сателей. "Литературка" печатает речи выступавших. Писатели ругаются и грызутся по всем вопросам, кроме литературных: национальные распри, упреки, обиды, колкости. Читать противно. Как дерьма наелся. Но узнаешь много скандально-нового про писателей. Звонил в Москву, редактор сказала, что книгу мы должны сдать в производство 30 мая. Рассада растет плохо - нет тепла и солнца. Приезжал Мих - отвозил на своем "москвиче-комби" рассаду на Некрасовский рынок. Как всегда опоздал - болезнь у него такая, со школьных лет, но мне никак не привыкнуть. - Чего поздно, Мих? Договаривались в девять. - А сейчас сколько? Подумаешь, десять. Там что, горит? - Не горит, но я Ольгу настроил, что ты в половину одиннадцатого будешь... - Ну что ж, - сделал независимое лицо. - Пока встал, побрился, позавтракал, то, се. И вообще, сегодня выходной... Подождет Ольга, ничего не случится. Погрузили рассаду, дал денег. Уехал. Не одобряет он мои коммерческие дела, по всему видно. Учится сейчас в институте марксизма-ленинизма. 28 мая 1987г. Зеленогорск. Отвратительный стоит май: северный ветер, холодно, пасмурно. Сегодня шел мелкий, как соль, град. Электрическая печка в теплице включена круглосуточно. Астра, которую мы высадили в открытый грунт, пожелтела, даже покраснела и расти не хочет. Зелень деревьев - бледно-желтая, горчичная; листочки березы едва начали раскрываться. Настроение - под стать погоде. С 12 мая в отпуске и целыми днями вожусь на огороде. Пару дней назад закончил все грядки, но остается около 40 ящиков распикированной рассады, и с ними - заботы. Мою редакторшу в Ленинград не отпустили, и сдача книги откладывается на неопределенный срок. В "Авроре" вышло интервью с Б. Стругацким и членами семинара. Журнал еще не видел, и гонорар не получал. По случаю холодов купил сегодня ватное одеяло. И пластинку Бориса Гребенщикова - "Аквариум". Пластинка первая, дай им, Бог, удачи. 12 июня 1987г. Живем в Зеленогорске: я, Ольга, Максим и тетя Ната. В начале июня был в Москве, в "Молодой гвардии". Редактировали рукопись. Жуть! Такого уровня понимания жизни и литературы я еще не встречал. Нечесаная тетка неопределенного возраста пыталась привести мою повесть к своему куриному мировоззрению. Перечитать повесть к моему приезду она не успела (говорит, читала в январе, в чем я сомневаюсь), но тут же взяла карандаш и стала подчеркивать все подряд. Когда мы дошли за час до 5-й страницы, я учтиво заметил, что так работать не смогу, и - мое на то право - попросить другого редактора или забрать рукопись. Она немного опешила. До этого бойко приводила мне примеры Тургенева, Горького и Шолохова. Я предложил ей читать повесть до конца, а завтра встретиться и работать. Я слышал, как она говорила главному редактору: "Рукопись очень тяжелая, и зря Кирюшин не отпустил меня в Ленинград". К концу первого дня совместной работы она сказала, что ее уже трясет. Еще сказала, что с нами, ленинградцами, всегда много хлопот. У меня к вечеру тоже разболелась голова, которую я лечил крепким индийским чаем в отдельном номере гостиницы "Орленок", напротив дома, где живет Горбачев - на пр. Косыгина. Про Горбачева мне сказал Коля Александров, которому я звонил. Коля - старый мент - выспросил меня, куда смотрят мои окна, и удовлетворенно заметил: "Все правильно. Кто же тебя поселит с видом на его резиденцию". Редакторша пыталась склеивать абзацы, обещая: "Потом я их как-нибудь соединю". Она путает нашествие кайзеровских войск на Петроград в 1918 году с Кронштадским мятежом 1923 года. Кончилось тем, что рукопись мы вчерне подготовили (я пошел на некоторые компромиссы - убрал пиво, спирт и т. п.), но по трем пунктам не сошлись. Вечером я написал письмо гл. редактору, где указал разногласия, ошибочность толкования редактором этих мест, и добавил, что если моя редакция будет изменена, то я заберу рукопись книги. И уехал из Москвы, побродив по улице Горького, Красной площади и Александровскому садику, где в туалете меня отматерила уборщица - ей не понравилось, что я пришел в намытый туалет "ср...". Сегодня Ольга продает остатки рассады. Завтра мне на работу - отпуск "тю-тю". Солнце, сухой восточный ветер, тепло. Чистыми деньгами у нас на сегодня 1200 руб. Но еще масса обязательных расходов и 680 руб. долга. Только-только заткнуть дыры. Сегодня Максим сам ходил в магазин и покупал булку и хлеб. Я шел сзади и приглядывал за ним. Все сделал верно. 