне дружелюбно. Тут я промахнулся! Конечно, это уже не тот Леонид Дмитриевич, который протирал штаны в отделе информации до своего "самовыдвижения", но еще и не чванливый "завхоз без степени". Официозно доброжелательная улыбка, едва ли не аристократические замашки... Ни дать - ни взять: посол Нижней Вольты на дипломатическом завтраке. "Не прост, Леонид Дмитриевич, ох, не прост!.." А может, не зря его в армии на майорской должности мариновали? Такому дай волю - до генералиссимуса дойдет. А то и выше! В комнату заглядывает мадам из соседнего отдела (у них там сегодня тоже какое-то торжество). - Леонид Дмитриевич! "Ну, Леонид Дмитриевич, прямо нарасхват!" Панюхов встает со стула и, картинно раскланиваясь, направляется к двери... И тут меня осеняет. У нас же есть еще одна вакансия! Замдиректора по АХЧ. Одно дело, когда на нее претендует рядовой сотрудник информационного отдела, пусть даже несостоявшийся генералиссимус, и совсем иной коленкор, когда она д о с т а е т с я одному из претендентов, уступившему в упорной и равной борьбе. Тут уж, как говорится, сам бог велел! "Силен, Леонид Дмитриевич! Силен..." Сколько раз я говорил себе: недооценить - значит проиграть. Мы переходим к десерту, и у нас появляется еще один сотрапезник - Вольдемар. Вернее, его тень. (Любопытно, что о Вольдемаре наши женщины вспоминают обычно под сладкое.) На этот раз обсуждают его национальность. - Свирский - поляк!- взахлеб утверждает самая осведомленная.- Чистокровный поляк. - И Виктория - полька!- вторит ей Галина Ивановна.- Ее девичья фамилия - Ясинская! Я хлопаю себя по лбу. Мысленно, разумеется! Так вот какая сила влечет меня к Виктории. Голос крови! Дело в том, что моя бабка по отцу - наполовину полька (девичья фамилия - Высоцкая). Осьмушка польской крови, стало быть, течет и в моих жилах. Не зря, ох, не зря в Прибалтике аборигены обращаются ко мне только на местном диалекте. Да, и "сусанинцы", несмотря на численное превосходство, чувствуют себя во мне не слишком-то уверенно. Польская кровь нет-нет да и заявит о себе. Дикой, необузданной спесью. Однако этническую близость к Вольдемару (и его жене) я не афиширую. Мне остается роль капитана буксира, провожающего трансатлантический лайнер в кругосветное плавание. "Черт догадал меня родиться в России с русской фамилией" (И.Ильин). Незаметно тональность высказываний о Вольдемаре снижается. Разговор переходит в плоскость междометий и полунамеков. Этому предшествует реплика о ГИПЕРбесстрастности Вольдемара. Дело доходит до откровенных перешептываний. Я ковыряю ложечкой торт и делаю вид, что в данный момент меня занимает только это. - Инга? - получив информацию из уст в ухо, недоверчиво переспрашивает Галина Ивановна. ("Инга? Есть такая. Двадцатилетняя особа из отдела долгосрочного планирования. Студентка-заочница".) - Да, ну...- качает головой Галина Ивановна. Опять ей на ухо: шу-шу-шу! - Да, мало ли с кем я могу рядом идти... "Резонно, Галина Ивановна. Резонно!" Домой я возвращаюсь в препаршивейшем настроении. В почтовом ящике меня ждет сюрприз. Разумеется, неприятный. "Отлуп" из "Литературной учебы". "Отлупу" предшествует рецензия. Несколько месяцев назад я послал в редколлегию свой рассказ. И вот теперь, так сказать, в порядке обмена любезностями. "... если вы не удосужились заглянуть в словарь и посмотреть значение слова "окунуть..."- отчитывает меня рецензент. (Речь идет о фразе: "Она окунула ноги в шлепанцы".) "Твою мать!" - срываюсь я. Я не заказывал ВАМ рецензию! Мне плевать, что думает о достоинствах МОЕГО рассказа ВАШ мудозвон. Я послал вам рассказ, так? Ваше дело - взять его или отклонить. "Берем" - "Не берем"! Больше меня ничего не интересует! "Ну, как же! А повые...ся?" Что за блядская страна, где люди получают удовольствие от того, что унижают других! Я раздеваюсь и лезу под душ. Обычно холодная вода меня успокаивает. Но сегодня она приводит меня в бешенство. Я принимаю упор лежа и начинаю отжиматься на кулаках. - ... двадцать семь - двадцать восемь - двадцать девять... Адреналин сгорает в работающей мышце. Правда, вместе с ним сгорает и норадреналин - гормон интеллигентности. Но мне это сейчас по фигу! - ... пятьдесят восемь - пятьдесят девять - шестьдесят...