твоя - сволочь, - уже помягче добавил дед, - но это большой секрет, ты понял, внучок? Слава Аллаху, бакинские доктора-евреи все на месте и не потеряли своих пациентов, а то у кого же лечиться? Через какое-то время дед напомнил ему об этом разговоре, хотя Ширинбек и не забывал о нем: - Секрет наш помнишь, Ширинчик, не болтал? Молодец! Так вот, теперь можно, а то я себя ругал, что на тебя такую ношу взвалил, не сдержался, хотя и прав был... Ширинбек и на работе встретил достойных людей, сородичей этого Михаила Левицкого. Взять хотя бы их главного инженера Эрнеста Аркадьевича - лет двадцать уже в море, с чем только не приходится сталкиваться, всегда находит нужное решение, а если это связано с риском, опасностью, сам будет впереди. Или "великан" Миша Ямпольский, буровой мастер, у которого Ширинбек начинал свою рабочую карьеру, - асс в бурении и вообще мировой мужик, что в работе, что в компании. А замминистра Константин Израилевич, который добился у властей выделения трехкомнатной квартиры для Ширинбека с семьей, когда оказалось, что площадь материнской квартиры на полтора-два квадратных метра превышает убогую норму на пятерых жильцов. Еще ему нравился сосед по общежитию, старший инженер-механик по оборудованию устьев скважин Сергей Юркевский, непонятно, то ли русский, то ли еврей, а может и поляк. Он был лет на десять старше Ширинбека, большой знаток литературы и музыки, в том числе и азербайджанской, бывший спортсмен - мастер спорта по боксу, и с ним было интересно беседовать на любые темы, сразиться вечерком в шахматы или нарды. В отличие от большинства инженерно-технических работников, ему, имеющему водительские права, разрешалось в любое время суток самому использовать свою служебную машину с набором инструментов и комплектом сварочного оборудования на борту для срочных работ на буровых. К сожалению, их рабочие графики часто не совпадали, но что поделаешь - дело превыше всего... Ворвавшаяся вихрем и повисшая у него на шее Маринка отмела в сторону все мысли, не относящиеся к ее персоне и ее персональным радостям. - Ширинчик, ты себе не представляешь, как тяжело работается и как долго тянется время, когда я знаю, что дома меня ждешь ты... Тоже с нетерпением, да?, - она пытливо заглянула в его глаза. - Да, золотко мое, конечно, да, - его умиляло это ее бесшабашное ребячество, возвращающее их обоих в юные годы. - Тогда пожалей свою любушку, страдавшую целый рабочий день без своего джигита. Он мягко прислонил золотистую головку к своему плечу и поцеловал ее ароматные волосы, потом прижался губами к ее зовущему рту. - Стоп, машина, - она ловко вывернулась из его объятий, - всему свое время, а сейчас время кормиться..., - и это тоже была она - волевая и деловая, и это тоже восхищало его, возвышая Марину в его глазах. Ширинбеку не с кем было сравнивать ее, кроме своей жены. Гюля обладала совсем иными качествами - домовитостью, сильными материнскими чувствами, предсказуемостью поведения, сочетанием еще многих традиционных черт характера, за которые он ее безмерно ценил. Эти две женщины представлялись ему пришельцами с разных планет, и со временем он все больше убеждался, что не смог бы жить без каждой из них. За ужином он вспомнил о сочинении: - Слушай, золотко, что за парень у тебя в девятом - Миша Левицкий? - А-а, Миня... А что? - Ты не читала его сочинение? - Пока нет, это вчерашние работы; вот завтра провожу тебя и займусь... - А я днем просматривал их от скуки, заодно и исправлял ошибки... Марина вспомнила, что Ширинбек в школе отличался отменной грамотностью на уроках русского языка. Она тогда же и позже, в университете, убедилась, что люди нерусской национальности, даже говорящие с акцентом, очень часто оказываются безукоризненно грамотными в письме, не в пример большинству из их окружения с глубокими истинно русскими корнями. Он объяснял тогда, что благодаря бабушке-библиотекарше очень много читал в детстве, и больше зрительно, механически, чем из-за знания грамматических правил, мгновенно улавливал фальшь в написании слов или предложений. - И что же, у Левицкого много ошибок?! - удивилась Марина. - Да нет, э-э, только одна, но серьезная - он пишет то, что думает... - А-а, вот ты о чем... Знаешь, я уже однажды беседовала с его отцом, ведущим экономистом в системе нефтепереработки, и он уговорил Миню переписать и изменить акценты в сочинении на тему "Моя милиция меня бережет", - она покачала головой и хмыкнула, видимо вспомнив содержание оригинала, - а что на этот раз? - Экономист, говоришь? Так значит, на сей раз ты познакомишься заодно с семейными настроениями... Эта работа тоже не для дирекции и инспекции, опять выручай... - А ведь мальчишка идет на медаль. Представляешь, если в выпускном сочинении что-то подобное выкинет? Да, я посмотрю, что там. А тебе спасибо за исправления, ты меня здорово разгрузил, оценки я сама проставлю. Слушай, Ширинчик, так ты же минимум четыре раза в месяц сможешь помогать мне с диктантами и сочинениями, и тогда я в твое отсутствие смогу чаще навещать своих девчонок, а? Буду тебе оставлять, хорошо? - Конечно, золотко, даже с радостью. И время быстрей пробежит, да... - Я люблю тебя, - она устроилась у него на коленях, обняла за шею и приблизила к его лицу свои заблестевшие глаза. - И я тебя, мой добрый ангел, Санта Мария... ...