14 июня 1987г. Зеленогорск. Вчера ловили с Максимом форель в нашем ручье Тервайоки (название я вычитал в книге про Зеленогорск). Поймали пять форелей, маленьких, чуть больше кильки. Тетя Ната сварила нам уху. Ели. Когда я в рыбацком азарте попросил Макса дать мне нового червяка, он высыпал их из банки на землю и взял одного. - Давай быстрей, - поторопил я. - Хороший червячок, - жалобно сказал Максимка, - скромненький такой. Даже жалко. Закончили рассаду. На книжке - 1000. С ума сойти! Никогда не было таких денег. Сегодня приезжали Ольгины родители. Обедали. Солнечный денек. Ходили с Максимом в баню. Я начинаю копошиться на огороде с утра и заканчиваю в 11-12 вечера, благо, белые ночи. Дни бегут. Завтрак-обед-ужин, и дня нет. Дела находятся ежеминутно. Посидеть покурить не удается. Курю на ходу. "Шут" лежит. Ольга пробует шить юбки, хочет взять патент. Завтра ей на работу. Она лежит в постели и жалуется - как не хочется идти на работу и видеть скучные лица сотрудников. Днем у нас было отличное настроение. 21 июня 1987 г. Гараж. Сорок шесть лет назад, так же, в воскресенье, началась война. Я попытался представить себя на месте моего отца: что он думал и чувствовал? а мать? старшие братья, сестра? Надежда еще ничего не могла чувствовать - она родилась в августе 1941. А Вере было всего три года... На огород смотреть не могу. Надоел, измучил. Зайду в теплицу - скорее по привычке, - взгляну на помидоры, пройдусь, покуривая меж грядок и - долой. Случаются дожди и, слава Богу, поливать не требуется. Душа не на месте. Я обнаружил, что не знаю, о чем писать. Да и как писать - не знаю. Третья редакция "Шута ждет меня на 126 странице. Все сюжеты и темы кажутся мелкими и неинтересными, Плохо на душе. И беспощадный вопрос: а может, я бездарь, графоман, лентяй, сукин сын, болтун, тупица и болван? О чем писать, что меня волнует?! Не знаю... Совсем недавно казалось, что тем - уйма, только успевай строчить. Сегодня душа пуста. Читаю журналы - там горчичка после обеда - запоздалое разоблачение перегибов. "Белые одежды" Дудинцева дочитать не смог. "Никто пути пройденного у нас не отберет" В. Конецкого читал с чувством легкой досады. Лишь "Зубр" Гранина доставил радость и еще - "Брестский мир" Шатрова в "Новом мире", пьеса. 25 июня 1987. Дежурю в гараже. Облачно, парит, тяжело дышится и полно идиотов вокруг. Боже, какие кретины встречаются, сердце плачет. Кажется, так писал Житинский. Но если бы только кретины и идиоты - сволочи вдобавок. Ну чем не сволочь наш Николай Аркадьевич Кудряшок, оформленный слесарем-ремонтником и занимающийся в гараже неизвестно чем? Сократить хотели - оставили, он как бы инженер по безопасности движения, министр без портфеля. Румяный военный пенсионер лет 55, смахивающий на поросеночка. Да его никакая перестройка не сдвинет с места. Сейчас его назначили секретарем парторганизации, и он воспрял духом: изображает бурную деятельность, лезет с нравоучениями и прихватывает водителей: "Открой фургон, что везешь? Почему остатки картошки в кузове? Откуда капуста?" А потом шушукается с водителями, и они привозят ему домой мешки с картошкой, капусту, морковку и прочий фрукт-овощ. Народ не честен - у всех рыльце в пушку, и никто не хочет с ним связываться, хотя за глаза все ругают. Я тоже не лезу - у меня масса слабых мест в биографии, а работа пока устраивает. И от этого противно за себя. Одно из слабых мест - высшее образование. Как только я начинаю "качать права", мне намекают, что работаю не по специальности. Ну да хрен с ним, с Аркадьевичем. Дежурил со сторожем Сергеем (так он представился), 1922 года рождения. Услышал от него много интересного про войну. Это следует записать особо. Родился в селе Пашкино на Алтае, около Барнаула и Бийска. У матери - 22 человека детей и два приемыша, цыгане. Отец погиб на Финской. Мать отправила на войну 17 детей. Вернулось двое. Однажды в детстве Сергей не поздоровался со священником в деревне, после урока по атеизму. Отец выдрал его. На следующий день он поздоровался. Священник украдкой перекрестил его. Сергей увидел какое-то сияние вокруг головы священника и также украдкой поцеловал ему руку. Почему поцеловал - сам не знает. Еще вчера он его ненавидел. Церковь вскоре закрыли и священника заперли в пустом сарае - ждали, когда за ним приедут из района и заберут. Сергей носил ему еду. Все село вышло провожать священника. Женщины плакали, мужики хмурились. Повезли на телеге в район, под телегой сломался мост, упали в быструю холодную речку (осенью). Священник - крепкий мужик - спас солдатика и помог страже найти растерянные винтовки. Старший наряда убился головой о камень. Приезжали в деревню милиционеры - дознавались, кто подпилил мост. Одна тетка вякнула, что мост сгнил от старости, его давно следовало чинить. Ее забрали "за политику". До 1942 года Сергей строил метро в Москве. Потом - фронт. Разведчик Коля (питерский, вырос под забором) получил на фронте трое суток ареста - отбывал в яме, которую сам копал. После войны, до 1947 года - Прибалтика, борьба с бандитизмом. Затем - милиция в Зеленогорске, участковый в Белоострове. Ходили с автоматами. Перевез к себе мать, больную. Жил с ней в бане начальника милиции на Кривоносовской улице. Писал в Москву, просил жилья, письма не доходили, послал письмо с почтовым вагоном. Пришел однажды с работы, а мать уже перевезли на новую квартиру. 