- из последних сил выдавливаю я. "Уф-ф-ф! Кажется, отпустило." Я принимаю еще раз душ - теперь уже горячий! - и ложусь на диван. Теперь можно заняться самоанализом. Итак, что же меня так вывело из себя? Начнем по порядку. Сначала все шло превосходно. ... Я сажусь за накрытый стол, поднимаю тост... Затем вручаю Галине Ивановне самовар... (Пока все нормально!) ... Потом появляется Панюхов. Я его разглядываю, Панюхов уходит... ( Нет, и тут ничего такого!) Правда, там промелькнул "сырок". В смысле: "Мне сырка никто не предлагал!" Но это, конечно, несерьезно. ... Далее идут пересуды, возникает тень Вольдемара... (Так-так, уже горячей!) Но и тут ничего особенного. Обычный треп стареющих баб. "Что же меня так завело?" Стоп! Реакция... Да-да: реакция! Реакция окружающих. Говоря о Вольдемаре, они тут же забыли о моем существовании. Меня там как бы и не было! Я был для них пустым местом. Помощником директора института по половым вопросам! Намотав на палец оголенный нерв, я со сладострастием рванул его. "Из всех видов удовольствий садо-мазохические для советского человека являются наиболее доступными" (И.Ильин). Теперь можно подумать об этом спокойнее! В том, что в присутствии своего непосредственного начальника сотрудники ведут разговоры об и.о. директора, в принципе, нет ничего зазорного. Я - не девочка. Переморщусь! Вопрос в другом. Как соотносятся: 1) время, посвященное обсуждению достоинств Вольдемара, и 2) время, уделенное моей скромной персоне? Поскольку, чего греха таить, самым надежным критерием з н а ч и м о с т и человека является то время, что ему ( т.е. человеку) уделяют окружающие. C учетом того, что мое время равно нулю (согласитесь, на большее пустому месту претендовать трудно), ответ малоутешителен. Если в знаменателе - ноль, частное от деления равно бесконечности. Или близкому к ней значению. Итак, я подвожу итог. "Партия Свирский - Ильин. Счет: 1 000 000 - 0". (Хотя, положа руку на сердце, разрыв должен быть покруче.) Теперь меня интересует лишь одно. Сумею ли я - разумеется, если захочу! - догнать Вольдемара и перегнать его? "Вот, в чем вопрос!" 5. Под утро я увидел сон. Тот самый. Он часто мне снится. Я иду по аллее парка. Впереди двое - женщина и подросток. Женщина рано постаревшая, плохо одетая. Вся какая-то неухоженная. Подросток - подстать ей. Типичный "шипцовый" ребенок. Синичка и кукушонок. "Кукушонок" - мой сын. В этом городе мне довелось быть дважды. Тогда - пятнадцать лет назад. И вот, теперь. Женщина торопится. Мне почему-то известно, что она ведет мальчика в больницу. У него странноватый, затравленный взгляд, неуклюжие движения - следствие родовой травмы. Я иду вслед за ними, и мое сердце разрывается на части. Я знаю, что д о л ж е н окликнуть мальчика. Я уже вижу, как он оглядывается... - Сын! И знаю, что никогда в жизни не сделаю этого. Синичка и "кукушонок" скрываются из вида, а я остаюсь посреди аллеи один... Утром я заезжаю в институт. Ненадолго, буквально на несколько минут. Забираю поправки к отчету и еду в УБОН. Солнце сегодня необычно яркое. Назарова сидит спиной к окну. Глядя на нее, мне приходится все время щуриться... Доходит до того, что я начинаю использовать ладонь в качестве козырька. Наконец я не выдерживаю, встаю и подхожу к окну... Теперь я у нее за спиной. Назарова читает поправки молча. Изредка мы перебрасываемся короткими репликами. Теперь другая беда: солнце жарит мне затылок! "Как только она выдерживает?" Я склоняюсь над ее головой... У Назаровой легкое дыхание. Я почти не слышу его... Идеальная прическа! Идеальное дыхание! Идеальный воротничок! Я наклоняюсь к ней все ниже и ниже... Я уже различаю, какие у нее духи... Какой знакомый запах! "Запах, знакомый с детства!" И тут со мной случается солнечный удар. Мы лежим в постели. Уже темно. У меня такое впечатление, будто происходящее со мной в эту минуту я уже испытывал множество раз. Сейчас я проведу рукой, и будет холмик... "Верно - холмик!" А сейчас - ложбинка... "Правильно - ложбинка!" Поневоле начнешь верить в реинкарнацию, параллельные миры и прочую загробную дребедень. - Ты знаешь, у меня такое чувство, что мы с тобой уже встречались в прошлой жизни, - говорю я. - Наверняка, мы были мужем и женой. - Я тоже думаю об этом, - отвечает она. Я не вижу ее лица, но мне не трудно догадаться, что, говоря это, она улыбается. Не сильно, чуть-чуть. А как могло случиться, что она старше меня? Тут, как минимум, два варианта. Вариант первый. Для нее эта жизнь - вторая (начиная с той, где мы были мужем и женой), а для меня - третья. Во второй жизни я был собакой! Я почему-то убежден, что именно собакой! Вариант второй. Во второй жизни я умер ребенком. Такая участь постигла моего дядю, брата матери. Когда ему было три года. Дядя перегнулся через край высокой бочки, доверху