Марина, хоть и бодрилась, но каждое свидание с любимым человеком под семейной крышей все же омрачалось каким-то дискомфортом. Она не столько беспокоилась о возможном раскрытии их тайны, сколько испытывала уколы совести, когда осознавала, что еще вчера право находиться в этой комнате, сидеть за этим столом, ласкать ее в этой постели принадлежало отцу ее детей, а сегодня... Нечто подобное она ощущала в детстве, когда запершись в своей комнате, вместо привычных школьных учебников - истории, географии и других извлекала из своего тайника в книжном шкафу томик Ги де Мопассана, утянутый из отцовского собрания, мысленно превращаясь попеременно в каждую из его знойных героинь, или внимательно разглядывала фигуру микеланджеловского Давида и ей подобные скульптуры и картины в заимствованном там же "Собрании сокровищ Музея Изобразительных искусств им. Пушкина". Но вскоре, к счастью, обстоятельства изменились, и случилось это самым неожиданным образом. Со своими коллегами в школе Марина поддерживала ровные служебные отношения, исключением являлась Зоя Павловна Горштейн, педагог математики, которая с первого знакомства и бесед поразила Марину сходством взглядов на жизнь, на профессию, даже на манеру одеваться. Ее высказывания или замечания всегда отличались последовательностью и логикой, она умела как-то мягко ускользать от участия в мещанской болтовне и сплетнях любительниц "с благими намерениями" перемывать косточки общих знакомых. Хотя Зоя Павловна была на несколько лет старше, но тоже быстро узрела в Марине родственную душу, и с удовольствием общалась с ней без тени возрастного превосходства. По своим внешним данным она резко контрастировала с Мариной - была жгучей брюнеткой с формой носа, выдающей ее иудейские корни, хотя бакинцы часто принимали ее и за армянку, и только евреи безошибочно признавали в ней "свою". Зоя Павловна была очень сдержанна в рассказах о своем прошлом, и лишь много позже Марине по отдельным эпизодам довелось узнать, как Зою, рожденную в марте 1941 года, русская бабушка по материнской линии вызволила из минского гетто, где умерла Зоина мать (еврейка по отцу), как в конце войны пришли "похоронки" на отца, погибшего при освобождении Праги, и на дедушку - из-под Берлина. Бабушка Настя умерла, когда Зоя училась на втором курсе Белорусского университета, пришлось переводиться на вечернее отделение и работать лаборантом в школьном физкабинете. Здесь же и познакомилась с приезжим бакинцем - инженером, сопровождавшим новое оборудование и приборы, изготовленные в Баку. Заканчивала уже Азербайджанский университет мужней женой. Вот и сегодня подруги были настроены на лирический лад. ...- А фамилию я сохранила девичью - это ведь единственная память о родителях, и Саша мой не возражал... И все у нас хорошо, вот только ребеночком Бог не наградил... Счастливая ты, Маринка... - Что ты, Зоинька, ты же еще совсем молодая, будут у тебя еще детишки, верь мне, я ведь добрый ангел и Санта Мария, - вспомнила вдруг Марина, - да и "золотко" тоже... -Эт-то что-то новое в жизни благородного семейства. И вообще, я смотрю, ты вроде в полете в последнее время. Уж не подзалетела ли на радость своему повелителю? - Ой, чур меня, чур меня! Да мне и на моих-то девчонок некогда взглянуть бывает. А тут еще..., - Марина запнулась, а Зоя задержала пристальный взгляд на ее мгновенно, как у всех белокожих, вспыхнувшем лице. Они сидели в пустом классе во время совпавшего у обеих "окна" в расписании уроков; низкое осеннее солнце высвечивало в своих лучах броуново движение мириадов пылинок, внезапно исчезающих вместе с прячущимся за облачко солнцем. - Так что "еще", подруга, выкладывай, откровенность за откровенность... Марина не столько в словах, сколько в пытливом обеспокоенном взгляде Зои почувствовала какую-то сестринскую участливость, открытость, как для исповеди, и она, сначала несмело, путаясь в причинах и следствиях, но постепенно все спокойней и связней, в свойственной ей стройной манере поведала подруге о событиях давнего и последнего времени. - Ты думаешь - это серьезно? А может, просто временное увлечение? - Зоя, разве я похожа на ветреную девицу? Да ведь за все годы замужества я ни разу даже не взглянула ни на кого, хотя мой муж чуть ли не каждый буквальный взгляд на мужчину готов считать за измену, но я привыкла... Нет, Зоинька, это моя воплощенная мечта, и пусть будет, что будет... Только с ним я