28 июня 1987г. Зеленогорск. Сегодня ходили в парк, обедали в ресторане "Олень" - Ольга, Максим и я. Пообедали на 10 рублей без спиртного. Вчера ездили к Молодцову на день рождения - 49-летие. Были родственники и, как всегда, строительная шайка-лейка, которая стала почти родной. Из тостов строителей выходило, что Молодцов построил в Ленинградской области все, что не успел построить Петр Первый. И больше Петра Петрова. Вот такой у нас замечательный зять. Вспоминали, как всегда, Феликса. Я выпил два фужера "Карданахи". Сегодня спросил у Максима: - Почему ты растешь таким непослушным, а? - Не знаю, - искренне пожал он плечами. Когда недавно были на заливе, я провел Максима на огромную учебную яхту "Ленинград". Яхте более 50 лет, металлическая, с клепаными бортами, немецкой постройки. Как пояснил курсант - паренек лет 16-ти, - она плавала под флагом военно-морских сил Германии и по контрибуции перешла к нам. Они собираются совершить на ней поход в Выборг и Таллин. Хорошая яхта, добротная. И полно на ней ребятни. Максиму дали посмотреть в бинокль. Мало стало яхт в нашей гавани. В детстве, по выходным дням, весь зеленогорский ковш бывал забит швертботами, яхтами и яхточками. Флаги, паруса, загадочные названия. И упругие хлопки парусов запомнились. Заходили даже трехпалубные прогулочные теплоходы - по несколько раз в день, возили отдыхающих в Петергоф (с заходом в Кронштадт) и в Ленинград, к пристани у Тучкова моста. Вот сижу за столом с разложенными бумагами - куски "Шута" передо мною, - и оттягиваю время, чтобы не браться за него. Почему?.. Белая ночь. По дороге мимо нашего дома ходят парочки. Выпил кофе, а мыслей никаких. Выпил бы чего другого - появились бы. Но добром это не кончается. Холодный был июнь и пасмурный. Завтра обещают 15-17. Завтра мне на дежурство в гараж. Сегодня с утра мы с Максимом купили на рынке, который теперь наискосок от нашего дома, полкило свежих помидор по 3 рубля и привязали к помидорным кустам в теплице. Максим повел маму за руку, чтобы посмотреть, как растут наши помидоры, и Ольга конечно, удивилась. Но быстро разобралась в подлоге. 8 июля 1987 года. Зеленогорск. Числа эдак первого я с бутылкой водки 0,75 л (Сабонисом) и бутылкой шампанского посетил Толика Мотальского. Не пил полгода. Мы сели за стол около его сарайчика и довольно прытко перелили в себя содержимое бутылок. Говорили о текущем литературном процессе. Пить с Мотальским можно только в самом начале, в гамбите - пока он способен слушать и вести связную беседу. В миттельшпиле он начинает пускать пузыри из носа, заливисто смеется, лезет обниматься и ласково называет тебя дурой. Потом, словно одернув себя - а не слишком ли он добр к людям? - Толик суровеет, мрачнеет, делается надменным и смотрит на всех, как король в изгнании. Это эндшпиль - пора останавливать часы и сваливать. Пили потом еще дня три - с разной интенсивностью и в разном составе. Короче, маленький штопор, из которого я вышел к 4 июля, когда мы поехали на "69 км" справлять день рождения Максимки - ему 6 лет. День рождения справляли с виноградным соком "Изабелла" - розовым и сладким. Играли с детьми в футбол и штандер. Гуляли. Купались на озере. Очухался. Когда в один из веселых дней я сидел в сарайчике у Мотальского, пришел его племянник Володя: - Дядя Толя, я приготовил телеграмму Мирей Матье, хочу поздравить ее с днем рождения, проверьте, пожалуйста, ошибки. И тут же за столом с грязными рюмками и бутылками мы отредактировали телеграмму для знаменитой певицы. Племянник Володя ходил на ее концерт в Ленинграде, а потом встречался с нею в гостинице. В тот утренний час Мирей Матье, может быть, принимала ванну и не догадывалась, что в неведомом для нее Зеленогорске зреет телеграмма: "Для меня большая честь в день Вашего рождения поздравить Вас..." За что и люблю Зеленогорск, что от великого до смешного здесь не один шаг, а полшага... 17 июля 1987г. Вчера вечером заехал к Суворову на дачу в Комарово - возвращался вечерком из Питера и заглянул. Там сидели красные от водки Коля М. и Шура В. Они приехали пилить Суворову дрова. И напилили. Сначала говорили о всякой ерунде: грибах, змеях и проч. Заговорили, наконец, о литературе. И свелся весь разговор к рассуждениям - кто кому мешает, кто кому подгадил... Скучные разговоры. Случайно узнал, что в домике, где мы сидели, раньше жил писатель и поэт Анатолий Клещенко, и Суворов дружил с ним одно время. Он даже повел меня посмотреть дырки в потолке, которые они наделали по пьяному делу из мелкашки. Говорит, что они налепили на потолок портрет Сталина и стреляли. Посмотрел - есть дырки. Лежали с похмелья и стреляли. Кучность стрельбы средняя - ствол гулял. У меня из детских воспоминаний осталось, как мы с мамой, Лианой (первой женой Клещенко) и их дочкой Танькой скрипим по залитому солнцем снегу, пробираясь к избушке. Этой самой. (Только я позднее думал, что она в Репино.) Снег, солнце, Танька в башлыке, ей лет 5. У меня первые школьные каникулы. Россыпи пустых ружейных гильз с желтыми глазками капсюлей - в коробках. И я утащил одну, сунув ее в брючный карман. И все время, пока мы гуляли и катались на финских санках, я боялся, что кража обнаружится. И, замирая сердцем, щупал гильзу. Обман вскрылся дома - мне досталось от матери, были переговоры с Лианой по телефону, гильзу оставили мне, взяв обещание больше так не делать. Вот что я вспомнил в дачной избушке, сидя за столом и слушая нудные разговоры мужиков. Выяснилось, что Суворов не умеет кататься на коньках и велосипеде. Татьяна с Маришкой приехали в Ленинград. Завтра я привезу Маришку в Зеленогорск. Ольга привезет Максимку. Буду их знакомить. Как-то это произойдет? Волнуюсь. Матери должны были подготовить их к встрече. 8 августа 1987г. Зеленогорск. Встреча состоялась. Вчера отвез Маришку в Ленинград. Она гостила у нас три дня. С Максимкой подружились быстро, расстались дружески. Ольгу называла мамой, спросив у меня разрешение. Сначала шепнула мне на ухо: "Можно я тетю Олю буду на "ты" называть?" Я разрешил, и Ольга разрешила. Потом она спросила: - Можно я буду тетю Олю мамой называть, пока я здесь? - Можно. И только и слышалось: "Мамочка, мамочка!", "Папочка! Папочка!" - на два голоса. Поначалу было не все так просто. - Папа, а тетя Оля твоя жена? - Да. - А мама? - Тоже жена. Маришка обрадовалась. Тут я стал пространно рассуждать, что мама была раньше моей женой, а теперь моя жена тетя Оля. Но ее мама остается моей бывшей женой, а это очень важно - у нас с ней хорошие отношения. И все такое прочее... Маришка слушала внимательно и что она поняла своей восьмилетней головкой с длинными пушистыми волосами на прямой пробор - не знаю. Но настроение у нее и у меня улучшилось. Потом, ближе к вечеру, когда я возился с детьми на кровати, они стали делить папу. - А папа был моим папой раньше, чем твоим, - заявляла Маришка. - Сначала он был моим, а потом уже твоим. Правда, папочка? - А вот и нет, - спорил Максим, - когда я родился, тебя и не было. Правда, папа? - Да? - не сдавалась Маришка. - А моя мама была женой папы раньше, чем тетя Оля. Правда, папочка? Я сгреб их себе на грудь и спросил сначала Маришку, а потом Максима: - Как твоя фамилия? Они назвали. - А твоей мамы? - Каралис! - выпалила Маришка. - А твоей? - Каралис. - Вот видите: все мы Каралисы, а вы мои каралисята. Что вам еще надо? Все, хватит на эту тему болтать, болтуны. И больше мы к этому не возвращались. Сходили сфотографировались втроем. Погуляли. Ездили в Сестрорецк получать мои деньги с депонента. "За мной, дети мои!" - звал я, и они с довольными улыбками догоняли меня и брали за руки. Маришка растет доброй и ласковой девочкой. Она постоянно тянется обниматься и целоваться, несколько раз тыкалась к Ольге: "Мамочка моя!.." Первую ночь она не спала и ждала меня до двенадцати - я печатал. Когда пришел в комнату, заулыбалась - маленькая испаночка-цыганочка с распущенными волосами, загорелая после Азовского моря. Максим, как мне показалось, чуть ли не влюбился в нее. Выпендривался и лез на стенку перед сестрой, но слушался. А Маришка, осознав свое старшинство, командовала иногда. Но бывало и такое: "Папа, посмотри, что Максим делает!" Она заправляла ему выбившуюся майку в трусы, и Максим покорно стоял, но стоило ей повернуть его к себе передом и взяться за резинку трусов, как тот приседал: "Здесь я сам..." Маришка закрылась в комнате, а Максим разлетелся к дверям: "Мариша, ты что там делаешь?" Ольга остерегла его: "Мариша переодевается", и он сразу остановился и, закатив глаза, стал кружить перед дверью. Мы пошли в универмаг покупать подарки на их выбор. Мариша сразу углядела куклу с короной на голове, в голубом платье до пят и с белой прозрачной накидкой - "Метелица". Уговор был такой - любую игрушку для их возраста. Купили куклу. Максим долго шарил глазами по прилавкам и полкам и выбрал устройство для запуска воздушных пузырей. Еще по дороге домой он израсходовал весь запас мыльного раствора в баночке. Пузыри кончились. - Ну вот, а папочка деньги тратил, покупал, - укорила его Маришка. Я дал им деньги на мороженое. Маришка сберегла их и отдала Татьяне. Максим беспечно оставил свои на крыльце: "Я потом заберу..." И, конечно, не забрал. Я доволен, что они познакомились. Случись это позднее - могло бы быть болезненно. Ольга сказала по этому поводу: "Господи, да слава Богу! Когда мы все перемрем, они хоть будут знать, что у них есть родная душа. Брат и сестра. Слава Богу..." Слышите, дети мои? Надеюсь, когда-нибудь