наполненной водой, и лопаткой хотел попугать головастиков... - Я был хорошим мужем? - спрашиваю я. - Хорошим, - говорит она. Внезапно меня озаряет: я умер раньше ее! Хотя, нет. Если я умер раньше, то в этой жизни я должен быть старше ее... Что-то я вконец запутался! - Мне пора, - говорит она. Встает и начинает одеваться... Я не останавливаю ее. Я понимаю: у нее семья! Я был у нее в прошлой жизни. А в этой у нее - другая семья, другой муж. "Думал ли я, - мысленно восклицаю я, - что у моей жены будет другой муж!" 6. В среду мы всем отделом едем на картошку. На овощебазу. В отделе "на хозяйстве" остается одна Галина Ивановна. Посреди гигантского бункера - гора картошки. Ее натаскали сюда до нас. Наша задача предельно проста. Гнилую картошку - в ведро слева, НЕгнилую - в ведро справа. Затем гниль высыпают в специальный контейнер, а той, что справа, затаривают капроновые сетки. Потом сетки грузят на тележку и отвозят в ясли. Там картошка будет гнить до следующей сортировки. Я сижу на деревянном ящике и перебираю картошку. Гнилую - туда, эту - сюда. Левое ведро уже полно. Я беру ведро и высыпаю его содержимое в контейнер... И тут я замечаю Ингу вместе с подружкой. (Я часто вижу их вместе в институтском буфете.) Она копошится у подножия картофельной горы. Правда, с другой стороны. Я беру свой ящик и подсаживаюсь к ним... Из ворот овощебазы мы выходим уже втроем. Я предлагаю заехать ко мне домой. Посмотреть "видик". Инга, вроде, непрочь. А вот Юлия отказывается. Итак, мы у меня в прихожей. Я помогаю Инге раздеться, вручаю ей тапки Виктории (Виктория, надеюсь, меня простит.) Затем я ставлю кассету с музыкальными клипами и отправляюсь на кухню - готовить бутерброды. ... Мы пьем сухое вино. Кислятина редкая. Я обнимаю Ингу, тянусь к ее губам... И тут она отстраняется. "Неужто облом?" Нет, ложная паника. Заминка вызвана необходимостью вынуть изо рта жевательную резинку и прилепить ее к тарелке (надо полагать, в целях дальнейшего использования). Я протягиваю пустой стакан, и мне его до краев наполняют родниковой водой. Хотя, нет! Что я говорю? "Пепси-колой". "Новое поколение выбирает "пепси". ... Инга принимает душ. Я лежу на спине и слушаю как барабанит вода по занавеске. В электротехнике разъемные соединения называют "папой" и "мамой". Я чувствую дискомфорт, причина которого мне не совсем ясна. Шум воды стихает. Инга предстает предо мной в чем мать родила. Ни дать - ни взять: "девушка с веслом". С очаровательной улыбкой Инга запрыгивает на диван. Мне не остается ничего другого как опорожнить второй стакан. А затем, перед уходом, еще один. Я провожаю Ингу до самого ее дома. Дорогой мы дурачимся и даже играем в снежки. (Четвертый стакан я едва не выпиваю в сугробе, куда мы падаем в обнимку.) ... Мы останавливаемся у ее подъезда. Инга показывает свои окна и приглашает в гости - "погреться". Сославшись на тезисы доклада, я отказываюсь. Перспектива общения с "тещей" меня сегодня не привлекает. Я не в смокинге. Да, и насчет "четвертого стакана" я, честно говоря, погорячился. Домой я возвращаюсь пешком. Уже совсем темно, но город живет полнокровной жизнью. Снуют троллейбусы. Дети играют в снежки. Один из своих будущих романов я так и назову: "Игра в снежки". Эпиграф уже готов: "Игра в снежки - русская национальная забава" (И.Ильин). Я люблю женщин! Я люблю женщин в том смысле, что хорошо отношусь к ним. Я их понимаю. Женщины интересны мне как личности! Мне нравится наблюдать за ними. Как они чистят зубы, как умываются, как морщат лоб, когда считают деньги (особенно, когда их мало). Я их жалею! В принципе, я бы мог связать свою судьбу с каждой из них. Даже с Галиной Ивановной! Мне кажется, я был бы неплохим мужем. Когда бы мы летали самолетами "Аэрофлота" и вылет нашего рейса задерживался, я бы позволял им, чтобы они спали, положив голову мне на колени... Если бы они болели, я бы ходил в аптеку за лекарствами... Я бы заботился о них! А в пятницу вечером мы бы обязательно мыли малыша. (Мальчика или девочку - роли не играет.) И обязательно в тазу! Малыш бы закрывал лицо ладошками, а я бы лил ему на голову воду из кувшина... Кувшин бы я не доверил никому. Вплоть до развода! Потом бы мы укладывали малыша спать, а сами, облачившись в хрустящие пижамы, смотрели бы "Взгляд". Взамен я бы потребовал совсем немного. Во-первых, чтобы моя жена не меньше двух раз в день принимала душ. (Лучше, конечно, три, но я готов согласиться и на два.) А во-вторых... (Я начинаю переминаться с ноги на ногу). У