полноценный человек... и женщина..., она снова зарделась и опустила глаза. Зоя Павловна молчала, глядя в окно, казалось, что ее мысли витали где-то далеко-далеко. Так оно, в сущности, и было - в эти секунды, именно в прямой связи с разговором, она увидела жаркое тропическое солнце и синюю гладь океана на другой стороне "шарика". Она встала и начала прохаживаться по извечному учительскому маршруту перед классной доской, отчего ее слова стали больше походить на бесспорную аксиому. - Ну вот что, Мариночка, конечно, не мне судить, права ты или нет, у тебя и самой головушка золотая... во всех смыслах, - добавила Зоя, - говоришь - Санта Марией и "золотком" называет? Ну, и правильно... От судьбы не уйдешь - это я с детства по себе знаю... В общем, жизнь покажет... Я хочу тебе помочь, хотя сама не знаю, должна ли я потворствовать..., - она запнулась и шутливо закончила фразу, - твоему "распутству". Марина вскинулась было, но увидела добрую улыбку подруги и, успокоившись, остановила на ней непонимающий взгляд. - Да-да, не удивляйся, именно, помочь. Ты извини, что я раньше не посвятила тебя в свои дела, наверное, из суеверия, но я как раз собиралась это сделать. Пока единственный посвященный человек в школе - это директор, Ашот Аванесович, ты поймешь, почему. А дело в том, что мой Саша уже прошел все инстанции разрешений и согласований для поездки по трехгодичному контракту на Кубу; он будет связан с оборудованием для строящейся ТЭЦ. Ты видела новую математичку, это Ашотик без лишнего шума нашел мне замену, ходит со мной вроде стажерки, знакомится с классами. Через две недели в Москву вылетаем, и оттуда уже на место... Так вот, Мариша, сейчас я решила, что тебе не помешают ключи от нашей кооперативной квартиры. За нее уже уплачено на три года вперед, так что вам придется рассчитываться только за электричество, которого, впрочем, у влюбленных расходуется не много. Подожди, подожди, - остановила она поднявшуюся ее навстречу Марину с полными слез глазами и мимикой, выражающей смешанное желание - смеяться и плакать, - реветь потом будем, при расставании, а пока слушай: значит, завтра после школы едем ко мне - я представлю тебя соседям по площадке как Сашину дальнюю родственницу, так как они знают, что у меня никого нет, а его близкие живут в Краснодаре. Сашу я предупрежу, что у него появилась многоюродная сестра, которая в наше отсутствие будет иногда заглядывать в квартиру, чтобы не дразнить воров и наводчиков бесхозным кооперативом. А кто будет тебя охранять в это время никого не касается... Ну, вот... А если у тебя не сложится, или что... значит - не судьба, а соседям скажешь, что уезжаешь... или заглядывай, как захочешь... - Сложится, сложится, я знаю... Спасибо, Зоинька, родная..., - Марина, наконец, дала волю своим чувствам на плече у подруги, - ну, все, все... затихаю, скоро ведь на урок... Зойка-а, ты ведь сняла камень с души, - она уже просияла, - а что молчала раньше - и правильно, люди завистливые есть, разом сглазят. И до отъезда молчи... Я бы тоже не болтала о таком... В середине ноября Зоя Павловна с мужем отбыли в теплые края, а Марина с Ширинбеком обрели постоянный двухкомнатный "шалаш" для земного рая в многоквартирном кооперативном доме на проспекте им. Ленина, в престижной для жилья части города. Марина была счастлива. Она теперь, кажется, поняла выражение "на седьмом небе от счастья", потому что взлететь на такую высоту можно только во сне, когда чувствуешь себя легко и свободно, паришь, как вольная птица без забот и желаний, способная нести добро всему миру. И она боготворила того, кто наполнял ее этим чувством - единомышленника, верного помощника, неустанного любовника. Кто знает, как люди находят друг друга, почему влюбляются, за что любят? Точно - никто, а приблизительно - каждый по разному: за внешность, мягкость характера или, наоборот, за твердость, за щедрость, а, может, и за хозяйственную прижимистость, за рассудительность и за порывистость, за скромность и раскованность, за тембр голоса или родинку в укромном местечке, за..., за..., за... Марина любила Ширинбека за то, что он есть, и чем дальше, тем больше. Она, как реалистка, не строила никаких собственнических планов, была готова довольствоваться статус кво, но уж это самое кво она никому и ничему уступать не собиралась. Как малоискушенную любовницу, не имевшую до этого опыта измен, ее порой одолевал страх разоблачения, причем разоблачения с обеих сторон, с которых она защитила свою любовь неравновесной ложью. Задумываясь об этом, она понимала, что главная и наиболее весомая ложь - это, конечно, ее предательство человека, с которым она связала судьбу, хоть и не страстно любимого, но весьма достойного и уважаемого ею, отца ее девочек. Оправданием тут, хоть и довольно слабеньким, она считала свое неизменно ровное и доброжелательное отношение к мужу, может