вы прочтете мои беспорядочные записки. Дружите и помогайте, чем можете, друг другу. Такой вам от меня родительский наказ! Я привез Маришку в Ленинград. Татьяна ждала. - Ну как? Я вся переволновалась. Как Ольга-то? Ничего? Все нормально? Ну, слава Богу! А то, думаю, мало ли что... Обрадовал Боря Штерн - прислал из Киева свою первую книгу "Чья земля?". Повести и рассказы. Прелестная книжица. Предисловие к ней писал Б. Стругацкий. Написал Штерну письмо, отправлю с номером "Авроры", в котором интервью семинара. Молодец, Боря! Он мне понравился в Дубултах, и приятно, что не забывает меня. Писатель Радий Погодин имеет привычку рвать по пьяному делу деньги. Может изорвать всю наличность и расшвырять ее. Воевал, служил в разведке. Хороший писатель. 22 августа 1987. Гараж. Сегодня приснилось, что в Югославии у меня вышла книжка, и мы с Ольгой едем туда в международном вагоне. Я везу стопку этих книг с моей фотографией. На фотографии я похож на мать и деда - Александра Бузни. В Югославии нас хорошо принимают. Волнующий сон. Говорят: то не сбудется, что во сне не увидишь. Скорей бы уж сбылось, коль во сне видел. Сделал пробежку по гаражу - пять кругов. Выпил чаю с булочкой. 30 августа 1987 г. Дача. Кончается унылое лето. Дожди, северный ветер, неуютно. Крашу дом внутри - окна, двери, печку. Законопатил окна. Вчера в гараж приехал на гоночном велосипеде пьяный Толик Мотальский и сказал, что мы с Герасимом Михайловичем говно, потому что не переживаем за негров в Африке, которые мрут, как мухи, от спида, и их негде даже хоронить - все забито покойниками. Я читал "Науку и жизнь" и прислушивался к разговору Мотальского с Гер. Михом. Мотальский. Нет, юмор - это прекрасно. Чувство юмора - это такая штука! Да... Если бы не юмор, нам войну не выиграть. Да, конечно. Ну что ты! У-у... Гер. Мих. А вот знаешь, я в Югославии... М. Нет, конечно! Юмор - это великая штука. Да... Гер. Мих. Я говорю, в Югославии, после войны... М. Ну что ты! Конечно, конечно, без юмора нельзя. Нет, нельзя. Гер. Мих. Так вот, после войны в Югославии... М. Да, если бы не юмор, нам конец, войну бы проиграли. Ну, что ты! Великая вещь. Да! И т.п. в течение получаса. Гер. Миху так и не удалось рассказать Толику про Югославию. Воспев хвалу юмору, как основному качеству русского народа, Мотальский вновь принялся бранить нас за равнодушие к судьбам африканцам, и я спровадил его домой. "Дура, ты дура! - кричал из темноты Толик, ведя велосипед за руль. - Ну и хер с вами! Юмора не понимаете... Да..." 11 сентября 1987г. Зеленогорск. Из телевизора: "Идет не гражданская война, а гражданская борьба". Дождики крапают, листья желтые летят. Живу и в Ленинграде, и в Зеленогорске. Если есть дела - еду в Ленинград. Остальное время - здесь. Ольга пошла на курсы кройки и шитья, ей нравится. Вчера заезжал Андрей Смоляров. Пили кофе, говорили о романном стиле мышления. Андрей говорил, что в романе должна чувствоваться вечность. Я блистал своими теоретическими познаниями, говорил, что рассказ - это событие, повесть - судьба, а роман - это эпоха. Но обязательно должно быть интересно. В том смысле, что в литературе уместны все жанры, кроме скучного. Он пишет новую повесть на 200 стр. Я переделываю старую повесть на 200 стр. Что-то получится? М. Горбачев уже несколько недель не появляется на людях, его нет в газетах и в телевизоре. Ходят всевозможные слухи: пытались отравить; покушение - пуля прошла рядом с сердцем. Сторож Володька Осипов безапелляционно заявил, что Горбачева накормили тайваньской кишечной палочкой, и теперь он три месяца не сможет слезть с горшка, а за это время его сместят и положат в Боткинские бараки в Ленинграде. Это ему, дескать, ребята из личной охраны по секрету сказали. Против этой палочки даже чага бессильна, добавил Володька. В темноте под ногами хрустят улитки, их много в этом году - сырое холодное лето. 2 октября 1987г. Гараж. Жив Горбачев! Никакой кишечной палочки. Вчера вручал Мурманску орден Ленина. Показывали его встречу с портовиками. Осилил он кишечную палочку или выздоровел после покушения? Вот тебе и гласность. Докеры сидели и стояли на высоких штабелях труб, а генсек, остановившись поодаль в окружении свиты, говорил с ними, задирая голову, о перестройке. Напоминало басню о вороне и лисице. Говорил долго, и Максим, который сидел у меня на коленях, сказал: - Это как в передаче "Вокруг смеха". Все одно и то же. И стал мне пересказывать юмореску про раков, суть которой в постоянном повторении одних и тех же фраз, но с разными интонациями: "А вчера были большие раки, но по пять рублей, А сегодня маленькие. Зато по два. А вчера по пять, но большие. Очень большие. Но зато вчера. А сегодня маленькие. Но зато сегодня". И т.