каждой женщины есть такие дни... Когда... Ну в общем, мне бы хотелось, чтобы в эти дни шнурок от "тампакса" не свисал у нее до колена. Вот, и все! Я оглядываюсь. Окон Инги уже не видно. Забавный ребенок! В принципе, я мог бы жениться и на Инге тоже. Причем, сделал бы это с несравненно большим удовольствием, чем, скажем, на той же Галине Ивановне. Если бы не одно обстоятельство... Я опять начинаю мяться. Милая Инга! Как бы тебе объяснить поделикатней... Есть один секрет (средство, рецепт, назови как угодно), знать который должна каждая девушка. Эти слова должны быть начертаны на каждой девичьей закладке... С этими словами бабушки должны провожать своих внучек ко сну... Эти слова должны стать девизом женских спортивных команд всего мира... Я не могу тебе объяснить почему, но звучат они так: "Нельзя ДАВАТЬ в первый вечер!" Никому. 6. Утро. Я вхожу в вестибюль института. Настроение превосходное. Я - бодр, энергичен. Слышно как спустился лифт (он находится за углом). Я ускоряю шаг... Кабина лифта качнулась под тяжестью вошедшего: вот-вот двери закроются. Я сворачиваю за угол... - Подождите! Влетаю в лифт... И носом к носу сталкиваюсь с Вольдемаром. Поднимаемся мы молча. Вольдемар погружен, надо полагать, в свои геополитические планы и пребывает в состоянии внутреннего самосозерцания. Из Москвы он вернулся накануне. Вместе нам ехать недолго. Ему выходить на третьем этаже, мне - на седьмом. Я стою, слегка навалившись на стенку кабины. Румянец со щек у меня уже сошел. И что это я так раскраснелся? Эка невидаль: директор института. Даже не директор, - "и.о."! К тому же, мой "молочный" брат. (Не уверен, что слово "молочный" - самое точное. Ну, да ладно: проканает!) И вообще! Я решительно отодвигаю плечом Панюхова, который незримо сопровождает Вольдемара... Я (с озабоченным видом): - Слушай, старик. Меня беспокоит Виктория. В о л ь д е м а р (прищурившись): - Что ты имеешь в виду? (Дружеский совет, так сказать, по ходу пьесы: "Чаще щурьтесь! Сойдете за умного!"). Я (дополняя слова жестами): - Понимаешь, когда ей засаживаешь, особенно, когда сзади, там как будто что-то мешает. В о л ь д е м а р: - Да, я что-то не замечал. Лифт останавливается. Вольдемар выходит... Я (вдогонку Вольдемару): - Нет-нет, ты обязательно посмотри! В о л ь д е м а р (как бы делая мне одолжение): - Ладно, посмотрю. "Нет, плохо! Надо еще раз". Я: - ... там как-будто что-то мешает. В о л ь д е м а р (холодно): - Не замечал. "Нет, никуда не годится!" Я - полная бездарь. Я не умею строить диалог. В ответах Вольдемара нет второго плана. Нет стереоэффекта! Реакция Вольдемара предсказуема. 2 х 2 = 4. Ох, не зря, видно, меня в свое время бортонули на Высших режиссерских и сценарных курсах. Там люди сидят опытные люди. Профессионалы! Им за версту видно - Кто Чего Стоит. Стиснув зубы, я приступаю к третьей попытке. Как утверждают гороскопы, цифра "3" имеет для меня судьбоносное значение. Итак, снова я: - ... там как-будто что-то мешает. В о л ь д е м а р (усмехнувшись): - 1 000 000 : 1. "Класс! Молодец, Вольдемар. Вернее, я. Попал! Ей богу, попал. Выходит, я - не такая уж бездарь"! ... вместе нам ехать недолго. Ему выходить на третьем этаже, мне - на седьмом. И тут, сам не знаю почему, у меня срывается с языка: - Как Москва? - Н о р м а л ь н о, - отвечает Вольдемар. "Нормально!" Лифт останавливается. Вольдемар выходит... "Нормально!" Я не сразу прихожу в себя от потрясения. Такой пощечины мне еще никто не давал. Никто и никогда. Только сейчас я вспоминаю, что вслед за "вздохом" идет "выдох". Точнее, должен идти. Близкое состояние я испытывал лишь однажды. Это было еще в школе, на уроке физкультуры. Мы прыгали через планку. Я долго не мог взять высоту. Закапризничал, побежал в раздевалку. Учитель догнал меня и ребром ладони рубанул по шее. "Нормально!" Да, я же упустил главное. КАК это было сказано. На плацу выстроены сотрудники института. В одну шеренгу. Камера панорамирует их лица... Галина Ивановна, Юля, Панюхов, Ильин... Перед строем, в лайковых перчатках, стоит Вольдемар. И л ь и н (подобострастно): - Товарищ директор, разрешите обратиться! Как Москва? В о л ь д е м а р (как бы делая одолжение): - Нормально. "Фот, тяк!" Я вхожу в кабинет, цепляю куртку на вешалку. И сажусь за стол. Передо мной лежит чистый лист бумаги. Я беру карандаш и начинаю чиркать им по листу. Просто так. Незримо ко мне приближается Всеволод Кочетов и, положив руку на мое плечо, строго спрашивает: - Чего же ты хочешь? Ты же сам говорил: "Я - марксист, гедонист..." Кто ты там еще? - Кинематографист. - Вот-вот. Одним словом: говно! А он - без пяти минут директор института, доктор экономических наук, член-корреспондент. И может быть, даже Академик! - Все верно. - Каждый сверчок должен знать свой шесток, - наставительно изрекает мой собеседник и исчезает. "Все верно, все верно..." Я продолжаю чиркать карандашом по бумаге. Все верно... "Фот, тяк!" Черт, привязалось это "фот, тяк"! Есть такой рассказ. О мальчике-подмастерье. Литературном брате Ваньки Жукова. Однажды он попал в цирк. Больше всего ему понравился клоун. Клоун падал со стула и все время повторял: "Фот, тяк!" Я беру чистый лист бумаги и каллиграфическим почерком вывожу. "Президиум Академии Наук. Прошу допустить меня для участия в конкурсе на замещение вакантной должности директора Института экономики". Ставлю дату и подпись. "Фот, тяк!" 7. Первой о моем заявлении, как всегда, узнает Галина Ивановна. Я вхожу в самую большую и самую светлую комнату нашего отдела. Женщины сидят на своих местах. Тут же присутствует Галина Ивановна. Позу, в которой сидит Галина Ивановна, я могу охарактеризовать только как позу неудовольствия. Локоть лежит на столе. В свисающей руке - пластмассовая линейка, которой Галина Ивановна постукивает себя по бедру... "Он что, сам не понимает?" Судя по тому, что при моем появлении в комнате воцаряется тишина, я делаю вывод, что до этого речь шла обо мне. "Соперник нашего кумира - наш кровный враг!" - Галина Ивановна, зайдите ко мне,- говорю я. И уже в дверях замечаю висящие в воздухе слова: "Владеть кинжалом мы умеем, мы близ Кавказа рождены!" Как я их раньше не замечал. ... Галина Ивановна стоит в дверях. Сейчас она не просто секретарь-машинистка, наша незаменимая подавала, "сестра-хозяйка" (и пр., и пр., и пр.), она еще и мать Олега Кошевого в исполнении народной артистки СССР Тамары Макаровой. "Я не знаю, где мой сын. А если бы и знала, то все равно бы не сказала. Даже под самыми страшными пытками." Я (с немецким акцентом): - Матка, садись! Г а л и н а И в а н о в н а (садится). Я: - Яйко, млеко... Г а л и н а И в а н о в н а : - Чего-о-о? "Нет, что это я, в самом деле? Совсем не туда забрел." ... Галина Ивановна стоит в дверях. Я (заискивающе): - Садитесь! Г а л и н а И в а н о в н а : - Я постою. Я (ни к селу, ни к городу): - Вы умело строите диалог. У вас навыки опытного драматурга. Г а л и н а И в а н о в н а : - Чего-о-о? "Нет, так дело не пойдет! Надо взять себя в руки. Вздохнуть - выдохнуть..." ... Галина Ивановна стоит в дверях. Я: - Садитесь! Г а л и н а И в а н о в н а : - Я постою. Я: - В ногах правды нет. (Эта реплика лишняя. Потом уберу.) Г а л и н а И в а н о в н а (молчит). Я: - Я написал заявление. Г а л и н а И в а н о в н а (молчит). (По-моему, здорово!) Я: - Ваше мнение? Г а л и н а И в а н о в н а (молчит). Я (снова): - Ваше мнение? Г а л и н а И в а н о в н а (молчит). Я (начинаю грызть ногти). (Стоп! Что-то я все время грызу ногти. Это литературный штамп. От повторов надо избавляться.) Я (глядя в окно): - Ваше мнение? Г а л и н а И в а н о в н а : - У вас нет никаких шансов! И тут происходит неожиданное. Стопор, удерживавший стотонную лебедку, срывается; и она, с нарастающим грохотом, начинает раскручиваться... "Кто вы такая? - кричу я. - Кто вам дал право оценивать мои шансы?" (Глупость! Права не дают, их берут.) Стальной трос свистит в ушах... Я - ЛИЧНОСТЬ! Понимаете? Л и ч н о с т ь ! Уникальная, особая, неповторимая. Есть Высшая Сила (Бог, сверхинтеллект, назовите как угодно), она покровительствует мне. Я ей и н т е р е с е н ! Она всегда помогала мне, поможет и сейчас. Так уже было. В пятом классе мне нравилась одна девочка. У нас были соревнования по бегу. Я очень хотел победить! Обычно я приходил к финишу вторым. Первым приходил Вовка Краснобаев. Но в этот раз у него развязался шнурок. И первым пришел к финишу я. Я! (Ходящая ходуном лебедка сотрясает здание.) "Лечь!" - неожиданно приказываю я Галине Ивановне. Галина Ивановна бухается на пол. - Принять положение "упор лежа"! Галина Ивановна подчиняется. - Лечь! - Встать! - Лечь! - Встать! Я пытаюсь перекричать грохот лебедки. - Лечь! - Встать! - Лечь!.. Груз ударяет о землю; поднимается целое облако пыли, похожее на атомный гриб. Делается тихо. - Встать! - командую я. Галина Ивановна медленно поднимается... - Оправиться! Галина Ивановна одергивает гимнастерку... - Кру-гом! Галина Ивановна разворачивается... - Марш! ... Галина Ивановна стоит в дверях. - Звонили из библиотеки, - говорю я. - Пришли новые поступления. Надо их забрать. - Хорошо, - роняет Галина Ивановна и, описав взглядом полуокружность, скрывается за дверью. При чем здесь "хорошо"? Подчиненный должен говорить: "Есть!" или "Слушаюсь!", в крайнем случае. 