быть даже внешне более заботливое, чем раньше, до того, как... Что касается сохранения ситуации в тайне от него, то преодолевая внезапные приступы беспокойства, Марина уповала на присущую ей рассудительность, женскую хитрость и интуицию, обычно ее не подводившие. Ложь вторая, которую она считала менее значимой, потому что та относилась к другой стороне треугольника, на самом деле при раскрытии могла бы вмиг разрушить созданный при ее же помощи вожделенный мирок женского счастья. Марину поразило при первой встрече с Ширинбеком название предприятия, которое тот гордо представил как место своей работы. Она тогда с трудом сдержалась, чтобы не "обрадовать" его, что там же уже много лет трудится ее благоверный - сработала та самая интуиция, а рассудительность тут же подсказала, что Ширинбеку лучше не знать этой правды - они должны быть знакомы между собой, а может, и приятельствуют, и тогда ее тайным грезам наверняка не суждено будет сбыться. Поэтому она наплела что-то о постоянных командировках мужа, назвала его другим именем, а дома к появлению Ширинбека убирала с виду все его и их совместные фотографии, оставляя лишь пару своих. Однажды, правда, Марина по его просьбе все же показала ему одну, заранее заготовленную на этот случай фотографию, снятую зимой, на аллее подмосковного пансионата, издали в полный рост - она в вязанной шапочке, он в глубоко надвинутой шапке-ушанке с отблескивающим кожаным верхом. Сказала, что муж не любит фотографироваться. По фотографии можно было создать представление об общем облике мужчины, но не о чертах его лица, хотя Ширинбек и заметил, что "Юрий" кого-то ему напоминает, но тут же и забыл об этом. V. Несчастный случай? В это утро в кабинете следователя районной прокуратуры Натальи Ивановны Большаковой сидели трое. Сама хозяйка кабинета, лет сорока высокая и грузная женщина, в полном соответствии со своей фамилией горой возвышалась над своим рабочим столом. Весь ее облик и грудной прокуренный голос, и даже отдельно взятый мощный бюст, покоящийся сейчас на подушечках кулачков, опертых о стол, внушали почтение к их обладательнице, не говоря уже о той репутации, которую снискала Наталья Ивановна за полтора десятка лет службы в самом большом промышленно-курортном районе города. За приставным столом друг против друга расположились ответственные за безопасность работ, а, следовательно, и за происшествие - главный инженер Управления буровых работ Эрнест Карев и его коллега из строймонтажного Управления Хандадаш Новрузов. Наталья Ивановна еще раз наклонила голову к лежащему перед ней на столе большому раскрытому блокноту, пробежала глазами сделанные там накануне записи, затем выпростала из-под правой груди пригревшуюся там руку и придвинула к себе еще две папочки, в одной из которых - нежно-голубого цвета, Эрнест узнал собственность своего отдела кадров. Другая, серая, видимо, принадлежала СМУ Хандадаша. Карев вспомнил, как великая аккуратистка и интеллигентнейшая женщина, инспектор по кадрам Управления Антонина Петровна Цигель, чуть ли не за рукав притащила к нему в кабинет главбуха, отказывавшегося дать согласие на оплату повышенной стоимости этих папок, которые она раздобыла по блату из фонда Совета Министров республики. - Да поймите же, дремучий Вы человек, - продолжала она коридорный спор с бухгалтером, - я ведь не о бездушных цифирках ваших отчетов пекусь, а о личных делах наших людей, и они должны напоминать цвета неба и моря, а не быть серыми или черными, как у негра в..., - она запнулась, хотя всем была известна ее способность выпалить любым крепким словцом в гневе праведном, придающая пикантность облику царской фрейлины петровских времен. Бухгалтер только разводил руками, а Эрнест решил спор в пользу небесного сияния из шкафа-сейфа - хранителя личных дел. Теперь одно из них, его собственное, не спеша перелистывала другая "фрейлина" - истинно русская красавица с русой косой, собранной в тяжелый узел на затылке, но фигурой смахивающая больше на царских гренадеров. - Так что`, Эрнест..., - она мельком глянула в папку, - Аркадьевич, куда же девался ваш работник? - Не знаю, Наталья..., - он тоже сделал еле заметную паузу, - Ивановна, думаю, что каким-то образом упал с эстакады, и штормом унесло в море... Мы, что могли - обыскали... Бестолку... - Вот видите - не знаете, а вчера утвердили акт комиссии о несчастном случае с указанием вины предприятия. Как это понимать прикажете, Эрнест Аркадьевич? "Уже знает, - промелькнуло в голове, - но это не ее дело" - А очень просто. Семья, состоящая из неработающей жены и двух малолетних детей, осталась без кормильца. Если я сейчас встану в позу борца за честь предприятия, то, во-первых, защитить ее все равно не смогу, так как человек погиб на рабочем месте, а, во-вторых, пособие семье начнут выплачивать только через шесть месяцев бесполезных, чисто формальных