д. У Максима хорошо получается этот пересказ. Сегодня был солнечный день. Фрагмент золотой осени. Вечер чешет деревья холодным гребнем. Под осинами в поле - золотые и красные лужи листвы. 4 октября 1987 г. Зеленогорск. Поздний вечер. В машинке зажата 74-я страница "Записок шута". Это уже, пожалуй, 4-я редакция. Поразительно, но перестройка с каждым днем съедает все больше и больше остроты в моей повести. Первая редакция была настолько "непроходняк", что я всерьез опасался, как бы ее не изъяли. А те, кто читал, только хмыкали. А сейчас, сколько не тянешь ее вверх по социальной остроте - не дотягиваешь до уровня газет и телевидения. Тьфу! Обидно. И урок: надо писать о вечном, а не сиюминутном. 29 октября 1987г. Холодно, и я перебрался в Ленинград. Пожил бы на даче, но приходишь с суток и полдня топишь печку, за машинку не сядешь - холодно. И я уехал в Ленинград. Завтра надо выкупать льготную путевку в Дом творчества, что в Комарово - 77 руб. 50 коп. Если закончу "Шута", буду писать повесть - "Игра по-крупному". Знаю, о чем. 2 ноября 1987 г. Гараж. Сторож Юра Уставщиков, пятидесяти восьми лет, служивший во флоте в конце сороковых - начале пятидесятых, изумительно хорошо помнит фамилии своих командиров и названия кораблей. Это выяснилось, когда он встретил своего ровесника, годка, - шофера Белова, и ударились в воспоминания в нашей будке. Белов забыл, что его ждут на овощной базе. Корабли: "Жаркий", "Живучий", "Доблестный", "Урицк", "Сталин", "Отменный" - кажется, эсминцы. Североморск раньше назывался Молотовск. Американцы получили обратно миноносец, отданный нам на время войны по ленд-лизу, завели за Кильдин и утопили - открыли кингстоны. Миноносец "Жгучий", типа "Новик", 1913 года постройки. В зиму 41-го Юра спасся от блокадного голода тем, что ездил с приятелем на совхозные поля около Красного кладбища и выкапывал из-под снега свекольную ботву, оставшуюся с осени. Варили, ели. И мать спас той ботвой. В сорок втором его эвакуировали в Казахстан, где он работал на ферме по выращиванию кобылиц. Кумыс для санаториев. Ел и пил вволю. У старого казаха, в доме которого Юра жил, стоял в чулане чемодан с деньгами. Юра с его младшим сыном тягали оттуда денежки. Верхние пачки были помечены маленькими карандашными крестиками, и они брали снизу. Потом обман раскрылся, и казах выдрал сына, а Юру не тронул, но отселил его в хлев и запретил входить в дом. Сына тоже отселил. Пацан исхудал и заболел на нервной почве. Отец простил его нескоро. 4 ноября 1987г. Комарово. Первый день в доме творчества. Приехал к обеду. Напечатал 6 страниц "Шута". В номере напротив - Валера Суров. Пили кофе. Просторный номер, тишина. Хорошо. Еще бы дали отгулы на работе, но начальник жмется. 12 часов ночи, ложусь спать. Большой стол, диван, кровать, торшер, холодильник и разные тумбочки. Огромные окна с огромной форточкой - вор с мешком пролезет, не зацепившись шляпой-сомбреро. 15 ноября. Комарово. Суров познакомил меня с некоторыми писателями: Валерием Прохватиловым, Владимиром Насущенко, поэтессой Аллой Володимировой, поэтом Дмитрием Толстобой. Дал им почитать свою повесть и рассказы. Одобрили, приняли в свой круг. По вечерам сидим трендим за кофе или чаем в большом номере Сурова. Хорошо. "Если бы мы не покупали телевизоры, нам бы их стали раздавать бесплатно", - изрек Насущенко. Я с ним согласился. Прохватилов: "В пишущей машинке не было буквы "д". Тексты получались такие: "Уважаемый товарищ реактор!", "На ваше реакционное заключение..." Пишу по ночам и потому опаздываю к завтраку. Утром пытаюсь бегать. Идут дождики, у залива ветрено и неспокойно. Пахнет тиной, и влажно хрустят обломки тростника. Ни души. Я родился в ноябре, и люблю ноябрь. К моему дню рождения обычно выпадает снег. Свет в номерах зажигаем часа в два. Валерий Прохватилов рассказывал про КГГ (Клуб Глеба Горбовского) и пагубное участие в нем А.Ж. Глеб Горбовский, автор блатной песенки "Когда качаются фонарики ночные...", бывший зек и бывший пьяница, организовал клуб писателей-алкоголиков, чтобы уберечь их от наущений дьявола. В клуб мог прийти любой член СП, решивший завязать с выпивкой. И вот заглянул однажды А.Ж., шатающийся по Комарово с похмелья. Посидел, послушал правильные и проникновенные речи, покивал, заскучал и смылся в магазин за железной дорогой. Выпил, настроение поднялось, стал колбаситься под окнами по двору, пел песни, заигрывал с девушками - Горбовский демонстративно прикрыл форточку своего номера, где шло заседание его клуба. Народ уже ерзал и по одному сваливал с заседания, примыкая к А.Ж. В конце концов А.Ж. присел на лекцию писателя Мануйлова о Сергее Есенине, которую тот читал шахтерам, в фойе дома творчества. - Вот именно, гениальный! - соглашался он с Мануйловым, ставя в воздухе восклицательный знак. А потом запел "Клен ты мой опавший", шахтеры дружно подхватили, подпел и старик Мануйлов. Шахтеры долго не отпускали А.