8. Вечером меня навещает Виктория. Час назад Вольдемар умотал на симпозиум - в Хабаровск, и Виктория прямо с вокзала - ко мне. Я помогаю ей раздеться. Цепляю на "плечики" шубку, достаю из рундука тапки... Виктория молчит, но по ней видно, что она уже знает о моем заявлении. "Она знает, что я знаю, что она знает..." И так до бесконечности. Я могу только догадываться, какие арифметические действия производятся в данный момент в этой гладко зачесанной головке. Чистый лист бумаги разделен пополам вертикальной линией. Актив и пассив. У актива есть подзаголовок "муж", у пассива - "любовник". Или наоборот: непринципиально! Далее идут расчеты: стр. 10 (х) стр. 20 (:) стр. 4 ... и т.д. Внизу - баланс. Он явно не в мою пользу. Но что я знаю наверняка - так это то, каким будет финал нашей встречи. В и к т о р и я (приподнимая вуаль): - Умоляю! Ради нашей любви. Забери свое заявление! Несолидно? Чем объяснить? Скажи, что с тобой приключился солнечный удар. Откуда я знаю про удар? Милый мой, женское сердце не обманешь. Баба, - она нутром видит! Я (кусая локти, маячу по комнате). В и к т о р и я (бросает последний козырь): - А за это я отдам тебе свое самое дорогое! Я (устремляюсь к ее сумочке). "Шутка!" Ладно, сдаюсь! Ваша взяла. Терпеть не могу, когда люди унижаются. Честно говоря, мне самому это директорство, как зайцу стоп-сигнал. Больше всего на свете я ценю свободное время. Короче, уговорили! Пусть Вольдемар будет академиком, а ты ... "Академшей", что ли? К тому же, когда спишь с женой академика, поневоле чувствуешь себя ЧЛЕНОМ-корреспондентом, как минимум. Мы пьем шампанское. Виктория не сводит глаз с экрана. Там Цезарь Калигула изголяется над новобрачными. Поставил жениха "зюзей" ("зюзя" - это буква "з", поваленная набок, попой кверху,- примеч. авт.) и пользует его куда ни попадя. "Бр-р-р! Не приведи, господь". Я целую Викторию... Удивительно, что она до сих пор не коснулась цели своего визита. Она не может не понимать, что с налету такие дела не делаются. Меня надо ПОДГОТОВИТЬ. Может быть, она считает, что решит все проблемы со мной, как говорится, уже "в дверях"? В и к т о р и я (подкрашивая губы перед зеркалом): - Да, чуть не забыла! Забери свое заявление, не позорься. У тебя же нет никаких шансов! Ну, все, мне пора. Пока! Я начинаю раздевать Викторию... Переворачиваю ее с боку на бок... Подкладываю ей под живот подушку... Ее выдержке можно только завидовать. Что значит, польская кровь! "Еще Польска не сгинела!.." (За слова не ручаюсь.) Кстати, предлагаю идею монументального - по размерам - полотна: "Польская партизанка на допросе у "сусанинцев". В роли второго "сусанинца" - Мак-Дауэлл. Подпольная кличка: "Тяжеловес". Виктория мужественно сносит экзекуцию. "Какая выдержка! Какая потрясающая выдержка!" От одной мысли, что я связан с этим героическим народом, пусть даже осьмушкой крови, у меня влажнеют глаза. "Наверх, вы, товарищи! Все - по местам, - вырывается из моей груди. - Последний парад наступает!.." (К сожалению, других героических песен, тем более польских, я не знаю.) "Врагу не сдается наш гордый "Варяг", - подхватывает Мак-Дауэлл. - Пощады никто не желает!" Нет, судя по стиснутым зубам Виктории, финал будет иной. В и к т о р и я (уже в дверях): - Забери заявление, "академик"! Я лежу на спине, закрыв глаза. - Мне пора, - говорит Виктория и начинает одеваться. Мы - уже "в дверях". В смысле, в прихожей. Я подаю Виктории шубку, бросаю в рундук ее тапки. Виктория стоит перед зеркалом и роется у себя в сумочке... Финал должен грянуть с минуты на минуту. "Да, чуть не забыла, - мысленно суфлирую я. - Забери за-яв-ле-ние!" (Никакой реакции.) "Забери за-яв-ле-ние!" (Опять никакой реакции.) "Заявление забери!" - мысленно рявкаю я. (Черт, совсем охрип! Мысленно.) - Это тебе, - неожиданно говорит Виктория и протягивает небольшой пакет, перевязанный шелковой лентой. - Поздравляю! "Ах, да! Сегодня же 23 февраля. День Советской Армии." - Только, пожалуйста, разверни его, когда я уйду, - добавляет она и направляется к двери. "Однако..." Я возвращаюсь в комнату. Сажусь на постель - недавнее поле брани... На полу "сусанинцы" режутся в карты. В углу дымит чубуком шляхта, пустив его по кругу... Неутомимый Мак-Дауэлл пользует на экране очередную жертву... У меня в руках пакет, перевязанный шелковой лентой. Обычно на 23 февраля Виктория дарит мне носовые платки. (Надеюсь, без намека.) Это наша традиция, и мы ее храним. Кажется, и на этот раз Виктория не изменила себе. Я бросаю пакет на стол, но промахиваюсь. Пакет улетает аж за батарею. "Ладно, завтра достану." Один из шляхтичей, с хищным, загнутым крючком носом, выпустив мне дым в лицо, насмешливо интересуется: - Чем пан не доволен? "Нет, старик, все нормально..." Все нормально. 