поисков, а дети должны есть каждый день, по три-четыре раза... Этими соображениями и руководствовалась наша комиссия... И я... А если виновными окажутся строители, или, что маловероятно, какой-то криминал обнаружится, - он перевел взгляд на Хандадаша, - взыщем эти деньги законным путем со СМУ... или с преступника... Хандадаш заерзал на своем стуле: - Вот и ищите преступника... А при чем строители? У кого-то что-то случается - тут же строители. Мы площадку под бурение сдали - вы приняли, и никаких там проемов в настиле не было... - его высокий голос срывался на фальцет, - и под устье скважины стандартная плита была уложена, вы сами ее демонтировали под устьевое оборудование... Я не понимаю, Наталья Ивановна, зачем меня сюда вытащили... Как что - сразу строителей за одно место хватаете... Хандадаш, как и большинство практиков-выдвиженцев, сочетал в себе противоречивые качества - напористость, без которой, наряду с профессиональной квалификацией, не состоялась бы его карьера, и страх несоответствия уровню, уже достигнутому, а еще больше - тому, на который пока рассчитывает. Еще недавно - высококлассный электросварщик, бригадир эстакадостроителей, заслуженно удостоенный звания Героя соцтруда, он быстро научился заседать в президиумах и рассчитывал в ближайшем будущем на кресло начальника Стройуправления, а затем и Стройтреста, поэтому опасался любых осложнений на этом пути. - Я думаю, вас пригласили, - она выделила последнее слово, - не для того, чтобы здесь ваши истерики выслушивать, товарищ Новрузов, успокойтесь... Лучше скажите, почему за культбудкой, на пешеходной дорожке не хватало одной бетонной плиты - площадка новая, после сдачи и недели не прошло..., - Большакова вынула из папки и развернула перед Хандадашем схему приэстакадной площадки, - вот в этом месте... И я беседовала со всеми членами и строительной, и буровой бригад - эту плиту не установили при строительстве... - Да, я видел это в натуре, - он сменил свой тон на деловой и немного заискивающий, - но поверьте, Наталья Ивановна, чтобы человек туда провалился, надо его туда специально вставить и еще несколько раз кувалдой по голове приласкать... - Товарищ Новрузов, свои предположения оставьте при себе, позвольте нам самим выбирать версии, - в ее тоне прозвучала неприязнь к его развязности, - а я спросила вас, почему не установили плиту при строительстве? Хандадаш насупился, засопел, зрачки виновато забегали и остановились на Кареве: - Мы установили. Это буровики, наверное, сняли... Эрнест укоряюще взглянул на коллегу, но возразить не успел - Большакова выстрелила новым вопросом: - Зачем сняли и куда дели? Кому нужно пятьдесят килограмм армированного бетона? - Ну... я не знаю, зачем сняли, может быть - рыбу ловить, а куда дели - так море большое... выбросили... - Вот что, Новрузов, я хочу, чтобы Вы поняли, что разговор у нас с вами серьезный - речь идет о пропаже, вероятней даже, о гибели человека... Вот подписанные показания бригадира строителей Виктора Курилова о том, что с вашего ведома оставлен проем над сваей со скобами-ступеньками для последующего контроля состояния эстакады службой антикоррозионной защиты; и вот справка и схема обследования дна водолазами в радиусе пятидесяти метров - нет там ни плиты, ни ее обломков. Плита не спортивный снаряд - далеко не забросишь. Но я решила поговорить с вами обоими вовсе не для того, чтобы обвинить. вас обвинишь, как же - один Герой соцтруда, другой лауреат Госпремии, меня раньше посадят, чем вас... И в списке Лизки Вы не значитесь, кругом чистенькие, - она хитро взглянула попеременно на обоих, - Вы должны помочь мне найти причину - почему и каким образом человек упал в море... Если упал... Приунывший было Хандадаш приободрился: - Наталья Ивановна, ну подумайте сами, даже если там остался маленький проем, на "пешеходе" за культбудкой, зачем туда человеку ночью ходить? - Зачем? А пописать захотел, к примеру, а до туалета далеко, тридцать два метра, ветер штормовой, площадка освещена, а за будкой - в самый раз. И фигура у него не моя - запросто мог оступиться и пролететь вниз... Хотя я теперь так не думаю... Оба главных инженера удивленно воззрились на следователя. Эрнест знал, что так называемые "списки Лизки" были последним завершенным делом Натальи Ивановны в Нефтегазодобывающем Управлении (НГДУ) "Каспвостокнефть". Наверное, она и вспомнила о нем ассоциативно, из-за единого начала - "человек в море". История была громкая - в расследовании и обсуждении этого дела и его последствий участвовали, как и теперь - и милиция, и спасатели, и врачи, а также руководители почти всех предприятий НГДУ, а уж не злословили и не фантазировали по поводу происшествия только самые ленивые. Собственно, начало этой истории было положено в кабинете Эрнеста Аркадьевича, куда в один прекрасный день, года полтора тому назад, спросив