Ж. из своей компании и полюбили его, сокрушаясь при этом, что так поздно познакомились с настоящим писателем. 18 ноября 1987. Комарово. Закончил "Записки шута"! Получилось 222 страницы. Гора с плеч! Б. Ельцин - первый секретарь Московского горкома партии - подал в отставку. И сказал на Пленуме, что перестройка ничего не дает простому народу. В Комарово только об этом и разговоров. Не слышно треска машинок в номерах, все кучкуются и обсуждают новость. 8 декабря 1987 г. Зеленогорск, гараж. Сразу после своего дня рождения я сделал себе подарок и внес вклад в гражданскую борьбу с партийно-бюрократической машиной: сдал в милицию пьяного секретаря парткома Николая Аркадьевича Кудряшка - толстого бездельника, военного пенсионера с румяным лицом и хорошо подвешаным языком по части общих лозунгов и призывов. Он пришел вечером в гараж, крепко выпил за счет водителей, которых вызвал в свой кабинет для "пропесочивания" и заснул там. Дело было к десяти вечера. Водители собрались у меня в будке и стали жаловаться, что Аркадьич их "внаглую напрягает". Я взял сторожа и пошел будить секретаря. Он спал, уткнувшись головой в бумаги и посапывая. Просто карикатура. Мы выключили электрообогреватель, проверили окурки и попытались поднять Аркадьича. Глухо. Я позвал на подмогу водителей - они отказались. - На хрен он нам нужен! -Димыч, вызови ты начальника или милицию! Он же гнида последняя - от водителей живет и водителей дрючит! - глаза шоферов блестели предвкушением мести. - Он когда в воинской части на Красавице служил, его два раза пьяного в лесу к дереву привязывали - свои же. - Вызывай! Вызывай! Действуй по указу! Он бы, гнида, нас давно сдал! Я позвонил в милицию. Сказал, что на территории гаража, в одном из кабинетов, находится пьяный сотрудник, который представляет опасность в ночное время и которого невозможно разбудить. Милиция ехать не хотела, говорила, что раз он в кабинете, то они не имеют права и т.п. Я припугнул их гласностью и спросил фамилию дежурного, с которым разговаривал. "Ладно, приедем..." Водители радостно взвыли и вывалили толпой к воротам. Наиболее поддатые смылись от греха подальше, слегка вдетые предвкушающе закурили и расположились неподалеку. Подъехал "уазик", и я попросил сторожа провести милицию в контору. Аркадьичу натерли уши, он вскочил со стула и стал распихивать милицию. Когда его тащили через проходную, на его лице читался искренний испуг. Он уперся, что-то клокотнул, и тут же получил пинка в зад. Я выглянул в уличное окошко - могучего Аркадьича запихивали в заднюю дверцу "уазика". Двое тянули из машины, двое по футбольному лупили по заднице мощными ботинками. Треск стоял, как на разминке футболистов. Наконец стукнула и скрежетнула дверца, взревел мотор. Кудряшка отвезли в вытрезвитель, и в понедельник он уже уволился. Гараж ликовал. Мой сторож Иван был нарасхват - всем хотелось услышать из первых уст, сколько пинков и как именно получил по толстой заднице Аркадьич. Иван, как бывалый рассказчик, хорошо держал паузу и каждый раз добавлял новые подробности: - Тут второй разбегается... хрясь! - сапогом - хрясь! Брюки по шву - дрись! Там трусы в полосочку. Первый ему еще с оттягом - хренак! Лезь, падла! Ах, ты еще и пердеть на советскую милицию! Получай! "Я секретарь парткома! Не имеете права!" Бум! бум! Затолкали. В нашей будке стоял гогот и ликующие завывания. Начальник гаража сказал мне, что, в принципе, я поступил правильно. Но вид у него был малорадостный. Он побарабанил пальцами по столу и кивнул: "Идите". Даже если начальство начнет мстить, именины души того стоят. Я вспоминаю, как Аркадьич, выступая недавно на собрании, завернул фразу: "Мы должны отделить плевны от говнищ!" Вот и отделили. Вчера сдал в "Советский писатель" рукопись книги, назвав ее "Мы строим дом". В ней три повести, объемом 17 авторских листов. И как камень с плеч свалился. Накануне, четыре дня подряд доводил ее до ума, печатал заявку и т.д. Работал без перерывов по 12-14 часов в сутки. Вставал из-за стола только чтобы сходить в туалет и перекусить. И вот - сдал. Но радоваться рано - впереди внутренние рецензии, редакционное заключение и т.п. 12 декабря 1987 года. Дома. Снилась сегодня мама; она умирала, я обещал стать писателем, стать человеком, написать о нашей семье. Умирала она в Зеленогорске, но не так, как было на самом деле - не скоропостижно, а с капельницей, поставленной у кровати, и в новом доме. Снился потом отец - не помню, как. Еще снился брат Феликс. Трое умерших пришли в одну ночь к моему изголовью - к чему бы это? Потом снились гости на родительской квартире на 2-й Советской - пили, смотрели телевизор... Но телевизор смотрели в маленьком садике при моем доме - у меня дом с садиком во дворе на 2-й Советской улице. Гости были из литературной среды, я угощал их водкой, спрятанной от жены. Странный сон и впечатление от него тяжелое. Сегодня взялся за роман. Точнее - за план романа, к которому давно подбирался. О чем он будет - представляю вчерне. Листаю свои дневники и записные книжки. Сегодня после тяжелого сна осталась горькая мысль - мне уже 38 лет, и еще нет ни одной солидной публикации в прозе. Успею ли стать писателем? 