9. Я стою в очереди в буфете и изучаю его скудный ассортимент, когда туда заглядывает Юлия. - Ты где свою подружку потеряла? - интересуюсь я. - Инга заболела. - Что-то серьезное? - Нет, ангина. Прекрасно! Нет, то, что Инга заболела, это, конечно, плохо. Прекрасно, что мне предоставлена возможность доказать, что мои слова никогда не расходятся с делом. Как там у меня? "Когда они будут болеть, я буду ходить в аптеку?" Вот, и иди! В центральном гастрономе я покупаю трехлитровую банку абрикосового сока, килограмм лимонов, конфеты и, остановив такси, еду к Инге домой. Дверь мне открывает невысокая миловидная женщина - мать Инги. В руке у нее книга. "Советский народ - самый читающий народ в мире", - мысленно рапортую я. Инга уже в прихожей. На ней джинсы, "ковбойка" навыпуск. Шея обмотана шерстяным платком. Удивление на ее лице уступает место восторгу. - Я сейчас! - кивает она и шмыгает в свою комнату. - Раздевайтесь, - улыбаясь, говорит мамаша. "Мамаша, ничего, что я вас так - по-простому? По-солдатски?" - мысленно интересуюсь я. Мамаша достает из рундука шлепанцы каких-то невероятных размеров. "У вас в роду слоновой болезнью никто не страдал?" - едва не слетает у меня с языка. Отсутствие в доме мужчины я определяю сразу. Как? Шут его знает! Возможно, по цвету обоев... - На улице холодно? - спрашивает мамаша. Все это время улыбка не сходит с ее лица. Ну, как же! Жених пришел. "Мамаша, эх, мамаша! Чему радуетесь? - ворчу я про себя. - К вашей дочке пришел ... (ладно, не будем уточнять кто), который ей, можно сказать, в отцы годится. Тут, мамаша, плакать надо!" Честно говоря, ее улыбка уже начинает меня раздражать. Прямо не мамаша, а какой-то скалозуб в юбке. Что бы такое придумать, чтобы ей сразу взгрустнулось? "Вариант первый". Утро. Я в семейных трусах выхожу из комнаты Инги и сталкиваюсь с мамашей... "Улыбается? Ладно, тогда вариант второй". Утро. Инга и мамаша копошатся на кухне. Инга моет посуду. Я подхожу к Инге и пристаиваюсь к ней сзади... "Опять улыбается? Прекрасно! Делаем рокировку." Мамаша моет посуду, Инга хлопочет у плиты. Я подхожу к мамаше и пристраиваюсь теперь уже к ней... "Что, снова улыбается? Теперь уже обе улыбаются? Ну, знаете, я вижу в этом доме мужчинам разрешено буквально все". Тогда так. Инга и мамаша на кухне. Мы с Викторией вваливаемся в прихожую. Естественно, подшофе. Я (громогласно): - А ну, курицы, живо на шухер! (Я загибаю Виктории салазки и пристраиваюсь сзади). И н г а и м а м а ш а (в один голос): - Что-о-о-о?! - На улице холодно? - спрашивает меня мамаша. (А она - дипломат!) - Сейчас уже потеплело! Инга влетает в прихожую. Я протягиваю ей пакет с дарами: - Вот, лечись! Инга заглядывает в пакет и от восторга теряет дар речи. "Бедный ребенок! Совсем не избалован подарками". Инга мчится на кухню, оставляет там пакет и так же, вприпрыжку, возвращается в прихожую. Мы расходимся по комнатам. Мамаша (с книжкой) - в свою, мы (с Ингой) - в свою. Вернее, в ее. Как только мы остаемся одни, Инга бросается мне на шею. Я теряю равновесие и падаю на диван. Оседлав меня, Инга скороговоркой шепчет мне в ухо: - Милый, дорогой, любимый!.. "А где "единственный"? - мысленно привередничаю я. - У Асановой был еще "единственный"!" - ...я знала, я просто чувствовала, что ты придешь!.. Инга запускает руку мне в п о д б р ю ш ь е (очень люблю это слово) и начинает расстегивать мой ремень... - Ты сошла с ума, - теперь уже шепчу я. - Мама войдет. - Не войдет, - со знанием дела шепчет Инга. Она перекатывается на спину и начинает стаскивать с себя джинсы... Все - джинсы на полу! Теперь моя очередь. Я дышу ей в затылок, сдавливая в ладонях два упругих мячика... "Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик..." (Сгораю от стыда, но иных ассоциаций слово "мячик" у меня не вызывает.) Скрежет диванных пружин наверняка слышен во всем микрорайоне. У подъезда уже толпятся люди. Стоят, задрав головы. Пытаются выяснить, из какого окна он доносится... "Бедная