разрешения, вошла молодая женщина приятной наружности с бросающейся первым делом в глаза ярко рыжей пышной прической: - Здравствуйте, меня зовут Елизавета Федоровна Чернова, мне порекомендовала обратиться к вам моя соседка по дому, Катя Воронцова, она здесь работает, и им нужны люди... - Садитесь, пожалуйста... , - он, кажется, понял, почему она величала себя по отчеству, - скажите, Федор Чернов - ваш родственник? - Это мой отец, а Вы его помните? Он же ушел на пенсию лет пятнадцать назад, а уже лет десять, как умер. - Да, я его еще застал, толковый был буровой мастер, мы у таких учились... Несколько лет вместе работали... И на похоронах я был..., - Карев вспомнил, как кто-то кивнул ему тогда на рыжую девочку, суетившуюся на поминках: "Поздний ребенок Феди, еще и школу не кончила", - так чем можем, Елизавета Федоровна? А на фамилию свою Вы совсем непохожи, между прочим... - Да уж... В школе меня по-доброму звали Рыжиком, а со злости - Мухомором, - она улыбнулась красивой белозубой улыбкой, и продолжила, - я бы хотела у вас работать. Он мельком взглянул на ее ухоженные руки с ноготками вишневого цвета и спросил так, на всякий случай: - А Вы знаете, где работает Воронцова? - Не очень. В каком-то цехе, я забыла название... - В тампонажном. Они цементируют стальные колонны в скважинах. Мешок с цементом - 50 кг, а в скважины надо успеть закачать за 40-50 минут до пятидесяти тонн цемента, это до тысячи мешков на пятерых рабочих... Цементная пыль столбом, марлевые респираторы... Мужчины не выдерживают - уходят... Катя вот держится, уже лет восемь. Хотите попробовать? - Ммм... Не знаю... - Где Вы работали до сих пор? И почему решили, что здесь лучше? - В издательстве газеты "Бакинский рабочий", корректором, вот трудовая книжка, - она порылась в сумочке и положила документ на стол Карева, - а ушла, потому что их ста десяти рублей даже на чулки и помаду не хватает... , - она опустила голову, - меня, правда, предлагал "озолотить" начальник отдела, но очень уж омерзительный тип... Эти подробности Эрнеста уже не интересовали, но он посчитал своим долгом помочь дочери дяди Феди Чернова. Он поднял трубку телефона и попросил соединить с отделом кадров НГДУ. - Валентина Игнатьевна, добрый день. Карев. Тут у меня сидит опытная работница газетного издательства... Да нет, не интервью... Техничка - корректор, машинистка, секретарь. Работа нужна. Кстати, дочка нашего бывшего бурового мастера. У меня в этом плане полно, а у вас в приемной я вчера обратил внимание на Шурочку в профиль - по-моему, ей давно пора в декрет. Если надо, я звякну вашему управляющему. И Вы ищете? Ну, прекрасно, посылаю к вам, спасибо, ее Лизой зовут, то есть Елизаветой Федоровной Черновой. Появятся у вас крепкие мужики, посылайте ко мне. Долг платежом... Ну, пока. Так "Лизка" появилась на морском промысле, а уже через год Эрнест благодарил Бога за то, что она не оказалась в штате его Управления буровых работ, а волею случая поступила "секретарщицей" в НГДУ. Не хватало еще буровикам при их и так неспокойной, богатой на ежедневные сюрпризы жизни, погрязнуть в разборке сложной бытовухи. А дело в том, что в конце прошлого лета, ранним утром молодой парнишка, один из "тружеников метлы" в поселке на сваях, состоящем из десятка двухэтажных общежитий, контор, магазинов, оранжерей, пассажирского причала с любовно высаженной в огромных кадках аллеей "Приморского бульвара" и даже Домом Культуры, вдруг взволнованным криком призвал к себе товарищей. Подбежавшим мужчине и женщине, "соратникам по оружию" он, потерявший от неожиданности дар речи, лишь показал рукой за ограждение эстакады, а сам закорчился в рвотных конвульсиях. На почти штилевой воде лицом вниз, раскинув руки и ноги, плавно покачивалась рыжеволосая женщина. Платье ее, подолом зацепившееся за обрез чуть выступающей из воды старой ржавой сваи, было надорвано от пояса и ниже, обнажая из-за отсутствия нижнего белья белоснежные ягодицы, а длинные распущенные волосы, сбившись в отдельные пряди, извивались на поверхности воды живыми багровыми змейками. Женщина - "дворничиха" всплеснула руками: - Господи, да это ж рыжая шалава Лизка из Управления... Догулялась, значит... Кто ж ее так-то, насмерть, поди... А ты, Мамед, что стоишь, как дубина стоеросовая, уставился на голожопую бабу, - набросилась она на "коллегу", - беги за спасателями в восьмое общежитие, Тофика разбуди - милицию в десятом, нет, сначала к дежурному по Управлению, давай быстро... Мамед уже с нетерпением ожидал окончания ее командной тирады, как горячая скаковая лошадка перед стартом, разве что не ржал и копытом не бил. - Одын минут, Фрося, всо сделим, - и понесся выполнять. - А ты давай подальше отсель, раз тебя от мертвых выворачивает, войны вы не видели, малолетки... И не дай вам Бог, - добавила после паузы. Себя Фрося назначила наблюдателем и охранником жертвы