31 декабря 1987г. Дома. Уходит 1987-й, осталось около двенадцати часов. Приехал из Зеленогорска, со смены. Ольга на работе, Максим в садике. На столе - письмо от Сашки Померанцева, из больницы. Поздравляет в стихах. Стихи вялые и печальные. Пишет, что его направляют в 8-ю онкологическую клинику - что-то с челюстью у него не в порядке. И грустно стало за него, и настроение испортилось. Лежит там, мучается - просто так в онкологию не отправят. Я-то думал, что у него все обошлось еще осенью. Новый год будем справлять дома. Привез шампанское, которое сейчас в большом дефиците, больших красных яблок, апельсины. Вчера на работе до часу ночи читал "Сказание о Юзасе" Балтушиса. Специально взял в библиотеке, чтобы перечитать. Сильная вещь. Она нужна мне для задуманного романа. 1988 год 1 января 1988 года. Я смотрю на писателей и думаю: когда же они достанут из столов заветное и опубликуют? В журналах - возвращенная и лагерная проза; много воспоминаний; много разоблачительно-обличительной публицистики. Много о Ленине, Сталине, Жданове, Молотове, Кагановиче, Хрущеве, Троцком, Бухарине, Пятакове, Рыкове, Радеке, Ежове, Берии и проч. Читается запоем. И пока эта волна не пройдет, пока не скажется вся правда, современная литература не появится в журналах, так я думаю. У нее сейчас вынужденный тайм-аут. Не хватаем ей журнальных площадей. Или ее самой не хватает?.. 3 января 1988 г. Зеленогорск, гараж. Удивительная погода сегодня. Тепло, юго-западный ветерок, и в небе - синие промоины. Плюс четыре. Два дня валил снег, навалило по колено, но корочкой покрыться он не успел, и его стал стегать и прошивать дождь. И снег стал мягким и пышным, как всбитые сливки. А дождь все идет и идет. Салаты, оставшиеся после праздников, пироги. В гараже затишье. Вчера гостили у нас супруги Смоляровы с сыном Денисом. "Творцу преуспевать не надлежит, - напомнил я, когда Смоляров, нервно расхаживая по кухне, стал жалиться, что медленно прирастает его известность в широких кругах. - И вообще, самая крепкая слава - посмертная. Не спеши, тебя еще узнает просвещенная публика". Кто бы меня подбодрил? Смоляров порадовался, что не успел вступить в партию. Был кандидатом, но уже не хочет. Так же, как и я, учился в аспирантуре, сейчас возит три раза в неделю баллоны с жидким азотом. Остальное время пишет. Упорный, черт. Платят мало. Фантастика у него специфическая, мало понятная для меня. Но уважаю - тексты добротные. 4 января, утро. Абсолютный максимум январской температуры сегодня: + 5. Весна на улице - ручьи, реки. Сегодня утром, когда я уже записал в журнал передачи смен: "За время дежурства происшествий ...", загорелась машина в гараже - замкнуло электропроводку. Я выскочил из будки - в утренней мгле были видны фигурки людей, бегающих на фоне огня. Горел двигатель. Капот был откинут. Я схватил огнетушитель и побежал к машине. Пламя сбивали снегом, водой, два пустых огнетушителя валялись рядом. Я крутанул ручку, перевернул колбу, и несильная струйка вырвалась из огнетушителя и пропала в огне. Было страшновато. - Отходи, отходи, рвануть может! Пожарников надо вызывать... Два парня вышвырнули снег из ведер на шипящий двигатель и отбежали. Был соблазн бросить огнетушитель и отбежать - пламя и не думало уменьшаться. Но я достоял до конца, и что удивительно - пламя погасло. Оборвалась струйка, и погасло пламя. Видимо, выгорел бензин в карбюраторе, а дальше огонь не пошел. Я бросил пустой баллон и пошел в свою будку отмечать путевки и выпускать машины за ворота. И был горд собой, что стоял один против горящей машины и загасил пламя. Теперь я понимаю тот азарт, который толкает людей на разного рода "подвиги": спасать колхозные трактора (да мать их ети, миллионы на ветер пускаем!) и т.п. Раньше, читая, подобные сообщения, осуждал такую отвагу. Теперь понял - азарт сильнее нас. 25 января 1988 года. Гараж. Вчера праздновали день рождения Ольги. Ольга уже два месяца ежедневно ходит босиком по снегу и обливается холодной водой. Молодец. Решила жить по методу Порфирия Иванова. Сначала она выходила босиком на балкон и глубоко дышала. Потом мы закрыли балкон на зиму, и она стала выходить на улицу. Постоит вечерком в накинутой на рубашку шубе, подышит глубоко, скинет тапочки и пройдется босиком по снежку. И поднимается в квартиру, лезет в душ. Блаженствует. Каждый вечер без пропусков. Несколько раз ее видели соседи. Она здоровалась, никак не комментируя свое необычн