мама!" Бедная мама. Что она чувствует в этот момент? "Как все же хорошо, что у меня нет дочери!" Я сижу на диване. Инга еще в ванной. Мне не остается ничего другого как разглядывать ее комнату. Старый диван, старый письменный стол, старый секретер... Вся мебель разной масти. По ней как по вехам можно судить о главных этапах в жизни семьи. "В этом году мы купим диван. В следующем - секретер. А еще через два года - хо-ло-диль-ник!" За стекло секретера - фотография Высоцкого. Та, где он с гитарой. А что, если мне сменить фамилию? Взять девичью фамилию бабки и умотать в Польшу. В Россию стану приезжать только летом, в отпуск. Знакомые будут останавливать меня на улице и спрашивать: - Ну, как там у вас, в Польше? А я буду всем отвечать: - А там тот пан, у кого больше! Инга возвращается в комнату. Забирается на диван. Рукой проводит по моим волосам... Я начинаю корчить рожи. "А ля Муссолини". - Перестань! - строго говорит она. Какая прелесть! Сестрица Аленушка и братец Иванушка. "Перестань!" - говорит Аленушка не в меру расшалившемуся братцу. - Хочешь посмотреть мои фотографии? - неожиданно спрашивает Инга. (Фотоаппарат висит на стене рядом с ковром). "Валяй", - соглашаюсь я. Инга ставит стул и достает с шифоньера тяжелый плюшевый альбом. Я раскрываю альбом, Инга присаживается на спинку дивана. - Слушай! - спохватывается она. - Ты, наверное, голоден? "Не то слово!" Инга устремляется на кухню. Я медленно перелистываю страницы с фотографиями... Инга в детстве. Инга в раннем детстве. Инга опять в детстве... А тут Инга с матерью... А мамаша в молодости была очень даже ничего! Кого она мне напоминает? Вспомнил! Анук Аме. Был такой фильм "Мужчина и женщина". А вот... Не знаю, почему мое внимание привлек этот пакет из черной светонепроницаемой бумаги. Пакет плотно набит фотографиями. Я долго вожусь, чтобы извлечь их наружу... "Свершилось!" На фотографии двое. Инга и Вольдемар. Оба в постели. Я вижу все как на экране. ...Инга ставит аппарат на автоспуск и запрыгивает в постель. Вон даже секретер угодил в кадр... Так вот откуда такая уверенность: "Не войдет!" (Помните? Я: - Ты с ума сошла! Мама войдет... Инга (с абсолютной уверенностью): - Не войдет.) "Неак-к-к-к-уратно, друзья! Неаккуратно". 10. В институте царит радостное возбуждение. Все обсуждают одну и ту же фотографию, которую какой-то шутник пришпилил к Доске объявлений. Реакция: иронично-насмешливая. "Хорошо еще, что они не додумались демонстрировать свои гениталии", - легко угадывается в контексте. Кстати, это идея! Как она раньше не пришла мне в голову. Снимок разделен на две части. В левой - сама фотка, в правой - два укрупнения. Одно над другим. Поскольку причинные места Инги и Вольдемара скрыты под простыней, их на фотографии следовало обвести кружком. Вернее, двумя кружками. Дверь моего кабинета распахивается, и вся комната заполняется Галиной Ивановной. Она просто сияет от счастья. Никогда раньше не замечал, что у нее такое одухотворенное лицо. А-а-а! Что я говорил? "Низвергая своих кумиров, мы изгоняем химер, сидящих внутри нас". - Ну, как вам это нравится? - игриво спрашивает Галина Ивановна. "Как нравится! Как нравится...- бурчу я про себя. - А ведь я говорил. Демократия - это вам не фунт изюма. Тут держи ухо востро! Такого директора можно выбрать, не приведи господь. Пол-института перее...т - не почешется!" - Я не понимаю, зачем им это нужно было? - весело недоумевает Галина Ивановна. - Ну, встречайтесь, как говорится, на здоровье! А фотографироваться зачем? Я поднимаюсь из-за стола и пускаюсь в длинные туманные рассуждения. "Понимаете, Галина Ивановна! Есть такие люди. Их не удовлетворяет обычное проявление маленьких человеческих слабостей. Им подавай все вычурное, наносное... С выкрутасами, фендебоберами! Извращенцы, одним словом." - Ну, вообще! - не может успокоиться Галина Ивановна. Но это не главное. По лицу Галины Ивановны видно, как история с фотографией медленно отступает на задний план, а на передний выдвигается - ПЕРС- ПЕКТИВА! А в перспективе - ВЫБОРЫ! "А у Ильина-то шансов, пожалуй, побольше будет, чем у Свирского, - читаю я мысли Галины Ивановны. - Он еще молодой. Писучий! Вон, сколько за один год статей накропал (что, согласитесь, немаловажно для будущего член-корра). А главное: никого не е...т! Вернее, не фотографируется". Скрипнула входная дверь, и в "предбаннике" возникает фигурка Юлии. - Заходи, Юлия! Гостем будешь, - с кавказским акцентом предлагаю я. (Или "гостьей"?). Но Юлия не заходит. Стоит, переминае