преступления. ... Экспертиза обнаружила синяки и кровоподтеки на теле, свидетельствующие о неоднократных избиениях, удар по затылку тяжелым предметом, признаки сексуального насилия. Прибывшая назавтра для формального опознания мать Лизы была потрясена происшедшим, но не устраивала истерик и показных причитаний, а подписав акт, в беседе с Натальей Ивановной лишь сокрушенно покачивала головой: - Сколько ей говорено было, что ее поведение до добра не доведет, только мужики на уме - что на старой работе, что на новой. И там из-за нее в драке чуть не убили одного, ладно, уволилась, а тут, вишь, до нее добрались. Смеялась все: "Один раз живем, мама, и молодость один раз, а замуж успеется..." Отец-то ее покойный в строгости держал, может и перегнул палку-то... Катер с телом Лизы в сопровождении матери дал по традиции длинный прощальный гудок и взял курс на берег. Об этой истории поговорили еще несколько дней, и, как обычно, мысли людей обратились на другие дела и события. У всех, кроме Натальи Ивановны... Она искала. Искала преступников и причины, обстоятельства и свидетелей, опрашивала десятки сотрудников и знакомых. Прямых свидетелей преступления не нашлось, остальные, в основном, придерживались жизненного принципа "о покойнике - либо хорошее, либо ничего", поэтому большинство и ориентировалось на "ничего". По собственному опыту Наталья Ивановна знала, что совершенно бесследных преступлений не бывает, тем более бытовых, спонтанных и непрофессиональных. Помимо прочих обязательных следственных действий, она тщательно еще раз просмотрела все личные вещи Черновой, скрупулезно изучила содержание ее тумбочки, кровати и шкафа в общежитии, письменного стола на работе. Во время последнего обследования, проводимого повторно, к отчаявшейся было Наталье Ивановне, сидевшей за столом Лизы, подошла девушка-курьер из категории сослуживцев, знающих о покойнице "ничего": - Извините, Наталья Ивановна, сейчас Вы убрали в стол какую-то папку, и я вспомнила, как пару раз при моем появлении Лиза так же убирала в ящик одну и ту же толстую тетрадку. Я даже подумала, что за секретные дела в рабочее время... - А как выглядела эта тетрадь, - живо заинтересовалась Большакова, - новая или старая, потрепанная; какая обложка - светлая, темная, мягкая, твердая, вспомни, девочка, вспомни, это важно. Ты подойди ко мне, э-э... Наиля, если не ошибаюсь, да? Давай поглядим, нет ли ее здесь..., - она стала вновь поочередно уже не выдвигать, а извлекать и ставить на стол каждый ящик, демонстрируя его содержимое девушке, стоящей возле ее стула перед левой тумбой стола. В верхнем ящике оказались канцелярские принадлежности - две новые канцелярские книги, начатые пачка бумаги для пишущей машинки и пачка копировальной бумаги, коробочки с кнопками и скрепками, карандаши, резинки, бутылочка с клеем, несколько почтовых конвертов с наклеенными марками, в общем, ничего интересного; второй ящик представлял собой, в основном, склад косметики - кремы в баночках и тюбиках, помада нескольких цветов, набор лаков для ногтей и волос, несколько коробок "теней" всех цветов и оттенков, пара сумочек-косметичек с наборами этих средств, дополненными несколькими пакетиками импортных презервативов, три нераспечатанных пакета с колготками, и никаких следов записок, тем более, записных или телефонных книжек, блокнотов. - Все это уже записано-переписано... Так какая, говоришь, была та тетрадка, Наиля? -Н-не знаю, нет, не новая, но целая и толстая, а обложка, знаете, темная - кажется, коричневая, из... из... , еще так загибается она всегда... и двери обивают... - Коленкоровая, что ли? - Ага, ага, коленкоровая..., - она присела на корточки, помогая следователю вытащить нижний ящик из тумбы, - да вот же она, на полу, под ящиком, - и извлекла на свет толстую, действительно, коричневую тетрадь. Наталья Ивановна, мысленно обругав свою голову "у-у, дурья башка" и фигуру "корова неповоротливая, где ж ты раньше была...", взяла у девушки тетрадь, наугад раскрыла ее и, оценив содержание, через несколько мгновений захлопнула. - Наиля, девочка, ты здорово помогла мне. Теперь, пожалуйста, сунь все ящики на место, а сама садись вон за тот стол и опиши подробно все с момента, как ты вошла сюда и обратилась ко мне, и до этой минуты. Подробно, понимаешь? Закончишь - позови меня. Сама Наталья Ивановна заперла входную дверь в приемную "чтоб нам не мешали", прошла в пустующий кабинет управляющего, вылетевшего с утра на совещание в Объединение, расположилась там в его удобном поворотном кресле и открыла тетрадь на первой странице. Обычная тетрадь в клеточку, заполненная красивым почерком Лизы, содержала пятьдесят семь пронумерованных и еще некоторое количество пустых листов. Каждая пронумерованная страница начиналась с имени, отчества и фамилии одного из работников "Каспвостокнефти" и была полностью посвящена только ему. Как правило, это были работники высшего и среднего звеньев управления, проживающие не в общежитиях, а в "дежурках" в виде отдельных строений или кают притопленных кораблей- волноломов. В каждом "досье" было скрупулезно учтено количество ее посещений по датам и времени суток, способ расчета с ней - угощением, подарками или деньгами, ее оценка мужских достоинств данного партнера, его физические особенности и предпочтения, и, наконец, ее собственные ощущения, позиции и другие данные практической "камасутры". И так по этой схеме о пятидесяти семи "доблестных нефтяниках Каспия", опробованных Елизаветой Федоровной Черновой за неполный год собственной "трудовой" деятельности. Наталья Ивановна обратила внимание на то, что часто даты свиданий с двумя, а то и с тремя партнерами совпадали, различаясь лишь по времени суток, а также на то, что с течением времени должностной ранг в перчне лизиных "рыцарей" неуклонно полз вниз, и в последние пару месяцев не поднимался выше операторов, слесарей и подобных рабочих категорий, а встречи с ними подчас становились групповыми. - Ну, машина какая-то, а не баба, тьфу! - вслух возмутилась Большакова, хотя находилась в кабинете одна. Наилю она давно отпустила, оформив надлежащим образом свидетельские показания, и теперь вся картина преступления четко встала перед ее глазами. В числе последних "ухажеров" Лиза описывала двух братьев Самедовых, рабочих продуктового склада (он же и место свиданий) с явно садистскими наклонностями, грозящими ей убийством, если станет отказывать или жаловаться. Последняя запись в день гибели гласила: "Вечером надо идти к братьям. Если опять будут бить, завтра пожалуюсь милиционеру Тофику, не убьют - испугаются, сволочи". Братьев взяли в тот же день "тепленькими" прямо на квартире в поселке им. Артема. Для остальных же участников этой трагикомедии началась как раз ее комедийная часть. После первых же бесед следователя с каждым из них в качестве свидетелей, стараниями холостой части клиентов из "списка Лизки" интерес публики к скандальному происшествию разгорелся с новой силой. Поскольку количество и состав "шалунов" в интересах следствия широкой общественности не разглашался, "семейная" часть списка больше остальных делала на людях удивленные глаза и высказывала осуждение в адрес "некоторых безответственных руководителей предприятий и их подразделений". При встречах же tet-a-tet со следователем слезно молили ее "не разрушать семейный очаг", "только бы жена не узнала" и извечное "мы больше не будем"... В этом-то пресловутом списке сегодняшние собеседники Натальи Ивановны не значились, чем и можно было объяснить несколько доверительный тон следователя. Наталья Ивановна распрямилась в кресле, потянулась, заложив руки за голову, и сладко зевнула, напомнив беззаботную девочку без комплексов. - Вот так посидишь тут годами, поневоле превратишься в скульптуру... на ВДНХ... Эрнест тут же представил себе вовсе не мухинских рабочего и колхозницу, а более поздних бронзовых "рекордистов" в Павильоне "Животноводство" с красивыми лицами Большаковой вместо упитанных рыл, и невольно улыбнулся. - А Вы напрасно улыбаетесь, товарищ Карев, у меня к вам тоже пара серьезных вопросов имеется, - сменила тон на деловой Наталья Ивановна, - вот взгляните, что у меня есть, - она отодвинулась от стола, выдвинула средний ящик, извлекла из него и положила перед Каревым обычный накидной гаечный ключ в пластиковом пакете. Эрнест на глаз определил его размер - М36, используемый для крепления болтов и шпилек при оборудовании устьев скважин. К пакету большой канцелярской скрепкой была прикреплена тоненькая папочка-скоросшиватель с грифом "Экспертиза". Наталья Ивановна вновь придвинула свой стул, задвинув животом ящик и уютно накрыв собственные запястья, а заодно и четверть стола своей необъятной грудью. - Не понимаю, зачем это вам, Наталья Ивановна, и откуда он у вас? - Объясняю. Пока Вы, Эрнест Аркадьевич, отдыхали на берегу..., тон ее показался Кареву наигранно-насмешливым, чего он обычно не терпел: - Извините, я на берегу не отдыхал, а работал - в Объединении, с поставщиками и с проектным институтом. Я вижу, что это наш инструмент и уже почему-то побывал на экспертизе. Вам не кажется, что до того вам следовало связаться со мной и, по меньшей мере, поставить меня в известность. - Эрнест за многие годы привык при обсуждении своих дел держать нити управления совещаниями в своих руках, независимо от инстанций, где они проводились, - так в чем дело? Наталья Ивановна, будучи и по природе и профессионально неплохим психологом, не стала накалять обстановку: - Я хотела сказать - вас не было эти дни в море, а с директором я говорила. Так вот, эту штуку - накидной гаечный ключ размером М36, водолазы нашли на дне моря вблизи буровой, где в последний раз видели вашего инженера. - Значит, плохо искали... На дне мо